Новая Луна Макдональд Йен

— Эта комната создана для тебя, — отвечает Лукас. — Приходи снова. На следующей неделе. Пожалуйста.

— За такие деньги я приду, стоит вам только свистнуть.

— Не искушай меня.

И вот оно — промелькнувшая улыбка, мимоходом встретившиеся взгляды.

— Хорошо найти того, кто ценит классику, — говорит Жоржи.

— Хорошо найти того, кто ее понимает, — вторит Лукас. Жоржи поднимает тяжелый футляр с гитарой. Токинью открывает дверь акустической комнаты. Даже приглушенные шаги и поскрипывание гитарного футляра звучат безупречно.

Пространство вокруг сражающихся фигур рассекают узкие лучи света, похожие на копья. Холл ножей — туннель из ярких, пыльных солнечных колонн. Двое мужчин, высокий и низенький, делают выпады и танцуют, уклоняются и отвечают ударом на удар; они сражаются босиком на абсорбирующем полу, постоянно перемещаясь из света в тень. Зрелище красивое, как балет. Рэйчел Маккензи следит за ними из маленькой галереи для зрителей у входа. Робсон быстр и отважен, но ему одиннадцать, а Хэдли Маккензи — мужчина.

Нет закона на Луне, только консенсус, и консенсусом запрещено кинетическое оружие. Пули несовместимы с герметичной средой и сложной машинерией. Ножи, дубинки, гарроты, изысканные машины и медленные яды, маленькие биологические убийцы, которых так любят Асамоа: таковы инструменты насилия. Война на Луне — все равно что острие ножа у глазного яблока. Рэйчел ненавидит то, что Робсон оказался в Холле ножей. Она еще больше ненавидит то, как он любит сражаться и как быстро усваивает техники, которым его учит Хэдли. Больше всего она ненавидит то, что это необходимо. Пятерым Драконам неспокойно на груде сокровищ. Хэдли — семейный дуэлянт. По «Горнилу» туда-сюда курсируют слухи о том, что Роберт Маккензи отдал такое распоряжение, чтобы удержать в узде амбиции Джейд Сунь и чтобы сохранить наследственную линию Маккензи чистой. Никто лучше него не обучит Робсона стезе ножа, но Рэйел хотелось бы, чтоб между ним и Хэдли сформировалась другая, лучшая связь. Какой-нибудь вид спорта — вроде гандбола, которым так одержим Рафа, — был бы полезнее и безопаснее, направь Робсон свою энергию на него.

Только гляньте на мальчика — легкий, но острый, точно клинок в его правой руке. Бойцовские штаны свисают с худых бедер. Узкая грудь ходит ходуном, но глаза окидывают длинную комнату зорким взглядом. Крик. Робсон пинает, целясь в коленную чашечку, затем наносит рубящий удар — сверху вниз и слева направо. Метит в глаза, в горло. Хэдли увертывается от пинка, ныряет под нож и выворачивает противнику руку. Робсон вскрикивает. Нож падает. Хэдли ловит его на лету. Еще один финт, подсечка — и Робсон оказывается на спине. Хэдли обрушивается на мальчика, точно молот, целясь сразу двумя ножами в горло.

— Нет!

Лезвия останавливаются в миллиметре от коричневой кожи Робсона. Капля пота падает со лба Хэдли в глаза Робсону. Хэдли ухмыляется. Он даже не услышал крик Рэйчел. Она не остановила его руку. Есть только они двое. Больше ничего не существует. Интимность насилия.

— Каково правило, Роббо? Если взял нож…

— Убей им.

— На этот раз — только на этот раз — я позволю тебе жить. Так в чем же урок?

— Никогда не теряй ножа.

— Никогда не сдавайся. Используй оружие врага против него, — раздается голос от двери.

Рэйчел не видела, как вошел Дункан. Ее отцу чуть за шестьдесят, но у него энергия и осанка мужчины на двадцать лет моложе. Костюм — простой серый, консервативный, однобортный, безупречно скроенный, но неброский. Его фамильяр Эсперанса — простая сфера из серебристой жидкости, поверхность которой украшают лишь пробегающие по ней волны. Ничто в отточенном минимализме и сдержанности Дункана Маккензи не афиширует, что он генеральный директор «Маккензи Металз». Все в Дункане Маккензи заявляет об этом.

— Он хорош? — спрашивает Дункан Маккензи.

— Может тебя зарезать, — говорит Хэдли.

Дункан Маккензи отвечает мрачной кривой ухмылкой.

— Возьми его, и идем со мной, Рэйчел, — говорит он. — Я хочу его кое с кем познакомить.

— Он будет пять минут в душе, — говорит Рэйчел.

— Возьми его, и идем со мной, Рэйчел, — повторяет Дункан Маккензи.

Робсон смотрит на мать. Она кивает. Хэдли поднимает нож: приветствие бойца.

Рэйчел Маккензи всегда испытывала отвращение к своему дяде Брайсу. Роберт ужасен, но Брайс Маккензи, финансовый директор «Маккензи Металз», — монстр. Он огромен. Высокий даже по меркам второго поколения, неимоверно растолстевший в лунной гравитации. Он тучный человек-гора, балансирующий на странно маленьких ножках. Не жирный — огромный. Но движется с грациозностью и учтивостью, какими часто обладают крупные мужчины.

Брайс Маккензи окидывает Робсона взглядом с головы до ног — как скульптуру, как бухгалтерскую отчетность.

— Какой милый мальчик.

Юный приемыш приносит мятный чай. Официально Брайс Маккензи подбирает своих мальчиков, когда те достигают половой зрелости, и устанавливает над ними опеку, а потом находит им работу в «Маккензи Металз». Многие сочетались браком с кем-то из компании или за ее пределами, некоторые стали отцами. Брайс близок со своими бывшими любовниками и щедро их поддерживает. Не случалось никаких скандалов. Брайс для этого слишком почтителен. Чайный мальчик — один из трех аморов, которые в настоящее время обслуживают Брайса. Их пальцы встречаются над стаканчиком с чаем. Взгляд, улыбка. Рэйчел представляет себе, как этот мальчик оседлывает Брайса, человека-гору. Тыг-дык, тыг-дык. Зад ходит ходуном.

— Робсон, познакомься с твоим новым мужем, — говорит Дункан. Глаза Рэйчел распахиваются. — Это Хоан Рам Хун. — Взрослый мужчина, хорошо сложен: двадцать девять — тридцать лет от роду.

— Один из твоих мальчиков, — язвит Рэйчел.

Брайс оскорбленно надувает мягкие, полные губы.

— Рэйчел, — предупреждает Дункан.

Хун пожимает плечами с беззаботным видом, но в изгибе его рта прячется намек на обиду.

— Вот никах. — Брайс посылает распечатанный контракт через стол, и в тот же миг Камени получает файл. Включается правовой суб-ИИ и сводит контракт к основным тезисам.

— Да ты шутишь, — говорит Рэйчел Маккензи.

— Это стандартная форма. Ничего опасного, никаких сюрпризов, — говорит Брайс.

— Ты спросил Робсона о том, что он предпочитает? — резко спрашивает Рэйчел.

— Папа этого хочет, — заявляет Дункан Маккензи.

— Что ты сказал? — Рэйчел поворачивается к отцу. Она сожалеет, что создала тот образ чайного мальчика, оседлавшего нагую тушу Брайса. Теперь в ее воображении такие кошмарные картины, что она вынуждена зажимать рот ладонями.

— Как Брайс и сказал, это стандартный договор.

— Мне нужен день или два.

— Да о чем тут думать? — спрашивает Брайс. Рэйчел бессильна. Воля Роберта Маккензи правит «Горнилом», а она в самом сердце его владений. Ей не к кому апеллировать. Джейд Сунь всегда будет придерживаться того же мнения, что и муж. Не имеет значения, окажется ли Хун добрым или жестоким; брак сделает Робсона заложником Маккензи.

Дункан снимает колпачок с ручки. Камени преподносит цифровую панель для подписи на виртуальном контракте.

— Я тебя никогда не прощу, Брайс.

— Принято к сведению, Рэйчел.

Два быстрых, решительных удара ручкой, и Рэйчел выколет Брайсу глаза. Но она вздыхает, и Камени печатает ее цифровую «инь». Сделано.

— Робсон, сынок, ступай к своему новому мужу, — говорит Дункан.

Хун стоит, благожелательно раскинув руки. Рэйчел приседает и прижимает Робсона к себе.

— Я тебя люблю, Роббо. Я всегда буду тебя любить и никогда не дам тебя в обиду. Поверь мне.

Она за руку ведет мальчика через комнату. Три шага, и мир меняется: из сына в мужья. Рэйчел останавливается возле Хуна и шепчет достаточно громко, чтоб услышали все:

— Если ты его обидишь, если хоть прикоснешься; я убью тебя и всех, кого ты когда-то в жизни любил. Усвой это. — Рэйчел обращается к Хуну, но не сводит глаз с Брайса. Влажный полный рот ее дяди искажается в неудовольствии.

— Я о нем позабочусь, мисс Маккензи.

— Я за этим прослежу.

Хун кладет руку Робсону на плечо. Рэйчел хочет сломать каждый палец, по одному за раз. Она шлепком сбивает эту руку с плеча сына.

— Я тебя предупредила.

Прикосновение к ее руке: отец.

— Пойдем, Рэйчел.

Дверь офиса открывается, и входят два охранника Дункана.

— Что, по-твоему, я собираюсь сделать, отец?

— Пойдем, Рэйчел.

Рэйчел Маккензи целует сына, потом отворачивается от него — быстро, чтоб никто не увидел выражение ее лица. Никогда, больше никогда она не позволит дяде, отцу, деду увидеть отметины, которые оставили их ногти, проткнувшие ее сердце.

— Мам, что происходит? — Дверь плотно закрывается за Рэйчел, но она все еще слышит крики сына. — Что происходит? Мне страшно! Мне страшно!

Никогда не сдавайся, сказал ее отец. Используй оружие врага против него.

Шлюз просторный, построенный для вездеходов и автобусов, но, когда позади закрывается внутренняя дверь, Марина чувствует, как сердце стискивает клаустрофобия. Пока в камере шлюза падает давление, она наблюдает. Наблюдение за деталями — ее способ справляться со страхом замкнутого пространства. Она отрешается от самой себя в потоке сенсорной информации. Пыль хрустит под подошвами ботинок. С затихающим свистом уходит воздух. Пов-скаф плотнее прижимается к телу по мере того, как умная ткань подстраивается под вакуум. Фамильяры, зависшие над плечами ее отряда, выглядят чудно. Им бы следовало надеть виртуальные пов-скафы.

Хосе, Саадия, Тандека, Пейшенс. Олег мертв. Убит физикой. Перепутал вес с массой, скорость с движущей силой. Такую ошибку мог совершить только Джо Лунник. Он думал, что сможет остановить поехавший грузовой поддон одной рукой. Движущая сила загнала кости его вытянутой руки в грудную клетку и разорвала сердце на части.

Олег, Блейк в Байрру-Алту. За недолгую жизнь Марины на Луне умерло столько же людей, сколько за все ее годы наЗемле. Смерть Олега расширила расщелину между нею и другими членами бригады. Хосе больше с ней не разговаривает. Марина знает, бригада винит в случившемся ее. Она приносит несчастья, она буревестник, магнит для плохой кармы. То и дело раздается новое лунное слово; апату — дух раздора. Луна — мать магии и суеверий.

Марина не может выкинуть из головы Долгий Бег. Она не понимает, как могли исчезнуть часы и километры. Она не понимает, как могла потеряться в чем-то столь иррациональном. Это был всего лишь эндорфин с адреналином, но, лежа в постели, она чувствует ритм ног, слышит сердцебиение барабанов. Ей не терпится вернуться. В следующий раз она разрисует тело краской.

Вращаются красные огни. «Шлюз разгерметизирован», — говорит Хетти. Она и все фамильяры исчезают, моргнув, и снова появляются в виде зеленых имен членов бригады, зависнув над каждой головой. Зеленый означает, что все системы работают нормально. Желтый — тревога: запас воздуха, воды, заряд батарей, что-то неладное с окружающей средой. Красный — опасность. Мигающий красный: чрезвычайная опасность, риск немедленной смерти. Белый — смерть.

— Проверка связи, — говорит Карлиньос.

Марина произносит свое имя и короткую скороговорку дня, чтобы проверить, не началось ли у нее азотное отравление.

— Прием, — поспешно добавляет она. Столько всего надо помнить…

— Открывается наружный шлюз, — говорит Карлиньос.

Его пов-скаф — мозаика наклеек, логотипов и иконок, а в центре спины — Огун, Сан-Жоржи, его личный ориша. На стене перед наружной дверью шлюза — икона Госпожи Луны. Ту сторону ее лица, что представляет собой череп, истерли тысячи пальцев в перчатках. Прикоснись на удачу. Прикоснись, чтоб обмануть смерть.

— Это Госпожа Луна. Она суше самой сухой пустыни, горячей самых горячих джунглей, холодней тысячи километров антарктического льда. Она всякий ад, который когда-то был придуман. Она знает тысячу способов, чтобы убить вас. Проявите неуважение — и она это сделает. Без раздумий. Без сожалений.

Один за другим Джо Лунники выстраиваются в очередь, чтобы коснуться Госпожи Луны. Пустыни, джунгли, Антарктика — это не то, что Карлиньос знал по собственному опыту, думает Марина. Они звучат как старая мантра. Молитва пылевика. Марина проводит пальцами по образу Госпожи Луны.

Через подошвы ботинок Марина чувствует, как со скрежетом поднимается наружная дверь. Полоса серого между серой дверью и серым полом увеличивается, открывая уродливую машинерию: парк поверхностных вездеходов, служебных роботов, коммуникационные башни, изогнутые кверху «рога» БАЛТРАНа. Брошенные машины, сломанные машины, машины на ремонте. Экстрактор, слишком высокий даже для этого громадного шлюза, опутанный гирляндами из желтых служебных мигалок: новогоднее дерево с фонариками и маячками. Ряды солнечных панелей, медленно поворачивающихся вслед за солнцем. Далекие-предалекие холмы. Поверхность Луны похожа на свалку металлолома.

— Давайте прогуляемся, — говорит Карлиньос Корта и ведет свою бригаду по эстакаде.

Марина попадает на поверхность. Нет никакого перехода, никакой границы между внутренним пространством и огромным наружным, нет даже особого ощущения голой поверхности и обнаженного неба. Близкий горизонт заметно искривлен. Карлиньос ведет бригаду по километровой петле, обозначенной световыми шнурами. Сотни Джо Лунников ходили этой дорогой, ее испещряет бесчисленное множество отпечатков, которые накладываются друг на друга. Следы ботинок повсюду; отпечатки колес, изысканные отметины крадущихся и карабкающихся роботов. Реголит — палимпсест каждого путешествия, которое совершили по нему. Он очень уродлив. Как всякий ребенок, которому вручили бинокль, Марина глядит на Главный Хрен, увеличив картинку; громадный семяизвергающий член длиной в сотню километров, который посреди Моря Дождей соорудили с помощью следов ботинок и отпечатков шин горняки, страдавшие избытком свободного времени. Пятнадцать лет назад он уже успел потускнеть, иссеченный следами, которые оставили последовавшие миссии. Марина сомневается, что к этому моменту в нем что-то сохранилось от былого залихватского духа мужского братства.

Марина смотрит вверх. И цепь ее собственных отпечатков прерывается.

Над Морем Изобилия стоит половина Земли. Марина никогда не видела ничего более синего, более истинного. В видимом полушарии доминирует Атлантика. Можно разглядеть западный край Африки, изгиб Бразилии. Можно проследить за круговертью океанских штормов, тянущихся к углублению Карибского бассейна, где они, взбаламученные, превращаются в чудовищ и монстров, а потом уходят, кружась, вдоль изгиба Гольфстрима к невидимой Европе. На востоке граница света и тени оказалась во власти урагана. Марина легко читает его спиральную структуру, точку его глаза. Синее и белое. Ни следа зелени, но ничего более живого Марина еще не видела. На циклере ВТО она смотрела на Землю из смотрового «пузыря» и изумлялась великолепию развернувшегося перед нею зрелища. Струящиеся облака, вращающаяся планета, линия восхода вдоль края мира. Первую половину движения по удаляющейся орбите она смотрела, как уменьшается Земля, вторую — как растет Луна. Марина ни разу не видела Землю с Луны. Она заполнила небо, планета Земля; она куда больше, чем Марина воображала, и она так ужасно далека. Яркая, задумчивая и грозная; не достичь ее и не коснуться. Сообщения Марины летят к ее семье секунду с четвертью. Это дом, и ты от него очень далеко — такое сообщение передает ей полная Земля.

— Будешь тут стоять весь день? — трещит голос Карлиньоса на частном канале Марины, и она понимает, вздрогнув от досады, что все вернулись в шлюз, а она стоит как дура и пялится на Землю, задрав голову.

Вот и еще одно различие. Из циклера она смотрела на Землю вниз. На Луне Земля всегда вверху.

— Как долго я там стояла? — спрашивает она Карлиньоса, пока в шлюз нагнетается воздух.

— Десять минут, — говорит Карлиньос. «Ветряные лезвия» сбивают пыль с пов-скафов. — Когда я впервые вышел, сделал в точности то же самое. Стоял и пялился, пока Сан-Жоржи не выдал мне предупреждение о том, что воздух заканчивается. Я никогда не видел ничего подобного. Эйтур Перейра был со мной; первые слова, какие я смог произнести, были: «Кто ее туда засунул?»

Карлиньос отстегивает шлем. В те секунды, пока разговор еще приватный, Марина спрашивает:

— И что мы теперь будем делать?

— Теперь, — говорит Карлиньос, — мы идем пить.

— Он тебя трогал?

Маленький ровер рассекает Океан Бурь. Ударяется о каждую яму и камень на полной скорости, взмывает в воздух и приземляется с мягким взрывом пыли. Ускоряется, вскидывая из-под колес большие облака пыли. Два его пассажира мотаются и дергаются во все стороны, опутанные ремнями безопасности, и уже успели покрыться ушибами и синяками. Рэйчел Маккензи разгоняет ровер до пределов, предусмотренных рабочим режимом.

«Маккензи Металз» охотится на нее.

— Он с тобой что-то сделал? — снова спрашивает Рэйчел Маккензи сквозь вой двигателей и треск и грохот подвески.

Робсон качает головой:

— Нет. Он был очень милым. Он приготовил мне ужин, и мы говорили о его семье. Потом он учил меня карточным фокусам. Я тебе покажу. Они здоровские. — Робсон тянется в карман пов-скафа.

— Когда прибудем, — говорит Рэйчел.

Она думала, что у нее будет больше времени. Она была так осторожна с уловками и обманами. Женщины Маккензи знают толк в этом деле. Камени забронировала поезд в Меридиан. Рэйчел даже взломала шлюз, чтобы создать впечатление, будто два человека его покинули. Роберт Маккензи остановил железнодорожный челнок дистанционно через двадцать километров. Одновременно два ровера выехали из «Горнила» в разные стороны. Первый двинулся очевидным маршрутом, на северо-восток, к серверным фермам «Тайяна» в бороздах Местлина. Логичный путь к побегу; Суни упрямо не желали присоединяться ни к одному из лунных семейств в их политических играх. Гнев Роберта Маккензи не испугал бы дом Сунь.

Рэйчел выбрала нелогичный путь. Ее курс как будто бы лежит на юго-восток, к старой полярной грузовой линии. Вдоль дороги тянутся электростанции и склады с провизией. По древней традиции — древней по лунным стандартам — Воронцовы должны остановить поезд для любого, кто включит маяк с дороги. Потом надо договариваться, но традиция поддержки и спасения живет. Дункан Маккензи наймет частную охрану, чтобы встретить поезда на всех главных станциях: Меридиан, Царица, Хэдли. Но не туда направляется Рэйчел Маккензи. И даже не к железной дороге.

В ровере нет окон, нет воздуха, он не герметичен, в нем почти ничего нет, кроме трансмиссии и топливной системы. Автоматический возврат и возможность дистанционного управления были отключены на нем и на ровере-приманке, который движется в противоположном направлении. Рэйчел всегда была хорошим кодером. Семья так и не оценила этот талант, как и все прочие ее таланты. Ее истинная цель — изолированная станция БАЛТРАНа во Флемстиде. Она запрограммировала серию прыжков. Но роверы «Маккензи Металз» приближаются со стороны экстракционных заводов на юге и востоке. Камени превратилась в тень самой себя: Рэйчел не хочет рекламировать свое местонахождение по сети. Она надеется, что охотники попытаются отрезать ее от железной дороги. Время путешествия можно рассчитать с высокой точностью. Уравнения отточены и холодны. Если они догадаются о станции БАЛТРАНа, ее поймают. Если предположат, что дело в магистральной линии, она спасется. Но надо подключиться к сети, и это продемонстрирует всей Луне, где она.

— Мы скоро будем на месте, — говорит Рэйчел Маккензи сыну. Поглядите на него — одетый в пов-скаф, привязанный ремнями безопасности по другую сторону брюха ровера, такого узкого, что они соприкасаются коленями; поглядите на него. Под щитком шлема не видны волосы и абрис лица, все внимание притягивают к себе глаза, эти глаза, огромные зеленые глаза. Ни один мир — ни этот серый мир, ни большой голубой там, наверху — не может быть прекрасней его глаз. — Мне надо кое с кем поговорить. Я запущу Камени, но не включай Джокера. Еще рано.

Камени подключается к сети, и Рэйчел испытывает физическое облегчение; это как дышать полной грудью.

Звонок принимает фамильяр Ариэль Корты. Пожалуйста, подождите. Потом сама Ариэль Корта появляется на линзе Рэйчел.

— Рэйчел. Что происходит?

Платье, волосы, кожа, макияж Ариэль безупречны. Рэйчел считала свою невестку высокомерной, равнодушной карьеристкой. Она наделена достаточной честностью, чтобы признаться в зависти — эти бразильянки от рождения обладают всем, чем только можно. Ариэль много раз разбивала ее семью в пух и прах в суде, но теперь Рэйчел в ней нуждается.

Она в общих чертах обрисовывает побег. Камени передает никах.

— Одну секундочку, пожалуйста. — Ариэль ненадолго заменяет Бейжафлор, потом она появляется опять. — Это стандартный брачный контракт, согласно которому мой племянник заключает десятилетний брак с Хоан Рам Хуном. Он крепкий.

— Вытащи Робсона из него.

— Контракт правомерен и обязателен. Правомочия обеих сторон ясны. Нет такого положения, которое позволило бы освободить Робсона. Я могу сделать так, что контракт признают недействительным.

— Сделай. Ему одиннадцать. Меня заставили подписать.

— С точки зрения закона, минимального возраста для брака или сексуального согласия не существует. Не факт, что по нашему праву акт принуждения можно признать мотивом для защиты. Мне придется продемонстрировать, что, не проконсультировавшись с Робсоном по поводу его предпочтений перед тем, как подписать клаузулу о занятиях сексом, ты нарушила свои обязанности, предусмотренные родительским договором с ним. Это аннулирует никах. Я не буду выступать за тебя, я буду выступать за Робсона против тебя. Я попытаюсь доказать, что ты плохая мать. Плохая мать уровня Лукреции Борджиа. Однако, предпринимая такие действия, сбежав вместе с Робсоном, ты действуешь как хорошая мать. Это Уловка-22. Есть способы ее обойти.

— Мне наплевать, насколько плохой ты меня выставишь.

Неужто она увидела, как Ариэль Корта, безупречная Ариэль Корта позволила себе чуть улыбнуться?

— Будет много грязи.

— Маккензи создали свое состояние из грязи.

— Как и я. Робсону придется нанять меня и заключить сделку. И опять же, только хорошая родительница посоветовала бы ему нанять меня. Не для протокола хочу заметить, что, обратившись с этим делом в суд, ты положишь начало недвусмысленному и открытому конфликту между нашими семьями. Это объявление войны.

— Война будет объявлена, если Рафа узнает, что я отпустила Робсона без драки. Он голыми руками разорвет «Горнило» на части, чтобы вернуть сына.

Ариэль Корта кивает.

— Ситуация сложнее не придумаешь. Как будто твой дедушка намеренно выбрал самый провокационный из всех возможных поступков…

Ровер дергается. От внезапного ускорения ремни безопасности Рэйчел натягиваются. И опять. Что-то ударяет по корпусу ровера, снова и снова. Она не слышит, но чувствует вибрацию резаков, дрелей. Внезапно скорость начинает падать: ровер замедляется.

— Что происходит? — спрашивает Ариэль Корта. На ее безупречной маске тревога.

— Камени, покажи мне! — кричит Рэйчел.

— Я сообщу Рафе, — говорит Ариэль, а потом Камени выводит на верхнюю часть линзы Рэйчел картинку с наружных камер.

К вездеходу прицепился служебный дрон, похожий на маленький и зубастый ночной кошмар. Манипуляторы и резаки рубят проводку, кабели топливной системы. Вот дрон отсекает еще одну батарею, и ровер еще сильней замедляется. Как эта машина здесь оказалась? Откуда она взялась? Камени дает панорамное изображение с камер: среди рощи солнечных панелей возвышаются изогнутые кверху рога БАЛТРАНа, и до них меньше двухсот метров. Вот и ответ: ее семья перепрограммировала служебного дрона со станции.

Но они забыли, что ровер безвоздушный. Двести метров в вакууме — легкая прогулка, если на тебе пов-скаф.

Рэйчел касается колена Робсона. Он вздрагивает; его глаза распахнуты от страха.

— Когда я скажу «идем», следуй за мной. Нам придется завершить это путешествие пешком.

Ровер содрогается и заваливается набок. Рэйчел швыряет туда-сюда в ремнях безопасности. Ровер застывает, опрокинувшись под безумным углом. Дрон срезал колесо. Потом он вырубает последнюю камеру.

— Робсон, любовь моя, беги!

Вылетает крышка люка. Пыль и холмы, плоские черные небеса. Рэйчел хватается за край люка и выскакивает наружу. Прыгает на реголит, бежит. Бросает взгляд через плечо и видит, что Робсон приземлился с легкостью колибри и побежал. Дрон взгромоздился на обломки ровера. Рэйчел думает про Брайса Маккензи — про раковую опухоль, если бы раковая опухоль могла передвигаться и охотиться.

Теперь бот приподнимается на своих манипуляторах, выбирается из обломков машины. Разворачивает резаки и длинные острые пластиковые пальцы. Спускается на поверхность, направляясь в ее сторону. Он движется не быстро, однако от него не скрыться. И есть операции, которые Рэйчел должна выполнить, прежде чем они с Робсоном катапультируются в безопасное место.

— Робсон!

Шаг за шагом бот догоняет мальчика. На реголите того заносит. Он не знает, как двигаться в вакууме, как не вскидывать на бегу слепящие тучи пыли. Отец слишком долго продержал его в уютной утробе Боа-Виста. Надо было взять его на поверхность в пять лет, чтобы посмотреть на Землю, как принято у Маккензи. Надо было — можно было — следовало бы.

«Люк готов», — говорит Камени. Шлюз для персонала вмещает одного человека за раз. Посреди лунных морей установки БАЛТРАНа сооружают кое-как, и предназначены они в первую очередь для транспортировки грузов навалом.

— Залезай! — кричит Рэйчел. Робсон копошится у шлюза. Он слишком неуклюж.

— Я внутри!

Камени закрывает люк. Теперь Рэйчел ждет своей очереди, чтобы попасть в капсулу. Медленно. Почему так медленно? Где бот? У нее нет времени даже для того, чтобы оглянуться. От наивысшей сосредоточенности она дышит сквозь зубы, со свистом, пока Камени включает систему запуска.

Боль в правой икре такая резкая и четкая, что Рэйчел даже не вскрикивает. Нога ее не держит. Что-то рассечено. Шлем выдает красную вспышку; она ахает, когда ткань пов-скафа уплотняется над прорехой, запечатывая костюм, сжимая рану.

«Твое правое подколенное сухожилие рассечено, — сообщает Камени. — Целостность костюма нарушена. Ты истекаешь кровью. Бот здесь».

— Впусти меня, — шипит Рэйчел, а потом приходит боль, и ее больше, чем, как она думала, существует во вселенной, и она кричит; крики ее ужасны, вопли агонизирующих мучений. Такие крики как будто не способно издавать человеческое горло. Движение, бросок, второй чистый рубящий удар, и Рэйчел падает. Бот над нею, тень на фоне черного неба. В свете ее налобных фонарей блестят три сверла, опускаясь на щиток.

— Запускай, Камени! Унеси его отсюда!

«Последовательность запуска начата, — говорит Камени. — Вероятность твоего выживания — ноль. Прощай, Рэйчел Маккензи».

Сверла с визгом вгрызаются в закаленное стекло. И конец свой Рэйчел Маккензи встречает во гневе: гневе на то, что должна умереть, на то, что это случится здесь, в холоде и грязи пустынного Флемстида, гневе из-за того, что вечно семья тебя предает. Щиток раскалывается. Когда воздух стремительным взрывом покидает шлем, она чувствует, как трясется земля, видит, как мелькает капсула БАЛТРАНа, вылетая из пасти пусковой трубы.

Ушел.

Рафа Корта мечет громы и молнии, несется во главе отряда службы безопасности. Жуан-ди-Деус — его город; его лицо знакомо работникам «Корта Элиу» и вспомогательному персоналу, но не таким: воплощение ярости и восторга. Он Шанго Справедливый, Сан-Жеронимо, судия и защитник. Его люди избегают попадаться ему на глаза и уступают дорогу.

Мальчик уже вышел из шлюза. Он стоит один в приемной зоне, все еще в пов-скафе и шлеме, испачканный в пыли, с фамильяром, зависшим над левым плечом.

— Он обучил меня фокусу, — говорит Робсон. Джокер транслирует его слова в мир за пределами шлема. — Это очень хороший фокус. — Рука в перчатке достает колоду игральных карт из кармана на бедре. Робсон разворачивает их веером. Голос у него мертвый, ровный, чужой. Джокер передает интонации в точности. — Выбери одну.

Карты выпадают из пальцев. Колени подгибаются, он падает лицом вперед. Рафа успевает его подхватить.

— Твоя мать. — Рафа встряхивает дрожащего мальчика. — Где твоя мать?

Пять

Дункан Маккензи мчится сквозь «Горнило», точно буря. Люди расступаются перед ним, машины подстраиваются под него. Генерального директора «Маккензи Металз» нельзя задерживать из-за тривиальных вопросов безопасности. Не сейчас, когда им владеет бледный гнев. Ярость Дункана Маккензи серая, как его костюм, его волосы, поверхность Луны. Эсперанса превратилась в твердый и тусклый свинцовый шар.

Джейд Сунь-Маккензи встречает его у шлюза, ведущего в личный вагон Роберта Маккензи.

— Твой отец проходит запланированную очистку крови, — сообщает она. — Полагаю, ты в курсе, что процесс нельзя остановить.

— Я хочу его видеть. — Голос Дункана Маккензи настолько же холоден, насколько металл над его головой горяч.

— Мой муж подвергается деликатной и важной медицинской процедуре, — с прежней уверенностью говорит Джейд Сунь. Дункан Маккензи хватает ее за горло. Бьет затылком о дверь шлюза. По белой поверхности медленно стекает большая капля крови.

«У тебя повреждение кожи и, возможно, сотрясение», — сообщает ее фамильяр, Тун Жэнь.

— Пропусти меня к нему!

«У меня есть картинка», — говорит Эсперанса. Фамильяр накладывает на линзу Дункана снятое с высоты изображение старой жуткой развалины на диагностической кушетке. Развалину окружают живые медсестры и машины. Трубки и катетеры пульсируют красным.

— Вранье. Ты скормила Эсперансе эту картинку. Вы же умные, ублюдки.

— Мы? Ублюдки? — шепчет Джейд Сунь. Дункан Маккензи отпускает ее.

— Моя дочь мертва, — говорит он. — Моя дочь мертва, ты понимаешь?

— Дункан, мне так жаль. Ужасное происшествие, ужасное. Программная ошибка.

— Спасательный отряд, который мы за ними послали, нашел в пов-скафе Рэйчел точные разрезы. Бот подрезал ей поджилки. — Дункан Маккензи зажимает рот ладонью, словно не давая ужасу вырваться на волю. Миг спустя он продолжает: — На шлеме следы сверла. Весьма точная программная ошибка.

— От радиации софт в чипах регулярно отказывает. Ты же в курсе, это эндемичная проблема.

— Не смей меня оскорблять, мать твою! — рычит Дункан Маккензи. — Эндемичная. Эндемичная! Да что это за слово такое?! Мою дочь убили. Это отец приказал?

— Роберт бы ни за что так не поступил. Ты же не намекаешь, что твой отец — мой око, мой супруг — мог приказать, чтобы его собственную внучку убили. Это нелепо. Нелепо и гнусно. Я видела отчет. Это был ужасный несчастный случай из-за поломки робота. Скажи спасибо, что мальчик не пострадал.

— И теперь Корта носятся с ним, как с гандбольной звездой, только что подписавшей контракт. Когда придурок Рафа Корта не орет, что перережет горло каждому встреченному Маккензи. Мы из-за этого на грани войны.

— Роберт бы никогда не навлек неприятности на компанию своими действиями. Никогда!

— Ты вкладываешь в уста моего отца много слов. Я бы хотел услышать, как он их произнесет сам. Пропусти.

Джейд Сунь делает шаг вперед. В шлюз можно попасть только через нее.

— На что ты намекаешь?

— Как ты и сказала, Роберт бы ни за что не навредил собственной внучке.

— Это обвинение?

— Почему ты не позволяешь мне увидеть отца?

Дункан Маккензи хватает Джейд Сунь за плечи, вздергивает в воздух, швыряет о дверь шлюза. Она падает без сил. На плечи Дункана ложатся чьи-то руки. Кто-то оттаскивает его прочь от женщины, которая тяжело дышит и дрожит от шока. Дункан Маккензи вырывается из рук тех, кто его держит. Четверо мужчин в таких же серых деловых костюмах, как его собственный. Крупных мужчин, Джо Лунников, с тяжелыми земными мускулами.

— Оставьте нас, — приказывает он.

Четверка не шевелится. Их взгляды перебегают на Джейд Сунь.

— Это мои личные рубаки, — говорит она, все еще бледная, все еще трясущаяся на полу.

— С каких пор? — орет Дункан Маккензи. — Кто разрешил?

— Твой отец. С той поры, как в «Горниле» для меня стало небезопасно. Дункан, по-моему, тебе надо уйти.

Самый массивный рубака, похожий на гору маори с клубами мышц на загривке, кладет ладонь на плечо Дункана Маккензи.

— Убери от меня свои гребаные лапы, — говорит Дункан Маккензи и бьет рубаку по руке.

Но их четверо, и они здоровенные, и они не его. Он вскидывает руки: все, я спокоен. Охранники отступают. Дункан Маккензи отряхивает пиджак, поправляет манжеты. Рубаки Джейд Сунь становятся между ним и его мачехой.

— Я встречусь с отцом. И я приказываю начать собственное расследование того, что там случилось.

Дункан Маккензи поворачивается и широким шагом уходит прочь, тропой позора и унижения через потоки света, которые отбрасывают плавильные зеркала — но есть еще время для последнего слова, l’esprit de l’escalier[26]:

— Я главный исполнительный директор этой компании. Не мой отец. Не твои гребаные родственники!

— Мои гребаные родственники стоят плечом к плечу с твоими гребаными родственниками! — кричит в ответ Джейд Сунь. — Воронцовы — варвары, Асамоа — крестьяне, а Корта — гангстеры прямиком из фавел. Сунь и Маккензи построили этот мир. Сунь и Маккензи он и принадлежит!

* * *

— Она все время носит одно и то же платье.

Элен ди Брага и Адриана Корта стоят у перил балкона на восьмом уровне, между каменными скулами Огуна и Ошосси. Щеки пересохли, водопады отключены. Садовники, роботы и люди, чистят пруды и русло реки от листьев.

— Каждый раз, когда оно пачкается, Элис просто печатает ей новое, — говорит Адриана Корта. Луна в своем любимом красном платье бежит босиком по лужам на дне пруда, плещет водой на садовых ботов, прыгает с камня на камень согласно сложной закономерности: на этот можно наступать только левой ногой, на тот — правой, на третий двумя сразу или пропустить совсем. — Наверное, у тебя в ее возрасте тоже было любимоеплатье.

— Лосины, — говорит Элен ди Брага. — На них были черепа со скрещенными костями. В свои одиннадцать я сделалась настоящей маленькой пираткой. Мама не могла их с меня снять, так что купила еще одни. Я отказалась носить новые лосины — дескать, не то, но на самом деле не могла отличить одну пару от другой.

— У нее есть маленькие норы и берлоги по всему Боа-Виста, — говорит Адриана Корта. Луна исчезает среди зарослей бамбука. — Я знаю большинство из них — больше, чем Рафа. Не все. Я не хочу знать все. У каждой девочки должны быть секреты.

— Ты им расскажешь?

— Я подумывала сделать это в день своего рождения, но вышло бы слишком болезненно. Я пойму, когда наступит время. Мне сначала надо закончить с ирман Лоа. Завершить свою исповедь.

Элен ди Брага поджимает губы. Она по-прежнему добрая католичка. Еженедельные мессы в Жуан-ди-Деус; святые и новенны. Адриана Корта знает, что ее подруга не одобряет умбанда, хоть и проводит каждый день под взглядом языческих богов. Что же она думает о том, что Адриана совершает святое таинство исповеди не перед священником, но перед жрицей?

— Оберегай Рафу, — просит Адриана.

— Ну хватит уже об этом.

— Я буду делаться все более и более бесполезной. Я уже это чувствую. А Лукас положил глаз на трон.

— Он и не спускал глаз с трона.

— Он приставил к Рафе слежку. Он использует покушение на убийство, чтобы выбить Рафу из колеи. А после того, что случилось с Рэйчел…

Элен ди Брага крестится.

— Deus entre nоs e do mal.[27]

— Рафа хочет провести независимое расследование.

Страницы: «« « 345678910 » ... »»