Новая Луна Макдональд Йен

Непрозрачный щиток шлема Карлиньоса долгое время не движется. Потом он говорит:

— За работу.

Луна обращается с роботами почти так же жестоко, как и с человеческим мясом. Нефильтрованная радиация съедает чипы ИИ. Свет разрушает строительный пластик. Ежемесячный магнитный шлейф, следствие прохождения Луны через струящийся «хвост» магнитного поля Земли, способен закоротить слабые электрические цепи и вызвать недолгих, но разрушительных пылевых дьяволов. Пыль. Главный дьявол самба-линии «Спокойствие-Восток». Вездесущая пыль. Неизменная пыль. Она покрывает стойки, балки, спицы и поверхности, как мех. Марина осторожно проводит пальцем над структурной фермой. Частицы пыли движутся как волосы, повинуясь ритму, который задает электростатическое электричество на ее пов-скафе. День за днем пыль стачивает, стирает, портит, уничтожает. Работа Марины заключается в перемагничивании. Это довольно просто для Джо Лунницы, да к тому же интересно. Марина задает магнитно-электрическое реверсирование с помощью таймера, потом отбегает на безопасное расстояние большими лунными скачками. Поле реверсируется и отталкивает заряженные частицы пыли внезапным облаком серебристого порошка. Это красиво, зрелищно, и это хочется повторять опять и опять. Марина склонна к земным, биологическим сравнениям: промокший в океане пес встряхивается; лесной гриб-дождевик взрывается, рассеивая облако спор. Модульный отряд работает, не обращая внимания на пыль, которая оседает на их пов-скафы, меняет микросхемы и датчики: этот труд сложен для роботов. Пальцы Марины отслеживают граффити, спрятанные под пылью, как иероглифы: имена возлюбленных, названия гандбольных команд, проклятия и ругательства на всех лунных языках и алфавитах.

Бабах. Марина отмечает еще один мягкий взрыв пыли. Он должен производить шум. Тишина кажется неуместной.

— Бабах, — шепчет она внутри шлема и слышит смех на частном канале.

— Все так делают, — говорит Карлиньос.

Под слоем пыли — иероглифы. Поколения пылевиков написали свои имена, проклятия, богов и любимых на голом металле вакуумными ручками дюжины цветов. «Петр Х». «Пошло все на хрен». «Тут отдыхали мосус».

Она повторяет «бабах» с каждым экстрактором. В лунном труде есть свои секреты. Сохраняй сосредоточенность. Однообразие ландшафта, близость горизонта, монотонность экстракторов, завораживающее покачивание их черпаков — все это как будто специально желает усыпить, загипнотизировать. Марина вдруг понимает, что думает про Карлиньоса, который бежит сквозь толпу, с лентами на руках и ногах, блестящий от масла. Она выкидывает его из головы. Второй трюк также представляет собой искушение. Не все герметичные костюмы одинаковы. Пов-скаф — не гидрокомбинезон. На поверхности Луны нет сопротивления воды, нет сопротивления воздуха. Тут все движется быстро. Олегу во время тренировки разбило голову именно из-за этой ошибки. Масса, скорость, движущая сила. Сосредоточься. Соберись. Проверь показания пов-скафа. Вода-температура-воздух-радиация. Давление, связь, сеть. Каналы, прогноз погоды. На Луне есть погода, и она всегда плохая. Магнитный шлейф, солнечная активность. Каждую минуту нужно проверять с десяток разных показателей и одновременно делать свою работу. Некоторые товарищи по бригаде слушают музыку. Как у них это получается? К пятому экстрактору у Марины ноют мышцы. Соберись. Сосредоточься.

Марина так собранна, так сосредоточенна, что не замечает, когда на открытом канале раздается сигнал тревоги и именная метка над шлемом Паулу Рибейру делается красной, а потом — белой.

Рафа проводит рукой по блестящей алюминиевой поверхности посадочной ноги.

— Он красивый, Ник.

Транспортник ВТО «Орел» купается в киловаттах сияния, которое излучают двадцать прожекторов. Собственные прожекторы космического грузовика высвечивают его корпус, гондолы маневровых реактивных двигателей, скопления сферических резервуаров с горючим, руки-манипуляторы, углубленные пилотские иллюминаторы, эмблему орла ВТО на носу.

— Не пудри мне мозги, Рафа Корта, — говорит Николай Воронцов. — Он не красивый. На Луне нет ничего красивого. Ну ты и говнюк. — Его смех неудержим, как оползень.

Николай воплощает всеобщее мнение о том, каким должен быть Воронцов: он человек-гора, в ширину такой же, как в высоту. Бородатый, длинные волосы заплетены в косу. Глаза голубые, как Земля, голос низкий, грохочущий. Нарочитый акцент. Ник Воронцов не следует последней моде на ретро. Носит шорты со множеством карманов, рабочие ботинки; майка натягивается на его мощных мышцах, переходящих в вялые жировые складки. Как и у всех членов семьи, фамильяр Ника — двухголовый орел с личным геральдическим символом, украшающим щит. «Воронцов» — его профессия.

— Дело не в том, как он выглядит, — говорит Рафа. — Дело в том, что он такое.

— А теперь и правда не пудри мне мозги, — отвечает Воронцов.

«Орел» — лунный корабль. Поверхностный транспортник для перевозок от точки до точки. Самое дорогое и неэкономное средство передвижения на Луне. Водород и кислород в сферических баках драгоценны; горючее для жизни, а не для реактивных маневровых двигателей. Безумие сродни тому, как на старой Земле жгли нефть ради электричества. На Луне энергия дешевая, а вот ресурсы редки. Люди и товары путешествуют поездами, роверами, поверхностными автобусами, БАЛТРАНом (все реже), с помощью космических лифтов, собственной мышечной силы — пешком, на колесах и с крыльями. Они не летают в грузовых отсеках лунных кораблей.

ВТО содержит флот из десяти транспортников, расположенных в местах, широко разбросанных по всей Луне. Это средство на крайний случай, «скорая помощь», аварийная команда, спасательная шлюпка. От транспортного узла в любое место на Луне можно долететь менее чем за тридцать минут. Ник Воронцов командует флотом и время от времени выступает в роли пилота и инженера. А еще он любит эти уродливые лунные корабли. Они ему дороже, чем любые дети.

— Итак, ты приехал сюда из самого Иоанна-Божьего, чтобы облизать моих уродливых деточек и сказать мне, что они красивые? — спрашивает Ник Воронцов. Он произносит название города на глобо, потому что вечно устраивает спектакль по поводу того, какое в португальском невозможное произношение. Они с Рафой — университетские друзья. Вместе учились, вместе ходили в спортзал, тягали железо и лепили собственные тела. Ник продвинулся по Стезе Мускулов дальше Рафы, но тот целенаправленно держится в курсе спортивных новинок, чтобы обсуждать пищевые добавки и режимы тренировок со своим бывшим приятелем по спортзалу, когда они встречаются в «Невском баре» Меридиана за водкой.

— Я приехал сюда из самого Жуан-ди-Деуса, чтобы нанять одну из твоих деточек, — говорит Рафа.

— Какую именно?

— «Сокола» на Луне-18.

Местоположение спасательных шлюпок ВТО входит в базовые знания, которые требуются для работы на поверхности, а также представляет собой гарантированную и своевременную страховку на случай ЧП.

— Какая жалость. У этой детки как раз подошел срок техобслуживания, — говорит Ник Воронцов.

— А как насчет «Пустельги» в Жолио?

— А-а. «Пустельга». Все еще ждет сертификата о пригодности к полетам. В КРЛ сидят одни тормоза.

— Выходит, у вас весь сектор Спокойствия-Ясности-Кризисов никак не покрыт.

— Знаю. Прискорбно. Все эти чиновники… эх. Что же я могу поделать? Ты там будь поосторожнее.

Рафа хлопает по посадочной ноге «Орла».

— Вот этого хочу.

— Когда?

— В аренду вместе с экипажем на сорок восемь часов, начиная с этого момента.

Ник Воронцов тянет воздух через сжатые зубы, и Рафа понимает, что «Орел» окажется недоступным на это время, как и весь прочий транспорт Воронцовых. Челюсти и мышцы пресса Рафы напрягаются. От гнева его лицо и руки покрываются обжигающими пятнами. Сам разберусь, заверил он Лукаса. Бизнес как таковой строится на отношениях. И вот он проехал весь этот путь в стильном костюме, с безупречной прической и ухоженными руками лишь ради того, чтобы какое-то воронцовское мурло выставило его идиотом.

— Сколько тебе нужно?

— Рафа, подобные разговоры недостойны тебя.

— Кто с тобой связался?

— Рафа, мне не нравится, куда ты клонишь.

— Маккензи. Это был Дункан, или старикашка собрал свои древние мощи и все сделал лично? Как семья с семьей. Роберт, это должен был быть Роберт. Увязать все с транспортным флотом — похоже на его стиль. У Дункана нет собственного стиля. Он сам попросил или звякнул старине Валерию, а тот велел тебе попрыгать?

— Рафа, по-моему, ты должен сейчас уйти.

Внутри Рафы просыпается ярость, точно кипящий кровавый гейзер. Он орет Нику Воронцову в лицо, брызгая слюной:

— Хочешь сделать из меня врага? Хочешь сделать из моей семьи врагов? Мы Корта. Мы вас затрахаем до беспамятства. Да что вы о себе возомнили, таксисты гребаные?

Ник Воронцов вытирает лицо тыльной стороной ладони.

— Рафа…

— Иди на хер, обойдемся без тебя. Корта получат этот участок, а потом разберутся с вами, мудилами. — Рафа раздраженно пинает посадочную ногу транспортника.

Ник Воронцов что-то рычит по-русски, и охранники Корта хватают Рафу за руки. Они появляются из ниоткуда, тихие, одетые с иголочки, сильные.

— Сеньор, хватит.

— Отпустите, мать вашу! — орет Рафа своим телохранителям.

— Боюсь, нет, сеньор, — говорит первый эскольта, оттаскивая Рафу от Ника Воронцова.

— Я приказываю!

— Мы не подчиняемся вашим приказам, — говорит первый эскольта.

— Лукас Корта извиняется за любое неуважение к вашей семье, сеньор Воронцов, — прибавляет вторая эскольта, высокая женщина в костюме хорошего покроя.

— Уберите вашего тупого босса с моей базы! — рычит Николай Воронцов.

— Немедленно, сеньор, — отвечает вторая эскольта.

Рафа плюет, пока его силой оттесняют к двери. Плевок в лунной гравитации летит далеко и элегантно. Ник Воронцов легко увертывается, но Рафа целился не в него. Он целился в его корабль, его детку, его драгоценный «Орел».

Клуб профессиональных владельцев гандбольных команд маленький, уютный, чрезвычайно конфиденциальный. Посетителей встречает бесцеремонное предупреждение: эскольта остаются за порогом. Охранники клуба, мускулистые громилы, левым указательным пальцем постукивают по шишковидному телу, когда кто-то проходит мимо: никаких фамильяров. Персонал будет вежливо об этом напоминать, покуда клиент не исполнит требование. Клуб спортивный, чурается кичливой роскоши; его обстановка напоминает университетские коллоквиумы. В нем состоят две дюжины человек; все — мужчины.

Две дюжины мужчин, две дюжины друзей, и Рафа ни с кем из них не хочет разговаривать. Джейден Вэнь Сунь зовет его из глубин клубного кресла в другом конце салона; Рафа машет рукой в ответ и быстро идет в свою комнату. Он весь почернел от гнева. Он распахивает дверь, хватает стул и без усилий швыряет через всю комнату. Стол и лампы разбиваются и падают. Рафа сильным пинком отправляет обломки в дальний полет. Срывает со стены старомодный экран, на котором посетители этого очень конфиденциального спортивного клуба смотрят матчи своих команд, ударяет им о край туалетного столика, бьет и бьет, пока экран не ломается напополам. Половины запихивает в загрузочную воронку принтера, налегая на них всем весом, отчего и принтер приходит в негодность.

Стук в дверь.

— Мистер Корта.

— Нет!

Гнев прогорел до горячей золы. Он все портит. Эту комнату, сделку с Ником Воронцовым — его ярость всегда одинакова. Он плюнул на корабль Ника Воронцова. Мог бы с тем же успехом плюнуть на собственную дочь. Когда он связался с Жуан-ди-Деусом, периодические долгие паузы Лукаса были более красноречивым порицанием, чем любая вспышка гнева. Он подвел семью. Он всегда подводит семью. Он разрушает все, к чему прикасается.

В алой своей ярости Рафа крушил комнату осмотрительно. Бар не тронул. Он садится на кровать и смотрит на бутылки, как влюбленный смотрит на предмет своего обожания, через битком набитую комнату. Клуб следит за тем, чтобы в личном кабинете Рафы всегда имелся запас его любимых марок джина и рома. Он проведет с ними прекрасную пьяную ночь. Напьется до слезливых сожалений, позвонит Лусике перед рассветом.

Где же твоя гребаная гордость, а?

— Эй, — снова зовет Джейден Сунь.

— Выхожу, — говорит Рафа.

К тому моменту, когда он вернется в комнату, персонал клуба приведет ее в порядок.

Мадринья Флавия столь же удивлена при виде Лукасинью у своей двери, как он был удивлен, увидев ее в изножье своей больничной кровати.

Лукасинью открывает картонную коробку, которую он так бережно нес от самой квартиры Коджо. Буквы, покрытые зеленой глазурью, складываются в слово «Pax».

— Это по-итальянски, — говорит он. — Мне пришлось поискать, где находится Италия. Они очень легкие. В них миндаль. Тебе нравится миндаль? Тут написано «Pax». Это вроде католическое слово, которое переводится «paz»[28]. — Со своей мадриньей парнишка естественным образом переходит на португальский.

— Paz na terra boa vontade a todos os homens,[29] — говорит Флавия. — Входи, ох, входи же!

Квартира тесная и тусклая. Свет излучают только десятки маленьких биоламп, засунутых в каждую щель и каждую дырку, выстроившихся вдоль каждой полки и каждого выступа. В зеленых сумерках Лукасинью хмурится.

— Ух ты, а у тебя тут не очень-то развернешься. — Он ныряет под дверную притолоку и пытается понять, где бы присесть посреди множества самых разных вещей.

— Для тебя здесь всегда найдется место, — говорит Флавия, взяв лицо Лукасинью в ладони. — Корасан.

Если нужна крыша над головой, кровать, горячая еда, вода и душ, мадринья всегда готова помочь.

— Мне у тебя нравится.

— Вагнер платит за эту квартиру. И покрывает мои ежедневные расходы.

— Вагнер?

— Ты не знал?

— Э-э, мой папа не…

— Не говорит обо мне. Как и твоя мама. Я привыкла.

— Спасибо, что навестила меня. В больнице.

— Как я могла не прийти? Я тебя выносила.

Лукасинью смущается. Ни один семнадцатилетний мужчина не может спокойно отнестись к тому, что когда-то он находился внутри пожилой женщины. Он усаживается на указанное место на диване и обозревает квартиру, пока Флавия включает бойлер и приносит из кухонной ниши тарелки и нож. Она передвигает иконы и биолампы, чтобы освободить кусочек низкого стола перед диваном.

— У тебя тут полным-полно… всего.

Иконы, статуэтки, четки и амулеты, миски для подаяния, звезды и мишура. Лукасинью морщит нос, вдыхая благовонный дым, травяные смеси и затхлый воздух.

— Сестринство увлекается религиозным хламом.

— Сест… — Лукасинью умолкает; ему не хочется, чтобы разговор пошел по тому пути, где он задает вопросы своей мадринье, повторяя ее слова как попугай.

— Сестринство Владык Сего Часа.

— Моя вову с этим как-то связана.

— Твоя бабушка поддерживает наш труд деньгами. Ирман Лоа навещает ее в качестве духовной наставницы.

— Зачем во Адриане понадобилась духовная наставница?

Бойлер звенит. Мадринья Флавия крошит листья мяты и заваривает чай.

— Тебе никто не сказал.

Флавия отодвигает новые статуэтки и вотивные штуковины[30] на край низкого стола и садится на пол.

— Эй, давай я…

Флавия отмахивается от предложения Лукасинью поменяться местами.

— Итак, что тут у нас за пирог… — Она поднимает нож на уровень глаз и шепотом читает молитву. — Всегда надо благословлять нож. — Отрезает кусочек размером с ноготь и кладет на блюдце перед статуэткой, изображающей святых Косму и Дамиана. — Гостям незримым, — шепчет она, после чего сама берет ломтик «мирного» пирога двумя пальцами, тонкими и аккуратными, как фарфоровые палочки для еды. — Он и впрямь очень вкусный, Лука.

Лукасинью краснеет.

— Так хорошо уметь что-то делать, мадринья.

Мадринья Флавия стряхивает крошки с пальцев.

— Итак, скажи, что привело тебя к дверям твоей мадриньи?

Лукасинью разваливается на диване, чья обивка пропиталась запахом пачулей, и закатывает глаза.

В поезде, увозившем его из Тве, у него было такое ощущение, словно сердце вот-вот взорвется. Сердце, легкие, голова, разум. Абена от него ушла. Его пальцы невольно начали ощупывать металлический штырь в ухе. Абена лизнула его кровь на той вечеринке. На вечеринке у Асамоа она посмотрела на него и ушла прочь. Он уже пять раз чуть не вытащил серьгу из уха, чтобы отправить обратно в Тве в тот же момент, когда поезд прибудет в Меридиан. Пять раз говорил себе «нет». «Когда не будет другой надежды, — сказала Абена. — Когда ты окажешься один, обнаженный и беззащитный, как мой брат, пришли мне это». С ним ничего подобного не произошло. Если использовать подарок неправильно, она лишь сильней его возненавидит.

— Мне надо где-то жить.

— Ясное дело.

— И у меня есть вопрос, на который я никак не могу найти ответа.

— Не могу гарантировать, что я его найду. Но давай спрашивай.

— Ладненько. Мадринья, почему девушки делают… то, что делают?

— Он все делает неправильно.

Бармен застывает. Бутылка голубого кюрасао замирает над коктейльным бокалом. Женщина у другого конца барной стойки поворачивается с медлительностью гранитного изваяния и устремляет прямой взгляд на непрошеного советчика.

— Сначала — спираль лимонной цедры.

Рафа Корта скользит ближе к женщине. Ее наряд безупречен, на соседнем табурете лежит сумка «Фенди» в классическом стиле. Ее фамильяр — вращающаяся галактика из золотых звезд. Но она туристка. Земное происхождение выдает дюжина физических признаков, свидетельствующих о рассогласованности и неестественности, рассинхронизации и дезадаптации.

— Прошу прощения…

Рафа поднимает бокал и нюхает.

— Ну, хоть это правильно. Воронцовы настаивают на водке, но настоящую «Голубую луну» делают с джином, в котором по меньшей мере семь растительных добавок. — Он берет свернувшуюся в круг лимонную цедру щипцами и бросает в бокал. Кивком указывает на бутылку кюрасао. — Дайте-ка сюда. — Щелкает пальцами. — Чайную ложечку. — Он переворачивает ложечку и держит ее в двадцати сантиметрах над стаканом. Бутылку держит в двадцати сантиметрах над ложечкой. — Секрет в ваянии при помощи гравитации. — Он льет. Тонкая струйка голубого ликера падает на изгиб ложечки, медленно, как мед. — И в двух крепких руках. — Кюрасао покрывает заднюю сторону ложечки и с ее краев хаотично сочится ручейками и капельками. Лазурь проникает в прозрачный джин, завиваясь наподобие струек дыма. Желтый мраморный шарик лимонной цедры оплетают рассеянные голубые ленты. — Размешивание происходит за счет динамики жидкостей. Таково применение хаотических систем в коктейльной теории.

Он пододвигает коктейльный бокал к женщине. Она делает глоток.

— Хорошо.

— Всего лишь «хорошо»?

— Очень хорошо. Вы сделали прелестную «Голубую луну».

— Еще бы. Я ее изобрел.

Четверо посетителей средних лет пьют за успех какого-то семейного дела в угловой кабинке. Охранники Корта безмолвно заняли стол, расположенный на благоразумном расстоянии от барной стойки. Кроме Рафы и землянки, других клиентов нет. Рафа забрел в этот бар, потому что он был ближайшим к клубу, но ему здесь нравится. Старомодный верхний свет превращает каждый напиток в драгоценный камень, подтягивает подбородки, заостряет скулы, загадочно оттеняет глаза. Массивные клубные диванчики из редкой древесины и чанной кожи. За барной стойкой — зеркальная стена. Тихо играет музыка. Бар расположен на террасе, высоко в центральном хабе квадры Водолея. Во все стороны простираются галактики городских огней. Он уже выпил две кайпириньи, когда вошла эта туристка. Он решился. Пьянки в одиночку не будет. «Голубую луну» на полную катушку.

Ее зовут Сони Шарма. Она аспирантка из Нью-Йорк-Мумбая, проработала шесть месяцев на радиотелескопной станции Невидимой стороны, осуществляющей планетарное наблюдение. Завтра «лунной петлей» она отправится на циклер и полетит обратно на Землю. Сегодня она пьет, чтобы изгнать Луну из своего разума и из своей крови. Или она не расслышала его имя, или ее мумбайская заносчивость превосходит мыслимые пределы. Рафа занимает пустующее социальное пространство.

— Оставьте это, — говорит он, касаясь коктейльных атрибутов. — Ведерко со льдом для джина. Я сообщу, когда понадобятся бокалы.

Она перекладывает «Фенди», разрешая Рафе присесть.

— Итак, вы действительно его изобрели? — спрашивает она после третьего коктейля.

— Спросите в баре «Сассерид» в Царице Южной. Знаете, что здесь самое дорогое?

Сони качает головой. Рафа кончиком пальца касается лимонной цедры.

— Единственное, что мы не можем напечатать.

— У вас очень твердая рука, — говорит Сони, когда Рафа выполняет трюк с ложечкой и кюрасао. Потом ахает, когда Рафа хватает бокал, выплескивает джин на пол и резко ставит бокал на стойку вверх дном. Внутри, подсвеченная, жужжит муха. Рафа оборачивается и смотрит на охранников, которые молча сидят за своим столом.

— Вы знаете, что в этом бокале?

Эскольты вскакивают.

— Сидеть. Сидеть! — рычит Рафа. — Скажите брату, я в курсе, что его шпион жужжал надо мною с ку-луа.

— Сеньор Корта, мы не… — начинает женщина, но Рафа не дает ей договорить.

— …работаете на меня. Наплевать. Вы ее подпустили. Подпустили ко мне. Вы уволены. Оба.

— Сеньор Корта… — опять начинает женщина.

— Думаете, Лукас вас за такое не уволит? Останетесь со мной, пока из Боа-Виста не прибудет замена. Сократ, свяжи меня с Эйтуром Перейрой. И моим братом. — Он бросает взгляд на клиентов, которые пили за семейный бизнес. Они покорно сидят за своим столом. — Куда собираетесь пойти?

Они бормочут название ресторана, бара с песнями.

— Вот три тысячи битси. Повеселитесь, как никогда в жизни.

Сократ переводит деньги. Они кланяются и покидают бар. Бармен переставляет бутылки, пока Рафа отходит, чтобы поговорить со своим начальником службы безопасности, а потом — уже не таким рассудительным тоном — с братом. Сони, уткнувшись подбородком в барную стойку, изучает муху.

— Это машина, — говорит она.

— Наполовину, — уточняет Рафа. — Одна из этих штуковин меня едва не убила. Мне жаль, что я вас испугал. Вы не должны были этого видеть. Даже не знаю, смогу ли я как-то возместить содеянное. — Он просит чистый бокал и наливает джин, охлажденный во льду. С плеском падает лимон. Расползаются щупальца кюрасао. — Рука не дрогнула. — Он пододвигает «Голубую луну» к Сони. — Одна жена меня бросила, другая — мертва, дочь меня боится, а сыну я причинил боль, потому что был сердит на другого человека. Брат шпионит за мной, потому что считает, что я дурак, и мама почти ему поверила. Я только что испортил сделку, враги меня обманули, мои охранники не сумели разыскать собственные задницы в темноте, кто-то попытался убить меня с помощью мухи, а моя мужская гандбольная команда — последняя в лиге. — Он поднимает свой бокал. — Но все-таки я изобрел «Голубую луну».

— Я могу оказаться убийцей, — говорит Сони. — Я могу выхватить нож и вскрыть вас отсюда и досюда. — Она пальцем ведет от его подбородка до паха. Рафа перехватывает ее руку.

— Не сможете.

— Уверены?

Рафа кивком указывает на бывших охранников.

— Пусть я их и уволил, но они все равно всех тут просканировали.

— Вы вмешались в мою личную жизнь.

— Могу компенсировать.

— У вашего племени и впрямь все упирается в контракты.

— «Нашего» племени?

— Лунного племени.

Рафа все еще не отпустил ее руку. Сони все еще не высвободилась из его хватки.

— Знаю, работать здесь — большая честь, но мне не терпится вернуться домой, — говорит она. — Мне не нравится твой мир, Рафаэль Корта. Мне не нравится его подлость, теснота и уродство и то, что у всего здесь есть цена. — Она кончиком пальца указывает на свой глаз. — Не могу привыкнуть к этим штукам. Не думаю, что смогла бы когда-нибудь привыкнуть. Вы как крысы в клетке: один неверный взгляд, одно слово — и начнете жрать друг друга.

— Луна — это все, что я знаю, — отвечает Рафа. — Я не могу отправиться на Землю. Она меня убьет. Не быстро, но убьет. Никто из нас не может отправиться туда. Это наш дом. Я здесь родился и здесь умру. А так, в целом, мы просто люди — кто наверху, кто внизу. Лучшие и худшие. В конечном итоге нам не на кого больше полагаться, кроме как на самих себя. Ты видишь повсюду контракты, а я — соглашения. Посредством которых мы разбираемся, как нам жить друг с другом.

— Ну ладно. Компенсируй. — Сони выдергивает руку и постукивает по бутылке с джином. Рафа хватает ее запястье так крепко, что от небольшого потрясения она приоткрывает рот.

— Не смей меня жалеть, — говорит он и в тот же миг ее отпускает. Звучат механические щелчки: над баром разворачивается навес, укрывающий стойку и посетителей.

— Будет дождь, — говорит Рафа, взглянув наверх. — Ты когда-нибудь видела дождь на Луне?

— Ты не бывал в радиотелескопной обсерватории Невидимой стороны, верно?

— Я бизнесмен, а не ученый. — Глоток джина, плеск цедры, трюк с ложечкой и медленным кюрасао.

— Туннели, коридоры и норы. Такое ощущение, что я шесть месяцев провела согнувшись. Удивительно, что сейчас мне удается держать спину прямо. — Она поворачивается на своем барном табурете и глядит на ошеломляющее зрелище, которое представляет собой квадра Водолея. — Это самое большое расстояние, на которое мне удавалось бросить взгляд за последние полгода.

По навесу стучит барабанная дробь. За пределами их убежища дождевые капли, падая на террасу, негромко взрываются, точно стеклянные украшения.

— Ох! — Сони восхищенно вскидывает руки к лицу.

— Идем. — Рафа протягивает руку. Сони берет. Он выводит ее под дождь. Крупные капли с плеском падают в их коктейльные бокалы с «Голубой луной», взрываются у ног. Сони поднимает лицо навстречу дождю. Через несколько секунд они уже насквозь мокрые, дорогая одежда прилипает, морщится. Рафа подводит Сони к перилам.

— Смотри, — приказывает он. Свод хаба Водолея — мозаика из медленно падающих, трепещущих капель, и каждая из них подобна блистающему драгоценному камню в свете ночных огней. — Гляди. — Включается небесная линия, на миг ослепляя. Сони прикрывает глаза ладонью. Когда к ней возвращается зрение, огромное пространство хаба пересекает радуга. — Увидь! — Внизу, на проспекте Терешковой, движение замерло. Пассажиры и пешеходы стоят недвижно, раскинув руки. Из магазинов и клубов, баров и ресторанов струятся потоки людей, чтобы к ним присоединиться. На террасы и балконы выбегают дети, чтобы порезвиться и поорать под дождем. Дождь барабанит повсюду в квадре Водолея, колотит, грохочет по каждой крыше и навесу, антенне и пешеходной дорожке.

— Я своих мыслей не слышу! — кричит Сони, а затем небесная линия гаснет и становится темно.

Дождь заканчивается. Последние капли падают и разбиваются о ее кожу. Мир сочится ручейками и блестит. Сони озирается по сторонам, ошеломленная увиденным чудом.

— Пахнет по-другому, — говорит она.

— Пахнет чистотой, — говорит Рафа. — Это первый раз, когда ты вдыхаешь воздух, в котором нет пыли. Дождь вычищает пыль. Для этого он нам и нужен.

— Разве вы можете позволить себе тратить столько воды?

— Она не тратится. Соберут до последней капли.

— Но это же дорого. Кто за все платит?

Теперь Рафа касается пальцем своего нижнего века.

— Ты.

Глаза Сони широко распахиваются, когда она видит, какой счет за воду пришел на чиб.

— Но это же…

— Пустяк. Жадничаешь?

— Нет. Ни в коем случае. — Она вздрагивает всем телом.

— Ты промокла насквозь, — говорит Рафа. — Могу напечатать тебе что-то новое в клубе.

Сони улыбается, не переставая дрожать.

— Ты меня клеишь.

— Еще как.

— Ну тогда пошли.

Сократ перечисляет большие чаевые бармену, и Сони и Рафа мчатся сквозь промокший город обратно в клуб. Муха-шпион так и продолжает жужжать, заточенная под стеклянным колпаком.

Лукас возвращается в музыкальную комнату и садится в акустическом центре дивана.

— Все хорошо?

— Все в порядке. Пожалуйста, начни «Экспрессо» с начала.

— Как же вы не любите перерывы…

Это третье выступление Жоржи в музыкальной комнате, но последовательность уже установлена. Он играет на протяжении часа без остановки. Лукас слушает на протяжении часа, не отвлекаясь. Однако на третьем такте «Экспрессо» Лукас внезапно вскакивает с дивана и бросается вон из комнаты. Жоржи не слышит, о чем Лукас говорит, но тот отсутствует несколько минут.

— «Экспрессо», пожалуйста.

Но нарушение порядка выбило Жоржи из колеи, и у него уходит некоторое время на то, чтобы изгнать напряжение из пальцев, тела и горла. Пальцы находят аккорды, голос — синкопу. Больше их никто не прерывает, и все же ток энергии от исполнителя к слушателю и обратно к исполнителю нарушен. Жоржи заканчивает «Изауру» с приглушенной модуляцией и упаковывает гитару в чехол.

— На следующей неделе в такое же время, сеньор Корта?

— Да. — Жоржи поворачивается, чтобы уйти, и тут на его плечо ложится рука. — Хочу угостить тебя выпивкой.

— Спасибо, сеньор Корта.

Лукас ведет Жоржи с гитарой в руке в гостиную и приносит ему мохито.

— Я правильно все смешал?

— Отлично, сеньор Корта.

— Сначала попробуй.

Пробует. Убеждается.

Лукас с собственным бокалом в руке подходит к окну. За стеклом бурлит Жуан-ди-Деус, весь движение и свет, уровень за уровнем. Синий неон, зеленые биолампы, золотые уличные фонари.

— Прошу прощения за то, что принял тот звонок. Я заметил, что это испортило твой настрой.

— Быть профи означает не позволять таким вещам сбивать тебя с ритма.