Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было Лофтус Элизабет

Расследование по делу Инграма, которое началось как умеренно шокирующее дело об инцесте, превратилось в драматическое противостояние темных страстей и слепой одержимости найти «правду». Расследование быстро переросло в истерию, пробудив воспоминания о более ранних временах, когда богобоязненные граждане, поддавшись страху, суевериям и религиозной одержимости, проклинали ведьм и возводили в самом центре общины целый лес столбов для сожжения их на костре. Как тогда, так и сейчас страх перед злом порождает еще большее зло, а всепоглощающее стремление изгнать дьявола из человеческого общества только высвобождает демонов, которые скрываются в наших собственных душах.

Церковь «Живая вода», которая находится в Олимпии, столице штата Вашингтон, исповедует христианский фундаментализм и представляет собой ответвление Международной церкви четырехстороннего Евангелия, основанной евангелисткой Эйми Семпл Макферсон в 1927 году. Церковь четырехстороннего Евангелия учит, что Библия – это буквальное слово Бога, а дьявол – это существо, имеющее физическое воплощение и управляющее могущественными темными силами. Падший ангел может вызывать психические и физические болезни и повергать дух человека в смятение. Он может управлять сознанием уязвимой жертвы, внушая ей греховные мысли и подталкивая к порочным деяниям. Мало того: с помощью «сатанинского обмана» дьявол может сделать так, что жертва даже не будет подозревать о его пагубном влиянии. Только постоянная бдительность, молитвы и знание слова Божьего, заключенного в Библии, могут защитить человеческую душу в битве между добром и злом, которая продолжается всегда и во все времена.

Пол Инграм и его семья словно «заново родились» в церкви «Живая вода» в 1975 году и сразу же стали активными членами общины. В начале 1980-х дочери Инграмов, Эрика и Джули, стали посещать ежегодный двухдневный ретрит «Сердцем к сердцу», который спонсировался церковью. Подростки вместе с дружелюбными кураторами садились в автобусы и ехали в Библейский лагерь на озере Блэк, где на протяжении двух дней обсуждали проблемы, связанные с самооценкой, половой жизнью и семьей. Групповые сеансы были эмоциональными и очищающими: рыдая, подростки раскрывали секреты своих запутавшихся душ.

Эрике и Джули Инграм была хорошо знакома атмосфера исповеди. В ходе общего обсуждения, организованного во время поездки в лагерь в 1983 году, Эрика призналась, что ее пытались изнасиловать. Об этом сообщили в полицию, но расследование было прекращено, когда выяснилось, что речь шла о женатом мужчине, который предложил подвезти Эрику и положил руку ей на колено. Два года спустя Джули рассказала, что ее изнасиловал сосед; Эрика присоединилась к обвинениям, заявив, что этот же мужчина пытался изнасиловать и ее. Была подана жалоба в окружную прокуратуру, но после того, как Джули не смогла толком рассказать о предполагаемом инциденте и в ее показаниях появились расхождения, все обвинения были сняты.

Выезд в лагерь в 1988 году, на котором присутствовали 60 подростков, был полон шокирующих открытий. Карла Франко, харизматичная девушка-христианка из Калифорнии, пленила группу своим даром ясновидения. В какой-то момент Карла рассказала группе, что «видит» девочку, прячущуюся в темном шкафу. Она говорила, что «слышит» приближающиеся шаги и звук поворачивающегося в замке ключа. Внезапно одна из слушавших ее девочек выкрикнула, что это она была тем ребенком, прячущимся в шкафу; когда кураторы окружили ее, чтобы успокоить, она громко и горько разрыдалась.

Вскоре Франко посетило еще одно видение об изнасиловании. По ее словам, кого-то из слушателей изнасиловал близкий родственник. Одна из девочек встала и выбежала из комнаты. Кураторы нашли ее в туалете: она пыталась утопиться, опустив голову в унитаз.

Двадцатидвухлетняя Эрика Инграм была куратором на этом выезде. После того как все участники расселись по автобусам, чтобы вернуться в Олимпию, Эрика в слезах объявила остальным кураторам, что она тоже подвергалась насилию. Согласно докладам следствия, Эрика осознала это внезапно, когда сидела на полу в окружении других кураторов.

Однако Карла Франко помнит эту сцену немного по-другому. В конце ретрита к ней подошел один из кураторов и спросил, помолится ли она об Эрике. Франко согласилась и начала вслух молиться, пока Эрика сидела на полу у ее ног. Затем, словно вспышка, к ней пришло озарение, и Франко узнала «правду».

«Тебе изнасиловали в детстве», – объявила она уверенным тоном. Эрика горько заплакала, но ничего не ответила. Когда к Франко пришло еще одно видение, она быстро облекла его в слова. Она сказала, что насильником был отец Эрики и что насилие продолжалось многие годы.

У Эрики началась истерика, и Франко продолжала молиться, пока рыдания не стихли. Когда Эрика наконец-то успокоилась, Франко посоветовала ей обратиться к психотерапевту, чтобы восстановить травматичные воспоминания. Эрика была так взволнована, что могла лишь кивать в ответ.

