Стратегия Византийской империи Люттвак Эдвард

По прошествии веков, проведённых в наибольшей части в обороне, с середины десятого века Византийская империя начала ряд наступательных действий против мусульман на юго-восточных фронтах и против болгар – на северном фронте, следствием чего стало приобретение обширных территорий и на Балканах, и в Леванте. Ещё до того как стать императором, Никифор II Фока (963–969 гг.) был главным действующим лицом этого стратегического преображения, которое продолжалось при его убийце и преемнике Иоанне Цимисхии (969–976 гг.) и достигло своей высшей точки при Василии II (976—1025 гг.), расширившем империю во всех направлениях и полностью разгромившем болгар, снова проведя благодаря этому границу по Дунаю.

Так или иначе, имя Никифора II Фоки связывалось с рядом руководств по военному делу, которые скорее дополняют, чем повторяют друг друга, и содержат множество мудрых советов[589]. Особенно интересны они тем, что между делом в них сообщаются сведения о самых разных предметах, начиная с византийского оружия и заканчивая повседневной жизнью на границе, служившей ареной стычек с воинами джихада.

Составление руководств по военному делу, древних или современных, может отражать любое сочетание довольно различных целей, как мне довелось убедиться по личному опыту: очертить моральный контекст войны, примером чему служит Онасандр: справиться с хаосом и сумятицей войны посредством чётко организованного строя, состоящего из колонн и шеренг, совершенным образом устроенного лагеря и т. д., примеры чему подают Гигин Громатик и Арриан; и дать сведения о техниках, которые могли быть действительно использованы в битве, – именно такова была, видимо, цель обсуждаемых ниже руководств, написанных в десятом веке[590].

Несмотря на свою сугубо практическую направленность, эти сочинения появились в особой культурной традиции, самым значительным и, возможно, самым учёным представителем которой был Константин VII Багрянородный. В его тексте, который производит впечатление весьма личного, мы застаём его в процессе работы. Он берётся написать для своего сына Романа памятку под заглавием «Что следует соблюдать, когда всевысочайший василевс ромеев отправляется на военную кампанию»:

Об этом говорили в прошлом, многие рассуждали об этом вплоть до нынешнего дня, но записей об этом не осталось, что, по нашему мнению, несправедливо и нехорошо… проведя множество исследований, но не найдя в дворцовом хранилище ни одного документа, мы наконец обнаружили один, в котором шла речь о подобных темах, из монастыря на Сигриане, где магистр Лев по имени Катакил вёл монашескую жизнь. Этот магистр написал на эти темы по велению [императора] Льва…

Но, поскольку магистр не был сведущ в эллинской учености, в его книге содержится много варваризмов, солецизмов и синтаксических погрешностей… тем не менее она достойна похвалы и точна… [по своему содержанию] Поскольку мы обнаружили, что этот труд составлен небрежно… и материал изложен в нем нечетко, словно следы призрака, если можно так выразиться… мы написали об этом для тебя, чтобы оставить тебе завещание в качестве памятки и руководства[591].

Сам по себе этот документ ценен из-за тех побочных сведений, которые в нём содержатся, особенно о логистике, но в нём описывается скорее путь империи к надёжной победе, а не настоящая военная экспедиция; как мог бы сказать фон Мольтке, тактического значения он не имел. Зато непреходящее значение заключалось в практике составления учебных документов, их издания и сохранения: благодаря этой практике мы можем теперь прочесть эти три руководства. Не все они свободны от варваризмов и солецизмов, так беспокоивших Константина, зато в них содержится немало реалистичных советов.

“De Velitatione” («О стычках»)

Византийско-арабские пограничные земли в восточной Анатолии были географической ареной сочинения, недавно опубликованного под заглавием «Трактат о герилье» (“Traite sur le guerilla”), но традиционно известного как «[Сочинение] Никифора Августа о военных стычках» (“De velitatione bellica Nicephori Augusti”), теперь переведённого на английский как «О стычках, государя императора Никифора» (“Skirmishing by the Emperor Lord Nikephoros”)[592].

Это в значительной степени оригинальный труд об оперативном методе и тактике военной защиты границы с арабами-мусульманами, ничем не обязанный книжному знанию, насыщенный настоящим боевым опытом – автор сообщает именно о нём, и мы можем всецело доверять ему.

С точки зрения вероучительной вся территория Византийской империи при исламе считалась «дар ал-харб», «страной войны», в которой небольшие набеги, предпринимаемые на свой страх и риск и ослабляющие неверных, были столь же религиозно законны, как и добровольное участие в войнах, затеянных халифами и вельможами – и то, и другое в равной степени было джихадом и могло принести либо славу, либо по крайней мере уважение на земле, либо счастливое мученичество. В то же время набеги стали на границе ремеслом, разумеется, опасным, но, несомненно, прибыльным – или, во всяком случае, не столь трудоёмким, как земледелие и скотоводство[593]. Хотя в действительности это тоже были опасные занятия из-за византийских набегов.

На границе были свои религии: ислам, в центре которого стоял джихад (существовал постоянный приток новообращённых туркоман, которые, возможно, ещё мало знали о своей новой вере), а также то, что хочется назвать византийским крестоносным движением, ещё задолго до Первого крестового похода. На границе была и своя литература, образцом которой служит эпическая поэма или роман в стихах о Дигенисе Акрите, одно из многочисленных акритских (от акра = граница) сочинений, с которыми по другую сторону рубежа состязались бедуинские стихи о набегах, со временем положившие начало турецким балладам; некоторые из них ещё можно услышать в музыкальных кафе на улице Истиклаль в Стамбуле в виде цикла народных песен о Болубее[594].

Что же касается военной культуры приграничных земель, то главная цель, о которой заявляет автор сочинения «О стычках» (“De velitatione”), состояла в том, чтобы сохранить её на тот случай, если в будущем она понадобится, в то время, когда в ней, к счастью, не было нужды:

…Христос ослабил могущество и силу наших врагов, потомков Измаила, и прекратил их набеги: однако мы долгом почли предать его [этот метод] потомству, во-первых, для того, чтобы от времени он не пришел в неизвестность и забвение и чрез то не истребилась польза его, во-вторых, для того, чтобы, в случае нужды или когда время будет требовать, он мог быть надежным, так сказать, помощником христианам, всему государству нашему и употребляющим его полководцам[595].

Есть особый метод, и наш автор пишет, что обучили его «сами изобретатели сего способа» – имеется в виду Варда Фока, доместик схол, то есть командующий армией, и трое его сыновей: Константин, умерший в плену в 953 г., Лев, выигравший несколько крупных сражений, а также тот, который стал императором Никифором II (963–969 гг.), и племянник, убийца и преемник последнего, Иоанн Цимисхий (969–976 гг.).

В трактате «О стычках» (“De velitatione”) ставится следующая цель: добиться многого малым числом, посредством рейдов, производимых относительно малыми силами, мощь которых возрастает, когда удаётся захватить врага врасплох, – то есть добиться временного бездействия неподготовленного врага. Неожиданность меняет баланс сил, потому что, пока она налицо и в той мере, в какой она существует, враг превращается просто в неодушевлённый предмет, не способный реагировать; тогда очень легко атаковать успешно. Кроме того, если неожиданность можно использовать для того, чтобы уменьшить численность противника и выбить его с занятой позиции, возврат к прежнему балансу сил уже невозможен даже после того как неожиданность перестанет быть таковой.

Рейды – обычный способ застать врага врасплох, а его оборонительным эквивалентом выступает засада: она тоже неожиданна и приводит к приостановке всего непредсказуемого хода войны, в которой всё столь сложно и опасно из-за реакции противника.

Поскольку невозможно охранять каждый участок границы, основное отдаётся надзору за горными проходами, дабы обнаружить вторжение как можно раньше. В высоких и скалистых горах сторожевые посты должны отстоять друг от друга на три-четыре мили[596]. Византийцы, как и римляне до них, могли подавать сигналы огнём ночью и дымом – днём, но предупреждающие сведения лучше держать в тайне, чтобы вторгшиеся враги не знали, что их обнаружили, так что рекомендуется «эстафета»: «Первая стража, увидев выходящих неприятелей, должна немедленно бежать ко второй с известием, а сия со всей скоростью к третьей и так далее по порядку». «Эстафета» продолжается до тех пор, пока она не дойдёт до конницы, «стоящей на ровных местах», которая должна уже донести полководцу.

Мы можем предположить, что часовые – это фемные воины, которых призывают на краткий срок, сменами по пятнадцать дней; офицерам советуют освобождать их согласно расписанию. Тем не менее от этих резервистов ожидают, что они будут служить как тайные лазутчики, даже как переодетые агенты: «Им не надобно стоять неподвижно, но переходить, чтоб неприятели, увидев их, не взяли в плен». Жители приграничья должны были обладать бесстрашием, чтобы охранять свой скот и свои семьи от набегов грабителей, а также смекалкой, достаточной для того, чтобы самим устраивать набеги и угонять скот, ибо в противном случае весь скот ушёл бы в одном направлении, и охранять было бы нечего. Но были и особые специалисты, «экспиляторы» (expilatores), как на юридической латыни назывались насильники-грабители в противоположность простым ворам, хотя здесь это слово явно используется в значении «лазутчики» – правда, издатель мудро замечает, что «в этих приграничных областях различие между ними было, наверное, минимальным»[597].

Автор нашего текста нелицеприятно отзывается об армянах, которые в византийских руководствах по военному делу обычно удостаивались похвал: «Армяне нехорошо и неосторожно исполняют должность караульных». Рекомендуется ежемесячно менять их и выплачивать им регулярное жалованье, но в конце концов «они, будучи армянами, не совсем хорошо исправляют караульную должность»[598].

Эти жители гор не были ни природными греками, ни даже вполне православными: Армянская Апостольская Церковь отвергала как халкидонское вероисповедание, так и чистое монофизитство; кроме того, армяне были несколько «экзотичны», частично усвоив персидские обычаи и вкусы, – всё это причины вполне достаточные для того, чтобы наш весьма греческий и весьма православный автор не доверял им… Но в трактате «Воинские предписания» (“Praecepta militaria”), обсуждаемом ниже, высказываются похвалы в их адрес. Ещё одна возможная причина косвенно позволяет датировать эту книгу временем после 976 г.: Иоанн Цимисхий, убивший Никифора II Фоку и ставший его преемником, был армянин по происхождению; правда, такого же происхождения была и семья Фок, вызывавшая подлинное восхищение автора, но Цимисхий («коротышка» по-армянски) был, если можно так выразиться, большим армянином.

В любом случае обладание надёжными сведениями является здесь ключом, и автор советует пользоваться услугами как шпионов, так и разведчиков из лёгкой конницы: это упомянутые выше трапезиты или тасинарии (в других случаях называемые тасинакиями), которые могут брать пленников для допроса в ходе своих грабительских набегов[599].

Когда набеги можно предвидеть, войско должно выдвинуться и занять проходы, чтобы заставить врага отказаться от своих намерений или силами тяжёлой пехоты загнать его в узкие проходы, склоны которых заняты засадами лучников и лёгкой пехоты с дротиками и пращами: вторая линия должна стоять за первой. Нужно особо позаботиться о том, чтобы перекрыть меньшие тропинки, которыми враг может воспользоваться, чтобы зайти в тыл этих оборонительных сил, как сделали персы при Фермопилах, а также многие-многие другие – потому что, хотя кажется, что горная местность обладает огромными преимуществами для защиты, это зачастую оборачивается ловушкой, когда враг решает обойти позиции с флангов по, казалось бы, непроходимой местности.

Автор сообщает нам, что при условии надлежащей всесторонней подготовки враг будет либо разбит, либо вынужден избрать иной, обходной путь, который его обессилит, либо деморализован, и ему придётся отступить.

Только изредка удавалось успешно предсказать время и направление вражеских вторжений, мобилизовать силы фемного ополчения и вывести их на отведённые им позиции до прибытия врага.

Римская империя, по крайней мере с конца первого века по четвёртый, приняла решение защищать каждый без исключения участок всей границы, от Британии до Месопотамии (тот самый лимес, который обрёл тогда свой физический облик), посредством стен, укомплектованных воинами, палисадов, защищённых полос вдоль рек или же патрулируемых дорог, в зависимости от местности. Вся эта система была укреплена фортами, находившимися неподалёку один от другого и укомплектованными вспомогательными когортами пехоты и алами конницы, которые, в свою очередь, могли быть усилены хорошо вооружённой тяжёлой пехотой и артиллерией легионов из каждой приграничной провинции, которая опять же могла быть усилена отрядами (vexillationes), присланными из легионов, стоявших в других провинциях, поблизости или вдали. Именно эта величественная стратегия театра военных действий, строившаяся на концепции постоянной опережающей обороны, позволила империи долгое время процветать, сдерживая и мародёров, и захватчиков; но для Византийской империи с её оскудевшими ресурсами поддерживать такую стратегию оказалось попросту слишком дорого.

Лучшим решением после непрерывной опережающей обороны, осуществляемой постоянным контингентом денно и нощно год за годом, была бы реагирующая предваряющая оборона, при которой силы, достаточные для того чтобы сдержать вторжения, каждый раз разворачивались, создавая гарнизон на том самом участке границы, которому грозила опасность, ещё до прибытия врагов. Но даже для этого, более дешёвого варианта всё ещё потребовалось бы слишком много шпионов и лазутчиков, чтобы предугадать время и направление каждого вражеского вторжения, и дополнительные регулярные войска в подкрепление фемным воинам-крестьянам, чтобы можно было укомплектовать людьми все угрожаемые участки границы достаточно быстро.

Кроме того, даже это была бы всего лишь сугубо защитная стратегия, при которой приходится всегда ждать нападения врага, уступая ему инициативу и не имея никакой возможности повлиять на его атаку заблаговременно. Поэтому в данном случае, даже со всеми дополнительными шпионами и войсками, арабы-налётчики могли приблизиться к имперской территории, узнать у своих лазутчиков и шпионов о том, что византийцы готовы отразить нападение, и затем отреагировать, отказавшись от набега, или же перейти в другое место, чтобы совершить набег на каком-то ином участке длинной границы, тянувшейся от Средиземного моря до Кавказа. И то, и другое решение стоило бы затрат и самим налётчикам, но со временем стратегия театра военных действий, построенная на реакции, стала бы обходиться дороже самим византийцам, которые не могли держать в состоянии мобилизации своих ополченцев-крестьян вдали от домов, полей и скота до тех пор, пока арабские войска не соберутся близ границы, готовые выступить в нашествие.

Поэтому автор рекомендует альтернативную стратегию театра военных действий, построенную на эластичной защите с целью устрашения: не пытаясь предотвратить нашествие (это слишком сложно), нужно перехватить колонны врага, когда они возвращаются домой. Ценою отдачи имперской территории на разрушение и разорение такое решение снимало проблему определения времени и направления нашествий врага: было значительно легче предсказать, по каким дорогам пойдут налётчики, чтобы пересечь границу и возвратиться на мусульманскую территорию. При таком решении снималась и проблема мобилизации, сбора и разворачивания фемных войск раньше времени, в силу чего они должны были находиться в мобилизованном состоянии вдали от дома, хотя ничего при этом не происходило. Взамен фемные войска можно было созвать лишь тогда, когда они были нужны; при этом оставалось много времени на то, чтобы выйти на позицию, пригодную для перехвата колонн врага, возвращающихся домой с пленными и с добычей:

…гораздо выгоднее и удобнее выступать против них тогда, как они возвращаются из наших областей в свое отечество, нежели когда намереваются вступить в наши пределы. В то время… они всегда бывают слабы, особливо если по несчастью имеют с собой множество вещей, невольников и корыстей: <…> они обыкновенно бывают бессильны в сражении[600].

У византийских же войск будет время на то, чтобы должным образом провести мобилизацию, собраться (даже из отдалённых областей) и развернуть силы.

Однако цена этой обороны, эластичной настолько, что она уже ничего не защищала, могла быть снижена: ранее автор отмечал, что «поселяне, получив от них и лазутчиков известие, могли удалиться в места безопасные». Обычно налётчики пытались взять укреплённые города приступом или осадой, ибо города могли дать достаточно добычи и пленных, чтобы оправдать затраченное на них время, усилия и перенесённые опасности; но лишь очень голодные налётчики стали бы осаждать деревенские укрепления ради находившегося в них скота – хотя рабы, конечно, тоже имели свою цену.

Лучшая охрана жителей приграничья, часто подвергавшегося набегам и остававшегося незащищённым, особенно тогда, когда боеспособных мужчин мобилизовали в фемные боевые подразделения, призывавшиеся на службу в других местах, зависела, так сказать, от положения: нахождение городов и деревень в недоступной местности (даже если при этом требовалось два-три дня пути, чтобы добраться до полей, находившихся, возможно, гораздо ниже поселений); импровизированная круговая стена, образуемая внешним кольцом домов, построенных вплотную друг к другу, без проходов между ними, и особо толстые наружные стены и отсутствие отверстий на уровне земли; тесная застройка, оставлявшая лишь узкие проходы между зданиями, в которые всадники едва ли осмелились бы сунуться и которые легко можно было перекрыть. Следы, остатки и развалины армянских и греческих городов и деревень в нынешней восточной Турции дают достаточно свидетельств, подтверждающих все три вышеотмеченные особенности: они видны и по сей день, так как более поздние поселения огузов и других туркоман, йорюков, татар, курдов и заза, возникавшие с двенадцатого века, по большей части расположены в низменных местах близ ручьёв и рек, и поначалу они представляли собою полукочевые стоянки[601].

У жителей приграничья были и другие способы уменьшить ущерб, хотя за каждый из них приходилось платить определённую цену: это предпочтение, отдававшееся разведению скота, а не выращиванию земледельческих культур, поля которых могли быть сожжены грабителями; первоочередное внимание, уделяемое культурам, дающим урожай весной, а не в сухие месяцы лета и ранней осени, облюбованные грабителями; хитроумные тайники и укрытия, причём не только для имущества, но и для самих деревенских жителей; в местах достаточно высокогорных – переход всего населения деревни (а не одного только скота) на летние высокогорные пастбища.

Если бы такие меры по снижению ущерба не принимались, стратегия театра военных действий, построенная на эластичной защите, потерпела бы крах, поскольку совокупный ущерб, причинённый чередой набегов, мог бы вынудить гражданское население покинуть область, и фемные соединения остались бы без ополченцев, подлежащих призыву. В конце концов именно так и случилось, но в то время, когда писался этот текст, такая стратегия всё ещё была успешна благодаря совокупному эффекту устрашения – который сам автор именно так и определяет: «При всяком их покушении ворваться в наши пределы нужно и полезно привести их в ужас занятием тесных проходов, чтобы тем остановить их стремление на наши области»[602].

Три поражения Али, сына Хамдана, то есть упоминавшегося выше Сайфа ад-Даулы, приводятся как примеры образцовых достижений: в 950 г. он попал в засаду, устроенную Львом Фокой, когда возвращался из успешного грабительского набега, в ходе которого он перешёл реку Галис (ныне Кызылырмак), углубившись во внутренние области нынешней центральной Анатолии; в 958 г. ему нанёс поражение будущий император Иоанн Цимисхий, взявший город Самосату (турецкий город Самсат, существовавший до того, как он был затоплен вследствие возведения ататюрковой дамбы; его население было перемещено в построенный рядом новый город Самсат); и в 960 г. он опять потерпел поражение от Льва Фоки, старший брат которого, Никифор, тогда вёл успешную кампанию по отвоеванию Крита.

Войско Льва Фоки было немногочисленным. Его брат мобилизовал большую часть экспедиционных сил для своей успешной наступательной кампании: возможно, именно поэтому Сайф ад-Даула принял решение снова вторгнуться в пределы империи, хотя прошло всего два года после того как Иоанн Цимисхий нанёс ему поражение. Мы располагаем рассказом историка Льва Диакона, чья трактовка этой битвы была, возможно, подкреплена (или окрашена) его личным опытом свидетеля весьма схожего поражения, которое потерпел в 986 г. Василий II при Траяновых воротах в Болгарии (Василий тоже возвращался после успешного вторжения и тоже попал в засаду). Лев Диакон объясняет, как Лев Фока расположил свои войска:

[Полководец Лев] решил не подвергать… явной опасности… своё малочисленное, плохо подготовленное, напуганное… войско. Он предпочел устроить засады на ключевых горных склонах, откуда было удобнее следить за продвижением врагов[603].

Можно было бы решить, что Лев Диакон как классицизирующий историк описал далее беспечное поведение неосмотрительного, мальчишески резвого Сайфа ад-Даулы как пример «ибрис», пагубной богоборческой дерзости: дескать, он буквально скачет перед самым падением; но явное подтверждение словам историка содержится в стихотворении знаменитого ал-Мутанабби, который ехал рядом со своим покровителем.

…[ибн] Хамвдан же кичился и чванился своими многолюдными отрядами, хвастал и бахвалился обилием добычи и многочисленностью пленных; он все время уклонялся в сторону от дороги… и появлялся то перед войском, то позади него, потрясая копьем, которое он то устремлял в пространство, то, трепещущее, снова притягивал к себе[604].

А дальше случилось то, чего так желал автор трактата «О стычках» (“De velitatione”): сложилась тактическая ситуация, при которой один может одолеть десятерых. Обретённые при этом военные выгоды заключались в возмещении цены, уплачиваемой за такую стратегию театра военных действий, которая не могла защитить территорию империи, а способна была лишь устрашить врага, удержав его от дальнейших нападений:

Когда… варвары сгрудились на труднопроходимых, узких, неровных тропинках, их строй рассыпался, и каждый стал как попало взбираться по кручам. Вот тогда-то полководец протрубил сигнал и, подняв из засады своих воинов, устремился на варваров[605].

Итогом стала бойня: византийцы, кроме прочих преимуществ, были к тому же хорошо отдохнувшими, тогда как их враги утомились на марше. Сайф ад-Даула потерял всю свою добычу и был почти взят в плен: упоминается обычная уловка, состоящая в разбрасывании серебра и золота, чтобы отвлечь преследователей.

В тексте даются особые рекомендации на тот счёт, как дополнять стратегию, начиная с необходимости обеспечивать запасы воды посредством контроля над каждым источником в ущельях и проходах, где располагаются засады.

Далее следует тактика[606]. Для отражения частых сугубо конных набегов (монокурса) существенно необходимы опытные лазутчики, способные оценить численность врагов по следам копыт и затоптанной траве и угадать, куда они направляются; далее, нужны знающие своё дело офицеры и бойцы на добрых конях, чтобы настичь врага и напасть на него на марше. Такие рейды за добычей и рабами обычно совершались под предлогом джихада (если предлоги вообще указывались), но автор также рекомендует готовиться к отражению настоящего широкомасштабного джихада, который вёлся добровольцами, чья религиозная мотивация была куда более вероятна (речь идёт о муджахидах = «прилагающих усилия»):

В [августе] значительные силы прибыли из Египта, Палестины, Финикии и южной Сирии в Киликию, в окрестности Антиохии, а также к Алеппо; и, прибавив к своим войскам некоторое количество арабов [бедуинов], <…> они вторглись в ромейские земли в сентябре.

За очень краткий срок среди воинов джихада стало больше тюрок, чем арабов; многие из них были гулямами. В Коране (52:24, 56:17, 76:19) слово «гильман» (множественное число от «гулям») относится к «вечно юным мальчикам, прекрасным, как жемчужины», чьи интимные услуги, как и услуги наложниц-женщин (гурий), служат небесной наградой праведным мусульманам, павшим воинам джихада и нынешним смертникам-шахидам; но впоследствии это слово стало обозначать не Ганимедов, а тюркских бойцов, так называемых «воинов-рабов» – особый обусловленный договором статус, который даже мог совмещаться с богатством и властью. Империя Газневидов, возникшая в десятом веке, была основана гулямом Абу Мансуром Сёбук-тегином, родившимся ок. 942 г. и ещё мальчиком проданным в Бухару, а тюрок-кипчак Бейбарс дорос от телохранителя до командира дворцовой стражи ок. 1250 г., став затем султаном Египта и Сирии в 1260 г. под именем ал-Малик аз-Захир Рукн ад-Дин Бейбарс ал-Бундукдари, знаменитым победителем как крестоносцев, так и монголов[607].

Когда воины джихада периодически собираются, чтобы напасть на границу, ключевую важность обретает заблаговременная разведка: в дополнение к шпионам, лазутчикам и патрулям лёгкой кавалерии, уже упоминавшимся выше, следовало засылать за границу купцов, чтобы они разузнали, что смогут.

Далее следует подкуп: халиф был далеко, в Багдаде, и к тому же в то время бессилен, и даже такой активный враг, как Сайф ад-Даула, находился далеко за границей, в Алеппо. Поэтому нужно было слать письма и «корзины с подарками» «местным эмирам, командовавшим крепостями на границе»[608].

Далее идёт сопровождение выдвигающихся сил врага, покуда не станет ясно, где он собирается разбить лагерь. Надев особые тёмные накидки поверх доспехов[609], основные силы должны подойти к лагерю врага, выслав вперёд лазутчиков, чтобы они могли продолжать слежку за продвижением врага, когда он снимется с лагеря. Автор, очевидно, предполагает, что враги столь многочисленны, что нападать на лагерь бесполезно – даже ночью, располагая некоторым преимуществом неожиданности.

Следует прибегать к особым методам, чтобы успешно следить за продвижением врага. Нужны три отборные группы лазутчиков: одна остаётся в такой близости к врагу, что её члены могут слышать шум множества голосов; вторая находится на расстоянии, удерживая первую в пределах видимости; третья, в свою очередь, делает то же самое. Всем трём группам нужно сосредоточиться на слежении за врагом, а не на сообщении о своих наблюдениях турмарху (высшее воинское звание после стратига, номинально глава турмы или мера в 2000 человек и больше; здесь использовано для обозначения командующего операцией). Он получает донесения от трёх групп слежения через подразделения численностью в четыре человека, которые, в свою очередь, пребывают в поле видимости групп и отсылают двоих из своего числа, когда нужно о чём-то донести. Таким образом, стратиг может замедлить, ускорить или перенаправить движение своих сил сопровождения в зависимости от движений врага[610]. Опасно просто следовать за врагами: они опытны и оставляют у себя в тылу стражу, которая может стать для преследователей засадой.

Всё это, как отмечалось выше, предполагает, что враг слишком силён для того, чтобы нападать на него, пока он в полном составе. Но одна из целей столь тесного сопровождения вторжения состоит в том, чтобы быть готовыми немедленно атаковать, если достаточное число врагов в поисках добычи отважится отойти довольно далеко от «боевого построения эмира», оставив его уязвимым. Для этого нужно прежде всего передвигаться по ночам, потому что в ином случае вторгшиеся враги увидят облака пыли, поднятые силами сопровождения, и воздержатся от разделения сил для набега.

Даже если всё идёт хорошо, «боевое построение эмира» может всё ещё оставаться слишком сильным; в этом случае можно атаковать одну или более группу налётчиков, отделившихся от основных сил. Если у них есть собственные силы прикрытия для защиты тыла, пока они заняты грабежом – в тексте используется слово «фулькон», германское название стены из щитов пехотинцев в римском стиле, но здесь оно обозначает любой отряд, не занятый грабежом, – тогда командующему нужно разделить свои силы надвое, выслать на фулькон один отряд, а самому с другим отрядом напасть на грабителей «на большой скорости, с напором, с криками и военными кличами»[611]. Это не подействовало бы на бойцов фулькона, выстроенных в боевом порядке, но могло бы произвести панику среди грабителей, рассеявшихся по местности в поисках добычи и пленных, и обратить их в беспорядочное бегство, после чего преследователи могут изрубить их на куски.

Автор объясняет, почему он вдаётся в дальнейшие тактические подробности: «Теперь мы изложим то, что сами видали»[612].

Далее следуют подробные рассуждения на темы сопровождения, внезапной атаки, засад и блокады – о чём угодно, только не о непосредственной битве на уничтожение, когда одна основная сила выходит против другой; и победа, и поражение в такой битве приведут к слишком большим потерям. У империи не было лишних людей, были только ценные воины-крестьяне, стоявшие гарнизонами в приграничье и жившие там со своими семьями, и ещё меньше профессиональных бойцов, которых нельзя было заменить новобранцами до тех пор, пока они не будут должным образом обучены. За сегодняшней битвой может последовать завтрашняя, так что бойцы, павшие сегодня, не смогут стоять в боевом строю завтра. В противоположность этому муджахидов, достигавших своей цели, если они гибли в бою, легко можно было заменить свежими добровольцами с глубинных исламских территорий, где число занятых в джихаде было очень невелико. Даже Сайфа ад-Даулу и его отряд можно было заменить, потому что муджахиды, взыскующие славы или мученичества, и вольные грабители, ищущие добычи и пленных, скоро нашли бы себе другого предводителя.

Поэтому необходимо было разбить главного врага на поле – в данном случае речь идёт о Сайфе ад-Дауле и его отряде, – но не было никакого смысла уничтожать его полностью, потому что вскоре его мог заменить другой эмир с другим боевым отрядом. Из-за этого битва на уничтожение теряла свою привлекательность, так как понесённые потери нельзя было возместить в краткий срок, а в долгосрочной перспективе они были губительны, ибо вынуждали тех, кто остался в живых, покидать приграничную зону; между тем потери, понесенные врагом, можно было быстро возместить за счёт нового притока добровольцев и грабителей.

Вместо битвы на уничтожение автор рекомендует манёвр, заставляющий врага передислоцироваться и разорвать свои ряды, не уничтожая его самого и его людей в лобовой схватке. Всё это и есть реляционный манёвр, нацеленный на специфического врага со специфическими сильными сторонами, которых нужно было избежать, и специфическими слабыми сторонами, которые нужно было использовать.

Например, когда силы врага разделяются из-за того, что конники уезжают вперёд для грабежа, оставляя пехотинцев позади, последних можно успешно атаковать: если отряды, отправившиеся на грабёж, можно опередить, когда они идут или едут в легко предсказуемых направлениях, потому что иных возможных целей там просто нет, тогда конница может оказаться там заблаговременно, надёжно укрыться и ждать до тех пор, пока грабители не рассеются в поисках добычи: тогда их можно будет перебить или взять в плен. В качестве альтернативы или дополнения к этому можно будет также устроить засады на пути к этим предсказуемым целям или же на обратном пути от них, чтобы покончить с бандами врага, когда они спешно возвращаются назад.

Когда посредством малых атак и засад был нанесён достаточный ущерб, приходит время взяться за «боевой строй» врага, за его основные силы. Для этого одной конницы недостаточно, нужна и пехота, чтобы стрелять из луков и метать снаряды, а также сходиться в ближнем бою. Если пехотинцы остались позади вследствие манёвров конницы, тогда им нужно постараться добраться до места битвы раньше, чем она начнётся. Если это невозможно, ибо расстояние слишком велико, тогда некоторым из «способных» конников нужно приказать спешиться и сражаться пешими, используя луки и пращи, а также копья и щиты.

Пока войска готовятся к битве, стратиг тоже готовится, разбивая свой палаточный лагерь с обозом на виду у врага, чтобы этой демонстрацией уверенности в своих силах внушить врагам ужас и отчаяние.

У автора есть также советы относительно того, как нужно действовать войску, находящемуся в сильном численном меньшинстве. Предположим, что оно не способно атаковать основную боевую группу врага в открытой битве, но оно может добиться превосходства благодаря засадам на колонны врага, которым предстоит пройти через горы. Пехота здесь жизненно важна, и ей нужно укрыться с обеих сторон дороги. Войско невелико, и оно может быть деморализовано зрелищем продвигающейся вражеской армии. Но командующий офицер может внушить уверенность своим людям одним своим спокойным присутствием. Ему нужно находиться прямо за пехотой, «очень, очень близко за ними… он должен занять позицию почти в задних рядах пехоты»[613].

Засады могут оказаться неудачными просто потому, что враг пойдёт другой дорогой. Тогда поможет динамическая засада: отряд кавалерии бежит с поля боя, чтобы заманить за собой врага. Он направляется в место, заранее подготовленное для бойни, а там возможна двойная засада из пехоты, укрывшейся в одной части горного прохода, и спрятанной конницы, дожидающейся своего часа в другом конце, чтобы обрушиться на врага, отступающего после стычки с засадой пехоты. Если конницу можно укрыть, она может находиться в засаде даже в том случае, если нет ущелья или прохода, который определит направление движения врага, потому что любая колонна уязвима для атак на её фланги, тем более если люди и кони утомлены преследованием заманившего их отряда.

Надёжная контрмера может заключаться и в том, чтобы удержаться от преследования бегущего врага, но ведь именно в этом случае конница может быть наиболее действенна и способна раскрошить бойцов, превратившихся в простых беглецов.

Точно предсказать перемещения врага – высшее достижение полевой разведки. Но последняя может и потерпеть полную неудачу. Внезапная и концентрированная атака врага может застать врасплох стратега, при котором находится лишь небольшой отряд, причём у него нет времени на то, чтобы мобилизовать, собрать и развернуть свои фемные силы. Гражданское население также застигнуто врасплох, оно всё ещё остаётся в своих поселениях, а не в местных крепостях, предназначенных для эвакуации. Весьма показательно, что опасность, грозящая именно гражданскому населению, является первостепенным предметом заботы. Стратиг должен послать офицеров «с большой скоростью», чтобы предварить вторжение врага, эвакуировать жителей деревень и найти убежище для них самих и для их стад[614]. После этого следует вернуться к отражению набега, чтобы уничтожить вражескую силу.

Но и это может закончиться неудачей. Враги могут оставаться в боевом строю, будучи готовы отразить атаки, и удержаться от того, чтобы выслать отряды для набега: ведь это может существенно ослабить их главное войско. В таком случае можно также действовать, выделяя малые отряды («триста или меньше готовых к бою всадников»), чтобы они устроили засады на наступающего врага, прежде чем благоразумно отступить к своим главным силам, которые по возможности должны находиться в укреплении («если поблизости есть также крепость…»). Пехотинцам, которые не могут спастись посредством быстрого отступления от конных преследователей, нужно укреплённое место для защиты, откуда они могут выходить, чтобы действовать совместно с конницей.

В самом крайнем случае найдутся возможности устроить засады на малые вражеские отряды, каковыми могут быть передовые группы, высылаемые с целью выбрать и измерить место для лагеря основного войска, которое находится на марше. Но даже для них необходима подстраховка: главные силы должны находиться поблизости в боевой готовности, чтобы, если наступающее вражеское войско достаточно сильно для контратаки и преследования засадных отрядов, то последние могли безопасно отступить, предоставив основным силам смять врага «благородным, смелым натиском». И если этого тоже недостаточно, поскольку передовой отряд врага состоит из множества бойцов, а не из нескольких наблюдателей, то пехота может выйти из крепости, чтобы присоединиться к битве.

Чтобы сопровождать врага, опередить его и внезапно атаковать, оборонительное войско должно быть весьма мобильным в смысле транспортировки, а также подвижным тактически. Последнее достигается тренировкой и командованием, но первое зависит от надлежащей организации и надлежащих процедур. Обоз (тулдон) с повозками и мулами абсолютно необходим – армия не может действовать без пищи, запасных стрел, дротиков, накидок, доспехов и щитов, а также без различных инструментов для ремонта и копки земли, перевозимых в обозе. Фураж слишком громоздок для того, чтобы успешно его перевозить, но некая часть его всё же может оказаться жизненно необходимой, особенно в засушливых областях. Однако обоз движется слишком медленно, и его нужно отделить от боевых сил, чтобы он оставался в крепости; к нему назначаются несколько боеспособных всадников, чтобы они могли сопровождать повозки и мулов, выдвигающихся в назначенное место, дабы пополнить запасы боевых сил. Запас фуража на два-три дня можно везти на «быстроходных мулах» и в чересседельных сумах конницы[615].

Есть много хитростей, которыми можно воспользоваться, чтобы укрыть и замаскировать свои силы, а также произвести впечатление, что их численность выше или ниже действительной. Конница выезжает поздно вечером, когда поднятых ею облаков пыли не видно; местность тщательно изучается офицерами и лазутчиками, чтобы обнаружить укромные места для засадных отрядов или для любых сил, присутствие которых на поле боя нужно скрыть от врага (это не тот случай, когда нужно разубедить врага атаковать); сильное войско может произвести впечатление, что его численность ниже действительной, если оно продвигается тихо, тесными рядами, причём некоторые бойцы могут переодеться крестьянами, оставляя головы обнажёнными, а в их ряды может замешаться некоторое число настоящих крестьян и пастухов, которые служат «наживкой», способной заманить преследователей в засаду. Слабое войско может произвести впечатление, что его численность выше действительной, если оно волочит за собой ветки, чтобы поднять больше пыли.

Есть также контрмеры против таких хитростей. Начнём с передовых отрядов лёгкой конницы, цель которых – спровоцировать действия засад, расположенных впереди более уязвимых главных сил, или же, напротив, заставить врага обнаружить свою настоящую силу. Также это многократно упоминаемая сака, тыловая стража, охраняющая уязвимые повозки и мулов обоза (тулдон) позади войсковой колонны, которая всегда необходима для того, чтобы перехватить налётчиков, пытающихся напасть на менее бдительный тыл продвигающегося вперёд войска.

Битвы на уничтожение следует избегать, но если на поле оказались два крупных войска, вражеское и ромейское, то врагу нельзя позволить грабить, как ему заблагорассудится, – нужно вступить в бой. Если враг всё же высылает колонны для грабежа, их можно заманить в засаду – как и прежде, сочетая друг с другом многочисленные засадные отряды, большие резервные силы конницы, а также пехоту из близлежащей крепости, если таковая будет доступна. Но в любом случае в битву следует вступить.

Если враг слишком силён, стратиг может лишь искать убежища за стенами ближайшего укреплённого города (кастрон), позаботившись предварительно о безопасности всех своих бойцов, а также гражданского населения и даже его скота – всё прочее было бы бесчестно, презренно и повело бы к разорению страны и к её обезлюдению[616].

Всё вышесказанное предполагает наличие войск особенно хорошо тренированных, более дисциплинированных и стоящих на более высоком моральном уровне, если сравнивать их с обычными линейными войсками, потому что такой способ ведения войны требовал гораздо большего от отдельного бойца, чем планомерная битва в строгих рядах. В новое время только лёгкая пехота (Light Infantry) и её самые элитные производные могли поддержать такое различие.

Первая задача стратига – обучать своих бойцов и упражнять их подразделения. Если оставить в стороне индивидуальные и групповые навыки, требовалась закалка:

…у тебя нет иного способа… подготовиться к войне, кроме одного: прежде всего упражнять и тренировать войско, находящееся под твоим командованием. Тебе нужно приучать их и упражнять в обращении с оружием, а также переносить всевозможные лишения и исполнять тяжёлые задания[617].

Ведение войны на границе требовало совершать необычайно долгие марши пешком и проводить целые дни в седле. Мораль очень важна в любом сражении, но особенно важна она в войне приграничной, потому что большая часть заданий должна исполняться бойцами, разбитыми на независимые друг от друга двойки, четвёрки или очень маленькие соединения, находящиеся вдалеке от командирского взгляда старших офицеров.

Поддержание морали начинается с дисциплины, цель которой – пресечь лень, нерасторопность и пьянство; но должны быть и средства поощрения: вовремя выплачиваемое жалованье и регулярно обеспечиваемое довольствие, но также подарки и «бонусы» сверх того, что является «обычным или обусловленным договором», чтобы бойцы могли получать лучших лошадей и снаряжение и служили ревностно[618].

Фемных крестьян-воинов также нужно уважать, их нельзя унижать и даже подвергать побоям со стороны

ничтожных [сборщиков налогов], ровно ничего не прибавляющих к общему благу, цель которых одна: ободрать нищего как липку. Из-за своей несправедливости и из-за крови бедняков, которую они проливают ручьями, они скапливают много талантов золота.

Фемные бойцы получали как жалованье, так и земельные наделы, но с последних они должны были платить налоги; соответственно этому имперские сборщики налогов обращались с ними так же, как с любыми другими налогоплательщиками, то есть очень плохо, если судить по тексту. (Ещё хуже была передача сбора налогов крупным землевладельцам и коллективная ответственность за уплату налогов, распространявшаяся на всю деревню[619].) Фемные судьи также должны выказывать им большее уважение: крестьян-воинов нельзя скручивать и утаскивать прочь, как заключённых, нельзя их пороть, заковывать в кандалы и (о ужас!) ставить к позорному столбу.

Казалось бы, гражданские судьи занимались делами и издавали типично византийские суровые постановления в том, что касалось крестьянской составляющей фемных воинов-крестьян, но наш автор настаивает на том, что судить их как своих бойцов должны офицеры, подчиняющиеся власти стратига, назначенного самим священным императором. Но он не намечает сотрудничества с гражданскими судьями и служащими, поскольку они уступают военной власти, «как явствует из закона». Эта часть завершается рассуждением о воодушевлении, счастье и бодрости духа, которые воцарятся, когда эти недостатки, ввергающие людей в бедность, будут устранены императорами.

После этого излагаются новые соображения об оперативных методах, применяемых на уровне театра военных действий. Особый интерес представляет случай «оборонительного нападения», предпринятого в надежде заставить врага отступить, когда его войско оказалось слишком сильным для того, чтобы сражаться с ним напрямую – не важно, насколько искусно. Автор цитирует более ранние предписания Льва из его трактата «Тактика», или «Тактические конституции» (“Tacticae constitutiones”, XL 25), пока сам не переходит к описанию того, что случилось около 900 г., когда крупное войско бойцов джихада вторглось из Киликии, осадив Мисфию (Клавдиокесарию), но производя грабежи на гораздо более широком пространстве. Стратеги фем Анатолика и Опсикия были оставлены на местах, чтобы защищаться, «насколько это будет в их силах». Тем временем Никифор Фока-старший, командующий полевыми войсками и предок будущего императора с тем же именем, вторгся глубоко в Киликию с сильным подвижным войском, направляясь к городу Адан (ныне Адана). Гарнизон города (точнее, то, что от него осталось после ухода войска джихада) вышел наружу, чтобы встретиться с византийскими силами. Они были разбиты, бежали обратно за городские стены, а замешкавшиеся были убиты либо взяты в плен. Никифор не осадил Адану, но стал действовать согласно учению трактата «О стычках» (“De velitatione”): он уничтожил земледельческую базу города, вырубил фруктовые деревья и виноградники, а также сровнял с землёй «изящные и красивые» поселения за пределами стен. На другой день он повёл своё войско к побережью, захватив «огромное количество пленных и множество скота», а затем возвратился километров на сорок к реке Кидн, или Иеракс (ныне Тарсус-чай), но не напал на город Таре, стоявший в устье реки, а вернулся на имперскую территорию через Киликийские ворота (ныне проход Гюлек-Богазы), связывавшие прибрежные равнины с возвышенным плато центральной Анатолии.

Когда воины джихада, всё ещё осаждавшие Мисфию, услышали об опустошительном вторжении на их территорию, они возвратились и «не добились ничего ни там, ни здесь», потому что им не удалось захватить Никифора Фоку, когда он со своим войском возвращался через горы[620].

Это была образцовая операция, и для византийцев всё закончилось успешно, и сами по себе оба набега были весьма широкомасштабными, но главная концепция была верна применительно к любым масштабам, и она часто применялась на практике: защищаться сложнее, чем нападать, потому что защитники должны быть достаточно сильны для того, чтобы противостоять нападению врага; если же они сами нападают, то могут поразить свои цели и атаковать там, где враг слаб, как сделал Никифор Фока. Но при этом можно заставить врага отказаться от широкомасштабного нападения, для отражения которого защита была слишком слаба.

Примечательно, что Фока-старший даже не попытался осадить Адану и Таре. В обоих городах была потенциальная добыча и рабы, но они были хорошо укреплёнными городами, какими по необходимости были все города в Киликии. Не похоже на то, что его люди обладали требуемыми навыками, а в его обозе были инструменты, необходимые для постройки осадных машин (перевозить их не могло ни одно быстро передвигавшееся войско, целью которого был набег), но это тоже не важно, поскольку византийцы, совершая свой рейд, не могли задерживаться, осаждая города, если принять во внимание угрозу возвращения неудачливых воинов джихада.

Когда автор переходит к осадным операциям, он имеет в виду осады византийских городов, производимые врагами[621]. Он смело утверждает, что многие укреплённые города неуязвимы и им нечего бояться осады: должно быть, он имеет в виду бедные городки, брать которые едва ли стоило, ибо располагались они в недоступной местности; это описание подходит ко многим городам в приграничной зоне.

Что же касается городов побогаче и к тому же более доступных, а потому и более стоящих осады, то автор предупреждает, что съестных припасов должно быть заготовлено хотя бы на четыре месяца, а также призывает должным образом заботиться о цистернах для сбора воды.

В остальном же автор отсылает читателя к прежним книгам об осадном деле, заявляя о том, что он хочет всего лишь обсудить тему стычек, сопутствующих осаде: вылазки для того, чтобы напасть на вражеские лагеря вокруг осаждённого города ночью, диверсионные акции с целью пополнить припасы в осаждаемых городах, а также тщательное уничтожение всего, что может помочь осаждающим, включая дома за пределами городских стен.

Военные действия на границе могли быть эпическими, но они не были рыцарски-благородными: так, в одном месте автор сообщает нам, что в том случае, если войско должно передвигаться быстро, пленников следует перебить, если невозможно выслать их вперёд. В конце этого ценного труда нет никакого краткого обобщения, а только призывание Пресвятой Троицы и примечание: «С помощью Божией, конец тактики».

«О военном деле» (“De re militari”) – организация и тактика кампании

Диаметральной противоположностью трактату «О стычках» (“De velitatione”), посвящённому защитным операциям против арабов-мусульман на «восточном», анатолийском фронте, выступало столь же практичное руководство, посвящённое также и наступательным действиям против арабов-мусульман, хотя прежде всего – «северному фронту», где византийцам приходилось иметь дело с болгарами, печенегами и предками русских, Киевской Русью. Ранее изданный под заглавием «О военном деле» (“De re militari”), этот трактат был издан заново под заглавием «Организация и тактика кампании» (“Campaign Organization and Tactics»”)[622].

Хотя в этом сочинении есть и отсылки к «древним», он в то же время в большой степени представляет собою оригинальный труд. Император изображается в нём как лично присутствующий и возглавляющий экспедиционное войско, и наш автор даёт ему советы в явно нераболепном тоне. Авторитетный издатель согласен с оспаривавшимся ранее мнением о том, что императором в данном случае выступает Василий II (976—1025 гг.), прозванный впоследствии Болгаробойцей, но в то время ещё сравнительно молодой и не столь успешный, то есть примерно в 991–995 гг. Всё содержание текста согласуется с его датировкой самым концом десятого века или началом одиннадцатого.

Это руководство начинается с разбивки временного лагеря для большого экспедиционного войска в шестнадцать таксиархий – примерно шестнадцать тысяч человек в полной комплектации. Налицо и силы фемных ополченцев, и профессиональные тагмы. Пехотные тагмы включают в себя пятьсот тяжёлых пехотинцев, вооруженных мечами и щитами (гоплитов)[623], двести «метателей дротиков» и триста лучников.

Издатель отмечает, что византийские писатели были склонны предпочитать платонический идеал прозаической реальности, и описанный в трактате лагерь мог быть такого рода: совершенным и совершенно вымышленным[624]. Может быть, и так; но для римлян стандартной оперативной процедурой было устройство походных лагерей, защищённых ещё более тщательно, даже если предстояло провести в лагере всего одну ночь.

Даются подробные указания относительно плана лагеря (предпочитается форма квадрата), чтобы обеспечить защиту снаружи и избежать сумятицы внутри в том случае, если будет дан приказ «К оружию!»; необходим очень хороший землемер: автор пользуется латинским словом «менсуратор» (mensurator), в римском легионе он назывался менсором (mensor).

В центре расположен внутренний лагерь императора с его дворцовой гвардией и элитными силами[625]: «бессмертными» (афанати), впервые введёнными Иоанном Цимисхием (969–976 гг.) и названными по образцу их ахеменидских предшественников, которые сражались ещё при Фермопилах почти тысячу пятьсот лет назад, но теперь составленными из конницы; первый полк гвардии назывался мегали («великая») этерия (букв.: «товарищество»), в противоположность меси («средней») этерии и микра («малой») этерии; была также тагма схол, старейшая разновидность дворцовой гвардии.

В пределах внутренних кругов был свой внутренний круг, в данном случае личная охрана императора: манглавиты, названные так по палице, которой они, как обычно полагают, пользовались, расчищая дорогу императору, когда он шёл через дворцовые залы и коридоры, запруженные нетерпеливыми придворными и просителями[626]. Далее уточняется, что нужно оставить обширное пустое пространство вокруг шатра императора, чтобы дать возможность ночным часовым передвигаться по нему, – уместная мера предосторожности, причём не только от вражеских лазутчиков.

Лагерь императора во время кампании был также императорским двором. Названы два его высших чиновника: предусмотрен шатёр для протовестиария, евнуха, отвечавшего за одеяния, и для эпи тис трапезис, евнуха, отвечавшего за пиршественный стол (оба были могущественными вследствие своей близости к особе императора). Можно с уверенностью предположить, что были и другие, не поименованные высокопоставленные чиновники, жаждавшие находиться близ императорской власти или вынужденные так поступать. Поскольку императором не становились обычно ни по стабильному династическому принципу, ни в силу выборов, но это место «занимали», то василевсы понимали, что друзей нужно держать поблизости, а врагов – ещё ближе, чтобы они не могли составить заговор в столице. Изящные османские шатры, хранящиеся ныне в музеях Берлина, Кракова и Вены, захваченные в ходе неудачной осады Вены в 1683 г., были частью именно такого изысканного придворного лагеря.

Вожди (дукаторы) нужны были поблизости, чтобы император мог получать сведения из первых рук; но они не являлись его личной дворцовой гвардией и должны были много разъезжать, чтобы исполнять свои обязанности; при этом они, возможно, вступали в контакт с врагом или с врагами императора. Поэтому автор высказывает явно не платонический совет, выдающий его острое чувство благоразумия: «Дукаторов нужно размещать вместе с проксимом [дворцовым штабным офицером] или с кем-то ещё, кому священный император полностью доверяет»[627].

Затем автор руководства переходит к теме военных лагерей в целом, предписывая, «как было принято у древних», разбивать лагерь по подразделениям, а не вперемешку. Чтобы устроить эффективные заграждения, у каждого пехотинца должно быть до восьми «головок чеснока» (caltrops), а в каждой десятке (декархии) должен быть металлический шест, к которому привязывается верёвка для нанизывания «чеснока»; рекомендуются также небольшие ямы с острыми штырями в них, так называемые ноголомы, и круговое заграждение из бечевы с колокольчиками[628]. Третья глава, в которой говорится о расстановке ночных караулов, интересна лишь потому, что в ней предписывается следующее: оплитарх (старший офицер пехоты) должен обходить караульные посты, расставленные для защиты от вражеских лазутчиков и набегов; оплитарх стоял над таксиархами как инспектор рода войск (branch inspector), выражаясь по-современному, а не как действующий боевой командир, потому что это потребовало бы объединённых постов из конницы и пехоты[629]. Тема лагеря продолжается в четвёртой главе о наружных постах (издатель называет их наблюдательными постами, watch posts) пехоты, состоявших всего из четырёх человек, и наружных постов конницы, состоявших из шести человек, располагавшихся гораздо дальше от лагеря. В дневное время требовались только кавалерийские посты, расположенные поодаль от лагеря. Далее следуют подробности об определении размера лагеря с дополнительными расчётами для относительно меньшего числа конницы (глава 5), для экспедиционного войска с двенадцатью, а не шестнадцатью таксиар-хиями (глава 6) и для таких случаев, когда местность требует разбить два лагеря, а не один, дабы избежать загромождения и позиции внизу, под склонами, «с которых стрелы и метательные снаряды могут обрушиться на палатки» (глава 7).

В этой части труда весьма ритуально повторяются расчёты с различными числами, но это не служит признаком кабинетной стратегии – напротив, именно так зачастую поступает профессиональный военный, праздно разглядывая чередующиеся таблицы организации и силы. Ближайшим примером тому служит глава 8: «если боевая конница насчитывает 8200 человек, её нужно разделить на двадцать четыре подразделения по триста человек в каждом… [что] составит четыре соединения… по шесть боевых подразделений в каждом»[630]. Тут есть тактическая цель: прикрыть тыл и фланги, в то время как три подразделения образуют фронт. Меньшее число конницы лучше разбить на меньшее число подразделений, чем на меньшие по численности подразделения (здравый совет!), но всему есть предел: «Императору не следует выступать на кампанию с таким малым войском».

Свежий опыт войны и с северными, и с восточными врагами проявляется в двух следующих главах, ничем не обязанных античным источникам: снятие всего войска с лагеря, начиная с тщательной, пошаговой разборки шатров, прежде всего императорского, и сам экспедиционный марш.

Вместо вновь пущенных в оборот аттических текстов мы читаем о сака, тыловой страже (от арабского «сакат»), под командованием офицера в достаточно высоком звании для того, чтобы он мог получать приказы прямо от императора: ведь, если дать войску пройти, а затем атаковать его с тыла, это может оказаться весьма успешным приёмом. Далее в тексте, и далее в ходе экспедиции, предлагается выделить особое подразделение на помощь бойцам, назначенным исполнять обязанности сака, потому что последним приходится «переносить больше трудностей, чем им положено», причём их опытный в боях командир остаётся на месте, чтобы руководить вновь назначенными подразделениями.

«Как отразить дерзкие нападения арабов [= бедуинов] и турок [не тюрок, а мадьяр, будущих венгров, которые, как и бедуины, специализировались на рейдах лёгкой конницы]. Целесообразно выделить около ста пятидесяти пеших лучников… на каждое из двенадцати боевых подразделений с внешней стороны…»[631]. Император также должен быть внимателен, потому что набег врагов может прорваться внутрь даже сильного войска, если оно растянулось на марше: «Пусть при императоре будет столько лучников, сколько он пожелает. Пусть при нём будут также росы [варяжская гвардия] и малартии» [предположительно воины с особым оружием с таким названием, по крайней мере изначально (гвардейцы-гренадеры тоже вооружены винтовками); но ни об этом оружии, ни о самих малартиях более ничего не известно, и отождествить их не удаётся][632].

Эта глава завершается отличным советом императору в ходе кампании: в конце дневного марша, «если что-то другое не потребует его внимания», император со своей охраной должен не отправляться на своё место в пределах лагеря, а внимательно осматривать все подразделения по мере того, как они вступают в лагерь, пока не прибудет сака.

Не всё сводится к действию, должно быть и противодействие, поскольку налицо действия врага. Ночные атаки на лагерь лучше всего перехватывать посредством засад по пути, но благоразумно располагать их вблизи от лагеря; когда их тем или иным образом отразят, преследования нужно избегать как бесполезной и рискованной затеи. Силы врага могут также атаковать армию на марше; и, если его силы очень велики, не следует пытаться отразить их в стороне от марша; нужно прервать марш, сложить груз и выстроиться в надлежащий боевой порядок.

Особая осторожность необходима в том случае, если марш проходит по безводной местности:

Ужасно, если приходится вести сразу две битвы. Я имею в виду: одну против врага, а другую – против зноя, когда нет воды[633].

Лучше избрать более долгий путь, если на нём есть вода. Автор, несомненно, вспомнил катастрофическое поражение византийской армии под палящим июльским зноем 636 г. при Ярмуке, хотя это была река. Восточные враги Византии, сасанидские персы и позже арабы-мусульмане, турки-сельджуки и османы были лучше знакомы с методами ведения войны в пустыне, чем люди из Константинополя, потому что с европейской стороны этот город расположен на богатых водой землях, и выходит он на самую зелёную часть Анатолии.

Наш автор согласился бы с поговоркой, принятой в британской армии: время, потраченное на рекогносцировку, редко оказывается потерянным. Он подчёркивает необходимость в опытных и разумных проводниках (дукаторес), обращаться с которыми нужно очень уважительно (не как с нижними чинами): они должны не только знать местность, но и уметь рассчитывать перемещения войска и его потребности в пределах этой местности. Проводники могут лишь наблюдать, они не могут вести разведку боем с силами врага, и их разведка не может заходить глубоко на вражескую территорию. Эта задача, а также определение силы врага посредством малых пробных атак, возлагается на небольшие подразделения быстрой лёгкой конницы, называемые транзитами или тасинариями (из армянского), но чаще хосариями. Это новое для греков слово было заимствовано из мадьярского huszar, которое, в свою очередь, восходит к старому сербскому husar, а оно само восходит к греческому «прокурсатор», то есть к латинскому praecursor, procursator, «бегущий впереди» – хорошее определение конных разведчиков (таким образом, это слово, совершив некий кругооборот, снова попало в греческий, а на Запад оно перешло в форме «гусар» – так ещё и сегодня называют бронированные рекогносцировочные войска).

Чтобы зайти даже глубже, чем самая подвижная лёгкая кавалерия, необходимы шпионы. В нашем руководстве не даётся никаких новых указаний по обращению с ними, как в трактате «О стратегии» (“De re strategica”, 42. 20), но уточняется, что они нужны «не только среди болгар [поблизости], но и среди других соседних народов, например, в Пачинакии [в слабо определённых владениях печенегов], в Туркии [во владениях мадьяр], в Росии [в Киевской Руси], чтобы все их планы были нам известны»[634]. Если пленных берут вместе с их семьями, их можно отослать обратно, чтобы они шпионили за своими товарищами ради выкупа заложников.

Рекомендуется проявлять особую осторожность при пересечении горных проходов, даже если они не заняты врагом. Это можно расценить как величайшую опасность в войне с болгарами после катастрофического поражения императора Никифора I и его многочисленного войска в 811 г., о чём будет сказано ниже: отмечается особая способность болгар пересекать страну, чтобы занять и перекрыть горные проходы перед выступающими силами врага, не позволяя ему отступить безнаказанно[635].

Далее следует здравая тактика, начиная с нескольких дней предварительной рекогносцировки, осуществляемой «проводниками, шпионами и хосариями»; затем выдвигается авангард, в котором больше лучников и метателей дротиков, чем не столь подвижной тяжёлой пехоты. Когда авангард вступает в проход, командир должен занять высшие точки, особенно такие, откуда можно наблюдать за возможными боковыми подходами к линии продвижения. Главные силы вступают в проход лишь после того как его обследуют и расставят в нём надёжную стражу. Две пехотные таксиархии должны идти впереди конницы, располагая инструментами для ремонта дороги. Всякий раз, когда пехотинцы приближаются к особенно опасному проходу, который может быть захвачен просочившимся врагом, некоторое количество пехотинцев нужно оставить позади, чтобы они удерживали место, пока не пройдёт всё войско. Гораздо больше приготовлений требуется, если проход был занят врагом. Если войско сильно, то лучше всего просто пойти другим путём, через другой проход, даже если он находится далеко. Иначе нет никакого другого средства, кроме одного: атаковать всем войском в надежде обратить врага в бегство, но при этом поддерживать готовность к битве; предварительно следует провести «артподготовку» силами лучников, метателей дротиков и пращников.

Об осадном деле автор тоже осведомлён хорошо, причём в этом вопросе он далёк от оптимизма[636]. Он предсказывает неудачу осады хорошо укреплённого города в том случае, если сначала не будет уничтожена его сельскохозяйственная база посредством долгой кампании набегов с целью вырубить фруктовые деревья и виноградники, сжечь зерновые и захватить скот, чтобы осаждаемые не могли пересидеть осаждающих, которые могут везти с собой лишь запас ячменя для лошадей на двадцать четыре дня. Лишь в том случае, если проход караванов мулов и, «если возможно, повозок» можно обеспечить сильным эскортом для защиты от глубоких рейдов противника, осаждающие могут достичь превосходства и возобладать над врагом при помощи голода. Один контекст поддаётся точному отождествлению: в нём говорится о борьбе за отвоевание у арабов-мусульман городов Сирии – страны плодородной, но разорённой войной; в другом месте говорится о «стране болгар», в которой «совсем нет средств к жизни» – разумеется, из-за длившегося веками разорения её сельского хозяйства, а не из-за естественной неплодородности.

Величайшим занятым арабами городом, успешно отвоёванным византийцами, была Антиохия, взятая 28 октября 969 г. под командованием Никифора II Фоки (963–969 гг.), который в 962 г., ещё будучи офицером, уже разграбил и некоторое время удерживал в своих руках Алеппо, столицу Сайфа ад-Даулы (древнюю Верою, ныне Халеб). Наряду с Антиохией византийцы взяли ещё около шестидесяти меньших городов в военной зоне, простиравшейся через северную Сирию от восточной Анатолии до Месопотамии. Воины джихада ответили на это так:

Взятие Антиохии и других городов… уязвило сарацин [синайское племя у Птолемея; впоследствии это название применялось по отношению к арабам-мусульманам: слово «араб» в течение долгого времени означало «бедуин»] по всему миру, а также другие народы, исповедавшие их религию: египтян, персов, арабов [= бедуинов], эламитов [= курдов], а также жителей Счастливой Аравии и Савы [Йемена]. Они пришли к соглашению и заключили союз, в силу которого собрали огромное войско со всех стран и поставили во главе его карфагенян [тунисцев]. Командиром у них был Зохар, человек энергичный и обладавший военным опытом, понимавший толк в войне и на суше, и на море. Когда все силы были собраны, они выступили против ромеев, насчитывая в своих рядах сто тысяч воинов. Они подошли к Антиохии со стороны предместья Дафни [там была роща, источники и множество прекрасных строений] и обложили город крепкой осадой, но жители города храбро сопротивлялись, выказывая крепость духа, так что осада затянулась надолго. Когда о скоплении народов стало известно императору, он тут же разослал письма [с приказами силам подкрепления вступить в битву] с тьмами варваров, [которые были] обращены в бегство и рассеяны в одной-единственной битве[637].

Следует предпринимать попытки выманить защитников наружу, чтобы одолеть их в бою на открытом пространстве. Если это не удастся и притом надёжно налажена доставка караванов с припасами, то осаждающим нужно позаботиться о рвах и заграждениях для защиты от вражеских вылазок. Имеются отряды фуражиров, собирающих фураж, то есть корм для лошадей, и необходимо охранять их, равно как и пасущихся лошадей, от вылазок врага, которого также могут выманить наружу бойцы, переодевшиеся безоружными крестьянами.

Рейды и контррейды сопровождают осаду; чтобы собрать крупный отряд для набега на вспомогательные силы врага, находящиеся в одном дне пути от места, нужно собрать всадников, метателей дротиков, лучников, конную тяжёлую пехоту (что примечательно, «на лучших конях») и конных росов, которым поручается возглавить колонну. Вполне очевидно, что росы, то есть нормандская или варяжская гвардия, считались тогда элитными бойцами, даже лучшими из всех имперских элитных гвардейских частей.

Затем автор переходит наконец к действительным осадным операциям против фортификационных сооружений. До сих пор упоминалась лишь необходимость в особых мерах предосторожности для защиты осадных машин от набегов врага, а также необходимость разбивать лагерь вне досягаемости вражеских камнемётов (петроволов).

Заявив, что осадные операции требуют «изрядной изобретательности», автор перечисляет подкопы, тараны, «черепахи», камнемёты, опять же какие-то неопределённые «камнемёты» (петроволы: скорее, имеются в виду простые, но мощные требушеты, нежели катапульты, действующие посредством силы натяжения, или ещё более сложные машины, основанные на силе скручивания), канаты, деревянные башни, лестницы и земляные насыпи. Машины «сооружаются», но мы не знаем, какие именно и как они сооружались, потому что «древние авторы дали великолепные и весьма практичные указания в своих книгах»[638]…

Когда речь заходит о тренировке, автор взывает к обычному авторитету: