Гавана Хантер Стивен
— Айе-е-е-е-е! Нет, пожалуйста, нет!
Это был голос Эсмеральды, вопившей так, будто на нее накинулся сам дьявол, а затем послышался безошибочно узнаваемый глухой звук — звук кулака, с изрядной силой ударяющего по лицу.
— Будь ты проклята, воровка! Проклята, проклята, чтоб ты сгорела в аду! — Раздался еще один звук удара, и еще один. — Да ты знаешь, кто я такой? Ты знаешь, кто я такой?!
Эрл оказался там в следующую секунду. В комнатке, слабо освещенной мигающим искусственным светом, конгрессмен лежал на женщине и с силой лупил ее по окровавленному лицу. Эрл обхватил его железной медвежьей хваткой и оторвал от женщины, машинально отметив, насколько у конгрессмена дурацкий вид со спущенными до колен брюками, с торчащим напряженным членом, дергающимся в такт конвульсивным движениям тела, с лицом, залитым потом ничуть не меньше, чем лицо проститутки — ее кровью, и с его знаменитыми серебряными волосами, напоминающими сейчас воронье гнездо.
Эрл перенес его в сторону, не прислоняя к стене, а сам расположился между ним и скорчившейся в постели, рыдавшей и дрожавшей всем телом женщиной — ее кровь уже успела пропитать простыни, которые в мигающем свете обрели фиолетовый цвет.
— Я заплатил, — орал конгрессмен. — Она мне не дала, не дала, но я заплатил, я заплатил!!!
Эрл стоял, широко расставив руки в стороны, словно регулировщик на перекрестке, чтобы держать конгрессмена вдали от его жертвы, не причиняя ему боли.
— Будет, будет, — отеческим, почти ласковым тоном заговорил он. — Будет, остыньте, успокойтесь. Вы же не хотите сделать ничего такого, о чем будете потом жалеть. Дело того не стоит, сэр. Вы сейчас спуститесь вниз, мы отвезем вас в посольство, вы как следует вымоетесь и...
Тут у него за спиной оказался Пепе.
— Но, сеньор, она всего-навсего черномазая шлюха и ничего не значит, шлюха должна делать все, что...
Теперь в комнату проникла и Mamasita. Она вбежала с таким видом, будто хотела успокоить свою девочку. Но безумие происходящего только усилилось. Вместо того чтобы нежно обнять Эсмеральду, она своей рукой, на каждом пальце которой красовалось по нескольку перстней, — бац! — врезала несчастной еще сильнее, чем босс Гарри.
Эрл схватил мадам за плечо и с силой швырнул к стене, причем настолько удачно, что она треснулась всей спиной, широко раскинув руки, раскрыла рот и выпучила глаза, не в состоянии произнести ни слова. Потом он хорошенько толкнул Пепе — просто так, лишь потому, что у него было настроение потолкаться.
Покончив со всем этим, он наконец-то занялся конгрессменом и, практически не прикасаясь к нему, сумел кое-как привести того в порядок, чтобы можно было спокойно вывести его наружу. Что касается Пепе, если он сломал спину о стол, когда вылетел из комнаты, то ему же хуже; он, Эрл, сам отлично умел водить большой «кадиллак» и вполне мог привезти конгрессмена в посольство.
Вроде бы все шло хорошо: ему даже не требовалось держать конгрессмена на весу, и штаны босса были уже надеты, только ремень не застегнут, и босс с телохранителем уже направлялись к двери, как вдруг Эрл увидел мужчину с ножом.
Откуда он взялся? Эрл так никогда и не узнал этого. И что хуже, за спиной мужчины стоял еще один, тоже с ножом, этакой испанской штучкой с костяной рукоятью, из которой, коротко блеснув, выскочило лезвие, вытолкнутое мощной пружиной.
— Эй, эй, — проронил Эрл.
— О боже, — пробормотал босс Гарри и начал самым жалким образом сползать на пол, как будто рассчитывал таким образом надежно спрятаться.
— Подонык, — с диким акцентом заявил первый из людей с ножами. — Щас в куски резать будим, cabrone[27].
Эрл никак не мог согласиться с их намерениями, а потому, не раздумывая, врезал парню прямо в нос. Удар был настолько молниеносным, что, пожалуй, его не смог бы уловить даже затвор фотокамеры. Эрл почувствовал удовлетворение, как это бывало, когда ему что-нибудь хорошо удавалось. Голова незнакомца дернулась назад, глаза закатились, а из расплющенного носа сразу же хлынула кровь. Человек захрипел — этот звук сопровождался клокотанием жидкости в горле; из внезапно раскрывшегося рта вывалилось несколько выбитых зубов. Лицо бандита сделалось пепельно-серым, колени подогнулись, и он с глухим стуком рухнул на пол рядом со сжавшимся в комок конгрессменом. В этот момент второй незнакомец выскочил вперед и попытался ткнуть Эрла ножом.
Нельзя драться с человеком, который вооружен ножом, и не получить пореза. Но когда получишь порез, главное — не отвлечься на зрелище собственной крови. Нападавший, явно мастер по части владения ножом, судя по его позе, резким уверенным движениям и манере держать лезвие немного в сторону, резанул по выставленной вперед для защиты левой руке, сделав рану в добрых два дюйма, и сквозь дешевый пиджак Эрла, совершенно не впитывавший кровь, хлынула алая струя.
Довольный успехом, достигнутым с первого удара, бандит отступил на шаг, желая полюбоваться на свою работу и насладиться аплодисментами восхищенной аудитории. Это была грубая ошибка, поскольку Эрл здоровой рукой поймал запястье вооруженной руки противника и дернул ее на себя и вверх, одновременно поворачиваясь и проходя под нее. Прием джиу-джитсу, которому он выучился где-то на востоке, получился прямо-таки идеально. У бандита не было ни единого шанса вырваться, хотя раненая рука Эрла страшно разболелась. Что с ним делать дальше? Вопрос был очень серьезным. Ответ оказался единственным: лестница.
Крепко держа противника, который пытался вырваться и дергался, словно рыба на крючке, Эрл подвел его к вершине лестницы и, не дав сориентироваться, швырнул вниз. Человек вскрикнул и с грохотом полетел по ступенькам. Его руки и ноги безвольно болтались, а голова несколько раз громко и жутко треснулась о камень, причем один удар показался прямо-таки оглушительным.
Оказавшись внизу, он так и остался лежать, раскинув руки и закрыв глаза. Из многочисленных ссадин на лице, полученных во время падения, начала сочиться кровь.
«Вот дерьмо», — подумал Эрл. Он решил, что убил парня, а это могло привести к разным неприятностям. Но с другой стороны, охранник публичного дома не должен быть слабаком; вот и этот, немного полежав, открыл глаза, потряс головой и неуверенно поднялся. Взглянув снизу вверх на победителя, он схватился за правую руку, которая теперь была неестественно вывернута, истошно выкрикнул какое-то испанское ругательство, распахнул дверь и устремился в ночь.
Эрл отвернулся и стиснул пальцами руку, пытаясь остановить кровь. Вот теперь рана разболелась по-настоящему.
Босс Гарри, лежавший на полу, смотрел на Эрла влюбленным взглядом.
— Сэр, поправьте одежду и давайте убираться отсюда ко всем чертям. Ты, черт тебя возьми, — эти слова были адресованы бедняге Пепе, который сидел, скорчившись, на диване, — помоги ему и выведи его прочь. А мне надо перевязать рану, пока я не истек кровью.
— О, si, senor, да, сэр, — отрапортовал Пепе, вскакивая и показывая всем своим видом, что он готов к действию.
В следующее мгновение Эсмеральда и две ее подружки обступили Эрла, как богини из какого-то древнегреческого мифа. Одна поспешно промывала рану, другая стискивала руку, чтобы остановить кровотечение, а третья туго перевязывала рану. При этом все три с обожанием глядели на Эрла и со страшной скоростью тараторили по-испански.
— Они говорят: mucho hombre, большой мужчина. Вы победили двух самых плохих парней Эль-Колорадо — Меченого и того маленького, которого вы сбросили с лестницы, его звать Мулат Сэм. Они часто били этих девочек и много других девочек, и здесь, на Санхе, их все знают и зовут «темными ангелами Эль-Колорадо».
Эль-Колорадо. Ну и кто же это, гори они все в аду, может быть? Во всяком случае, приятных предчувствий все это не вызывало.
— Поживее, помоги конгрессмену, — сказал Эрл Пепе. — Леди, спасибо за помощь, теперь я в полном порядке смогу добраться до больницы. Вы очень милые и добрые и...
Топот ног по каменной лестнице известил о прибытии местных полицейских сил. Эрл сообразил, что уже некоторое время слышал сирены, но только не связал их с текущей ситуацией.
Он с улыбкой повернулся навстречу спасителям, но тут инициативу забрала в свои руки мадам. Она неожиданно вышла из-за портьер и принялась надрывно вопить, указывая пальцем на Эрла. Из-за спин полицейских выскочил Лейн Броджинс и метнулся к все еще лежавшему на полу конгрессмену, который стараниями Пепе был уже практически полностью одет. Лицо Лейна цветом напоминало прошлогодние листья, он склонился к своему боссу, безостановочно истерически восклицая:
— О мой бог, о боже, сэр, сэр! Гарри, помилуй бог, что случилось? О, это так ужасно!
Все было хорошо и даже прекрасно и говорило о любви, преданности и преклонении, которые Лейн испытывал к своему боссу, но Эрлу это не принесло никакой пользы, поскольку — очевидно, следуя указаниям мадам — двое раскормленных полицейских устремились к Эрлу и принялись колошматить его.
Застигнутый врасплох, он попытался закрыться. Правда, он получил краткую передышку, когда все три проститутки кинулись к копам и стали на своем истерическом испанском языке объяснять им, какую истинную роль Эрл сыграл во всем случившемся. Но у Mamasita была более сильная воля, более громкий голос, и, несомненно, она отстегивала полиции куда более внушительную мзду, так что двое полицейских — нет, трое, потом четверо, потом целая толпа — кинулись к Эрлу и с новой энергией принялись лупить его.
Падая, он увидел, как Лейн и Пепе заботливо сводят конгрессмена Этериджа вниз по ступенькам, но в этот момент кто-то умело врезал ему по локтю. Боль была настолько сильной, что он, не удержавшись, убрал руку, чтобы потереть больное место. Затем Эрл получил нокаутирующий удар в челюсть и провалился в бурлящую темноту.
11
Голова Эрла болела, видимо, так же сильно, как зад Эсмеральды, и была тяжелой, словно ее набили соломой. Место, где он находился, воняло мочой, дерьмом и потом, а Эсмеральда — а он-то думал, что понравился ей! — только что убралась прочь, перед этим сдавив его виски до потери сознания, пока остальные шлюхи очищали его карманы.
Он дернулся, высвобождаясь из их рук, и, лишь открыв глаза, понял, что находится в «мышеловке» какого-то полицейского участка, а Эсмеральды с двумя ее подружками поблизости нет. Жуткая головная боль была всего лишь следствием удара дубинкой по челюсти.
Его передернуло, и крохоборы отскочили. Они обобрали его дочиста, стибрив то, что не успели прибрать к рукам полицейские. Он остался без пиджака, галстука, рубашки, естественно, без кобуры и пистолета, без ботинок и носков. На нем были только брюки, но и из них вытащили ремень.
Сокамерники искали те немногие доллары, которые, по их мнению, могли у него остаться. Но у него их не было.
— Убирайтесь! — рявкнул он, отшвырнув одного и толкая остальных.
Они перебежали на другую сторону помещения и присоединились к уличному сброду — сутенерам, мошенникам, карманникам, драчунам и всякому прочему отребью, которое полицейские Гаваны набрали в ту ночь на Санха и других темных городских задворках. Они с подозрением рассматривали его и непрестанно болтали друг с другом.
Голова Эрла болела кошмарно, просто раскалывалась. Это было у него уже, наверно, десятое сотрясение; еще несколько, и у него начнется трясучка, как бывает у старых боксеров, с которыми ему приходилось встречаться. Он потрогал место, куда пришелся самый сильный удар, и обнаружил, что кто-то прилепил ему на лицо грейпфрут. Впрочем, в следующее мгновение он понял, что никто ничего не клал, что это его лицо раздуло, как грейпфрут. Даже легкое прикосновение кончиками пальцев было очень болезненным.
Решив пощупать глубокий порез на руке, он обнаружил, что рука туго обмотана лентой, оторванной, по-видимому, от простыни. На коже ниже повязки чернело большое пятно запекшейся крови. Эрл с трудом мог пошевелить рукой. Рану было необходимо срочно зашить: она могла раскрыться в любой момент.
Собравшись с силами, Суэггер поднялся. Он находился в глубине самой большой камеры предварительного заключения самого большого в городе полицейского участка. Он и еще человек двадцать из избранного общества. Сокамерники рассматривали его, не скрывая угрозы. Было непохоже, что эти парни мечтают позаботиться о нем. Возможно, до них уже дошел слух о том, что он изувечил пару нехороших ребят, и теперь каждый из них мечтает хоть немного выиграть в глазах большого босса по кличке Эль-Колорадо, измордовав в отместку этого чужака: Но это уже сделали местные копы. Эрл сплюнул на пол какую-то крошку, попавшую в рот, и увидел, что слюна красная. Конечно, во время всей этой ночной суматохи было немудрено прикусить язык. Засунув палеи в рот, он удостоверился, что все зубы на месте, хотя слева челюсть сильно распухла, а несколько зубов качалось и болело. Отведя руку в сторону, он увидел, что подушечки пальцев тоже покраснели. Ему требовался трехнедельный отпуск где-нибудь на хорошем пляже и диетическое питье — например, «джелл-о» или кока-кола.
— Эй! — громко крикнул он.
Но из той дали, где должны были находиться представители власти, не донеслось ни звука. Сквозь решетчатую дверь был виден только пустой коридор с каменным полом, освещенный лишь слабым отблеском света, падавшим оттуда, где сидели полицейские. Он понял, что очутился в «отстойнике». «Отстойник» обязательно имелся в каждом городе. Его назначение состояло в том, чтобы собирать с улиц всякие отбросы. По утрам всю эту дрянь вытряхивали на волю, и они расползались по углам — те, кто оставался в живых, — а вечером снова оказывались в этой же громадной камере; если не те же самые люди, то их братья-близнецы. До того, что происходило за зарешеченной дверью, никому не было никакого дела.
Он сделал еще одну попытку.
— Я требую, чтобы обо мне сообщили в американское посольство!
Снова никакого ответа, кроме голоса (который прозвучал несколько похоже на его собственный голос) из кучи народа, собравшегося у противоположной стены:
— Я-я тре...ую, ч...опы обо мене с...общи-или в мериканское посольство, — прогнусавил шутник, и все расхохотались.
— Эй, Чарли, — лениво крикнул кто-то с другой стороны, — твой не дождаться даже куча дерьма, парень!
Эрл промолчал. Да и что тут сказать? Голова болела так сильно, что невозможно было сосредоточиться, в темном помещении он почти ничего не видел, а парни с той стороны накручивали себя, чтобы отважиться перейти к действию.
Погано. Он подался назад и прижался спиной к стене. Суэггеру уже приходилось попадать в тюрьму, но тогда он испытывал неподдельную ненависть к происходящему, а стремление уничтожить проклятую тюрягу, прямо-таки разнести ее по камешку поддерживало его дух. Ничего этого он сейчас не чувствовал. Он ощущал себя старым и усталым, а его жена и сын были так далеко, в Арканзасе, как и его друзья, его надежды, его стремления.
«Будь оно все проклято, — подумал Эрл. — Мне придется сдохнуть в этой дыре».
Может быть, помощь придет вовремя, а может быть, и нет. Но сейчас ему оставалось лишь сидеть, терпеть боль и молиться.
Прошло некоторое время, хотя здесь, в «отстойнике», или «аквариуме», или «обезьяннике» — для таких заведений существовало множество названий — полицейского участка района Centro понятия времени почти не существовало. Возможно, он на пару часов отключился. Похоже, что близился рассвет. Впрочем, кто его знает... Он почувствовал тепло приближавшихся человеческих тел и с усилием разлепил веки.
Поднял глаза. Перед ним угрожающе возвышались три мужские фигуры. В свободно опущенных руках тускло поблескивали ножи, вернее, заточки, сделанные то ли из ложек, то ли из отверток, то ли из невесть чего другого. Глаза смотрели лениво и без любопытства, как у профессиональных убийц. Парни распространяли почти физически ощутимое чувство упоения тем, что могут когда и где угодно сотворить с любым все, что захотят. Лица двоих были украшены шрамами, а это означало, что третий, не имевший их, был по-настоящему опасен.
Эрл лежал плашмя на стоявшей у стены скамье, которая заменяла здесь кровать. Податься было некуда. Все преимущества были на стороне троих стоявших над ним, а он, куда ни кинь, оказывался в проигрыше. Если он поднимется, ему сразу же выпустят кишки. А если останется лежать и попытается сжаться в комок, они беспрепятственно исполосуют его так, что он лишится последних сил, потом развернут — это отнимет у них лишь немного больше времени — и достигнут того же самого результата: вонзят заточки ему в брюхо.
— Эй, Джо, — сказал тот, у которого не было шрамов, — у твой есть деньги?
— У меня ничего нет, дружище, — ответил Эрл.
— О, это очень плохо. Я хочу помочь тебе, а вот эти мои друзья, они очень хотеть скоро порезать тебя.
— Они могут резать меня как им приспичит, только все равно ничего не получат, потому что денег у меня нет совсем.
— Тогда они порежут тебя для развлечения.
— Я вам ничего не сделал. Пожалуйста, отвяжитесь от меня.
Эрл решил сжаться. От этого было не слишком много толку, но ни на что другое он не был способен. Теперь оставался только один вопрос: насколько быстро он сумеет подтянуть колени к груди, прикрыв ногами лицо и горло, и обхватить колени руками.
— Мы не любим янки. Эль-Колорадо говорит нам: вы приезжаете сюда и трахаете наших женщин, воруете нашу пищу и делаете из нас обезьян для своей потехи, а нам это совсем не нравится. Cuba libre, ублюдок.
— Знаете, оставьте меня в покое, — сказал Эрл. — Я вам ничего не сделал.
— Кажется, мы должны дать norteamericano хороший урок. Эй, Чарли, начинается урок истории в вечерней школе.
Внезапно в разговор вмешался еще один человек.
— Извините меня, господа. Никто из вас не хочет приобрести совершенно изумительный пылесос?
— Он где? — медленно проговорил Уолтер Шорт.
— Его забрала полиция, — сказал Лейн Броджинс — Я не знаю...
— Вы идиот! Вы скотина! Кто разрешил вам переться на Санху?
— Конгрессмен Этеридж не нуждается в чьих-нибудь разрешениях, Шорт. Какого дьявола вы себе...
— Вы болван! Если с Эрлом хоть что-нибудь случится, я лично позабочусь о том, чтобы ваша карьера оказалась испорченной раз и навсегда. Вам не разрешат даже редактировать телефонную книгу!
— Вы не можете...
— Вы должны были привезти Суэггера сюда, чтобы мы смогли использовать его. В этом заключался весь смысл поездки. А вовсе не в каком-то надуманном расследовании Хозяина Гарри!
— Вы хотите сказать, что Соединенные Штаты...
— Это вы в долгу перед нами. Мы вложили деньги во все это, мы оплачиваем ваши счета, мы создаем для вас широкую прессу, а вам следовало сделать всего одну простенькую работенку...
Впрочем, все это было бессмысленно.
Он грохнул телефонной трубкой. Но в следующее мгновение сорвал трубку с рычажков и быстро набрал номер Роджера, который ответил ему слегка заплетающимся языком. Шорт быстро объяснил ситуацию.
— О боже! — нервно воскликнул Роджер.
— Мы можем спасти положение. У меня есть друзья в кубинской государственной полиции.
— Придется вам этим заняться, Шорт.
— Роджер, выходит, я должен немедленно лезть в дерьмо, а вы будете продолжать выступать в роли золотого мальчика на теннисном турнире в яхт-клубе? Будьте добры, одевайтесь поскорее, берите такси и жмите сюда. А я пока что попытаюсь подумать.
Он повесил трубку, а затем начал набирать следующий номер.
На мгновение все оцепенели.
Все глаза — и троих головорезов, и Эрла — обернулись к торговцу пылесосами. Перед ними оказался тощий, как огородное пугало, человек с торчащими в разные стороны седыми волосами, одетый в мешковатый полотняный костюм Вид у него был такой, будто по его лицу прошлась сама история, причем не единожды и в разных уголках земного пара Он говорил с неопределенным европейским акцентом и имел самые бледные глаза, какие Эрлу когда-либо приходилось видеть.
Человечек широко улыбнулся.
— Эй, ты, проваливай отсюда, живо! — рявкнул один из громил, еще больше заводя себя, и шагнул в сторону, почти навалившись широкой, словно у быка, грудью на наглого доходягу. — Проваливай, пока я...
Угроза была прервана самым поразительным звуком, какой только мог раздаться ночью в этом заведении, — резким хлопком выстрела из маленького пистолета.
Все вскинули головы и увидели, что торгующий пылесосами европеец всадил пулю в колено парню, который выронил нож и осел на пол. А европеец ловко завернул ему руку за спину и приставил дуло пистолетика к шее.
После этого он произнес по-испански длинный монолог, в котором, на удивление, прозвучали не только оскорбления, богохульство и красноречивые пассажи, но и такая сила, что громилы признали серьезность его аргументов и отступили.
Раненый, негромко воя, пополз прочь.
Эрл в изумлении смотрел, как его противники удалялись.
Незнакомец сел рядом с ним.
— Как я сказал вначале, у меня есть прекрасная суперсовременная модель, сверхмощная; мы называем ее «Атомвак-12». Конечно, там нет никаких атомов, но вы же знаете, что авторы коммерческих брошюр очень любят преувеличения. Как бы там ни было, ее еще совсем не знают на острове, У нее тридцатифутовый шнур питания и...
— Кто вы, черт возьми, такой?
— Ах да, конечно. Вермольдт, фирма «Идеальный вакуум». Это моя территория. Кажется, у меня нет при себе визитных карточек. Возможно, у вас найдется своя, тогда я мог бы позвонить вам и представиться более официальным образом.
— Продавец пылесосов с пушкой?
— Кстати оказалась под рукой, только и всего.
— Да уж, как нельзя более кстати.
Эрл рассматривал в темноте своего нового собеседника. Больше всего его поразила решительность, с которой продавец пылесосов только что выстрелил в человека, и то, что он тут же забыл об этом. Это служило первым признаком профессионализма. Стрелять по людям — нелегкое занятие, и некоторым так и не удается прийти в себя после такого опыта. А загадочный Вермольдт из «Идеального вакуума» сделал это очень умело, можно сказать, научно, и при этом не моргнув глазом. Это было необходимо сделать, он это сделал, а потом перешел к другим аргументам.
— Похоже, вам пришлось побывать в нескольких переделках, — заметил Эрл и добавил: — Если, конечно, вас не обидит мое замечание.
— Да, я и впрямь стал настоящим уродом. Должен признаться, это было очень неприятно. Меня подстрелили во Франции французы, в России русские, а потом несколько раз американцы: в Италии, снова во Франции и наконец в Германии. Знаете, это очень досадно. Может быть, нам с вами довелось обменяться парой-другой выстрелов где-нибудь в Нормандии или во время наступления в Арденнах?
— Я был на Тихом океане, убивал японцев. Хотя был бы счастлив подстрелить и вас, если бы вы предоставили мне такую возможность.
Человек от души рассмеялся:
— Ну, я скажу, вы тот еще тип!
— Меня зовут Суэггер, мистер... ммм...
— Вермольдт. Нижняя Силезия. Старый род, занимавшийся в основном торговлей. Пылесос, между прочим, действительно замечательный. Вы останетесь довольны.
— Эрл!
Эрл вскинул голову. По коридору широкими шагами приближался Роджер Сент-Джон Ивенс в сопровождении явно взволнованных кубинских полицейских и кучи разных помощников из посольства. Гремели ключи, все были подтянуты и горели рвением. Это небольшое войско явилось на выручку Эрлу. Оно действовало не столь оперативно, как продавец пылесосов, но в конце концов все же прибыло.
— Эрл, помилуй бог, я понятия не имел, что произошла такая глупость, пока этот кретин Броджинс не позвонил в посольство, чтобы пожаловаться на кубинцев. Скажите, ради всего святого, вы в порядке?
Двери распахнулись.
— В порядке, в порядке. Этот парень меня спас. Я...
Но Вермольдт уже исчез в толпе кубинцев, сгрудившихся в темном углу, подальше от возбужденных охранников с дубинками и автоматическими пистолетами.
— Черт, он только что был здесь. Сэр, я...
Но в этот момент Эрл разглядел мужчину, стоявшего рядом с Роджером.
— Привет, Эрл, — сказал Френчи Шорт. — Давненько не виделись.
12
Хозяева встретились в полунищем горном штате, где все было настолько непохоже на то, к чему они привыкли, что это напоминало поездку на старую родину к кому-нибудь из них. Встреча проходила в доме с кондиционером. Дом, когда-то принадлежавший угольному магнату, смотрел с высоты на почерневшие горные хребты, заброшенные ржавеющие экскаваторы и на шрамы, оставленные ими в земле. Похожий вид мог бы открываться из дома, уцелевшего на поле битвы.
Они приехали на «кадиллаках»; каждого сопровождали два-три телохранителя. Огромные лимузины мчались по автострадам из Майами и Нового Орлеана, из Кливленда и Питтсбурга, из Бостона и Нью-Йорка. Когда же они добрались до городка, бывшего местом их назначения, кавалькада больше всего походила на похоронную процессию: черные «кадди» один за другим чинно просачивались по изгибам узкой дороги, проползали через разрушавшиеся, полупустые, прятавшиеся за клубами пыли деревни, мимо кучек любопытных ребятишек с изможденными лицами, нестрижеными волосами, ввалившимися глазами и выпирающими ребрами на обнаженных торсах.
А мужчины, сидевшие в автомобилях, были знаменитостями, во всяком случае в своем мире. Они были мудрейшими из мудрых, крепчайшими из крепких, подлейшими из подлых, быстрейшими из быстрых. Какие истории они могли бы рассказать, если бы им разрешалось что-нибудь рассказывать! Но этого даже они не могли себе позволить. Чего только не видели эти стариковские глаза, чего только не рассчитывали эти старческие мозги, чего только не сокрушали эти старческие сильные (до сих пор) руки...
Они были неуклюжими смугловатыми мужчинами, закоснелыми в своих привычках, одетыми в черные костюмы с галстуками, белые рубашки и слишком свободные носки, сползавшие на черные ботинки. Они носили очки с толстенными стеклами. Их вены раздулись, белки слезящихся глаз налились кровью, у них были большие руки и двойные подбородки, их неулыбчивые, напряженные, подчеркнуто серьезные лица заплыли жиром. Они много плевались, много курили, много ругались. Их поредевшие волосы покрывала помада. Глядя на них, можно было подумать, что они никогда в жизни не смеялись, никогда не выпивали с девчонками, никогда не ходили на танцы и вечеринки, не играли в футбол. Их лица были землисто-серыми; такую бледность порождают бесчисленные ночи, проведенные в наглухо закрытых помещениях, наполненных зловонным сигаретным дымом и освещенных неоновым светом. Они были городскими стариками.
Они потягивали из маленьких рюмочек «самбуко», или «Франджелико», или «амаретто», с апатичным видом рассевшись по стенам гостиной, а не вокруг единственного огромного стола, как сделали бы средневековые властители (в их мире не имелось аристократии, а были лишь удачливые практики), напоминая крестьян откуда-нибудь из Салерно, которые стали слишком старыми для работы в поле и от нечего делать сидят в кофейне. Они собрались, чтобы обсудить важный вопрос, и предметом их встречи был вовсе не один из них. Как раз напротив, его здесь не было.
Здесь не было представителя Чикаго.
— Эти парни из Чикаго... Я просто не знаю, — проворчал один. — Они с каждым днем все выше и выше задирают носы. Считают себя круче всех.
— И что же делать? Я вовсе не стремлюсь вернуться к старым временам. Но наши интересы нужно защищать.
— Я тоже. Я по горло сыт стрельбой: в меня всадили шесть пуль, два раза резали, дюжину раз колотили.
— Если уж меня должны предать, — пошутил один из присутствующих, — я хочу, чтобы это сделали друзья, а не враги!
Все рассмеялись.
— Чикагские дела могут стать проблемой, — заявил самый старший из равных. — Чикаго набирает силу из денежной реки, которая течет туда из Лас-Вегаса, этого города в пустыне. Кому такое могло бы прийти в голову? Город в пустыне!
— Случается, что выигрывает и аутсайдер. И кто-то указывает нужный номер.
— Чикаго владеет Лас-Вегасом, и поэтому чикагская братва теперь считает себя первой среди равных. Очень может быть, что скоро они будут считать себя просто первыми, без всяких равных. И вся маза перейдет к ним. Наших маз просто не останется.
— Бен Сигел сам испугался бы, если бы узнал, что получилось из его мечты, потому что в глубине души он всегда оставался парнишкой с Восточного побережья, — заметил кто-то.
— Он был великим человеком, пророком...
— Он был к тому же безмозглым созданием вроде сойки, у которой глаза больше головы, и знать не хотел никаких понятий. Полез на вокзале драться с незнакомым парнем, который оказался профессиональным боксером. Кончилось тем, что он сверху донизу облевал свой парадный костюм. И умер так, как это бывает со всеми горячими парнями: с разнесенным вдребезги лицом на собственном диване. Его глаз, насколько я помню, валялся на полу.
— Но Бен был верным человеком, он покоится в мире, и того, кто сотворил это с ним, кем бы он ни был, ждет медленная, очень медленная смерть. Он мечтал о Лас-Вегасе, который работал бы на всех нас. Не то что этот чикагский сброд, эти жадные ублюдки, из-за которых дело теперь идет к тому, чего не хочет ни один из нас, старых мудрецов.
Хотя об этом и не принято было говорить вслух, все молча соглашались с теорией гарантированного взаимного уничтожения, которая одна только и позволяла сохранять мир, пусть даже и очень хрупкий, в их жестком и замкнутом мирке бандитских группировок. Все знали, что, если какая-нибудь из них станет чересчур мощной, ей неизбежно придется воевать против всех остальных. Старые союзы распадутся, вместо них образуются новые, и город пойдет против города, братва против братвы. Что хуже всего, начало войны подвигло бы к действиям тех людей, которых эти старики боялись больше всего на свете. ФБР? Ничего подобного, намного хуже: это были их собственные дети и внуки, яростно стремившиеся захватить власть, жаждавшие припасть к живительной денежной реке, поскорее набраться сил и стряхнуть с шеи старых ублюдков. Вот кого на самом деле боялись старики — своих детей, которые хотели заполучить всю их собственность и власть.
Но в конце концов заговорил представитель Нью-Йорка, самый мудрый из всех присутствовавших, и все притихли, внимательно слушая.
— У чикагских парней есть Лас-Вегас. А у нас есть Куба. Пока у нас есть Куба, нам нечего бояться Чикаго. Чикаго должен бояться нас. По сравнению с Кубой Лас-Вегас — это просто недоразумение.
— Это верно, — произнес кто-то.
— Он дело толкует.
Переждав одобрительные возгласы, предводитель из Нью-Йорка продолжал:
— У нас там торчит один из лучших людей. Умник, о, такой умник во всем, что касается цифр...
— Еврей? Но ведь он не один из нас.
— Он большой ловкач. Ему не хватает одного: чтобы на него немного поднажали и напомнили, что нужно делать. Уверен, что его еще не пришили.
— С какой стати? Он же законник, проводник[28]. Пушки, пальба, ошметки мяса и брызги крови, липкие черные лужи, изуродованные рожи, паленые волосы, картинки и байки в газетах о том, что бывает с теми, кто скурвился, — нет, это не для него.
— Это позор. Бывают случаи, когда ничто другое не проканает. Именно в переулке, с морем кровищи и рожей, которую он сам не узнал бы.
Эти слова подхватил хор одобрительных возгласов, звучавших словно «Аминь» в церкви. Действительно, бывали ситуации, когда все должно было происходить именно так. Любой иной, не столь демонстративный исход никого бы не устроил.
— Вот потому-то я кое-чего сгоношил и сейчас поставлю на толковище. Как решите, так и будет, — сказал нью-йоркский представитель. — Я это уже сделал. Все можно отыграть назад, если вам будет западло, но сдается мне, что вы просечете здесь клевую мазу.
— Валяйте дальше.
— Что нам нужно? Парень нашего разлива, с горячей кровью. Смельчак, готовый пустить в ход нож или пушку. А может быть, и кулаки. Мы все согласились, что иногда это бывает необходимо.
— Еврей на это неспособен. Ни один еврей. Слишком много их били для того, чтобы они теперь могли найти в этом удовольствие.
— Однако эта смелость была у Бена, хотя бы отчасти. Эта смелость была у Лепке Бухгалтера, да покоится он с миром. У фирмы «Убийство, инкорпорейтед». У Барни Росса, боксера. Все они были евреями. А возьмите Израиль. Тамошние евреи — бойцы хоть куда! С точно такими же пулеметами, какими пользуетесь вы.
— Это евреи нового разлива. Наш сорт евреев — это наш человек в Гаване. Или Аббадабба Берман: размах, быстрота, уверенность в делах. Вот кто такой наш еврей. Конечно, бывает так, что эти качества ему изменяют. Надеюсь, все будет более-менее путем. Закладываться нужно на рядовой расклад, а не на чудо.
— Так что вы сделали?
— Послал ему человечка.
— И что, один человек сможет переломить всю игру?
— Да, сможет. Этот человек сможет.
— И кто же он такой?
— Фрэнки Карабин.
— Фрэнки — Убийца Лошадей? Фрэнки с Таймс-сквер? Фрэнки, пришивший двух полицейских? Тот самый Фрэнки?!
— Именно, тот самый Фрэнки.
— О мой бог!
Снова прозвучало «Аминь», но на сей раз в голосах угадывалась нервозность. А потом мудрец продолжил свою речь:
— Он психованный. Он не знает понятий. Он слишком любит стрелять. Все свои проблемы он решает пушкой. Он хочет стать боссом, но у него нет мозгов. У него нет ничего, кроме пушки и безумия. Однако иногда безумие очень полезно. В тех случаях, когда надо забыть о страхе. Такими были некоторые из великих стариков. Мы должны двигаться вперед, но у нас остается очень многое от прошлого, и Фрэнки Карабин как раз из таких людей. Нам может очень даже понадобиться там настоящий псих. Куба — это опора для всех наших дел, и нам, может быть, придется драться за нее, как ненормальным. Нет, иногда психи о-го-го как нужны.
И все дружно провозгласили «Аминь» в честь психов.
13
— Мне все ясно, — сказал Роджер. — Вас подставили.
Но Эрл никак не мог сосредоточиться на том, что говорил Роджер. Он не отрывал взгляда от переднего сиденья, где расположился Френчи Шорт, и в его памяти вновь и вновь возникал образ молодого парнишки, каким тот был в Хот-Спрингсе в тысяча девятьсот сорок шестом году. Суэггер вспоминал о его таланте, его амбициях, его ярости, его торопливости, его неумении приспосабливаться.
Во всем этом ему постоянно виделось что-то странное, если не сказать подозрительное. Им пришлось выгнать Френчи, потому что тот был совершенно неуправляем, и политику жутко не нравилось видеть его рядом с собой. А через неделю или около того отряд угодил в засаду, и многие другие молодые парни были убиты. Как выяснилось, совершенно впустую. Это была чуть ли не самая печальная история из всех, к которым Эрл когда-либо оказывался причастен.
А Френчи? Что Френчи? Что ему было известно, кому он мог это сообщить, на что он был способен? Глядя на него, никогда не подумаешь, что он вообще на что-то способен. Во всяком случае, сегодня он выглядел моложе, чем в тот первый день в Хот-Спрингсе. Как и Роджер, он был белокур и имел открытое симпатичное лицо. И одет был точно так же, как Роджер: в брюки-хаки, белую рубашку, полосатый галстук и синий пиджак клубного стиля с эмблемой на нагрудном кармане. Казалось, что на этих парнях служебная униформа. Глядя на него, нельзя было не подумать: да, этот парень, пожалуй, один из первых в каком-нибудь тенистом университетском городке. Его взгляд казался бесхитростным, кожа на щеках не успела загрубеть от бритья, нос был усыпан веснушками.
— Знаете, Эрл, — продолжал Роджер, — можно подумать, что здесь тихие сонные тропики, а на самом деле тут идет война. Та же самая, что и везде. Красные лезут во все щели и называют это «освобождением». Они разжигают страсти коричневых людей, внушая, что те смогут иметь и «кадиллаки», и холодильники, и телевизоры, если свергнут правительство и сами придут к власти — конечно, под руководством коммунистов. Это новая разновидность войны, Эрл. События в Корее — аномалия, потому что там происходит прямое столкновение, с настоящими боями. Но мы тщательно изучили это явление и уверены, что войны будущего будут партизанскими, что они будут представлять собой скрытые от глаз непосвященных драмы, насыщенные убийствами, диверсиями, подрывными акциями и пропагандой. Так что оставить конгрессмена без члена... — он сделал короткую, но выразительную паузу, — его команды и заодно здорово поколотить его телохранителя — акция как раз из этого разряда.
Роджер, наверное, хотел пошутить, но Эрл не засмеялся.
— Они хотят выставить нас смешными и слабыми. Поэтому, когда перед ними оказывается идиот с необузданными аппетитами и полным отсутствием ума, вроде Гарри Этериджа, нужно ждать неприятностей. И без них никогда не обходится...
Они возвращались в посольском автомобиле из центральной тюрьмы Гаваны, заехав по дороге в травмпункт. Там раны Эрла промыли и обработали, сделали ему все необходимые уколы, дали болеутоляющее и зашили рану, оставленную ножом. Он опять облачился в свой костюм, невзирая на то что тот был слегка запачкан кровью; кольт «супер 0,38» снова покоился в кобуре «лоренс», пристроенной слева под мышкой.
Было раннее утро. Старый город только-только начал просыпаться. Серый рассвет разливался по белым улицам, прохладный ветерок трепал деревья. Машина, похоже, выехала на Малекон — широкое шоссе, протянувшееся вдоль берега. С одной стороны раскинулось серое полотно еще не тронутых солнечным светом карибских вод, с другой тянулся ряд покрытых соляным налетом, окрашенных в бледно-розовый и блекло-голубой цвета кирпичных домов с колоннами. Френчи, сидевший за рулем, нажал на кнопку и открыл окна. Все запахи Гаваны — моря, рыбы, фруктов, мяса, домашней птицы, табака, всего доставленного за ночь оттуда, где оно росло, плавало или бегало еще вчера вечером, — подхваченные утренним бризом, ворвались в машину, однако их перебивал запах свежесваренного крепчайшего черного кофе.
— Но, Эрл, — продолжал болтовню Роджер, — вы пресекли эту попытку, вы пресекли ее самым решительным образом. Уолтер говорил мне, что вы самый подходящий человек для работы такого рода, и, бесспорно, он прав.
— Кто такой Уолтер? — спросил Эрл.
— Ну а я мог бы поинтересоваться, кто такой Френчи. Зато теперь мне понятно, что Френчи и Уолтер — это один и тот же человек, тот самый парень, который нас везет.
— Френчи, какого черта все это означает?
— Эрл, нам понадобился подходящий человек. Самый лучший. Я знаю вас. Любой, кому довелось побывать в Арканзасе, не может не знать Эрла Суэггера. Поэтому я назвал ваше имя. Вот и все.
— Это была отличная мысль, — сообщил Роджер. — Уолтер, то есть Френчи, сделал замечательное предложение. Вы смогли овладеть ситуацией, и лишь поэтому на обложке журнала «Лайф» не появится конгрессмен Гарри, избивающий проститутку, с которой он в чем-то не поладил, после чего Соединенные Штаты выглядели бы хуже, чем куча гнилых отбросов.
— Так вот почему я здесь оказался... А я-то ломал голову.
— Эрл, все наши разговоры неофициальные. Вы только подумайте вот о чем. У вас есть несколько возможных вариантов будущего. Вы можете торчать в Арканзасе и оставаться копом. Не исключено, что квалификация и неподкупность помогут вам со временем выбиться в начальники. Но и тогда какой-нибудь хитромудрый политикан или газетный щелкопер сможет поставить вас на колени ради пары-тройки лишних голосов или хорошего гонорара.
Эрл молчал.
— Или... Да, подумайте насчет «или». «Или» может оказаться чем-то таким, о чем вы даже не мечтали. Посудите сами: кто-то обращает внимание на ваш талант, ваше умение, и вам больше нет нужды прозябать в Арканзасе. В Арканзасе никто никогда ничего не добьется. Взгляните на Хозяина Гарри и Фреда С. Беккера: это лучшее из всего, что когда-либо производил Арканзас. А вам нет никакого смысла быть здоровенной рыбиной в такой мелкой луже, как Арканзас.
— Мне нравится Арканзас.
— Купите там летний домик.
Они свернули на Прадо, проехали по ее широкой полосе, обрамленной буйной растительностью, мимо кафе, грубо подражавших парижскому стилю, вдоль аляповато украшенного бульварчика, выполнявшего функции разделительной полосы, уставленного многочисленными статуями, каменными скамейками и усаженного пальмами, миновали «Севилью-Билтмор», где жили гангстеры, а затем повернули налево, к «Пласе».
— Нет, вы только подумайте об этом, — продолжал гнуть свое Роджер.
— Как, ты сказал, тебя звать, сынок? — проговорил Эрл.
Роджер тяжело вздохнул, даже не пытаясь скрыть раздражения.
— Ладно, покажите хвастуну из Лиги Плюща, что вы его ни в цент не ставите, потому что ему не довелось драться на Иводзиме. Но позвольте признаться: я кажусь милым и безобидным парнем только потому, что мне положено казаться милым и безобидным. Это называется крышей. Так мы работаем. Для памяти: меня зовут Роджер Сент-Джон Ивенс. Роджер Ивенс. Я говорил вам, что служу шифровальщиком? Это тоже крыша. Я офицер Центрального разведывательного управления, главный резидент здесь, в Гаване, и подчиняюсь только Карибскому отделу в Лэнгли, Плановику и директору ЦРУ. Так что я большой человек. Уж поверьте мне. А Уолтер-Френчи — мое второе "я".
— Ладно, сынок, я верю, что ты очень большая шишка. А теперь я хочу, чтобы ты сходил погулять, потому что я должен перекинуться парой слов с этим вот малышом Уолтером, и от того, что он скажет и как объяснит кое-какие вещи, известные нам обоим, будет зависеть, останусь ли я здесь или улечу домой ближайшим самолетом.
Читать бесплатно другие книги:
