Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было Лофтус Элизабет
Элизабет обращалась к Богу. «Я все время молилась, просто молила Бога вернуть мне воспоминания». Памела просила Бога о том же. «Я падала на колени и взывала к Господу: пожалуйста, верни мне мои воспоминания!»
Они с головой ушли в поиски и молитвы, потому что, как настаивали психотерапевты, их боль была настолько сильна, что ее могли объяснить только вытесненные воспоминания о причинившем травму насилии. «Пережитое человеком насилие всегда имеет не меньшее значение, чем его теперешние страдания, – твердили им. – Если ваша боль очень сильна, значит, и насилие было очень жестоким; а если вы этого не помните, значит, ваше сознание вытеснило воспоминания.
«Когда я начала посещать сеансы терапии, у меня были самые что ни на есть серьезные проблемы, которые причиняли мне реальную боль и разочарования, – пишет Лора. – У меня разрушились взаимоотношения с одним из самых важных для меня людей. Мне казалось, что моя жизнь полностью вышла из-под контроля. У меня были проблемы с внешним миром, которые причиняли мне много беспокойства, однако моего психотерапевта они не слишком интересовали. Он говорил о более глубокой боли, похороненной, «вытесненной». Доктор считал, что моя тяга к саморазрушению и смерти может иметь лишь одно объяснение: мой разум вытеснил нечто ужасное и травматичное. А значит, меня спас бы только длительный курс терапии, гипноз и усердная работа».
Они так отчаянно хотели поправиться, чувствовать себя лучше, быть лучше, но их агония, казалось, лишь усиливалась. Поэтому они полностью отдались в руки терапевтов, перестав рассчитывать на собственную волю, разум и контроль. Жизнь Лоры настолько «переплелась и перепуталась» с жизнью ее психотерапевта, что она уже была не в состоянии думать самостоятельно. «Я думала так, как хотел он. Я верила в то, во что он хотел, чтобы я верила. Я становилась той, кем он хотел меня сделать».
«На столе психотерапевта стояла моя фотография, – вспоминает Эрин. – Во время каждого сеанса она несколько раз повторяла, что любит меня. Она объясняла это тем, что чувствовала, как мне не хватает заботы».
Когда психотерапевты предложили женщинам присоединиться к группе, чтобы им было проще восстановить утраченные воспоминания, они согласились попробовать, хотя некоторые из них поначалу сопротивлялись. «Я не хотела идти, – объясняет Лора, – но мой психотерапевт сказал, что я просто переношу страх перед своей семьей на группу. Он сказал, что я должна пойти». Психотерапевт Памелы посоветовал ей начать групповую терапию, чтобы преодолеть одиночество. «В группе ты встретишь много друзей, – сказал он. – И ты удивишься, какую работу можно проделать при поддержке других женщин».
Даже сам факт посещения групповых сеансов, казалось, ускорял процесс. «Я забросила все, кроме своей группы, – вспоминает Элизабет. – В группе все мы говорили об одних и тех же вещах: изнасилование в детстве, инцест, содомия, пытки. И мы все находили им подтверждение в словах друг друга. Мне всегда хотелось быть частью чего-то, и в группе я наконец обрела это чувство».
«Всех участниц моей группы объединяло одиночество, – соглашается Памела. – Мы все были одиноки, уязвимы и напуганы, и все отчаянно пытались что-нибудь вспомнить. Мне казалось, что потерянные воспоминания не могут не быть чем-то реальным, раз все эти женщины искали одно и то же».
В группе они опробовали несколько необычных приемов восстановления похороненных воспоминаний. Психотерапевт Лоры надеялся на такую процедуру, как «работа в состоянии транса». Он просил ее закрыть глаза, представить, что могло случиться в прошлом, а потом записать в дневник «все, что придет в голову». Предполагается, спонтанное письмо помогает установить связь с неосознанными воспоминаниями. Потом психотерапевт читал записи вслух. «Это было в реальности, – говорил он. – Эти события действительно происходили».
Если одна из участниц группы настаивала на том, что просто фантазировала или выдумывала, психотерапевт начинал с ней спорить. «Ты ничего не выдумывала, – говорил он. – Твоему разуму сложно принять ужасную реальность, и поэтому ты отрицаешь правду, чтобы защитить себя. Это воспоминания, и они реальны».
В одной из дневниковых записей Лора рассказывает о своих страхах по поводу того, что эти воспоминания могут оказаться настоящими.
Мне трудно поверить в сны, которые мне снятся. У меня болят плечи и рука, болят так сильно, что мне приходится принимать обезболивающее. Реальная боль или воспоминания о ней? Может ли быть все настолько плохо, как мне снится? Могут ли мои сны иметь символический смысл? Можно ли плохие сны спутать с воспоминаниями? Почему никто ничего не замечал, почему всем было все равно? Я бы хотела выяснить, что действительно произошло, а что мне внушило телевидение, страшные истории и воображение. Реально ли это все или это просто какая-то игра, в которую со мной играет мой разум?
«Реально ли это все? Или я выдумываю?» – спрашивали женщины. «Нет, – мягко разубеждали их психотерапевты, – калечащее отрицание вместе с ненавистью к себе и чувством вины часто проявляются у жертв насилия. Сомнения и скепсис – это признак того, что воспоминания на самом деле существуют. Игнорируйте сомнения. Доверьтесь чувствам. Перестаньте отрицать произошедшее. Не ищите внешних доказательств, потому что в большинстве случаев их просто нет».
Женщинам чрезвычайно подробно рассказывали о том, у кого могут возникнуть вопросы или сомнения по поводу их воспоминаний. Самым очевидным объектом недоверия становилась семья пациента. «Ваши семьи приложили немало усилий для того, чтобы похоронить эти воспоминания. Они попытаются подвергнуть сомнению ваши слова, ведь они сами отрицают случившееся».
Слово «отрицание» повторялось без конца. Это считалось безусловным, неоспоримым фактом: жертвы отрицают случившееся, семьи отрицают случившееся, маньяки-педофилы отрицают случившееся. «Отрицание» – ответ на все вопросы. Если обвиненным членам семьи нечего сказать, так это потому, что они виноваты; если они утверждают, что невиновны, значит, они пытаются что-то скрыть; если их воспоминания отличаются от воспоминаний жертвы, то они отрицают случившееся. На любой вопрос находился ответ, и в нем всегда было слово «отрицание».
– Вся твоя семья отрицает случившееся, – сказал Эрин ее психотерапевт.
– Но подождите минутку, – ответила Эрин, чувствуя гнев и желание защищаться. – Вы так говорите, как будто уверены в том, что я жертва инцеста, хотя я до сих пор не знаю, что со мной произошло.
– Многие мои клиенты, пережившие инцест, не помнят, что с ними случилось, – ответил психотерапевт. – Большинство из них отрицают случившееся.
Если клиентка «отрицала случившееся», ей просто нужно было работать усерднее. Когда Элизабет усомнилась в необходимости тратить столько времени на поиск воспоминаний, которых вообще могло не существовать, ее психотерапевт ответил: «Тебе становится хуже, потому что ты недостаточно стараешься». Когда Лора отказалась участвовать в некоторых сеансах автоматического письма, ее психотерапевт сказал, что она убегает от своих проблем. «Ты просто не хочешь много работать», – сказал он. Позже, когда у Лоры появилось воспоминание о том, как маленький мальчик накрыл подушкой ее лицо, когда она была младенцем, ее психотерапевт начал постоянно задавать один и тот же вопрос: «Когда ты примешь тот факт, что твой брат пытался тебя убить?» – пока она в конце концов не согласилась, что брат пытался ее задушить.
«Мои психотерапевты подталкивали меня и заставляли “вспоминать” все больше и больше, несмотря на то что у меня начали появляться симптомы психоза во время сеансов, – говорит Мелоди. – Я быстро теряла способность проводить грань между собственным воображением и реальными воспоминаниями».
Памела прикладывала огромные усилия, чтобы хоть что-нибудь вспомнить, поэтому ее психотерапевт попробовал новый подход. «Ты слишком сильно стараешься, – объяснил он. – Наберись терпения. Часто достаточно просто пройти терапию для того, чтобы запустить процесс восстановления. Воспоминания придут, когда ты будешь готова».
По мере того как внешнее и внутреннее давление на пациенток усиливалось, они все чаще не выдерживали такого напряжения. У Мелоди случился нервный срыв. Элизабет совершила попытку самоубийства. Брак Памелы начал разваливаться. Депрессия Эрин стала только усугубляться. Лору пожирал гнев, страх и подозрения. Они размышляли: есть ли на свете хоть один человек, которому они могли бы доверять?
Четверо из пяти женщин получали препараты от депрессии, гнева, тревоги и склонности к самоубийству. Мелоди принимала четыре различных препарата. Эрин выписали прозак. Лора пила снотворное, препараты от депрессии, препараты «для укрощения гнева, препараты практически от всего». Элизабет принимала лоразепам от тревоги и высокую дозу антидепрессанта тразодона, одним из побочных эффектов которого была сонливость, поэтому она спала по 15–20 часов в сутки.
Прошло совсем немного времени, прежде чем воспоминания начали вторгаться в их память, заполоняя ее. Сперва воспоминания всплывали внезапно, как неожиданные назойливые картинки или видения, нарушавшие привычный ход жизни. Они появлялись без предупреждения – пока женщины чистили зубы, пылесосили, отодвигали стул, чтобы сесть за обеденный стол, или дремали. Позднее, когда эти искаженные картинки (зловещая ухмылка, вытянутая рука, крик ужаса, женская грудь, эрегированный пенис, недоношенный плод) прочно оседали в их сознании, женщины начинали думать, что из этого было реальным, а что нет. Неужели они когда-то своими глазами видели эти жуткие, гротескные картины? Если нет, то откуда они взялись?
