Я врач! О тех, кто ежедневно надевает маску супергероя Кэннон Джоанна

11

Начало

В моей прикроватной тумбочке лежит полная коробка парацетамола. Я так боюсь подвести своих родителей и переживаю, что когда-нибудь сломаюсь и выпью их все.

Студент-медик

Я множество раз возвращался на машине домой после ночной смены в состоянии, в котором не следует садиться за руль. Между дневными и ночными сменами проходит слишком мало времени, чтобы биологические часы успели подстроиться, и я постоянно чувствую усталость. Это губительно сказывается на моем критическом мышлении – не только за рулем автомобиля, но и в общении с родителями. Порой я сплю по полчаса на парковке для персонала, прежде чем выехать – я переживаю, что могу убить себя или, хуже того, кого-то еще. Со всеми остальными то же самое, однако об этом нельзя говорить, иначе тебя посчитают скандалистом.

Младший врач

После окончания медицинской школы я отслужил по призыву в армии, где повстречал множество людей с совершенно разным прошлым, которые видели во мне прежде всего врача. Большинство относилось с уважением, однако были и те, кто пытался контролировать мою мнимую власть, а то и вовсе использовать ее, чтобы что-то заполучить – контроль или особые привилегии. Этот период дал мне понять, что конфликты – неотъемлемая составляющая профессии врача.

Консультант

Я окончила медицинскую школу.

Экзамены остались позади. Последние несколько месяцев мы все постоянно были на нервах. Просыпались посреди ночи, чтобы заглянуть в учебник, едва выдерживали тяжесть всех этих знаний, втайне полагая, что не знаем ровным счетом ничего. Мы оказались под огромным давлением – не только внутренним, но и непреднамеренным со стороны окружающих.

После каждого экзамена я, выйдя из аудитории, сразу же звонила матери.

– Как все прошло? – спрашивала она.

– Это было ужасно. Все сказали, что это было просто ужасно.

– Понятно, но… думаешь, ты сдала… так ведь?

Если бы я провалила экзамен и примириться с этим нужно было бы только мне, то никаких проблем, однако мне приходилось переживать – подобно всем остальным в медицинской школе – прежде всего о наблюдателях. Обо всех людях, что на протяжении пяти лет следили за нашими успехами и подбадривали нас. Родителях, мужьях, женах, друзьях. Людях, которые шли на жертвы, относились с пониманием, поддерживали и проявляли доброту. Мы бы не просто провалили экзамен, мы подвели бы всех самых близких людей на свете.

Под этим давлением расходятся уже начавшие появляться трещины.

Мы пытались не дать друг другу рассыпаться из-за напряженной подготовки и сомнений в себе. Мы присматривались друг к другу, стараясь заметить тех, кто не справляется. Это удавалось не всегда.

Если бы в тот первый день в медицинской школе нас спросили о предстоящем пути, мы наверняка сказали бы, что учеба будет самым долгим периодом в карьере. Пять лет казались нам целой жизнью, однако они пронеслись, не успели мы и глазом моргнуть. После итогового экзамена я вернулась к своей машине, стоявшей там, где я парковалась каждый день последние пять лет, и какое-то время просидела в ней в полной тишине. Я дошла до финишной прямой – хотя результатов экзаменов нужно было ждать еще пару недель – и понимала, что, вероятно, в последний раз еду домой в качестве студента. По моим ощущениям, по всей трассе А50 нужно было бы развесить воздушные шары и поздравительные баннеры. Вместо этого, разумеется, все вокруг продолжали свой обычный день, и я направлялась домой ждать результата.

Я не поехала в медицинскую школу в день оглашения результатов. Решила остаться дома и узнать все по электронной почте. Большинство, однако, пошли, и постепенно в социальных сетях стали появляться радостные посты. Шампанское и объятья. Слезы. Улыбки. Радость. Облегчение. Наконец и я получила письмо. Я побежала к матери.

– Я врач! – воскликнула я. – Я врач!

Словно все было так просто, и за одну секунду каждый из нас стал кем-то другим. Ни один диплом так не меняет самовосприятие человека. Ни одно звание не несет в себе столь выдающуюся историю, позволяя примкнуть к прославленному, однако порой и печально известному братству. Александр Флеминг, Джозеф Листер, Элизабет Гарретт Андерсон, Кристиан Барнард. Конан Дойл и Китс.

Некоторые врачи оказали такое огромное влияние, что их именами были названы болезни, которые мы совсем недавно изучали. Ганс Аспергер. Беррилл Бернард Крон. Джордж Хантингтон. Алоис Альцгеймер. Мы смотрели в зеркало на себя, на свежеиспеченных молодых врачей, думая о том, удастся нам хотя бы на толику стать такими.

В следующий раз я приехала в медицинскую школу на вручение дипломов.

Меня выбрали, чтобы зачитать международную клятву врачей. Я понятия не имела, почему. Я определенно не была типичным представителем нашего курса – помимо того, что я старше всех, каждый вечер последние пять лет я садилась в машину и уезжала прочь от студенческой жизни будущих медиков. Не жила в общежитии. Не вступала в профсоюз студентов. Не была членом ни одного студенческого сообщества или клуба. И хотя мне нравилось проводить время с сокурсниками, наши жизни особо не переплелись.

Тем не менее это был один из тех моментов моей жизни, которыми я горжусь больше всего.

Я стояла в зале, заполненном сотнями студентов и их родных, преподавателей и лекторов, и зачитывала врачебную клятву, которую сотни раз повторяли за последние десятилетия. Мы выучили ее наизусть, однако не понимали истинного смысла этих слов, а также всех возможных их толкований.

Торжественно клянусь посвятить свою жизнь служению людям.

Исполнять свой профессиональный долг по совести и с достоинством.

С глубочайшим уважением относиться к человеческой жизни.

Это был просторный зал с обитыми красным бархатом сиденьями и органом. Огромные балки над головами. Повсюду мантии, квадратные шапочки – до самого вестибюля. Родители плакали. Все хлопали в ладоши. Каждое названное имя сопровождалось криками и аплодисментами. Мы совершенно искренне повторяли клятвы. Каждая строка несла для нас важный смысл, однако значение слов всегда определяется обстановкой, и слова, сказанные в большом торжественном зале, сильно отличаются от тех, которые вспоминаешь в суматохе реанимационных мероприятий или у кровати умирающего пациента. Нам казалось, будто мы знаем смысл этих слов, однако он менялся с каждым нашим шагом в роли врачей. Будут ситуации, когда придется отвернуться от собственной совести. С годами определения достоинства и уважения будут пересмотрены и перевернуты с ног на голову в нашем сознании. В самые тяжелые часы мы даже начнем ставить под сомнение само существование человечности.

Со времени нашего выпуска международная клятва врачей тоже поменялась. Теперь она содержит строку: «Клянусь следить за собственным здоровьем, самочувствием и способностями для соответствия высочайшим стандартам медицинской помощи». Пожалуй, из всех клятв и обещаний эту сдержать сложнее всего.

Несмотря на всю подготовку, на все знания и опыт в поддержании крепкого здоровья, следить за своим собственным врачам удается не особо хорошо. Все внимание уделяется пациенту, решению загадки человека, вставшей перед нами, и мы не успокоимся, пока не найдем ответа.

Самопожертвование является неотъемлемой частью профессии, и каждому младшему врачу невольно приходится иногда обходиться без еды, воды и сна. «Заботьтесь о себе», – говорят нам, после чего помещают в ситуацию, когда забота о себе попросту невозможна, а некоторыми и вовсе воспринимается как скверное проявление эгоизма. «Гарантированные перерывы на прием пищи», – говорится в выданных нам буклетах, в то время как пейджеры, телефоны и запросы не умолкают. «Не подвергайте себя опасности по дороге домой», – советуют нам, в то время как более половины младших врачей попадают в аварии или опасные сближения на дороге, когда возвращаются на машине или велосипеде после ночной смены, и все из-за банального недосыпа.

Проведенное в 2017 году исследование показало, что у трети врачей в больницах, где они работают, отсутствуют специально предназначенные для отдыха места, а на одной из моих работ из ординаторской вынесли все кровати, чтобы врачи лишний раз не отдыхали.

«Как-то на трассе у меня начались галлюцинации», – сообщил мне один младший врач.

«Я остановился на светофоре, а затем очнулся, когда остановившийся рядом водитель мне просигналил», – рассказал другой.

С 2013 года по меньшей мере три врача-практиканта погибли в автомобильных авариях после ночной смены. В ходе проведенного расследования выяснилось, что один врач пел по дороге домой, чтобы не уснуть.

Через пару лет после получения диплома я работала младшим врачом в отделении неотложной помощи. Двенадцать часов подряд я ничего не ела и не пила, и это было совершенно обычным делом, в котором никто в отделении не видел проблемы. Много дней подряд я работала по двенадцать часов, и от накопившейся усталости мне однажды стало дурно. По телу прокатились волны тошноты, а в ушах появился звон. Руки затряслись так сильно, что я даже не могла заполнить медкарту, не говоря уже о том, чтобы взять у пациента кровь или вставить катетер. Критическое мышление было нарушено, реакция замедлилась. Чрезмерная усталость и голод действуют на человека подобно опьянению, и я начала переживать, что могу допустить ошибку.

Закончив со своим пациентом, я огляделась в надежде улизнуть хотя бы на минуту. Вокруг царил хаос. Все палаты, все кровати были заняты, и по коридору рядами двигались фельдшеры скорых со своими пациентами. Меня охватило сильнейшее чувство вины и стыда, однако я понимала, что силы на исходе. Я могла бы вернуться всего через три минуты, так что смогла убедить себя попытаться удрать, когда появился мой консультант и назвал следующего пациента. Было уже поздно, и столовая закрывалась через десять минут. Я не собиралась есть первое, второе и третье. Мне даже не нужен был сэндвич. Хватило бы и шоколадки. Печенья. Чего-нибудь, что я могла быесть на ходу. Чего-нибудь, чтобы я снова могла работать, не ставя пациентов под угрозу. Чего-нибудь, чтобы снова стать полезной.

– Мне правда нужно что-нибудь съесть, – сказала я очень слабым голосом.

Консультант уставился на меня.

– Пациенты ждут.

– О пациентах я прежде всего и думаю, – ответила я.

Выражение отвращения на его лице было настолько очевидным, что я отчетливо помню его и по сей день, годы спустя. Больше я никогда не просила разрешения поесть.

Медицина – это призвание, а не профессия, неоднократно говорили нам. На деле же она и то, и другое, однако, когда условия работы становятся невыносимыми, когда предъявляемые к нам требования ставят под угрозу наши собственные жизни, не говоря уже о жизнях пациентов, предполагается, что глубоко укоренившееся чувство ответственности поможет нам все стерпеть. Призвание служить и лечить, а также решать проблемы. Может, нас и вовсе так тянет помогать другим, потому что тем самым мы невольно помогаем самим себе.

Когда мы получили диплом, казалось, на этом все кончилось. Казалось, мы достигли цели, и путь подошел к концу. Мы и представить себе не могли, что эти пять лет были лишь предисловием, кратким введением в то, что ждет впереди. Мы думали, что пересекли финишную прямую, тогда как на самом деле лишь очень медленно шли к старту.

Тот самый профессор, что читал нам вступительную лекцию в медицинской школе, который поздравлял нас с первым днем медицинской карьеры, произнес и последние слова, услышанные нами в роли студентов.

Он вышел на кафедру в большой аудитории, облокотился на трибуну и, казалось, посмотрел прямо в глаза каждому из нас.

– Теперь, – сказал он, – начинается самый тяжкий труд.

И снова он оказался прав.

12

Свежая кровь

Ходит шутка, что лучше не попадать в больницу в начале августа, потому что в это время выходят на работу новые врачи. На самом же деле нет лучшего времени, чтобы оказаться в больнице, потому что нехватку опыта новые врачи компенсируют своим энтузиазмом и состраданием. Их еще не измотало чувство бессилия, а неслаженная система не оставила на них свой губительный отпечаток. Они незамедлительно реагируют на сигнал пейджера, у них есть время на каждого пациента. Они неравнодушны. Некоторые из них считают медсестер ниже себя, но у нас есть способы поставить их на место.

Медсестра

Ярким солнечным утром колесо НСЗ совершает полный оборот, и младшие врачи меняют работу.

На фоне этих перемен прибывают новоиспеченные врачи, наполненные энтузиазмом. Свежая кровь. Они обработаны, подготовлены и введены в строй. Им выдают пейджеры, бейджи и пропуска, и они растворяются в палатах и коридорах, поглощенные больницей.

Предыдущие две недели я ходила по пятам за своей предшественницей, молодой девушкой с серым от усталости лицом и изнуренным видом, которая пыталась вооружить меня советами по выживанию, как это делают родители для своих детей.

– Торговый автомат наверху никогда не работает, – сказала она.

– Не стоит рассчитывать на банкомат рядом с комнатой санитаров, он вечно сломан.

– Самые милые медсестры в четвертой общей палате. Они всегда нальют тебе чашку чая.

Она рассказала мне, какие консультанты неизменно приходят пораньше, а какие начинают обход больных за десять минут до окончания смены. К каким консультантам можно обратиться с проблемой, а каких лучше избегать.

– Лучше не приближайся к ней, когда она в черном, – только и сказала она про одного из консультантов.

Она показала мне, где расположены телефоны, и планировку общих палат, объяснила, как назначать рентген и проверить на компьютере результаты анализа крови. Добавочные номера, запрос на санитаров, документы и аптечная служба. Что делать при случайном уколе иглой. Где хранится журнал свидетельств о смерти. Лучшие парковочные места. Кратчайший путь от морга до ординаторской. Часть советов я записала, а остальные попыталась запомнить. Словно щенок лабрадора, я таскалась за ней хвостиком все время, наблюдая за происходящим с безопасного расстояния.

В мой первый рабочий день, разумеется, ее уже не было.

Я устроилась в отделение урологии. Загадочное смешение мочевых пузырей, яичек и уретр. Здесь было все подряд, от камней в почках до рака яичек, от увеличенных простат до затрудненных катетеризаций, и среди всего этого – бесчисленное количество пожилых пациентов, которые – по множеству, как правило, таинственных и необъяснимых причин – оказались не в состоянии писать.

Дни в хирургии всегда начинались раньше, чем в терапии, и в семь тридцать утра я прибыла на первую смену в роли врача, дав себе лишние полчаса, чтобы найти свободный компьютер и распечатать список своих пациентов. Это оказалось первой трудностью, с которой приходилось справляться каждое утро. Обход больных начинался ровно в восемь, и у меня осталось всего пара лишних минут, чтобы похвалить себя за то, что нашла нужную палату, а также успела вовремя и взяла с собой все необходимое.

Обход больных в хирургии происходит быстро. Если в терапии он порой может продолжаться весь день напролет, то здесь все стремительно и четко.

Место хирургов в операционной, и мне частенько казалось, что некоторые из них воспринимают общение с пациентами как побочную обязанность. Незначительное отвлечение перед началом настоящей работы.

Консультант несся мимо коек, изредка вытягивая руку, чтобы заглянуть в медкарту или лист наблюдения. Мы плелись следом, стараясь поспевать за ним, то и дело мешкая с непослушными шторками вокруг кроватей – стоило их только задернуть, и консультант снова отправлялся в путь, а тележки с медкартами превращались в повозки хаоса. У каждого из нас во время обхода была своя задача, и моя заключалась в назначении лекарств, что нужно было делать в электронном виде. Я едва помнила свое имя пользователя, не говоря уже о пароле, и за шумом тележек и тарелок с завтраком мне не было слышно слов консультанта. Я не осмеливалась просить его повторить. Ноутбук раскачивался на краю горы медкарт. Кто-то подвинул его, чтобы взять карту, и он закрылся. Мне удалось снова его запустить и авторизоваться в системе, но его одолжили и куда-то унесли, а из моей учетной записи вышли. Я попыталась снова войти, но ничего не получилось. Ноутбук начал злиться и вовсе заблокировал мне доступ к системе. Меня затрясло. Один из интернов нагнулся и нажал несколько клавиш. Он ввел названия препаратов, которые были нужны незамедлительно, а когда закончил, посмотрел на меня.

– Не переживай, – сказал он. – Со временем привыкаешь.

Когда обход больных закончился, консультант скрылся в операционной, оставив нас разбираться с последствиями этого урагана: со списком задач, которые мы должны были поделить между собой. Нужно было заполнить медкарты, напечатать выписные эпикризы, поменять капельницы с лекарствами и раздобыть результаты анализов. В медицине все приходится добывать.

«Разберись с этим», – скажет консультант, постукивая по заключению рентгеноскопии или запросу на переливание крови, и в итоге оказывается, что список задач на день состоит из вещей, за которыми приходится бегать. И это затягивается до самого вечера.

Моя предшественница, впрочем, оказалась права. В четвертой палате медсестры действительно всегда были готовы налить чашку чая.

К концу первой недели предсказание интерна начало сбываться. Я действительно понемногу привыкала. Наизусть запомнила свои логин и пароль. Знала, когда нужно быть наготове, и научилась назначать обезболивающие «по необходимости» всем, кто возвращался с операции. Я научилась крепить к медкартам бланки информированного согласия и проверять, чтобы ни один пациент не отправлялся в операционную без установленного катетера. Я начала чувствовать себя более расслабленной. Отчасти приспособившейся. Возможно, даже малость полезной.

К сожалению, медицина никогда не позволяет слишком долго расслабляться: стоило закончить неделю дневных смен, как мне поменяли график. Теперь предстояло в одиночку часами бороздить коридоры – могли вызвать не только к моим, но и к любым пациентам хирургии в больнице.

Я приступила к своим первым ночным сменам.

По ночам больница становится совсем другим местом. Первым делом замечаешь тишину. В течение дня постоянно присутствует фоновый шум каталок и телефонов, разговоров и шагов, и в каждом коридоре мимо тебя волнами проходят люди: медсестры, врачи, санитары, уборщики. Стучат и грохочут тележки с бельем и металлические подносы. Эти подбадривающие звуки. Днем во всем здании не найти ни единого уголка, где можно было бы оказаться в тишине.

По ночам же тишина кругом. Лишь когда шум исчезает, начинаешь понимать, насколько спокойнее себя чувствуешь, слыша, как где-то вдалеке работают другие люди. Помимо горстки вечерних посетителей, направлявшихся обратно к парковке, по пути на смену больше никто мне не попался. Рольставни маленьких магазинов и цветочной лавки были опущены, а на столах в кафетерии стояли перевернутые стулья. В кабинетах секретарей, где обычно кипела работа, царил мрак. Экраны компьютеров погасли в спящем режиме. Помытые кружки покоились на сушилках для посуды. Кухонные полотенца лежали аккуратной стопкой. Я прошла мимо отделения неотложной помощи, где понятия дня и ночи теряют какой-либо смысл, и яркий свет вкупе с разговорами людей принесли мне небольшое успокоение. Я была не одна. По всей больнице разбросаны другие врачи, среди которых где-то был и мой ординатор. Человек, к которому я обращалась за помощью, когда мне что-то оказывалось не по зубам. Достаточно отправить вызов ему на пейджер, и он появлялся.

Вечерняя пересменка происходила в небольшой учебной комнате на верхнем этаже. Я пришла первой и уселась ждать под гул люминесцентных ламп рядом с порванным экраном для проектора и пластмассовым скелетом.

Чтобы скоротать время, я принялась читать список симптомов на маркерной доске, пытаясь определить, чему здесь учили в последний раз, но ничего не смогла понять, и у меня началась легкая паника. Что я вообще здесь делаю? Я ничего не знаю. Я обманщица. Шарлатан.

У меня возникло чувство, словно в любой момент в дверь может зайти полицейский из Генерального медицинского совета и арестовать меня за то, что притворяюсь врачом. Чтобы успокоиться, я достала из кармана свои талисманы. Мой стетоскоп, блокнот с ручкой, ламинированную карту со списком номеров дежурных пейджеров – патологии, радиологии, ЭКГ, вездесущих санитаров, – а также с длинным перечнем добавочных номеров каждого отделения в больнице. Я достала свой жгут с нарисованными мультяшными летучими мышами, который явно был предназначен для педиатрии. Когда я его купила, он мне показался забавным, однако в обличающем свете той учебной комнаты он выглядел нелепо. Еще у меня был с собой справочник, полезное руководство для младших врачей, которое мы все таскаем с собой: перечни необходимых действий и проверок, а также назначаемых лекарств для различных случаев, словно все реальные экстренные ситуации в жизни можно сжать до маленького пособия, влезающего в карман.

Пришел заканчивавший смену врач, чтобы вручить мне дежурный пейджер. Он извинился за длинный список задач, которые собирался оставить, потому что, согласно неписаному правилу в медицине, при пересменке задачи передаваться не должны – правило, которое практически невыполнимо. Медицинский костюм у него был мятым и потертым, и выглядел этот врач так, словно неделю не спал. Пейджер лежал между нами. За время нашего разговора он сработал шесть раз, потому что, как мне вскоре предстояло узнать, тишина больницы по ночам является лишь прикрытием и где-то посреди нее спрятан несмолкающий голос небольших трагедий.

Помимо врача присутствовала практикующая медсестра, одна из самых опытных во всей больнице, которая патрулировала палаты по ночам, контролируя пациентов в самом плохом состоянии. Она оповещала персонал о любых возникших проблемах, разбиралась с кроватями и проблемными катетеризациями, следила за тем, чтобы в больнице все было гладко, и убирала после врачей. Тогда я и не предполагала, что она в итоге станет моим ангелом-хранителем. Ее звали Клэр, и тот факт, что она была ирландкой, еще больше меня успокаивал. Я бы не отказалась, чтобы Клэр ходила за мной до конца моих дней, поддерживая мою веру в себя и при необходимости подбадривая своими объятьями.

Когда врач и Клэр ушли, я осталась сидеть в одиночестве, изучая список заданий. Пейджер сработал еще три раза. Я перезвонила по всем номерам, и мой список пополнился.

Немалую роль в медицине играет умение расставлять приоритеты, по одному короткому звонку решать, кого из пациентов следует проверить первым, и всему этому приходится учиться.

Может, это мужчина из четвертой палаты, у которого резко упало давление? Или женщина из седьмой с температурой? Или мужчина, обратившийся в отделение неотложной помощи по поводу непродолжительной рвоты и болей в животе? Я училась, блуждая по коридорам, и постепенно у меня начал вырабатываться инстинкт, шестое чувство, которое подсказывало, кого из пациентов осмотреть первым. Временами я ошибалась, но чем чаще оказывалась права, тем сильнее росла во мне уверенность.

Ординатор на связь не выходил. Изредка я мельком видела его, пробегая мимо отделения неотложной помощи, однако наши пути не пересекались. Вскоре я усвоила, что существуют два типа ординаторов: одни чуть ли не каждый час вызывают по пейджеру, чтобы узнать, чем именно ты занимаешься, а другие предпочитают ходить по коридорам в одиночку.

Ночь продолжалась, и оставаться на ногах было уже не так просто. Первые несколько часов мне помогал адреналин, но из-за тревожного, прерывистого сна предыдущей ночью к трем часам утра меня начало подкашивать. Только торговый автомат меня и спасал. Питательные шоколадные батончики и кофе в бумажных стаканчиках. Чипсы и маленькие баночки со сливочным сыром. Даже в те короткие моменты, когда мне не нужно было ничего делать, я продолжала ходить по коридорам, чтобы не уснуть, и в отчаянии выскочила за двери отделения неотложной помощи в надежде взбодриться прохладным ночным воздухом. У нас не было ординаторских, никаких кроватей для дежурящих ночью врачей, и по всей больнице, на диванах в приемных и в кабинетах на полу валялись тела спящих врачей, пытавшихся вздремнуть хотя бы двадцать минут, прижав к лицу свои пейджеры. Я не осмелилась последовать их примеру. Что если не проснусь? Что если просплю до самого утра и меня найдет уборщик растянувшейся на ковре? Что если кто-то умрет?

Ночь шла своим чередом. Я переставляла канюли в палатах с приглушенным светом. Назначала снотворные таблетки, осматривала пациентов, брала кровь на анализ для утренних бригад. Я назначала ЭКГ и ставила катетеры. Относила посевы в отделение патологии.

Где-то в этих коридорах, где-то между полуночью и шестью утра я начала ощущать себя полезной. Словно обрела какую-то цель. Впервые мне показалось, что все мое обучение обернулось чем-то толковым, и я почувствовала себя врачом.

В какой-то момент во время ночной смены один день сменяется другим. Это происходит словно в одно мгновение. Появляются первые тележки с бельем. В каком-нибудь коридоре мельком замечаешь уборщика. На подходах к столовой появляется запах еды, слышно, как начинают разносить завтрак. Впрочем, источником усиливающейся активности становятся не только люди: в воздухе как будто что-то меняется, словно само здание приходит в движение, просыпаясь перед началом нового дня. Когда секундная стрелка огромных часов в отделении неотложной помощи совершает свое очередное движение, наступает мимолетный момент забвения – бесцветного небытия, – и утро словно принимает бразды правления.

Я пережила свою первую ночную смену.

Мое второе ночное дежурство прошло так же гладко. Поступила пара новых пациентов, в палатах было несколько человек в плохом состоянии, которые нуждались в дополнительном контроле, однако в остальном я так и продолжала ставить канюли и брать кровь на анализ, назначать обезболивающее и снотворное.

Я случайно наткнулась на своего ординатора в коридоре, ведущем в отделение педиатрии.

– Все в порядке? – спросил он.

– Все в порядке, – ответила я.

Больше в ту ночь мы с ним не разговаривали.

К третьей ночи мне удалось практически полностью отделаться от своих переживаний. Я припарковала машину и уверенной походкой направилась ко входу в больницу. Я улыбалась, чувствовала себя непринужденно. Чуть ли не предвкушала начало дежурства.

Я и подумать не могла, что мне предстоит самая ужасная ночь за всю мою жизнь.

13

Самый тяжелый час

Я видела, как консультанты третируют младших врачей. Видела, как их запугивают и достают, унижают во время обхода перед пациентами и медсестрами, намеренно выставляя глупцами. Одни консультанты делятся только добротой и поддержкой, а другие словно из кожи вон лезут, чтобы превратить жизнь своих подчиненных в кошмар. Медсестры-студентки в палатах находятся под большей защитой, и у них много коллег, с которыми можно поговорить. Младшие врачи же зачастую сами по себе. Мы стараемся взять их под свое крыло, однако не все в наших силах. Я часто вспоминаю о тех молодых врачах, с которыми мне приходилось сталкиваться – хороших ребятах, – и надеюсь, что на нынешнем месте их ценят. Каждому человеку необходимо чувствовать, что его ценят.

Старшая медсестра

Это ночное дежурство началось в точности как и все остальные.

Пересменка в небольшой комнатке с пластмассовым скелетом. Все тот же врач с уставшим взглядом. Клэр, ирландская медсестра. Обмен пейджерами и передача заданий. Мой ординатор никогда не приходил на пересменку, но всегда был рядом, если понадобится. Он перемещался по больнице, разбираясь с экстренными ситуациями и принимая сложные решения, в то время как на мне были все рядовые и повседневные задачи.

Мне передали лишь несколько заданий, причем все несрочные, так что я присела на пару минут, чтобы изучить список пациентов в поисках тех, кого стоит проведать – людей, которых я проверяла прошлой ночью, и теперь хотела удостовериться, все ли с ними в порядке. Мужчину с непокорной высокой температурой из хирургии. Женщину на втором этаже с инфекцией мочевых путей, с которой все никак не удавалось справиться. Умирающую женщину в отдельной комнате во второй общей палате, которой удалось продержаться еще один день и остаться в списке. Я положила листок в карман и приступила к делу.

Еще не было и двух ночи. Все складывалось хорошо. Я только что в третий раз переставила канюлю пациенту, который словно специально выдергивал ее, сводя на нет все мои блистательные старания, стоило мне повернуться спиной, и собиралась сбегать к торговому автомату, как вдруг сработал пейджер.

Меня вызывали из неотложной помощи. Скорее всего, поступил новый пациент, либо кому-то нужно было выписать лекарства, так что я остановилась у телефона в коридоре, чтобы перезвонить. Это был мой ординатор. Впервые за три ночи он со мной связался.

– Не могла бы ты подойти в неотложку? – попросил он.

Я не представляла, что ему было нужно. Некоторым ординаторам нравилось, чтобы интерны заполняли под их диктовку медкарты либо выписывали пациенту все его лекарства, однако этот врач, судя по всему, был совершенно не против делать все сам. Я подумала, что случилось что-то экстренное. Возможно, что-то важное, и понадобилась моя помощь. Я ускорила шаг, ожидая увидеть за двойными дверьми что-то по-настоящему серьезное. Там не было ничего. В отделении царили тишина и спокойствие. Пара работников подготавливала тележку, а Клэр подыскивала кровать для нового пациента. Она повернулась и улыбнулась мне.

– Все нормально? – спросила она.

– Да, – ответила я. – Все нормально.

Я огляделась по сторонам и увидела своего ординатора, сидящего за столом. Он облокотился на стул, подперев сзади руками голову. Показал мне на соседний стул, и я села.

– Все в порядке? – спросил он.

– Все хорошо.

– В палатах порядок?

– В палатах все в норме, – сказала я и нахмурилась.

– Я лечу в Амстердам, – сообщил он.

Я нахмурилась сильнее. Он вызывал меня в отделение неотложной помощи, чтобы рассказать о планах на выходные?

– Хорошо, – медленно сказала я. – Это здорово, когда собираешься?

Он наклонился вперед и улыбнулся.

– Сейчас, – ответил он.

Я ждала, что он закончит свою шутку. Но он ничего не добавил.

– Что значит сейчас? – недоуменно спросила я.

Он сунул что-то мне в руки, и я взяла не глядя.

– Это значит, что я сейчас ухожу, – сказал он. – Ты за главного.

От ужаса у меня ко рту подступила желчь.

– Но ты не можешь просто уйти, – сказала я. – Я не могу остаться здесь одна!

Он встал.

– Ты справишься.

– Но до конца смены еще шесть часов!

– Если я сейчас не уйду, то опоздаю на самолет.

Он начал собираться.

– Ты не можешь просто взять и уйти! – сказала я снова, срываясь на крик.

Клэр, слышавшая весь наш разговор, тоже принялась кричать ему вслед. Он отмахнулся от нас, даже не оборачиваясь, словно Лайза Минелли в «Кабаре».

И ушел.

Я опустила глаза, чтобы посмотреть, что он мне отдал.

Это был пейджер. Его пейджер. Тот самый, на который я должна была звонить в случае проблем, если не в состоянии справиться сама. В случае если мне понадобится помощь. Пейджер, на который звонили все в больнице, если нужна была срочная операция.

Я держала его в своих руках.

Теперь он принадлежал мне.

Я была врачом всего десять дней.

Три минуты спустя скорая привезла пациента. Сирены, стук дверей. Мой ординатор, должно быть, проехал как раз мимо них, выезжая с больничной парковки.

Пациентом оказался юноша с острой болью в животе и рвотой. У него была задержка в развитии, давние проблемы с сердцем, а также ряд других сопутствующих заболеваний, и, словно этого мало, чтобы усложнить ему, а заодно и нам жизнь, у него стояла постоянная трахеостома. Он испытывал сильнейшую боль. От испуга метался в каталке, пинаясь и размахивая руками каждый раз, когда к нему кто-то приближался.

Откуда-то из толпы собравшихся людей послышался крик консультанта неотложной помощи:

– Кто здесь из хирургии?

Я ощутила тяжесть пейджера в своем кармане, сделала глубокий вдох и сглотнула.

– Я из хирургии.

Из угла комнаты реанимации я наблюдала, как персонал неотложной помощи стабилизирует пациента. Они отслеживали его сердцебиение и дыхание, дали обезболивающее, и им удалось успокоить его, чтобы осмотреть и взять кровь на анализ. Я восхищалась их навыками и квалификацией, их добротой и пониманием, а еще испытывала огромное чувство вины и злости из-за того, что этот паренек не получил врача хирургии, который ему предназначался. Ему ничего не угрожало, и он находился под присмотром, однако заслуживал кого-то получше, чем я. В тот момент мне казалось, что все пациенты в больнице заслуживают кого-то получше, чем я.

Ко мне подошла консультант неотложной помощи.

– Ему нужно место в интенсивной терапии, – сказала она и посмотрела на мой бейдж. – Где твой ординатор?

– В Амстердаме, – ответила я, потому что больше мне сказать было нечего.

– Я организую ему кровать в интенсивной терапии, – услышала я голос с другого конца комнаты.

Это была Клэр, и именно так она и поступила.

Я смотрела, как юношу забирают санитары. С ним пошли медсестра и врач из неотложной помощи, а каталку окружили таким количеством проводов и всевозможного оборудования, что за ними едва можно было разглядеть пациента.

От облегчения у меня подкосились ноги. Теперь он в руках кого-то другого – кого-то более способного, чем я, – и я могла вернуться к своей работе.

Хотя пейджер ординатора и молчал, пока я была в реанимации, мой собственный сработал так много раз, что у него закончилась память, и некоторые номера оказались безвозвратно удалены. Впрочем, можно было не сомневаться: меня наберут снова.

Я принялась обзванивать номера, расставляя приоритеты и обсуждая пациентов с медсестрами. Все время у меня не выходил из головы тот парень, я думала, как у него дела. Десять минут спустя пейджер сработал снова. Это была интенсивная терапия.

– Это дежурный врач из интенсивной терапии. У нас ваш пациент, – сообщил женский голос.

Она особенно подчеркнула слово «ваш».

Я замешкалась, а потом ответила:

– Да.

– Хотела спросить, – сказала врач, – хотите ли вы, чтобы я назначила ему его обычные лекарства?

Я снова замешкалась. Будет ли у него операция завтра? Если будет, то какие лекарства ему лучше не принимать? А что насчет препаратов, которые ему дали в неотложной помощи – исключали ли они прием каких-либо его обычных лекарств? Я не знала. Все это должно быть записано у него в медкарте, которая теперь на руках у звонившего мне врача. Врача, у которой как минимум на пять лет больше опыта, чем у меня.

– Я не знаю, – сказала я.

Она повесила трубку.

Десять минут спустя она снова отправила мне на пейджер сообщение.

– Убрать ли мне назогастральную трубку? – спросила она. – Чтобы покормить его?

Тишина. Я была словно на экзамене.

– Нужно ли сделать рентген грудной клетки? – добавила она.