Порог греха Курц Юрий

Алесь был готов к такому вопросу.

– И да, и нет. Скажу так: нахожусь на пограничной линии.

– Что вас привело в храм и почему вы захотели встретиться со мной?

– Смятение души, отец Михаил.

– И что же смущает вас?

– Я собираюсь заняться делом, которое не исключает пролитие крови.

Спрашивая, владыка устремлял взгляд куда-то мимо Алеся, но после этих слов подозрительно посмотрел ему в лицо.

– Вы хотите кого-то лишить жизни?

– Пока нет. Но и это не исключается.

Владыка ощупал взглядом голову, плечи, грудь и руки Алеся.

– В таком замешательстве сейчас живёт подавляющее число населения страны, – начал горячиться Алесь. – Ежедневно на людей лавиной сваливаются вопросы, на которые они не могут найти ответы и только в немощи хватаются за голову: почему? почему? почему?

Владыка поправил крест на своей груди.

– Вы пытаетесь найти ответы на все «почему», а это невозможно. Если вы не в силах чего-то понять, оставьте напрасные потуги, не стремитесь к постижению, и обретёте покой.

– Как это «оставьте»? – Алесь недоуменно передёрнул плечами. – Отказаться от борьбы?

– Положитесь на Господа. Он знает решение ваших проблем, но до поры до времени не открывает этого.

– Почему?

– Господь хочет, чтобы человек во всём полагался на него. Главное, чтобы смирил гордыню, ибо гордый стремится делать всё только самостоятельно. Без участия Господа вы ещё сильнее запутаетесь в ваших проблемах, как муха в паутине.

– Так что же, сидеть и ждать сложа руки?

– Жить и работать, как вы живёте и работаете. Ждать и верить. Вера – есть осуществление наших надежд и уверенность в том, чего мы не видим. Верующие относятся к жизни не так, как атеисты. Они знают, что день сегодняшний и завтрашний лежат на ладони Господа. Что тяготит вас: ошибки прошлого или сомнения в будущем?

– И то и другое.

– Значит, вам надо отбросить и то и другое. Живите только днём сегодняшним. Христос не говорил «Я был» или «Я буду». Он сказал твёрдо «Я есмь!» Вера есть сейчас.

Говорил владыка очень спокойно и размеренно, не запинаясь на словах, без длинных пауз, как это делают люди, подбирая фразы. Он хорошо понимал, о чём говорил.

– Мысли о прошлом и будущем крадут у вас настоящее. Осознайте одно: прошлое ушло, а благодать завтрашнего дня придёт только завтра, – по его лицу скользнула тень усталости: видимо, прописные для него самого истины приходилось произносить часто.

– Благодать завтрашнего дня? А что это такое?

– Это возможность, которую даёт Господь человеку, чтобы совершить благое дело. Вы хоть когда-либо глубоко размышляли о нём?

– Многократно. Я допускаю, что Творец существует, но его отношение к людям заставляет сомневаться.

– Что вы имеете в виду под словом «отношение»?

– Его безразличие: населил Землю людишками и бросил, забыл о них!

– Господь кажется безразличным, потому что вы холодны к нему, вы не принимаете его в своё сердце. Откройте его, и вы быстро поймёте, что глубоко заблуждались!

– Открывал. А толку?

– Каким образом, позвольте узнать? Разок-другой посетили храм, поставили свечечку, помолились на икону? Этого мало, сын мой! Нужна долгая, упорная, до кровавого, как у Христа, работа души. Вера должна быть осознанной. Она не может поселиться в сердце человеческом мгновенно. Её надо тоже изучать, по вере жить. Она возгревается постоянной молитвою и прорастает постепенно, наполняя сердце, вытесняя из него всяческие греховные страсти, очищая от скверны. Вам нужно проникнуться мыслью о своём божественном творении, принимать Всевышнего как Отца. Вас мучает гордыня, а Отче наш привечает сердца сокрушённые.

– Гордыня? – хмыкнул Алесь. – Да вряд ли у кого-то есть сердце более сокрушённое, чем у меня!

– Вы потеряли кого-то из близких людей?

– Родных я потерял уже давно. Но печаль моя совсем по другой причине.

Владыка обострил внимание.

– Какой же?

– Хочу поверить в Бога.

– И что же?

– И не могу: сомневаюсь в его существовании где-то там, – Алесь кивнул головой в воображаемое пространство, – забиваю голову различными теориями, пытаясь залатать пустоту.

– Для меня это не новость. Были люди, которые не хотели верить в него даже тогда, когда он явился на землю в облике Христа, – владыка пригладил бороду. – Человеку дано два вида разума: разум плотский и разум духовный. Они, как ни странно, враждебны друг другу. Плотский всегда рядом – от рождения, а духовный ещё надобно развивать, очень упорно и настойчиво. Тогда вас не будет искушать дьявол. И вы всегда будете идти только по пути истины.

– Истины? – переспросил Алесь. – Таковой в чистом виде не бывает!

– Вы ошибаетесь! Истина и есть наш Спаситель. Примите его, поверьте ему! Сейчас это проще, чем в советское время. Тогда власть ущемляла религиозные порывы людей. Полагаю, ваши родители были атеистами?

Алесь задумался. Отца он знал плохо, ничего не мог сказать о нём. Мать, хотя никогда не вспоминала Бога в разговорах с посторонними, втайне молилась по ночам, как умела, своми словами. «Всё образуется, – обычно говорила она в тревожные и горькие дни, – всё будет хорошо!» Она просто верила в справедливое устройство жизни: за доброе дело – награда, за злодейство – кара, и происходить это должно само собой, по велению высших сил, но что подразумевалось под этими высшими силами, она не объясняла. В их доме не было икон, но и мама, и Павлинка – «Пусть Господь воздаст вам за доброту!» – прозвенело в голове и болью отозвалось в сердце – и сам он носили на шее крестики. Наверное, это по желанию бабушки, которая, по словам мамы, была человеком набожным. Её Алесь не знал, так как появился на свет уже после её смерти. Бабушка пожелала – мама не посмела ослушаться.

Истолковав молчание Алеся утвердительно, владыка спросил:

– Когда вы почувствовали в себе этот жгучий душевный разлад с самим собой?

Алесь снова задумался. А действительно, когда? Наверное, в Афганистане. Да, начало там! В момент осознания бессмысленности проводимой там военной кампании. Он, до мозга костей военный человек, призванный защищать Отчизну, напрасно проливал кровь за её пределами и далеко не во имя её интересов. Ничего Советский Союз там не выиграл! Это стало понятно после окончания войны. С началом горбачёвской Перестройки у закосневших в привычном быте людей вдруг вскипел дремавший хмель в крови и вроде бы за спиной затрещали крылья, и всем захотелось воспарить в небо, вырваться из хаоса прошлого. Но заполошное хлопанье крыльями порождало ещё больший хаос, который привёл к распаду и полному краху в целом-то великого государства, и этим воспользовались хитромудрые стервятники, которые отрывали у него самые жирные куски и устраивали себе гнёзда на неприступных скалах, именуемых думами, министерствами, кампаниями, фирмами.

– На войне, – просто ответил Алесь.

– Душевные раны держат вас в плену озлобления. Вы сосредотачиваетесь на них, и это мешает вам жить и радоваться жизни. Отрешитесь от них, доверьтесь Господу, и он удержит вас на пороге любви, а не греха!

– Так просто?

– Если вы поверите, то да. Господь проявляет свою волю через ваше желание и внутреннее убеждение.

– А как я могу донести до него свои желания?

– Через молитву, сын мой! Молитесь без устали, просите у Святого духа, чтобы он дал вам понимание и откровение! Молитва всегда дойдёт до Господа!

– Но, владыка, я не могу понять, почему человек обязательно должен упрашивать Бога о снисхождении к нему? Разве он сам не видит, что вытворяется в мире? – Алесь жестом остановил намерение собеседника немедленно ответить ему, и тот смолчал. – В детстве на моих глазах убили отца. Спустя годы я смотрел, как уводят убивать маму. От рук насильников погибла сестра. В Афганистане на моих руках от ран умер не один десяток солдат. Тысячи и тысячи ни в чём не повинных людей гибнут от рук террористов! Куда смотрит Бог? Почему допускает чудовищное насилие одного человека над другим? Где был Бог, когда чеченские боевики вырезали младенцев в казачьих сёлах Терека? Это же совсем недавно было! – лицо Алеся запылало жаром, пальцы обеих рук сцепились с такой силой, что налились малиной.

Владыка поднялся, подошёл к Алесю, положил тёплую ладонь левой руки на этот живой замок и сказал с твёрдостью, которую не мог поколебать самый слезоточивый довод.

– Господь был рядом с детьми, как и тогда, когда на кресте в Иудее распинали его сына.

Подошёл молодой причетник. Почтительно склонил голову.

– Владыка, вам пора: время службы.

Отец Михаил встал из-за стола.

– Не знаю, убедил ли я вас в чём-то. Но вы всё-таки подумайте над моими словами!

– Прощайте, владыка, спасибо за беседу, – сказал Алесь голосом ни в чём не убеждённого человека.

– До свидания, сын мой!

Владыка не без сожаления смотрел вслед Алесю: мечущаяся душа – добыча дьявола. Он троекратно перекрестил спину Алеся: «Господи, прости все заблуждения его. Помоги ему идти по пути праведному. Помилуй и спаси!»

Нет, жгучая окалина не сползла с сердца Алеся. Вроде бы даже и утолщилась. Так бывает после встречи с врачом: заболело что-то, потерпел, потерпел – и в больницу. А там диагноз болезни, да ещё и непростой – лечиться надо! А кому хочется? Это время, терпение, деньги.

Владыка Алесю понравился: прост, умён, обходителен. В безотчётном служении Богу есть своя успокоительная прелесть: не надо мучаться размышлениями о жизни и смерти. Смерти нет. Это показал Христос, поправ смерть смертью. Мощь и величие духа служителей господних направлены только на торжество жизни. Наверное, они воистину счастливые люди!

Алесь не мог дать себе чёткого ответа, чего же сам-то ждал от встречи с владыкой: успокоения, наставления или благословения на избираемую им новую стезю? Скорее всего, последнего. Но кто же благословляет на дело, в котором подразумевается пролитие крови?! Это если идёт война народная… А война Алеся – личная.

У ворот храма сидел в тени тополей только один бомж с побитым лицом. Алесь дал ему ещё тысячу рублей. Тот не бросился, как час назад, целовать руку, а встал и низко поклонился: «Дай тебе Бог здоровья, добрый человек!»

– А ты уверен, что он есть?

Бомж прищурился здоровым глазом в лиловую синеву, сморщил лицо, как будто съел чего-то кислого:

– Спроси что-нибудь полегче!

Дома Алесь собрал вещмешок с привычным набором продуктов, лёгкой палаткой, разными принадлежностями для походной жизни. Заправил топливный бак мотоцикла «под завязку».

От города он уехал как можно дальше в тайгу. Туда, где бы ему никто не помешал. В почти непроходимом месте на берегу таёжной речушки он поставил палатку, соорудил таганок, подвесил на него котелок с водой.

Пока поспевал ужин, завечерело, вскоре проблескнули первые звёзды. Алесь выкупался, тщательно растёр тело полотенцем, облачился в тёплый спортивный костюм. Заправил кипяток зелёным чайным листом и натуральным молоком, купленным на пищевом рынке у частной торговки. Налил чаю в большую кружку и, отпивая его короткими глотками, стал смотреть в ночное небо.

Звёзды всегда успокаивали его. Две вещи приводили в изумление и философа Канта: звёздное небо и «категорический императив» в нём. Зачем эта мудрость в два иностранных и непонятных простому человеку слова? Выразился бы проще: ясное, безусловное, не допускающее иных толкований повеление души, требование сердца.

Насытившись, Алесь стал готовиться ко ночлегу. Вход в палатку он оставил открытым, чтобы продолжать видеть через прямоугольное отверстие густо почерневший небосвод. Звёзды исчезли. Вдалеке посверкивали молнии. Тянуло влажным теплом. Алесь включил карманный транзисторный приёмничек. По центральному радио шла передача о творчестве Гоголя: звонкий детский голосок читал известный всем советским школьникам отрывок из поэмы «Мёртвые души» про Русь-тройку. Эх, деточка, деточка! Тебе не дано ещё знать, что птица-тройка больше не несётся вскачь по просторам твоей отчизны – она еле бредёт по колено в грязи и крови! И управляют ею обалдевшие от награбленного богатства и пьяные всевластием бывшие коммунисты и комсомольцы, враз перелицевавшиеся в предпринимателей, бизнесменов, глав администраций, депутатов дум. Обласканные ими воскресшие попы, как и в давние времена, морочат народные головы христианским смирением и послушанием властям предержащим. И почему я, обворованный, оплёванный, искалеченный и бесправный, должен безропотно подставлять под удар левую скулу, когда мне уже двинули по правой? Нет, ребята! Я не тварь дрожащая! Пусть задрожат твари, поступающиеся законами совести и человеческой морали.

Над палаткой загрохотало. И странно: уже после первого ярчайшего блеска молнии над входом разметнулось матовое свечение и не исчезло даже тогда, когда хлынул проливной дождь и в мерцающих струях его вдруг затрепетали крылышками крохотные белые мушки, похожие на сказочных эльфов, а над ними закружились другие, похожие на чёрных летучих мышей. Они кувыркались, сталкивались друг с другом, пропадали и являлись вновь. Сердце Алеся то падало куда-то вниз, в пустоту, то взлетало к горлу, возжигая в груди торжественный огонь. Ласковое тепло охватило всё его тело. Он смежил веки и поплыл в баюкающем расслаблении над зелёными пущами родной Белоруссии. Мама и Павлинка стояли на берегу реки с красной водой, а над ними кружил белый аист с малиновыми крылами.

Проснулся Алесь с ощущением на мгновение задремавшего человека, словно и не спал вовсе! Но сквозь золото листвы берёз мелкими бликами пробивался огонь солнца и пятнал густой ковёр мокрой пожухлой травы.

Алесь вылез из палатки. С хрустом размял занемевшие члены. Тряхнул за ствол молодую берёзку, обрушил на голову и лицо прохладный душ. Промаргиваясь, на самой нижней веточке деревца на расстоянии вытянутой руки заметил капельку дождя, зацепившуюся за краешек листка. И эта капелька, торопясь явить себя в волшебном пробуждении природы, горела хрустальным огоньком, напоминая о мире тайги, который укрывает и спасает.

«Как же ему раньше это не пришло в голову? Уйти в глухомань, осеть там, оборудовать базу. Там его никто не достанет, а он сможет достать кого угодно!» В приливе радостных чувств – нашёл! – Алесь озорно ударил ладонью по берёзовой ветке. Прощально искрясь, мириады мельчайших бусин брызнули встреч солнцу, рассыпались в исходящих от земли потоках тёплого воздуха и пропали навсегда. И он вдруг перестал видеть окружающий мир в красках. Деревья, трава, земля и небо приобрели один – серый цвет. А под сердцем потянул сосущий холодок. Так бывало в Афганистане, когда они с товарищами уходили в разведку.

Алесь свернул палатку, уложил вместе с вещами в рюкзак. Запустил двигатель мотоцикла. Он был спокоен, собран в кулак, потому как знал, что делать дальше.

Вернувшись, Алесь обнаружил в почтовом ящике короткое письмо от Асинат. Она сообщала, что с доверенным лицом отправляет посылку, которую надобно обязательно получить. Указала номер поезда, купе и имя пассажира. Паролем является позывной Алеся. Вскоре пришла телеграмма с извещением об отъезде из Москвы нужного человека.

В назначенный день и час Алесь встретил поезд Москва – Владивосток. Вошёл в вагон, постучал в купе. На нижней полке одиноко сидел пожилой грузный человек с одутловатым лицом и карими, очень настороженными глазами.

– Здравствуйте! Вы Эрбулат?

– Добрый день! Да, он самый.

В крепком рукопожатии Эрбулата ощущалась мужская сила.

– Вы от Асинат?

– Совершенно верно. А кто вы?

– Алик Седой.

Эрбулат удовлетворённо кивнул головой. Потом откинул в изголовье постели матрац и достал чёрный дипломат.

– Это очень ценная посылка. Очень! – подчеркнул он. – Сразу же поезжайте домой, распакуйте и решите её дальнейшую судьбу.

– Спасибо вам! Спасибо Асинат!

– Аллах вам в помощь!

– Счастливого пути!

Дома, сгорая от нетерпения, Алесь открыл чемоданчик. Под самую крышку его заполняли плотные пачки американских долларов.

– Девочка как будто бы знала! – радостно пробормотал он и захлопнул крышку.

Когда Алесь пришёл на работу, его сразу же вызвал в свой кабинет начальник охраны губернатора Джохар Заурбеков.

– Хозяин собирается на отдых, а у меня проблемы на родине. Надо срочно выезжать. Подготовка осенней охоты хозяина ложится на тебя. Гордись доверием!

– Слушаюсь, – по-военному ответил Алесь, едва сдерживая возликовавшее чувство. Судьба в очередной раз протягивала ему свою заскорузлую ладонь!

Из года в год первого октября губернатор выезжал на осеннюю охоту в собственную вотчину в одном из северных районов области. На берегу небольшого таёжного озера для него за неделю до прилёта на вертолёте разбивался палаточный лагерь, в котором сосредотачивались все бытовые прелести цивилизации. Ставилась и большая чугунная печь, в просторной палатке размещались столовая со складными столами и стульями из плотных, заранее сработанных щитов. У ручья с горячей родоновой водой ставилась банька с ваннами, душевыми кабинками и навесом для отдыха после парной. У деревянных причальных подмостков покачивались на привязи надувные моторки. Палатка губернатора обычно ставилась в центре лагеря рядом с палаткой для медицинского обслуживания, а сам лагерь обносился колючей проволокой.

Туда доставлялся двухмесячный запас рыбных, мясных, молочных и овощных консервов. Разные крупы и поварские специи, сухофрукты. Ящики водки, вина, пива, минеральной воды и разных прохладительных напитков. Секретным грузом считалось оружие: несколько снайперских винтовок, автоматов Калашникова, пистолетов Макарова, ручных гранат и радиоуправляемая взрывчатка – глушить на озере рыбу.

Разумеется, охотился губернатор не в гордом одиночестве, а с друзьями и полевыми подругами. Среди друзей были начальник областного управления внутренних дел, прокурор области, заместитель начальника федеральной службы безопасности и председатель комитета здравоохранения администрации области. Подруг подбирали из студенточек местных вузов, смазливых и неблещущих интеллектом. После с ними щедро расплачивались, но продолжали за ними приглядывать. Был случай, когда одна таёжная гетера решила пошантажировать губернатора беременностью и требовала откупную: квартиру, машину, кругленькую сумму. Вскоре она бесследно исчезла вместе с ближайшей подружкой.

– Работа ответственная, – инструктировал Заурбеков. – Всё сам разводи, никому не доверяй! Не досмотришь оком – заплатишь боком. Питание хозяина тоже на твоём горбу, – Заурбеков протянул Алесю листок бумаги. – Меню губернаторского стола.

– Губа не дура, – усмехнулся Алесь, пробежавшись по списку.

– Важно разнообразить. Не повторяться часто. Я пока этим не занимался, так и не знал, что такое заливной поросёнок, суп а-ля-тортю, филе из лосятины, пирог с визигой, миндальный блан… блан… – тьфу ты, с похмелья не выговоришь! – бланманже. Что? Забурчало в брюхе? Слюнки потекли?

– А почему этим должен заниматься начальник охраны?

– Мы, дорогой, отвечаем не только за жизнь, но и здоровье хозяина. Прежде чем еда попадёт на его стол, ты будешь лопать её первым. И чуть что, первым и ножки протянешь, – заржал натужным смехом Заурбеков. – Но, как видишь, и твоя губа будет далеко не в дурах.

Оборудование для губернаторского лагеря доставлялось грузовым вертолётом. Алесь уже и не помнил, когда работал с таким желанием и жаром. Мандат губернаторского порученца открывал перед ним любые двери!

Через неделю вертолёт, до отказа забитый оборудованием и провизией, был готов к вылету. Подивившись такой расторопной работе Алеся, Салипод изъявил желание самолично осмотреть груз. Но в назначенный день вертолёт исчез.

Алесь поднял в воздух винтокрылую машину во второй половине ночи. Курс на Буркачан он рассчитал заранее. Двигатель и приборы работали безукоризненно. Через три часа полёта внизу должен был оказаться заветный остров. В подлётной точке Алесь, постепенно уменьшая высоту, повёл машину кругами. Когда, наконец, внизу матово забелело, Алесь включил поисковый прожектор и вертолёт вздрогнул от удара отражённым лучом. «Камень духов!» – радостно пронеслось в голове. В трёх километрах от него по курсу находилась Священная скала. Её Алесь обнаружил безошибочно. Уверенно опустил машину на елань, находящуюся неподалёку.

Первым делом Алесь натаскал ветвистого валежника и замаскировал вертолёт. Затем, обессиленный, посвечивая фонариком, пришёл в пещеру. Выкупался в одной из каменных чаш, окуриваемых парком. Надел чистое бельё и утеплился. На «балконе», как он окрестил площадку перед пещерой, развёл костёр. Скипятил чаю. Съел кусок колбасы с хлебом. Вернулся в кабину вертолёта и, сморённый усталостью, мгновенно уснул. Внизу зашумела тайга. Загукало и застонало на берегу озера. И всё снова погрузилось в ночную тишину.

Проснулся Алесь в половине дня. Уже изрядно припекало солнце. Первое, что он сделал и будет делать каждое утро, – поклонился дягде, обнял её, прижался к стволу сердцем и щекой: «Здравствуй, мама!» Сосна отозвалась гулким звоном, животворным током энергии земли и неба. Значит, всё в порядке!

Начиналась новая жизнь. Алесь должен был войти в неё без раздумий. Прежде всего надо оборудовать пещеру под добротное жильё. После позднего завтрака он принялся за работу: в двух километрах на закраине болота он обнаружил тонкий сушняк, нарубил слег, перетаскал в пещеру. Сделал сруб с потолком, полом и двумя дверями: через одну можно было попасть в помещение с первого этажа, через вторую – на «балкон», куда выходило и единственное окно. Оббил сруб изнутри лёгкой деревоплитой, оградив себя от сырого дыхания каменных стен пещеры.

Орудовать пилой, топором и молотком Алесю было не внове, а вот с кладкой печи пришлось помороковать и повозиться. В конце концов появилась и она, сработанная из плоских камней скальных осыпей. Когда она выдала первый дым, Алесь радовался как ребёнок!

Из тех же сухих слег соорудил у печи широкие нары, у окна – стол. Сколотил три табурета, полку для книг. Установил на «балконе» переносной электродвигатель, который мог давать ток электролампочкам, полевой армейской радиостанции и аккумуляторным батареям. На «балконе», обрамлённом зарослями черёмухи, боярки и шиповника, Алесь обнаружил каменное кресло, искусно выдолбленное силами природы. Отсюда открывался вид на озеро. Алесь простелил камень засохшим мхом, а над креслом натянул брезентовый тент, защищающий от дождя, снега и палящих лучей солнца. Это место станет любимым для отдыха.

Угнездившись, Алесь составил распорядок дня: подниматься с восходом солнца, укладываться в полночь. В любую погоду бегать по пересечённой местности не менее десяти километров. Купаться в холодной воде. Два раза в неделю стрелять по мишеням из имеющегося у него оружия. Метать нож, топор, острозубые диски, бросать аркан, прицельно хлестать казачьей нагайкой и кунчаками.

В ясную и тихую осеннюю погоду Алесь неторопко гулял по тайге, вслушиваясь и всматриваясь в её потаённую жизнь. Где-то на высоченных вершинах золотокорых сосен каркали вороны. Попискивали в кустах невидимые пичуги. В буйно рвущемся к небу подлеске шелестела от передвижения мелких таёжных обитателей сухая трава. Свежий аромат молодой зелёной поросли смешивался с влажным и терпким духом сопревшей от старости растительности и холодил грудь.

Подолгу Алесь стоял возле того места, где он отдыхал с Дэги, когда они миновали болото. Ждал: а вдруг она появится из этой зелёной мглы?

Облазив Буркачан вдоль и поперёк, Алесь составил его карту. Остров представлял собой гористую местность километров в пятнадцать в длину и семь в ширину. Со всех сторон его окружали непроходимые для непосвящённого человека болота. Но для таёжного зверья открывались потаённые тропы. На Буркачан приходили разные дикие животные-матери, чтобы дать жизнь новому потомству. Хищники никогда не трогали их здесь.

В этой особой зоне тайги Алеся осенила восторженная мысль: ему не надо думать о завтрашнем дне, мучаться, каким он будет, что принесёт с собой, какие тягостные заботы обрушит на плечи. Ему не надо ждать и бояться завтрашнего дня. Он наступит, как и положено, после восхода солнца. И совсем не существенно, будет ли это солнце открыто ласкать землю лучами или спрячется в облаках, а облака соберутся в тучу и уронят ливневые струи воды. Он, Алесь, примет это как должное, без городского нытья и проклятья.

Ему не надо томиться в ожидании. Он существует только в блаженстве настоящего: сегодняшнего, ежечасного, ежеминутного. А оно – в просторном небе над головой, в духмяном ветре, в глубоком вздохе свежего воздуха, когда вдруг ощущается широта груди и взвод на полёт души в неведомое и счастливое пространство. Здесь, в глубине тайги, исчезал страх быть гонимым, отверженным, униженным, обманутым и убитым. Из глубины изувеченного цивилизацией сознания воздымалось понимание уникальности человеческой личности; просветлялось чувство, объединяющее душу и тело в том соответствии, какое и предполагалось Творцом.

Дождливые и солнечные дни сменяли друг друга с удивительной очерёдностью, поэтому растительному миру вдоволь хватало и влаги, и тепла. Он благоухал!

Пасмурная погода угнетающе действовала на Алеся, особенно в дни, когда он не работал физически. Дождевые ли, снеговые ли тучи, медленно наползающие из-за горизонта, словно скребли его по сердцу свисающими серыми космами. Обострялось чувство одиночества и заброшенности в этом диком грозовом мире.

В плаксивое время природы он часто топил баню, которую оборудовал недалеко от входа в пещеру с прицелом на зиму, и парился долго – до пяти часов кряду. Он до детского восторга любил эту стихию воды и огня. Особенно то мгновение, когда зардеет каменка, сухой жар охватит тело и упадёт на раскалённые камни ковш старого хлебного кваса. Ахнет удивлённая таким оборотом дела печь, и выдаст облако горьковатого пара, и он ударит хмелем в лицо. За веник браться ещё рано. На полке разостлано сено из разнотравья, подвяленного под палаточным навесом. Присев на полу, Алесь ещё и ещё кидает в алый цвет каменки новые порции кваса, пока густеющее, всепроникающее облако пара не увлажнит подстилку и не запахнет в бане летом перед июльской грозой. Тогда он ложится на полку на спину и широким, словно опахало, берёзовым веником нагоняет на себя ароматный воздух, ощущая неземное, ни с чем не сравнимое блаженство. Притупился порыв первого отдохновения – второе рождает веник, нежно обхаживающий тело от ног и до самого лица. С усилением, до лёгкого онемения членов. Это сигнал! Алесь выливает на себя ведро студёной воды и снова окунается в хмельной жар лета. Это третья стадия блаженства. И она повторяется трижды. И затем – отдых в предбаннике на матрасе и подушке, набитых сеном из разнотравья, и горячий чай с настойкой трав, и лёгкая, скользящая по поверхности мысли дрёма, – четвёртая, самая блаженная стадия, когда кажется, что сам Создатель поглаживает тебя невесомой дланью и нашёптывает слова, слышимые только сердцем.

Лиственные деревья уже полностью уронили свой убор. Тайга отчуждённо замерла в ожидании увейных снегов и крутых морозов. Первый долговременный снег явился к вечеру. Вначале он робко порхал отдельными снежинками с плотно прикрывавших небо облаков. Густел час от часу. И тихим потоком обрушился на землю. Поначалу тайга и горы проглядывались сквозь этот пух неба словно в сумерках, а затем пропали в сплошном белом мраке. Воздух был в движении, но вокруг не слышалось ни звука.

Алесь никогда ранее не ощущал такой пьянящей свежести и такой поразительной тишины. Но вместе с непогодой в тёплое уютное жилище нагрянула нежданная гостья – тоска одиночества. Снова захотелось в город, к людской суете. Часами он играл на аккордеоне. Это отвлекало. Пытался вырезать из осиновых чурочек фигурки зверей. И это отвлекало. Рисовал окрестный пейзаж. И это отвлекало.

В это ноябрьское утро Алесь проснулся с чувством тревоги. Ему приснилась река с густой и бордовой, как кровь, водой. Над нею вздымался золотисто-розовый туман. По берегу шли мама и Павлинка. У них были строгие, как на иконах святых, лица. Алесь звал их, но они не обращали внимания. Свернули в реку, и только когда забрели в неё по самую грудь, оглянулись и скрылись в красной пене. С двух сторон за ними потянулись вереницы людей в белых одеждах. Сон повторился дважды. Алесь воспринял это как знак: и чужая, и своя боль требовали отмщения.

Вечером Алесь опробовал двигатель вертолёта – он работал отменно! Вылетев во второй половине ночи с необходимым снаряжением, он к рассвету приземлился возле железнодорожной станции, располагавшейся в двадцати километрах от Лесогорска. На скалистом берегу затянутой льдом реки спрятал в припорошенных снегом камнях автомат, боеприпасы, взрывчатку и гранаты; макарыч взял с собой. На электричке приехал в город. В лесном микрорайоне, пораспрашивав местных жителей, снял комнатку в домике на окраине.

Домик был весь в зарослях двухметровых молодых сосёнок – в него можно было незаметно пройти с любой стороны. Жила в нём старая и больная учительница-пенсионерка.

Алесь представился столичным журналистом, инкогнито прибывшим из Москвы для сбора материалов о провинциальной жизни: шумная столица осточертела, и он хотел бы провести время в деревенской тишине и покое, чего ему не светит в городской гостинице. Хозяйка жила в такой уничижительной бедности, что прослезилась, когда Алесь предложил ей деньги, суммарно превышающие годовое пенсионное пособие. На радостях даже не поинтересовалась его документами.

Вечером он устроил сытный ужин. Пропустив пару рюмочек доброго вина, Варвара Сергеевна, как звали хозяйку, разговорилась. Алесь в подробностях узнал не только историю бренного существования одинокой старой девы, но и кое-какие сведения о жизни города.

На другой день Алесь купил сезонную путёвку в местный профилакторий и отправил туда Варвару Сергеевну. Она плакала от радости, называла Алеся сынком, подарком судьбы, добрым ангелом.

Домик со стареньким телевизором, дающим чёрно-белое изображение, часами-ходиками, электроплиткой с открытой спиралью, рукомойником с выносным ведром, кроватью с железными спинками, диванчиком с провалившимся до пола сиденьем, расшатанными табуретками, скрипучим столом, комодом со слониками, задымлённой вокруг дверцы печкой и геранями на двух окнах напоминал ему жилище Фаины Иосифовны.

Накупив в ближайшем киоске ворох газет и журналов, Алесь несколько дней читал. Особенно ему понравилась газета «Провинциальная жизнь», издающаяся в Москве. А в ней – статьи и очерки собственного корреспондента в Лесогорской области Ксении Друбач. Писала она страстно, сердито и правдиво. Критиковала местную администрацию, прокуратуру, суды и милицию. Три статьи посвящались милиции Центрального района. Двое сотрудников придрались к одному гражданину, избили до смерти. Долго шло следствие. Семье пострадавшего – жене и двум дочерям – из морга выдали для похорон только голову. Суд оправдал убийц. Подобных материалов в газете публиковалось немало.

Местная пресса и прежде всего подручная Салипода областная газетёнка «Лесогорский вестник», как и прежде, печатала только проходные материалы, ничего не дающие ни уму, ни сердцу. Похваливала губернатора и его команду. Частенько мелькали на страницах его фотографии: то с детьми в каком-нибудь интернате, то с ветеранами войны и труда, то на трибуне совещаний, то на корте с теннисной ракеткой в руках. Что-то где-то открывал, перерезая ленточку, что-то кому-то указывал на строящейся магистрали, в школе, институте, на заводе или в поле; обещал, призывал, успокаивал, разглагольствовал о любви к Отечеству и малой Родине.

В телепередачах Алесь обратил внимание на то, как тщательно подбиралось окружение Салипода. Охраняли его как никогда: рядом постоянно маячили фигуры Джохара Заурбекова и его головорезов.

Никакой демократии в Лесогорске не было, как не было её и в стране: процветала коррупция, крупные бизнесмены заботились не об экономике России, а о личном кармане, а деньги скрывали в зарубежных офшорных банках. Экономический бандитизм ушёл в подполье. Люди, организации, мелкие сообщества, предприниматели стремились отделиться друг от друга, обособиться. Тайга безнаказанно вырубалась без лицензий и правил.

Сквозь густой, навязчивый, обволакивающий всю жизнь страны туман словесной мишуры, наглой и глупой рекламы, порнографических фильмов, боевиков с насилием и кровью, пропаганды красивой и сытой жизни, проституции, оголтелого предпринимательства, едва прорывался слышимый чутким ухом стон российского народа: я устранён от власти и собственности; в стране бесполезно бороться за справедливость и куда она идёт – непонятно!

Город Алесь воспринял с тем обострённым чувством, какое бывает у больного человека после выздоровления. Среди стареньких «жигулей» и одряхлевших «запорожцев» сверкали завидным лаком лёгкие и бесшумные иномарки. Из них орала музыка. На центральной улице искрилась разноцветьем электронных ламп зазывная реклама. В людных местах гуртились молодые проститутки. По тротуарам, по-хозяйски помахивая дубинками, прохаживались стражи порядка. В мусорных ящиках, установленных в укромных местах, копошились бродяги. С каменным выражением в лицах спешили куда-то мрачные, равнодушные ко всему люди. В дорогих магазинах и супермаркетах, похожих на выставки продовольственных и промышленных товаров, продавцов было больше, чем покупателей.

У ресторана «Пьяный лось» несколько милиционеров тащили к патрульной машине и пинали ногами двух парней. К Алесю подошла девушка в короткой юбочке, кофточке с вырезом и зазывно распахнутой каракулевой шубке. Поинтересовалась, не желает ли дяденька развлечься, недорого. Алесь в сердцах пристыдил её:

– В дочери мне годишься, а то и внучки! Работать надо!

Девица не смутилась:

– Я и работаю!

У дверей элитного ресторана стоял, опершись на два костыля, моложавый парень в форме десантника и голубом берете. Курил.

– Не пускают? – участливо спросил Алесь.

– Я и не прошусь: всё равно денег нет. Так, богатенькими буратинчиками любуюсь, за которых кровь проливал. Жируют, суки!

Парень выбросил окурок и смачно плюнул.

– Тогда здорово, браток! – Алесь протянул руку. – Майор спецназа, воевал в Афганистане.

– А я в Чечне. Там и ноги оставил. Здорово, батя! Меня Алёшкой звать.

– А меня Алесем. Может, зайдём?

– А чего не зайти, если старший братан приглашает?

Два амбала загородили вход в ресторан. Алесь показал майорское удостоверение.

– Мы однополчане. Надо помянуть погибших товарищей, – и, зло прищурившись, он посмотрел в глаза тому и другому. Так хотелось двинуть по сытым и самодовольным рожам – легли бы на месте! Но нельзя начинать с этого свою горькую работу: ещё к ментам попадёшь, и всё раскроется!

Алесь сунул руку в карман. Вышибалы смущённо переглянулись: «Чёрт бы драл этих военных, ещё стволы достанут, были случаи! Пусть идут». И расступились.

По широкой мраморной лестнице Алесь на руках занёс Алексея на второй этаж. Усадил за крайний стол.

– Ну ты, батя, ещё ничего, в силах! – восхитился Алексей.

– Есть ещё, Алёшка, порох в пороховницах, – усмехнулся Алесь.

Он протянул официанту хрустящую бумажку и попросил никого к ним не подсаживать. Чаевые явно не дотягивали до нужной суммы, но официант смолчал: с военными повязка тряска, и на том спасибочки!

Пока ждали заказанные выпивку и закуску, Алесь оглядел зал: гремела музыка джазового оркестра, тряслись, гнулись, извивались в вольном танце тела, на всех без исключения лицах играла хмельная радость, полная отрешённость от того мира, который остался за стенами; дамы и господа, не церемонясь, обнимались, целовались, сплетались в непристойных движениях, подбегали к своим столикам, пили, жевали, смеялись, охваченные счастьем бытия.

– Жируют, бездельники, – Алексей испепелял глазами танцующих. Алесь понял причину его негодования: только те, кому не надо спешить на работу, а то и вовсе не надо работать, могли веселиться в будний день.

Официант принёс на широченном круглом подносе всё заказанное. Учтиво поклонился.

Алексей захмелел после второй рюмки, скрежетнул зубами и без понужды Алеся принялся жаловаться на судьбу.

Родители работали на небольшом заводе строительных конструкций и деталей. С порушением Советов завод закрылся. Безработные мать и отец связались с каким-то проходимцем, предложившим организовать свой бизнес. На его организацию пошли деньги, полученные за проданную четырёхкомнатную квартиру. Семья переселилась в коммунальную, неблагоустроенную. Партнёр родителей оказался преступником: отправил их на тот свет, прикарманил денежки и скрылся.

Алексей в это время учился на втором курсе политехнического института в Иркутске. Его призвали в армию. Дома, в Лесогорске, оставалась в одиноком прозябании двенадцатилетняя сестрёнка-школьница. На Кавказе гремела война России с самозванно провозглашённой Ичкерией. Алексей получил тяжёлое ранение в ноги. Их ампутировали. Приехал в Лесогорск. Принялся хлопотать пенсию.

Сестрёнка оставила школу, работала санитаркой в больнице, а вечерами «подрабатывала». Брату призналась: на этот путь её и ещё несколько однокашниц толкнул заместитель прокурора области. Как-то заманил на дачу и несколько дней удовлетворял свою похоть.

Алексей, возмущённый до белого каления, добился встречи с ним, требовал как-то помочь сестре наладить исковерканную жизнь, угрожал разоблачением. Он, ещё воспитанный советской школой, не мог себе представить, что в новых условиях криминального капитализма законы жёстко применялись только к нищему и обездоленному люду. В отношении себя властители позволяли только рассуждения. Вскоре после этой встречи сестрёнка бесследно исчезла. И Алексей нисколько не сомневается, чьих рук было дело.

– Я бы его, суку, на части порезал! Но как до него доберёшься? В моём-то положении, – он постучал кулаком по протезам. По лицу обильно хлынули слёзы – он не вытирал их, моргал глазами и всхлипывал. – К костылям я уже привык. И в них есть свой резон: спешить не дают. Только с обувью хреново, специальная нужна. А делают только в Москве. Чтобы её заполучить, надо каждый год подтверждать инвалидность, справки всякие оформлять – ад! Сдай анализы, получи заключение врачей по профилю инвалидности, пройди обследование в бюро медико-социальной экспертизы, оформи индивидуальный план реабилитации, представь его в фонд социального страхования, и только там дадут направление на фабрику ортопедической обуви. А до неё ещё доехать надо. Зачем же так над человеком издеваются? Можно подумать, у меня новые ноги вырастут! Ну разве это не дурь, а, батя? Да если бы я знал, кого в этой стране защищаю, из-за кого калекой стал, да катился бы этот Ельцин со всей свой сворой ворья к чёртовой матери!

Помолчали.

– Знаешь, о чём думаю? – продолжил Алексей, заговорщицки прищурившись. Влага на его щеках высохла, заиграл румянец. – Вот нашлись бы люди, вроде Минина и Пожарского, как в 1612-м году, собрали народ и двинулись на Москву – я бы в это ополчение первым записался! Стрелять я могу, и неплохо. Да в крайнем случае патроны бы подтаскивал: ползком!

Рассказ Алексея разбередил вроде бы прилёгшую на природе жажду мести. Вспомнилась чья-то мудрость: гордо умереть, если уже невозможно гордо жить. Отвращение к этому миру сытых и циничных хамов дало крылья. Если немощны и бессильны в ярости своей такие, как Алексей, то он ещё крепок и способен противостоять злу.

– Я помогу тебе, сынок! – уверенно сказал Алесь. – И этого высокопоставленного законника достанем, и протезы тебе купим! Не собирай справок: все эти бумажки нынче заменяют деньги.

Алексей уронил голову на стол. Алесь вынес его на руках из ресторана. Поймал такси и отвёз домой.

Заместитель прокурора области проводил субботний день на таёжном озере: страсть как любил он подлёдную рыбалку. Посторонним доступ сюда был запрещён. Местные рыбари, натолкнувшись разок-другой на маты и тумаки охранников, обходили водоём стороной. Отдыхали здесь только высокопоставленные чины правоохранительных органов.

День выдался пасмурным. Снулая рыба вяло брала крючок. Заместитель прокурора скучал, сидя у лунки. Пил виски, закусывая паюсной икрой, которую черпал ложкой из пол-литровой банки, и тоскливо поглядывал по сторонам.

Пора было сматывать удочку: его ждали баня и сытный ужин. Возможно, «на десерт», как он любил выражаться, подадут очередную «золотую рыбку». Девочек обычно подыскивали в нищих деревнях. Покупали за хорошие деньги. Несогласных привозили силой, а родителей опять же улещали богатыми подарками или просто угрожали расправой.

Жёсткий охват шеи сзади перехватил дыхание. «Кто?» – в ужасе вскинулся заместитель прокурора области и потерял сознание. Алесь с трудом дотащил мясистое, как у деревенского упитанного хряка, тело до «мерседеса», возле которого мёрзли связанные по рукам и ногам шофёр и телохранитель заместителя прокурора. Завалил тело в багажник. Разрезал верёвки на руках водителя. Бросил в сторонке складной нож: доползут – освободятся от пут.

Алексей поджидал Алеся в заснеженном карьере, где некогда добывали строительный камень. Он представлял собою глубокие ямы, выгрызенные динамитом. Алесь вытащил пленника из багажника. Он уже пришёл в себя, ругался и грозил всеми земными карами.

– Часу хватит? – спросил Алесь.

Алексей кивнул. Он нервно курил папиросу. Руки дрожали.

Спустя два часа они подъехали к окраине города. Алесь ни о чём не спрашивал. Алексей молчал, дымил сигаретами, прикуривая одну от другой. Машину бросили на обочине, до города добрались на мотоцикле с коляской, купленном и оставленном там накануне.

– Спасибо тебе, батя, – Алексей крепко пожал руку Алеся, – такой камень с души свалить помог! Хоть и тошно чего-то, и радости-то вроде особой нет.

Так в Лесогорске прогремел первый гром самочинного суда над одним из местных небожителей преступного чиновничьего мира. Охотливые до криминала доморощенные акулы пера соревновались на страницах газет в изощрённых догадках и домыслах: кто? почему? как? Но очень скоро фантазии приобрели реальную почву. Чиновникам, изобличённым в коррупции, мошенничестве, воровстве и других неблаговидных делах, но не понёсших никакого наказания, стали поступать письма, магнитофонные записии короткие телефонные звонки с предложениями повиниться перед народом, покаяться, вернуть награбленное и наворованное государству, личные особняки передать в пользование детским и ветеранским организациям. Народный мститель назывался Рысью.

Салипод, потея, читал отчёт прокуратуры о криминальных происшествиях за последние месяцы:

«На развилках дорог подверглись обстрелу из гранатомёта и сгорели три поста государственной инспекции безопасности дорожного движения. Обошлось без жертв».

«Разгромлены и уничтожены подпольная фабрика по производству «палёной» водки и склады для её хранения. Рысь скрутил владельцев фабрики, вывез в укромное место и заставил насильно пить эту водку самим. В тяжёлом состоянии начальники попали в реанимацию».

«Разгромлен тайный публичный дом. Группа сутенёров и несколько милиционеров, осуществляющих «крышу», были голыми привязаны к деревьям на обочине главной автомобильной дороги Москва – Владивосток. С тяжелыми обморожениями они доставлены в больницу».

«Ранним утром на центральной площади Лесогорска был обнаружен грузовик и милицейская патрульная машина, гружённые пакетами с запрещёнными веществами. Двое сотрудников милиции и водитель грузовой машины находились в состоянии глубокого наркотического опьянения. Как они объясняли потом, некто остановил машины, скрутил их и насильно заставил употребить наркотики».

«К ограде здания, расположенного в центре города, был голым прикован цепью начальник областного государственного управления исполнения наказаний. Над ним возвышался фанерный щит с надписью: «Я – сволочь. За свидание с заключёнными требую от их жён, матерей и сестёр удовлетворять свою похоть». С нервным расстройством начальник оказался в психиатрической больнице».

«В реанимационное отделение областной больницы доставлены четыре работницы одной из аптек города. Некто заставил их самостоятельно ввести себе лекарство-подделку, которыми аптека тайно приторговывала. Аптека разгромлена».

«Работники частного сберегательного банка пожертвовали крупную сумму денег на строительство детского дома-интерната. Как сообщил хозяин банка, их угрозами принудил к этому некто Рысь».

«Подал в отставку командир танкового батальона, дислоцировавшегося неподалёку от Лесогорска. У него был похищен сын. С сильными побоями возвращён домой, причём безвозмездно. Батальон славился безнаказанным самоуправством старослужащих солдат и офицеров».

У Салипода заболела голова. Он прочитал только несколько печатных листов, а их была внушительная папка.

Рысь! Рысь! Уже известно, что это его бывший охранник Штефлов. Матёрым оказался, волчара, неуловимым! Вот и ему, губернатору, осмелился погрозить: признайся народу в своих грехах и уйди с миром под суд. Неужто нельзя поставить на него капкан? Надо поговорить с прокурором области. И позвонил секретарше.

Вызывая в свой кабинет очередного провинившегося чиновника, Салипод привычно с порога устраивал разнос, никогда не выслушивая грешника. Так губернатор поступал и на разных заседаниях и совещаниях. Казалось, что всё окружение Салипода существовало только для того, чтобы молча выслушивать поношения. Если кто-то осмеливался перечить, губернатор повышал голос, перебивал, наливаясь злобой, переходил на крик. Не брезговал обвинениями в ущербных физических и моральных качествах подчинённого: «недоумок», «мозговой кастрат», «безхвостый кобелина», «алкаш», «трухлявая колода» были самыми безобидными из всех грязных выражений!

– Ну что, судебная крыса, – оголоушил он прокурора, едва перешагнувшего порог губернаторского кабинета, – ни хрена не можешь сделать с этим уркаганом? Он вытворяет, что хочет! Мне уже, сука, угрожающие письма шлёт! Это как? Я не удивлюсь, если он вскоре и до тебя доберётся!

Прокурор молча пыхтел и покряхтывал. Он уже и сам получил третье предупреждение: взлетела на воздух его служебная машина, сгорел гараж у личного загородного трехэтажного особняка, который Рысь требует подарить бездомным старикам-инвалидам. «От пули вас никто и ничто не убережёт», – предупреждал Рысь. Веским доводом пуля прозвенела на недавнем банкете, устроенном прокурором на своей усадьбе в честь дня рождения жены: невесть откуда прилетевшая, она разнесла рюмку в его поднятой во время провозглашения тоста руке. А ведь вокруг усадьбы было выставлено милицейское охранение в два кольца! Вездесущ Рысь. Всемогущ. Пуля ещё раз предупредила прокурора, а могла бы и поставить точку на жизни.

Выслушав разнос губернатора, прокурор спокойно сказал:

– Рысь требует разоблачений и суда над всеми вашими друзьями. Я не могу этого сделать. Я бессилен противостоять ему. Подаю в отставку, – и ушёл, громко буцнув дверью.

Из прокуратуры был уволен и старший следователь по особо важным делам. Он ударился в загулы, быстро опустился, потерял семью и обосновался на свалке Филиппа Жмыхова. Так в руках Алеся оказалась бесценная папка с копиями расследованных и рассыпавшихся дел, переданных следователем Жмыхову.

На страницах «Лесогорского вестника» стали появляться материалы, рассказывающие о похождениях террориста, прячущегося за псевдонимом Рысь. Алесь написал письмо редактору Служакову, в котором излагал причины борьбы таким способом. В ответ газета напечатала большую – на разворот – статью о Рыси с домыслами, подтасовками фактов, измышлениями. Алесь отправил второе письмо с требованием опубликовать его, напечатать опровержение, памятуя народное «с волками – по волчьи»: «Служите истине, господин редактор!» Александр Служаков разразился статьей под названием «Террором нас не запугать». Алесь послал ему письмо с единственной фразой: «Вы сделали выбор!»

В около одиннадцати часов вечера на пульт дежурного по Центральному отделу внутренних дел Лесогорска поступил телефонный звонок: «Говорит Рысь. На складе бумажной продукции редакции газеты «Лесогорский вестник» заложена бомба. Взрыв через три часа. Не рекомендую вызывать сапёров. Управление взрывом дистанционное. Вы меня хорошо поняли?

– Так точно, – по-военному ответил дежурный и даже встал со своего места. Этот командирский голос ему уже приходилось слышать, он не имел ничего общего с происками хулиганов.