Город Брежнев Идиатуллин Шамиль
– Довыделывался, с-сопляк? Великолепная, блядь, пятерка и в рот. Ты у меня кровью срать будешь, зубами закусывать. Ты серьезно думаешь, что самый крутой и умный, да? Да у меня тут уркаганы синие петь учатся через десять минут, а уж щенки типа тебя, это самое, хором исполняют. И имей в виду, что я это слабенько и любя. И ты сейчас жопу свою поднимешь и быстренько мне расскажешь, с кем был и кто… Товарищ капитан!
Я с трудом повернулся на звук мягко прикрытой двери и быстро проморгался, чтобы смахнуть слезы с ресниц. Все равно все было размазанным и горьким, как сквозь смоченный бензином полиэтилен, но толстую фигуру я разглядел – и мрачно обрадовался. Сейчас он этому гаду устроит за рукоприкладство. Как вовремя-то вошел.
– Ильин, у тебя уборщица новая, что ли? Что ж ты тряпку ей нормальную… Вообще, смотри, эксплуатация детского труда не поощряется.
– Да не, Виктор Гарифович, это не уборщица, это такой правильный пацан из семнадцатого, своих не сдает вообще.
– Ух ты, молодец. Давно не сдает?
– Да минут двадцать уже.
– Серьезно, – сказал капитан с уважением, подошел ко мне и шаркнул подошвой по полу, будто для замаха; я дернулся, пытаясь прикрыть голову.
Капитан не пнул, а чуть нагнулся и участливо заговорил:
– Сынок, ты чего тут прилег-то? Болит, да, аж скрючило чего-то? Съел чего-то не то, вот и скрючило. То есть ты поосторожнее, в рот что попало не бери. Ты ж правильный пацан. У нас тут все правильные. Неправильные дома сидят. А правильные вот тут поют как петухи. И в рот берут. Знаешь, что такое петухи? Можем объяснить. Александр Петрович, у нас эти орлы сидят еще? Вот. Значит, юноша, слушай. Если петь не начнешь, отправим тебя на ночь в предзак, там такие орлы сидят – один, значит, по сто семнадцатой идет, второй – вообще сто двадцать первая. Знаешь, что такое мужеложство? Есть шанс узнать. Хочешь?
Меня затрясло, я старался не плакать – хотя слезы текли сами. Не от страха. Не от боли уже. От обиды, облома и всеобщего предательства.
Весь мир меня предал. Друзья сунули в мордобой и убежали, выучка Витальтолича не помогла, доблесть на допросе губила по-черному, а милиция не берегла, а добивала.
Как тот котенок из «Юного литейщика», который в туалетное очко упал. Лежу теперь весь в говне, а дядьки вокруг брезгливо, с жалостью даже прикидывают, как утопить половчее.
– Ну, потек, – сказал капитан с удовольствием. – Ильин, то есть сэкономил я тебе вечерок, зови сержанта, наверное, набело записывать…
– Простите, мне сказали, капитан Хамадишин здесь… Артур? Ты чего на полу?
– Так, гражданин, куда без стука? Вышли отсюда немедленно! – скомандовал капитан, оборачиваясь к двери, в которой стояла знакомая фигура.
– Витальтолич! – каркнул я дерганым голосом – так, что горлу и вискам больно стало.
– Артур, все нормально уже, – сказал Витальтолич, медленно входя в кабинет. Он опять был причесанным и в темном костюме под серым пальто. – Все уже кончилось, сейчас домой пойдем. Садись на стул.
Я завозился, подтягивая к себе стул, а капитан устало спросил:
– В-вы куда без вызова-то, молодой человек?
– А я по вызову, к вам. Соловьев с чугунолитейного, я вам звонил насчет повестки.
– Слышь, тебе что сказали… – начал Ильин, угрожающе двинувшись к Витальтоличу, и я застыл, поняв, что лейтенант сейчас ляжет, может навсегда, потому что Витальтолич уронил рассеянный взгляд ему на квадрат локтей-колен, как учил делать перед атакой. Но капитан сказал:
– Ильин, отставить. Соловьев, вам же на завтра… А, то есть вы в командировку завтра, вы звонили. Ладно, выйдите на минутку, мы тут закончим.
– Виталий Анатольевич, – прошептал я, и он на миг сжал кулаки, потерпи, мол, а ментам сказал:
– Встречное предложение: переговорим в коридоре. Мальчик тут посидит, в себя придет.
– Я сказал… – начал капитан, но Витальтолич перебил:
– Или я могу «скорую» сюда вызвать, мальчику явно помощь нужна. Или не «скорую» могу, а Пал Никанорычу позвонить, он сказал, в любое время.
Капитан сделал приглашающий жест и сказал:
– Ильин, за мной. Пойдем-пойдем, молодой человек.
Лейтенант посмотрел на меня и сказал: «Артур, значит», но послушался. Они вышли, плотно прикрыв дверь. Я, подышав, вытер, как мог, слезы, уцепился за стул и встал. Ноги вроде держали.
Я постоял, прислушиваясь. Витальтолич что-то говорил в коридоре – негромко и равномерно, так, что доносились совсем отдельные слова, типа «райком», «партийный контроль» и «отец», конечно. Отцом пугает, как будто им можно кого-то напугать. Он сам всего боится, подумал я, огляделся и харкнул на лист с моими данными и, видимо, показаниями. Хорошо попал. Еще сморкнуться или поссать можно, но сил не было.
А вот они сейчас не испугаются отца, райкома и Витальтолича, дадут ему по шее и придут меня обратно утаптывать, а потом в камеру, к зэкам и пидарасам, внезапно сообразил я. Не. Не пойду.
Руки-ноги были ватными, поэтому я взялся за спинку стула, к счастью не приколоченного к полу, как в кино, и дольно прочного, не деревянного, а из стальных или там алюминиевых трубок, ножкой в глаз въехать – дырка будет.
Дверь распахнулась, я приподнял стул и с грохотком его выронил. Витальтолич вошел в кабинетик, обнял меня за плечо и сказал:
– Пошли.
Я визгливо выдохнул, вдохнул и на этом вдохе пошел: мимо распахнутой двери, мрачно смотревшего в сторону Ильина, ласково улыбавшегося Хамадишина, мимо скучных стен под жужжащими лампами, сержанта за мутным стеклом, двери – в шелестящий холод, темную свежесть и яркие огни под ногами.
Я выдохнул, вдохнул снова, сказал:
– Витальтолич.
И заревел.
Я ревел и бормотал про махаловку, про топорик, про Иванушкина, про Ильина, про то, как все лезут с палками и ножом на безоружного, а менты бьют лежачего и отбирают чужую тетрадку, которую мне надо отдавать, и какие все падлы, твари, гады. Витальтолич скупо что-то отвечал – не успокаивал, а коротко говорил: не все падлы, тетрадку я тебе свою отдам, палку надо отбирать, а от ножа бежать, с Иванушкиным и без нас разберутся, видимо, а Ильин – ну, сука, но дело на тебя не заведут, или как там называется, и родителям не сообщат, а насчет топорика – дебилы вы, могли и себе, и куче народу не руки-ноги перерубить, а жизнь всю на хрен, ну все-все, все кончилось, сейчас морду помоем, бадягой смажемся и домой. Скажешь, как бы на тренировку ходил, там помяли с непривычки, отоспишься – и завтра как сон дурной забудешь все.
Я благодарно кивал, потому что это и впрямь был вариант, про тренировку, но знал, что не забуду ничего, а Витальтолич велел подобрать уже сопли и говорил, что и хорошо, раз не забудешь, – помнить надо и думать башкой, Вафин, надо, сколько раз говорил.
Я подобрал сопли, вытер морду рукавом так, что чуть нос и веки не содрал, и огляделся. Мы уже удалились от здания УВД на полтора комплекса и подходили к рабочим общагам, где вроде бы и жил Витальтолич. Совсем стемнело, дождь вылился и утек в канализацию, осталось черное небо со звездами без луны и ветер вдоль пустого проспекта. Хорошо было, если подумать.
Я подумал, поежился, улыбнулся и сказал:
– Я убью его.
Голос вроде больше не дрожал, хоть и был тоньше нужного – особенно для таких слов.
– Лейтенанта? – спросил Витальтолич с иронией.
Я подумал и сказал:
– Не, лейтенант козел просто. Капитана. Он фашист.
Я уставился на Витальтолича, готовясь спорить и объяснять.
Но Витальтолич не спорил и не просил объяснений. Он просто смотрел на меня.
Потом сказал:
– Это ты всегда успеешь. Пошли морду мыть.
Часть пятая
Октябрь. Огнеупорное сопротивление
1. Тяните резину
Что день пропал, выяснилось быстро. Начался как обычно: обход цехов, летучка, планерка у директора, – а потом пропал. Да не один, а с Кишуниным.
С Кишуниным давно пора было решать, например после сентябрьского запоя. Но запои были не очень частыми, бюллетени – такими, что не придерешься, а сам Кишунин, отбюллетенив, впахивал за троих. И вообще был незаменимым специалистом. В смысле, хорошим, и в смысле, замены ему не было.
А теперь его самого не было, и обнаружилось это в самый неподходящий момент, когда Вазыху срочно потребовалась сводка по пикам энергопотребления обоих заводов за текущий квартал, отдельно для корпусов чугунного, стального и цветного литья. Было у него ощущение, что ТЭЦ мухлюет с цифрами отгрузки, а ГЭС этим радостно пользуется. Тут и выяснилось, что Николай Петрович приболел.
– Опять? – свирепо спросил Вазых.
Марданов, зам Кишунина, неубедительно заблеял, и Вазых швырнул трубку.
Немедленно затрещал второй телефон, синий, общекамазовский. Вазых Насихыча срочно приглашали на совещание, которое главный инженер проводил на автосборочном. Тут и стало понятно, что день пропал. От совещания не отбрыкаться, коли лично позвонили. Убьется там часа два. Плюс дорога: до автосборочного добираться полчаса – на своей машине быстрее, но своей машины так и не было, а Виталия выпросила дирекция ЧЛЗ – все шофера в разъезде, а сегодня надо было встретить самолет с какими-то резинками из Штатов. То есть из Москвы, конечно, но Штаты в безумной по-киношному истории были задействованы напрямую – Кошара принялся рассказывать, но у Вазыха не было времени слушать, он сказал: «Да-да-да, забирай» – и убежал на третью подстанцию. Так что Виталий с утра умчался в Бегишево, а Вазых отправился на совещание на вахтовом автобусе вместе с остальными персонально приглашенными.
