Город Брежнев Идиатуллин Шамиль
– Так, водителю пять грамм? – уточнил Федоров, споро разлив коньяк по трем рюмкам и приготовив четвертую.
– Нельзя, – сказал Виталий, внимательно посмотрев на него.
– Ой, да ладно. С пяти грамм запах только, апельсинкой зажуешь – и запаха не останется.
Горлышко двинулось к рюмке и застыло, потому что Виталий повторил:
– Нельзя.
Тем же вроде тоном, но все почему-то засуетились. Вазых забормотал: «Ну нельзя, в самом деле, чего уж парня с панталыку…», Федоров пожал плечами и принялся тщательно укупоривать коньяк, а Полонский весело спросил:
– А консерву-то чем открывать будем?
– Зар-раза, – сказал Вазых, кажется, краснея, и беспомощно посмотрел на Федорова.
Тот снова пожал плечами и напомнил:
– Так чего консерва, это ж на обратный путь, с горькой вместе.
– Ну а молодой человек чего кушать будет, пока мы звездочки, того, считаем?
– А он, говорит, не голодный, – сказал Федоров, и Вазых, кажется, покраснел сильнее.
– Да ладно, не голодный, – не поверил, к счастью, Полонский. – Я в его годы пас-стаянно жрать хотел, а он еще вон здоровый-то какой. После армии, видать. Так ведь, рядовой?
– Сержант, – прищурившись, поправил Виталий.
– О! – обрадовался Полонский. – Сержант, слушай мою команду! Ну-ка живенько принести из машины открывашку, нож или там отвертку какую и приступить к употреблению пищи! Одна нога здесь, другая тут. Выпал-лнять!
Он поправил очки и победно огляделся.
Виталий кивнул, дотянулся до спичечного коробка с солью, макнул палец и вежливо спросил:
– А вы где служили?
– Я капитан запаса, между прочим.
– А. Запаса.
Полонский оскорбился:
– Да я на сборах, если хочешь знать!.. Два раза!
Виталий явно хотел что-то сказать, но кивнул и пошел к машине, на ходу, кажется, облизывая кончик пальца.
– Виталь, водички прихвати! – крикнул вслед Федоров, который, кажется, ничего не заметил.
Первую рюмку махнули под горячее курлыканье Полонского о подвигах и приключениях на военных сборах и под апельсинки, вторую – под яблоки и внутрикамазовские сплетни. Сплетничать было непросто, потому что в присутствии Федорова ни Вазых, ни Полонский не рискнули поднимать главную тему года – пришельцев с ВАЗа, пытающихся установить тут свои порядки. Заговорили о «летунах», «заграничниках» и американцах – и все наладилось: Федоров себя к «заграничникам» почему-то не относил. Потом Вазых взглянул на часы и сказал:
– Так, товарищи, закругляемся, а то и впрямь опоздаем.
– А это куда? – вопросил Полонский, плеща коньяком в бутылке.
– Ну, потом добьем.
– Потом суп с котом, – напомнил Федотов. – Айда последнюю. Так. А вода где, я не понял?
Вазых старательно рассмеялся и сказал, поспешно, пока не вспомнили про консерву:
– Анекдот знаете – я вам корова, что ли, воду пить? Наливай!
– Слова не мальчика, но мужа, – одобрил Полонский и неумело плеснул по рюмкам.
В машину он грузился изрядно прикосевшим и захрапел, едва тронулись. Федоров успел путано поинтересоваться у Виталия, где он потерялся и не потеряется ли на дороге, и тоже выключился, не дождавшись ответа.
Вазых, с трудом поймав взгляд Виталия, спросил, все ли в порядке, и предпочел удовлетвориться сухим «да», не вдаваясь в подобности. Он тоже задремал, но неглубоко, время от времени вскидываясь то от наплывающего кошмара, то от гудящей прохлады: Виталий включал обдув, чтобы прочистить стремительно заволакиваемые коньячным выхлопом стекла.
Потом Вазых вскинулся, сообразив вдруг, что Виталий, не знающий дороги, может и впрямь завезти их вместо Казани куда-нибудь в Ижевск. Но за стеклами уже были низенькие дома и перекопанные, как всегда, улицы Казани – и через пару минут Виталий, не глядя на Вазыха, спросил:
– К обкому прямо подъезжать?
– Да-да, вот сейчас направо и сразу мимо памятника, – сонно сказал Полонский, заворочался, громко зевнул и добавил, взглянув на часы: – Как на ракете долетели. Молодец, сержант, хвалю.
Они еще минут пять приводили себя в порядок: искали расчески, поправляли галстуки, пытались рассмотреть красноту глаз в зеркале и дышали в ладошки. Виталий молча передал Полонскому термос с чаем, а на заднее сиденье – пластмассовую баклажку с водой, потом неловко спросил:
– Вазых Насихович, а пока вы на совещании, можно, я в энергоинститут смотаюсь? Тут недалеко, кажется. Мне надо справку с места работы в деканат…
– Да, конечно, – сказал Вазых. – Только чтобы тут был к четырем… Да?
Он вопросительно огляделся и тут же пожалел, потому что Полонский, естественно, сказал:
– К трем. Вдруг раньше закончится. Нам тут торчать незачем, дела ждут.
– В два начало, пока то-се, если что, пообедать сходим, – сказал Вазых.
– Виталь, сходи в столовку тоже, если хочешь, просто маршрутник покажешь милиционеру на входе, – неожиданно сказал Федоров.
– Ну ладно, к четырем, но чтобы как штык! – смилостивился Полонский. – Понял, сержант?
Совещание оказалось совершенно бестолковым. Половина выступавших говорила про годовщину Октября, пятилетку и задание партии, другая жаловалась на пьянство и бытовую неустроенность рабочих, а зачем – непонятно. Полонский говорил неожиданно толково, но, кажется, совершенно мимо кассы: представители татарских заводов, похоже, не слишком горели желанием перестраивать производство под нужды КамАЗа, потом кто-то вспомнил «сотый» приказ, десять лет назад обязавший все машиностроительные предприятия Союза выполнять любые запросы челнинцев, – и началась совсем бестолковая свара. Округлый дядька из отдела промышленности пресек ее парой реплик, но Федорова, которому дал слово, выслушал с явным неодобрением, а Вазыху и вовсе попробовал не дать выступить. Сказал: так, у нас еще камазовский энергетик, с чугунолитейного завода, – будем считать, их предложения все уже услышали. Давайте подытоживать.
Вафин нахохлился, чувствуя, как кровь бросилась в глаза и уши, и подумал: так. Не срывайся. Они тут хозяева, а ты гость, не хотят – как хотят, тебе же проще.
Он неуклюже поднялся, очень громко скрипнув ножками стула по паркету, и сказал пожилому джентльмену в роскошных очках и с надменной улыбкой, который начал было подытоживать, а теперь с неудовольствием оглянулся на Вазыха.
– Прошу прощения, я тот самый еще энергетик, и. о. главного энергетика чугунолитейки, Вафин моя фамилия. Буквально на две минуты отвлеку, без трибуны и длинных речей, вот отсюда прямо. Подытоживать лучше, если все данные на руках, а про двадцать инвалютных миллионов в год у вас еще данных нету.
Зал зашумел, округлый дядька постучал карандашом по столу, но ничего не сказал – Вазых это оценил, поскольку заметил, как дядьку перекосило поначалу.
Вазых начал:
– Установленная мощность бывшего литейного завода КамАЗа, ныне двух, чугунолитейного и стального и точного литья, – тысяча мегаватт, проектное потребление электроэнергии – два и три миллиарда киловатт-часов в год. Это пятьдесят три процента энергии, которую потребляет весь завод и чуть меньше того, что потребляют все ваши заводы, вместе взятые. Минуточку, я очень быстро.
Не повышать голоса и не делать пауз, напомнил он себе и продолжил, не обращая внимания на шумок, который, впрочем, сразу стих:
– Еще на литейку приходится тридцать процентов потребляемого КамАЗом тепла, сорок – природного газа, почти семьдесят – воздуха, сорок – воды. Это, как говорится, для понимания. Соответственно, в моем хозяйстве под двести трансформаторов, полтысячи газопотребляющих агрегатов, четырнадцать тысяч газогорелочных устройств. Представляете размеры парка? Представляете степень его амортизации и масштабы необходимых регламентных, ремонтных работ, а также замены? Двадцать миллионов инвалютных рублей – это минимальная годовая оценка. Они могут быть вашими – если вы станете нашими поставщиками, не только по машинам и оборудованию, но и по АСУ, не говоря уж про инициативные проекты автоматизации и интенсификации. Деньги есть, твердые заказы есть, зачем их на сторону отдавать, если можно в родной республике оставить? Дальше от вас зависит. У меня все, спасибо.
Вазых сел – будто в ложе из напряженных шепотков со всех сторон, усердно не обращая внимания на пристальный, но совсем иной взгляд дядьки из президиума.
– В родной республике! – воскликнул неожиданно джентльмен в очках. – Вас в этой республике не было десять лет назад, а теперь вы себя главными считаете, союзное подчинение, московское обеспечение, а мы тут, значит, вместе взятые, и должны радоваться инвалютным подачкам! Которые для нас-то уже все равно не инвалютными будут!
Вазых, наверное, опять побагровел и начал приподниматься, чтобы ответить, сам еще не понимая, что именно, – например, про московское обеспечение, которое после пуска первой очереди КамАЗа сгинуло, оставив пустые прилавки и талоны на колбасу, отсутствующую как класс. Его опередил вдруг Полонский:
– Василий Бариевич, так вашего предприятия тут тоже не было – ну не десять, а сорок лет назад. И половины главных заводов Казани и республики не было – их из Москвы, Ленинграда, Воронежа сюда перевезли – двадцать второй, шестнадцатый, триста восемьдесят седьмой, двести тридцать седьмой – целиком, вместе с людьми. И ничего, сейчас они коренные казанцы, трудятся во благо Советской Татарии, правильно? А камазовцы специально сюда ехали, сами, за свой счет…
– От жен и алиментов, – сказал кто-то из задних рядков под хохоток. Полонский резко развернулся в ту сторону, но тут его сосед, щуплый седой мужичок с почти брежневскими бровями, неожиданно зычно предложил:
– Давайте без демагогии, пожалуйста. Все мы тут советские люди, все на Родину работаем, в Москве, Казани, в Брежневе – это независимо. В другом вопрос: у нас все-таки плановое хозяйство. И я не знаю, как у других, но мне план выполнить-то о-очень непросто, не говоря уж, чтобы перевыполнить, а перевыполнить надо, премию-то хочется. Так что спасибо, конечно, большое за заманчивое предложение, но лично я при всем желании откликнуться на него не смогу. Мне боевую мощь Родины, как говорится, крепить надо, так что извините, ребята, не до грузовичков ваших.
Федоров привстал и сел, кажется скрипнув зубами. Вазых, тоже скрипнув, это решение одобрил. Говорить про «Мустанг» их никто не уполномочивал.
Совещание длилось еще полчаса. Вытерпеть их было непросто. Напоследок секретарь даже призвал товарищей все-таки подумать над очень интересной инициативой нашего автогиганта, и это звучало совсем издевательски, хотя дядька, кажется, искренне пытался помочь.
В коридор Вазых вышел оскорбленным и недоумевающим, Полонский с Федоровым – просто злыми. Они миновали оборонных директоров, которые чудесным образом перескочили из сурового состояния в благодушное и ворковали о чем-то, поддерживая друг друга за локотки и не обращая внимания на камазовцев, молча прошагали по лестницам до гардероба и сквозь холл первого этажа и, лишь оказавшись под так и не унявшимся дождем, переглянулись и выругались – почти хором.
– Чтобы я еще раз сюда… – процедил Полонский.
– А чего нам технический-то говорил, что казанская оборонка вся рвется на КамАЗ, мечтает и так далее? – не выдержал Вазых.
Федоров пожал плечами и спросил явно для проформы:
– В столовую не пойдем, так?
Какая уж тут столовая, хотел сказать Вазых, но тут напрягся из-за того, что Виталий ведь мог еще не вернуться, – Полонский оказался прав, всего-то половина четвертого натикала.
Машина ждала – на том же месте.
Вазых влез на заднее сиденье, поежился от холода и спросил нахохлившегося Виталия:
– У тебя хоть как? Нормально съездил?
Виталий неопределенно кивнул и крутнул стартер. Вазых снова поежился и тут только сообразил:
– Не ездил, что ли?
Виталий так же неопределенно кивнул, глядя перед собой.
– Елки зеленые. Виталий, ты и не ел, да? Ты обиделся, что ли?
– Нет, – сказал Виталий.
Вазых приоткрыл дверь и сказал:
– Мужики, может, в столовую все-таки…
– Вазых Насихович, садитесь, ехать пора уже, – сказал Виталий тоном, от которого Вазых немного разозлился, но дверь захлопнул и сел нормально.
До выезда из Казани они проехали пару столовок, но останавливаться не стали. Тормознули возле неприметного гастронома – Полонский, который, похоже, знал всё про всех и вся, сказал, что тут иногда выбрасывают колбасу, порой даже полукопченую.
Ничего полукопченого на прилавке не обнаружилось – под стеклом мясного отдела посмертно мерзли синие куры и зеленая ливерная колбаса. Полонский попытался пошептаться с продавщицей, молодой, еще не растолстевшей и без перманентной завивки, но та шептаться не захотела – в полный голос ответила, что колбасы не было с четверга, а когда будет, ей не доложили. Федоров не выдержал и с очень серьезным видом начал выспрашивать, а как эта колбаса выглядит хоть и какова на вкус, а то мы с диких краев приехали и не знаем. Продавщица глянула на него с презрением и сообщила, что торгует, а не пробует, так что сообщить ей нечего.
Федоров хмыкнул и ушел в машину, Полонский, покрутившись в молочном отделе, тоже. А Вазых с досады купил синюю курицу, в хлебном отделе – песочное пирожное, а в овощном – гроздь зеленых бананов деревянной твердости. Месяц в темноте шкафа полежат – созреют, Турик их обожает. А желтых в продаже не бывает, видимо, в принципе.
Насчет курицы Вазых сразу пожалел – скиснет ведь по дороге, к тому же когтистые лапы мгновенно прорвали оберточную бумагу и торчали так, что глядеть страшно, а в дипломат сверток явно не влезал. Вазых закинул курицу и бананы в багажник, сел в салон и сунул пирожное Виталию.
– На, хоть с чаем перекуси.
– Не хочу. Спасибо, Вазых Насихович, – негромко, но четко сказал Виталий и завел мотор.
Федоров с Полонским были поглощены злобной беседой про совещание – при этом оба сказали, что Вазых был молодцом и это воздастся. Вазых криво ухмыльнулся и выразил восхищение краеведческой образованностью Полонского, а тот признался, что писал диссертацию по передислокации и мобильному развертыванию производственных мощностей, да так и недописал, а материал какой-то запомнился, как и директорские рожи из газет и материалов съездов и симпозиумов.
От пирожного оба отказались. И водку пить не стали, хотя Федоров предлагал – явно для проформы. Вазых без аппетита сжевал кусок хлеба с плавленым сыром, от сала уклонился – поймав в зеркале непонятный взгляд Виталия, который, впрочем, упорно отбивался от любой еды.
Сало истребили Полонский с Федоровым и даже повеселели слегка по этому поводу.
Консерву и пирожное Вазых привез домой вместе с курицей и бананами.
3. Двадцать четыре ступени сверх
– Обход начинается с нулевой отметки, это вот здесь, – сказал Вазых, ткнув в схему завода на стене. – А, ну сейчас сам посмотришь. Пошли?
Виталий сосредоточенно кивнул и шагнул к двери, которая распахнулась, будто автоматическая. Запоздало постучав, в кабинетик вдавился Кошара, за которым маячил смутно знакомый суровый мужик с немодными бакенбардами. Кошара поспешно поздоровался с Вазыхом и Виталием, не позволив протиснуться бакенбардам, и сказал:
– Вазых, такое дело. Без тебя никак.
– Что опять? – спросил Вазых, машинально хватая телефонную трубку.
– Не-не, все штатно. Просто идея есть такая… Нет, с начала. Десятую печь вчера пробно запустили, знаешь?
– Еще бы, – сказал Вазых.
Про десятую печь знала вся литейка. Печь была знаменитая и злосчастная.
Корпус серого и ковкого чугуна строился под первый в Союзе законченный производственный триплекс, состоящий из дуговой электропечи плавки, индукционной печи выдержки и индукционного дозатора. Печей плавки было десять, одинаковых, американских, на пятьдесят тонн. Девять нормальных и сверхсовременных даже после семилетней эксплуатации и еще одна – десятая. Точно такая же сверхсовременная, но в нормы не лезущая категорически. Ни в какие.
Дурь вылезла не сразу. На приемке печь сработала образцово, затем долго ничем не выделялась. Через полтора года во время стандартной плавки вдруг ни с того ни с сего обломались сразу два погружных электрода – когда, казалось, ломать их было уже нечему, потому что крупные куски шихты успели потечь. Плавку прервали, электроды заменили, но покоя с тех пор не было. Электроды десятой ломались почти при каждой плавке, футеровка прогорала раза в два быстрее, чем у остальных печей. Снижение мощности до половины не помогло: огнеупоры летели, будто картонные, и датчики принимались истерически голосить о критическом состоянии стенок, шлак не наводился и не скачивался, чугун норовил уйти в отбел, в общем, все удовольствия жизни. Это если удавалось плавку запустить, потому что аварийные остановы у десятой случались тоже регулярно и в основном безо всяких поводов.
В итоге на печь почти официально плюнули, по возможности обходясь девятью нормальными. Возможности иссякли в рамках программы «Мустанг», которая второй месяц совершенно секретно ставила весь завод на уши. В ее рамках управления главного конструктора и главного технолога при поддержке НТЦ пытались продавить через Минобороны идею замены большинства стальных компонентов нового армейского грузовика «КамАЗ-4310» высокопрочными чугунными. Минобороны кривилось от недоверия и требовало обоснований. Дирекция готовила обоснования и устраивала гестапо всем заводам и управлениям. Чугунолитейка, выделенная из единого литейного завода как раз под перспективные программы, влетела по полной – с ее-то коэффициентом загрузки 0,4. Десант инспекторов и вгрызться в отчетность толком не успел, когда обнаружил, что одна из печей стоимостью более полумиллиона валютных рублей используется даже не на сорок, а в лучшем случае на десять процентов, к тому же до сих пор не подключена к АСУ ТП «Плавка», внедрение которой стоило немалых сил заводу, объединению и его кураторам, с большим трудом закупившим под это дело грандиозную американскую ЭВМ.
Начальство рявкнуло, ЧЛЗ вздрогнул и побежал выполнять. Десятую печь и ее трансформатор месяц вылизывали, оглаживали и пристегивали к единой системе контроля и локального управления, в прошлую среду, помолившись, опробовали. К счастью, у испытателей хватило ума загрузить печь по минимуму. Поэтому и ущерб оказался минимально возможным.
То ли сработали вылизывания и заклинания, то ли десятая ринулась за новыми ощущениями, но плавка прошла совершенно штатно. Шихта расплавилась, шлак навелся и убрался, подсадки зашли как надо, все это по командам с удаленного диспетчерского пункта, хотя половина смены толпилась вокруг с баграми и толкателями. Чугун благополучно слился в ковш. А вот ковш подвел. Вернее, кран, который должен был увести ковш и опростать его в печь выдержки. Ковш, рассчитанный на транспортировку пятидесяти трех тонн раскаленного металла, дернулся и завис в паре метров от десятой печи. На команды диспетчерской и кранового пульта он не отзывался, с самурайским спокойствием готовясь к смерти или долгому покою, который единственному ковшу чугунолитейки обеспечило бы застывание десяти тонн чугуна.
Изматерившись, Кошара скомандовал сливать металл вручную – куда уж получится.
Получилось более-менее удачно: большая часть огневой лавы ухнула в приямок возле печи. Меньшая, взорвавшись искрами, растеклась по металлическому покрытию. Никого не обожгло, провода, трубы и гидравлика, проходившие чуть поодаль и защищенные асбестом, не пострадали, на отметку «ноль» металл не просочился.
В общем, эксперимент удался со всех сторон. Те, кто не уставал верить в десятую, мог сказать, что она-то отработала безукоризненно, остальные могли сколько угодно рассуждать про то, что невезучесть заразна даже для бездушных агрегатов.
Кран починили – сразу два предохранителя сгорели, оказывается, а никто и не удивился, – металл выдолбили из приямка и с пола, часть плит поменяли, огнеупоры обновили – и вчера повторили эксперимент.
– Так штатно же все прошло, – удивился Вазых.
– Ну как. Огнеупоры на двадцать процентов прогорели.
– Ну, – сказал Вазых, не понимая.
– За четыре часа, за одну плавку! – воскликнул Кошара как-то совсем по-киношному. – Это получается, комплекта на пять плавок хватает в лучшем случае, это по-хорошему одна смена всего.
– А на сколько хватать должно? И я не понял, что это у тебя за смены такие длинные, по двадцать часов, получается?
– Хватать должно на двадцать плавок минимум. По проекту комплект огнеупоров рассчитан на восемь плавок, каждая по восемьдесят минут, я про это сейчас говорю.
– О, – сказал Вазых с уважением.
– Ну это американские, конечно. Наши-то поменьше держатся, но наши и не сто тысяч долларов за комплект стоят.
– Сколько?! – спросил Вазых и ошалело посмотрел на Виталия. Тот, кажется, вообще не поверил. Молодой еще, на КамАЗе недавно. Не знает, что тут правдой может оказаться любая дичь.
– Я ж говорю, натурально печи долларами топили первые месяцы.
– Н-ну да, – согласился Вазых. – А ты мне это зачем рассказываешь? Мы с Виталием на обход, вообще-то, опаздываем уже.
Кошара заторопился.
– Короче, вот этот, – он показал за плечо, – Леонид Георгиевич, вы знакомы? Он, значит, предложил такую вещь: включать печь на полную мощность, до сорока пяти тысяч ампер, ну, двадцать четвертую ступень вместо двенадцатой.
– Так вообще же сгорит все на хрен.
– А вот и н-н-нет! – торжествующе пропели бакенбарды неожиданно высоким голосом. – К-к-как-к-к раз д-д-дело в-в том…
Кошара торопливо подхватил:
– Как раз наоборот: на малой мощности дуга бьет по стенкам печи и дает перегрев, а на высокой она сжимается и заглубляется в металл, а стенкам достается по минимуму. И огнеупоры сберегутся, и на нужные восемьдесят минут плавки выйдем, ну и вообще.
– Молодцы. А я при чем?
– Твоя подпись нужна, – сказал Кошара, кладя перед Вазыхом несколько листков. – По техрегламенту десятая работает на половинной мощности. В восьмидесятом утвержден, по согласованию с главным технологом и главным энергетиком. Чтобы отменить, нужны такие же подписи.
– Ну, такую же я тебе вряд ли… – проворчал Вазых, изучая распоряжение. – А сам-то что не подписал?
– А, точно, – сказал Кошара, торопливо достал ручку, подумал, водя рукой над бумагой, и размашисто расписался.
Бакенбарды протяжно выдохнули. Вазых покосился на них и спросил:
– А по инструкции, ну, «свинделловской», как положено гонять, на двенадцати или двадцати четырех?
Кошара махнул рукой:
– Да там эти инструкции – две синьки, пять пунктов. Но двадцать четыре, конечно. Про малые обороты там вообще не говорится.
Вазых взял у Кошары ручку, нагнулся над листочком, подумал, задрал голову и спросил:
– Слушай. А остальные печи как работают?
– Да на двадцати четырех, само собой.
– Так какого ж, извините?
– А я про что, – сказал Кошара.
– Дурдом, – констатировал Вазых и расписался.
Директор чугунолитейного выслушал Кошару молча и глядя преимущественно в подложенные ему бумажки. Лишь иногда коротко поглядывал на Кошару, старавшегося быть предельно кратким, и на бакенбарды. Потом уставился Вазыху в лоб и спросил, обрывая Кошару:
– Ты сухари любишь?
– В смысле? – неуверенно спросил Вазых, стараясь не ерзать и не коситься в поисках подсказок.
– В смысле, хлеб насушить, потом грызть – нравится такое?
– С детства, – признался Вазых.
– Это очень хорошо. Стало быть, вы, Леонид Георгиевич, купите хлеба, лучше черного, на рубль, а то и полтора, порежьте и сушите этим… х-храбрецам мешочек. Если печь сожгут, оба на Соловки пойдут, а вы им сухари высылать будете.
– Николай Ильич, – возмущенно начал Кошара, но директор махнул рукой, аккуратно развинтил свой «Паркер» и начертал, проговаривая вполголоса:
– Разрешить… Под ответственность… Главного технолога и главного энергетика.
Аккуратно завинтил «Паркер», махнул страницей, осушая чернила, будто платочком, сгреб остальные листки и протянул их Кошаре.
– Смотреть будете? – обрадованно спросил Кошара, почти выдирая листки из директорской руки.
– Соучастником меня хочешь? Спасибо. Ну пошли.
В приемной он мельком взглянул на дожидавшегося Виталия, кивнул торопливому вазыховскому: «Мой помощник» – и первым широко зашагал к литейному цеху. Кошара задержался в приемной, чтобы позвонить в цех и диспетчерскую, так что они встретили начальство полной боеготовностью. Десятую хитрый Кошара, похоже, велел подготовить и загрузить шихтой заранее. Хорошая это штука, уверенность в себе и в своей способности убеждать.
Вазых каждый день по несколько раз пробегал по литейному цеху, щурясь от слепящих всполохов в полутьме, уклоняясь от снопов искр и лютых литейщиков, приоткрывая рот от жары и рева. Но самое начало работы свежезагруженной дуговой печи он не видел, а главное, не слышал, давно. Поэтому от первых пронзительно, до омерзения и глухоты, звонких разрядов, напоминавших пушечную дуэль в гигантском казане, заметно вздрогнул и покосился по сторонам, не заметил ли кто. Никто вроде не заметил, люди привычные внимательно следили за печью, табло и литейщиками. Непривычным был только Виталий. Он то ли вздрогнул, то ли нет, но чуть сгорбился и прищурился. Вазых хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но сообразил, что печь все равно не перекричит.
Взрывы участились, стали глуше, задавили рокот осыпающейся шихты – и перешли в почти оглушительный, но не пугающий гул. Вазых поискал глазами Кошару, нашел и тут же потерял – тот нарезал полупетли вокруг печи, на миг замирал в странной позе, всматриваясь в гудящие щели и в цифры терминала, срывался куда-то в сторону – возможно, к диспетчерской, – чтобы через полминуты вернуться и начать новые вглядывания сквозь черный щиток в полыхание щелей, которое явно говорило ему куда больше, чем Вазыху. Заика в бакенбардах совершал похожие переходы чуть меньшей амплитуды. Остальные наблюдатели сохраняли спокойствие, а директор даже руки в карманах держал. Впрочем, кто его знает, что и насколько свирепо он там держит, подумал Вазых, который знал Ильича давненько.
На двадцатой минуте Вазых слегка заскучал и принялся осматривать куски своего хозяйства, находившиеся в шаговой доступности. Трансформаторы с компрессорами гудели в рабочем диапазоне, уровни не скакали. Он поймал Кошару и проорал ему в ухо:
– Все нормально?
Кошара ответил безумным взглядом и длинным малоцензурным междометием, из которого при желании можно было понять, что бакенбарды вроде бы не обмишулились. Ну дай-то бог, подумал Вазых, обратил на себя внимание Виталия и повел его, пока такое дело, знакомить с энергохозяйством литейного цеха. Виталий смотрел и слушал внимательно, вопросы задавал толковые и по существу, так что Вазых быстро увлекся и принялся в подробностях объяснять преимущества трансформатора, подающего энергию на печь, – естественно, на примере отдыхающей сегодня второй печи: объяснять что-то у работающей было нереально. Увлекся так, что в горле пересохло, – пришлось отойти к автомату и набуровить стакан газировки. Виталий отказался, хотя с непривычки взмок и вообще выглядел слегка растерянным. Он зачем-то взял щепоть соли из стоявшей рядом с автоматом разодранной пачки и задумчиво высыпал на язык. Тут из глубины цеха донесся механический рев – и тут же многоголосые радостные вопли.
– Спекли вроде, – сказал Вазых и побежал смотреть.
Раскаленный металл лился из печи в ковш, выстреливая искрами и дурящими волнами жара, от которого заворачивалась кожа и задница поджималась, как от древней жути. Только жути не было, все орали и сияли немногим тусклее лавы в ковше. Кошара налетел на Вазыха горячим пугалом и возбужденно заорал:
– Восемьдесят три минуты!
– А прогорело сильно? – заорал Вазых в ответ.
– Да хрен его, но по терминалу нормально все, не должно, значит! А как дуга заглубилась, ты видел? Видел?!
– Поздравляю!
Директор наконец вынул руки из карманов и неторопливо подошел к заике в бакенбардах, которого один из литейщиков только что грубовато отпихнул подальше от рабочей зоны. Директор тронул Леонида Георгиевича за плечо. Тот нетерпеливо передернулся, не собираясь отвлекаться от слежения за процессом. Директор тряхнул его посильнее, дождался, пока бакенбарды обернутся и всполошатся, сказал ему что-то, пожал руку и пошел к себе.
Ковш качнулся и, роняя полотнища длинных искр, похожие на камышовую шторку, поехал к печи выдержки.
– Виталий, пойдем и мы на нулевой все-таки, – сказал Вазых и обнаружил, что Виталия рядом нет.
Виталий опять стоял в темном коридорчике возле автомата с газировкой, наблюдая, будто театрал из ложи, за панорамой цеха, и накидывая на язык крупинки соли из щепоти.
4. Выход через переднюю дверь
Они обошли всю площадку – сперва обычным утренним маршрутом, потом с подробными вылазками к особо важным узлам и агрегатам энергосистемы. К обеду ноги гудели, голова тоже, но Вазых был доволен. Виталий внимательно слушал, задавал правильные вопросы про режимы эксплуатации, порядок отключений-подключений и ремонтопригодность – хоть и до странного куцыми формулировками. В столовую он идти отказался.
– Ты вообще жрешь когда-нибудь? – не выдержал Вазых.
Виталий серьезно объяснил, что еще как, просто сейчас не хочет, аппетита нет и вообще знобит его что-то – возможно, простыл.
В холодной машине-то сидеть, подумал Вазых и решительно сказал:
– Так. Пошли-ка греться.
Баню на литейке построили два года назад, в инициативном режиме, в нерабочее время и из сэкономленных материалов. Поэтому она была похожа не столько на место отдыха, сколько на дополнительный небольшой цех, занятый подготовкой и обогащением одного из ресурсов – литейщиков. Вазых ничего плохого в этом не видел: иначе зачем баня-то нужна? Снять нагар и шлаковую пыль, пожариться в сауне, вдарить туда-сюда в небольшом, но вполне настоящем прохладном бассейне, томно высосать пару пиалок чая, отфыркиваясь и сбрасывая со лба ладонью уже чистый невесомый пот. И можно дальше жить.
– Ванна и душ – это равномерное размазывание грязи по телу, – назидательно сообщил Вазых Виталию, который только после третьего захода в сауну наконец-то слегка обмяк лицом и осанкой. – Вот ты умеешь, ты молодец. Образования, конечно, не хватает, но главное ты, я смотрю, понимаешь. И здесь, и в цеху. Еще чайку? Нет? Смотри, он целебный, там mtrk.
– Матрешка? – переспросил Виталий с недоумением. – Игрушка, в смысле?
Вазых хихикнул и объяснил:
– У нас так душица называется. Сам собирал, при простуде самое то. Нет пока? Ну ладно. В общем, образование – дело наживное, тем более ты ведь уже учишься, осталось… Что, не учишься?
Виталий неохотно пробормотал, что не успел пока.
– Тогда-то, документы завезти? – догадался Вазых, хотел сказать, что сам виноват, но сдержался. – Н-ну… Завезешь еще. Там с пониманием должны отнестись, если от Федорова звонили. Главное, чтобы сам учиться хотел.
– Да я вот не знаю, – сказал Виталий.
– Что не знаешь? Хочешь ли учиться? Ну а как без этого, Виталь. Как завещал великий Ленин, как говорится, ну и вот здесь конкретно – необходимо просто. У нас тут особое производство, мы, честно говоря, от всяких америк с япониями технологически отстаем лет на тридцать, а на КамАЗе – сильно меньше. По нашим меркам тут оборудование будущего, и обращаться с ним должны, по уму-то, люди будущего. Это все херня про то, что гуманитарии – люди будущего, понимаешь? Гуманитарии – они всегда одинаковые, это в лучшем случае. Какой-нибудь Аристотель или там Хайям – он ведь поумнее современного философа или поэта будет, который про «Я, ты, он, она» пишет, я так считаю. А инженер, энергетик или литейщик, любой вот отсюда, любого технического гения столетней давности за пояс заткнет. Потому что НТР. Ну и вообще, только производственники делают будущее, а остальные – надстройка. В техникуме учил такое?
– Да в школе еще, – сказал Виталий. – Хотя чего там НТР – кончилась она давно.
– В смысле?
– Ну в смысле – вот начало и середина века, да? Огромная же разница. Были кони – стали машины, авиация настоящая, автоматы, так дальше. А вот если посмотреть наше время и сеедину века – ну как бы нет особой разницы, не вижу я просто. Телевизоры – так они тогда были уже, холодильники тоже, ЭВМ даже. Вот.
– Ну ты сравнил. Ты первые телевизоры видел вообще? «КВН» с «Рубином» если сравнить – там же линза вот такенная, если хочешь знать…
– Ага, а тут нет линзы, и экран в два раза больше, и программа не одна, а две, а то и четыре. Самолет пятьдесят человек перевозил, а теперь сто. Здорово, конечно, но это революция, что ли? Я, Вазых Насихович, в институтах не учился, но нам и в школе рассказывали, что есть революция, а есть эволюция. Революция, я так понял, кончилась давно, лет тридцать назад. Теперь все потихонечку идет, как бы от неандертальца к человеку.
– Н-ну, может быть, – сказал Вазых неуверенно и тут же загорелся: – А если так, то тем более. Человек – это технарь как раз, остальные неандертальцы. Так что эволюционируй давай. Труд же сделал человека, поэтому руками надо уметь. Вот ты умеешь?
Виталий повел головой, глядя на Вазыха.
– Вот если трансформатор сломается, Alla saqlasn, ты сможешь… Ты чего? А, это «не дай бог» по-нашему, – так вот, если сгорит чего, сможешь починить?
– Если надо будет.
– Если надо будет – так вопрос не стоит. Надо, всегда. Трансформатор должен работать. Не работает он – встала печь, встал весь завод, а с ним все объединение. Это и головы всем с плеч, и, что важнее, страна остается без КамАЗов – стройки остаются, село, армия…
Вазых запнулся, вспомнив, что Виталий болезненно относится к любым упоминаниям армии. Однако Виталий не стал психовать и допытываться у собеседника, где он служил, в каком звании и сколько раз менял задний мост «КамАЗа-5320» под перекрестным душманским огнем. Он просто кивнул, глядя в сторону.
А какого черта, подумал Вазых.
– В общем, Виталь, давай начистоту. Я на тебя, как это говорится, виды имею. Мне нужен не помощник даже, а заместитель, правая рука, преемник. И это возможность сильно выше меня пойти. Может, даже за границу поедешь.
– Я уже ездил.
– А. Ну, это не считается.
– Только это и считается.
Вазых отхлебнул из пустой на самом деле пиалки, чтобы немножко подумать, но решил не отвлекаться:
– Мне, считай, под сорок, по камазовским меркам это – ну, вряд ли сильно выше пойду, в общем. А ты можешь. Тебе сколько, двадцать два?
– Двадцать три.
– А, ты же в техникуме еще… Большой уже, жениться пора. Но все равно – молодой, везде дорога, сам понимаешь. Тем более после армии, интернациональный долг – я начистоту сейчас, ладно? – общественную работу выполнял, с подростками работал, на производство сразу, потом без отрыва образование. И башка варит. Это вот такенные плюсы для любого листка учета кадров. Любых кадров, Виталь. Ты с такими данными можешь о-очень высоко пойти. Но надо стараться, конечно. Каждый день, изо всех сил. Я не знаю, что тебе Федоров говорил, наверное, то же самое… Нет?
Виталий пробормотал совсем неразборчиво, но Вазых все-таки разобрал «комитет комсомола, потом партком».
Читать бесплатно другие книги:
