Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было Лофтус Элизабет

– Если вы считаете, что следует поступить именно так и это пойдет на пользу моей семье, тогда я съеду, – сказал Даг.

Доктор Баркер повернулся к Дебби:

– Он всегда такой импульсивный?

В ходе последующих сеансов Даг начал чувствовать, что на него все больше давят, добиваясь, чтобы он признал вину. Баркер, казалось, полагал, что Даг все вспомнит, только если сначала признает, что насиловал своих дочерей. Тот не мог понять лишь одного: как он мог признаться в том, чего не помнил?

– Если вы признаете свою вину и согласитесь пройти длительный курс психотерапии, – отвечал Баркер на его вопросы, – с вас будут сняты обвинения в уголовном преступлении. Вам разрешат видеться с детьми, а после курса интенсивного лечения вы сможете снова жить дома. Ваша жизнь вернется в нормальное русло.

– Я не стану признаваться в том, чего не помню, – повторял Даг. – Но я готов поверить, что мой разум вытеснил эти воспоминания, и попробовать любые методы, которые вы предложите для того, чтобы их восстановить.

– Возможно, поможет упражнение на визуализацию, – предложил доктор Баркер. Незадолго до этого Дебби поделилась своими мыслями о том, что ее мужа насиловал дядя Фрэнк, брат его матери, который был на пятнадцать лет старше Дага и прожил в их доме тридцать три года – с тех пор, когда Дагу было три месяца, и до своей смерти в 1987 году. Когда Баркер спросил, трогал ли его хоть раз дядя, доставляя ему дискомфорт, Даг ответил отрицательно. Дядя Фрэнк был довольно эксцентричным, признал Даг, но он его никогда не насиловал.

– Расслабьтесь и представьте себе, что вы снова находитесь в доме, где провели свое детство, – предложил доктор Баркер. – Вы еще маленький и очень беспомощный, и вот вы решили навестить дядю Фрэнка в его комнате. Вы можете сказать мне, как она выглядит и чем там пахнет?

– Там затхлый сырой воздух, – ответил Даг, сидя с закрытыми глазами. – Комната дяди Фрэнка находится в подвале, и там всего одно небольшое окошко у самого потолка.

– Какое покрывало на ощупь? Вы чувствуете, как оно касается ваших рук, ног? Вы помните какие-либо сексуальные ощущения в той комнате?

– Да, – ответил Даг. – Я помню, как мастурбировал там, когда мне было двенадцать.

– Откуда вы знаете, что вам было двенадцать?

– По радио передавали новость о первом запуске спутника. Это было в 1956 году. Я родился в 1944-м.

– Вернитесь в то время, когда вы были ребенком, – сказал Баркер, словно начиная заново. – Вы когда-нибудь чувствовали себя так, будто кто-то совершил над вами насилие? Бывали ли моменты, когда вы чувствовали, что кто-то вторгся в ваше личное пространство?

– Да. – Даг хотел отвечать правдиво. Правда была единственным, что у него осталось.

– Где?

– В ванне.

– Кто был с вами?

– Моя мать.

– Что произошло?

– Мать меня купала, пока мне не исполнилось десять или одиннадцать. Она говорила, что я сам я не сумею помыться хорошо. Я помню, что, когда она купала меня в последний раз, у меня уже начали расти волосы на лобке. Меня это смущало.

– Это сексуальное насилие, – произнес Баркер.

Даг не согласился с этим, заявив, что, по его мнению, его мать не испытывала никакого «сексуального возбуждения» от купания его в ванне, как и он сам. Но всего за несколько минут Баркер убедил Дага, что мать подвергала его сексуальному насилию. К концу сеанса он разрыдался.

Через несколько дней Даг решился рассказать жене об эмоциональном потрясении, которое он пережил, выяснив, что в детстве мать подвергала его сексуальному насилию. Он надеялся, что Дебби поймет, как сильно он старался, как отчаянно он искал любые пути к правде. Но пока он описывал воспоминания, восстановленные им во время сеанса, Дебби отстранилась от него, а на ее лице появилось выражение отвращения вперемешку с триумфом.

– Я так и знала! – закричала она. – Тебя самого насиловали, это объясняет, почему ты надругался над собственными детьми!

– Что? – Дага совершенно ошеломила ее реакция.

– Доказано, что сексуальное насилие передается из поколения в поколение, – сказала Дебби. – Если тебя насиловали родители или родственники, вполне вероятно, что ты станешь насиловать своих детей.

Даг молча уставился на нее. Что он мог сделать, что он мог сказать, чтобы это нельзя было обернуть против него и превратить в доказательство его вины?

Две недели спустя доктор Баркер объявил, что у него достаточно информации, чтобы завершить экспертный анализ.

– Я не понимаю, – запротестовал Даг. – Я до сих пор не имею представления, что здесь творится, а ведь я – один из главных участников происходящего. Как вы можете адекватно оценить мою ситуацию после пары бесед со мной и моей женой? Вы не разговаривали с моими детьми, родителями, друзьями – вы ведь совсем меня не знаете! Как у вас может быть достаточно информации, чтобы выносить мне приговор и давать рекомендации, которые повлияют на всю мою жизнь?

Баркер попытался успокоить своего клиента. Он сказал, что позволит Дагу прочесть черновик его заключения и заполнить пропуски.