После поездки Пол Инграм и его жена Сэнди заметили перемены в поведении дочерей. По какой-то непонятной им причине Эрика и Джули стали замкнутыми и необщительными. Инграмы были обеспокоены, но каждый раз, когда Сэнди пыталась поговорить с дочерями, они избегали ее, произнося фразы вроде: «Тебе лучше не знать». Боясь расстроить девочек и еще больше оттолкнуть их, Сэнди и Пол решили просто переждать, пока это пройдет, находя объяснение в том, что девочки проходили через определенный «период».

Однако в конце сентября Эрика внезапно заявила, что съезжает. Два месяца спустя Джули, учившаяся в то время в старших классах школы, ушла из дома и переехала жить к друзьям. В воскресенье, в канун Дня благодарения после вечерней службы в церкви Эрика попросила мать встретиться с ней в кафе Danny’s. Эрика пришла вместе с подругой, чтобы та ее поддержала, и рассказала, что ее многократно насиловал отец и двое старших братьев. Эрика сказала, что изнасилования прекратились в 1975 году, когда ей было девять, а ее отец заново родился в церкви «Живая вода».

– Почему ты не рассказала мне? – спросила Сэнди Инграм свою дочь.

– Я пыталась рассказать тебе, мам, но ты не слушала, – ответила Эрика.

Позже этим же вечером Сэнди пересказала своему мужу обвинения Эрики, но он отрицал, что когда-либо дотрагивался до детей непристойным образом.

– Но зачем бы тогда Эрике тебя обвинять, раз это неправда? – спросила Сэнди.

– Я не знаю, – ответил Инграм. Они посмотрели друг на друга какое-то время, а затем он добавил: – Не думаю, что у меня есть темная сторона.

На следующее утро Сэнди забрала Джули у друзей и отвезла ее в школу. В машине Джули рассказала, что ее насиловали отец и старший брат. По ее словам, это прекратилось пятью годами ранее, в 1983 году, когда ей было тринадцать.

В тот же день, 21 ноября 1988 года, Джули вместе с куратором из кризисного центра, оказывающего помощь жертвам насилия, пришла в полицейский участок, где более детально рассказала обо всем следователям. По ее словам, насилие началось в пятом классе, когда отец прокрадывался в спальню Эрики и Джули и занимался вагинальным и анальным сексом то с одной, то с другой из сестер. Изменив историю, которую всего за несколько часов до этого Джули рассказала матери, она добавила, что отец в последний раз насиловал ее три года назад, когда ей было пятнадцать.

Эрика, которую следователи допросили в тот же вечер, тоже изменила свой рассказ, заявив, что всего годом ранее она подцепила от отца болезнь. Несколько дней спустя Эрика вспомнила еще более недавний случай насилия. Незадолго до того, как она съехала от родителей в конце сентября, она проснулась и увидела, что отец стоит на коленях у ее кровати и трогает ее половые органы.

Двадцать восьмого ноября 1988 года, в понедельник утром, Пол Инграм проснулся, принял душ, побрился, позавтракал, и его сразу же стошнило. Он знал, что грядет час расплаты. И хотя нервы сыграли злую шутку с его пищеварительным трактом, он поехал в свой офис в управлении шерифа, морально и даже физически готовый разобраться с обвинениями дочерей. Примерно через пятнадцать минут после того, как он приехал на работу, шериф Гари Эдвардс вызвал его к себе в кабинет. Эдвардс и его помощник Нил Макланахан предъявили ему обвинения Эрики и Джули и зачитали ему его права.

– Надеюсь, вы будете сотрудничать со следствием и не заставите девочек проходить через судебное разбирательство, – сказал шериф Эдвардс.

– Я не насиловал этих девочек, – сказал Инграм и сразу же добавил странную фразу: – Я не думаю, что у меня есть темная сторона.

Инграм до сих пор не знает, как ему в голову пришла мысль о «темной стороне». Возможно, он слышал эти слова по телевизору или в разговоре, возможно – где-то прочитал их. Но, как верный последователь фундаменталистской церкви, он много знал о том, что Сатана подталкивает на злые деяния слабых и неверующих и блокирует воспоминания человека об этих злонамеренных поступках. Будучи первозданной ипостасью чистого зла, существующий вне времени Сатана способен мастерски пробираться в разум и воспоминания человека.

Мысль о «темной стороне» хорошо укладывалась в представление Инграма о коварстве Сатаны и могла объяснить те необъяснимые вещи, которые происходили с ним и его семьей. Если его дочери говорили правду – а он всегда учил их говорить правду, – значит, Сатана вынудил его совершить злодеяние, а затем стер воспоминания о нем.

Инграма отвели в комнату для допросов, где его ждали Джо Вукич и Брайан Шониг, следователи по делам о преступлениях сексуального характера. Оба они хорошо знали Инграма, и оба были шокированы, узнав, что этот с виду порядочный, живущий в счастливом браке, трудолюбивый, посещающий церковь мужчина неоднократно насиловал своих дочерей и занимался с ними содомией, при этом утверждая, что ничего об этом не помнит. Либо он нагло врал, либо был психически больным ублюдком.

В течение первых четырех часов допрос не записывался, но, согласно воспоминаниям Инграма, детективы снова и снова спрашивали его, почему Эрика и Джули выдвинули эти обвинения, раз они ложные. И хотя Инграм не мог ничего ответить, он был готов признать, что в его семье существовали проблемы. Он пытался выразить свое мучительное смятение через вопросы, на которые он не знал ответов: «Почему девочки не разрешают мне и Сэнди обнимать их? Почему мне так трудно общаться с детьми? Почему Эрика и Джули внезапно съехали из дома?»

Следователи пытались постепенно сосредоточиться на деталях, задавая конкретные вопросы. Они обвинили Инграма в том, что он изнасиловал Эрику двумя месяцами ранее, прямо посреди ночи, всего лишь за несколько дней до того, как она покинула родительский дом. Во что он был одет в ту ночь? Инграм ответил, что обычно, проснувшись посреди ночи, он надевал темно-бордовый халат. Что он сказал Эрике? Что он с ней сделал? Инграм ответил, что не помнит ни как входил в комнату Эрики посреди ночи, ни как насиловал ее – ни в сентябре, ни когда-либо.

Следователи объяснили Инграму: он похоронил соответствующие воспоминания, потому что не мог принять тот факт, что насиловал собственных детей. Они продолжали по частям выдавать ему информацию из заявлений его дочерей, надеясь подтолкнуть его память, а Инграм начал молиться, прося Господа о помощи. Пока он молился, следователи обрушили на него жестокую реальность, пытаясь сыграть на его чувстве вины и любви к детям. По словам Инграма, они снова и снова говорили: «Помоги нам. Помоги своим дочерям. Ты единственный, кто может им помочь. Ты был там. Ты должен помочь нам. Мы знаем, что ты знаешь. Ты недостаточно честен. Ты держишь это в себе. Ты должен это отпустить. Расскажи нам, что случилось».

Однако Инграм не мог вспомнить, что насиловал своих детей. Как же он мог рассказать следователям, что случилось, если он даже не помнил об этом? Детективы отвергали его попытки все отрицать, повторяя три базовые истины.

Истина первая: его дочери – порядочные и ответственные девушки, которые не стали бы лгать о таких важных и значимых вещах, как сексуальное насилие и инцест. Инграм охотно согласился с этим утверждением. «Мои дети честны, – без конца повторял он. – Мои дети всегда говорят правду».

Истина вторая: разум сексуальных насильников, неспособных признать весь ужас содеянного, часто вытесняет воспоминания об их преступлениях. Инграм частично был с этим согласен, ведь он лично видел, как насильники и педофилы, да и, в сущности, большинство людей, обвиненных в жестоких преступлениях, отрицали выдвинутые против них обвинения и говорили о потере памяти. Но все же Инграм возражал: его желание узнать правду было сильнее, чем страх перед содеянным, и он был полностью готов признаться в этих преступлениях… если бы только он мог вспомнить, что совершил их.

Истина третья: единственный способ добраться до правды – признать, что он изнасиловал дочерей. Если он признается, воспоминания автоматически вернутся к нему.

Теория о вытеснении, лежащая в основе второго и третьего утверждения, показалась Инграму разумной. Это была попросту мирская версия церковной теории о дьявольских уловках: Сатана пытается уничтожить воспоминания о злых деяниях, чтобы он мог продолжать губить человеческую душу. Но если одержимому хватит мужества признаться, на него снизойдет понимание своих собственных действий, и твердая рука Господа направит его на путь истинный.

Инграм отчаянно желал, чтобы на него снизошло озарение и он узнал правду, но его мучил страх. От страха у него сводило желудок, а сознание затуманивалось. Страх был подозрительно похож на нечто живое, что поселилось внутри его и пустило корни, и это нечто, казалось, разбухало и росло в самом центре его «я». Ему чудилось, будто он слышит пробивающийся сквозь страх голос Господа. Признайся! Признайся! Ему почти казалось, что сам Бог разговаривает с ним.

После четырех часов допроса Инграм согласился сделать официальное заявление. В 14:46 включили диктофон.

– Пол, я разговаривал с Эрикой и Джули, – сказал один из следователей, – и они рассказали мне о нескольких случаях неприемлемых сексуальных контактов между вами и каждой из них. Можете рассказать, что вы помните о том, как дотрагивались до них? Что, по вашему мнению, было неуместным?

– Ну… Мне было сложно, хм, признать это, – пробормотал Инграм, – но я действительно полагаю, что предъявленные обвинения небезосновательны и что я действительно надругался над ними и насиловал их, и, возможно, на протяжении долгого времени. Мой разум вытеснил воспоминания об этом. Э-э, возможно, я очень успешно скрывал их от самого себя, и теперь я пытаюсь их вернуть. Э-э, и со слов девочек я… я знаю, что это не может быть неправдой и что я действительно все это сделал.

– Но почему? – вмешался один из следователей. – Почему вы говорите, что это не может быть неправдой?

– Ну, во-первых, девочки знают меня, – ответил Инграм. – Э-э… они не стали бы врать о чем-то подобном, и во-вторых… есть еще одно доказательство, которое… на мой взгляд, указывает на то, что это произошло.

– И в чем же, по-вашему, оно состоит? – спросил следователь.

– Ну, по крайней мере, в том, как они вели себя последние пару лет, и в том, что я не мог проявлять нежность по отношению к ним, хоть и хотел. Мне… мне сложно их обнимать и даже говорить, что я люблю их, и я… я просто знаю, что это неестественно.

– Если бы мы спросили вас – это вопрос, на который можно ответить только да или нет, – трогали ли вы Джули непристойным образом, что бы вы ответили?

– Я был бы вынужден сказать да, – ответил Инграм.

– А Эрику?

– Мне тоже пришлось бы сказать да.

– Эти… э-э-э… случаи повторялись на протяжении долгого времени?

– О да!

– Как вы думаете, сколько лет было Эрике, когда это начало происходить между вами?

– Я сам не помню, но я знаю, что в разговорах пару раз упоминался пятилетний возраст.

– Что вы помните?

– Я ничего не помню.

Это было довольно странное признание. Инграм во всем признался, поскольку думал, что его дочери не стали бы врать, и поэтому он, должно быть, насиловал их, несмотря на то что сам он ничего не помнил. Инграм просто как попугай повторял то, что со слов следователей он якобы сделал со своими детьми, и его признание явно не соответствовало требованиям закона. Следователи решили поддать жару. Они хотели знать о самом последнем случае изнасилования, который произошел незадолго до того, как Эрика съехала из дома. Помнил ли Пол этот инцидент?

– Ну, я пытаюсь вспомнить это, но я все еще смотрю на все это как бы со стороны, – ответил Инграм. – Но… э-э… есть доказательства, и я… пытаюсь посмотреть на это от первого лица, и у меня не очень выходит, но я… должно быть, я встал с кровати, надел халат… ммм… зашел в ее комнату, сдернул одеяло, и… по крайней мере частично ее раздел, а затем ласкал… э-э… ее грудь, половые органы… э… и говорил ей, что если она кому-нибудь об этом расскажет, то я… э… убью ее.

– Вы описываете все это от третьего лица. Теперь я спрошу вас прямо: то, о чем вы говорите, на самом деле случилось?

– Фу-у, – Инграм глубоко вздохнул. – Мне все еще тяжело добиться ясной картины произошедшего. Головой я понимаю, что это должно было случиться, но мне все еще сложно точно все вспомнить, чтобы рассказать подробно.

По просьбе Инграма диктофон выключили. Следователь Шониг делал пометки, в которых говорилось, что Инграм неоднократно взывал к Богу, прося помощи. Шониг также отметил, что Инграм впал «в некое подобие транса» и в этом бессознательном состоянии начал описывать красочные сцены насилия. Однако он описывал то, что он «наверное, сделал», практически или совсем без эмоций, будто был бесстрастным наблюдателем, а не главным действующим лицом этой драмы.

Когда диктофон снова включили, детективы попросили Инграма вспомнить ту ночь, когда он вошел в комнату Эрики, снял халат и повесил его на спинку кровати.

– Вы разбудили ее? – спросил один из следователей.

– Э-э… я не помню.

– Что вы делали после того, как повесили халат?

– Мм… я, должно быть, снял с нее одежду, э-э-э… по крайней мере, трусики или штаны от пижамы.

– Хорошо, вы говорите, что вы, должно быть, сделали это, – прервал его один из следователей. – Итак, вы имеете в виду, что вы, должно быть, сделали это или что вы это сделали?

– Что я сделал это, – ответил Инграм.

– После того как вы сняли с нее штаны, где вы ее трогали?

– Я трогал ее грудь, ее половые органы…

– Что вы сказали ей, когда она проснулась?

– Я, должно быть, сказал ей вести себя тихо и… э-э… никому ничего не рассказывать и пригрозил, что убью ее, если она кому-нибудь об этом расскажет.

– Хорошо, вы сказали, что, должно быть, сделали это. – Следователей явно начинали раздражать уклончивые выражения Инграма. – Вы, должно быть, сделали это или все-таки сделали?

– Э-э… сделал.

– Что вы сделали, когда закончили? Вы что-нибудь делали с ее одеждой?

– Я… не помню.

– Вы помните, как натягивали ее штаны обратно?

– Нет.

– Вы надели халат, после того как… э-э… закончили?

– Да, надел.

– И куда вы пошли, когда вышли из ее комнаты?

– Должно быть, я пошел обратно в кровать к жене.

Ближе к вечеру, когда допрос закончился, Пол Инграм признался, что многократно насиловал своих дочерей. Что касается деталей произошедшего, Инграм заявил, что начал насиловать Эрику, когда ей было всего лишь пять, и вспомнил, как насиловал Джули по крайней мере в течение десяти лет. Он также помнил, что Джули забеременела от него, когда ей было пятнадцать, и что он позаботился об аборте.

Однако к концу признания Инграм еще раз заявил, что ничего не помнит.

– Я не могу вспомнить никаких деталей, – сказал Инграм, отвечая на вопрос о том, что он сделал с Эрикой, когда вошел в комнату. – Я ничего не помню.

– Вы не помните, как вошли в комнату и начали трогать Эрику?

– Нет.

– Если она говорит, что это случилось, что это означает для вас?

– Это означает, что так и было. Мои дети не врут. Они говорят правду, и я пытаюсь делать то же самое.

Инграма поместили под надзор в санитарную палату М-1, чтобы он не совершил самоубийство. Ему разрешили позвонить жене. По телефону Пол и Сэнди договорились молиться Господу, чтобы он направил их на путь истинный, а Сэнди сказала, что принесет Полу в тюрьму Библию и нижнее белье. В тот же вечер в окружную тюрьму пришел пастор и молился вместе с Инграмом в его камере.

На следующий день, ранним утром во вторник 29 ноября, Инграма навестил психолог Ричард Питерсон. Он объяснил, что его наняла прокуратура, чтобы определить психическое состояние Инграма и составить экспертное мнение о том, «безопасно ли ему находиться на свободе». Инграм попросил психолога объяснить ему, почему он не помнил событий, которые так детально описывали его дочери. Неужели действительно было возможно, как утверждали следователи, полностью вытеснить воспоминания о таких жестоких, омерзительных поступках, которые он совершал почти семнадцать лет?

Питерсон подтвердил, что разум людей, совершающих преступления сексуального характера, зачастую вытесняет воспоминания о содеянном. Иногда преступники не способны вынести мыслей о том, какие ужасные вещи они сотворили со своими жертвами. Чем более жестоким и ужасным было преступление, тем больше вероятность того, что оно окажется вытеснено. Затем психолог добавил еще больше интриги в этот странный и путаный рассказ. По его словам, многие насильники сами были изнасилованы. Таким образом, существовала большая вероятность того, что Инграма в детстве изнасиловали – скорее всего, в возрасте пяти лет, потому что именно в этом возрасте он начал насиловать Эрику. Если Пола в детстве изнасиловали, продолжил Питерсон, возможно, его разум вытеснил и эти воспоминания. Были ли у него какие-нибудь воспоминания о том, что его мог насиловать отец или, скажем, дядя?

Инграм хорошо обдумал вопрос, но единственным сколь-нибудь сексуальным воспоминанием из детства, которое ему удалось восстановить, был случай, когда мама шепотом запретила ему чесать интимные части тела в общественных местах – ему тогда было четыре или пять лет. «Ты ведешь себя, как твой дядя Джеральд», – сказала она, упомянув имя дяди, который тогда их навещал.

Питерсон уверил его, что со временем он вспомнит, как его отец, дядя или какой-нибудь близкий друг семьи его изнасиловал. Питерсон также подтвердил слова следователей о том, что, как только Инграм признается в своих преступлениях, воспоминания потоком хлынут в его сознание. Но Инграм не был согласен, ведь эта теория уже не сработала так, как ему обещали. Он признался во всем днем ранее, но воспоминания не стали появляться ни струйкой, ни потоком. Инграм испытал облегчение, узнав, что доктор Питерсон собирается присутствовать на дневном допросе: может быть, ему удастся выяснить, как избавиться от психологических преград, которые препятствуют возвращению вытесненных воспоминаний.

В зоне регистрации полицейский посоветовал Инграму нанять адвоката и предложил позвонить Эду Шоллеру, бывшему прокурору, зарекомендовавшему себя в качестве лучшего адвоката по уголовным делам в округе. Инграм отклонил предложение и объяснил причины в своем дневнике, который он вел с пятого дня ареста: «Я думаю, что Эд… был бы больше заинтересован в том, как вытащить меня из западни, чем в том, как выяснить правду». Инграм желал знать правду больше, чем что-либо еще. Он свято верил, что правда может прийти только от Бога, и поэтому решил попросить верующего адвоката, который был христианином-фундаменталистом, представлять его интересы в суде.

Когда 29 ноября в 13:30 Пол Инграм вошел в комнату для допроса, он не знал, что следователи только что получили два письма от Джули, в которых она признавалась, что ее до сих пор насилуют. «Будучи христианкой, я претполагаю [sic] простить его за то, что он сделал и продолжает делать со мной», – пишет Джули. Но еще более шокирующим фактом было то, что, по словам Джули, в насилии участвовал не только ее отец, но и некоторые его друзья по покеру, в том числе те, кто работал с Инграмом в управлении шерифа. Она помнила, что, когда ей было четыре, игроки в покер приходили к ней в комнату «вдвоем или поодиночке» и насиловали ее. «Я была так напугана, я не знала, что сказать и с кем поговорить», – пишет Джули.

Следователи рассказали Инграму, что у них появилась дополнительная информация от Джули, но они не будут вдаваться в детали.

– То, что произошло с Джули, случилось лишь месяц назад, – сказал Джо Вукич. – Это совершенно реально, и это произошло совсем недавно. Разумеется, о таких вещах очень сложно говорить.

– Но поговорить нужно, – добавил Шониг.

– Я… нет, я этого не вижу, – сказал Инграм. – Не могу визуализировать. Я еще не дошел до того момента, когда смогу, – и я не знаю, как еще объяснить, но я до сих пор ничего не вижу.

Инграм продолжал говорить вслух, пытаясь понять, как он мог вернуть потерянные воспоминания. «Я думаю, мне просто нужно проникнуть в ту часть мозга или что-то в этом роде, и там я обнаружу обрывки этих воспоминаний, но пока мне просто не удалось их найти».

Через несколько минут Инграм вспомнил, как, когда ему было всего лишь четыре или пять, его изнасиловал дядя. Все, как и предсказывал доктор Питерсон. «Когда я подумал об этом сегодня утром, – начал Инграм, – я увидел своего дядю (думаю, это был дядя Глен, хотя, может, и Джеральд), и я занимался с ним оральным сексом, хм, я не испытываю никаких эмоций, хм, фу, это все… все, что пришло мне в голову».

Следователи задали несколько формальных вопросов, но их больше интересовало то, что сделал Инграм в недавнем прошлом, чем события его детства. Пропустив несколько десятилетий, они сконцентрировались на партиях в покер, которые проходили в доме Инграма. Они спросили, кто на них присутствовал. Это были его друзья из отделения? Много ли они выпивали, находились ли в состоянии опьянения или буянили? Возможно, имели место непристойные разговоры или просто болтовня о женщинах? Где была его жена во время партий в покер? Поднимался ли кто-нибудь наверх проведать детей?

– Я, господи, – Инграм лихорадочно вспоминал, – я просто не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь…

– Я спрашиваю об этом, Пол, – прервал его Вукич, – потому что Джули рассказала мне, что раз или два она была изнасилована во время игры в покер.

– И мы имеем в виду, Пол, что кроме вас в то время ее насиловал кто-то еще, – добавил Шониг. – Она также помнит, что ее связали на кровати и по крайней мере два человека по очереди насиловали ее, а еще один смотрел – возможно, это были вы.

– Я ничего не вижу, – сказал Инграм, как будто разглядывал прошлое, словно слайды, мелькающие в его голове. – Дайте мне подумать об этом минутку. Посмотрим, смогу ли туда добраться. Предположим, что это произошло, значит, там должна быть кровать, спальня, я думаю, Джули должна быть одна… Ох…

– Я вынужден попросить вас не ходить вокруг да около, – вставил Шониг. – Это правда важно. Кто, по-вашему, насиловал вашу дочь помимо вас?

– Я… я просто пытаюсь подумать, пытаюсь вспомнить то время…

– Да, и она сейчас по-настоящему напугана и живет в сильнейшем страхе, потому что этот человек все еще разгуливает по улицам. – Шониг продолжал давить на Инграма, играя на любви отца к дочери и его переживаниях за ее безопасность. – Этот человек – один из ваших друзей, который работал или работает в отделении.

Инграм смог выдавить из себя лишь слабое «фу».

– Она до смерти напугана, Пол… Вероятно, это человек, с которым вы все еще тесно общаетесь, Пол, – произнес Шониг.

– Она ужасно боится этого человека, – сказал Вукич, – и нам нужно что-то сделать, чтобы защитить ее… Вы должны помочь нам защитить ее.

– Я думаю, – сказал Инграм.

– Думайте лучше, – сказал Вукич.

– Я… я не могу, я… я… я думаю. – Инграм начал впадать в истерику. – Мне в голову не приходит никто из отделения, с кем я сейчас близко общаюсь…

– Понимаете, Пол, она это помнит, – сказал Вукич.

– Так, хорошо, подождите секундочку. – Инграм бороздил свое сознание в поисках хорошо знакомых лиц приятелей по покеру. – Джим, Джим Рэйби играл с нами в покер. Мы с Джимом были довольно близки.

– Джим – это тот человек, о котором она говорит? – спросил Вукич.

– Так, только не говорите за меня, – сказал Инграм с несвойственной ему резкостью. – Э-э… я не знаю… Я… я думаю. Я пытаюсь получить… пытаюсь вытащить что-нибудь наружу. Э-э-э… Джим – единственный, кто приходит мне в голову… Я просто пытаюсь сопоставить лица. Вспомнить кого-нибудь еще…

Джо Вукич добавил еще одну ментальную картинку к размышлениям Инграма:

– Пол, на той картинке, которую вы видите, есть веревки?

– Э, вы добавили туда веревки, – сказал Инграм, – и я пытаюсь выяснить, что у меня есть, фу-у… э-э… я… я вроде могу представить нижнюю полку двухъярусной кровати или даже пол, э-э… Мне кажется, что она лежала лицом вниз, связанная по рукам и ногам – может быть, она лежала на простыне на полу. Э-э… ох…

– Что еще вы видите? Кого еще вы видите? – торопил его Вукич.

– Может, э-э-э… может, мальчика или еще одного человека, но я не вижу лица, но по какой-то причине особенно выделяется Джим Рэйби, господи.

Из этого записанного на диктофон разговора становится ясно, что Пол Инграм очень старался вспомнить хоть что-то, что могло бы помочь следователям в поиске мужчины, который изнасиловал Джули и вынудил ее бояться за свою жизнь. Инграм доверял следователям, которые были его друзьями и коллегами, и не сомневался, что они говорят ему правду. Чувство вины и тревога подрывали его уверенность в себе, а одержимость религией и боязнь погубить свою душу подогревали его воображение.

Доктор Питерсон спросил Инграма, принимал ли он участие в каких-либо оккультных мероприятиях.

– До того как вы обратились в христианство, практиковали ли вы когда-нибудь черную магию?

– Хм, однажды я читал немного об астрологии, в газете, читал свой… как там это называется?

– Гороскоп, – предположил Вукич.

– Гороскоп, – подтвердил Инграм. – Хм, ничего кроме этого.

Практиковал ли он когда-нибудь богохульство или принимал участие в жертвоприношении животных?

– Я не понимаю, к чему вы клоните? – спросил Инграм.

– Я имею в виду что-то вроде сатанинского культа, – ответил Шониг.

Инграм сказал, что ровным счетом ничего не помнит о подобных занятиях, но внутри у него что-то щелкнуло. Может быть, это происки Сатаны и демонов. Может, князь Тьмы борется за власть над его душой. Разве это не объясняет, как христианин, любящий свою семью и всегда живший по правилам, мог ни с того ни с сего превратиться в насильника и педофила? Если Сатана склонял Инграма к этим злодеяниям и овладел его душой и разумом, он мог стереть и его воспоминания. И разве это не объясняет странные ощущения и внезапные мимолетные картинки, мелькающие в сознании Инграма? Может, Господь пытается докричаться до него и показать ему правду? Сатанинский обман казался разумным объяснением. Единственно разумным.

Мысль о том, что Сатана руководил им во время этих чудовищных злодеяний, несколько утешила Инграма, однако вместе с этим мысль, что он оказался легкой добычей для Сатаны и тот сейчас управляет его судьбой, ужасала. Неужели он в когтях демона? Эмоциональная стабильность Инграма пошатнулась и дала трещину. Он молился, рыдал, кричал от боли, закрывал глаза и раскачивался взад-вперед и, казалось, был близок к срыву. Чувствуя слабость Инграма и играя на его религиозных убеждениях, Питерсон посоветовал ему выбрать между Богом и дьяволом.

– Настал момент, когда вам нужно выбрать между Богом и дьяволом… – сказал Питерсон.

– Да, о дорогой Иисус, Господь мой, просто помоги мне… – Голос Инграма замер.

– Чтобы вам не пришлось пожертвовать… – начал Питерсон.

– Неужели вы бы пожертвовали своей дочерью! – прервал его Шониг. – Я не верю этому, Пол.

– Вы не сможете оправиться от этого потрясения, Пол, если не встретитесь с ним лицом к лицу и не пройдете через это, – сказал Вукич.

– Я знаю, знаю. – Инграм заплакал.

– Вам нужно что-нибудь, чтобы… э-э… вытереть слезы? – спросил Вукич.

– Нет, просто продолжайте, продолжайте, – сказал Инграм.

– Вам нужно поплакать и выговориться, – посоветовал Питерсон.

– Все сводится к покеру, Пол, – сказал Вукич. – Вы – тот, кто знает ответы.

– Вы справитесь, – добавил Питерсон.

– О боже милостивый! – воскликнул Инграм.

– Выберите жизнь, не обрекайте себя на мучения. Ведь это же сущий ад! – сказал Питерсон.

– Это ваша отцовская обязанность, – напомнил Вукич.

– Боже милостивый, Боже милостивый… О Боже, помоги мне!

– Это очевидный выбор между привязанностью к кромешному аду, в котором вы живете, – сказал Питерсон, – и очистительной освобождающей честностью. Вы должны принять это решение. Никто не может это сделать за вас… Это ваше решение. Вы так же одиноки, как Иисус в пустыне.

Поняв, что на Инграма сильно повлияли отсылки к религии, следователи увидели, насколько мудрой была стратегия Питерсона.

– Господь дал вам все, чтобы сделать это, – сказал Вукич.

– О Иисус, милостивый Иисус, помоги мне.

– А сейчас он оставил принятие решения за вами, – продолжил Вукич. – Вы должны показать ему своими делами и словами, что, несмотря ни на что, достойны его любви, искупления грехов и спасения.

– О Боже! – внезапно закричал Инграм. – Помоги мне, Господи! Помоги мне, Господи!

Питерсон взял все в свои руки, оставив прежний агрессивный настрой, и заговорил мягким успокаивающим голосом:

– Вам станет легче, Пол, если вы прекратите молить о помощи и просто позволите себе расслабиться; попытайтесь ни о чем не думать, – сказал он ласково. – Просто расслабьтесь. Никто не навредит вам. Мы хотим помочь. Просто расслабьтесь. Попытайтесь ни о чем не думать и спросите себя, что нужно сделать. Ответ придет сам…

Пол Инграм закрыл глаза, его тело обмякло, и снова казалось, что он вошел в своего рода транс. Чувствуя, что сейчас самое время, следователи сразу сосредоточились на сцене изнасилования во время партии в покер, которую Джули описала в своем письме.

– Почему вы не говорите нам, что случилось с Джули? – спросил Вукич. – Что случилось во время той игры в покер?

– Я вижу, как Джули лежит на простыне на полу, – сказал Инграм. Его голос казался странным и отсутствующим. – Ее руки привязаны к ногам, она лежит на животе. Я стою и смотрю на нее. Есть кто-то еще слева от меня.

– Кто это?

– Но я… я… единственный человек, которого я помню, – это Джим Рэйби. Он просто…

– Повернитесь и посмотрите на этого человека, – предложил Шониг. – Кто это? Кто там стоит?

– Как он пахнет? – спросил Питерсон.

– Да, как он пахнет? – повторил Шониг.

– Он стоит прямо рядом с вами, Пол, все, что вам нужно сделать, – повернуться налево, и вот он, – сказал Вукич.

– Он встает, – сказал Инграм. – Я вижу, как торчит его пенис…

– На нем есть одежда?

– Не думаю.

– Что он делает с вашей дочерью?

– Встает на колени.

– Хорошо. Теперь он там, он стоит перед вами на коленях? – подталкивал Шониг. – Посмотрите на него. Что он с ней делает? Он дотрагивается до нее своим пенисом?

– Только… только дайте мне, оно уходит… – Картинка в сознании Инграма стала блекнуть.

– Нет, не уходит, оно здесь, – подбадривал его Вукич.

– Давайте, мы должны туда вернуться, – лихорадочно повторял Шониг. – Что он делает с вашей дочерью? Он стоит на коленях. Он перед вашей дочерью или сзади нее?

– Он сзади.

– Хорошо, он вводит свой пенис в нее?

– Э-э… ее ноги плотно прижаты друг к другу, но, может, он перекатывает ее на бок, – сказал Инграм, отвечая на предположение следователя.

– Она одета или раздета? – спросил Питерсон.

– Э-э… я думаю, она раздета, хм…

– Что делает этот человек?

– Он стоит на коленях. Его пенис у ее живота. Э… он большой. Э-э… я имею в виду широкоплечий, большой мужчина.

– Он носит какие-нибудь драгоценности?

– Может, часы на правой руке.

– Какое время они показывают?

– Ммм… два часа, и я не знаю, почему говорю это… ммм… я не вижу его, я вижу только его грудь.

Они продолжали задавать вопросы – быстро и жадно: «Как близко к ним вы стоите? Вы одеты? Вы касаетесь ее? Кто-нибудь еще ее касается? Вы помните эякуляцию? Вы пьяны?»

– Кто-нибудь фотографирует? – внезапно спросил Вукич.

– Э-э… фотографии… есть ли кто-то справа от меня? Э-э…возможно, дайте посмотреть. Я вижу, я вижу фотоаппарат.

– Кто фотографирует?

– Я не знаю, я не вижу человека с фотоаппаратом.

– Этот человек очень важен. Он – ключ к разгадке, – вмешался Питерсон.

– Ну, человек, которого я, как мне кажется, вижу – это Рэй Риш, – сказал Инграм. Риш – механик, который работал в патрульной службе штата Вашингтон, он был хорошим другом Инграма и регулярно приходил к нему играть в покер по выходным.

– Он что-нибудь говорит? – спросил Вукич.

– Я не знаю… э-э-э… я… я… я не знаю… Черт возьми, где же я? Где я?

В конце второго дня после более пяти часов допроса стало похоже, что Пол Инграм вышел из транса и подвел итоги произошедшего.

– Боже, мне почти кажется, что я все это выдумал, но это не так… я стараюсь этого не делать. Что у меня есть? Что у меня есть? Что я вижу? Это какая-то бессмыслица… Как будто я смотрю фильм… – подытожил он. – Э-э-э… как фильм ужасов.

– Пол, я не уверен, что вам сейчас нужно продолжать, – сказал доктор Питерсон, обеспокоенный психическим состоянием Инграма.

Но Инграм продолжал нести чушь. Теперь он уже говорил не со следователями: он общался с Господом.

– У меня нет четкой картинки. Я… я не уверен в том, что вижу. Я… я не знаю, что у меня в голове. Для меня это какая-то бессмыслица. О боже, помоги мне… Позволь мне… понять, что это. Я не хочу видеть то, что неправда. Господи, проведи меня через это… Я не знаю, где я сейчас. Просто дай мне расслабиться. Дай мне расслабиться. Господь, дай мне картинку. Дай мне картинку.

Когда Джима Рэйби и Рэя Риша поставили перед фактом, что их друг и коллега Пол Инграм назвал их насильниками, они начали с тех же отрицаний и заявлений о потере памяти, что и Инграм в самом начале.

– Меня там не было, насколько мне известно, если только я не заблокировал воспоминания об этом, – сказал следователям Риш.