Великое заклятие Геммел Дэвид
— Я начал его, но оно еще не завершено.
— Скажи мне: дитя умрет?
— Все дети человеческие умирают, Ногуста. В этом их слабость — и сила. В смерти заключена великая власть. Отдыхай теперь, ибо тебе предстоит последнее испытание.
Ногуста открыл глаза. Над горами занималась заря. Он со стоном сел, и Кебра улыбнулся ему.
— Добро пожаловать обратно, дружище, — со слезами на глазах сказал лучник и впервые в жизни обнял Ногусту.
Анхарат, гнев которого немного остыл, сидел у себя в шатре и слушал донесения разведчиков. Беглецы пересекли последний перед Лемом мост, и им осталось меньше двенадцати миль до разрушенного города. Отряд разведчиков из пяти человек напал на них, но Антикас Кариос убил двоих, а лучник выбил из седла третьего.
— Приведите сюда уцелевших, — приказал Анхарат. Двое крепких солдат вошли и повалились Анхарату в ноги.
— Встаньте! — велел он. Разведчики со страхом поднялись. — Расскажите, что вы видели. — Оба заговорили разом, и Анхарат указал на того, что слева: — Говори ты.
— Они спускались по длинному склону, ваше высочество. Антикас Кариос впереди, за ним какой-то седой старик, следом королева со своей служанкой. Еще малый ребенок, двое юнцов и чернокожий с перевязанной грудью. На повязке у него кровь. Капитан Бадайен принял решение атаковать их, и мы атаковали. Капитан умер первым, потому что Антикас Кариос повернул коня и сам бросился в атаку. Потом упал Малик, а тот седой, лучник, пустил стрелу прямо в горло Валису. Мы с Куптой ускакали, решив, что кому-то надо доложить о случившемся.
Анхарат пристально посмотрел в темные глаза солдата. Оба разведчика ожидали смертного приговора. Повелитель демонов охотно пошел бы им навстречу, если бы не царящее в армии настроение. У многих солдат остались родные и близкие в злосчастном городе Юсе, и они не понимали, для чего им нужно гоняться по горам за горсткой беглецов. Кроме того, Анхарат замечал настороженность в офицерах, когда вызывал их к себе. Причины этого он не понимал. Даже обитая в гниющем теле Калижкана, он при помощи приворотных чар поддерживал в людях ту симпатию, которой пользовался чародей, но на военных те же чары почему-то действовали плохо. Это потому, решил в итоге Анхарат, что Маликада никогда не пользовался любовью. Подчиненные боялись его. Само по себе это неплохо, но если Анхарат казнит сейчас этих жалких людишек, лучше к нему относиться не станут.
— Вы поступили правильно, — сказал он разведчикам. — Капитану Бадайену не следовало атаковать. Он должен был ехать вперед, согласно приказу, и оборонять последний мост. На вас вины нет. Если бы капитан остался в живых, я бы его повесил. Ступайте и подкрепитесь.
Солдаты, недоверчиво поморгав, низко поклонились и быстро попятились вон. Анхарат почувствовал облегчение собравшихся в шатре офицеров — странные все-таки существа эти люди.
— Все свободны, — сказал он им, но они не шелохнулись. Они застыли, как статуи, и Анхарат услышал, как будто издали, нежный перезвон колокольчиков. У входа в шатер стоял Эмшарас в небесно-голубых одеждах, с голубым обручем на лбу. Это не было видением — Эмшарас явился сюда во плоти.
Анхарат, охваченный холодной яростью, стал собираться с силами, но Эмшарас сказал ему:
— Это неразумно, брат. Вся твоя сила понадобится тебе, чтобы завершить Заклятие.
— Зачем ты здесь? — спросил Анхарат, зная, что это правда.
— Чтобы примириться с тобой и спасти наш народ.
— Никогда между нами не будет мира. Ты предал нас, и я буду ненавидеть тебя, пока звезды не погаснут и вселенная не вернется во тьму.
— К тебе, Анхарат, я никогда не питал ненависти. И теперь не питаю. Я лишь прошу тебя, как просил когда-то, подумать о том, что ты делаешь. Иллогиры не могут одержать победу. Нас мало, а людей много, и достойный удивления человеческий разум становится все сильнее с каждым поколением. Того и гляди, они овладеют тайнами магии, и что тогда будет с нами? Что останется от нас, кроме страшных сказок? Это мы с тобой открыли врата, мы привели иллогиров в этот враждебный мир. Мы не убивали, когда были Ветрожителями, и не питались ужасом и смертью.
— И не знали удовольствий, кроме разве что духовных, — с презрительным смехом сказал Анхарат. — Не знали радости, Эмшарас.
— Не согласен с тобой. Мы видели рождение звезд и состязались с космическими ветрами. В этом была наша радость. Разве ты не видишь, что на этой планете мы чужие? Она во всем против нас. Ее воды обжигают нас, ее солнце пьет из нас силу. Она не дает нам никакой пищи, кроме людских страстей. В этом мире мы паразиты, ничего более.
Эмшарас ступил в шатер, глядя на застывших офицеров.
— У них не такие мечты, как у нас. Мы никогда не сможем жить среди них, и когда-нибудь они нас уничтожат.
— Это слабое, жалкое племя, — сказал Анхарат, медленно опуская руку к кинжалу у себя на поясе. Чтобы вонзить клинок в сердце предателя, магия не нужна. Пусть отправляется в Никуда следом за остальными.
— Я предлагаю нашему народу новый мир, — произнес Эмшарас.
— Назови мне источник своей силы, — тихо попросил Анхарат, охватив пальцами рукоять кинжала.
Эмшарас повернулся к нему лицом.
— Как это ты сам до сих пор не догадался? Все ключи у тебя в руках. Вспомни о том, как не сумел меня выследить, и о природе самого Великого Заклятия.
— Ты нашел место, где спрятаться, только и всего.
— Нет, Анхарат. Такого места не существует.
— Лжешь! Я же вижу, как ты стоишь передо мной, живой и здоровый.
— Ты прав. Этой ночью я открыл врата, чтобы прийти к тебе. Но что значит «этой ночью»? Чтобы ответить на это, нужно отодвинуться на четыре тысячи лет в прошлое. Я заключил союз с Тремя Королями, и завтра мы с тобой сразимся над полем битвы. Я одержу победу и приготовлюсь к Великому Заклятию. Если ты поможешь мне завершить его, иллогиры обретут свой собственный мир.
— Мне нужен этот мир и никакой другой! — вскричал Анхарат и бросился на брата с кинжалом, но Эмшарас уклонился и растаял в воздухе.
Бакилас сидел один в темноте. Иллогирам не нужен сон — магия, подкрепляемая пищей, поддерживает в них силы и ясность ума. В отдыхе нуждался не сам креакин, а его конь.
Говоря по правде, он не удивился, когда его братья потерпели поражение. Их поход был обречен с самого начала. Женщина права: то, что младенца охраняет потомок Эмшараса, не совпадение. Здесь чувствуется некий грандиозный замысел, недоступный Бакиласу.
Что же ему теперь делать? Куда податься?
Он встал и посмотрел с вершины холма на руины Лема. Он помнил то время, когда этот город светился в ночи, как алмаз, тысячами огней.
Он помнил также имена звезд и то время, когда навещал их, не имея формы. Зачем он согласился принять предложенную ему плоть?
Этот дар предложили иллогирам Анхарат и Эмшарас, два бога-близнеца. Их соединенная сила связала ветер с землей. Они первые оделись плотью. Эмшарас принял человеческий облик, Анхарат предпочел крылья. Креакины последовали их примеру.
Кто мог предугадать тогда, что этот дар несет в себе проклятие?
Солнечный свет причинял иллогирам боль, это верно, и вода была для них смертельна, но сколько удовольствий познали они взамен! И в запасе у них была вечность, чтобы наслаждаться.
Так было, пока Эмшарас их не предал.
Даже теперь, после четырех тысяч лет размышлений, Бакилас не мог понять, что руководило одним из близнецов и что с ним стало потом. Где мог бы спрятаться иллогир? Бакилас каждый миг чувствовал всех своих братьев, заключенных в Нигде. Эмшарас в свое время сиял ярче всех, и не обнаружить его было бы невозможно. Вот могучее, пульсирующее присутствие Анхарата — оно чувствуется за несколько миль. А будь Анхарат Ветрожителем, Бакилас почувствовал бы его через всю вселенную. Где же тогда скрывается Эмшарас?
Когда-нибудь эта тайна будет разгадана. В час, когда вселенной настанет конец и иллогиры умрут вместе с ней.
Смерть. Прекращение бытия. Бакилас содрогнулся от этой страшной мысли. Человеку никогда не понять, что такое истинный страх смерти. Он живет, постоянно видя ее впереди, и сознает ее неизбежность. Несколько быстролетных десятилетий — и его нет. Хуже того: каждое мгновение его краткого существования окрашено смертью. С каждым годом у него прибавляется морщин и убавляется сил. Кожа обвисает, кости сохнут, и наконец он, беззубый и слабоумный, сходит в могилу. Что может знать он о страхе бессмертных?
Из иллогиров же никто до сих пор не изведал смерти.
Бакилас помнил Пришествие Света, когда во мраке впервые зазвучала великая Песнь Вселенной. То было время открытий и гармонии, время содружества. То была жизнь. Тогда зародилось все сущее — звезды, и планеты, и океаны лавы, и великие водные моря.
Тогда они знали иные радости, радости познавания и осознания. Тогда не было ни боли, ни разочарований, ни трагедий. Все иллогиры наслаждались (или страдали?) полной безмятежностью. Лишь с возникновением плоти начались противоречия. Можно ли познать подлинную радость, не познав подлинного отчаяния? Такие вопросы встречались на каждом шагу, и потому иллогиры возжаждали формы.
Бакилас обнажил меч, тихо подошел к спящему коню и одним ударом обезглавил его. Вырезав сердце животного, он поднял его к ночному небу и призвал Анхарата.
Сердце вспыхнуло ярким пламенем, и голос Анхарата сказал:
— Ты хорошо сделал, что вызвал меня, брат. Эмшарас вернулся.
— Я его не чувствую,
— Тебе мешают его чары, однако он здесь и хочет воспрепятствовать свершению нашей судьбы.
— Но отчего? Ведь вы с ним близнецы и с самого начала времен были во всем едины.
— Единства больше не существует, — гневно отрезал Анхарат. — Я одержу над ним победу. Я зажму его дух в своей руке и буду терзать его до конца времен.
Бакилас молчал. Он ощутил в Анхарате радость, которой тот не испытывал с тех самых пор, как Эмшарас их предал. Он радовался возвращению брата. Как это странно! Бакиласу хорошо были знакомы боль и горе Анхарата. Ненависть его к Эмшарасу стала всепоглощающей. На протяжении веков он неустанно разыскивал своего брата, пуская в ход все известные ему чары. Его ненависть почти не уступала в силе прежней любви. Быть может, любовь и ненависть — в некотором смысле одно и то же, подумал вдруг Бакилас. Анхарата мучили обе. Без Эмшараса его существование утратило смысл — он и теперь мечтает лишь о том, чтобы зажать в руке дух своего брата. Ненависть и любовь, неотличимые друг от друга.
— Ступай в Лем и спрячься там, — сказал Анхарат, —пока не придет время нанести удар. Со смертью младенца сила моя возрастет многократно. Тогда я найду Эмшараса и сведу с ним счеты.
Наим Паллинес никогда не любил Антикаса Кариоса, но тщательно скрывал эту нелюбовь. Наим знал Кару с детства и был гостем на ее свадьбе. Он видел ее лучезарную радость и завидовал ее жениху — с такой любовью смотрела она на него, когда им связывали запястья во время брачного обряда.
Два дня спустя их обоих не стало: мужа убил кровопийца Антикас Кариос, Кара наложила на себя руки. Любовь — слишком драгоценное чувство, чтобы вот так, походя, расправляться с ним. После этой трагедии неприязнь Найма к Антикасу преобразилась в ненависть.
Тем не менее он как полковник королевских улан вынужден был подчиняться этому человеку, исполнять его приказы и отдавать ему честь. Найму все это давалось тяжело.
Но сегодня он, с помощью Истока и едущих позади полусотни солдат, намеревался положить конец как своей ненависти, так и ее предмету. Разведчики обнаружили беглецов менее чем в трех милях от Лема. Еще каких-нибудь полмили — и Наим их нагонит.
Он представлял себе, как они будут нахлестывать коней в последней отчаянной попытке избежать плена. Но могучие кони уланов без труда настигнут их усталых лошадей. Найму хотелось надеяться, что Антикас будет молить о пощаде, но даже в мечтах он сознавал, что этому не бывать. Антикас, при всех своих дурных качествах, человек отважный и скорее всего сам атакует преследователей.
Сам Наим как боец неплох, но и только. Надо будет держаться позади, когда начнется атака. Смерти он не боялся, но не хотел пропустить тот миг, когда Антикаса возьмут в плен.
С ним поравнялся его сержант Олион в трепещущем на ветру белом, забрызганном грязью плаще. Олион — превосходный наездник и хороший солдат, но с его неряшливостью никакие взыскания не могут сладить. Высокие бронзовые шлемы и парадные плащи должны придавать уланам лоск, но коренастый, плечистый, с вечно красным лицом Олион во всем этом просто смешон. К тому же на затылке у него опять вскочил чирей.
— Ребята не в духе, полковник, и мне это не нравится, — сказал сержант.
— Ты хочешь сказать, что пятьдесят человек боятся одного?
— Дело не в этом, полковник. Они бы даже не прочь поразмяться, но…
— Ладно, выкладывай, что у тебя на уме. Головы это тебе не будет стоить.
— Все может быть, полковник, — если вы понимаете, о чем я.
— Да, понимаю, — с отвердевшим лицом сказал Наим, — и поэтому лучше не говорить ничего. Поезжай вперед и посмотри, не видно ли их с холма.
— Слушаюсь. — Олион поскакал на юго-восток. Солдаты ехали за Наймом по двое в ряд, уперев концы копий в стремена. Сделав им знак двигаться тем же аллюром, полковник послал коня вслед за Олионом.
Остановившись на вершине подъема, он увидел вдали разрушенный город Лем. Когда-то он считался одним из величайших городов мира, но теперь превратился в обиталище призраков и воспоминаний. Громадные крепостные стены расшатались от землетрясений, и жители дальнего конца долины увозили камень для постройки своих домов. Северная стена напоминала ряд обломанных зубов.
Увидел Наим и всадников — по-прежнему в полумиле от себя. Он не различал их на таком расстоянии, но заметил, что кони у них устали, а до города еще довольно далеко. Солдаты догонят их через несколько минут.
— Говори скорее то, что хотел, а после исполним свой долг, — сказал Наим сержанту.
— Дело нечисто, полковник. Люди это знают, и я тоже знаю. Вы ведь знаете, что творилось в городе? Там погибли тысячи. Вот где нам следует быть. Зачем было вести целую армию в эту глушь, где и сражаться-то не с кем?
— Мы здесь, потому что нам так приказано, — ответил Наим, которому не терпелось захватить беглецов.
— А как же с провизией, полковник? Квартирмейстер говорит, провианта нам еле-еле хватит до Лема, а потом что? Нас даже на половинный рацион не переводили. Послезавтра трем тысячам солдат нечего будет есть. По мне, так это безумие.
— Знаешь, кто безумен, Олион? Солдат Маликады, ведущий крамольные речи. — Наим старался говорить убедительно, но это плохо у него получалось — он разделял беспокойство сержанта. — Послушай, — сказал он уже более мягко, — покончим сначала с этим делом и доставим пленников Маликаде. В нескольких милях отсюда мы видели олений след, и вы с ребятами сможете поохотиться. Поужинаем как следует хотя бы сегодня.
— Так точно, — с сомнением в голосе ответил сержант. Наим беспокойно оглянулся на приближающихся солдат.
— Как я понял, это еще не все? Давай скорее!
— Зачем королева убежала? Ведь Маликада ее кузен. Говорят, они всегда были добрыми родственниками. И почему такой важный офицер, как Антикас Кариос, помогает ей?
— Не знаю. Спросим самого Антикаса, когда возьмем его в плен.
Солдаты подтянулись, и Наим, вскинув руку, скомандовал:
— За мной!
Он скакал рысью по старой дороге, быстро сокращая расстояние между собой и беглецами. Рыжий парень, ехавший последним, оглянулся и пустил коня вскачь.
Началось! Наим выхватил саблю. Он уже видел Антикаса Кариоса, сидящего на громадном вороном коне. Найму показалось, что тот сейчас бросится в атаку, но Антикас оставался со своими, подгоняя их. Наим слегка придержал коня, позволив солдатам обогнать себя.
Седоголовый лучник, обернувшись назад, послал стрелу прямо в командира. Наим пригнулся, и сзади кто-то вскрикнул: стрела попала в плечо одному из кавалеристов.
Беглецов следовало схватить, пока они не добрались до руин, где можно укрыться. Наим знал, что долго они не продержатся, но погоня могла стоить ему новых потерь. Он всегда берег своих солдат, и они любили его за это, помимо прочих причин. Он не бросал их в необдуманные атаки, не искал дешевой славы. Как хороший солдат, он всегда обдумывал свои действия.
Расстояние сокращалось. Антикас Кариос схватил за повод другую лошадь, на которой сидела женщина в синем платье. С некоторым удивлением Наим узнал королеву. Прежде он видел ее только в шелках и бархате, и она казалась ему богиней. Теперь это была просто женщина на загнанной лошади.
Их разделяло каких-нибудь сорок ярдов. Антикас не успеет спрятаться — его схватят, не доезжая до города.
Один из солдат подал предупреждающий возглас, и Наим быстро увидел причину.
Из руин выходили вооруженные люди и строились боевым порядком перед давно выломанными воротами. Дренайские солдаты в закрытых шлемах и длинных красных плащах. Их были сотни, и они занимали места в строю с привычной сноровкой ветеранов. Наим не верил собственным глазам.
Как это возможно? Ведь дренайская армия разбита!
Он сообразил, что несется прямо на них, натянул повод и поднял руку. Солдаты вокруг него тоже придержали коней.
Дренаи расступились перед беглецами, пропуская их в город.
Наим приказал своим людям ждать и медленно двинулся вперед.
— Где ваш командир? — крикнул он. Дренаи молчали.
Их не меньше тысячи, прикинул он. Непостижимо!
Строй раздался снова, и к Найму вышел высокий, худой старик.
Оторопевший Наим смотрел в холодные глаза Белого Волка.
Въехав в город, Коналин тут же соскочил с коня и вскарабкался на полуразрушенную стену. Вышедшие навстречу им солдаты казались очень грозными в своих бронзовых латах, закрытых шлемах и красных плащах. Они твердо держали свои копья, и их щиты стеной отгораживали Коналина от тех, кто пытался убить его. Впервые за свою молодую жизнь он почувствовал себя в полной безопасности. Никакая сила на земле не могла преодолеть эту живую стену. Ему хотелось прыгать, плясать и кричать что-нибудь обидное вентрийским кавалеристам. Жалкий же у них теперь вид! Коналин поднял голову к синему небу, и прохладный ветер овеял его лицо.
Он в безопасности, и мир прекрасен.
Фарис взобралась к нему, и он сказал, взяв ее за руку:
— Погляди на них! Разве это не самые лучшие солдаты на свете?
— Да, но откуда они взялись? И что здесь делают?
— Не все ли равно? Мы будем жить, Фарис, и у нас будет свой дом в Дренане.
Старый генерал говорил что-то вентрийскому командиру. Коналин напряг слух, но так ничего и не услышал.
Наим, спешившись, подошел к Банелиону и уважительно поклонился ему. Тот ответил коротким кивком.
— Принц Маликада поручил нам вернуть королеву во дворец. С вами, генерал, мы не ссорились.
— Королева и ее сын отправятся со мной в Дренан, где они будут в безопасности.
— В безопасности? Вы думаете, я чем-то угрожаю ей?
— О вас я не думаю вовсе, — бросил старик. — Маликада — или существо, живущее в нем, — хочет убить младенца. Я твердо это знаю и намерен этому помешать.
Его слова поразили Найма, но, по размышлении, не так уж и удивили. Если Маликада хочет занять трон, он, разумеется, позаботится об устранении всех своих соперников.
— Предположим, генерал, что вы правы. Но у вас здесь, по моей оценке, меньше тысячи человек и нет кавалерии. В половине дневного перехода к северу от нас находится вентрийская армия, где втрое больше солдат. Вы сами воспитали нас, генерал, и не сможете одержать победу.
Банелион улыбнулся, и молодого человека пробрало холодом.
— Я с интересом наблюдал за вашей карьерой, Наим Паллинес. Вы способный, отважный, дисциплинированный офицер. Останься я командующим, я позаботился бы о вашем повышении. Тем не менее вы заблуждаетесь. Солдаты сражаются хорошо тогда, когда им есть за что сражаться, когда они верят в свое дело. В таких случаях численное преимущество значит не так уж много. Верите ли вы в свое дело, Наим? Верите ли, что армия способна сражаться за то, чтобы зарезать ребенка?
— Я верю в свой долг, генерал.
— Тогда возвратитесь к чудовищу и умрите за него. Не обманывайтесь, Наим: командует вами не Маликада. Маликада мертв, и повелитель демонов завладел его телом.
— При всем уважении, генерал, вы вряд ли можете ожидать, что я поверю в это.
Белый Волк пожал плечами.
Наим еще раз поклонился и вернулся к своему коню.
— Армия будет здесь на закате, генерал. Надеюсь, что вы передумаете. — Он сел на коня и повел своих людей обратно на север.
Белый Волк, проводив его взглядом, скомандовал отбой. Солдаты, сложив щиты и копья, поснимали шлемы, и Коналину на стене стало тошно от страха.
Старики! Они все старики, седые и лысые. На месте непобедимого войска вдруг оказалась толпа ревматиков, которые с осторожностью усаживались на землю. Коналин чувствовал себя так, будто его предали.
— Что с тобой? — потянулась к нему Фарис.
Он не ответил ей — не мог ответить. Чувства переполняли его. Он слез, взял своего коня под уздцы и повел в развалины. Только одно здание осталось почти нетронутым — громадина из белого мрамора — и все другие лошади уже стояли там. Выщербленные ступени вели к огромной арке входа. Коналин вошел и увидел над собой обширный, местами обвалившийся купол. Битый камень усеивал то, что осталось от мозаичного пола. У дальней стены валялись поломанные скамьи. Свет лился в высокие закругленные окна, где еще сохранились осколки цветных стекол.
Спутники Коналина сидели в дальнем конце зала, на восьмиугольном помосте. Кебра, увидев его, улыбнулся. Коналин подошел к нему и сказал с горечью:
— Они все старики.
— Это наши товарищи, и почти все они моложе Зубра.
— Твой Зубр — мертвец, — отрезал Коналин и тут же пожалел о своих словах. — Прости, я не хотел. Просто, они казались такими сильными, когда мы их увидели.
— Они и есть сильные. А командует ими Белый Волк, не проигравший ни одного сражения.
— Надо ехать дальше. Пусть старики бьются, если охота.
— Последний бой состоится здесь, Кон, в этих развалинах. Дальше я не побегу.
Коналин, сгорбившись, сел рядом с Кеброй.
— Не надо мне было вообще ехать с вами.
— Я рад, что ты поехал. Я многому у тебя научился.
— Ну да? Чему это, хотел бы я знать?
— Я часто думал, каково это — иметь сына, — с грустной улыбкой сказал Кебра. — Мальчика, которым я мог бы гордиться, который рос бы и становился мужчиной у меня на глазах. Благодаря тебе я узнал, что это такое. Ты совершенно прав: тебе незачем тут оставаться. Бери Фарис, Суфию, бери еды на дорогу и отправляйся в холмы. Если поедете на запад, то в конце концов доберетесь до моря. Я дам тебе денег. Их не так много, но они тебе пригодятся.
Мысль об отъезде, точно свежий ветер после грозы, прогнала гнев и страх Коналина. Да, они с Фарис могут спастись, но этого ему почему-то мало.
— Может, и ты поедешь с нами? Один человек разницы не сделает.
— Здесь мои друзья. Мужчина не бросает своих друзей в час опасности.
— Ты хочешь сказать, что я не мужчина?
— Нет-нет! Мне жаль, что ты так меня понял. Из тебя выйдет настоящий мужчина, но ты совсем еще юн, и война — это не для… — Кебра хотел сказать «не для детей», но увидел, что в этом мальчике уже готов родиться мужчина, и сбился. — Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, Кон.
— А я не хочу, чтобы что-то случилось с тобой. Я, пожалуй, останусь.
Кебра, откашлявшись, протянул ему руку, и смущенный Коналин крепко пожал ее.
— Я горжусь тобой, — сказал Кебра.
После этого они замолчали, и Коналин стал разглядывать огромный зал, в котором они сидели.
— Что это за место? — спросил он.
— Не знаю. Похоже на храм, как по-твоему?
— Я в них сроду не бывал.
Тем временем Суфия, сидевшая рядом на полу, протерла его своим обтрепанным рукавом и радостно воскликнула:
— Тут картинки есть!
— Они называются мозаикой, — объяснила Ульменета, став на колени подле нее, — и складываются из множества разноцветных камешков.
— Иди посмотри! — сказала Суфия Коналину, и он спустился к ней. Теперь уже нельзя было сказать, какой была первоначальная картина: часть ее пострадала от свалившихся с потолка камней, все прочее скрывала вековая пыль. Виден был только кусочек чего-то голубого с красным мазком — то ли цветок, то ли клочок неба.
— Красиво, — сказал Коналин девчушке.
— Я сейчас все расчищу, — с детской самонадеянностью сказала она и принялась за дело.
— Тебе на это несколько недель понадобится, — заметил Коналин.
— Ага, — согласилась она, протерла еще кусочек пола и села. — Я есть хочу.
Коналин взял ее на руки и поцеловал в щеку.
— Тогда пошли поищем чего-нибудь съестного. — Он посадил ее на плечи и вышел наружу.
Фарис сидела на ступенях. Внизу стояли в ряд повозки и горели костры.
Пожилой солдат со шрамом через все лицо и черной нашлепкой на глазу подозвал детей к себе.
— Поешьте-ка горяченького, вам в самый раз будет. —Он взял с длинного стола на козлах три оловянные миски и налил в них похлебки из огромного черного котла. — Берите ложки, только потом принесите их обратно вместе с посудой — и я вам дам медовых коврижек.
Коналин поблагодарил его. Суп, густой и наваристый, показался пареньку немного пересоленным, но он сильно проголодался и мигом очистил миску. Повар, не став дожидаться, когда они вернут посуду, принес им коврижки. Суфия схватила сразу две и опасливо посмотрела на Коналина, но порицания с его стороны не встретила и принялась их уплетать.
— Зачем вы пришли сюда? — спросил Коналин солдата.
— Белый Волк нас привел.
— Это понятно, но зачем?
— Он не сказал. Только предложил по двадцать золотых каждому. Сказал, что здесь, возможно, будет сражение.
— Оно точно будет.
— Вот и хорошо — не напрасно, значит, такой крюк дали. — Повар забрал миски и ложки, и скоро к котлам потянулись другие солдаты. Они, похоже, нисколько не тревожились и охотно заговаривали с детьми. Это сбивало Коналина с толку.
— По-моему, им просто не терпится подраться, — сказал он Фарис. — Не понимаю я этого.
— Такое уж у них ремесло. Знаешь, королеве тоже надо отнести поесть.
— Можно я отнесу? — спросила Суфия.
— Конечно, можно, малютка.
— Я ничего не пролью. Ни капельки.
Аксиана смотрела, как четверо солдат ставят в храме палатку для Банелиона. Они подмели внутри пол, застелили его войлоком, потом внесли походную койку, складные холщовые стулья и стол. На нее они не обращали никакого внимания, словно ее тут и не было. Пока они работали, вернулись дети. Маленькая Суфия принесла миску с похлебкой. Аксиана с улыбкой поблагодарила ее, отвернулась от солдат и стала есть.
Антикас Кариос и Кебра сидели чуть поодаль, рядом со спящим Негустой. Его раны заживали, но слабость не проходила, и это беспокоило всех.
Когда королева поела, в храм вошел худощавый, одетый в доспехи Банелион. Следом двое солдат несли деревянный сундук. Подойдя к Аксиане, Белый Волк низко поклонился ей.
— Рад видеть ваше величество в безопасности. Моя палатка в вашем распоряжении, и я взял на себя смелость принести для вас смену одежды. — Он раскрыл поставленный на помост сундук — сверху в нем лежало платье из небесно-голубого шелка. — В дамских уборах я плохо смыслю, ваше величество, но это я позаимствовал у одной знатной госпожи из Мараина. Городок этот мал, и выбирать там особенно не из чего.
— Вы очень добры, сударь. Благодарю вас. — Ульменета взяла у нее спящего сына, и Аксиана погладила мягкий шелк. Только теперь она заметила, какие грязные у нее руки, и впервые за много дней испытала смущение.
— Позади палатки есть купальня, где бьет родник, — сказал Банелион. — Мои люди развели там огонь и нагрели воды. Не угодно ли вашему величеству освежиться, и вашей служанке тоже? У меня есть немного душистого масла, чтобы добавить в воду.
Еще один солдат принес грубо сколоченную колыбель с маленьким тюфячком и поставил ее рядом с королевой.
— Наспех делал, госпожа, уж не взыщите, — сказал он с поклоном.
Ульменета положила мальчика в колыбель, не нарушив его крепкого сна. Эта неожиданная забота тронула Аксиану почти до слез.
— Спасибо. Большое спасибо, — сказала она солдату. Он покраснел до ушей и попятился прочь.
Белый Волк задумчиво посмотрел на малыша и сказал:
— Там, на дне сундука, есть вещички и для него.
— Вы подумали обо всем. Я очень, очень признательна вам. Но скажите, как вы оказались здесь в нужный день и час? Ведь отсюда далеко до моря.
— Сначала мне явился во сне Калижкан, затем вот эта дама. — Банелион взглянул на Ульменету. — Она рассказала мне об опасности, грозящей вашему сыну, и попросила привести моих солдат в этот город. Я охотно исполнил ее просьбу — и, если то будет в силах человеческих, доставлю вас в Дренан.
Аксиана помолчала, собираясь с мыслями. Последние дни она была как соломинка на ветру, которую носит туда-сюда по воле случая. В этой глуши она перестала быть королевой, а рожала на голой земле, как простая крестьянка. Но сейчас ей предстояло принять решение. По-прежнему ли она королева? И какой должна быть судьба ее сына, если он будет жив? Глядя в светлые глаза Белого Волка, она видела там силу и железную волю, благодаря которым Сканда одержал столько побед.
— А если я не захочу ехать в Дренан? — сказала она наконец.
— Там для вас будет безопаснее всего.
— Вы присягнули на верность Сканде. Признаете ли вы сына Сканды его законным наследником?
— Признаю, ваше величество.
— Тогда я как королева-мать спрашиваю вас снова: что, если я не захочу ехать в Дренан?
Она понимала, как труден этот вопрос. Возобновление войны между двумя их странами более чем вероятно. Если Аксиана останется в Вентрии, дренаи скорее всего заявят о своей независимости. Если уедет в Дренан, вентрийцы найдут себе другого императора, а у дренаев появится законный повод для нового вторжения в Венгрию. Аксиана выдерживала железный взгляд Банелиона, не мигая, и он улыбнулся.
— В таком случае я провожу ваше величество туда, куда вы пожелаете. Вы не заложница моя и не пленница. Я ваш слуга и исполню любое ваше приказание.
— Я подумаю над тем, что вы сказали, генерал, — встав, произнесла Аксиана. — Но сначала я хочу выкупаться и снять с себя дорожное платье. — Генерал поклонился, и один из солдат по его знаку повел королеву с Ульменетой в купальню.
Антикас и Кебра встали, когда Банелион подошел к ним. Генерал, холодно взглянув на Антикаса, опустился на колени рядом с Негустой. Он взял раненого за руку, и Ногуста открыл глаза.
— Видно, мне на роду написано тебя спасать, мальчуган.