Даг отказался.

– Как я могу заполнить пропуски, если не помню, что насиловал своих детей? – спросил он. – Нам нужны настоящие факты, неопровержимые доказательства, а не эти ваши догадки, рассуждения и болтовня о вытесненных воспоминаниях. Я сделаю все, что нужно, чтобы добраться до сути. Я пройду тест на детекторе лжи, приму сыворотку правды – все что угодно. Просто скажите мне, что делать, и я это сделаю.

– Эти процедуры слишком рискованны, – сказал Баркер, повторяя свои прежние слова. – Я бы посоветовал вам проконсультироваться с адвокатом.

– Сейчас у меня нет никаких проблем с законом, и я не думаю, что они возникнут. Это медицинская проблема, связанная с психическим здоровьем. Моя семья разваливается. Нам нужна помощь.

Баркер какое-то время смотрел на клиента, а потом медленно покачал головой. Он потянулся за блокнотом и написал имя и телефонный номер специалиста, работающего с полиграфом, объяснив, что попасть на прием сразу, вероятно, не получится.

– А что я могу сделать пока? – спросил Даг.

– Вам нужна психотерапия, чтобы помочь вам справиться с происходящим, – сказал Баркер и порекомендовал свою коллегу-женщину.

– Почему бы вам не перечислить мне все возможные причины, по которым вы не стали бы признавать, что насиловали своих детей? – предложила психотерапевт.

– Это нетрудно, – сказал Даг. – Я могу назвать целый ряд причин. Во-первых, никто не хочет вредить собственным детям или же признавать, что навредил. Я рискую сесть в тюрьму, потерять работу, лишиться друзей, стать изгоем. Есть самые разные причины. Но я не помню, что насиловал своих детей. Во-вторых, я не тот человек, который стал бы подвергать ребенка, уж тем более собственного ребенка, сексуальному насилию. Я считаю, что насилие над детьми – это одно из самых ужасных преступлений, которое только можно себе представить. Я люблю своих детей и никогда бы не стал преднамеренно причинять им вред.

Даг задумался, не совершил ли он ошибку, употребив слово «преднамеренно». Не подумает ли психотерапевт, что он изнасиловал своих детей непреднамеренно? Не станет ли слово «преднамеренно» дополнительным аргументом в пользу теории о вытесненных воспоминаниях?

– Дело не в том, что я не хочу этого признавать, – объяснил он осторожно, – а в том, что я просто не помню, чтобы насиловал их. И я не думаю, что мог забыть столь ужасный поступок. Мой разум так не работает. Все твердят, что я изнасиловал своих детей и забыл об этом из-за вытеснения, но мне очень трудно поверить, что мое сознание могло полностью блокировать воспоминания о целом событии или ряде событий моей жизни.

– Разве вам не доводилось забывать эпизоды вашей жизни? – спросила психотерапевт.

– Разумеется, доводилось, – ответил Даг, – я забыл многое из того, что происходило со мной в прошлом, как и все мы.

– И разве вы не считаете себя оптимистичным человеком, который предпочитает думать о хорошем и надеяться на лучшее?

– Да, думаю, я соответствую этому описанию.

– Не думаете ли вы, что у Дебби могут быть причины считать, что вы насиловали своих детей?

– Она говорит, что у нее есть на это причины, – признал Даг.

– Вы не могли бы их перечислить?

– Она говорит, что верит детям, а они, по-видимому, считают, будто я их насиловал. Она думает, что меня изнасиловали в детстве, и заявляет, что эта склонность передается из поколения в поколение. Но я вовсе не уверен, что в детстве подвергался сексуальному насилию. И я точно знаю, что никогда не стал бы насиловать своих детей, и я просто не могу представить, чтобы я изнасиловал их, а потом это воспоминание полностью исчезло.

– Как вы можете это говорить, господин Нейгл? – Казалось, психотерапевт вот-вот выйдет из себя.

Даг попытался объяснить, какие чувства он испытывал к своим детям. Он любил их больше всего на свете – больше, чем работу, больше, чем собственную жизнь. Он бы не предал своих детей, подвергнув их физическому или сексуальному насилию. Да, мать игнорировала его потребность в личном пространстве, но, вопреки мнению Дебби, это сделало его более, а не менее чутким к нуждам собственных детей.

Пытаясь отыскать в памяти какую-нибудь историю, которая доказала бы, что он мягкий и чувствительный человек – совсем не тот, кто стал бы насиловать собственных детей, он вспомнил их традицию совместных поездок. Каждого из своих четырех детей, когда они учились в пятом классе, он возил в особую поездку – они уезжали вдвоем на целую неделю. С Кристен они ездили в Вашингтон и на какое-то время останавливались в отеле, а на остальную часть каникул – у друзей. Элисон он возил в Вашингтон и в город Орландо, в Дисней Ворлд, в тематический парк «Цирковой мир», в ботанический сад Сайприс-Гарденс и в «Морской мир». С Дженнифер они ездили в Вашингтон и в город Уильямсберг. Анну он возил на фестиваль Шекспира в Ашленде. Он помнил, что во время каждой из этих поездок чувствовал себя неуютно, когда заселялся в номер вместе с одиннадцатилетней девочкой. Он также помнил, что старался уважать личное пространство детей и давать им достаточно времени, чтобы принять душ, одеться и причесаться. Он объяснил психотерапевту, что всегда старался с пониманием относиться к их нуждам.

– Господин Нейгл, вы помните только то, что хотите помнить, – ответила психотерапевт. – Вполне вероятно, что вы перестроили ваши воспоминания так, чтобы они соответствовали тому самовосприятию, которое для вас комфортно.

– То есть вы полагаете, что учитывать стоит лишь те воспоминания, которых у меня нет? – спросил Даг. – Вы имеете в виду, что любые хорошие воспоминания о том времени, которое я проводил вместе со своими детьми, скорее всего ложны?

– Да, – ответила психотерапевт, многозначительно качая головой, – именно это я и имею в виду².

Весь апрель Даг пытался «вспомнить», как насиловал своих детей. Но как он ни пытался, его память была совершенно пуста. В конце концов он обратился к жене: «Как я могу восстановить эти воспоминания, если понятия не имею, что должен вспомнить? В чем конкретно меня обвинили Кристен и Дженнифер?»

Дебби сказала, что не может сообщить ему никаких деталей, не проконсультировавшись сперва с психотерапевтом Дженнифер. Несколько недель спустя Даг позвонил, чтобы узнать, если ли у нее новости для него.

– Мы с психотерапевтом Дженнифер пытаемся помочь ей вспомнить, – сказала Дебби.

– Что вспомнить? – спросил Даг.

– Я не могу сказать ничего конкретного, – ответила Дебби. – Психотерапевт Дженнифер говорит, что тебе необходимо все вспомнить самостоятельно. Она не хочет загрязнять твои воспоминания.

– Ты знала, что доктор Баркер разговаривал с Кристен и она больше не говорит, что была свидетельницей? – Даг решил, что пришло время выложить козырь – его единственный козырь. – Она призналась, что на самом деле никогда не видела, как я трогаю Дженнифер. Она видела лишь, как мы вместе лежали в кровати – полностью одетые, и обе мои руки были на виду. Дженнифер лежала под одеялом, а я – поверх него. Раньше я все время ложился рядом с детьми, когда они засыпали, Дебби. Ты ведь это помнишь, правда? – Ему не удалось скрыть сарказм. – Именно это я и делал – просто лежал рядом с Дженнифер, разговаривал с ней, пытался помочь ей уснуть. Ничто в рассказе Кристен не наталкивает на мысль о сексуальном контакте. Я хочу, чтобы ты сказала Дженнифер в точности то же самое, что Кристен рассказала доктору Баркеру, и позволила ей самой делать выводы.

– Этого я делать не стану, – сказала Дебби. – Это лишь запутает Дженнифер и внушит ей мысль о том, что, возможно, насилия не было.

– Правда ее не запутает! – Даг внезапно потерял самообладание. – Вы с психотерапевтом запутываете ее, пытаясь добиться, чтобы она вспомнила то, чего никогда не было! Если ты ей не скажешь, я сам скажу.

Десятого мая 1990 года Дебби назначила встречу с Дагом в его офисе. Как только она вошла, он понял: что-то кардинально изменилось. Ему казалось, что земля уходит у него из-под ног. Он почувствовал головокружение и предложил прогуляться.

– Что-то случилось, – сказал Даг после того, как они какое-то время шли молча.

– К Дженнифер вернулись ее воспоминания, – произнесла Дебби. Она казалась неестественно спокойной, полностью контролирующей ситуацию. – Теперь мы можем подать на тебя в суд.

– В суд? Ты собираешься подать на меня в суд? – Даг чувствовал, будто вот-вот захлебнется. Он попытался спастись, обращаясь к любви, которую его жена испытывала к своим детям. – Подумай о детях, Дебби! Подумай, что судебные дрязги сделают с ними.

Она опалила его взглядом и подтянула сумку на плече. Ее лицо выражало ее мысли яснее, чем любые слова: вот теперь-то ты у нас в руках.

– Судебное разбирательство разобьет нашу семью вдребезги. Дебби, пожалуйста, я не хочу бороться с тобой из-за этого. Я хочу все решить мирным путем.

Услышав боль в его голосе, Дебби, казалось, смягчилась.

– Мне жаль, что все так вышло, – сказала она.

Когда они вернулись в его офис, она назначила встречу с его начальником. Как Даг узнал позднее, она хотела убедиться, что его не уволят до окончания судебного процесса.

Девятнадцатого мая, через двадцать дней после того, как к Дженнифер вернулись воспоминания, Дагу позвонил детектив из отдела по особым делам.

– Мы хотим, чтобы вы прошли проверку на полиграфе, – сказал детектив.

– Мне посоветовали нанять адвоката, – ответил Даг.

– Вам ничто не мешает сначала пройти проверку на полиграфе, – сказал детектив.

– Я хочу пройти эту проверку, – ответил Даг, – но мне необходимо понять принцип его работы. Мне будут задавать вопросы о конкретных случаях насилия? Никто до сих пор так и не сказал мне, в чем именно меня обвиняют, а мне сообщили, что тест может дать неправильный результат, если вопросы будут недостаточно конкретными.

Детектив не смог сразу ему ответить, и тогда Даг сформулировал свои опасения по-другому:

– Если вопросы будут недостаточно конкретными, результаты могут получиться неоднозначными или даже стать доказательством моей вины.

– Мы не можем раскрыть информацию о конкретных обвинениях до тех пор, пока против вас не будет подан официальный иск, – сказал детектив.

– Мне позволят каким-либо образом участвовать в подборе полиграфа или повлиять на процедуру проведения теста? – спросил Даг.

– Послушайте, господин Нейгл. Я – детектив, а вы – подозреваемый. Я командую парадом, а не вы.

– В таком случае я сперва найму адвоката, а потом соглашусь поговорить с вами снова, – ответил Даг.

– Разумеется, это ваш выбор, – сказал детектив, оставляя за собой последнее слово. – Но я знаю, что вы виновны. Вы согласились на проверку на предмет сексуальной девиации, а невиновный на это никогда бы не пошел.

Даг позвонил своим друзьям-адвокатам и попросил порекомендовать специалиста по уголовному праву. Все единодушно советовали обратиться к Стиву Моуэну: одни называли его «методичным», другие – «осмотрительным», третьи – «очень внимательным» и «рассудительным» специалистом. Даг побеседовал с Моуэном, и тот согласился представлять его интересы в суде.

– Детектив говорит, он убежден в том, что я виновен, потому что я проходил проверку на предмет сексуальной девиации, – объяснил Даг своему адвокату.

– Это логичный вывод, – сказал Стив. – Обвиняемые обычно не соглашаются на подобное тестирование, если только они не решили признать свою вину и не надеются ускорить вынесение приговора.

Столь безразличный ответ адвоката встревожил Дага. В конце концов, они обсуждали его жизнь, на кону была его семья, репутация, карьера.

– Я не понимаю, – произнес Даг. – Дебби сказала, что мне придется пройти эту проверку. Она сказала, я не смогу видеться с детьми, если откажусь. Никто никогда мне не говорил, что это будет восприниматься как доказательство вины.

– Вам следовало нанять адвоката несколько месяцев назад, – спокойно ответил Стив.

– Но речь идет о моем психическом здоровье, а не о юридических дрязгах, – сказал Даг, не в силах сдерживать гнев.

– Уже нет. – Тон Стива напомнил Дагу те времена, когда во время учебы в средней школе завуч вызвал его к себе в кабинет из-за небольшого проступка. «Это не начальная школа, – тихим голосом предупредил его завуч. – Теперь все по-настоящему, и ты на самом деле нарвался на неприятности».

– Я бы посоветовал вам прекратить обследование у доктора Баркера, – сказал Стив. – Я могу об этом позаботиться, если хотите.

– Но если Дебби узнает об этом, она скажет, что это всего лишь еще одно доказательство моей вины.

– Что она думает, не имеет никакого значения.

– Для меня имеет, – сказал Даг. – Моя главная задача – сохранить брак и воссоединить семью.

– Наша главная задача – сделать так, чтобы вы остались на свободе, если это возможно, – ответил Стив. – Я позвоню детективу из специального подразделения по расследованию случаев сексуального насилия и скажу ему, что вы не будете проходить тест на детекторе лжи. Использовать полиграф в подобных делах слишком рискованно. Пока нет никакой необходимости идти на такой риск. Я также посоветовал бы вам не привлекать к себе внимания. Никому не рассказывайте о предъявленных вам обвинениях.

Что-то в выражении лица Дага заставило Стива добавить:

– Скольким людям вы рассказали о случившемся?

– Десяткам, – признался Даг. – Коллегам по работе, родственникам, друзьям, прихожанам в церкви.

Стив вздохнул.

– С этого момента залягте на дно. Ничего не делайте и не говорите, потому что все сказанное может быть использовано против вас.

«Напоминает “правило Миранды”», – с горечью подумал Даг. Но ведь, когда людей обвиняют в преступлении, они обычно знают, что такого они якобы сделали? Когда же он наконец выяснит, в каких действиях по отношению к своим детям его обвиняют? А пока – как ему дальше жить с этим?

– Я не могу залечь на дно, – сказал он своему адвокату. – Мне слишком больно. Мне нужно говорить об этой ситуации, как вы ее называете, иначе я сойду с ума. Я потерял жену, детей и мое главное хобби – помощь другим детям. Я могу потерять работу.

– Вы ведь знаете, что потеряете лицензию на право заниматься адвокатской деятельностью, если вас признают виновным? – Стив пошарил по книжной полке, достал документ с правилами о лишении права заниматься адвокатской практикой и начал его перелистывать.

– Я никогда не думал об этом. Моя работа – все, что у меня теперь осталось. – Даг замолчал. Было видно, что он пытается взять себя в руки. – Я боюсь тюрьмы. Но хуже этого мысль о том, через что сейчас проходят мои дети. Мои дети думают, что я навредил им. Им больно. У меня нет сил вынести такие страдания. Как я могу замолчать и залечь на дно, когда моя семья разваливается?

Стив был глубоко обеспокоен по поводу эмоциональной нестабильности своего клиента. Даг нуждался в психологической помощи, которую доктор Баркер как специалист по анализу сексуальных отклонений оказать ему не мог.

– Позвольте мне посоветовать вам специалиста, который, возможно, поможет вам разобраться в происходящем и справиться с вашей болью, – сказал Стив. – Доктор Карсон – судмедэксперт, и у него есть большой опыт работы с делами о сексуальном насилии. Но я отправляю вас к нему не ради выяснения юридических вопросов. Он чрезвычайно восприимчив, и, я думаю, он поможет вам понять суть конфликтов и напряжения в вашей семье. Может быть, при его содействии вы попытаетесь воссоединить семью.

Доктор Карсон выслушал историю Дага, а затем задал вопросы о его прошлых заболеваниях и его сексуальном опыте. Похожие вопросы задавал и доктор Баркер, но в этот раз Даг чувствовал себя более комфортно. Даг подумал, что, может быть, он просто сломлен и слишком измотан. Или, может, он попал в такую большую беду, что его личная жизнь и достоинство уже не имеют значения.

Во время третьего сеанса Карсон спросил Дага прямо в лоб:

– Вы сделали это или нет?

– Я так не думаю.

– Да или нет. Вы либо сделали это, либо нет.

– Я не знаю. Я так не думаю.

– Не говорите так. – Карсон был раздражен и стучал карандашом по столу. – Этот ответ приводит всех в замешательство, он заставляет людей думать, что вы виновны. Вы либо это сделали, либо нет.

– Я не думаю, что я сделал это.

– Значит, нет?

– Я так не думаю.

– Не говорите этого больше. – Карсон повысил голос, не скрывая раздражения. – Вы знаете, сделали вы это или нет. Никто кроме вас не знает. Так вы это сделали или нет?

– Я так не думаю. Нет. Нет, я этого не делал.

«Почему так сложно сказать слово нет?» – спросил Даг самого себя. Он вспомнил ту ночь, когда Дебби впервые обвинила его. «Я никогда не насиловал наших детей», – сказал он ей, и она разозлилась и заявила, что он все «отрицает». Она назвала это «глубоким отрицанием». После этого он стал стремительно терять контроль над собственной жизнью. Дженнифер уехала из дома, и его самого в итоге попросили съехать. Ему даже запретили видеться с младшей дочерью наедине, только в присутствии третьего лица. А совсем скоро его будут судить по обвинению в уголовном преступлении.

К чему хорошему может привести отрицание? Как он убедился, ни к чему. Почему нельзя было просто сказать «я не помню»? Дебби и всем психотерапевтам пришлось бы либо принять это заявление, либо назвать его лжецом. Он пытался вести себя с достоинством и без страха отвечать обвинителям. Если бы он сказал «нет, я не насиловал детей», получилось бы, что он переводит стрелки на свою жену и детей и называет лжецами их. Этого он сделать не мог. Жена и дети были для него самым главным в этом мире. Он ни за что бы не предал их. Он готов был принять возможность того, что он изнасиловал девочек и забыл обо всем, каким бы невероятным это ни казалось. Поэтому, положа руку на сердце, абсолютно искренне он мог сказать «Нет, я не помню» или «Нет, я не вру о своих воспоминаниях».

Он посмотрел на Карсона, испытывая легкое замешательство. Почему этот человек не может понять, что происходит у меня в голове, ведь он, как-никак, психиатр?

– Если бы это случилось на самом деле, вы бы помнили, – сказал доктор Карсон. – Либо вы лжете, либо никакого насилия никогда не было. Вы лжете?

– Нет, я не лгу.

Вы лжете? Должно быть, Карсон задал этот вопрос сотню раз, и Даг всегда отвечал мягким и искренним «нет». И все же постоянное повторение раздражало его. Каждый раз, когда он изо всех сил пытался понять или объяснить свои чувства, Карсон вдруг прерывал его: «Вы лжете? Вы это сделали или нет?» В конце концов Даг пришел в бешенство.

– Прекратите, – сказал он в какой-то момент. – Я не вру, я не собираюсь что-то менять в своем рассказе, и если вы мне не верите, то я ничего не могу поделать. Я сыт по горло этими глупыми играми.

Карсон посмотрел на него. Было видно, что Карсону безразличен его гнев и раздражение. Может быть, он использовал эти вопросы в качестве психологического электрошокера, пытаясь побудить Дага к определенным действиям?

– Вы специально выводите меня из себя? – спросил Даг психиатра. – Этого вы добиваетесь?

– Вас не так-то легко разозлить, – бесстрастно ответил доктор Карсон.

Даг признал, что ему было сложно выражать гнев. Он рассказал Карсону о своих периодических проблемах с пищеварением и сном, которые могли объясняться тем, что он не давал выхода своим эмоциям. В 1971 году у него была инфекция предстательной железы, и болезнь все никак не проходила. Один друг-психиатр убедил его, что он в депрессии и, пока не выяснит и не устранит ее причины, он не избавится и от инфекции. Даг согласился встретиться с психиатром, который предположил, что, возможно, он злится на Дебби.

– Я знаю, я сердился на нее, – сказал Даг доктору Карсону, – и в некоторые периоды нашей совместной жизни мне было сложно с ней общаться. Она как будто думает, что понимает меня лучше, чем я сам. И вечно твердит, что я злой и недружелюбный. Но я не считаю себя таким, и мои друзья и коллеги видят во мне другого человека.

– Возможно, Дебби проецирует на вас собственные эмоции и модели поведения, – сказал доктор Карсон.

Даг на минуту задумался об этом. Может быть, это было не так уж далеко от истины. Дебби заявляла, что он «манипулятор» и «деспот», но другие люди считали такой именно ее, а не его. Она говорила, что он холоден, а между тем сама безучастно смотрела на людей и теряла нить разговора. Уж не чувствовала ли она, что ее насиловали в детстве, и не проецировала ли свои эмоции на детей? Возможно, она не была изнасилована в прямом смысле слова, но чувствовала себя изнасилованной, и эти болезненные двойственные эмоции позже повлияли на ее отношения с мужем и детьми. Много лет назад младшие сестры Дебби рассказали Дагу, что та помогала их растить, когда была подростком, и для отца была скорее другом и товарищем, чем дочерью. Даг задумался: были ли ее отношения с отцом в каком-то смысле нездоровыми? Может ли это объяснить, почему она так ревновала каждый раз, когда он был веселым и нежным с детьми?

– Вам нужно начать давать отпор, – продолжал доктор Карсон.

– Давать отпор чему? Я все еще не понимаю, с чем я должен бороться!

– Если вы не насиловали своих детей, скажите им об этом четко и ясно. Не сдавайтесь, не нойте и не жалуйтесь на свои проблемы, не давайте себя в обиду и боритесь!

Во время этих психологических сеансов доктор Карсон словно заражался гневом своего пациента. Иногда он повышал голос, ударял ладонью по столу, чтобы что-то подчеркнуть, или размахивал руками от досады. Слушая, с каким раздражением говорит психотерапевт, Даг пытался понять, что происходит. Может, доктор Карсон специально моделировал для него гнев, демонстрируя, как можно выйти из себя, как следует злиться? Был ли он зол до того, как Даг входил в кабинет, или же трудное положение клиента каким-то образом лично на него влияло? Кто здесь был психотерапевтом, а кто – пациентом?

– Мне кажется, что вы хотите научить меня выражать гнев, – однажды сказал Даг. – Это может быть полезно в личной терапии, но сейчас дело касается не только меня. Сюда втянуты также моя жена и дети. Я боюсь, что вы заставите меня сделать что-то, что может навредить моей семье.

– Я здесь, чтобы помочь вам, – просто ответил доктор Карсон.

– Мне это нужно. Но мне также нужен самый лучший совет о том, как помочь моей жене и детям. Я должен знать, когда вы пытаетесь помочь мне, а когда – моей семье. Давайте это проясним.

– Боюсь, я не всегда смогу разграничить мои действия по такому принципу, – сказал Карсон.

Даг обхватил голову руками. Конечно, Карсон был психотерапевтом, а не телепатом – откуда он мог знать, что лучше для его пациента, а что лучше для его семьи? Только сам пациент может принимать такие решения. Но как можно принимать решения, если у тебя нет никакой информации? Что было бы лучше для детей? Даг ощущал себя сбитым с толку, как никогда раньше, но прежде всего он должен был оценить риски. Как его действия повлияют на семью?

Даг понял, что он все больше склонялся к тому, чтобы вести себя, как советовал адвокат: быть осторожным, залечь на дно, не предпринимать никаких действий, предварительно их не обдумав. Но порой такая осмотрительность вызывала у него отторжение, ведь хотя у него и были причины для осторожности и сдержанности, у него также были веские причины для гнева и отчаяния. Но что и когда ему делать, чувствовать, говорить?

Он знал, что попал в ловушку противоречивых требований. Его адвокат боялся, что он сделает или скажет что-нибудь не то, а его психотерапевт хотел, чтобы он свободно выражал эмоции, а значит, рисковал навредить детям своими словами или поступками. Какой подход был правильным? Или их следовало совмещать, но как?

Несмотря на замешательство, Даг был благодарен обоим специалистам за то, что они учили его реагировать по-новому. Стив Моуэн дотошно относился к фактам и хорошо умел рассуждать. Если бы исход этого судебного разбирательства решали факты и объективные доказательства, Стив одержал бы победу. Но он был настолько осторожен и так оберегал своего клиента, что Даг боялся, следуя его советам, еще больше отдалиться от семьи.

В отличие от адвоката, психиатр Дага проявлял рвение, граничащее с безрассудством, уговаривая его постоять за себя, несмотря на риск испортить отношения с семьей. Но все же под руководством доктора Карсона Даг стал чувствовать себя сильнее, он учился выражать гнев более уместными способами и начал сбрасывать тяжелый груз, которым стало для него положение жертвы с того самого дня, когда ему впервые предъявили обвинения. Он также научился предвидеть дальнейшие шаги его жены. Из-за того что Дебби старалась, насколько это было возможно, держать детей подальше от отца, они ни разу не слышали его версию событий. Может, доктор Карсон был прав. Может, Дагу следовало каким-то образом дать детям знать, что он невиновен.

Ему не разрешали видеться с Дженнифер, но раз в несколько недель ему было позволено пару часов проводить с Анной. Во время одного из таких визитов Даг решил рассказать младшей дочери, что обвинения против него были ошибочными. Он никогда не насиловал ее сестер, и он никогда бы не причинил вреда своим детям. Несколько недель спустя, ужиная в одиночестве в своей квартире, Даг почувствовал сильный приступ тоски по семье. Он позвонил домой, трубку взяла Анна. Они поговорили несколько минут, и в конце разговора Даг сказал ей, как сильно он ее любит.

На следующий день ему позвонила разгневанная Дебби.

– Анна рассказала о вашем разговоре, – осуждающе выпалила она. – Ты должен прекратить свои манипуляции и попытки сбить ее с толку.

– Я скучаю по ней, – ответил Даг, пытаясь постоять за себя, как советовал доктор Карсон. – Мне нужно с ней увидеться.

– Только на моих условиях, – сказала Дебби и бросила трубку.

В тот же вечер Даг написал жене письмо, в котором объяснил свое намерение чаще, а не реже звонить домой и выразил желание обсудить менее жесткие условия встреч с Анной. Затем он стал ждать от Дебби ответа. Неделю спустя она позвонила, чтобы назначить встречу с ним и священником из их церкви.

– Я подаю на развод, – объявила она. – Не то чтобы я хотела развестись, но я боюсь, что придут представители органов опеки и заберут детей.

– Я не понимаю, – сказал Даг.

– Ты угрожаешь увидеться с детьми, ты отказываешься держаться от них подальше. Я должна их как-то защитить.

– Но ты не разрешала мне видеться с Анной! – Дагу стоило больших усилий не повысить голос. – Ты не разрешала мне говорить с ней, писать ей или приезжать. Твои правила не позволяют мне хоть как-то контактировать с детьми, даже с тем ребенком, который ни в чем меня не обвинял. Я всего лишь хотел изменить правила, чтобы я мог снова увидеть Анну.

– Прокуратура работает слишком медленно, – сказала Дебби, не глядя на мужа. – Твои действия заставили меня подать документы на развод, так я смогу получить официальный судебный запрет, чтобы ты не виделся с детьми. Я хочу, чтобы ты оставил их в покое.

Официальный судебный запрет? Даг хотел сказать Дебби, что ей не нужно было подавать на развод, чтобы добиться этого запрета, но какой смысл? В любом случае ему запретят видеться с детьми.

Дебби изменилась в лице.

– Дженнифер хочет увидеться с тобой, – сказала она. – Она ждет тебя снаружи в машине.

– Дженнифер хочет увидеться со мной? – Даг не понимал, что происходит. Они только что обсуждали судебный запрет, согласно которому он не сможет видеться с Анной, никогда его ни в чем не обвинявшей, а теперь Дебби собирается разрешить ему встретиться с Дженнифер, которая обвинила его в ужасных вещах. Даг не виделся и не разговаривал с Дженнифер с того момента, как Дебби впервые назвала его насильником пять месяцев назад.

Дебби вышла из комнаты, и через несколько минут зашла Дженнифер.

– Дженнифер… – Даг едва мог говорить. Он отчаянно хотел обнять ее, крепко прижать и никогда не отпускать. – Ты хочешь, чтобы священник остался?

– Мне все равно, – сказала она, пожимая плечами и улыбаясь отцу. – Это не имеет значения.

Даг вспомнил совет Стива Моуэна – быть осторожным, не делать ничего необычного или хоть немного подозрительного – и попросил священника присутствовать на их встрече. Даг расспросил Дженнифер о школе, друзьях, планах на лето. В конце концов у него закончились вопросы, и они несколько минут просидели в неловком молчании.

– Я думаю, ты сделал это, папа, – наконец сказала Дженнифер. – Но я простила тебя, я ездила в церковный лагерь, и мои друзья молились вместе со мной. Я больше не злюсь и не боюсь.

Даг не мог отвести взгляда от дочери. «Я так люблю этого ребенка, – твердил он сам себе. – Я люблю ее так сильно, так сильно, так сильно…»

– Я бы хотел увидеться с тобой снова, – сказал он.

– Я тоже.

Даг пытался не показывать, как отчаянно он хотел провести с ней время. Он не хотел напугать ее или каким-то образом повлиять на нее.

– Может быть, сходим все вместе куда-нибудь поесть пиццы, гамбургеров или еще чего-нибудь – ты, я, мама и Анна, – предложил он.

– Было бы здорово, – сказала она. – Я бы с удовольствием.

Неделю спустя Даг позвонил Дебби, чтобы договориться о встрече.

– Исключено! – заявила Дебби.

– Но почему?

– Я пообещала обвинителям, что никогда не позволю тебе видеться с детьми, – ответила она.

Четырнадцатого сентября против Дага были выдвинуты уголовные обвинения. Первым пунктом ему вменялось изнасилование I степени, которое предположительно произошло в период с 8 декабря 1984 года по 7 декабря 1985 года, когда Дженнифер было десять. Еще по четырем пунктам обвинительного заключения Дагу инкриминировалось непристойное поведение, которое он якобы демонстрировал каждый год, когда Дженнифер было от восьми до одиннадцати лет. Все пять пунктов представляли собой обвинения в тяжких преступлениях, и признание вины по любому из них привело бы к мгновенному лишению права заниматься адвокатской деятельностью и тюремному заключению.

Двадцать второго сентября Даг Нейгл заявил о своей невиновности и согласился с постановлением, запрещающим ему поддерживать какие-либо контакты с женой и их четырьмя детьми. Его зарегистрировали в окружной тюрьме и посадили в камеру предварительного заключения. Туалет с брызгами засохшей рвоты был забит бумагой и испражнениями.

Когда полицейский в изоляторе заполнил бумаги, он сказал: «Сущий ад, а не развод». Даг был удивлен: в документах ничего не говорилось о разводе. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Именно здесь, в этом отвратительном месте, он нашел доброту и понимание.

Через несколько часов Дага освободили. Он отправился на встречу со Стивом Моуэном, и они начали разрабатывать план защиты.

«Я хочу использовать подход, в основе которого – готовность сотрудничать, – сказал он своему адвокату. – Нам нужно побеседовать с обвинителями и договориться о том, чтобы привлечь независимых экспертов. Пусть они опросят всех, кто причастен к делу, оценят ситуацию и предоставят одинаковый доклад обеим сторонам. Я откажусь от всех привилегий».

Стив Моуэн сделал глубокий вдох и медленный выдох. Ему никогда еще не доводилось встречать такого клиента, как Даг Нейгл. Этот человек был чрезвычайно умен, он закончил юридический факультет Стэнфордского университета, был одним из самых уважаемых юристов по вопросам природных ресурсов на северо-западе, но при этом он вел себя, словно маленький ребенок: наивный, доверчивый, простодушный, невинный. Он был будто не от мира сего.

– Что необходимо, чтобы добиться хоть какого-то сотрудничества? – спросил Даг, поражаясь тому, насколько ограничены права на предоставление доказательств в уголовном процессе. Первоочередная задача в гражданских делах заключается в том, чтобы собрать все документы противной стороны, составить список свидетелей со стороны обвинения и собрать показания, чтобы точно выяснить, что намерены говорить свидетели и эксперты. В гражданском праве весь процесс напоминает детскую игру «покажи и расскажи», подумал он, а в уголовном – скорее игру в прятки.

Даг не стал ждать, пока Стив ответит на его вопрос.

– Я пройду проверку на детекторе лжи, – сказал он. – Она покажет, что я говорю правду, и тогда, может быть, сторона обвинения с большей охотой примет вероятность того, что ничего этого не было, что это всего лишь ужасная ошибка.

– Проверка на детекторе лжи – слишком рисковая затея, – ответил Стив. – Нет никаких гарантий, что вы ее пройдете.

– Я пройду, – сказал Даг, – потому что я говорю правду.

– Полиграф измеряет психологические реакции на очень конкретные вопросы, относящиеся к спору, – старательно объяснил Стив. – Одно то, что вы говорите правду, не означает, что вы пройдете эту проверку. Но даже если вы ее пройдете, данные, полученные с помощью полиграфа, не принимаются в суде, так что сам по себе он не решит ваши проблемы.

Даг задумался, как ему убедить адвоката посмотреть на все его глазами.

– Нам нужно начать диалог сейчас, или судом все закончится, – сказал он. – Моя семья развалится. И больше никогда не воссоединится. Позвольте мне пройти проверку полиграфом, чтобы доказать мою невиновность.

– Я соглашусь, если вы учтете все обстоятельства, – произнес Стив. – Во-первых, даже если вы пройдете проверку, сторона обвинения не примет это как доказательство вашей невиновности. Может быть, нам удастся убедить прокуроров взглянуть на другие доказательства, но опять же нет никаких гарантий, что это поможет. Во-вторых, если вы настаиваете на полиграфе, то я настоятельно рекомендую обратиться к надежному специалисту, занимающемуся частной адвокатской практикой и не связанному с правоохранительными органами. В этом случае, даже если вам не удастся пройти проверку, следователи и прокуроры не смогут использовать эту информацию против вас.

Даг согласился на эти условия и записался на проверку на полиграфе у частного адвоката. Он провалил тест. Когда полиграфолог представил ему результаты, Даг был ошеломлен.

– Здесь что-то не так, – сказал Даг. – Я не знаю, почему я провалил проверку, но я никогда не насиловал детей. Я хочу пройти ее еще раз.

Несколько дней спустя они встретились снова. Несмотря на мольбы Дага, полиграфолог отказался проводить еще одну проверку.

– Вы слишком эмоциональны, вы слишком запутались, вы просто-напросто снова провалите тест, – сказал он и дал Дагу совет: – Послушайте, вы должны понять, что это война. Ваши дети уничтожат вас, если вы не будете защищаться.

– Я не могу сражаться с собственными детьми, – ответил Даг, удивляясь, почему все велят ему разозлиться и дать отпор. – Я не злюсь на них. Они тоже жертвы. Я виню психотерапевтов и иногда – свою жену. Но я люблю своих детей, и большую часть времени я все еще люблю свою жену. Я хочу спасти наш брак.

– В теории это очень благородно, – сказал полиграфолог, – но вы окажетесь в тюрьме, если не измените свое отношение. Либо сражайтесь с детьми, либо они вас уничтожат. Одно из двух.

Даг пришел домой, упал на колени и молился в течение нескольких часов. В конце концов он успокоился. Все эти так называемые эксперты не правы. Он будет и дальше любить своих детей. Он не перестанет верить в то, что любовь сильнее ненависти.