«Они реальны, – настаивал психотерапевт, – и это только начало». В группе и на индивидуальных сеансах женщины час за часом, неделю за неделей прорабатывали свои воспоминания, записывали, думали, размышляли, видели сны о них, обсуждали и анализировали их при любой возможности. Похожие на вспышки образы истолковывались как обрывки воспоминаний. Спустя еще какое-то время и после определенных усилий «воспоминания» становились отчетливыми и объемными. Изначально это были смутные, бесформенные образы, без четких деталей, теперь же они делались яркими и осязаемыми, и можно было даже разглядеть рисунок на обоях, ощутить текстуру одеяла или неприятное прикосновение колючей мужской бороды к нежной гладкой щеке.
«Я выполняла дома упражнения для глубокой релаксации и впадала в состояние транса, – рассказывает Эрин. – Но я переживала, потому что мои воспоминания отличались от описанных в книге “Мужество исцеления”, которые ранили так сильно, что жертвы не могли дышать. Мои больше были похожи на истории, действие которых разворачивалось у меня в голове».
Каждая из этих женщин в конце концов восстановила воспоминания о сексуальном насилии. Сначала в числе появляющихся в их сознании образов был только один насильник (чаще всего – отец, мать или брат), но затем добавлялись все новые детали о дядях, тетях, двоюродных братьях и сестрах, бабушках и дедушках, священниках, друзьях, соседях. Поначалу женщина вспоминала лишь прикосновения, ласки, но со временем образы множились, и в них появлялись проникновение, изнасилование и содомия. Рано или поздно в памяти некоторых женщин всплывали сатанинские обряды, садистские пытки, ритуалы с питьем крови и даже убийства.
По мере того как воспоминания становились все более материальными и тяжелыми, сбиваясь в огромную глыбу боли и ужаса, женщины в группе Лоры сближались друг с другом. Верность группе стала основополагающим принципом их жизни, а любые контакты с семьей считались грубым нарушением. «Меня постоянно порицали и критиковали за то, что я жила рядом со своей семьей», – говорит Лора. Еще одну женщину в группе Лоры психотерапевт постоянно убеждал в том, что ее родители были членами сатанинской секты и занимали там весьма высокое положение; психотерапевт верил, что, если она будет поддерживать с ними контакт, они убьют ее, ведь она выдала их секреты. Открытки с поздравлениями к дню рождения и Рождеству члены группы считали коварными попытками снова заманить их в секту, или, если эта затея провалится, хотя бы расшатать их психику и довести в конце концов до самоубийства.
Хотя Эрин не посещала групповые сеансы, психотерапевт подтолкнул ее к тому, чтобы съехать из родительского дома. «Она постоянно мне говорила, что я беспомощная, беззащитная, уязвимая маленькая девочка, – объясняет Эрин. – Эти слова снова и снова звучали у меня в голове».
Разорвав все связи с семьей, со всех сторон осаждаемые воспоминаниями, парализованные подозрениями и страхом, женщины цеплялись за своих психотерапевтов, как ребенок хватается за родителя в надежде на спасение. Они доверяли своим психотерапевтам больше, чем себе. «Я идеализировала его, – признается Памела. – У него были ответы на все вопросы. Он говорил со мной так, будто изнасилования были фактом, не подлежащим сомнению. Он вел себя так авторитетно, что я не доверяла самой себе. Я боялась самой себя».
«Он был экспертом, кандидатом наук, – объясняет Мелоди. – Я доверяла ему. Я полагала, что он должен быть прав».
«Она была моим личным гуру, – говорит Элизабет. – Я верила, что она поможет мне во всем разобраться».
«Она была моим спасителем, – утверждает Эрин. – Я полностью ей доверяла».
«Я доверяла этому человеку всей душой, – пишет Лора. – Я делилась с ним мечтами, признавалась ему в грехах. Он был для меня матерью, отцом, братом и сестрой, моим лучшим другом, мужем, молодым человеком, тем, кто принимает решения и делает выбор, моим учителем и священником. Он стал для меня всем».
По мере того как терапия продолжалась и женщин призывали накапливать ужасные воспоминания, ими завладевал страх и гнев. «Меня переполнял гнев, – говорит Эрин. – Я хотела бить стекло и рвать в клочья телефонные книги».
«Мой гнев был постоянным, – пишет Лора. – Я ехала на машине по улице и выбрасывала бутылки из-под кока-колы в окно. Когда они разбивались, это меня успокаивало. Однако чем больше гнева я выплескивала, тем злее становилась. Я постоянно испытывала ярость».
«Я получила инвалидность и стала жить на пособие, потому что вспышки воспоминаний не давали мне нормально работать, – говорит Мелоди. – Эти “воспоминания” становились все более шокирующими и жестокими, и я чувствовала себя все хуже с каждым сеансом терапии. У меня появились признаки диссоциативного расстройства идентичности. Во время терапии мои симптомы только усугублялись, в конце концов у меня случился нервный срыв и я попала в больницу».
Памела была настолько помешана на мысли об инцесте и сексуальном насилии, что стала избегать физического контакта со своими детьми. «Мне было страшно купать или обнимать их, я боялась, что извращенные образы из моего подсознания внезапно завладеют мной. Я заставляла себя прикасаться к своим детям, но чувствовала вину, и мне чудилось, будто люди наблюдают за мной, подозревая, что я их насилую. Мне было страшно выходить из дома, даже просто на улицу. Я сходила с ума».
Элизабет убедила себя, что она проведет всю жизнь в психиатрической лечебнице и что ее лишат родительских прав. Уж лучше умереть, думала она. Элизабет несколько раз пыталась покончить жизнь самоубийством с помощью таблеток, причем подсказки она черпала из медицинского справочника, лежащего на столе у ее психотерапевта.
Весь этот ужас закончился странным и непредсказуемым образом. В больнице, куда Мелоди отправили из-за нервного срыва, ее лечили двое психиатров, которые усомнились в том, стоит ли буквально интерпретировать воспоминания, не существовавшие до начала терапии. «Они помогли мне понять, что мои воспоминания были нереальны и представляли собой нечто вроде галлюцинаций или обрывков фантазий», – говорит Мелоди.
Элизабет проходила лечение у психиатра уже более трех лет, когда ей позвонили и сообщили об отмене сеанса. Причину не уточнили. Тогда Элизабет позвонила в офис психиатра и настояла на разговоре с ним. Он сказал, что, по его мнению, все члены группы «сговорились» против нее. И тогда Элизабет приняла очень сложное решение – прекратить любые отношения с группой. На следующий день она получила заказное письмо, в котором психиатр предложил ей увеличить прием препаратов и перенаправил к другому психотерапевту, чтобы не прервать курс терапии.
Эрин начала сомневаться в своих воспоминаниях, когда ей позвонила подруга детства. «Я знаю тебя с четырех лет и твои родители никогда тебя не насиловали, – сказала она. – Ты стала жертвой неправильного лечения. Я два года не получала от тебя вестей, какой психотерапевт заставит своего пациента игнорировать друзей?»
После этого телефонного разговора у Эрин началась паника. «Я все бросила ради этого, – думала она. – А что, если я купилась на обман?» Несколько месяцев спустя, работая вожатой в летнем лагере, она взяла одного из детей на прогулку по озеру.
«Вожатая, мне нужно кое-что вам рассказать, – сказала восьмилетняя девочка после долгого молчания. – Мой папа спит со мной».
Эрин повернулась и посмотрела на девочку, которая уставилась на дно лодки, крепко сжав руки. Ее лицо выражало полное отчаяние. Правда сильно потрясла Эрин. «Я не была такой же замкнутой, – подумала она. – Я не была в депрессии или в отчаянии. Я была счастливым ребенком». В этот момент озарения она поняла, что приняла чужую личность. Она не была жертвой инцеста.
Однажды утром священник Памелы заглянул к ней домой и внимательно выслушал ее длинную историю об изнасиловании и о том, как она это пережила. И священник ответил ей настолько мягко, насколько мог, что, по его мнению, психотерапевт ввел ее в заблуждение и назначил неверное лечение. «Прости, Памела, – сказал он, – но даже речи не идет о том, что тебе становится лучше, только хуже. Неважно, что случилось с тобой в прошлом, но это явно не лучший способ исправить положение».
Сначала Памела очень разозлилась на него и попыталась защититься, однако через пару часов, когда священник ушел, она впервые за много лет засмеялась. «Он дал мне разрешение покончить с этим», – понимает она теперь. Несколько дней спустя она рассказала психотерапевту о встрече со священником. Психотерапевт, убирая папку в шкаф, внезапно хлопнула дверцей. «Как этот человек смеет отрицать твою боль?» – сказала она.
Памела считает, что Господь ответил на ее молитвы неожиданным способом. «Я никогда не переставала молиться. Временами, когда мне казалось, что я так больше не могу, что мои страдания невыносимы, я падала на колени и взывала к Господу: защити меня, помоги мне, пожалуйста, верни мне мои воспоминания! Когда я молилась, в душе я всегда знала, что он мог бы сказать мне: «Потерпи, это скоро закончится». Я думаю, Господь дал мне ответ, но не такой, какого я ожидала.
Прошли годы. Элизабет, Памела, Мелоди и Эрин постепенно восстанавливают силы и душевное равновесие. Однако до полного выздоровления еще далеко. Все они жалеют о потерянном времени, о годах, проведенных в безуспешных попытках вспомнить прошлое, которого никогда не было. Они жалеют о том, что причинили страдания мужьям, детям, родителям и друзьям. Они с болью вспоминают о потерянной невинности и доверии, подаренном не тому человеку. И все они винят своих психотерапевтов.
«Я порвала с семьей из-за моего психотерапевта, – говорит Эрин. – Когда я бросила терапию два года назад, то извинилась перед своим отцом и братом, которых я обвиняла в сексуальных домогательствах. Они не винят меня в том, что случилось во время терапии, но я страдаю от ужасного чувства вины. На меня накатывают волны грусти и беспокойства, и мне часто кажется, что я потеряла контроль над своей жизнью».
«На эту терапию безвозвратно потрачены годы, и все это время я эмоционально дистанцировалась от своей семьи, – пишет Лора. – Мне сложно кому-либо доверять. Специалисты пугают меня до смерти. Наше с дочерью финансовое положение до сих пор шатко, мы практически потеряли дом. У меня нет машины. Я мать-одиночка и должна была эмоционально поддерживать свою дочь. Но я этого не делала. Вся моя энергия, вся моя жизнь были посвящены психотерапевту».
«Я потеряла работу, мой муж подал на развод, я лишилась семьи, – говорит Мелоди. – Я чувствую себя лучше с тех пор, как бросила терапию. Но все еще беспокоюсь и недоумеваю: как это могло со мной случиться?»
Элизабет борется с чувством отчаяния и проблемами с самооценкой. «Я чувствую себя глупой, обманутой, разгневанной. Как я могла позволить этому произойти со мной, с моей семьей, с моими детьми?»
Памела ей вторит: «Как это могло случиться?»
«Как отношения с психотерапевтом могли стать единственным приоритетом в моей жизни на четыре долгих года? – спрашивает Лора. – Как можно было продать душу обычному человеку?»
Ответы на эти вопросы продолжают ускользать от женщин, и они борются с чувствами стыда, смятения, печали и гнева. Они порицают себя за то, что с такой легкостью и готовностью доверились другому человеку. Они клянутся, что больше никогда не совершат такой глупости. И они боятся за других людей, наивно ищущих ответы на вопросы, на которые ответить невозможно.
По их словам, семьи «разбиваются вдребезги» из-за «неуместных советов» «бестолковых» и «чрезмерно старательных» терапевтов. «Невероятная преступная халатность» и «неэтичное непрофессиональное лечение» приводят к «бессмысленному разрушению» семей. Их друзья все еще не могут выбраться из «запутанного лабиринта лжи и обмана», они все еще находятся во власти «параноидальных иллюзий», навязанных психотерапевтом, все еще пребывают «в плену своих убеждений».
Возможно, самая жестокая ирония заключается в том, что Элизабет, Памела и Лора теперь вынуждены бояться собственных детей. Они знают, как легко довериться авторитетному человеку, когда ты настолько невинен и безгрешен, и как легко злоупотребить этим доверием. Недавно Элизабет вместе со своей двадцатилетней дочерью прочитала перечень симптомов пережитого инцеста из той самой книги. «Ты знаешь, мам, – сказала ее дочь, смеясь, – это описание подойдет и для меня, и для всех моих друзей».
«Мы потом смеялись над этим, – говорит Элизабет, – но тот разговор напугал меня. Как я могу знать, что моя дочь через десять, пятнадцать лет не обратится к своему прошлому и не задастся вопросом: а что на самом деле тогда случилось? Может, и она заподозрит, что у нее есть вытесненные воспоминания? Может, однажды она позвонит мне и скажет: “Мам, я была у психотерапевта и внезапно вспомнила…”»
Голос Элизабет прерывается. Она делает глубокий вдох. «Откуда мне знать, что однажды она не обвинит меня?»
5
Борода Господа и рога дьявола
Мы живем в расколотой надвое империи, где одни мысли, эмоции и действия исходят от Бога, а другие – те, что им противостоят, – от дьявола. Большинство людей не способны узреть мораль, не познав греха, так же как нельзя понять, что есть земля, если бы «небеса» не простирались над нею. Со времен 1692 года значительные, но поверхностные изменения стерли представление о бороде Господа и рогах дьявола, но мир все еще находится в тисках двух диаметрально противоположных абсолютов. Концепция единства, которая предполагает, что позитивное и негативное являются составляющими одной и той же силы, что добро и зло относительны, изменчивы и всегда связаны с одним и тем же явлением, – такое представление все еще свойственно лишь естественным наукам и меньшинству, которому удалось постичь смысл истории идей.
Артур Миллер. Суровое испытание
Массовые движения могут появиться на свет и распространиться без веры в Бога, но без веры в дьявола не могут никогда![5]
Эрик Хоффер. Истинноверующий
В области психотерапии что-то пошло не так, и, поскольку это что-то связано с воспоминаниями, я оказалась в самом центре дебатов, становящихся все более бурными и ожесточенными. По одну сторону находятся «истинноверующие», которые настаивают на том, что сознание способно вытеснять воспоминания, и которые не сомневаются в подлинности восстановленных воспоминаний. По другую сторону находятся «скептики». Они утверждают, что феномен вытеснения – это лишь гипотеза, до сих пор не доказанная и, в сущности, основанная лишь на домыслах и историях, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Кое-кто из наименее сдержанных скептиков называет разговоры о вытеснении воспоминаний «психомагией», «пусканием пыли в глаза» или попросту «ерундой».
Истинноверующие заявляют о своих высоких моральных принципах. Они настаивают, что ведут борьбу на передовой: защищают детей от сексуальных маньяков и помогают жертвам сексуального насилия во время трудного периода восстановления. Тут есть подтекст, о котором не говорят вслух, но который читается между строк: каждый, кто отказывается встать на сторону истинноверующих в их борьбе за восстановление правды о потаенном прошлом и включение термина «вытеснение» в официальное законодательство, это либо человек, который ненавидит женщин и детей, либо противник прогресса, либо и вовсе «нечисть», то есть практикующий педофил или сатанист.
Скептики пытаются уклониться от такого рода обвинений, говоря о том, что установление научной истины требует доказательств, однако и сами не боятся запустить в оппонента пару ядовитых стрел. По мнению самых прямолинейных и злоязычных скептиков, психотерапевты, специализирующиеся на восстановлении воспоминаний, работают с выдуманным миром, где существуют волшебная пыльца и мифические монстры. Пребывая в прискорбном неведении о современных исследованиях, применяя «грубый психиатрический анализ», довольствуясь неоправданно упрощенным подходом и занимаясь «инцестуальным взаимным цитированием», эти чересчур усердные врачи взращивают фальшивые воспоминания в сознании своих легко внушаемых клиентов, делают из них «пожизненных пациентов» и разрушают семьи.
Очевидно, что это нечто большее, чем просто научная дискуссия о способности разума похоронить воспоминания, а потом воскресить спустя годы. Вопросы, связанные с самим понятием «вытеснение», относятся к самым противоречивым темам когнитивной и клинической психологии. Среди них: роль гипноза в терапии и в судебных разбирательствах, сила внушения, теория о влиянии социума, очень популярные в последнее время диагнозы – посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) и расстройство множественной личности (в DSM–IV используется термин «диссоциативное расстройство личности»), а также внутренний ребенок и неблагополучная семья, порнография, сатанинские культы, фабрики слухов, кампании в защиту нравственности, похищение инопланетянами, спровоцированная СМИ истерия и, конечно, нельзя обойти и вопрос политкорректности.
Я слышу свист пуль и ныряю в укрытие. Мои исследования, посвященные гибкости человеческой памяти, ставят меня в один ряд со скептиками, однако и к мнению истинноверующих я отношусь с пониманием. Я не хочу возвращаться в столь недавние времена, когда мольбы о помощи оставались неуслышанными, когда обвинения в сексуальном насилии автоматически причислялись к фантазиям, когда жертв обвиняли в том, что они принимают желаемое за действительное, и предпочитали не замечать. Но я также не могу игнорировать тот факт, что огромное количество фанатичных психотерапевтов сегодня не задумываясь взращивают ложные воспоминания в уязвимом сознании своих клиентов.
Я не думаю, что мир столь четко делится на черное и белое. Поэтому я настаиваю на том, что необходимо исследовать серые области, где царят неопределенность и противоречия, задавать вопросы, внимательно слушать, стараться разобраться в спорных и противоречащих друг другу точках зрения. Я отвечаю на письма истинноверующих, напечатанные мелким шрифтом на десяти страницах, я часами разговариваю с ними по телефону, я встречаюсь с ними в кофейнях в аэропорту и в ресторанах отелей, где они рассказывают мне свои истории и умоляют встать на их сторону.
«Разве вы не видите, какой вред наносите?» – спрашивают они. И настаивают: «Все достижения феминистского движения за последние двадцать лет будут уничтожены, если вы и иже с вами продолжите ставить под сомнение эти воспоминания».
«Если бы вы только могли увидеть всю ту боль, все те мучения, которые испытывает мой клиент, – умоляет меня какой-нибудь психотерапевт, – вы бы поняли, что эти воспоминания основаны на реальных, а не выдуманных событиях».
Я слушаю и пытаюсь сопоставить этот гнев и ту боль, которую я наблюдала в историях «обвиняемых». Лысеющий семидесятилетний мужчина протягивает мне письмо, которое он недавно получил от адвоката своей дочери. Он и его жена держатся за руки и терпеливо ждут, пока я читаю официально выглядящий документ с украшенным завитками тиснением наверху страницы: «Присяжные адвокаты».
Уважаемый господин Смит, – так начинается письмо, – меня наняла Ваша дочь, которая намерена подать на Вас в суд за серьезный моральный ущерб, причиненный ей в детстве. Недавно она восстановила в памяти воспоминания о физическом и сексуальном насилии, которому ее подвергли Вы, ее отец, когда она была несовершеннолетней. Мы готовы урегулировать этот вопрос мирным путем при условии получения компенсации в размере 250 000 долларов. Если мы не получим от Вас ответ в течение четырех недель с даты, указанной в данном письме, мы подадим иск в суд и потребуем значительно большую сумму.
Обвиняемая мать показывает мне выцветшую фотографию ее «малышки» – самой младшей из ее пятерых детей, – которую она не видела больше трех лет.
– Она обратилась к психотерапевту за помощью после того, как ее жестоко избил муж-алкоголик, – объясняет мне эта седая женщина, бережно держа в руках фотографию тридцатилетней давности. – Пока она ходила на сеансы, она оставляла с нами двух своих маленьких детей. Но несколько месяцев спустя у нее начали появляться непроизвольные воспоминания о том, как ее насиловал отец, когда ей было всего пять месяцев. Она написала нам письмо, в котором сказала, что больше никогда не желает нас видеть. Она запретила нам видеться и общаться с внуками.
– Я не маньяк-педофил, – говорит обвиненный в насилии отец. По его щекам текут слезы. – Как моя дочь могла сказать обо мне такое? Откуда взялись эти воспоминания?
Я беру телефон и обзваниваю детей, которые обвиняют своих родителей в насилии, надеясь… на что? На примирение?
– Но я не могу закрыть глаза на правду, – говорят мне голоса на том конце провода.
– Он сделал то, что сделал, ему нужно признать это и попросить, чтобы я его простила.
– Я не несу ответственности за боль моих родителей.
– Люди должны верить словам детей.
– Мир – небезопасное место.
– Я всего лишь хочу защитить других детей.
– Правда подарила мне свободу.
– Родители врут, – краснея от гнева, говорит мне адвокат девушки, подвергшейся в детстве насилию. Она приводит часто повторяющуюся, но от этого не менее шокирующую статистику: каждая третья девушка подвергается насилию до достижения восемнадцати лет.
– Но эта статистика, – вежливо прерываю я ее, – основывается на широком определении сексуального насилия, которое включает в себя хватание за грудь или ягодицы, прикрытые одеждой, поглаживание по ноге и влажный непрошеный поцелуй, которым тебя на свадебном банкете одаривает какой-нибудь пьяный мужчина.
– Если вы сомневаетесь в статистике, – повышает голос моя собеседница, – почему бы вам тогда не посетить окружной центр для жертв насилия или приют для женщин, подвергшихся насилию? Эти женщины и дети – не статистика, а реальные люди, и их страдания тоже реальны.
Я перестала оспаривать статистику.
– Я не могу описать эту боль, – говорит мне обвиняемая мать. – Если ребенок умирает, ты учишься справляться с горем, но я каждое утро просыпаюсь в этом кошмаре и каждую ночь засыпаю с ним, и, пока я сплю, ничего не меняется.
– Я думаю, боже мой, неужели это и правда могло случиться? Неужели я сам вытеснил воспоминания об изнасиловании своих детей? – говорит ее муж, терпеливо ожидая своей очереди, чтобы облечь собственную боль в слова. – А потом я думаю: как можно такое забыть, как я мог касаться своих детей, а потом вытеснить все воспоминания об этом? Нет, нет, нет. Я не забывал, потому что этого никогда не было. Этого просто никогда не было.
Они смотрят на меня с мольбой во взгляде. Вы понимаете? Вы мне верите?
Одну из самых пронзительных историй рассказала мне тридцатилетняя женщина, которая по иронии судьбы имеет образование психотерапевта. Ее история, возможно, запутаннее большинства других, потому что в детстве она сама стала жертвой сексуального насилия.
Я многое знаю о виктимизации, потому что сама была жертвой. Когда я училась в начальной школе, я подверглась сексуальным домогательствам. К слову, это были не мои родители. И еще: я никогда об этом не забывала, ни на один день. Но из-за глубокого чувства стыда, как и многие другие жертвы насилия, я молчала об этом больше двадцати лет.
Затем однажды я рассказала об изнасиловании своей сестре. В конце концов она начала подозревать, что тоже была изнасилована. У нее не было никаких воспоминаний об этом, никаких зацепок, причин, лиц, имен, ни одного ничтожного доказательства. Она и еще одна моя сестра начали обсуждать свои идеи и подозрения. Они отталкивались от идей и чувств друг друга, и со временем начали видеть сны о том, как их насилуют.
Они обвинили моего дедушку, дядю, а затем и отца. Их заявления становились все более абсурдными и теперь уже затрагивали нашу мать, моего старшего брата, дядьев, теть, двоюродных братьев и сестер, друзей и соседей. Мои родители стояли и смотрели, как их семья рушится, словно карточный домик, и ничего не могли с этим поделать.
Мой шестилетний племянник, который вот уже больше года ходил на сеансы психотерапии к новому специалисту, потому что предыдущий не смог найти ни единого доказательства сексуального насилия, начал кое-что вспоминать. Он сказал, что моя мать, отец и старший брат, которого он не видел уже четыре года, его домогались. Через две недели после того, как мои родители оказались в списке тех, кто насиловал моего племянника, я приступила к работе психотерапевта. Я проработала три дня, и на четвертый день мой куратор позвал меня к себе в кабинет, чтобы сообщить, что мой племянник назвал имена других людей, которые якобы его домогались. Я была в их числе. Меня уволили в ту же секунду и отправили на допрос в органы опеки и в полицию. Расследование заняло почти четыре месяца, и лишь после этого мое доброе имя было восстановлено.
Я сама была жертвой сексуального насилия, так что мне было бы легче, если бы меня застали с окровавленным ножом в руке рядом с трупом. Не проходит и дня, чтобы я не ощущала пустоту, оставшуюся на месте всего того и всех тех, кого я потеряла. Но глубоко в душе я знаю правду: я невиновна, и это факт, в котором не сомневаемся только я и Господь Бог. И этого никто не сможет у меня отнять.
«Эти люди отрицают случившееся», – возражают психотерапевты.
«Они используют тебя, – говорит мой друг. – Им нужны твои знания, чтобы каким-то образом подтвердить их правоту. Ты всего лишь игрушка в их руках».
«Тебе нужно выбираться из всего этого, пока ты не разрушила свою репутацию», – предупреждает другой друг.
Скептики велят мне перестать быть мямлей. «Это не тот вопрос, по которому можно занять нейтральную позицию», – говорят они.
«Некомпетентные психотерапевты ведут своих наивных пациентов, как скот на убой».
«Эти психотерапевты не просто дезинформированные, плохо обученные идиоты, – злится преподаватель социологии. – Они опасные фанатики, и их нужно остановить».
Обе стороны просят меня действовать осмотрительно. «Берегите себя, прошу», – пишет мне один психотерапевт.
«Будь осторожна», – предупреждает коллега.
«Смотрите в оба», – предостерегает журналист.
Автор анонимного письма с почтовой маркой небольшого города на Среднем Западе обвиняет меня в сотрудничестве с сатанистами. «Можете считать, что ваша работа сопоставима с действиями тех, кто отрицает существование концлагерей во время Второй мировой войны», – такими словами заканчивается это письмо.
«Это та специалистка по воспоминаниям, которая ненавидит детей?» – раздается в трубке мягкий женский голос.
«Мне есть что сказать о докторе Лофтус, – объявляет человек, дозвонившийся на местную радиопередачу. – Я думаю, она связана с группами крайне правых христиан, которые борются за восстановление патриархата…»
Я открываю газету и читаю новость о том, что мужчина, показания в защиту которого я давала на слушании по делу о педофилии, был жестоко убит. Двумя годами ранее Каару Сортланду и его жене Джуди были предъявлены обвинения в сексуальных домогательствах по отношению к трем детям в их детском саду. Одно обвинение было с них снято, а еще два судья отклонил, пояснив, что изначально дети отрицали сексуальное насилие и изменили свое мнение только после многочисленных психотерапевтических сессий и тщательных допросов следователей.
В ночь, когда Каара убили, он услышал шум рядом с домом и пошел разобраться, в чем дело. Его жена лишь услышала, как он закричал: «Я этого не делал!» Несколько мгновений спустя он уже лежал на посыпанной гравием подъездной дорожке, получив три выстрела в грудь из крупнокалиберного пистолета.
Я помню, как однажды – кажется, это было всего несколько лет назад – я сидела в кофейне отеля в Вашингтоне вместе c Гербертом Шпигелем, выдающимся специалистом в области психиатрии и гипноза, и Эдвардом Фришхольцем, молодым экспертом в области когнитивной психологии, который заведует своей клиникой в Чикаго. За кофе с булочками мы оживленно беседовали о памяти, СМИ и удивительном возрождении феномена, получившего название «вытеснение». Я пересказала несколько любопытных историй и обескураживающих судебных дел, в которых мне пришлось участвовать, и мы поговорили о безумии в СМИ, которое началось с опубликованных в журнале Peoplе статей о вытесненных воспоминаниях Розанны Барр Арнольд и Мэрилин ван Дербер, которая победила в конкурсе «Мисс Америка» в 1958 году.
Во время возникшей в разговоре паузы Эд откинулся на стуле и спросил: «Что там, по-вашему, происходит?» Под словом «там» он, разумеется, имел в виду реальный мир.
Мы были искренне удивлены и немного застигнуты врасплох. Тогда я еще не знала, куда заведет меня этот вопрос и насколько далеко позади останется безопасная башня из слоновой кости, где можно было спокойно заниматься наукой. Я помню, как немного нервно засмеялась, обнимая друзей на прощание, и как, торопясь на самолет, пообещала отправить им по электронной почте рукописи своих последних статей. Обычное дело. Но мой мир и моя жизнь уже тогда начали радикально и неотвратимо меняться.
Я хочу понять, «что там происходит». Я живу, дышу, ем и сплю с мыслями о вытеснении. Я поддалась этой навязчивой идее, потому что, по моему мнению, происходящее в реальном мире чрезвычайно важно для понимания того, как работает память и почему она может дать сбой. В последнее время я ощущаю готовность покинуть лабораторию и начать работу в экспериментальной психологии, несмотря на всю ее сложность, поскольку считаю, что наука начинается со ставящих в тупик вопросов и с дотошного разбора совпадений и общих схем.
Что же такое вытеснение? Откуда берутся вытесненные воспоминания? Являются ли они подлинными обрывками забытого прошлого или это всего лишь «пыль в глаза» – картинки, которые возникают, когда в сознание уязвимого человека внедряется внушенная ему идея? Какими бы ни были ответы, эти вопросы крайне важны. Я полагаю, что феномен вытеснения воспоминаний подставляет нам зеркало, в котором мы можем мимолетно увидеть отражение своего собственного сознания. Если мы готовы заглянуть в него, отбросив предубеждения и предрассудки, возможно, нам удастся открыть глубинную правду о нашей потребности чувствовать себя частью чего-то, быть любимыми, принятыми, понятыми, о нашей потребности в исцелении.
В исцелении – от чего? Как говорится, вот в чем вопрос.
6
Правда, которой никогда не было
Когда теряешь того, кого любишь, этот человек продолжает меняться. И позже ты думаешь: это все тот же человек, которого я когда-то потерял? Может быть, ты потерял больше или меньше – десятки тысяч различных деталей рождаются в твоей памяти или воображении, и ты уже не знаешь, что из этого реальность, а что вымысел.
Эми Тан. Жена кухонного бога (The Kitchen God’s Wife)
Память – это такая вещь, с помощью которой я забываю.
Объяснение ребенка
В своей книге «Что они несли с собой» (The Things They Carried) Тим О’Брайен выделяет два вида истины: истина случившегося и истина, заключенная в рассказе. Истина случившегося – это неоспоримая черно-белая реальность, где «во столько-то случилось то-то, затем случилось это, а потом то». Истина, заключенная в рассказе, – это ее красочная версия, которая вдыхает жизнь и свет в голый скелет прошлого, пробуждая мертвых, разжигая чувства, вдохновляя на поиск смысла.
Выдумывание историй о прошлом – это «способ заново воссоединить душу и тело или создать для душ новые тела», – объясняет О’Брайен. Описывая свою службу во Вьетнаме, он предлагает две версии своего прошлого, причем обе они «правдивы».
Вот истина случившегося. Некогда я был солдатом. Было много трупов, реальных трупов реальных людей, но тогда я был молод и боялся на них смотреть. А теперь, двадцать лет спустя, мне остаются только безликая ответственность и безликое горе.
А вот вам истина, заключенная в рассказе. Это был парень лет двадцати – худощавый, можно сказать, красивый. Он был мертв и лежал на красной глинистой тропе возле деревушки Ми Кхе. Челюсть была у него в глотке. Один глаз был закрыт, на месте другого зияла дыра в форме звезды. Я его убил[6].
Истории оживляют прошлое. Мы можем представить себя молодыми, снова пережить эмоции, которые мы когда-то испытывали (или которых избегали), мы можем сразиться с демонами, от которых раньше могли только сбежать, потому что были слишком напуганы, слишком молоды и слишком беспомощны, мы можем придумать новую развязку истории и даже воскресить мертвых.
Но есть одна загвоздка. Облекая плотью скелет истины случившегося, мы можем увлечься, попасть в плен наших собственных историй. Мы начинаем путать, где заканчивается истина случившегося и начинается истина, заключенная в рассказе, ведь последняя кажется более яркой, детальной и реальной, и именно она становится нашей реальностью. Мы начинаем жить в собственных историях.
Я помню одно лето, это было очень давно. Мне четырнадцать. Мы с мамой и тетей Перл поехали на каникулы в Пенсильванию к дяде Джо. Одним ясным солнечным утром я проснулась, а моя мама мертва – она утонула в бассейне.
Это истина случившегося. Истина, заключенная в рассказе, немного отличается. В мыслях я часто возвращаюсь к этому событию, и с каждым разом воспоминание становится все более материальным и осязаемым. Я вижу величественные сосны, ощущаю свежий запах смолы, чувствую зеленую от водорослей озерную воду на своей коже и вкус холодного чая со свежевыжатым лимонным соком, который готовил дядя Джо. Но сам момент смерти всегда оставался туманным и неясным. Я так и не увидела тело матери и не могла представить ее мертвой. Последнее, что я помню о ней, – как вечером накануне смерти она подошла ко мне на цыпочках, быстро обняла и прошептала «Люблю тебя».
Тридцать лет спустя, на праздновании девяностолетия дяди Джо, он рассказал, что именно я нашла маму в бассейне. После первого шока – «нет, это была тетя Перл, я спала, я ничего не помню» – воспоминания начали возвращаться – медленно и непредсказуемо, словно дымок, вьющийся над лагерным костром из сосновых бревен. Я видела себя – худенькую темноволосую девочку, которая смотрела на сверкающую голубую воду бассейна. Моя мама, одетая в ночную сорочку, лежала ничком на поверхности воды. «Мам? Мам?» – окликала я ее, повышая голос от ужаса. Я начала кричать. Я помню полицейские машины, их мигалки и носилки с чистой белой простыней, которую подоткнули под ее тело.
Конечно, все сходилось. Неудивительно, что меня всю жизнь преследовали обстоятельства смерти матери… воспоминания об этом всегда хранились в моей голове, просто я не могла до них добраться. Но теперь, когда я получила эту новую информацию, все встало на свои места. Возможно, это воспоминание, умершее и теперь вновь ожившее, могло объяснить мою одержимость искаженными воспоминаниями, мой маниакальный трудоголизм, мою жажду защищенности и безусловной любви.
За три дня мои воспоминания расширились и окрепли. Затем как-то рано утром мне позвонил брат и рассказал: мой дядя проверил факты и понял, что ошибся. Как оказалось, память его подвела. Он вспомнил (и другие родственники подтвердили это), что маму в бассейне нашла тетя Перл.
После этого телефонного разговора я осталась наедине со своим съежившимся воспоминанием, сдувшимся, как проколотый воздушный шарик, и чувством удивления оттого, каким доверчивым может быть даже самый скептический ум. Всего лишь одно случайно оброненное предположение, и я тут же начала охоту за призраками внутри себя, усердно пытаясь найти подтверждение этой информации. Когда мои воспоминания оказались выдумкой, я почувствовала странное желание вернуть себе правду-историю, такую яркую и динамичную. Это подробное, но полностью выдуманное воспоминание завораживало своей детальностью, проработанностью до мелочей, полным отсутствием неясных, туманных моментов. Я хотя бы знала, что случилось в этот день, в моем воспоминании были начало, середина и конец, по крайней мере, в нем все сходилось. Но когда оно исчезло, у меня осталось лишь несколько мрачных деталей, огромное количество пробелов и мучительная, бесконечная печаль.
Эйлин Франклин, рыжеволосая веснушчатая четвероклассница, и ее лучшая подруга Сьюзан Нейсон жили в Фостер-Сити, пригороде, где селились представители среднего класса, в 29 километрах к югу от Сан-Франциско. За пять дней до той даты, когда ей должно было исполниться девять лет, 22 сентября 1969 года, Сьюзан исчезла. Два месяца спустя ее тело нашли в лесу неподалеку от дороги на Халф-Мун-Бей, примерно в восьми километрах к востоку от Фостер-Сити. Ее череп был проломлен тяжелым предметом.
Около двадцати лет это убийство оставалось загадкой. А затем началась история, которая за одну ночь сделала термин «вытеснение» обыденным словом, а Эйлин Франклин – знаменитостью. Полиция предъявила обвинения Джорджу Франклину, которому на тот момент был пятьдесят один год, в убийстве Сьюзан Нейсон. Единственным доказательством его вины были показания дочери, которая заявила, что стала свидетельницей убийства, но вытеснила воспоминания об этом из своего сознания на двадцать с лишним лет.
Это – истинно случившееся с Эйлин Франклин. Другие факты, столь же неоспоримые, будут раскрыты в этой истории о сексуальном насилии, убийстве и вытесненных воспоминаниях, но они так искусно переплетены с деталями рассказа о том, что случилось «в тридесятом царстве», что уже никто, даже сама Эйлин Франклин, не может сказать, что произошло на самом деле. Настоящая правда похоронена вместе с маленькой девочкой, убитой много лет назад.
Все началось в залитой солнцем комнате. Эйлин Франклин, красивая двадцатидевятилетняя женщина с длинными рыжими волосами, держала на руках своего двухлетнего сына и смотрела, как он с аппетитом ест из бутылочки. Ее дочь с двумя подружками сидела на ковре у ее ног в куче карандашей и раскрасок. Время от времени они подпевали детской песенке, звучащей из стереосистемы. Стояла солнечная калифорнийская зима, и, когда Эйлин выглянула из окна гостиной, она поняла, что на улице достаточно тепло, чтобы разрешить детям поплескаться в бассейне.
– Правда, мамочка? – Шестилетняя Джессика повернула к Эйлин милое веснушчатое личико, ожидая подтверждения. Солнечный свет пробивался сквозь шторы, подчеркивая пшеничный отлив в волосах Джессики и рисуя на полу замысловатые узоры из света и тени. В этот момент, когда она смотрела в глаза дочери, к ней вернулись воспоминания, и идеальный мир Эйлин Франклин погрузился в хаос.
В ее сознании промелькнула яркая картина1: Эйлин увидела свою лучшую подругу, восьмилетнюю Сьюзан Нейсон, сидящей на камне в лесу. Позади нее виднелся освещенный солнцем силуэт мужчины, держащего над головой тяжелый камень. Подняв руки, чтобы защитить себя от мужчины, который двигался в ее сторону, Сьюзан взглянула на Эйлин. В ее широко распахнутых глазах читался страх и беспомощность. Через несколько мгновений мужчина с силой обрушил удар на ее голову. Камень проломил череп Сьюзан, а Эйлин закрыла уши, чтобы не слышать, как разрывается плоть и трещит кость.
Эта вспышка заставила Эйлин поверить, что ей удалось восстановить контакт с забытым прошлым. Воспоминание, похороненное на двадцать лет – почти на две трети ее жизни, – вернулось без какого-либо предупреждения или предостережения и раскрыло ей ужасную правду: она стала свидетелем убийства своей лучшей подруги. Но это непроизвольное воспоминание раскрыло и другой жуткий факт: убийцей Сьюзан был Джордж Франклин, отец Эйлин.
На протяжении нескольких месяцев Эйлин пыталась избегать мыслей об этом воспоминании, но, несмотря на все ее попытки не впускать его в свое сознание, оно непрестанно возвращалось, обрастая подробностями. Эйлин стала бояться, что вот-вот потеряет рассудок. В конце концов она раскрыла свой секрет психотерапевту, который заверил ее в том, что она вовсе не сошла с ума. В итоге она решила поделиться этим со своим братом, тремя сестрами и матерью. В ноябре 1989 года, через десять месяцев после того, как к ней вернулось то воспоминание, Эйлин решила рассказать обо всем мужу, который настоял, чтобы она позвонила в полицию. После нескольких разговоров с сотрудниками прокуратуры округа Сан-Матео, во время которых Эйлин детально рассказала о произошедшем убийстве, помощник окружного прокурора Марти Мюррей счел ее историю достаточно правдоподобной, чтобы начать расследование. Вести дело поручили детективам Роберту Морсу и Брайану Кассандро.
Двадцать пятого ноября 1989 года Эйлин Франклин вместе с Морсом и Кассандро села в своей гостиной, чтобы поведать им невероятные детали веселой прогулки, которая закончилась изнасилованием и убийством. Она помнила все очень четко: краски, звуки, текстуры, эмоции и разговоры, которые она воспроизводила слово в слово. Слушая, как Эйлин по порядку описывает мельчайшие подробности, лишь иногда спотыкаясь, детективы переглянулись. Каким бы удивительным это ни казалось, было похоже, что женщина говорит правду.
Она начала свой рассказ с событий раннего утра понедельника 22 сентября 1969 года, когда она училась в четвертом классе. Джордж Франклин вез Эйлин и ее сестру Дженис в школу на бежевом семейном фургоне «фольксваген», когда Эйлин вдруг заметила идущую по улице Сьюзан Нейсон. Она попросила отца подвезти Сьюзан. Эйлин вспомнила, что, когда Сьюзан запрыгнула в фургон, ее отец велел Дженис вылезти.
Джордж Франклин немного повозил Эйлин и Сьюзан по округе, а потом в какой-то момент остановился около начальной школы, где они учились, словно собираясь их высадить. Но вместо этого он сказал, что сегодня они прогуляют уроки. Они продолжили кататься и в конце концов направились к холмам у шоссе на Халф-Мун-Бей и там съехали с дороги в лес. Эйлин и Сьюзан немного поиграли, резвясь между кустов и деревьев, а потом залезли обратно в фургон. Они бегали туда-сюда от одноместных передних сидений к задней части фургона и прыгали на накрытой матрасом фанерной кровати.
Джордж Франклин забрался в фургон и стал играть вместе с ними на кровати. Эйлин была на переднем сиденье, когда ее отец забрался на Сьюзан сверху. «Отец навалился на Сьюзан, – рассказала Эйлин детективам, – ее ноги свисали с края кровати ближе к переднему сиденью. Он запрокинул ей руки, держа за оба запястья, и с обеих сторон локтями сжал… ее тело. Потом он начал… э-э… тереться об нее и двигаться толчками… и… э-э… он продолжал делать это, а я отошла от переднего сиденья и вернулась туда, где лежали они. Я посмотрела прямо в лицо Сьюзан и испугалась». Когда отец задрал Сьюзан платье, Эйлин увидела «под ним что-то белое», возможно подъюбник или сорочку.
Эйлин свернулась калачиком рядом с кроватью, а ее отец тем временем заканчивал со Сьюзан. Потом они со Сьюзан, которая теперь плакала, вылезли из фургона. Сьюзан подошла «к какому-то месту или возвышенности» и села. Эйлин осталась около машины, нагнулась и подняла упавший с дерева листок. Подняв взгляд, она увидела льющийся сквозь листву солнечный свет и отца, стоящего над Сьюзан с камнем в занесенной над ней руке: правой рукой и ногой он подался вперед. Сьюзан подняла глаза, скользнула взглядом по Эйлин и обеими руками закрыла голову. Камень с размаху опустился на нее. Эйлин закричала, услышав хруст раздробленной от удара кости.
Потом отец схватил ее, бросил на землю, прижал ее лицо к опавшей листве и сказал, что убьет ее, если она кому-нибудь расскажет, что ей все равно никто не поверит, что ее заберут и запрут в психушку. Когда она перестала кричать, он поднял ее на ноги и посадил к себе на колено. Он велел ей забыть о том, что произошло: все закончилось. Он взял из фургона лопату и начал копать. С помощью Эйлин он вытащил из машины матрас, проклиная ее за неуклюжесть. Она залезла в фургон, опустила голову и свернулась калачиком рядом с сиденьем. Раздвижная дверь захлопнулась, и они уехали. Она умоляла отца не оставлять Сьюзан, потому что ей будет страшно, и она замерзнет. Но он продолжал ехать дальше, игнорируя ее неистовые мольбы. Когда они приехали домой, Эйлин сразу пошла к себе в комнату и забралась в постель.
Когда Эйлин закончила свой рассказ, детективы подробно ее расспросили, и она ответила, упомянув еще больше поразительных деталей. Вокруг было много деревьев? Да, довольно много, три тонких деревца стояли зигзагом, а справа росло еще больше деревьев. По какой дороге они ехали? По проселочной, без асфальта. Кажется, во время одного из своих телефонных звонков в полицию она упомянула что-то о кольце? Да, Сьюзан носила «серебряное кольцо с камнем… она закрыла руками голову», защищаясь от удара камнем.
На каком расстоянии от Сьюзан находилась Эйлин, когда ее отец подошел к девочке, держа в руках камень? Метров шесть. Когда он насиловал Сьюзан, он что-нибудь говорил? Он говорил «Сьюзи». Не «Сьюзан», добавила Эйлин, а «Сьюзи». Он был пьян? Да, он пил пиво из «металлической банки с этикеткой, на которой была нарисована гора и детали серебристого, рыжевато-коричневого и белого цвета». Что было на нем надето? Коричневые вельветовые брюки Levi’s и шерстяной джемпер, а под ним – белая футболка с короткими рукавами и круглым вырезом. Какого цвета были его волосы? «Коричневато-рыжие с проседью». Сьюзан говорила что-нибудь, пока Джордж Франклин ее насиловал? Она говорила «нет», а потом «прекратите».
Беседа закончилась в 15:22, продлившись три часа. После того как текст записанного на магнитофон разговора был напечатан на бумаге, оказалось, что он занимает тридцать три страницы.
Детективы ушли от Эйлин Франклин в полной уверенности, что она говорила правду. Кольцо, камень, матрас, лес, окружавший место убийства, даже руки Сьюзан, которыми она пыталась укрыться от удара, – все совпадало с материалами дела.
– Ты ей веришь? – спросил Кассандро детектива Морса на обратном пути.
– Ага, – ответил Морс.
– Я тоже, – сказал Кассандро.
Через три дня детективы поехали в квартиру Джорджа Франклина в Сакраменто и сообщили ему о том, что ведут дело о нераскрытом убийстве Сьюзан Нейсон.
– Я в числе подозреваемых? – спросил Франклин.
Кассандро ответил, что да.
– Мне понадобится адвокат? – был его второй вопрос.
Однако окончательно детективов убедил третий вопрос Джорджа Франклина.
– Вы уже разговаривали с моей дочерью? – спросил он.
Детективы решили, что, будь он невиновен, он бы не стал вот так просто спрашивать, подозревают ли его в убийстве. Не стал бы он упоминать и свою дочь, если бы не боялся, что она им о чем-то рассказала2. Будь он невиновен, он испытывал бы замешательство, расстройство, страх. Но Джордж Франклин просто стоял как истукан, не показывая никаких эмоций, словно ждал, что они придут.
Двадцать восьмого ноября 1989 года Джордж Франклин был арестован по подозрению в убийстве Сьюзан Нейсон. Единственным доказательством его вины оставались воспоминания его дочери.
Когда летом 1990 года мне позвонил Даг Хорнград, адвокат, защищавший Джорджа Франклина, и спросил, не могу ли я выступить в роли приглашенного эксперта на заседании по делу его клиента, я, помнится, подумала: это самая странная история из всех, с которыми мне доводилось сталкиваться. Где же доказательства? Обвинения в убийстве обычно основываются на определенных объективных доказательствах (пятна крови, следы спермы, орудие убийства) или на ряде изобличающих косвенных улик. Но в данном случае расследование полагалось исключительно на правдоподобность воспоминания какой-то женщины о событии, свидетельницей которого она стала двадцать лет тому назад, восьмилетним ребенком, – воспоминания, которое, по-видимому, было бесследно утеряно и воскрешено лишь недавно. Насколько достоверным оно могло быть? Как обвинители могли выстроить дело против человека на основе воспоминания двадцатилетней давности, не подтвержденного никакими доказательствами?
Хорнград объяснил, что стороны обвинения и защиты собирались представить две версии случившегося. Сначала выступят обвинители и попытаются доказать свою правоту на основе того, что воспоминание реально. Если присяжные примут их аргументы, Джордж Франклин будет признан виновным. Адвокаты, выступающие в его защиту, попытаются доказать, что воспоминание нереально, что оно представляет собой результат смешения фактов (Сьюзан Нейсон была убита) и домыслов (Эйлин Франклин стала свидетельницей убийства). Я, как приглашенный свидетель-эксперт, должна буду объяснить, как работают основные механизмы формирования и искажения воспоминаний. Если воспоминание Эйлин ложно, откуда взялись все эти красочные и преимущественно точные детали? Откуда Эйлин могла знать столько фактов о том, как выглядело место преступления, и почему она была так уверена и так убедительно рассказывала о том, что случилось в тот день?
«Она рассказала полицейским что-нибудь, что могло быть известно лишь непосредственному свидетелю убийства?» – спросила я Хорнграда.
«Все детали, о которых она рассказала детективам, можно найти в газетных статьях, опубликованных, когда Сьюзан пропала, и два месяца спустя, когда было найдено ее тело», – ответил он. Он согласился выслать мне вырезки из газет и предварительное заявление Эйлин, чтобы я могла сравнить детали, упомянутые в ее заявлении, с фактами, о которых сообщалось в местной прессе.
Обвинители заявляли, что Эйлин были известны детали убийства, которых она никак не могла знать, если бы она не присутствовала на месте преступления. Если бы стороне защиты удалось доказать, что важные детали ее рассказа (камень, кольцо и матрас) широко обсуждались в СМИ и, следовательно, о них знал любой, кто читал газеты, смотрел телевизор или слушал чужие разговоры об убийстве, это бы означало, что Эйлин не сообщила полицейским ничего, о чем они не слышали раньше. Тогда обвинения, выдвинутые против Джорджа Франклина, основывались бы исключительно на предположениях и выводах, сделанных на основе «воспоминаний», которых, как призналась сама Эйлин, не было до того момента, пока она не посмотрела в глаза своей дочери и не «увидела» в красках всю сцену убийства. Если бы удалось найти все упомянутые ею детали в опубликованных статьях, не осталось бы никаких веских доказательств того, что убийцей был именно Джордж Франклин… А как можно вынести человеку приговор, если нет никаких доказательств его вины?
Газетные статьи многое прояснили. Детали, описанные Эйлин в ее предварительном заявлении, почти идеально совпадали с фактами об убийстве, упомянутыми в СМИ. Через три месяца после исчезновения Сьюзан ее тело было найдено под матрасом в густых зарослях кустарника у края крутой насыпи рядом с выездом на шоссе у водохранилища Кристал-Спрингс. У девочки был расколот череп, а на килограммовом камне, найденном на месте преступления, остались следы крови. На Сьюзан было голубое ситцевое платье, белые носки и коричневые кожаные туфли. Плетеное серебряное кольцо, которое она носила на правой руке, было раздавлено, а камень с него исчез – позднее его нашли члены поисковой группы.
Обо всем этом сообщалось в газетных статьях, опубликованных, когда было найдено тело Сьюзан. Но некоторые из этих повсеместно обсуждавшихся деталей оказались не совсем точными. На самом деле Сьюзан носила два кольца: серебряное индийское на правой руке и золотое с топазом – на левой. Автор одной из газетных статей перепутал их и написал, что камнем было инкрустировано серебряное кольцо. Двадцать лет спустя Эйлин сделала ту же самую ошибку в своем предварительном заявлении и рассказала о расплющенном кольце с маленьким камнем, которое Сьюзан якобы носила на правой руке.
Еще одним источником путаницы стал матрас, под которым нашли тело девочки. В одной газете упоминался матрас, а в другой верно сообщалось о пружинной кроватной сетке (которая, как оказалось, была слишком большой, чтобы уместиться в фургоне Джорджа Франклина). К моменту предварительного слушания, которое состоялось через полгода после того, как Эйлин в первый раз беседовала с детективами Морсом и Кассандро, она поменяла «матрас» в своих показаниях на «штуковину»: «Он сгорбился над телом Сьюзан и начал закладывать его камнями. Мне показалось, что я видела, как он накрывает ее этой штуковиной».
«Камни», которыми Франклин якобы закладывал тело Сьюзан, упоминались в публикациях об убийстве. Один камень был найден в складках платья девочки, и еще один, побольше, – рядом с ее телом. По словам патологоанатомов, любой из них мог быть использован в качестве орудия убийства. Почему же Эйлин не упоминала о том, что убийца «закладывал Сьюзан камнями» ранее, когда она детально рассказывала обо всем детективам Морсу и Кассандро?
На предварительном слушании Эйлин также назвала другое время убийства, изменив утро на вторую половину дня. Джордж Франклин не мог подобрать Сьюзан Нейсон по дороге в школу, как ранее утверждала Эйлин, потому что тем утром девочка ходила туда пешком. Она вернулась домой где-то около трех часов дня, поздоровалась с мамой, которая шила платье к вечеринке по случаю дня рождения дочери, и спросила, можно ли ей пойти домой к однокласснице, чтобы забрать теннисные туфли, которые она оставила в школе. Сьюзан ушла из дома примерно в пятнадцать минут четвертого. Несколько соседей помнят, что видели, как она шла по тротуару.
Около четырех или половины пятого Маргарет Нейсон начала беспокоиться о дочери, которая была ответственной девочкой и никогда не забывала сообщать матери, где находится (и никогда не пропускала обед). Маргарет села на велосипед и поехала искать Сьюзан. Время шло, а дочери нигде не было, и Маргарет начала паниковать. Около восьми часов вечера Нейсоны позвонили в полицию.
После первого разговора с детективами Морсом и Кассандро Эйлин изменила свои показания о времени убийства, так чтобы оно соответствовало известным фактам. Она объяснила, что чем больше она представляла себе силуэт отца, загораживающий солнце, тем яснее осознавала, что убийство не могло произойти утром. Эйлин сделала вывод, что Сьюзан должны были убить ближе к вечеру, потому что помнила, как свет клонящегося к горизонту солнца пробивался сквозь листву. Хотя позднее она заявляла, что ее воспоминание изменилось в конце ноября или в декабре 1989 года, прокурору она сообщила об этих изменениях лишь 9 мая 1990 года, всего за две недели до предварительного слушания.
Эйлин также изменила свои слова насчет того, что в фургоне находилась Дженис. Первоначально она сказала детективам, что, когда ее отец остановился, чтобы подобрать Сьюзан, в «фольксвагене» сидела Дженис и что, когда Сьюзан забралась внутрь, Джордж Франклин заставил Дженис выйти. Однако в заявлении, сделанном перед прокурором 9 мая, Эйлин снова пересмотрела свои показания и заявила, что помнит Дженис на фоне поля около того места, где ее отец остановился, чтобы подобрать Сьюзан.
«Чем больше я на этом концентрировалась и старалась максимально отчетливо вспомнить, как именно все произошло, – говорила Эйлин на предварительном слушании, – тем больше я сомневалась в том, что Дженис была в фургоне. И чем больше я сомневалась, тем усерднее старалась сконцентрироваться, чтобы вспомнить эту деталь. Потом, спустя, я бы сказала, несколько недель, я просто… мне казалось все более очевидным, что я помнила ее стоящей около фургона, а сомневалась я лишь в том, сидела ли она внутри с самого начала. Я склоняюсь к тому, что она была снаружи. Не знаю, почему раньше мне казалось, что она сидела внутри».
Все эти добавления и исправления, которые Эйлин вносила в свой рассказ об убийстве, подтверждают то, что известно ученым о гибкости человеческой памяти. Воспоминания постепенно меняются, и чем больше времени проходит, тем больше накапливается искажений. Наш разум непрерывно впитывает дополнительные факты и детали, а первоначальное воспоминание постепенно видоизменяется.
Воспоминание Эйлин показалось мне абсолютно нормальным. Разумеется, она помнила свою лучшую подругу и не могла забыть, что Сьюзан была зверски убита. Но что произошло с этими двумя основополагающими, незыблемыми фактами за двадцать лет? По меньшей мере существует вероятность того, что память Эйлин впитала в себя факты, почерпнутые из газет и телерепортажей, к которым приложились детали из повседневных разговоров, и все это соединилось во вполне осмысленную историю. Возможно, разум Эйлин взял за основу разрозненные факты о бессмысленном убийстве, смешал их с фантазиями и страхами, добавил немного сплетен и недомолвок и пришел к ложному выводу, что в тот день она находилась в лесу и видела, как ее отец изнасиловал и убил ее лучшую подругу. Разум Эйлин превратил истину случившегося в связное повествование с яркими деталями и моралью, то есть в истину, заключенную в рассказе.
Сторона обвинения утверждала, что этот рассказ – достоверное изложение событий, а тот факт, что Эйлин сначала все забыла, а потом внезапно вспомнила, они объяснили тем, что она якобы вытеснила эти воспоминания из сознания. По их мнению, расхождения в рассказах Эйлин вовсе не доказывали, что ее воспоминания ложные, просто их следовало немного подкорректировать.
Когда впервые возникла идея о вытеснении? В ноябре 1989 года, когда Эйлин позвонила в полицию, чтобы дать предварительные показания детективам Морсу и Кассандро, она ни разу не упомянула о «вытесненном» воспоминании. Когда детективы спросили ее, почему она решила выдвинуть обвинения против отца только сейчас, через двадцать лет после убийства, она объяснила, что в последнее время ее воспоминание стало более ярким, что теперь оно было «не таким смутным». Через несколько недель, беседуя по телефону с Марти Мюрреем, она заявила, что вспомнила детали убийства во время сеансов интенсивной терапии. В ходе записанных на магнитофон телефонных разговоров она несколько раз упоминала, что держала это воспоминание в секрете, потому что отец пригрозил убить ее, если она кому-нибудь расскажет об убийстве.
Однако в декабре 1989 года Эйлин рассказала прокурору Мюррею, что воспоминание лишь недавно появилось в ее сознании. Вскоре после этого разговора она дала два газетных интервью, в которых объяснила, что воспоминание об убийстве было «заблокировано» и вернулось к ней внезапно, словно «вспышка». Во время беседы с репортером из газеты Mercury, выходящей в городе Сан-Хосе, она сказала, что забыла о преступлении уже через несколько дней после того, как Сьюзан была убита, и ничего о нем не помнила до тех пор, пока воспоминания не начали возвращаться к ней вспышками. Она вспоминала, как еще ребенком проходила мимо дома Нейсонов и чувствовала, как ее тело внезапно заставляло ее обходить его стороной («своего рода телесная память»). Она не могла понять причин этой необычной физической реакции, объясняла Эйлин, до тех пор, пока все вытесненное воспоминание не вернулось целиком.
В интервью газете Los Angeles Times Эйлин заявила, что ее сознание «заблокировало» воспоминание об убийстве сразу же после случившегося, и, лишь когда ее начали преследовать воспоминания-вспышки, в том числе образ ее отца, стоящего над Сьюзан Нейсон с камнем в руке, она решила позвонить в полицию.
Что спровоцировало эти вспышки? Брат Эйлин, Джордж-младший, рассказал любопытную историю. Эйлин позвонила ему в августе 1989 года и пригласила его в гости. Вскоре после того как он приехал, Эйлин призналась ему, что посещала сеансы психотерапии, на которых ее гипнотизировали. На следующий день она рассказала брату, что, находясь под гипнозом, видела, как их отец убивает Сьюзан Нейсон. В сентябре 1989 года Эйлин рассказала об этом воспоминании своей матери и призналась, что оно всплыло во время сеанса гипнотерапии.
Всего несколько месяцев спустя Эйлин рассказывала уже другую историю. После того как ее отец был арестован и обвинен в убийстве, Эйлин позвонила брату и спросила, разговаривал ли он с адвокатами, выступающими в защиту Джорджа Франклина. Он признался, что общался с ними, и тогда она быстро изменила свой рассказ о гипнозе и попросила его, чтобы он помог ей подтвердить новую версию. Она объяснила, что воспоминание вернулось к ней в ходе обычного сеанса психотерапии, что никто ее не гипнотизировал. «Пожалуйста, – умоляла она брата, – если позвонят из полиции, ничего не говори им о гипнозе».
По мнению Хорнграда, осенью 1990 года Эйлин узнала, что суд не принял бы ее воспоминание в качестве доказательства, если бы стало известно, что оно всплыло под гипнозом. Насколько он понял, либо мать Эйлин, работавшая адвокатом, либо юрист из Лос-Анджелеса, с которым она консультировалась перед тем, как обратиться в полицию, посвятили ее в правовые тонкости. В Калифорнии, как и во многих других штатах, не принимались свидетельские показания, основанные на восстановленных под гипнозом воспоминаниях, поскольку неопровержимые данные исследований подтверждали, что в таком состоянии человек крайне подвержен внушению, и его воспоминания можно изменить или даже создать новые.
Во время предварительного слушания, состоявшегося в мае 1990 года, Эйлин призналась, что солгала брату и матери, когда рассказывала им про сеансы гипноза. По ее словам, она поступила так, чтобы они ей поверили, на самом же деле ее никогда не гипнотизировали. Эйлин также отрицала сказанное ее старшей сестрой Кейт. Согласно показаниям Кейт, Эйлин позвонила ей как-то в начале ноября 1989 года, всего за две недели до того, как обратиться в полицию, и сказала, что воспоминание об убийстве Сьюзан пришло к ней во сне. Она сказала сестре, что в последнее время ей часто снились кошмары и что она решила возобновить сеансы психотерапии. Вскоре после этого ей приснился сон, в котором она увидела, как ее отец убивает Сьюзан Нейсон.
Была ли сцена убийства, всплывшая в сознании Эйлин, воспоминанием-вспышкой, сном, или оно возникло под гипнозом? Как настаивали обвинители, эта сцена представляла собой всего-навсего обычное «вытесненное» воспоминание. Слово «вытесненное» означает, что Эйлин не просто забыла об этой истории или хранила ее в секрете. Из-за того что воспоминание об убийстве было потенциально травматичным для психики Эйлин, ее разум удалил его. Воспоминание бесследно исчезло и двадцать лет оставалось изолированным от сознания девушки. Если бы в эти годы кто-нибудь сказал ей: «Эйлин, а может быть такое, что ты видела, как Сьюзан была убита?» или еще более конкретно: «Твою лучшую подругу убил твой отец?» – она бы испытала шок и замешательство и стала бы все отрицать, и никакой проблеск воспоминаний не пошатнул бы ее уверенности. Воспоминания об убийстве испарились, канули в небытие и не подавали ни малейших признаков жизни.
«Вытесненные воспоминания»… За этими словами скрываются темные секреты и зарытые сокровища, комнаты, где все покрыто пылью и паутиной, а из углов слышатся подозрительные шорохи. Вытеснение воспоминаний – это одно из самых тревожных и в то же время романтических понятий в психологии памяти: что-то происходит – что-то настолько шокирующее и пугающее, что в мозге происходит короткое замыкание, и нормальная работа памяти нарушается. Целое воспоминание или его кусочек откалывается и прячется. Где? Никто не знает, но мы можем представить себе, как потрескивают электрические заряды и вспыхивают голубые искорки нейронов, пока воспоминание заталкивается в самые дальние и недоступные уголки сознания. Там оно и остается на целые годы, десятилетия, может быть, навсегда – изолированное и защищенное, застывшее в анабиозе. Удаленное из лихорадочно работающего сознания, оно дремлет.
Время идет. И вот что-то происходит. Солнечный свет пробивается сквозь листву. На полу лежит черный кожаный ремень, свернувшийся, словно змея. Кто-то бросает неосторожное слово или фразу, или внезапно повисает странное, но знакомое молчание. И вдруг воспоминание всплывает из глубины сознания – идеально сохранившаяся картинка, поднимающаяся над неподвижными водами когда-то скованного льдом озера.
Что заставляет лед растаять и позволить покоившемуся на дне воспоминанию снова проникнуть в сознание? Где оно пряталось все эти годы? И откуда нам знать, что это реанимированное воспоминание (пусть оно и выглядит, звучит и ощущается как настоящее) не представляет собой отравленную смесь фактов и вымысла, снов и фантазий, страхов и желаний?
Когда я начала изучать журнальные статьи и учебные пособия, ища в них ответы на эти вопросы, я наткнулась на ужасающее безмолвие. Казалось, будто сама тема вытесненных воспоминаний находилась в спячке около сотни лет с тех пор, как Фрейд впервые сформулировал теорию о защитном механизме, который оберегает сознание от болезненных эмоций и переживаний. Я просмотрела второе издание книги Роберты Клацки «Память человека» (Human Memory) и не обнаружила в указателе ни одного упоминания о вытеснении воспоминаний. Я изучила указатель к пособию Юджина Цекмайстера и Стенли Найберга о работе человеческой памяти – с тем же результатом.
В конце концов я отыскала кое-какую информацию о вытесненных воспоминаниях в книге Алана Бэддели. Один из самых выдающихся британских исследователей памяти, Бэддели рассказывает об убежденности Зигмунда Фрейда в том, что эмоции способны блокировать воспоминания. В качестве примера он приводит случай, произошедший с двадцатилетней женщиной, которая лечилась у Пьера Жане, современника Фрейда. Она страдала от проблем с памятью, вызванных длительной болезнью, а затем смертью ее матери. Бэддели считает чрезвычайно важным вопрос выбора и намеренного избегания и делает вывод о том, что «крайне сложно четко установить, когда пациент совершенно теряет доступ к болезненным воспоминаниям, а когда избегает их по собственной воле».
По мнению Бэддели, хотя существуют доказательства того, что эмоции сильнейшим образом влияют на память, доказательства вытеснения в реальной жизни «гораздо менее убедительны», а «продемонстрировать процесс вытеснения воспоминаний в условиях эксперимента… оказалось крайне сложно». Многие специалисты настаивают, что это явление действительно существует, однако «такие увещевания больше говорят об убеждениях самого увещевателя, чем о достоверности его слов. Если [человек] повсюду видит доказательства вытеснения воспоминаний, так может, как и красота, они существуют лишь в глазах смотрящего?».
Я обратилась к академическим клиническим исследованиям и просмотрела несколько широко известных книг об инцесте и вызванной им психологической травме. Изучая популярную книгу Джудит Льюис Герман «Инцест между отцом и дочерью» (Father-Daughter Incest), я не обнаружила термина «вытеснение» ни в указателе, ни в самом тексте. Я все-таки нашла несколько отсылок к явлению вытеснения в классическом труде Элис Миллер о последствиях детской травмы «Драма одаренного ребенка» (The Drama of a Gifted Child). Миллер подробно рассказывает о необходимости выяснять правду о собственной жизни, которая «скрывается в темноте прошлого». Однако Миллер, очевидно, имеет в виду, что, стремясь выяснить эту правду, мы ищем не буквальные, достоверные воспоминания, а сильные потребности и эмоции, которые сознание травмированных детей выталкивает, потому что они живут в среде, лишенной сочувствия и заботы. Во вступлении к своей книге она пишет: «Мы знаем на собственном опыте, что для излечения душевных заболеваний есть очень действенное и весьма эффективное средство: правдиво рассказать себе историю своего единственного и неповторимого детства и эмоционально вновь пережить ее». А на заключительных страницах она делает следующий вывод: «Помочь пациенту эмоционально воспринять свою жизненную историю и осмыслить ее, чтобы обрести новые жизненные силы – вот основная цель психотерапии»[7].
На основании написанного Элис Миллер справедливо заключить, что, какую бы «правду» мы ни обнаружили в своих вытесненных или неосознанных воспоминаниях, она субъективно и по сути своей основана на эмоциях. Зигмунд Фрейд, впервые высказавший идею о вытеснении воспоминаний в своих трудах по психоанализу, также подчеркивал эмоциональную сущность этого явления. В представлении Фрейда вытеснение как защитный механизм позволяет отрицать или подавлять эмоции, потребности, чувства или намерения и избегать психологической «боли» (которая может выражаться в травме, тревоге, чувстве вины или стыда). В работе, опубликованной в 1915 году, Фрейд приводит ясную и емкую формулировку: «…сущность вытеснения состоит в удалении и отстранении какого-либо содержания из сознания»[8].
Случай Элизабет фон Р., одной из самых известных пациенток Фрейда, приводится в качестве классического примера вытеснения воспоминаний. Во время сеансов у Фрейда Элизабет испытывала невыносимую физическую боль каждый раз, когда проявлялось ее подсознательное желание (в конце концов ставшее сознательным), чтобы ее любимая сестра умерла, а она смогла выйти замуж за ее супруга. Фрейд сравнивал поиск вытесненных идей и желаний с тем, как слой за слоем археолог раскапывает погребенный под землей город. Но эти психологические «раскопки» на территории вытесненных воспоминаний продвигались очень медленно, ведь пациенты отчаянно стремились вновь засыпать вырытую Фрейдом яму. Похороненные чувства и переживания, выражаясь словами Фрейда, «расположены концентрическими слоями вокруг патогенного ядра <…> чем глубже в эти слои погружаешься, тем труднее пациенту признавать подлинность возникающих воспоминаний, вплоть до того, что от воспоминаний, близких к ядру, он отрекается уже в момент их воспроизведения»[9].
Сны и запретные желания воспринимались как признаки того, что вытесненные воспоминания скоро выплывут наружу. Человек-волк, еще один известный пациент Фрейда, увидел несколько снов, прежде чем внезапно вспомнил, как его соблазняла сестра. А подавленное чувство сексуального желания, которое мисс Люси Р. испытывала по отношению к своему работодателю, по всей видимости, усилило ее истерические симптомы. В работе, опубликованной в 1893 году, Фрейд описывает разговор с мисс Люси:
– Но если вы знали, что влюблены в директора, почему не сказали об этом мне?
– Я же об этом не знала или, лучше сказать, не хотела об этом знать, старалась выкинуть это из головы, больше об этом не думать, и, кажется, в последнее время мне это удалось.
Читать бесплатно другие книги:
