Гавана Хантер Стивен
А почему бы и нет? Он жил в одном из самых красивых зданий Гаваны, которое делили с ним шесть самых миловидных горничных (наверно, их следовало называть именно так; пока фактотум вел его через комнаты, Кастро окинул каждую из них долгим тоскливым взглядом — они были слишком избалованы, чтобы обращать внимание на оборванца, произносящего речи перед такими же оборванцами), и держал в руках все нити преступной жизни города, за исключением женщин, работавших в больших американских гостиницах и игорных домах. Он был богат. Очень неплохо для социалиста.
— Это совершенно верно, — согласился Кастро. — Мы, наше поколение, привыкли думать, что все изобрели сами. В этом проявляется наша близорукость. Мы забываем о великом Марта[31], забываем о великом Эль-Колорадо. А теперь, думая о том, что может ожидать нас в будущем, я пришел, чтобы загладить свою вину, представиться и попросить совета у величайшего революционера тридцатых годов.
— В таком случае садись. Хулиан, принеси мальчику кофе. Я вижу по форме и по белизне твоего лица, что твоя семья не так давно оторвалась от земли предков.
— Я кубинец только в третьем поколении. Мой отец — мелкий caudillo[32] в Орьенте, а его отец — простой солдат, оставшийся здесь после разгрома в девяносто восьмом.
— Все так и есть, иначе в тебе было бы куда больше какао. А я вижу только лилейную белизну. Понимаю, это укрепляет твои амбиции. И все же наступит время, когда кто-нибудь из шоколадного племени добьется перемен на нашей родине.
— Это одна из тех вещей, которые я надеюсь изменить.
Старик весело рассмеялся. Молодой Кастро показался ему очень забавным.
— Посмотри-ка, Хулиан, как ловко он все это разыгрывает. Он знает, на какие кнопки и когда следует нажимать. У этого мальчика есть талант.
— Да, сеньор, — откликнулся слуга.
— Принеси ему еще кофе. С тобой, юноша, приятно иметь дело.
— Спасибо, сеньор.
— Но все-таки что тебе нужно? Покровительство? Источник дохода? Стратегическая консультация?
— Думаю, совет. И, смею надеяться, дружба. Чтобы вы дали обо мне хороший отзыв, если вас спросят. И если у меня когда-нибудь появится шанс расплатиться за вашу доброту, я это сделаю. Мы в своей борьбе должны целиться в наших противников, а не друг в друга.
— Может быть, окажется, что я слишком старый и замшелый для того, чтобы дать хороший совет.
— Говорите что угодно, но я слышал о вашем героизме во время забастовки тридцать шестого года против «Юнайтед фрут» и о том, как вы организовывали докеров в сорок втором. Это были потрясающие дни.
— Вершина всей моей жизни, мое любимое время. Это до сих пор предмет моей гордости и основа веры в собственную мужественность. Но я сразу же скажу тебе о своем главном просчете. Я слишком верил в то, что забастовка — это оружие. Теперь, когда американский капитал вложил в страну такие большие деньги, а люди настолько привыкли к покорности и покою, я сомневаюсь, что они способны выдержать забастовку. А лишь всеобщая забастовка способна свалить Батисту и вытеснить американцев.
— В таком случае остается террор?
— Террор — грязное дело. Слишком часто погибают ни в чем не повинные, ни к чему не причастные люди. Кровопролитие входит в привычку, с которой потом трудно справиться. Одно убийство влечет за собой другое. Предательство и взаимное недоверие становятся настоящим кошмаром Я думаю кое о чем новом: символический террор.
Кастро всем телом подался вперед.
— Я не совсем вас понимаю.
— Предположим, случилось что-то по-настоящему заметное, — сказал Эль-Колорадо, наклонившись к нему. — Грандиозное! Нечто такое, чего еще никогда не случалось. Такое, что пробуждает надежду в сердцах людей и порождает мечты о будущем. И никто при этом не погибает! Так вот, в этом направлении я вижу большую перспективу. И помимо всего прочего, эта великолепная акция может быть приписана тебе. Да, тебе, малыш Кастро. Ты совершил бы невиданную вещь. Твое имя было бы у всех на устах. К тому же в этом случае ты мог бы произнести великолепную речь. Твои слова услышала бы вся страна. История, скажешь ты, оправдает меня! И эта речь позволит тебе так крепко встать на ноги, что никакая сила на земле не свалит тебя.
— История оправдает меня... Ммм... — протянул Кастро. — Да. Мне это очень даже нравится. Я — за. Я согласен.
— Превосходно. У тебя изумительное чутье. Просто неожиданно для столь молодого человека.
— И что же это за вещь?
— Представь себе... скажем, американское казино. На него напали бандиты. Но никого не убили. Налетели и скрылись с миллионами, так? Они скрылись с миллионами, и прежде, чем полиция успела сообразить, куда бежать, они раздали свою добычу в трущобах. Все эти американские деньги уйдут прямиком к беднякам. А потом окажется, что вдохновителем этой экспроприации был молодой Кастро. Ты можешь себе представить эффект?
— А...
Он запнулся на полуслове. Американские гангстеры, владевшие казино, были достаточно серьезными людьми и шутить не любили. Зато возможный выигрыш был настолько велик, что у Кастро захватило дух. Если связь между ним самим и преступлением будет условной, а не прямой, то и обвинить его будет не в чем, и тюрьма ему не грозит. Он еще раз прокрутил в мыслях все эти соображения.
— Что-то такое может случиться?
— Все будет в точности как я описал. Я обдумывал это дело много лет и безупречно спланировал. Иди за мной.
Старик поднялся. Он вел молодого Кастро через казавшиеся бесчисленными комнаты, битком набитые сокровищами, воплощающими художественное или телесное совершенство. То и дело попадавшиеся навстречу слуги поспешно кланялись и угодливо улыбались, а великий социалист Эль-Колорадо проплывал мимо с таким видом, как будто все это недостойно его внимания.
Но довольно скоро они покинули этот земной рай, спустившись по лестнице в подвал, и там, в полумраке, обнаружился земной ад. Или, выражаясь более точно, то, что позволяло создать земной ад посредством насилия.
Укрывшись глубоко под землей, несколько голых до пояса мужчин возились с автоматами. Сколько же их там было! Многие были сломаны, и их детали, покрытые смазкой, лежали кучками, сверкая в свете ничем не прикрытых электролампочек. Но часть оружия была пригодной, и чернокожие мужчины собирали их с осторожностью хирургов и уверенностью солдат, хорошо знающих свое дело.
— Это только что поступило к нам. От друзей из Чикаго и других мест. Ну-ка, взгляни.
Эль-Колорадо взял один из готовых автоматов и поднял перед собой. Он явно восхищался тяжестью и твердостью оружия, его мрачной красотой, блеском деревянных и металлических частей, изяществом конструкции, эффективностью действия.
— Тебе знакомо это оружие, молодой Кастро?
— Конечно, его видишь на каждом шагу. С такими ходит полиция. «Томпсон», если я не ошибаюсь. А теперь они есть и у нас.
— Да. Чтобы уравнять шансы. Раз уж ты воюешь с бандитами, то и пользоваться нужно бандитским оружием. Они уважают оружие. Эти игрушки позволят выполнить мой план легко и без потерь.
— Я и понятия не имел, что у вас есть автоматы, — сказал Кастро.
Увиденное произвело на него большое впечатление.
— Они помогут одержать победу, — заявил Эль-Колорадо. — Можешь не сомневаться! Из них даже не придется стрелять! А теперь иди, молодой человек. Тебе нужно подготовить речь. Ты должен сказать народу, что послезавтра следует ждать больших событий и что они произойдут благодаря твоей прозорливости и энергии. Ты найдешь в этой акции настоящую силу, а я — удовлетворение.
— История оправдает нас, — провозгласил Кастро.
19
Эрл недоумевал, где же морские пехотинцы. Согласно графику, конгрессмен должен был сегодня отправиться с эскортом вооруженных морских пехотинцев на военно-морскую базу Гуантанамо для двухдневного инспекционного тура. Но, прибыв утром в посольство, Эрл не увидел ни одного морского пехотинца, кроме двоих одетых в парадную форму часовых у ворот.
Он вошел внутрь и обнаружил дежурного сержанта в комнатке службы безопасности, в которую можно было войти прямо из вестибюля, миновав визовый отдел.
— Сержант, а где же джипы? — спросил он. — Неужели до сих пор не приехали?
— Ганни[33], эскорт отменили. Понятия не имею почему. Когда я в шесть утра заступил на дежурство, мне сказали, что никакого эскорта не будет.
— О боже! У тебя есть хоть какие-нибудь догадки, что за умник мог до этого додуматься?
— Нет, ганни.
— Тогда скажи мне хотя бы, что у тебя имеется в оружейной комнате посольства.
— Главным образом дробовики. Знаете, эти старые короткоствольные помповые «винчестеры» калибра ноль девяносто семь.
— Наверно, их завез сюда еще Тедди Рузвельт[34]. Можно мне выбрать один?
— Можно-то можно, но знаете, ганни, это большая волокита. Вы должны получить письменное разрешение посла. Без его санкции из оружейки ничего не выносится. Но мне кажется, что, если конгрессмену что-нибудь приспичит, ему достаточно сказать об этом, и все будет исполнено.
— Знаешь, ты, наверно, прав.
Эрл прошел на задний двор, в гараж, где кубинские рабочие уже заканчивали намывать и полировать черный «кадиллак» конгрессмена. Рядом сидел, развалившись на стуле, наблюдавший за ними американец.
— Ты проверил эту штуку? — спросил Эрл у главного механика посольства.
— Проверял вчера, — резко бросил тот.
— Ладно, а сегодня проверь еще раз. Я вовсе не хочу, чтобы в этих проклятых джунглях у нас полетел бензонасос или лопнул ремень вентилятора. Ты меня понял?
— Эй, а ты знаешь, что я работаю не на тебя, а на государственный департамент?
— Тебе, наверно, довелось послужить на флоте?
— Двадцать лет. Вышел в отставку в чине младшего боцмана. Тебе это что-нибудь говорит?
— Говорит. И все же проверь эту проклятую колымагу, — сказал Эрл. Он наклонился вперед, вперил в лицо механика прожигающий насквозь сержантский взгляд и добавил: — Или я устрою так, что конгрессмен отправит тебя прямиком на Северный полюс. Заодно проверь шины и масло. Я хочу, чтобы эта машина работала как часы.
Мужчина тяжело вздохнул и взялся за работу, а Эрл внимательно следил, как он осматривает автомобиль, залезая по пояс под капот, вынимает масломер, подтягивает ремень вентилятора, не пропуская ни одной мелочи, хотя и показывая всем своим видом, насколько ему противно это занятие.
— Молодец, сынок, хорошо постарался, — сказал через некоторое время Эрл, взглянув на часы. Он наконец-то увидел Лейна. — Мистер Броджинс...
— Да, Эрл, в чем дело?
— Сэр, что случилось с эскортом? В плане, который я видел, предусматривалось, что нас всю дорогу будут сопровождать два джипа с морскими пехотинцами.
— Конгрессмен изменил свой план. Он решил, что лучше держаться не так заметно, чтобы присутствие американцев не ассоциировалось с оккупационной армией.
— Мистер Броджинс, я...
— Эрл, какой же вы все-таки зануда! Вечно вы встреваете! Каждый день у вас какие-нибудь дурацкие придирки. Так решил конгрессмен. Решения принимает только он, неужели вам до сих пор непонятно?
— Это я вполне понимаю. Но я чувствовал бы себя куда в большей безопасности, если бы с нами было несколько обученных, подтянутых молодых солдат в хаки или парадной форме. Это сразу напугало бы...
— Эрл, вы же знаете босса. Он может захотеть где-нибудь остановиться. Скажем, выпить рому. Вы же знаете его привычки. Хорошо знаете.
— Да, сэр. В таком случае попросите посла подписать бумагу, чтобы мне выдали дробовик из оружейной комнаты. Я хорошо спрячу его, и у нас будет мощная пушка, которая в случае чего может пригодиться.
— Эрл, я уверен, что ничего такого не понадобится.
Суэггер разозлился. Его глаза превратились в узкие щелки, их взгляд стал твердым и тяжелым, дыхание сделалось частым и резким.
— Черт возьми, Броджинс, меня не интересует ваше мнение. Если вы хотите, чтобы наша маленькая поездка прошла без неприятностей, то должны позволить мне решать, что делать для обеспечения безопасности! Вы меня понимаете? Если что-нибудь случится, то мне останется лишь без толку размахивать этим дурацким пистолетиком.
— Эрл, ради всего святого, скажите, каких ужасов вы ожидаете? Ведь мы же находимся в самом настоящем земном раю.
— Нам предстоит проехать через всю страну по разбитой вдребезги дороге, по которой не ездит ни один американец, кроме военных. Почему мы не летим туда на самолете?
— Босс не хочет тратить деньги налогоплательщиков на перелеты. Поезда здесь просто ужасны, а дорога по морю займет слишком много времени.
Он повернулся и удалился, оставив Эрла стоять посреди двора. Эрл смачно сплюнул в пыль и посмотрел в сторону. Увидел, что отставной боцман уставился на него, и ожидал встретить издевательскую ухмылку. Но у механика оказалось такое выражение лица, будто он узнал Эрла с новой и приятно удивившей его стороны.
— Что ж, ганни, я все проверил. Сочувствую тебе. Эти парни, политики, то и дело норовят завязать лишний узел, где не надо.
— Это точно.
— Знаешь, я несколько лет прослужил в Гуантанамо, до войны. Так что могу сказать, к чему тебе нужно подготовиться. Если этот конгрессмен настолько слаб на передок, как все здесь говорят, то он прежде всего отправится в Гитмо-Сити. Там в двух кварталах больше публичных домов, чем в Гаване на двух квадратных милях. В конце концов, это же портовый город.
— Представляю себе!
— Очень возможно, что ты будешь вынужден проломить черепа еще nape-другой сутенеров. Я на твоем месте был бы наготове.
— Значит, мне снова разгребать дерьмо, так, что ли? А тебе приходилось ездить туда?
— Да. Дороги здесь хороши. Никаких проблем не будет. Почти на всем протяжении острова все должно быть в порядке. А вот поближе к Сантьяго я смотрел бы в оба. Там большие горы. И еще надо быть повнимательнее, проезжая по провинции Сьего-де-Авила. Там по большей части пустынные болотистые места. Американцев там видят очень и очень нечасто. Болота да непроглядные джунгли. Знаешь, такие, как в Индонезии. Ты бывал в тех местах?
— Приходилось.
— Тогда ты должен понимать, что я имею в виду.
— Похоже, что понимаю. Спасибо, дружище. Извини за грубость.
— Это пустяки, сержант. Я и так знаю, что ты был в Индонезии и в других местах Тихого океана. Знаю, какую медаль ты получил. И теперь могу точно сказать, что у тебя от этого не закружилась голова.
— Это не в моих привычках.
Эрл подмигнул новому приятелю и зашагал обратно в главное здание, чтобы изучить по карте маршрут поездки.
20
Спешнев впервые услышал об этом, когда сидел в кресле парикмахера с лицом, обложенным обжигающе горячими полотенцами. Он приходил сюда — обычно это был каждый четвертый день — после своих тайных посещений казино ради пополнения оперативного бюджета за столом для блэк-джека. Поэтому он сейчас думал только о цифрах. Цифры должны были держаться в памяти как приклеенные, никогда не выпадать, всегда оставаться на своих местах, словно были написаны на доске, где он мог бы их прочитать при первой необходимости. Но это не требовало от него умственных усилий, как и все игры, в которые ему приходилось играть. Так уж был устроен его разум — разум игрока. Его волнение никогда не превышало определенных пределов, а разум искал и находил пути, позволяющие одержать верх над правилами и стратегией.
И вот когда он сидел, медленно выходя из этого столь необходимого состояния, до его слуха неизвестно откуда донеслась одна-единственная фраза по-испански:
— Говорят, это будет великое дело.
Случалось, что он не улавливал отдельных слов, поскольку учил в свое время классический кастильский диалект испанского языка, а кубинцы говорили более торопливо и не так внятно, как в Старом Свете. "С" они произносили без кастильского пришепетывания, а твердо и отрывисто, как андалузцы. Хуже того, они выговаривали слова очень нечетко (в чем сказывался разболтанный образ жизни Латинской Америки), проглатывали окончания множественного числа, а частенько и полностью завершающие слоги в словах.
Но эту фразу он расслышал ясно: «Говорят, это будет великое дело».
— Что?
— Я не знаю.
— Они всегда так говорят.
— Нет, на этот раз все будет по-настоящему. Я слышал, что тут заправляет этот молодой парень.
Говоривший прошептал имя своему спутнику. Спешнев не смог его разобрать, но был уверен, что произнесено было двухсложное слово с ударением на первом слоге.
Неужели?.. А что, вполне возможно.
Но в следующий момент разговор затих, и когда полотенца были сняты, в помещении никого не было. Эти двое уже ушли.
— Сэр, я заинтригован, — обратился Спешнев к парикмахеру, когда тот намылил ему лицо и принялся править бритву. — Эти двое... их разговор... Как по-вашему, был в нем какой-нибудь смысл?
Парикмахер подозрительно уставился на Спешнева, как будто тот не был его постоянным посетителем.
— Я не знаю, о чем вы говорите. Мне некогда слушать болтовню всяких бездельников.
— Да-да, я вас понимаю, — ответил Спешнев.
И началась пытка, которая продолжалась все десять, а то и двенадцать часов, пока парикмахер брил его.
Нет, конечно же, на самом деле это продолжалось всего лишь десять или двенадцать минут, но для русского они тянулись так долго, что под конец он уже трясся от нетерпения.
— Сэр, расслабьтесь, а не то я вас порежу.
— Простите, простите... — пробормотал Спешнев, не шевеля губами.
Когда бритье наконец закончилось, он встал, расплатился и поспешно вышел. Ну, и куда теперь? Может быть, на рынок, что на Пласа-де-ла-Катедрал? Там постоянно толпятся всякие бездельники, в том числе доморощенные радикалы и реформаторы. Торопливо шагая по забитой людьми узкой морщине, называвшейся улицей Эмперадо, Спешнев не мог отделаться от забавного впечатления, что все, кто попадается ему по дороге, бормочут одни и те же слова.
Не выдержав напряжения, Спешнев нырнул в большое кафе, находившееся сразу же за собором. Заведение было переполнено, и пока он пробивался к стойке бара, чтобы заказать кофе-эспрессо, то слышал со всех сторон обрывки разговоров.
Обнаружив какого-то мужчину, который вроде бы тоже был один и прислушивался к разговорам, Спешнев подошел к нему и заговорил:
— Вы слышали?
— Слышал о чем?
— Ну как же, об этом. Все говорят, что завтра.
— Ха, завтра! Я слышал, что сегодня ближе к вечеру.
— Наверно, дело в том, что такие вещи нельзя спланировать очень точно.
— По мне, так лучше ничего об этом не знать. Но если это не случится сегодня, то, сами понимаете, все слухи об этом болтуне станут просто смешными, скажете, нет?
— Полагаю, вы правы. Просто я слышал, что этот парень только болтает, а ничего не делает.
— Но если он участвует в этом деле, то, возможно, оно все же куда-нибудь сдвинется.
— Язык у него хорошо подвешен.
— Его речь по радио, когда умер Чиба...
Кастро!
— ...была прекрасной, но в итоге так ни к чему и не привела. Может быть, на этот раз получится по-другому.
Но Спешнев уже скрылся в толпе.
Ну и где же этот поганец? Конечно, его нет ни в одном из излюбленных мест. Ни в парке Сан-Франциско, где собираются шахматисты и где он частенько проводит время. Ни в одном из кафе вокруг холма, на вершине которого расположился университет, ни на великолепной лестнице, ведущей туда, ни среди прогульщиков в кафетерии юридической школы. Его не было нигде, кроме... в это было трудно поверить, еще труднее представить себе... но неужели он действительно работал?
Поэтому Спешнев нашел старый, насквозь прогнивший дом, миновал темный коридор, поднялся по темной лестнице и проследовал по балкону, опоясывавшему узкий внутренний двор-колодец, читая номера на выцветших разбитых дверях, пока наконец не отыскал нужную дверь.
Он постучал.
Вскоре за дверью послышались легкие шаги, детский плач, и в конце концов дверь приоткрылась — на самую малость. В щелке показалось очаровательное личико и смерило его подозрительным взглядом. До чего же хороша!
— Э-э, он здесь?
— Кто вы такой? — резко спросила она.
— Друг. Он меня знает. Мы встречаемся в парке.
— Он пишет свою речь.
— На завтра?
— Он сказал, что на сегодняшний вечер. Так что вам лучше уйти.
— Мне очень нужно встретиться с ним.
— Почему же?
— Сеньорита... Мария, если я не ошибаюсь?
— Мирта. Но откуда вы обо мне знаете? Он никогда не берет меня с собой.
— Он часто говорил о вас.
— Ха! Он никогда не говорит обо мне! Я для него не существую, кроме тех случаев, когда он пребывает в определенном настроении. Он...
Спешнев поторопился перехватить инициативу, прежде чем девушка успела погрузиться в пучину безутешного горя.
— Мирта, вы же не хотите, чтобы сюда пришли полицейские, не так ли? А ведь это будет гораздо хуже. Аресты, избиения — одним словом, скандал. Подумайте о родителях, о чести семейства. Именно поэтому так важно, чтобы я встретился с ним.
Мирта продолжала рассматривать его.
— Кто вы такой? Вы говорите как испанец.
— Да, у меня есть испанский опыт, и немалый. Именно там я и выучил язык. Я вам не один из этих легковозбудимых кубинцев.
— Ладно. Но если он разорется на меня, я тоже выйду из себя.
— Он расцелует вас.
— Вот в этом я очень сомневаюсь.
Спешнев шел следом за ней через не такую уж большую квартиру, слышал отчаянный плач ребенка и видел по сторонам признаки постоянной борьбы между женской опрятностью и презрением мужчины к порядку — наваленные грудами книги и расставленные ровными рядами безделушки.
Вскоре он оказался в спальне, расположенной в дальней части квартиры, где и обнаружил Кастро. Тот сидел без рубашки, выставив напоказ подернутый жиром торс; глаза у него были спрятаны за толстыми стеклами очков. При свете голой электрической лампочки Кастро лихорадочно что-то писал.
Услышав шаги, он вскинул голову, увидел Спешнева, но даже на мгновение не задумался о немыслимой странности появления этого человека у него в доме: такого не бывало прежде и не предвиделось в обозримом будущем.
— Послушайте и скажите, что вы об этом думаете, — сказал он и прочел, прокашлявшись: — «История нас оправдает. Наше дело правое. Нам нужна не нажива, а свобода, не господство, а равенство. Но свободу нельзя получить без жертв».
— Идиотство, — отрезал Спешнев. — Ты молодой дурак, которому не терпится попасть в гроб.
— Нет-нет, — возразил Кастро. — Я с вами не согласен. Это очень выгодная возможность, и я должен ею воспользоваться. Я ведь сразу получу множество сторонников. Огромную силу. Так что это...
— О чем ты говоришь?
В этот момент молодой человек наконец-то осознал, что ситуация, мягко говоря, неординарна.
— Что вы тут делаете? Как вы меня нашли? Я не говорил вам, где живу. Между прочим, это должно быть тайной. Я даже не знаю, кто вы такой. Не знаю вашего имени.
— Ты очень хорошо понимаешь, кто я такой. И наверняка знаешь, зачем я сюда приехал, так что имена не важны. Важно совсем другое — помочь тебе перейти к следующему этапу. Сегодня, куда бы я ни пошел, везде слышал разговоры о том, что предстоят какие-то большие события и что важнейшая роль в них принадлежит тебе. Я требую, чтобы ты рассказал мне, что все это значит.
— Шанс. Я заключил альянс — между прочим, ваша идея — и получил невиданную возможность. Так что слушайте и скажите мне, что я поступил мудро, вцепившись в нее руками и зубами.
И он рассказал обо всех своих вчерашних приключениях, о дельных советах Эль-Колорадо, о плане набега на казино, о демократическом акте раздачи всех денег беднякам, о том, как он получит возможность подняться на новую ступень, взять в руки власть над движением и...
— Ох, какой же ты дурак! Слепой безмозглый молодой дурак! Помилуй бог, как же тебе везет. Может быть, даже сейчас еще не все пропало.
Спешнев взглянул на часы: было почти одиннадцать.
— Я не... Но почему вы так разозлились? Это замечательная возможность насолить американцам и режиму, не причинив никакого реального вреда. Зато мы получим честь и славу. К тому же это обещает прекрасное будущее. Это...
— Прекрати свою болтовню. Сколько человек ты видел в подвале у Эль-Колорадо?
— Ну... четыре или пять. Вообще-то я не обратил внимания.
— Конечно, не обратил. Урок первый: всегда обращай внимание. Сколько их было, идиот? Четверо или пятеро?
— А это имеет значение?
— Нет, но ты не понимаешь почему, не так ли?
Молодой человек уставился на него. Спешнев увидел на его лице неподдельное замешательство.
— Ну, я...
— Ну, ты... Да ведь просто невозможно ограбить большое американское казино, имея всего пять человек. Они всегда держат там пропасть оружия. Это была бы бойня. Американские гангстеры не позволяют легко творить такие вещи, а потом они всегда мстят. Вся их культура основана на мести. Нет, Эль-Колорадо не мог затеять такую вещь.
— Я не подумал об этом.
— «Я не подумал об этом»! Дурак! Идиот! Неужели у тебя мозги с горошину?
Спешнев нахмурил брови и стукнул себя кулаком по лбу.
— Думай! Думай! — вслух приказал он себе. — Ты говоришь, пятеро? И у них автоматы?
— «Томпсон». Такие, как у полиции.
— Такие, такие... Нда-а... Банк? Но он не нуждается в деньгах, у него полно денег, верно? Так что же? Что?
— Я не...
— Четверо или пятеро человек, автоматы. Что еще?
— Негры. Возможно, иностранцы.
— Иностранцы?
— Они темнее, чем наши негры. Почти черные. Таких нечасто увидишь, да еще пятерых зараз. Конечно, темные попадаются время от времени, но не пятеро сразу.
— Ты говорил с ними?
— Поздоровался. Они не ответили. Я еще подумал, что это странно.
— Они тебя не поняли. Ну конечно, теперь мне все ясно, Наконец-то ты дошел до сути. Это иностранцы, которые не разбирают беглой речи на кубинском диалекте с его проглоченными слогами. Иностранцы. Отчаявшиеся чернокожие бедняки, которых привезли сюда... Для чего?
— Грабить?
— Нет.
— Убивать?
— Да, таких людей можно было бы использовать для убийств. Что называется, пушечное мясо. Никому не нужные, безымянные и в то же время храбрецы. Идеально. Но кто? El Presidente? Нет, это абсурд. Он слишком хорошо защищен. А как насчет какого-нибудь посла? Но зачем?..
И тут его осенило.
— Конечно. Конечно!
Впрочем, это открытие его нисколько не обрадовало. Напротив, он ощутил ужасную усталость. Нужно так много сделать, но времени очень мало, а оружия еще меньше. На Спешнева нахлынула тоска.
— О чем вы говорите?
— Об американском конгрессмене. Они убьют и его самого, и его свиту за скандал в борделе. Разумеется, нужно же защищать честь сутенера. И с точки зрения сутенера здесь не будет ничего плохого. Это будет ужасно с точки зрения властей, это потрясет американское правительство, зато никак не заденет и нисколько не шокирует американский преступный синдикат.
— Вероятно, американцы пошлют ноту.
— Дурак. У тебя, похоже, вообще нет никаких инстинктов. Скорее всего, они ответят вторжением.
Читать бесплатно другие книги:
