Порог греха Курц Юрий

– Лежите. Через несколько минут вам окажут медицинскую помощь. У меня есть хороший врач. Так с кем имею честь?

– Майор советской армии, Седой Алик Ефимович.

Это была легенда Алеся. В подобном случае враги не смогли бы установить родственников в стране, чтобы мстить им. Моджахеды особенно ненавидели лётчиков и бойцов спецназа.

Придерживая правой рукой длинный кинжал, висящий на поясе, Мурзабек опустился на колени:

– Спасибо вам, добрый русский воин! Вы спасли от позора и смерти моих детей – самое дорогое, что у меня есть в этом страшном мире! А это значит, не закончится мой род. Просите у меня всё, что хотите! В рамках разумного. Я исполню вашу просьбу. Но жизнь и свободу я вам гарантирую. Клянусь Аллахом! – Мурзабек поклонился Алесю. – Вы можете остаться в моём отряде. Я вас могу вместе с моими детьми переправить в Турцию. В конце концов, у нас есть возможность помочь вам оказаться в Союзе и затеряться там. Узбекские друзья выправят новые хорошие документы.

– Спасибо вам, благородный Мурзабек! Слово офицера: ожидал худшего, – Алесь, по-восточному, приложил обе руки к сердцу.

– Я солдат, а не мясник. За добро – добро, за зло – по справедливости.

– Я хочу вернуться в свою часть. Помогите мне в этом!

– Как только вы поправитесь, вас доставят, куда нужно. Пленного освобожу, – он сказал «пленного», в единственном числе.

«А вдруг это Степан?» – вспыхнула надежда.

– Я могу с ним встретиться?

– Разумеется.

Мурзабек ушёл. В палатке появился врач. Сменил повязку на раненом плече. Сделал укол.

Врач, как и Мурзабек, отлично говорил по-русски. От него Алесь узнал о Мурзабеке: жил в Ташкенте, преподавал философию в одном из вузов, был на подозрении у властей – не скрывал свою принадлежность к какому-то древнему княжескому роду. В Турции у него были богатые и влиятельные в политической жизни страны родственники. Как Мурзабек оказался в Афганистане, врач не знал.

– Ешьте фрукты, побольше. Скоро вам принесут ужин. Потом – спать, спать, спать.

Едва за ним опустился полог палатки, как в неё вошёл человек с худым, измождённым лицом. Левая рука покоилась, как и у Алеся, на перевязи.

– Стёпка!? Предчувствие не обмануло!

Обнялись.

– Не ожидал я, Алесь, тебя здесь встретить, но грешные мыслишки вертелись: не дай Бог, думал, случись с тобой такая же катавасия, не погибнешь – твоя участь станет такой же. В нашем штабе явно завелась крыса. Предаёт, гадина!

– Как же ты-то уцелел?

– Долбанули в левое плечо, как, вижу, и тебя. У них что, мода такая? – невесело пошутил Степан. – Друзей стрелять по плечам и только левым. Ну, а если серьёзно, нашли в кармане куртки блокнот с рисунками. Поняли, кто я есть. Вот я и зарабатываю отсрочку от смерти.

– Теперь всё будет хорошо. Здесь, конечно, – уточнил Алесь. – Мурзабек обещал нам свободу и доставку в часть. А как наши встретят, сам Аллах не скажет!

– Там будет видно. Главное – к своим побыстрей. На родине и смерть красна.

– Не спеши помирать, Стёпка! Ещё повоюем!

Через неделю, сопровождаемые тремя вооружёнными моджахедами, они покинули лагерь. Мурзабек на прощанье обнял Алеся.

– Может быть, останетесь? Я вас переправлю в Турцию вместе с детьми. Я знаю, на родине вас вряд ли встретят ласково.

– Нет, – твёрдо сказал Алесь, – я давал ей присягу.

Асинат трижды, по-русски, поцеловала его.

Три дня с ночёвками у костров моджахеды вели их, углубляясь в горы.

– Чует моё сердце, Стёпа, что-то тут не так, – поделился Алесь с другом своими подозрениями.

– Согласен, – поддержал Степан. – Мы уже давно должны бы выйти к нашим.

В конце третьего дня, в глубоких сумерках, они вошли в небольшое горное село. Моджахеды завели Алеся и Степана в какую-то глинобитную избёнку и заперли дверь. На ворохе соломы в углу лежал человек. Он сел. Какое-то время вглядывался в незнакомцев, потом спросил хриплым голосом:

– Вы кто? Вы русские?

– Да, – ответил Алесь. – А ты?

– Узбек. В плен к этим чуркам попал.

– Давно?

– Четвёртый год мучаюсь.

– Бежать не пробовал?

– А как же? – парень закашлял, утробно и длинно. – Нас тут пятеро было. Три раза бегали. Ребят перещёлкали. Шибко далеко до наших. Более трёхсот кэмэ. А мне нахрен лёгкие отбили! Дохну вот. Не пришили только потому, что я на их языке балакаю да на палке с дыркой играть умею. Они, бывает, пьянки устраивают, а я им – музыкальное сопровождение. Вот и живу пока. А вы?

– А мы, судя по всему, теперь твои братья по несчастью. Обманул нас, однако, Мурзабек, как ты думаешь, Алесь?

– Какие теперь сомнения? Восточная хитрость. Усыпил бдительность – и колодку на шею. В рабы. Ну, давай знакомиться!

Алесь сел рядом с новым товарищем. Он оказался преподавателем из хорезмского музыкального училища. Дома остались мать, отец, пятеро братьев и молодая жена. Он даже и не воевал. Вертолёт, в котором он с группой ребят летел на выполнение первого задания, подбили: вертушка сделала посадку прямо в логове врага.

– Ладненько. Обвыкнем. Соорентируемся. Подготовим побег, – успокоил и себя, и товарищей Алесь.

Но пленников разъединили. Алеся несколько раз перегоняли из одного селения в другое. Побег вслепую, без чёткого знания направления, грозил тем, что можно было заплутать в горах, в пустыне, сгинуть без следа или попасть в лапы врагу. И всё-таки однажды Алесь бежал. Две недели добирался до границы. Питался только травой, листьями деревьев и ягодами-дикоросами. Ослабел так, что едва передвигал ноги. На последнее преодоление рубежа – реку – у него уже не было сил. На берегу он увидел старика, который пас овец. И попросил у него помощи. Тот привёл моджахедов. На Алеся снова надели цепи. И уже никогда не снимали.

С Мурзабеком он случайно встретился спустя шесть лет. В Афганистане развёртывалась кампания по выборам нового правительства. В кишлак, где находился Алесь, приехал Мурзабек. В худом, заросшем бородой человеке он, конечно, не узнал бы спасителя своих детей, не обратись тот к нему со словами полными горечи и презрения:

– Так-то вы, господин Мурзабек, держите слово? И не боитесь Аллаха?

– Какое слово? Кто вы такой?

– А как поживают ваши дети?

Как выяснилось, Мурзабек не давал приказа обращать Алеся и Степана в рабов. Провожатые самостоятельно приняли решение.

Когда Алесь поправил здоровье, Мурзабек самолично доставил Алеся на границу. Война Советского Союза с Афганистаном закончилась через два года после пленения Алеся. Советские войска ушли из одной страны, а возвратился Алесь уже в другую Россию, с другим общественно-политическим строем, который непростые люди называли «проамериканским ельцинским режимом». Несколько недель Алесь провёл в тюрьме на Лубянке. По окончании следствия его подчистую уволили с военной службы.

Алесю показалось, что заморосил дождь, но это Дэги брызнула ему в лицо водой из фляги.

– Поднимайся, лежебока! Зову, зову тебя, а ты хоть бы хны! Уставился глазами в небо. Что ты там увидел?

– Прошлое своё, – Алесь поднялся на ноги, – будь оно трижды проклято! – он хотел сказать что-то ещё, более злое и резкое, но Дэги пресекла его:

– Никогда не проклинай ни прошлого, ни настоящего. Наша жизнь – крест судьбы. И даётся он свыше.

– Богом?

– Создателем. Все нити жизни в его руках. Он всегда справедлив. Это люди несправедливы по отношению к нему.

Шаги после отдыха ускорились. Под ногами была уже не пружинящая почва, а твердь земли. Через час они подошли к скале, уходящей в небо на высоту семиэтажного дома. На самой вершине её тёмной шапкой нависала смешанная поросль деревьев. Рядом со скалой высилась могучая, в обхват человеческих рук, древняя сосна. Коричнево-медная кора была в глубоких, казалось, кровоточащих щелях-ранах, нанесённых зимними студёными ветрами, летними ливнями и палящим солнцем. Сверху кору густо покрывали бронзовеющие на солнце чешуйки, как бы прихорашивая вековечный лик таёжной долгожительницы. При дальнем огляде ствол её отливал золотом.

– Здравствуй, мама! – Дэги прижалась к сосне щекой. Крона её, разметнувшаяся где-то под облаками, качнулась. Тёплая воздушная волна обдала Алеся и Дэги парным запахом смолистой хвои.

Давно научившаяся слушать глазами, Дэги подняла лицо к вершине и, улыбаясь, помахала рукой.

– Ты общаешься с этим деревом, словно с живым существом, – не без иронии заметил Алесь.

– Деревья тоже имеют душу, – ничуть не смутилась Дэги, – а эта дягда даже одушевлённее многих людей!

– Ты подразумеваешь меня?

– Ну-у-у, куда тебе! Ты просто дубина стоеросовая! А впрочем, подойди к маме, познакомься! Когда я прижимаюсь к ней, то чувствую движение её животворного сока. Она отдаёт мне свою энергию.

Алесь подошёл к сосне, обнял её и прижался к ней щекой, но ничего не ощутил, кроме шума собственной крови в ушах.

– Так и должно быть, – объяснила Дэги, когда Алесь посетовал на невнимание дерева.

– Я, выходит, из другого теста слеплен?

– Дело не в тесте, а в отношении. Человек, долго не бывающий на природе, высокомерничает в общении с ней. Не задумываясь, возвеличивает себя. Захотел – бахнул в ворону из ружья, просто так, для удовольствия: птица ему не нужна. Захотел – по берёзке топором секанул, кожу с неё содрал для костра. С живой! Хотя рядом сушняк валяется, старая береста, хвойняк. Нарвал охапку цветов да и бросил – дарить некому. Таёжный мир такого человека боится, съёживается, прячется.

– Что делать? – возразил Алесь. – Человек – венец природы. Он волен вести себя в этом мире соответственно.

– Властителем? Нет, дорогой мой! Поживи в тайге подольше, представь себя коренным её обитателем, и ты в корне изменишь своё мнение. И всё потому, что глаз твой станет зорче, ухо вострее, нюх – Дэги потянула воздух носом – тоньше, а душа просветлённее. Вот так.

Над тайгой в зените жарко полыхал великий костёр Вселенной. Отблеск его играл в струях бегущего возле сосны ручейка, из которого потом Алесь и Дэги станут брать воду. Над ним смыкался тенистый кустарник. Над дальними сопками колыхалось золотистое марево. Со стороны озера тянуло прохладной свежестью. Алесю показалось, что в воздухе разливаются какие-то дивные, торжественные звуки. Видимо, им внимала и Дэги, насторожив слух. Неожиданно она сказала:

– Ты когда-нибудь видел у моего народа такие пышные храмы, как в стране? Нет! Лесному человеку они не нужны, как не нужны и проповедники. Для него вся природа – храм. Он не лицемерит, потому что от рождения – дитя Создателя. Любая необычайного вида скала, дерево, валун на болоте, ручей, выбивающийся из-под груды камней, замшелое озерко могут стать объектом его поклонения, так как он считает, что к ним прикоснулась божественная рука. Они не требуют жертвы сердца, не порабощают душу, как это делают тысячи и тысячи священнослужителей по всему миру.

И без того красивое личико Дэги, раскрасневшееся от возбуждения, с горящими глазами, стало ещё прекраснее.

– Но у вас есть шаманы, – возразил Алесь.

– А много ли шаманов видел ты в тайге? Одного, двух, трёх! А сколько священников у христиан, буддистов, мусульман? Со счёта собьёшься! Но они не в силах отвратить людей от преступлений, пьянства, наркотиков, войн. Люди вырождаются.

Алесь слушал, удивляясь рассуждениям этой, казалось ему, лесной, далёкой от мерзостей жизни девушки.

– Ты скажешь и будешь прав, что и мой народ в массе не удержался на этом свете. А почему? Потому что вступил в тесную связь с твоим народом и заразился его же болезнями, которые и привели на край пропасти.

Алесю хотелось возразить. Но весомые аргументы не приходили в голову. Какая-то горькая правда была в её словах.

– В далёкие времена, – продолжала Дэги, – охотник, прежде чем взять на прицел зверя, прощения у него просил. Деревце сломить без покаяния стыдился. А ныне? Многие, чтобы припеваючи жить, закрывают глаза на мерзости жизни, идут на сделку с совестью, потакают ворам, мошенникам и убийцам. Да что это я? – Дэги приложила ладони к голове и отмахнулась руками в пространство, как бы откидывая от себя мрачные мысли. – Идём в Священную пещеру.

У самого входа в две каменные чаши вливался ручеек, над чашами вздымался парок. Дэги и Алесь разделись. Без восторженных в такие моменты «ахов» и «охов» Дэги тихохонько скользнула в одну каменную чашу, Алесь опустился в другую. Тысячи острых, но безболезненных иголочек рассыпались по коже всего тела. Сердце учащённо застучало. Через минуту организм освоился в новой среде, а спустя ещё несколько минут голову Алеся начала туманить всё нарастающая дрёма.

– Хватит, – услышал он повелительный голос Дэги, – заканчивай. Излишество опасно для здоровья.

Она стояла посредине пещеры спиной к Алесю и расчёсывала гребнем длинные, до самого пояса, чёрные волосы.

– Не обтирайся, – предупредила Дэги, – пусть влага испарится сама до сухой кожи. Это важно. Как ты себя чувствуешь?

– Как человек, побывавший в Силоамской купели!

– Силоамской? – переспросила Дэги. – Не слышала о такой. Просвети!

– Это из евангельской притчи. В Иерусалиме, это в Израиле, было озерцо, которое считалось священным. Его водой исцелялись больные. Но в купель нельзя было входить до тех пор, пока в ней не взволнуется вода, – это незримый ангел спускался с неба и возмущал её, наделяя целебными свойствами. Может быть, и здесь так?

– Нет, – твёрдо ответила Дэги. – Мой народ связан с духами. Ангелы – служители Божьи, они далеко. А духи – обитатели земные, они рядом, – Дэги поозиралась по сторонам, словно надеялась увидеть эти бесплотные существа. – Болезни и исцеления – их работа.

«Скорее всего, ангелы и духи – одно и то же», – подумал Алесь, но затевать спорный разговор не хотелось. Даже из короткого общения с девушкой он понял: её устойчивые понятия о жизни поколебать невозможно.

– А у нашей купели название есть?

– Конечно… Дугама.

– Ду-га-ма?

– Это значит «чистый». Искупаешься и становишься чистым и телом, и душой.

– А как называется озеро?

– Бугады амут – «небесное озеро».

– Оно тоже целебное?

– Я не знаю, – Дэги свернула уже подсохшие волосы в куклюшку. – Я боюсь его.

– Вот как? – воскликнул Алесь с тем чувством удивления, какое обычно возникает в человеке, когда он слышит о чём-то неожиданном и странном. – В нём что? Крокодилы, змеи, какие-нибудь древние рептилии?

– Возможно. Никакой живности мне, по крайней мере, видеть не довелось. Сейчас я оденусь и мы посмотрим на него, – Дэги по-прежнему стояла к Алесю спиной, как она была соблазнительна и естественна в своей наготе!

– Погоди, не спеши, – Алесь подошёл, обнял Дэги, прижался к её горячему телу. Опьяняюще чувственная красота её возбуждала каждую клеточку его тела.

– Успокойся, милый, – Дэги мягко сняла его руки с грудей. – У меня ещё этого не было… Ещё не время. Потерпи.

Они оделись и пошли на берег озера. Внешне оно ничем не отличалось от других таёжных водоёмов: неширокое и продолговатое, метров пятьдесят на сто. Заросли деревьев и кустов придавали ему овальную форму. На самом деле это был прямоугольник, составленный из каменных плит, отвесно уходящих в чёрную глубину. Алесю показалось, что он смотрит в бездну. Даже холодок продёрнул спину.

– Амака, мой прадедушка, говорил, что у этого озера нет дна, – поёжилась и Дэги.

– Так не бывает, – возразил Алесь, – какой бы гигантской глубины ни достигал водоём, у него всегда есть дно.

– Амака говорил, озеро выходит на край Земли, в космос. Если бы человек плавал как рыба, он бы мог через это озеро попасть в Верхний мир – Сологу бугала.

Дэги смотрела в озеро с заметным волнением, припоминая что-то давнее, сокровенное.

– Может быть, Амака и ушёл туда через него.

Прилетел откуда-то ветер. Прошёлся по озеру мелкой рябью. Синь неба подёрнулась белесоватостью. Приослаб жаркий солнечный ливень.

– Мне нужно сделать одно дело, – сказала Дэги, – сходить кое-куда. Я была здесь девять лет назад с Амакой. Потом я ушла, а он остался.

– Может быть, сходим вместе? – Алесь догадался, куда пойдёт Дэги: туда, где рассталась с прадедом.

– Нет, – решительно сказала она, – ты готовь постель к ночлегу. Я быстро. Не беспокойся за меня! Здесь мы в полной безопасности!

На Буркачане Дэги побывала с прадедушкой дважды: первый раз в семилетнем возрасте, второй, когда ей исполнилось десять. На острове они прожили всё лето.

Прадед учил её таёжным премудростям: как и на какого зверя охотиться, стрелять из ружья и лука, владеть ножом, разводить огонь без спичек, укрываться от непогоды, находить и применять при хворях целебные травы, а главное – умению общаться с духами. Наука оказалась непростой. Требовала терпения и немалых физических сил. Не давалась девочке. Амака огорчался.

В начале сентября, когда явственно означилось наступление осени, ранним утром он отправил Дэги домой одну через болото – первое её испытание воли и приобретённой таёжной мудрости.

У начала потаённой тропы они присели. Прадед закурил трубку с длинным – на вытянутую руку – мундштуком.

– Раскрой ушки, девочка, и внимай… Через десять лун ты встретишь человека другого, не нашего народа. Он будет белым и ушлым, как багдама секалан, выносливым, как четырёхгодовалый олень, сильным и мудрым, как сатымар, и на тридцать лун богаче тебя годами. И ты полюбишь его.

Дэги нахмурилась:

– Старика?

Прадед покосился в её сторону.

– Дягду у пещеры помнишь? Она старше меня лун на сто, а корень у неё всё одно свеж, –

он пососал трубочку. – Ты полюбишь его. Понесёшь от него плод. И расстанешься навеки.

– Почему? – Дэги была в полном недоумении.

– Так повелел Хэвэки. Он не объясняет причин.

– А если я не захочу расстаться?

Амака пустил синий дымок и посмотрел в небо.

– Тогда рассеешься в пространстве Верхнего мира. Вместе с ним.

Дэги задумалась: очень не хотелось превращаться в будущем в дымок из дедушкиной трубки, пропадающий в воздухе без следа!

– А как я узнаю этого человека?

– Духи подскажут твоему сердцу, моя аяври, – прадед погладил Дэги по голове. – Делай, как я говорю. И всё будет хорошо. Помни: твой дом – тайга. Хэвэки и Кали – твои защитники. В городе тебе не будет жизни.

По уже желтеющим берёзам и осинам прошёл, словно раздвигая их плечами, ветер. Посыпались листья: одни в беспорядочном кружении полетели в небо, другие покатились по земле. Старик поймал один листок, понюхал и посмотрел сквозь него, как через стёклышко, на солнце. Оно уже взнялось над болотом и пригревало. Водная поверхность его запузырилась.

– Тебе пора в путь, моя аяври.

– Как? – в глазах Дэги отразился ужас. – Одной? Совсем одной?

– Не бойся, с тобой ничего не случится! Ты под охраной Кали.

Он сунул руку в карман своей лёгкой куртки, сработанной из шкуры неблюя – оленя-первогодка, – достал плоский, округлой формы, небольшой камень, с вырезанным на нём бородатым ликом, и протянул Дэги.

– Возьми. Это Кали, наш самый близкий дух. Когда мысли твои подёрнутся хмарью, а душа затрепещет листьями осины, говори с ним. А вот это, – прадед выпростал из другого кармана миниатюрный берёзовый туесок, – когда ослабнет твоё тело.

Он открыл круглую деревянную крышечку и высыпал на ладонь несколько горошинок. Они заискрились фиолетовыми огоньками.

– Одна – даст тебе крылья в тайге. Две – вознесут к облакам. Три – в пределы Верхнего мира. Помни об этом. Можно много-много дней не есть и не спать и быть добрым. В них – сила воды, огня и земли.

Старик взял с ладони три горошины, остальные всыпал в туесок.

– Ты собираешься в Верхний мир? – догадалась Дэги.

– Я слышал знак. Хэвэки скажет, когда… Я должен быть готов.

– Мы больше не встретимся?

– Здесь нет.

Дэги заплакала. Прадед обнял её и прижал к груди. Сердце его стучало гулко и ровно.

– Спустя три луны ты можешь приходить на Буркачан в любое время года. И Хэвэки и Кали будут охранять твою таёжную тропу. А теперь возвращайся в Осикту. Дядя Степан будет тебя оберегать и направлять.

– Амака! – вскрикнула Дэги и припала к груди деда, обхватив за шею руками. – Я не хочу без тебя уходить. Я люблю тебя, Амака!

Прадед властно снял руки Дэги со своей шеи.

– Так надо. Так повелевает Хэвэки, – и повернул её лицом к болоту. – Иди и не оглядывайся. Прощай, моя аяври!

Дэги появилась у Священной горы, когда солнце уже садилось в тайгу. Пока она отсутствовала, Алесь натаскал в пещеру душистой травы, соорудил мягкую лежанку. Густой аромат разогретого солнцем луга заполнял всё пространство пещеры.

Они развели костёр. Вскипятили для чая воду в походном котелке. На чистом белом платке Дэги разложила варёные яйца, зелень, хлеб и вяленую рыбу. Они плотно поужинали.

Дэги застелила травяное ложе простынкой, разбросала по нему цветы, собранные с того места, где она прощалась с прадедом.

– Ложись, милый, – нежно попросила Алеся, – и жди меня. Дэги вышла на площадку пещеры. На фоне звёзд Алесь видел её силуэт: девушка вздымала к небу руки.

Они обнялись и поцеловались. Электричество губ пробежало по всему телу Алеся. Он поочерёдно прижался ртом к упругим, как яблоки, чашечкам грудей, вбирая их в себя и чувствуя, как они набухают, полнеют от томящего желания. «Только не торопись, милый», – услышал он молящий шёпот, погружаясь в упругую теплоту тела девушки, ещё не познавшей мужской ласки, и пламенея от мысли, что он и никто другой первым дарит и получает её от самого прекрасного существа в этом мире. Казалось, они зависли в воздухе, и всё пространство ночи, с мерцающими звёздами, сполохами дальних зарниц и какими-то светлыми тенями двинулось вокруг них, обтекая и баюкая в волнах текучего тепла, исходящего невесть откуда.

Внезапно обессиленные, они разжимали объятия, откидывались на постели и, немея от счастливого томления, засыпали. Потом просыпались, и неземная сила снова и снова несла их по краю жизни и смерти.

Окончательно Алесь очнулся от ночного забытья, когда солнце уже высоко поднялось над тайгой. Дэги лежала на спине рядом. С величайшей осторожностью и нежностью, словно к лепесткам диковинного цветка, Алесь поочерёдно прикоснулся губами к малиновым соскам её упругих, налитых здоровой силой грудей. Поцеловал плечи, розовые мочки ушей, голубую жилочку на шее.

Солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, светлые тени плескались на прекрасном лице Дэги, озарённом улыбкой самозабвения и неги. Она блаженно жмурилась. Чуть трепетали её открытые для любви и ласки, слегка припухшие от ночных поцелуев губы. Алый огонь желаний возгорался в них. И Алесь прижался к ним своими губами, ощущая влажную зазывную прелесть. Ночь внеземной любви укротила бурю крови, и в их телах осталась только тихая нежность, которой они стремились поделиться друг с другом.

– Дэги, родная моя! Никогда в жизни мне ещё не было так хорошо. Поверь, никогда! Я даже предположить не мог, что можно испытывать такое счастье, – Алесь утопил лицо в её разбросанных по подушке волосах. – Если бы знать о такой встрече, у меня никогда бы не было ни одной женщины, я бы ждал тебя до этой самой ночи: полюбить и умереть!

– Дурачок, – она обняла его голову, – мне тоже было очень хорошо. А в том… Ну, что у тебя было, так ты не виноват. Ты жил, как все мужчины. Я всё понимаю. Не казнись.

– С тобою я понял одно: так и только так должны любить друг друга мужчина и женщина. Дэги, родная моя, нежная, несказанная. Ты – неземная женщина! Ангел мой! – Алесь снова прижался губами к её груди, и она ощутила на ней тёплую влагу, дивясь, как может разребячиться такой сильный, прошедший огонь и воду мужчина.

Алесь поднял голову.

– А может быть, это надо прежде выстрадать? А?

– Может быть, может быть, милый, – поспешила Дэги успокоить его. – Но это уже не важно: мы получаем своё, значит, выстрадали.

Она встала с постели. Перехватила лентой волосы на затылке.

– Сейчас принимаем ванну и готовим завтрак. Нет, нет, – остановила она порыв Алеся надеть трусы, – голышом.

– Да неловко как-то, – искренне смутился Алесь, оглядывая себя.

– Стесняться после такой-то ночи? – Дэги вздёрнула бровки. – Ходить на открытом воздухе нагим полезно для здоровья!

Они приняли ванну. На завтрак съели бутерброды с сыром и консервированной ветчиной и отправились бродить по острову.

В густом смешении здесь росли сосны, лиственницы, ели, кедры, берёзы и осины. Какие-то мелкие кустарники, названия которых, кроме даурского багульника, Алесь не знал.

Местами деревья составляли отдельные семейства одной породы, как будто были специально посажены кем-то в равноудалённых друг от друга квадратах. Среди больших и малых валунов на взлобках сплошным ярким ковром краснела брусника. На сырых замшелых еланьках гнездилась голубика. Попадались рядки смородины и малины. Грибы росли причудливыми кольцами, отдельно: боровики, грузди, волнушки, подберёзовики, подосиновики и рыжики. Ягодами они полакомились, а рыжиков набрали на жарёху в предусмотрительно прихваченный Дэги полиэтиленовый пакет.

Несколько раз они натыкались на стайки косуль, которые не убегали, а только оглядывали пришельцев и продолжали спокойно поедать растительность. Иногда с противным писком над ними кружились комары, мельтешили перед глазами мошки. С сердитым жужжанием пролетали мимо шмели и пауты. Никакая другая воздушная мелочь не задевала влюблённых.

В центре Буркачана Дэги показала Алесю круглую площадку величиной с хоккейное поле, выложенную из небольших каменных плит. Они были настолько плотно пригнаны друг к другу, что не замечалось стыков. «Камень духов, – пояснила Дэги, – здесь они собираются на совет». Небо отражалось в нём, как в зеркале.

В двух десятках метрах от площадки высилось семь вертикальных плит, из-под которых выбивались ручьи кристальной чистоты.

– Они лечебные. Видишь, – показывала Дэги, – на каждой плите – знак, поясняющий, при какой болезни надобно пить целебную воду. Вон, к примеру, нарисован глаз. Значит, ручей исцеляет зрение. Понятно? Из какого ручья ты бы хотел отведать лечебной благодати?

– Из всех! Для пробы. Если, конечно, можно.

– Жадина, – Дэги игриво шлёпнула Алеся по животу, – можно, можно. Это же не отрава.

Во вкусе воды Алесь не заметил никакой разницы.

– А ты чего ожидал? – удивилась Дэги. – Один ручей сладкий, другой горький, а третий солёный? Так, что ли?

Они вернулись к Камню духов. Походили по нему босыми ногами, ощущая приятное тепло, ровное при таком горячем солнце.

– Тут всё не так, как в обычной тайге, – сказал Алесь.

– Буркачан – великая тайна природы. После меня ты – единственный, кто знает о его существовании. Никому не говори об этом до тех пор, пока духи не позволят!

– А как я узнаю о высочайшем позволении?

– Не ёрничай! У духов много разных способов дать информацию.

– А если я открою тайну раньше положенного срока?

– Ты погибнешь, – как-то слишком просто и буднично прозвучала угроза в её устах, – а тот, кому откроешь тайну, лишится памяти.

По острову они бродили до закатного солнца: так быстро и незаметно для них промчался день! Счастливые, они вернулись в пещеру.

Каким же чудным, удивительным до благостных слёз стал окружающий мир. И это пугало Дэги. Вещим сердцем женщины она чуяла, что это ненадолго, и любовь её недолговечна. Что-то должно случиться. Но когда? Здесь? В Осикте? В Лесогорске? С нею? С Алесем? С обоими сразу? О, великий Кали, о величайший Хэвэки, дайте знак!

Они лежали на свеженарванной траве.

Дэги держала левую руку Алеся в своих ладонях, ласкала пальцы. На миг зарябило в глазах, словно тысячи мельчайших мотыльков промелькнули перед ними. На ладони Алеся высветился узор, который хироманты считают летописью человеческой судьбы. Вглядываясь в сплетения и лучики рисунка, Дэги заметила на линии жизни, там, где означивается узел семейных уз, чуть видный крестик. Она посмотрела на свою ладонь. Такой же крестик морщинился и на её линии. Дэги видела его и раньше, но не придавала значения, ибо уходящая к основанию пальцев черта предвещала жизнь хоть и не безмятежную, но долгую.

– Скажи честно, ты веришь в загробную жизнь?

Алесь звонко вздохнул.

– Да, но не в ту, о которой долдонят служители всех религий, где рай и ад.

– А в какую? – с чисто детским любопытством спросила Дэги.

– Я верю, что человек чувствует себя там счастливым и на своём месте. Он этого заслуживает после жизни в мире, истерзанном враждой народов, бесконечными войнами и мучительными болезнями. Правдоподобно?

– Не знаю, – простодушно ответила Дэги. Покусала губки, поморщила лобик. – Не знаю. Но в Верхний мир я верю. Мне об этом Амака говорил. Там так же, как и на Земле: луга, леса, реки, озёра, птицы и животные. Только всё чистое, зелёное… Никто не пожирает друг друга, – и таким просветлённым было у Дэги лицо, что Алесь залюбовался им.

– Любовь моя, несказанная моя! – Алесь обнял Дэги.

– Подожди, – ответила Дэги, – у меня кое-что есть для тебя! – она подошла к рюкзаку и что-то достала из него. – Это тебе, – протянула она Алесю вделанный в деревянную рамку оберег, – оленный камень. Мне его перед уходом в Верхний мир подарил Амака. Всё это время он хранил меня, а теперь будет защищать тебя!

Алесь поцеловал ручку Дэги, разжал её пальчики, взял продолговатый камень и долго всматривался в вырезанный на нём портрет старца с длинным узкоглазым лицом, прямым носом и щёлочкой ротовой дуги.

– Это Кали? – спросил он.

Дэги кивнула, а затем вручила Алесю миниатюрный берёзовый туесок, некогда переданный ей прадедом. Она высыпала на ладонь возлюбленного целительные горошинки, отливающие аметистом.

– Древнее самотворное снадобье моих соплеменников. Оно помогает избавляться от хворей, восстанавливать силы в период долгой и изнурительной охоты на зверя, – она покатала горошинки по ладони Алеся указательным пальцем. – Но употреблять его надо мерно: одна горшина даст тебе крылья в тайге, две – вознесут к облакам, три – в пределы Верхнего мира.

– Почему ты отдаёшь мне память об Амаке?

– Потому что ты – моя судьба.

Звёзды начали бледнеть. За дальнею грядою гор выплеснулась малиновым сиропом утренняя заря. Над тайгою обозначилась белая летучая кисея тумана. Чуть выше деревьев в молчаливой сосредоточенности заскользили неслышно какие-то птицы, но и они вскоре пропали. Всё утихло, унялось в ожидании нового дня. Отдохнувшая за ночь природа готовилась к встрече первых солнечных лучей.