Приглашали, оказывается, поголовно, автобус тормозил возле каждого АБК, так что участку точных отливок пришлось стоять в проходе – Тарханов, правда, норовил сесть кому-нибудь на коленки и ржал на весь салон.
Совещание вышло не бестолковым, а обескураживающим. Технический сразу огорошил:
– Так, товарищи, прошу прощения, что всех сдернул, можно сказать, с живого дела. Два срочных момента, нужно ваше внимание и содействие. Значит, во-первых, санкции. Про «Ингерсолл Рэнд» все знают, движки третий год без их запчастей и инструментов корячатся. Комиссия конгресса запретила, ну, помните. Теперь, значит, это коснется вообще всех. Официальное уведомление будет позже, но министерству по его каналам уже сказали, а оно нам: Рейган запретил любые поставки в Союз всем американским компаниям.
– И «Свинделлу»? – напряженно спросил Кошара.
– И «Свинделлу», и «Сикэсту», и «Клеверленду», и «Пэнгборну», и «Холкрофту», – мрачно перечислил технический. – Литейка, кузница, прессово-рамный, автосборочный – все, в общем, остаются без запчастей и комплектующих. Эмбарго полное, мать его.
Тарханов выругался вслух, остальные чуть потише. Кошара, оглядевшись, спросил:
– То есть с манжетами это не просто перебой был?
Технический кивнул и предложил:
– Иван Яковлевич, вы расскажите всем, чтобы, значит, понимали, в каких условиях работаем и в каких дальше работать придется.
Выходит, судьба, подумал Вазых. Кошара встал и, нервно усмехаясь, рассказал, что месяц назад компания Swindell Dressler, поставившая практически все литейные линии КамАЗа, – вернее, Pullman Swindell, как она называется после перекупок с переименованиями, – не прислала очередную партию расходных материалов, в том числе резиновые манжеты для манипуляторов электродуговых печей. На телексы и звонки представительство компании отвечало невнятно, головная контора глухо молчала, потом вдруг сообщила, что манжет для Европы и СССР нет, какие-то перебои с огнеупорной резиной, так что самим, мол, еле хватает. Выписывайте, говорят, штраф, согласны. А какой штраф, если у нас литейка вся через три дня встанет, а за нею и главный конвейер?
– А в Союзе никто, что ли, такую резину не делает, Баковка там? – под легкий смешок поинтересовался Федоров, сидевший по левую руку от начальника.
– Ну, если баковское РТИ номер два в несколько слоев натянуть… – обрадованно начал Тарханов.
– Никто, – отрезал Кошара. – Ни в Союзе, ни в мире. И сегодня, между прочим, последний день работы с манжетами, которые остались.
– Так, – сказал Федоров, перестав улыбаться. – Вы встаете, что ли?
– Если мы встаем, то все встают, – напомнил Кошара. – Не-не, спасибо генеральному, он вышел на Москву, смог объяснить ситуацию, и там все решили. Юрия Жукова знаете, который политический обозреватель? «Девятая студия», да. В общем, он ночью из Нью-Йорка в Москву прилетел.
– И что? – спросил кто-то, не выдержав. – На гонорары купил самолет резинок?
– Да нет, ему к трапу дипломат привезли. Вот и…
– Кто привез? – влез Тарханов.
– Ну вот привезли. Наши. Не знаю кто, и откуда тоже… В общем, – Кошара взглянул на часы, – манжеты уже на литейку подвезли или сию минуту подвозят.
Он поймал взгляд Вазыха и кивнул. Ну ладно хоть так, подумал Вазых. Все равно стало приятно, как всегда бывало, когда он, на полмига застыв посреди постоянной обрывающей уши гонки, вдруг остро понимал, какими большими делами помогает незаметно для себя ворочать.
– Дипломат? – переспросил технический настороженно. – А это… Надолго его хватит-то?
– На квартал точно. А вот с остальным что делать, если кругом эмбарго? Огнеупоры-то в дипломате не привезешь.
– В общем, есть о чем подумать, – сказал технический. – Все знают, что мы сложа руки, значит, не сидели, только за последние пять лет сколько – семь, девять? – заводов полностью под нас перестроились. И по огнеупорам в том числе – Саткинский завод…
– Под «ультра-хай-пауэр» Сатка футеровку не дает, – вставил Кошара.
– Этого вы, Иван Яковлевич, могли бы не говорить, я, значит, помню, во сне даже. Но три года назад Сатка и спеченные огнеупоры прямой связки не давала, не знала, что такое. А теперь, спасибо, значит, нам, и Свердловску с Днепропетровском, знает, и дает, и набивные массы дает, и торкрет-массы. С «ультра-хай» тоже справимся. Просто взяться нужно. Вот поэтому прошу все подразделения в двухдневный срок определиться с проблемными направлениями импорта, согласовать между собой возможные перепады и, значит, возможности взаимопомощи. И к среде докладные мне на стол, пожалуйста. Будем формировать задание службам снабжения, искать варианты производства в Союзе, в крайнем случае в соцстранах. Министерство и ЦК обеспечат режим максимального, вы понимаете.
– А качество американское кто обеспечит? – поинтересовался лысоватый гномик, кажется, из НТЦ. – От армян там, венгров или сызранского завода средненького машиностроения?
– Вы, – серьезно сказал технический. – Больше никто. Сызранский завод может стараться, а может, значит, ныть, что ему этот наш КамАЗ не сдался вообще. Но если этот завод, если армяне, венгры, болгары, украинцы вам качество не обеспечат, не знаю там, американское или японское, но чтобы конвейер не вставал, чтобы «КамАЗы» ходили, и здесь, на народно-хозяйственных, значит, стройках, и в горах, в чрезвычайных условиях, вы понимаете… то никто и не обеспечит. А добиваться, чтоб было качество, вы должны. Ваши представители. Езжайте в Сызрань, селитесь там, живите на заводе, у генерального на столе ночуйте – и пусть осваивает наш заказ, и пусть делает так, как надо, а не так, как хочет, значит, умеет или привык. Полномочия у вас будут, остальное – ваша обязанность. Добивайтесь.
– Прелестно, – сказал гномик.
Технический развел руками и сказал:
– А вы как хотели? Сейчас не семьдесят третий год, и больше семьдесят третьего не будет. Министр к нам больше каждую субботу не приезжает, «сотого» приказа нового не будет, чтобы вся страна под козырек, валютных дождей тоже. И Госплан нам как утверждает показатели себестоимости на пятнадцать-двадцать процентов ниже, чем на любом другом предприятии автопрома, так и будет, раз уж в нас вся страна столько вложила. И пятьсот фирм со всего мира сюда больше не приедут, в глаза нам заглядывать, коньяки и, значит, женам висюльки дарить не будут. Все, кончилось это время и больше не вернется. Про разрядку там, сосуществование двух систем, девочку Саманту забудьте. «Першинги» уже у наших границ, товарищи, спутники с лазерами вон там. Они нас, значит, всерьез душить начали и не бросят. Лучше не будет, хуже – возможно. Так что кончаем мечтать про мирное сосуществование и экономическую взаимопомощь. Надежда только на себя и на свои силы.
Технический оглядел притихший зал, подумал и добавил:
– Я про производство сейчас. Хотя… Ладно. Второй, значит, вопрос у нас – энергообеспеченность.
Публика завозилась, а технический все в том же напористом стиле повелел в течение тех же двух дней подготовить отчеты о средних и пиковых значениях потребления по заводам, корпусам и цехам за последний год, а заодно – план-прогноз на следующий год.
Ах же ты Кишунин, с тоской подумал Вазых, соображая, как и откуда выковыривать данные корпусов цветного и точного литья, которые Кишунин помнил наизусть – в те дни, конечно, когда имя свое помнил, – а больше не помнил никто. Придется все тетради поднимать, решил Вазых, и только тут сообразил, к чему, собственно, ведет технический, и задрал руку. Технический кивнул ему, довел до почти слышимой точки фразу про отдельный учет тепло– и водоснабжения и сказал:
– Пожалуйста, Вазых Насихович.
Вазых, неловко шаркнув стулом, встал и спросил:
– Я прошу прощения – я правильно понимаю, что нам будут вводить фондирование и лимиты потребления?
– Значит, пока об этом речь не идет, но ситуация меняется быстро, надо быть готовыми.
– Нам – лимиты потребления? – уточнил Вазых. – Литейке? Ну-ну.
Народ зашушукался. Технический смотрел на Вазыха с недобрым ожиданием. Федоров, кажется, тоже. Это, наверное, была подсказка – полагается смутиться. Но смущаться Вазых вообще не любил, а в данном случае просто смысла не видел. Он спросил:
– А они вообще помнят, что у нас все печи электродуговые, которые энергию жрут, как город Рязань примерно, и что это не мы так придумали, без доменки обойтись, а было решение ЦК и Совмина? А теперь, значит, лимиты вводятся. И мы что должны – печи выводить? А план нам тоже под лимиты подрежут? Нет ведь, наверное?
– Значит, Вазых Насихович, во-первых, предлагаю поспокойней. Второе: о подрезании речи не идет, плана тем более. План – это святое, мы перед съездом за него отвечаем. И какое, значит, подрезание? Мы, напомню, до плановой мощности так и не дошли еще, сто двадцать тысяч большегрузов в год делаем, а надо сто пятьдесят. Так, товарищи, прошу внимания. Но кто же знал, что и промзона так разрастется. И город. У нас полмиллиона народу в Челнах… в Брежневе живет. Пятьсот тысяч! А десять лет назад, если кто забыл, пятьдесят тысяч было!
– Всё так, главное, неожиданно случилось, – отметил Тарханов.
– Ром, кончай, – попросил технический. – Жизнь, значит, опережает планы. Чего бурчать, делается же многое. Завод работает, мы тут вроде при свете и в тепле, город тоже не бедствует. ТЭЦ усиливаем, в прошлом году три новые водогрейки запустили, три! Через год два энергокотла добавим, а там ГЭС на плановую мощность выйдет. Ну и АЭС еще не будем забывать, к девяностому году запустится. Мы такую махину в чистом поле за три года соорудили, мы все, каждый, кто, значит, тут присутствует, а теперь из-за ерунды ноем. Вазых Насихович, у вас все? Нет? Только давайте конструктивно, пожалуйста.
– Давайте конструктивно. У меня такое конструктивное предложение: литейку не трогать. Как минимум чугунолитейный, конкретно КСКЧ. Это вот самое конструктивное будет.
Технический кивнул:
– Хорошо. Я думаю, у всех товарищей аналогичное пожелание по поводу их подразделений, да? И мы сейчас, значит, с этими пожеланиями разойдемся, дерзкие и бесстрашные все такие, а потом, когда морозы ударят, все обесточится к ебеням, ТЭЦ ляжет, ГЭС не успеет, и мы будем, задравши штаны, бегать, вопить и выбирать, то ли бежать детей замерзающих спасать, то ли закозление выковыривать вручную, потому что плавка встанет! Конструктивный подход, в бога душу. Что вы херней занимаетесь? Р-развели профсоюз, понимаешь.
Технический оглядел притихший зал, как трамбовочным валиком проехался, и добавил:
– Я не хочу спускать вам планы сокращения, но если без этого вам тяжело, сделаю. Сделать? Вазых Насихович, я вас спрашиваю, как и. о. пока еще главного энергетика чугунки, – сделать?
Вазых, чувствуя, как глаза давит тяжелая ненависть, расцепил зубы и сказал как мог негромко и мягко:
– Сделайте, Борис Иваныч, ради бога. Заодно можно похоронную команду для обеих литеек организовать, а то и для всего города. А я сейчас объясню. Я объясню, товарищи. У нас ведь куча энергии не только на плавки уходит и не на формовку даже, а на очистку воздуха. У нас тут все присутствующие на метзаводах были, на литейных производствах – на Урале там и так далее, так? И все ведь заметили некоторую разницу, скажем, в условиях работы на заводе и жизни вокруг завода?
– На нулевой отметке особенно, – вставил Тарханов.
– На «нуле» отдельная история, но и там по сравнению с Челябой или Тулой. Ты, Ром, съезди, сравни как-нибудь. У нас черный снег и зеленый дождь не идет, и дыма с КСКЧ никто не боится, потому что нет дыма, ну, практически. И это не только потому, что у нас электропечи, затратные, но чистые, как это, – да, экологически, спасибо. А еще потому, что система очистки такая же и тоже затратная, три процента от мощности печей, вообще-то. И кратность воздухообмена на формовке шесть-семь раз в час, а в плавильных цехах – шестнадцать-восемнадцать раз. Это ж какие деньги и энергия, да? И мы прекрасно понимаем, что печи-то никто не обидит, им план надо делать, который у нас святой, да? А вот на дегазации, камерах очистки, кондиционировании воздуха, компрессорах и вообще притоке-вытяжке можно сэкономить до семи, а то и десяти процентов. А если можно сэкономить, то сэкономят обязательно, да? Вот тут похоронные команды и пригодятся, когда сперва литейщики начнут сознание терять, потом помирать, а потом вся эта радость наружу пойдет, сперва на РИЗ, потом и на Новый город. Это нам такая экономная экономика и рабочая гарантия пятилетке качества нужна, да?
– Вы, Вазых Насихович, в руках себя держите, – сказал технический, и шепоток сразу стих. – Демагогии не надо и пугать не надо, пожалуйста. Никто не собирается, значит, ребенка вместе с водой или как уж тут сказать. На самом деле вопросы по компрессорному хозяйству есть, по его децентрализации и так далее – были соответствующие рацпредложения. Но во-первых, такую инициативу требуется просчитать как следует. Во-вторых, на первой стадии это допзатраты. А сейчас нам не до них, совсем. Ну и главное – это новаторское предложение не решает текущих проблем, из-за которых я, значит, вас и собрал. Поэтому еще раз повторяю: жду спокойной, без истерик и взаимных запугиваний, работы. И значит, с начальников подразделений к среде докладные по импортной тематике, от энергослужб – сводки потребления с прогнозами. Все уяснили? Спасибо. Больше не задерживаю.
И под грохот стульев и скрип подошв добавил:
– Вазых Насихович, вы задержитесь, пожалуйста.
Вазых кивнул и сел, закусив губу и не обращая внимания на сочувственные взгляды. Довыступался, герой, пока еще и. о. Ну и хрен с вами, подумал он, стараясь злобой выдавить обиду, залившую горло до спертости дыхания. Стараешься, выворачиваешься, ночи не спишь, по потолку бегаешь, по щиколотку в расплаве бродишь, а разок правду скажешь – все, пошел вон. Ну и пойду. И вы тоже куда подальше…
– Ты чего завелся-то? – весело спросил Федоров, подсаживаясь рядом.
Вазых вздрогнул, глотнул и сказал.
– А чего он…
Понял, что лепечет в духе сына-балбеса, а совсем не опытного профи-управленца, подышал и добавил:
– Завод угробят, а толку…
– Вазых Насихович, Петр Степанович, чего вы там прилипли? Давайте сюда! – позвал технический, который, оказывается, выходил куда-то, а теперь вернулся.
«Не ссы», – беззвучно сказал Федоров, стиснув Вазыху плечо. Вазых завозился, вставая, но технический вдруг сказал: «Ладно, сидите уж» – и пошел к ним, неуклюже лавируя между стульями и бормоча про Магомета и гору. Федоров послушно сел, немедленно закинув ногу на ногу, а Вазых стоял и ждал – пока технический не добрался до них, обдав крепким запахом табака, одеколона и немножко пота, не уселся, придирчиво оглядев стул, напротив и не сказал: «Ну садитесь уже, чего как в гостях-то».
Вазых неуклюже плюхнулся на стул, лихорадочно прикидывая достойные варианты ответов на реплики вроде: «Вы чего себе позволяете» и «Я не потерплю такой дерзости от подчиненных». Поэтому он не сразу сообразил, что технический директор, монстр, полубог и второй человек на крупнейшем в мире автозаводе, не увольняет Вазыха и даже претензий не предъявляет, а, наоборот, сдержанно извиняется за жестковатый тон, благодарит за понимание и здравый подход, а заодно просит об одолжении.
– В среду в обкоме совещание, значит, большое, в отделе промышленности. Ну и тут такой момент: татары страшно обижаются, если мы их игнорируем. Мы, говорят, понимаем, что вы автогигант, союзное подчинение, в Москве любую дверь ногой открываете и так далее, но вы и нас уважать должны, на нашей земле все-таки, – ну, все эти татарские штучки, простите, Вазых Насихович.
Вазых пожал плечом, технический продолжил:
– Потом, КамАЗ в Челнах, ну, в Брежневе, именно татары пробили, Табеев постарался, и помогают вроде как могут всегда. А мы к ним не слишком качественно, получается. Даже на такие совещания либо вообще не ездим, либо так, для проформы отправляем всяких…
Он ухмыльнулся и поспешно развил другую мысль:
– Ну вот, есть смысл исправить и вообще. Смотрите, Вазых Насихович, у них там вечно нытье на тему «Хотим быть частью большого дела». Я, значит, и подумал отправить в среду вас, Петра Степаныча и, допустим, Полонского из УГК, чтобы вы им перспективы обрисовали по полной, как, значит, могут местные предприятия поучаствовать в нашей жизни с учетом сегодняшнего совещания. Полонский даст справку по выпадающим американским запчастям и комплектующим. Если в Мамадыше каком-нибудь огнеупоры наладят, все проще будет, чем из Челябинска или из Армении их тащить.
Вазых попытался сказать, что не наладят, потому что в местных глинах нет силикатов алюминия, но технический нетерпеливо махнул рукой:
– Да-да, я к примеру. Петр Степаныч про станки и оснастку скажет – а к нам уже давно казанская оборонка рвется с встречными планами НИОКР, у них свой план по инициативной продукции, а товары народного потребления чего-то не получаются, если, значит, лодку «Казанка» не считать. Ну и вы, Вазых Насихович, про энергосбережение, значит, компрессоры, камеры очистки, и что там еще вам нужно, скажете. Пусть заведутся ребятишки, а от обкома нам плюсик.
Вазых хотел молча согласиться, потому что лишнего сегодня уже наболтал на полгода вперед, но не выдержал все-таки:
– А смысл-то обкому, если все равно вся оборонка, ну и крупняк тоже в союзном подчинении?
– Ну, значит, есть смысл. Казанцы там работают, семьи живут, все такое. Ну и если получится, обкому плюсик оттуда. – Технический ткнул пальцем в потолок. – По нынешним временам это, сами понимаете, о-очень немало, плюсик такой.
Федоров кивнул, Вазых тоже кивнул и тут же спросил:
– А… Борис Иваныч, это я к среде для вас справку готовить буду, а к четвергу уже – инициативку для обкома? Времени может не хватить.
– Пусть уж, значит, хватит, – отрезал технический, тяжело поднялся и протянул руку. – Удачи.
2. Остановка по традиции
– Да чего тут переживать, – сказал Федоров со смешком. – Первая дорога прямо на Казань идет, ну и потом на Москву, если душа вперед рвется. Не Кубань, не заблудишься.
Полонский, невысокий щуплый усач в очень сильных очках, добавил, развернувшись с переднего пассажирского сиденья не столько к Виталию, сколько к Вазыху с Федоровым:
– А и заблудишься – тут удобно, сразу понятно где. Если факела кругом, значит мимо Нижнекамска едешь, если качалки нефтяные – то уже к Альметьевску подъезжаешь. Ну а если поля, ухабы да лесочки, значит правильно все, Казан сейли, жиде сагат ун биш минут.
Вазых ухмыльнулся сквозь неуютные мурашки, упавшие на кожу от дикой неправильности, с которой Полонский произнес формулу из утреннего радиоприемника: «Говорит Казань, семь часов пятнадцать минут», и сказал:
– Виталь, не беспокойся, в общем, со штурманами едем.
Полонский гоготнул и добавил:
– Будущей бури. Давай, короче говоря, на камазовскую, на Орловском кольце прямо – и дальше до упора.
Виталий кивнул и аккуратно тронулся с места.
«Волга» была не чета «пятерке» и тем более ижику: просторная, валкая, царственная. Дождь ее не слепил, а украшал самоцветиками, полыхавшими в редких просверках встречных фар. И пахла она автомобилем, солидно и строго, а не трактором или просиженными водительскими штанами да носками. И засыпалось здесь куда быстрее и удобнее.
Вазых дважды за загривок вытащил себя из топкого сна, в который почти ускользнул, и украдкой тряхнул головой, старательно всматриваясь сквозь зареванное стекло то ли в едущие прочь бесконечные заводские корпуса, белые даже в сумерках, то ли в себя, хмурого и сонного. Спать было боязно: последний раз сон в машине оборвался аварией.
– Дрыхнешь? – спросил вполголоса Федоров, чуть пихнув Вазыха в лопатку. – Правильно, пользуйся случаем. Это тебе не рафик, не то что у нас с Виталей летом, да, Виталь? Когда еще как барин вздремнешь, в белой-то «Волге».
«Волгу» с барского плеча выделил технический – свежеотремонтированную после какого-то досадного недоразумения на плотине. У Полонского своей машины не было, Федоров сказал, что со своим водителем дальше Нижнекамска не катался, так что не гарантирует работоспособность экипажа и извозчика. А Вазых третий день ездил на работу и с работы на вахтовом автобусе. «Пятерка» еще не вернулась с больничного, как и Юра, кстати. А у новенького ижевского «москвича» накрылось сцепление – прямо в аэропорту, где Виталий встречал шпионски раздобытые резинки. Виталий героически справился с поломкой и вывезенный из-под носа ФБР с Пентагоном дипломат на завод доставил, но затем на пару дней остался пешим. Мог и на сегодня остаться, но Вазых аттестовал его техническому в лучших красках, рассказав про резинки и заверив, что только такому парню и можно доверить «Волгу» с ценными пассажирами.
Виталий воспринял высокую честь настолько спокойно, что Вазых малость обиделся и усомнился в том, что настойчивость была уместной. Но Виталий подъехал к дому за десять минут до срока, нехотя признался, что «Волга» вымыта и ухожена его стараниями, к тому же вел машину плавно и уверенно. И сам был спокойный, уверенный – правда, пока ждали Федорова, опять начал было что-то говорить, но тут и Федоров явился. Теперь про барина рассказывал. Как тут не уснешь.
Спать хотелось страшно.
Вазых весь день просидел над справкой и расчетами, отвлекшись только на самый крупный останов в формовочном цеху, который пришлось актировать лично. И сидел бы до утра, кабы не Кишунин. Кишунин, падла, явился к началу смены, как зайчик, помятый, трезвый и виноватый, себе на беду и Вазыху на радость. Он сперва выслушал много разного, потом написал заявление об уходе без даты, а потом весь день пыхтел марктвеновским пароходиком по цехам и АБК обоих заводов, собирал свои данные и сводил общие. Собрал, свел, принес, извинился, сгинул.
Все равно Вазых не спал полночи. Бумажка – это здорово, но ею же в обкоме не потрясешь. Надо говорить, уверенно, четко и так, чтобы слушатели сразу сообразили, что надо делать. А что надо делать-то, вспыхивало в почти успокоившейся голове, и Вазых брал сигареты, закутывался в одеяло и снова шел на балкон.
Очень хотелось посоветоваться, но не с кем. И не потому, что ночь. Техническому не позвонишь – скажет, хреновый ты спец, если насчет своей епархии совета просишь. Попробовал с Федоровым, который уж точно проблем бессонницы не знал: его пришлось ждать у подъезда минут десять, и вышел он с румянцем во всю лысину и вмятинкой в форме наволочной, очевидно, пуговицы под глазом. Федоров от тревожных просьб отмахнулся и предложил не дергаться – не к Табееву же едем, Табеев в Афганистане давно, да к Табееву технический сам помчался бы, а тут даже не Усманов, а пониже, а нам пониже ничего не страшно, не дергайся, все нормально будет. Потом они подобрали Полонского, и стало вообще не до разговоров. При Полонском следовало держать лицо, да и не давал он особо слово вставить, соловьем разливался на любую тему.
И Вазыха сморило-таки. И приснилась, конечно, авария. Мерное гудение колес по асфальту в тон урчанию движка и подсипыванию ветра в слегка опущенном стекле пресекается непонятными звуками, которые тут же переходят в пронзительный, до глазных яблок, визг, вопль Юры, Юра зачем-то стукает Вазыха локтем в плечо – и тошнотный полет-полет-полет вправо и вниз, до сокрушительного удара и еще удара, который чуть не разрезает Вазыха брезентовым ремнем от ключицы до живота, – и тишина, которую будто облепляют шорох с одной стороны, капание с другой, и посередке перепуганный шепот Юры:
– Вазых Насихович, вы как, больно, черт, Вазых Насихович, вы живой, я не виноват, там масло на весь дорога, на повороте прямо, вот и понесло, Вазых Насихович, глаза откройте!
А Вазых висит на ремне, одновременно пытаясь вдохнуть сквозь тугой черно-красный клубок, распирающий горло, и вытащить наружу застрявшие в том же клубке глаза. И не успевает, потому что бетонной сваей рушится последний удар.
Хлоп.
Вазых дернулся, больно дыша и раздирая веки. Никто, к счастью, не заметил, потому что Полонский, хлопнувший дверью, сказал, стряхивая капли со шляпы:
– Не очень место. Грязно, и поворот тут, глазеть будут. Чуть подальше проедь, там такая полянка у самой обочины есть.
Стоявшая, оказывается, машина перестала щелкать и поползла вперед. Виталий сказал:
– Если в туалет, то вот как раз нормальное место, не капает и не видно.
– «Если в туалет»! – воскликнул Полонский и засмеялся. – Если бы в туалет. Наоборот, молодой человек, совсем наоборот! Да вон она, там останови, видишь, съезд такой? Вон туда. Петр Степанович, у тебя что?
– Ну пузырек, понятно, и что-то там Людмила Васильевна в сухпай положила, глянем-ка.
Федоров полез в дипломат, зашуршал газетой и сообщил:
– Хлеб, сало, сыр – плавленый, правда, но годится для такого случая.
– Самое то, – авторитетно заявил Полонский. – У меня коньячок, азербайджанский правда. Стоп-стоп, да, вот сюда заезжай и тормози. Так. И еще пара апельсинов. О, три даже. Всем хватит.
– Буржуй, – одобрительно сказал Федоров. – Вазых, а у тебя?
Вазых с трудом отвлекся от размышлений о том, как же он удачно в тот раз накинул ремень, чтобы не сползать с сиденья, – а до того сроду удавку не набрасывал, – тряхнул головой и отчеканил, как из строя:
– Хлеб, консерва в масле, пара яблок.
– Ох ты, – сказал задумчиво Полонский. – Это что, коньяк с водкой мешать, что ли?
– Сейчас по стаканчику коньяка с фруктами, завтракали же недавно, – предложил Федоров. – А на обратном пути, если удачно пройдет, будет повод всерьез отметить.
Полонский засмеялся:
– Вот ты жук. А если неудачно?
– Тем более повод, – подсказал Вазых.
Он не очень любил ритуальные остановки на выезде из города, бестолковые и зряшные во всех смыслах: напрасным было спешное пожирание всякой сухомятки через полчаса после плотного завтрака, без которого порядочная жена мужа в командировку не выпустит, напрасной была жадная вороватая выпивка перед ответственным мероприятием – пусть даже почти символическая, хотя держаться символа мало кому и когда удавалось. Напрасной была сама получасовая как минимум остановка в поездке, ради которой приходилось вставать на час-полтора раньше обычного – и спешить всю дорогу.
Что поделаешь – положено. Выехал в компании – выполняй правила компании.
Поэтому Вазых предпочитал ездить без компании.
Полонский, распахнув дверь, уже шуршал сквозь посеревшую траву и белесый тюль дождика к подобию скамейки из пней и неровных досок. Вазых поежился и хотел было предложить остаться в машине, но не в спину же теперь кричать. Тем более Полонскому, который явно привык слушать только себя. Зато не затянется мероприятие под таким-то дождем, решил Вазых и поймал в зеркале взгляд Виталия. Угрюмый взгляд.
Вазых со вздохом хлопнул водителя по плечу и сказал:
– Пошли тоже.
– Вазых Насихович, а это обязательно? – спросил Виталий.
– Ну, если хочешь… – начал Вазых, сообразил, что парень, вообще-то, о другом, но тут вмешался Федоров:
– Обязательно-обязательно.
– А не опоздаем?
Федоров хохотнул:
– От тебя зависит. Пошли.
– Я, это, как бы не голодный, спасибо, – сказал Виталий вежливо.
– А кто голодный, я, что ли? – удивился Федоров. – Есть такое слово: надо. Знаешь такое слово, комсомол? Айда-айда.
Вазых еще раз хлопнул Виталия по плечу и пробормотал:
– Пошли-пошли.
Полонский, красиво разложивший апельсины вокруг бутылки, встретил их воплями про стынущий стол и невежливое отношение к ждущим хозяевам. Федоров проворно раскидал снедь из дипломатов, своего и вазыховского, только водку, торжественно взвихрив пузырьками, убрал обратно – и многозначительно повел рукой над столом, прошу, мол.
– А стаканы-то, – озабоченно сказал Полонский.
– Хех, – сообщил Федоров, извлекая из плаща набор походных рюмочек, стальных, схваченных кожаным футляром на ремешке.
Полонский, задрав палец, произнес:
– Опыт!
– Сын ошибок, – согласился Вазых, подцепил апельсины, сразу пару, чтобы не подумали, что он их жрать намерен, и принялся чистить и ломать на дольки.
Виталий, недвижно свесив руки, смотрел мимо стола.
Читать бесплатно другие книги:
