Декамерон шпионов. Записки сладострастника Любимов Михаил

— О чем «молния»? (Сначала я решил, что речь идет о природном явлении, но теперь понял: это шифровка.)

— Центр приказывает мне лететь к ним и довести дело до конца… все-таки было подозрение на диверсию…

— Но это плод твоего воображения!

— Такое впечатление, что ты никогда не работал в нашей организации. Пусть это и плод, но начато расследование, по всем правилам его нельзя оставлять на середине.

Тут он был совершенно прав: любое оперативное дело, пусть даже самое пустячное, во время размотки обрастало деталями, словно снежный ком, ставилось на контроль в Центре. Оно жило само по себе, не имея никакого отношения к реальности. Роза уже проснулась и закурила сигару, которую скатала еще ночью, после нашего возвращения из салона.

— Ты возьмешь меня с собой? — спросил она у брата.

— Конечно.

Горький дым кольцами вился вокруг ее медно-рыжей головы, создавая соболиного цвета нимб.

— Поезжай со мной, — она дотронулась до моей правой руки, — очень тебя прошу. Ведь я там родилась, совсем недалеко от Карнакского храма. Под знаком Розы и Креста.

При чем тут братство Розы и Креста? При чем тут розенкрейцеры, к которым, Джованни, принадлежал твой друг Данте Алигьери, запечатлевший в Песнях Рая тройной поцелуй принца Розового Креста, пеликана, белые одежды и три теологические добродетели масонских капитулов — Вера, Надежда, Любовь. Ах, эти начитанные ленинградки, обожают навесить лапши на уши!

— Когда самолет?

— Завтра утром.

— Прекрасно! Я лечу.

Они ушли, а я обдумывал свой сон, все более склоняясь к операции, которую уже закодировал как «Манна небесная». Собственно, она совершенно не противоречила акциям по обострению отношений с Западом и выруливала на прямое возвращение к коммунизму путем честных и свободных выборов. Операция выглядела не так сложно, как показалось мне впервые: «манны» требовалось не слишком много: ведь глупо ориентироваться на все необъятные пространства России, реальнее сосредоточиться на столице и на Петербурге, родине президента. Правда, встал вопрос: а удивится ли население? Ведь вокруг городов гнили целые залежи отбросов и другого дерьма, мусор высился горами, вокруг дымили целые болота «манны», и еще не спившиеся граждане использовали ее для удобрений. Правда, существовал один нюанс: от времени «манна» теряла запах и вкус, засыхала и при сбросе на землю могла не произвести никакого впечатления на народ. Мало ли что падает с неба? Требовалась свежая «манна» и в приличных количествах. По негласным правилам нынешнего государства, требовался соцопрос. Наладив свое шифровальное устройство, я установил связь с несколькими ценными агентами и обсудил с ними «Манну небесную».

ИСТОЧНИКИ ИЗ ДУМЫ: операция вызовет в Думе положительную реакцию. Несомненна поддержка либеральных демократов, обожающих все экстраординарное и яркое, они вместе с коммунистами сразу же припишут акцию проискам НАТО. В стане несистемной оппозиции (ее по какой-то странной причине прозвали «либералами»), скорее всего, произойдет раскол, одна часть (чистоплюи) сочтет неприемлемым даже обсуждение такого позорного феномена, другая — самое глупое крыло — увидит в происходящем кару небесную за то, что народ столько десятилетий терпел большевиков.

ИСТОЧНИКИ ИЗ МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ: армия вместе с ЕР и президентом осудит действия НАТО, угрожающего России, всегда поддержит президента! Самыми радостными для меня были СООБЩЕНИЯ АГЕНТУРЫ ИЗ МЭРИЙ МОСКВЫ И ПЕТЕРБУРГА: они брали на себя обязательство организовать сбор свежей «манны» у граждан и на спецгрузовиках доставить к назначенным местам, где ее перегрузят в самолеты. Таким образом, «манна» не теряла своих первозданных свойств и сохраняла полный букет. По предложениям мэрий, одновременно с расчисткой «манны» будут развернуты строительство новых зданий, модернизация дорог, появятся новые стадионы и катки, скамейки на центральных улицах для стариков, активизируется реставрация старинных зданий (известно, что строительство — лучший способ стремительного обогащения). Все депеши искрились стихами вроде: «Встали шахты, машины, заводы, Рукоплещут ему города. С нами Путя на долгие годы. И не снимут его никогда».

Я вышел на палубу в превосходнейшем настроении, кажется, благодаря Розе появился выход из тупика, в который зашла «Голгофа». Неожиданно явилась Марфуша с томиком «Декамерона» в руке и, несколько нервничая, протянула мне книгу.

— Ваша жена забыла ее в шезлонге.

— Жена? — удивился я.

— Я уж не знаю… — замялась Марфуша, и я понял, что она просто считала неприличным назвать Розу знакомой, подружкой или кем-то еще, нравы нашей провинции чисты, как пение соловья!

Раскрыв твой, Джованни, блестящий «Декамерон» (это был первый том, издание «Academia», Ленинград, 1927 год, предисловие критика П.С. Когана. Помнишь у Маяка? «Чтобы врассыпную разбежался Коган, встречных калеча пиками усов»), я обнаружил в нем листок с текстом от руки, он касался зомби, оживленных и управляемых трупов, воспроизвожу его в оригинале: «ЗОМБИ. ЗОМБИ. ЗОМБИ. Первые — в племени вуду в Л.А., в Конго и на Гаити. Маг ночью едет к жертве на лошади лицом к хвосту, прикладывает рот к дверной щели и выпивает душу. Человек умерает (сохраняю орфографию, друг мой!), его хоронят. В полночь маг идет к могиле, раскапывает труп. При этом душу держит в руке или засовывает в бутылку. Машет душой у носа трупа и стучит по черепу. После этого трупом можно манипулировать. Некоторые маги превращали зомби в камень или в животное, мясо которого продавали. Не случайно на Гаити в свинине часто находили человеческие пальцы. Мясо зомби быстро портится и при варении дает пену. Чтобы избежать этого, родственники душат труп, отрубают голову, вскрывают тело ножом, стреляют в мозг, протыкают иглами. Или сажают труп в кресло, вставляют в рот трубку, одевают в костюм, ставят перед ним пищу».

Если раньше под зомби подразумевался лишь труп, который оживлял и контролировал маг, то в наши времена понятие «зомби» расширилось: это мог быть и живой человек, попавший под контроль другого человека или даже организации. Ты не представляешь себе, старина Джованни, сколько людей в мире обращаются в суды и другие инстанции, требуя прекратить облучение и зомбирование их спецслужбами! Этим несчастным людям чудится, что по всему миру бродят зомби-убийцы, зомби-осведомители, зомби-курьеры, которых затем превращают в нормальных людей и с помощью постгипнотических блоков стирают у них память о прошлом. Полная амнезия. Оккультные науки никогда не привлекали меня, мистики-философы вроде Петра Успенского или Карлоса Кастанеды не шли ни в какое сравнение с Адамом Смитом или Марксом, однако я не хотел бы, мессер Джованни, выглядеть в твоих глазах узколобым ретроградом. Архивы нацистов, захваченные Красной армией во время войны, показывают, что этим мистическим наукам они уделяли первостепенное внимание. В 1933 году был создан институт «Аненербе» («Наследие предков»), где разрабатывалась тема братства Креста и Розы. Темы символического значения: отказ от арфы в музыке Бени Бриттена, мистицизм готических башенок, загадка цилиндров Итонской школы.

Я бросил листок обратно в книгу. Почерк был Марфушин, пахло бабской интригой, глупой ревностью. А вдруг это не так?

Роза появилась на «Ленине» за полчаса до начала нашего ритуального сборища в музыкальном салоне. Одета она была в атласное платье золотистого цвета, на голове сиял белый парик, приблизительно такой, Джованни, какой носили в твои времена богатые флорентийцы.

— Что это такое? — удивился я.

Она сняла парик, и я увидел совершенно обритую голову, словно у заурядного качка. Боже, как жалко мне было ее роскошных волос!

— Зачем ты это сделала?!!

— Потом узнаешь…

— Удивительный ты человек: такая умница, а увлекаешься разной чепухой. Это твой «Декамерон?»

— Мой. Где ты его нашел?

— На палубе. А что это за идиотский листок про зомби? Он лежал в книге.

Тут я увидел растерянность и нервность на ее лице, словно я обнаружил нечто преступное или раскрыл тайну за семью печатями.

— Это не мое! Как это могло сюда попасть?

— Очевидно, чайка принесла в клюве…

— Нет, это не мое, клянусь тебе! Подумай сам, разве я написала бы «умирает» через «е»?

Резонно. Я провоцировал. Признаться, не было у меня ни времени, ни желания на выяснение разной ерунды. Никаких новелл сегодня, хватит! Я заказал отменный ужин, не слишком пышный, но со вкусом. Семга с медом и укропным соусом, так называемый gravadlax of salmon, баранья нога с розмарином, брюссельской капустой, петрушкой и жареной картошкой, яблочный пирог с ванильным мороженым и, конечно же, Chardonnay des Rives de I'Argent Double 1994 и Champagne Laytons Brut. Печально было покидать моих милых дам — Курицу, Сороку и Сову и отличных компаньонов — Тетерева, Грача и Дятла. И, конечно, улыбчивую Марфушу, душу всего декамерона, соратника по Делу, делившую со мной и счастье побед, и горе поражений. Тебе, наверное, тоже было грустно, Джованни, когда ваша компания рассыпалась и ты вернулся во Флоренцию… Никогда не думал я, что обритая голова Розы буквально перевернет меня, превратив в пылающий факел, встряхнет настолько, что даже масла потеряют свою прежнюю притягательность. Не исключаю, что дело не только в обритости, но и в гениальности идеи «манны» — ведь именно идеи подвигают на страсть, и не случайно старого Дали обожали нимфетки.

В ночь перед отлетом Роза предложила предаваться любви, не касаясь друг друга, а через дырочку в простыне. Это оказалось вершиной блаженства, и я совершил все подвиги Геракла. Пробовал ли ты когда-нибудь через дырочку, Джованни? Я лично использовал этот способ второй раз в жизни, первый случился в Сызрани. Дырочка была в стенке, разделявшей женский и мужской туалеты, возможно, тебе это трудно представить, но в этом смысле наши деревянные туалеты, похожие на охранные будки, совершенно уникальны.

Рано утром в Макарьево прибыл Батов с водителем, за завтраком мы выпили десертного вина «Южная ночь». Такое уж было у меня настроение, иногда такая наваливалась ностальгия по прошлым временам, что жрал по полкило любительской колбасы под пластинку с танго «Не уходи, побудь со мной еще минутку!».

В самолете я сидел, прижавшись к Розе, она нежно гладила мою правую руку. Обсуждали все варианты проведения «Манны небесной», Роза даже предлагала добавить в «манну» красной икры, дабы придать лавинам с неба мистический и роковой характер, это воздействовало бы на население как красная тряпка на быка. После бессонной ночи я сладко задремал в кресле и вдруг почувствовал, что кто-то осторожно потрогал меня за локоть. Нет, это была не Роза, рядом сидел сухонький старичок в ковбойке и домашних клетчатых тапочках, сквозь роговые очки смотрели внимательные, умные глаза. Самолет был совершенно пуст, словно мы летели вдвоем. Это был Учитель.

— Что это вы затеяли, Мисаил? — начал он с места в карьер, причем несколько резко, что было ему несвойственно. — Я на вас удивляюсь! (Этот малокультурный оборот насторожил меня). Что за эксперимент над своим народом вы задумали?! Это же негуманно!

Говорил он строго, без всяких любезностей, и даже не поздоровался за руку, что делал обычно в любом настроении. Чтобы проверить его материальность (довэрай, но провэрай!), я осторожно потрогал его за колено, он с неудовольствием скосил глаза на мою руку, явно не понимая, с какой стати я проделываю столь фривольные движения.

— Что значит негуманно, Юрий Владимирович? Извините меня, но я впервые слышу от вас этот термин. А разве подавлять венгерскую контрреволюцию, вешать премьер-министра Имре Надя было гуманно? Или направлять танки в Прагу в августе 1968-го? А высылать за границу Солженицына? Или в Горький — Сахарова?

— Это совершенно разные вещи, Мисаил. И в венгерской контрреволюции, и в Пражской весне участвовало ничтожное меньшинство, а не весь народ. Как писал Ильич, «тонкий слой», как нынче говорят, тусовка. Солженицын и Сахаров — всего лишь единицы, о которых мало кто слышал. Вы же своей «манной» заливаете весь народ… Это совершенно не лезет ни в какие научные ворота! Это кощунство!

— Но позвольте, Юрий Владимирович, мы же сбрасываем «манну» только на крупные города!

— Это же миллионы! Это целые миллионы! По большому счету, можно оправдать Иосифа Виссарионовича: он репрессировал в основном тот самый «тонкий слой», большая часть народа даже не знала об этом, до сих пор старики вспоминают, как славно жилось до войны! Но народ! Народ — это святое, вы покушаетесь на самое святое, вы подрываете основы нашей теории и практики!

— Что же делать? Вы же сами видите, как затянулась «Голгофа»…

— И вообще вы забыли о задаче озлобить Запад! Кому нужен райский коммунизм с этими загнивающими, прозападными скотами? До сих пор не сожгли «Макдоналдсы», до сих пор восторгаются Венецией, словно родной Суздаль хуже! Писают от счастья в каком-нибудь жалком испанском городишке с узкими улицами, у нас такого добра в каждом городе, а уж развалин более чем достаточно! Правильно, что французы наконец сожгли Нотр-Дам, ведь это просто уродина по сравнению с Василием Блаженным! Следуйте за мной!

Не говоря ни слова, он встал, поправил ковбойку и долго не мог попасть ногой в тапочки. Я тоже поднялся и проследовал за ним в хвост самолета. Затем в туалет, а оттуда вышли в длинную трубу, в точности напоминавшую подземный переход от Охотного Ряда до ГУМа. Звуки скрипок оглушили меня, казалось, играют целые оркестры, играют восторженно и пылко. По бокам стояли люди со скрипками, инвалиды с грязными собаками, седовласые бабули торговали из ведер солеными огурцами, заливались диким плачем младенцы и их мамаши! Скрипки играли и играли, сердце сжималось от всепроникающей вселенской тоски. Тут появилась милиция-полиция и стала их разгонять. Мэрия благоустраивала город. Из глаз моих полились слезы жалости, но я не старался их унять и смело шел за Учителем, пока мы не добрались до круглого шара, напоминавшего космический корабль.

Заработал мотор. Полет продолжался минут десять, все это время Юрий Владимирович хранил молчание, а я рассматривал его краем глаза. Что делает с нами время! Куда исчезли оживленность, блеск глаз, сияние неожиданной улыбки? На их место пришли величественная скорбь и усталая непроницаемость. Но все равно это был он, человек, за которого я готов был отдать жизнь, самый гениальный политик ХХ века!

Это были его собственные стихи, я не раз слышал их за кружкой пива в сауне на его государственной даче. Именно человеки, в этом были и нежность, и снисходительность, и мечта о новом человеке — в этом был весь Учитель! Тем временем наш воздушный корабль мягко приземлился, мы вышли и спустились на вполне земную поверхность. Было холодно для лета, минус 5–6 по Цельсию. Прямо перед нами простирался огромный кратер.

— Что это? — изумился я.

— По-моему, в разведшколе вы проходили Данте…

И только тогда я понял, незабвенный мессер, что мы стоим у края Дантова Ада, или Inferno, уходящего под землю страшными кругами.

— Идите за мной, Мисаил! Только смотрите под ноги, а то наступите… (во что, не сказал, но его лицо брезгливо сморщилось, и я все понял без слов).

Мы начали спускаться в пропасть, откуда неслись крики младенцев, как ты уже догадался, мы вошли в круг первый, именуемый еще Лимбом, предназначенный для военачальников, поэтов и других творческих людей, а также для некоторых верующих нехристианских конфессий. Я сразу узрел там до ужаса скучных Гомера, Горация и Лукана, мирно сидел на камне Сократ, держа Аспазию на коленах, беседовал с Алкивиадом и пил из чаши, возможно, эта была та самая чаша с ядовитой цикутой, к которой его приговорила демократическая общественность Древней Греции, очень похожая на нашу отечественную тусовку. Поразительно, но в этот круг попал и Казанова, страстно занимавшийся сразу тремя дамами, причем все четверо смотрели на площадь de I'Hotel de Ville: там четверо коней тянули и разрывали на части тело Дамьена, имевшего несчастье пырнуть перочинным ножичком Людовика XV. И тут надпись: «Министерство любви»… Ба! Знакомые все лица! Я чуть не встал во фрунт и не отдал честь. Начальник Третьего отделения граф Бенкендорф, французский филер Видок, совсем исхудавший Феликс Эдмундович, волочивший на спине размахивающего Библией грозу церкви, атеиста из атеистов Емельяна Ярославского (точнее Иеремию Губельмана, по традиции разоблачаю еврея!). Пьяненький Ежов в белой гимнастерке с гармошкой, похожий на сатира Лаврентий Берия, у которого вместо мужской гордости торчал кактус. Гениальный борец КГБ с диссидентами, генерал Филипп Бобков с шефом жандармов Дубельтом, банкиры Березовский и Гусинский.

— Что же вы так плохо работали, Леонтий Васильевич? — напирал Филипп Денисович на Дубельта. — Допустили разбудить Герцена, а он стал будить других, пока дело не дошло до революции… Проглядели Ленина и Троцкого.

— А вы тоже хороши. Зачем осудили Сталина? Затеяли высылки и психушки… срам! Стрелять надо было, голубчик, стрелять-с!

— Такова была линия партии!

— Что же вы тогда, Филипп Денисович, работаете в «Мост-банке» у капиталиста Гусинского, если до сих пор любите коммунистов?

— Ладно, ладно, Леонтий Васильевич, жизнь сложна, вы тоже сначала были крикуном-либералом, а потом их же сажали. Да и вообще вам ли судить, батенька? На царской службе были пайщиком игорных домов, имели гарем из учениц театральной школы, брали взятки… словно в нынешних органах!

— Володя! — вдруг позвал Учитель, и я увидел своего начальника Бухгалтера, в миру Владимира Крючкова, сидевшего над толстой стопкой бумаг. Но Владимир Александрович никак не реагировал на зов, видимо, он писал третий том своих воспоминаний, второй был посвящен жизни в тюряге после ГКЧП, как оказалось, эти месяцы пробудили его к осознанию смысла жизни.

— М-да! — сказал Учитель. — Бывало, лишь мигнешь, и он тут как тут. А я его тянул и тянул, вытянул наконец и до сих пор люблю, трудолюбивый он человек, хотя и без озарений, как Филя Бобков. Увы, все люди, пробившись наверх, быстро забывают о тех, кто их двигал, — вздохнул Учитель. — Возьмите хотя бы Сашку Коржака, ему бы до конца дней своих на Бориса Николаевича молиться, даже если бы тот его в дворники разжаловал, а он… эх! И в мемуарах его много лишнего: то пес шефа администрации, почтенного Юмашева, у одного начальника чуть фаллос не оттяпал, то президент синеет и плачет, то сатирик Задорнов квартиру в президентском доме выпрашивает, то пресс-атташе с парохода в Ангару выбросили…

Учитель горько махнул рукой и замолк.

— Извините, Юрий Владимирович, — нарушил я тяжелую паузу. — Я обычно не задаю вопросы, но сейчас… Ведь это загробное царство, а некоторые товарищи, насколько мне известно, в добром здравии и даже иногда вещают по телевидению. Разве их уже расстреляли?

— А вам никогда не приходило в голову, Мисаил, что царство земное и небесное — это одно и то же? Мир состоит из живых и мертвых, причем последних гораздо больше. Разве у вас не встречается ад? Даже в сияющей Москве его достаточно много. А уж насчет живых мертвецов не мне вам рассказывать, самое ужасное, что все они рвутся в политику! Все зависит от ракурса… измерений во Вселенной очень много… — это прозвучало неопределенно, но убедительно.

— Тогда второй вопрос, Юрий Владимирович. Круг первый считается самым комфортабельным в Аду, обычно тут деятели интеллигенции, писатели… при чем тут Третье отделение и чекисты?

— А разве наши славные силовики — не писатели? Многие даже члены Союза советских писателей, царствие ему небесное! Чем отличатся честный донос от какой-нибудь заумной, толстенной монографии о ритме и метре в поэзии? Коротко и ясно! Никакой болтовни! Разве вы сами, Мисаил, не строчили всю жизнь прекрасные донесения, отчеты, ориентировки? Я почувствовал гордость за ведомство, которое одинаково эффективно могло работать при любой общественной системе. «Гвозди бы делать из этих людей!» — писал поэт, прежде чем пустить себе пулю в лоб.

— Володе мягко намекните, чтобы он больше не писал, — заметил Юрий Владимирович, — это нескромно и раздражает других. У Сократа, например, еле-еле наберется на один том.

— А где же представители героической, вечно страдающей русской интеллигенции? — спросил я. — Гордость нашей литературы? Прорабы перестройки?

— Их рассосали по другим кругам… не спешите… — отозвался Учитель. — В Аду вообще нет строгого распределения по кругам, тут нет номенклатуры, как у нас в партии и ныне в «Единой России», иногда одна душа мучится сразу в нескольких… И вообще Данте все напутал.

Тут я начал понимать, что времена перемешались, прошлое, настоящее и будущее соединились в одно целое. Мы начали спускаться на второй круг. Публика там была повеселее — сладострастники! У входа нас ожидал судья Преисподней, греческий полубог Минос, который обвивал каждого своим змеиным хвостом, определяя номер круга. Собственно, народу тут нашего набилось, как в бане! Почти все ответственные товарищи из правительства и президентской администрации, непозволительно называть их персонально, у нас разрешают упоминать только иностранцев вроде Маты Хари, Казановы или жертвы озверевших феминисток продюсера Вайнштейна.

Тут я увидел голых Кеннеди и Клинтона, которых зацеловывали обмазанные медом девицы. Оба президента были пьяны в доску, развязная толстая дама с утиными лапами, похожая на Хиллари Клинтон, щекотала каждому язык страусиным пером, помогая им освободиться от выпитого и съеденного. Но самое интересное, что вместо раба, как это было принято в древне-римских вомиториях, медный таз держал бывший министр Андрюша Козырев. Тут я вдруг услышал не очень приятный голос и увидел рядом с собой кудрявого человека. Боже мой, это был сам Александр Сергеевич Пушкин, чуть навеселе и с гусиным пером в руке.

— Незнакомый ни с Европой, ни с родною стороной, он берет свинцовой zopoj и чугунной головой! — кричал он задиристо.

— Во-первых, не читайте чужие стихи, Сашок, у вас и своей муры хватает, — обрезал его Учитель. — Во-вторых, сейчас в стране годы примирения и стабильности, не разжигайте политических страстей, вы же не в «Завтра» и не на «Эхе» работаете!

Мы сделали несколько шагов — опять родные лица, казалось, что я попал на прием в Кремлевском дворце, всех я знал и с большинством даже выпивал: и почтенные думцы, и ребята из охраны и администрации, и члены правительства, и снова те генералы, коих я лицезрел в круге первом. Боже мой, оказывается, все мы, грешные, сладострастники! Были там и Клеопатра, и Елена Прекрасная, и Ахилл, и даже скромные Паоло и Франческа, предававшиеся страсти во время чтения невинной книги о рыцаре Ланселоте. Оказывается, рассасывают, это интересно.

Хряпнув по рюмке, мы спустились в круг третий, к чревоугодникам, там по голове лупил тяжелый град, валил снег и лился на головы мокрый гной. Трехзевый Цербер с багровыми глазами и вздутым животом, лаял, вытянув когтистые лапы. Тут в основном вертелись звезды кино и театра от Щепкина до Миронова и Машкова. Сара Бернар, похудевший Паваротти, наша Пугачиха с юмористом Галкиным, окруженные уже десятью детьми, Вильям наш Шекспир. Пробилась вся попса, с ними и классики Макаревич, Якубович, Ярмольник. Их уже начинали грызть и сгонять со сцены Шнуров, Дудь, короли рэпа. Мой взгляд наткнулся на яростно жующих диссидентов-правозащитников Ковалева и Буковского (того самого хулигана, которого обменяли на чилийского коммуниста Луиса Корвалана), они наяривали щи из одной тарелки в компании Троцкого и многих других членов большевистского правительства. Под джазовую музыку из «Эха Москвы» и «Дождя».

— Насиделись в тюрьмах, наголодались, пусть отъедятся… — добродушно заметил Юрий Владимирович. — Хотя… хотя чем больше я думаю, тем чаще прихожу к выводу Бернарда Шоу: «Мученичество — единственный способ прославиться, если нет способностей».

Мимо пролетел худой, как жердь, адвокат Макаров, задыхаясь от одышки, за ним мчался, сжимая чемоданы с компроматами, генерал Руцкой.

— Руцкой подвел меня в 1993-м, — заметил я. — Иначе бы мы гораздо раньше сбросили Бориса…

— Вам не хватает широты мышления, Мисаил, — заметил ЮВ. — И вообще, что вы привязались к Борису из-за обстрела парламента? А разве 13 вандемьера, то бишь октября, Бонапарт не расстрелял толпы народа, идущие на конвент, да так это сделал, что паперть кафедрала Святого Роха была покрыта кровавой кашей! Ничего, проглотили и сделали императором! А разве Николай Первый не подавил мятеж декабристов, вешал, между прочим! Не то что у нас! О Ленине и Сталине уж не говорю! Так зачем же это глупое лицемерие? (В это время вдруг встрял этот бандит Пушкин: «Шатались трона все столбы, и яйца хлопали по попе!» Какой пассаж!)

В круге четвертом, где мучились скряги и расточители, обстановка напоминала казино, где резались в карты и играли в рулетку министры финансов и банкиры всего мира, было среди них много и знакомых из правительства. Среди них я разглядел уважаемого профессора Медведева, он сидел в одиночестве и грустил, жулики обчистили премьера до последнего рубля. Так при нем обчистили всю страну.

— Зря он бросил кафедру и занялся практикой. А ведь мог стать великим теоретиком, как незабвенный Карл Каутский. Пусть радуется жизни… В чем я до сих пор не разобрался, так это в деятельности банков. Зачем они? Я понимаю, что все они не просто воруют, а обчищают, как липку, понимаю, что они прокручивают огромные деньги, которые принадлежат обнищавшему народу… Но как?! Какова технология? Как умело все это сделать, как обналичить, не оставляя никаких концов? Помнится, в нашем спецфонде я читал сэра Уинстона Черчилля и запомнил его гениальную мысль: мошенничество играет огромную и, безусловно, благотворную роль в жизни великих народов! Слава богу, наши власти прониклись этим лозунгом, это способствует «Голгофе».

— Pape' Satan', pape' Satan' aleppe! — заорала волчья морда прямо у моего уха, это оказался бог богатства Плутос.

— Неплохо, Мисаил, включить его в наше правительство, а то без него оно недостаточно плутократично, — заметил Юрий Владимирович, ежась от холода в своей ковбойке. И немудрено было замерзнуть: мы уже вступили в Стигийские болота круга пятого, плыли на челне, приближаясь к самой главной части Ада — трем нижним кругам.

В вонючих болотах жили гневные. Тут вдруг за край челна ухватилась грязная рука, и я увидел молящие глаза… их было так много, что не перечесть.

Пушкин был тут как тут: «Видал я много рож, а этакой не выдумать нарочно: улыбка злобная, глаза — стеклярус точно; взглянуть — не человек, а с чертом не похож…»

— Ну зачем вы декламируете Лермонтова, Шурик? Опять не себя! — мягко осадил поэта Учитель. — Вообще я буду жаловаться на вас графу Бенкендорфу, вашему другу. Не любите вы людей, вот что! Всех критикуете, а сами… Ну разве прилично было писать «Гаврилиаду», а потом отречься и взвалить вину на своего приятеля Горчакова? Придумать же такое: плотник Иосиф — импотент, Мария — фригидка и зачала от архангела Гавриила, а не от Святого Духа. Позор! Тут бы и наш патриарх Кирилл вознегодовал бы! Да только за это вас следовало бы вместе с декабристами!

Он сжал кулаки от негодования.

— Заметьте, что среди гневных типов — большинство маленького роста, обычно низкорослые страдают наполеоновским комплексом, и не допускают даже мысли о своем уходе в тень. Вообще маленький рост — признак непомерного тщеславия. Хотя бывают и исключения вроде нашего Бориса.

Я непроизвольно вытянулся, стараясь казаться выше, Учитель мягко улыбнулся.

— К вам это не относится, Мисаил, у вас все амбиции ушли не в голову, а в другое место. Ха-ха, иначе бы я на вас не полагался.

Тут я увидел прораба перестройки Гавриила Попова, его топили бесы, знаменитая седая шевелюра то всплывала мочалкой, то исчезала в трясине, лицо потеряло обычную философскую невозмутимость, на нем читалось страдание.

— А не болтай зря! — строго заметил ЮВ. — То выступит с предложением сделать Ельцина Героем Советского Союза, то призывает оставить его на третий срок или провозгласить царем, основав династию. В любом случае он даст сто очков вперед попу Гапону, — заметил Юрий Владимирович. — О, да тут почти вся наша Дума, весь Конституционный суд! Кстати, идея коронования нашего президента вполне реальна. В конце концов, даже Романовы вылезли из грязи: папаша будущего царя сидел в польской тюрьме и поддерживал их короля, а будущий царь мыкался в монастыре….

Кто только не кувыркался в Стигийских болотах! Мелькали лисьи лапы минского профессора Шушкевича, пытавшегося утопить несгибаемого президента Лукашенко, который в свою очередь бил его по голове бороной. Мелькала рыжая грива Трампа, убегающего от скелета Импичмента с косой, тонула фрау Меркель, но не сдавалась. Где же главные вершители наших судеб? Этот вопрос не переставал меня мучить. Среди мучеников я увидел массу известных исторических лиц: симпатичный Фома Аквинский, каявшийся из-за того, что однажды украл несколько яблок в соседском саду; генерал Франко, одолевший славных республиканцев; некоторые советские маршалы, изменявшие женам. Поэт Александр Блок бежал и рвал на ходу свою блестящую поэму «Двенадцать», сибиряк Александр Казанник каялся, что в свое время уступил место в Верховном совете Борису Николаевичу. Как я ни всматривался в бегущих грешников, не увидел я ни Гитлера, ни Отто Скорцени, ни Сталина, ни Хрущева, ни Брежнева, ни Горбачева с Ельциным..

— Что вы все время выискиваете вождей, дорогой Мисаил? Вождь — это символ, он, по сути, не управляет, он лишь бросает идеи и лозунги, часто глупые. Вождей надо лелеять, ласкать и всегда почитать. Как Ильича! На них все сваливают, но ведь они реально не управляют, они бессильны! Разве не был прекрасен хрущевский призыв взять на вооружение кукурузу? Все изгадили исполнители, да еще прозвали Никиту «кукурузником». Разве не хотел наш любимый Михаил выволочь забулдыжный народ из пьянства? Увы, бюрократы исполнители превратили этот призыв в полную муру! В результате отменили монополию на водку и наполнили карманы жулья! Так и со стратегическими планами ВВ, с разными премудрыми концепциями на сто лет вперед. Хорошо, что они способствуют нашей «Голгофе».

В круге шестом, где мучились еретики, царила явная неразбериха: сталинский идеолог Жданов играл на пианино в четыре руки с поэтессой Ахматовой, Ян Гус пил пиво со своими мучителями, всю эту идиллию нарушали бывшие и нынешние экзархи разных конфессий, кричавшие друг на друга: «Еретик!», «Анафема!».

— Самый запутанный круг, — пояснил Юрий Владимирович. — Ведь еретик — понятие растяжимое и относительное, все зависит от того, с какой кочки смотреть. В сущности, все люди друг другу еретики, все выпячивают себя и осуждают другого. Видите высокого худого человека в кепке, к руке которого прикован испанский инквизитор Торквемада? Это душа нашей идеологии, член политбюро Михаил Андреевич Суслов. Как он сюда подзалетел? Да просто его считает еретиком отец Флоренский, который тоже здесь по наговору папы римского. Кстати, тут много наших талантливых товарищей, которые работали над идеологическими документами на Кунцевской даче, тут и нынешние журналисты, и политики… Ах, Мисаил, и вам этого круга не избежать!

Тут к нам подлетел огромный монстр с туловищем человека и головою быка, из пасти его текла слюна и вырывалось пламя. Он бросился на нас, но Учитель ловко вытащил из верхнего кармана ковбойки нечто миниатюрное (именно с помощью этого устройства мы в свое время ликвидировали украинского националиста Бандеру), дотронулся до пасти, и ужасный Минотавр захрипел и рухнул на землю.

Мы вошли в круг седьмой. Шипели и пенились воды Флегетона, река закипала кровью, и в ней живьем варились тираны, убийцы и грабители. Дикие крики оглашали все вокруг, сердце мое застыло от ужаса. Внезапно холод сменился палящей жарой, и нас обрушился ливень пламени. Во Флегетоне я заметил физиономии и Джека-потрошителя, и насильника Чикатило, и американского гангстера Эль Капоне, и выдающегося киллера Солоника, но напрасно мой жаждущий глаз искал крупных истребителей человечества, угробивших миллионы чужих и своих. Зато кровавый кипяток заливал обольстительный рот Шарлотты Корде, зарезавшей в ванне деятеля Французской революции Марата, зато торчали из кипятка бледные ноги Фанни Каплан, ранившей пламенного Ильича. Все это изрядно запутывало, но я шел за Учителем, помня, что всех нас рассасывают под разными ракурсами по разным кругам, что в общем вполне соответствовало законам диалектики.

«Летят перелетные птицы…» — услышал я вдруг неувядаемый баритон своего любимца Иосифа Кобзона, который всегда и везде был вместе со своим народом. Мы подняли головы и увидели целую стаю птичек: летел выдающийся полководец Грачев, так и не выигравший ни одного сражения, кроме расстрела Белого дома, его пытался утянуть за ноги в «мерседес» беспощадный редактор Гусев, не простивший убийства журналиста «МК» Холодова. Очень уверенно, но с одышкой летел банкир Гусинский, шея у него отвисла от тяжелого жернова, сделанного из газет, журналов и НТВ, рядом порхали давно всеми забытая серая пташка член политбюро Воронов, знаменитый спикер всея Руси Селезнев. Неожиданно я увидел секретаря Совета безопасности Рыбкина, он тоже летел, хотя не имел никакого отношения к пернатым.

— Он и по воздуху может, и даже землю носом роет, если прикажут, — пояснил Учитель. — Хочет и рыбку съесть, и на сосну залезть…

— За границу много летают! — вдруг вмешался Пушкин, витавший над нами. — Деньги казенные тратят!

И запел мерзким голосом: «Садко мой собирается в дремучий океан. Берет кондомов дюжину и книгу «Мопассан».

Но это отвратительное кривляние заглушил своим басом генерал Лебедь, он тоже был в стае пернатых, хотя я его не узнал: от собственного величия шея его так вытянулась, что, хотя он и замыкал процессию, длинный клюв оказался впереди всех.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Учитель. — Но не следует выносить этим почтенным птицам суровый приговор. Нужно мыслить шире. Ну чем Грачев или Шойгу — не Ермолов или Суворов? В конце концов, людей нужно оценивать не по результатам, а по трудолюбию, которое слишком часто не дает плодов. Так и с преступностью. Наш министр Колокольцев старается вовсю, но разве возможно полностью избавиться от преступников? И как можно оценить гениальность министра Шойгу, если не было войны? Скорее бы грянула война, тогда он проявит себя!

— Я отнюдь не жесток в своих оценках, Юрий Владимирович, — возразил я мягко. — Но не все товарищи всегда эффективны! А Шойгу можно простить все, ведь это он спасал Отечество от наводнений и ураганов!

— В конце концов, если вам кто-то не нравится, вызовите на Лубянку и поговорите!

Я промолчал, видимо, Учитель не знал, что творилось на Лубянке, первоначально каждый год переживавшей реорганизации, а ныне увязшей в коррупции. Больно об этом говорить, но я вырос на Лубянке, я боготворил ее, я чуть не расстрелял шантрапу, уничтожившую памятник Железному Феликсу.

Руки и руки в кипящем Флегетоне, руки дающие, руки берущие, руки, направляющие оружие на соперников, руки душащие, руки просящие, руки, сжатые в кулаки, — иногда в пене появлялись сваренные части тела. Наш челн медленно плыл по Флегетону мимо леса, бесплодного и ядовитого.

— Это лес самоубийц, — разъяснил мой Вергилий. — Именно в деревья их превращает Сатана.

Всплыл Береза, Борис Березовский с насаженным на уши лозунгом: «Если вы украли булку, вас посадят в тюрьму, а если «Логоваз», то выберут в сенат» — этой максимой мы упивались еще в сызранской школе, вытягивая мелочь из шинелей на вешалке. Тут я увидел кругленький пенек с толстыми губами и голубыми глазками, он мило улыбался огненно-рыжему хитроватому кустику, подмигивающему всеми своими листьями. Боже, как было не узнать этих знаменитых мужей!

— Юрий Владимирович, почему здесь Гайдар и Чубайс? Какое отношение имеют к самоубийцам эти достойные люди?

— Тут ведь, Мисаил, самоубийцы политические, — пояснил Юрий Владимирович сладким голосом, sotto voce. — Чубайс практически принес себя в жертву, взвалив на свои плечи бремя приватизации, Гайдар отпустил цены и всех обобрал, это был предельно мужественный, но самоубийственный шаг. Бедняга Борис Абрамович их поддерживал, а потом бежал в Англию и запутался. А ведь талант, хотя и беспартийный! Он тоже здесь, по совместительству с другими кругами. Вообще наша молодежь в правительстве быстро учится, даже в мелочах. Помнится, в свое время я чуть не рыдал, когда возлагал венок у могилы Неизвестного Солдата, долго учился изображать скорбь, бережно разглаживать ленты на венках. А посмотрите, как искусно, как умело все это делает наш Володечка! Молодец! Как элегантно он целует руку у канцлерши Меркель! А ведь парень вырос в хулиганском дворе, в жуткой бедности, а держится, как настоящий аристократ!

Мы уже спустились почти в самый низ кратера, в круг восьмой, так называемые Злые Щели, забитые сводниками, льстецами и прорицателями. Тут я вдруг увидел коротышку с набухшими спереди штанами, удивительно похожего на меня. Боже, за что?! Всех лупили хлыстами бесы, тела грешников были скрючены, точнее, свернуты так, что лица упирались в места, откуда росли ноги. И опять все те же знакомые лица, которых мы видели на других кругах. Из новых я увидел лишь еще кудрявого Явлинского, Григорий Алексеевич грыз огромное яблоко, и на его утонченном лице было написано страдание.

— Обманули! — пожаловался он Учителю. — Сказали, что если я съем его за пятьсот дней, то переведут в рай! А оно оказалось из стали!

— А не надо было обещать конкретно, работали бы без концепции, без плана, как Михаил Сергеевич или Борис Николаевич! Поменьше цифр, разве вы не знаете классика Черномырдина: «Хотим как лучше, а получается как всегда»?

Тут появился и сам классик, выглядел он обиженным, вокруг него образовалось море слез.

— За что меня выслали послом на Украину?

— А вы не лезьте в пекло поперед батьки, не подсиживайте президента! — посоветовал Учитель. — К тому же на Украине вы важнее как специалист по развалам! Помнится, в свое время мы с Леонидом тоже дали по шапке молодым шустрикам вроде Семичастного или Егорычева! А разве не за чрезмерное усердие Иосиф Виссарионович отстрелил Вознесенского и Кузнецова? Самое потрясающее у Виктора Степановича это то, что он добился невиданной невнятности, за которой скрывает все свои мудрые намерения и даже целый политический курс.

В этот момент грянул гром, и на нас пролились слезы «Газпрома», они сразу же образовали целых три реки Ада: Ахерон, Стикс и Флегетон. Тут снова высунулся непоседливый Жирик, как всегда, красноречивый, остроумный и убедительный.

— А почему меня не берут в президенты, товарищ председатель?

Непосредственность Жирика умилила ЮВ, он обнял его и трижды поцеловал в губы, как Брежнев немца Хонеккера.

— Служу Советскому Союзу и России! — вытянулся полковник Жирик.

— Служи, Вольфыч, но не переусердствуй! И, пожалуйста, больше не бей баб! А то не дадим генерала! — «Полуфанатик, полуплут…» — хамски завизжал над ухом Пушкин, тут даже воспитанный Учитель не выдержал и сдунул его с плеча.

— Зря многие придираются к Жирику, — сказал Учитель. — Вольфыч хорошо учился, много работал над собой. В конце концов, он рос без отца и в коммуналке. Это вам не этот прилипчивый Пушкин, зажравшийся в своем лицее и собственном имении! Вот кому нужно влепить за женщин! Вы читали его донжуанский список? А Вольфыча со временем следует направить послом в Индию, пусть там омоет свои сапоги в Индийском океане! Вообще, Мисаил, уходя от Запада, нам следует укреплять влияние на всех континентах. Например, на острове Пасхи.

— А нужно ли там наше влияние? Зачем? — усомнился я.

— Это вопрос не политика, а ребенка! — рассердился Юрий Владимирович. — Вообще забудьте об этом идиотском «зачем?». С такими вопросиками Бонапарт никогда бы не взял Тулон, Кутузов не разгромил бы Наполеона, маршал Жуков не овладел бы Берлином, Михаил Сергеевич не начал бы перестройки, а наш ВВ не заменил бы Бориса!

Тут многие выползли из Злых Щелей, встали и зааплодировали, как на съездах партии, обратив в нашу сторону сияющие лики. Азербайджанский вождь Гейдар Алиев, расстилавший ковер под плетью беса (тот самый ковер, что он положил на перроне в Баку, когда из поезда вышел Леонид Ильич), и все члены сталинского политбюро, даже убиенные Зиновьев и Бухарин, и Коржак, непрерывно открывавший и закрывавший дверцы машины, в которой никого не было. Правда, присмотревшись, я увидел, что при закрытии у него отскакивают и падают на землю фаланги пальцев, они дергались, вытягивались и застывали, словно испустив дух.

— Без лести не бывает политики! — хмуро заметил ЮВ. — Мне тоже приходилось подлаживаться под Леонида, ужасно я мучился, когда мы жили в одном доме. Он выпивал и меня заставлял, а я ведь этого не люблю, мне бы Теофиля Готье почитать… Но ведь делал все не ради себя, а ради высоких идеалов! Я и Володю, точнее, Владимира Владимировича, наставлял учиться гибкости и умению работать с начальниками, иначе карьеры не сделать! Ведь только такие дурачки, как поэт Николай Языков, писали: «Виновный пред судом парнасского закона, он только: неуч, враль и вздорный журналист, но… попу лижущий у сильного шпиона, он подл как, человек, и подл, как пополиз!»

Некоторые товарищи грешники, вроде бывшего премьера Касьянова, зарубежных критиков России шахматиста Каспарова или украинских президентов Кравчука и Порошенко, варились в смоле, и, когда всплывали, бесы топили их баграми, а иногда шутки ради вырывали багром кусок мяса из тела. Российских взяточников было в таком изобилии, что они не умещались в Аду и стояли в очереди у ворот под присмотром Святого Петра.

Грешников из одной Щели перебрасывали в другую — там вился огромный ком черных змей, которые скручивали мученикам за спиной руки и пронзали их хвостами и жалами. Бегала масса безголовых грешников, в основном чиновников, державших свои головы в руках, космы у них развевались, у многих были разверзнуты грудь и живот, меж колен свисали копны кишок, видно было, как судорожно и жалко бьется сердце, оно страдало: мало брали! Но где же наши лидеры, черт возьми?! Где отцы нации?

И вдруг тонко запел хор (не кастраты ли?): «До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес!» Боже, горло у меня сжало от волнения… как я соскучился по уже подзабытым лицам любимых членов политбюро. Они стояли в аэропорту и махали руками отлетающему самолету. Впереди был Егор Лигачев, затем Шеварднадзе, Яковлев, Гришин, Зайков, Кунаев, Романов… Милые мои, как я счастлив снова вас видеть! А где же главный? Вдали блестело нечто, напоминавшее самолет. Неужели Михаил Сергеевич там? Наконец-то я раскрою тайну загробной жизни первых лиц государства!

Я взглянул на Юрия Владимировича: лицо его не выражало ничего, тут неожиданно мы вышли на стройплощадку, где царила трудовая атмосфера. Прямо перед нами в футбольной форме и в любимой кожаной кепочке стоял мэр Москвы Лужков, в руках у него была лопата, на плечах бревно еще со времен первых субботников. Мэр был прикован цепью одной рукой — к памятнику Петру Великому, выполненному скульптором Церетели, другой — к храму Христа Спасителя.

— Настоящий ленинец и крепкий хозяйственник, — заметил Юрий Владимирович. — Пока еще ни один политик, кроме него, не подтвердил свои достоинства делом. Приятно, что любит культуру, как Луначарский, и сам выступает на эстраде не хуже Гены Хазанова. Всегда бился за наш Крым. А какой у него вкусный мед на пасеке! Товарищ Собянин достойно продолжает его дело, и скоро он так отстроит Москву, что все жители из нее слиняют!

Неожиданно я увидел двух прекрасных ленинградок, припаянных друг к другу: одна — пафосный борец за свободу времен Бориса (перед ней лежала ее кандидатская диссертация «Борьба с пережитками мусульманства у татар Ленинграда»), другая — дипломатичная, одетая по последней моде, вельможная, давно не покидающая сановные кабинеты.

— М-да, — заметил Учитель, задумчиво разглядывая дам. — Давайте тут без комментариев! Помнится, поэт Миша Светлов по пьянке ляпнул, правда, не о политическом деятеле, а о режиссере: «Если бы у нее было столько таланта, сколько задницы, она была бы Чарли Чаплиным». Так знаете, что с ним случилось? Угодил в самый мерзкий котел, причем без сортира! Страшно сказать! Женщина остается женщиной и в Аду. Тут свои интриги.

А тут новая страшная картина: лидер КПРФ дедушка Зю, раздираемый на части вождями малых ортодоксальных компартий, доблестными генералами Макашовым, Ачаловым, Варенниковым, претендентами на лидерство партии, раскольниками и неофитами вроде дипломата Платошкина.

— Прекрасный работник, энергичный завсектором ЦК, хотя и приложил руку к развалу, создав российскую компартию, — заметил Учитель. — А с другой стороны, ему очень хотелось стать вождем. Ну и что? Кому не хочется? Он и пляшет отменно, и совсем не враскоряку, как Борис! Если бы он научился управлять самолетом или подводной лодкой, красиво забрасывать шайбу, как наш дзюдоист ВВ, то давно бы стал президентом!

Вдруг дедушка Зю схватил гармошку и запел: «У моей милашки в попе разорвалась клизма. Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма».

— Увы, он стал совсем ревизионистом и путаником, — нахмурился Юрий Владимирович. — Смешал Иисуса Христа с атеистом Сталиным, всех хочет под свое крыло. Но Vexilla regis prodennt inferni. Близятся знамена царя Ада.

Ледяное озеро — центр Вселенной, последний, девятый круг… Сердце мое билось, как заячий хвост, я волновался, ожидая увидеть Цезаря, Атиллу, Гитлера, жестоких царей и королей, генеральных секретарей, с которыми довелось работать, и, конечно же, наших президентов. Какие же несчастья приготовил для них Люцифер? Я грезил увидеть тела грешников, наполовину вмерзшие в озеро, перевернутые тела на крюках, отрезанные головы, произносящие зажигательные речи. Сейчас, сейчас я увижу Владимира Неистового, Иосифа Грозного и, конечно же, Михаила Сергеевича и Бориса Николаевича! Боже мой, какие же страдания уготовил им Сатана! Каково же было мое изумление, когда в трех пастях Люцифера я увидел лишь Иуду Искариота и убийцу Цезаря — Брута! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— Простите, Юрий Владимирович, а где же наши лидеры?

— Уж больно вас избаловала гласность, — заметил Учитель сухо. — Неужели вы думаете, что наша высшая номенклатура существует в Аду по тем же правилам, что и все остальные? Или вы сторонник уравниловки и враг народа?

— А что с ними делают? — сердце мое замерло от тяжелых предчувствий — ведь я работал с ними, я любил их и продолжал любить.

— А вы догадайтесь… — улыбнулся Юрий Владимирович и поправил тапочки — они явно были ему велики. — Возможно, это наведет вас на размышления.

И он аккуратно положил мне в руку записочку, сделал это очень ловко, словно провел моментальную передачу где-нибудь на базаре в Багдаде. Что ж, тонкую шутку Учителя я оценил: не суйся со свиным рылом в калашный ряд! И вдруг я разглядел грешников, вмерзших в лед озера последнего круга. Изумлению моему не было предела: там возлежал весь цвет русской культуры: Толстой, Достоевский, Булгаков, Мандельштам. Неожиданно я увидел Солженицына, которого лично вывозил на самолете в ФРГ и передавал Беллю, там же и Сахаров, и фигуры поменьше, хотя не менее уважаемые: Евтушенко, Окуджава, Белов и Распутин, много, много мелькало знакомых и прекрасных ликов.

— За что же?! — возопил я. — Это же наша гордость, это наши самые смелые и чистые умы!

— В этом-то их и беда! — ответствовал Учитель. — Если бы они гребли под себя, лицемерили и врали, им бы повезло и они попали бы, возможно, даже в круг первый. Но они были искренни и смелы, народ им верил и шел за ними в порыве лучших чувств. И что из всего этого получилось? Разве вам не известно, Мисаил, что дорога в Ад вымощена добрыми намерениями?

И вдруг вылез из-подо льда грозный протопоп Аввакум, борода у него развевалась, как огненное пламя, он гремел, гудел, как колокол, перепонки мои чуть не лопнули от вопля: «ВЫПРОСИЛ У БОГА РОССИЮ САТАНА!»

Я вздрогнул и повернулся к Учителю. Рядом со мной в кресле самолета безмятежно сидела Роза. A Rose is a Rose is a Rose is a Rose is a Rose is a Rose.

— Что ты такой взъерошенный?

— Ничего. Просто задремал.

Я уже обдумывал возражения Учителя по операции «Манна».

— Я все размышляю по поводу «Манны небесной»… — мягко начал я спускать идею на тормозах, — не слишком ли трудоемкая задача? А что если заменить нашу «манну» на мочу?

— Ты с ума сошел! — возмутилась Роза. — Население просто придет в восторг, а не восстанет. Вся страна помешалась на уринотерапии, мочу пьют, ею мажутся, в ней купают детей!

— Мне кажется, мы поступим негуманно! — повторил я Учителя.

— Что с тобой? — она положила ладонь на мою правую руку, но я отдернул ее. — Ты рассуждаешь, как гнилой интеллигент, как вшивый либерал, как жалкий правозащитник, наконец!

— Тем не менее у меня возникло много сомнений… — впервые за все время я резко возразил Розе.

Вдруг она ударила меня по лицу. Я пересел в другое кресло, и мы не разговаривали до окончания перелета, более того, впервые за все время я почувствовал к ней неприязнь.

…Такси с бедуином за рулем. Таксист, распознав в нас русских, на смеси всех языков ударился в политическую дискуссию: Россия — ноу, Америка — ноу! Русские-руссо: оружие, водка, женщины и мафия. Эти четыре пункта, изложенные бедуином, показались мне весьма значительными, безграмотный водитель провел анализ потрясающей силы, боюсь, так далеко не смотрел никто из наших руководителей, даже все мое ведомство было бессильно так точно сформулировать суть сложившейся ситуации. Голос народа, подумал я, нельзя от него отрываться. Вдруг вспомнил, как однажды в Москве, отпустив машину, не смог ни позвонить из телефонной будки, ни войти в метро: не знал, что куда совать и бросать. Работа засасывала, не давала смешаться с массами, понять их повседневную жизнь, это беда всех, кто у руля.

Отель «Нил» располагался недалеко от набережной, хорошие четыре звезды, рядом — злачные места, целый муравейник торгашей алебастровыми фигурками, расписанными золотом кошельками и прочей кожей, папирусами, сухой суданской розой под названием каркаде, которая, если заваривать по утрам и пить вместо кофе, продлевает жизнь до ста двадцати лет к неудовольствию ожидающих наследства родственников.

Четыре часа дня. Несусветная жара, по набережной мимо пыльных пальм на сумасшедшей скорости шпарили фиакры с хохочущими арабами, похожими на кочегаров. В кафе тихо щебетали черноокие арабки-студентки с незакрытым лицом и в белых платках. В нашем отеле проходил парад мод, и, дабы клиенты не слишком увлекались мелькающими задиками, старый араб с менторским обликом рассказывал, что первая в мире обувь появилась в Египте аж за двадцать веков до Рождества Христова.

— Извини меня… — Роза стояла рядом, она улыбалась, явно заискивая передо мной.

Я пожал плечами, дав понять, что не принадлежу к категории обидчивых дураков, но и не намерен терпеть мордобой.

— Давайте пойдем в Карнакский храм, — предложила Роза. — Я посмотрю на места своего детства.

Опять этот бред. Батов охотно согласился, запрыгал эдаким живчиком, зашмыгал своей картофелиной. Замечу, Джованни, что, прибыв в Луксор, где, по идее, находились Гусь и Гремицкий, мой приятель не проявил никакого желания их разыскивать, впрочем, с самого начала было ясно, что он не верил ни в какие диверсии, а просто затеял развлекательную поездку за счет службы. Карнакский храм словно был создан исполинами для исполинов, многие считают, что строили его гиганты-инопланетяне. Дорога сфинксов: каменные уроды с бараньими головами по бокам, почетный караул мертвецов, колоссальный пилон, палаццо колоссов, игрушечное озеро, огромный гранитный жук скарабей, символ жизни и смерти. Храм Амона.

Роза шла рядом, крепко зажав в своей ладони мою правую руку.

— Я здесь родилась, — рассказывала она полушепотом, словно поверяя мне страшную тайну. — В месяц Паопи жители Фив собираются у ворот Карнака на великий праздник бога Амона, они смеются, амбары полны зерном, и виноградный сок превращается в вино… появляются флаги и знамена, начинается процессия. Носильщики несут Священную Лодку с головой барана на носу… зонтики, украшенные плюмажем, под ними — корзины с фруктами и цветами… Выходят лодка за лодкой, сияя на солнце, и виден бог Ра.

Фивы, обитель Бога. Я слышал ее голос, убаюкивавший меня, я засыпал, я уже забыл об увещеваниях Учителя и думал, что пора браться за «Манну», и вспоминал Сальвадора Дали: «Следует ли измерять пук локтями, футами, пинтами или буассо? Суньте свой нос в заднепроходное отверстие, теперь перегородка вашего носа одновременно перегораживает и заднепроходное отверстие, а ноздри ваши образуют чаши весов, в качестве которых выступает теперь нос в целом». «Манна», только «манна» отвратит, унизит и спасет народ!

Стемнело мгновенно, словно город накрыли черной чадрой. Выйдя из храма, мы заскочили в ресторан, старая толстуха исполняла танец живота, крутила им, словно замешивала тесто, а живот уже был разношен, как дырявый мешок, мотался мочалкой и в паузах печально свисал вниз. К ней выскочил жердеподобный турист и тоже закрутил, к ним вылетели два толстозадых араба, которым тоже не терпелось, они танцевали и любовно поглядывали друг на друга, улыбались в усы, словно коты, готовившиеся к случке. Роза сидела рядом и гладила меня по руке. Было приятно и тянуло в сон, скорее всего, сказывалась напряженность последних дней. Вскоре мы расплатились и вернулись в отель. Вечер прошел без шпионских новелл, только стонали два комнатных кондишена, превращая в холод духоту.

День десятый и бесконечность

Утром я вышел в сад, с Нила пованивало йодом водорослей, город, засыпавший под утро под гогот бездельников-арабов, медленно продирал глаза. По вымощенной дорожке волочился черный, как негр, араб (или обарабившийся негр) и катил перед собой адскую машину, обдававшую ядовитым дымом зеленые кусты, спасая их от москитов…

Я вернулся в номер, Роза еще не проснулась. Со стен смотрели папирусы, скопированные в гробнице фараона Сети Первого: четыре красно-желтых, с орлиными носами египтянина, четверка азиатов — узкие глаза, вероломно согнутые носы, бороды клинышком, яркие одежды. Четыре африканца — толстые красные губы и курчавые волосы и народы Севера, то бишь мы, мудаки-европейцы, — белая кожа, голубые глаза, светлые волосы с воткнутыми перьями, все четверо закутаны в бараньи шкуры. Забавно. Как изменился мир! А изменился ли он? Или все это иллюзия? Историю пишут и переписывают, развелась масса умников, перелицовывающих истину на свой собственный манер, если она, Истина, вообще существует. Я, например, не уверен, что ты, Джованни, это — не я в будущем, а я — это не ты, спроецированный в прошлое. Если призвать на помощь математиков, то этот тезис мгновенно переложат на формулы, которыми можно доказать, что Христос — это римский папа Григорий Седьмой; Батый, Чингисхан и Иван III — одно лицо; Константинополь и Самара — один город, а Куликовская битва происходила на Сретенке, и в честь нее там воздвигли церковь на Кулишках.

Никто не разгадал тайну времени и пространства. Что это? А не все ли равно? Печалит лишь то, что и великого Данте, и тебя, и Пушкина, не говоря уж о твоем покорном слуге, вскоре никто не станет читать, и не потому, что мы — плохи. Письменность вообще исчезнет после полной оцифровки мира. Зачем писать, если можно воспринимать искусство как повседневную жизнь? В минуту создать и озеро с Бедной Лизой, и базарную толпу, и келью с монахом… Книги сгинут, Джованни, и это самое ужасное, мы сгинем вместе с книгами, и от нас ничего не останется, даже маленького обрывка памяти…

— И пусть ничего не останется! — вдруг сказала Роза, будто услышала мои мысли. Она уже проснулась и сидела на кровати в белой галобее, купленной вчера вечером. Раздался стук в дверь, официант внес кофе, наборы каких-то замысловатых арабских кушаний, тут же за ним, ступая мягко, как кот, вошел уже побритый Батов в красной рубашке с засученными рукавами. Я отпил глоток кофе и неожиданно почувствовал, что у меня слипаются глаза.

— Выкури кальян, это взбодрит! — посоветовала Роза, и тут же у меня во рту оказалась трубка сосуда, в котором яростно бурлило нечто желтоватое и гнусное. «Манна», «Манна»! — звенело в ушах. «Да нет же!» — слабо сопротивлялся я. «Начинай же!» — командовало что-то внутри. «Нет! Нет! Учитель не велел», — хрипел я.

И вдруг передо мной оказалась шифровка: «Завтра намечены коронация ВВ, введение дворянских титулов для ближайшего окружения царя и лидеров оппозиции. Только «Манна» спасет страну!» Неожиданно я увидел, что пальцы мои лежат на печатном устройстве шифрмашины (как она тут оказалась? Я же оставил ее на корабле!), я давал команды, совершенно не осознавая их смысла. Хотя нет! Какой-то очень дальний кусочек моего затуманенного мозга понимал, что начиналась операция, черт побери! Я пытался протестовать, но воля моя бултыхалась где-то в животе, словно дохлая рыба в аквариуме…

Словно калейдоскоп кинокадров:

СЕРНЫЕ СПИЧКИ, ВСПЫХИВАЮЩИЕ В ЧЕРЕПЕ.

ДИКИЕ КРИКИ.

ХЛОПАНЬЕ КРЫЛЬЕВ ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ И БЭТМЕНА, ВДРУГ ВЛЕТЕВШИХ В КОМНАТУ.

БАТОВ С «МАКАРОВЫМ» В БЕЛОЙ РУКЕ С ОТПОЛИРОВАННЫМИ НОГТЯМИ.

РОЗА, РАСШИРЕННЫЕ ЗРАЧКИ, КОСТЛЯВЫЕ ПАЛЬЦЫ, СЖИМАЮЩИЕ РЕВОЛЬВЕР «ЛЮГЕР».

Я не мог оторвать взгляда от желтоватого пальца, нажимавшего на курок, от серебряного перстня с изображением черепа, от сломанного гигантского КОГТЯ на ноге, которого, наверное, никогда не касались ножницы или пилка. Выстрелов я не слышал, хотя потом до меня дошло, что на дулах находились глушители. Батов выпрыгнул в окно, отстреливаясь на ходу, я видел, как он побежал вдоль бассейна, но вдруг остановился, попятился и опрокинулся, картинно задрав ноги в сандалиях, в голубую воду, которая тут же порозовела от крови.

Моя пассия лежала на ковре с простреленной головой, начисто обритой, похожей на недозревший беловатый арбуз. Восхитительная родинка грустно сияла на шее, из черной дырочки в виске не вылилось ни капли крови, нос картошкой опал и заострился, щеки запали еще больше. Случайно я задел рукой ее грудь и почувствовал нечто аморфное. Взглянул и тихо ахнул: к грудине липучкой были приклеены два презерватива, наполненные жидкостью, — любимый трюк трансвеститов. О Боже! Неужели? Сердце мое взорвалось от боли — ведь никого на свете я не любил так нежно, как эту странную женщину. И я потерял сознание…

Когда я очнулся, то увидел Марфушу в знакомом комбинезоне с лямками на груди, на руках у нее лежал «калашников», вокруг бегали люди в камуфляже, словно сюда высадился целый десант нашего спецназа. Постепенно приходя в себя, я разглядел среди них Гуся, он выглядел таким счастливым, словно только что обрил себе лобок, рядом стояли бодрый Тетерев с красной гвоздикой в белой чалме и сияющий Грач в форме майора. Орла я узнал по лысине, светящейся, как лампочка в паутине, Сову — по черным бровям, торчащим над платком, закрывавшим лицо. Задницеподобный Грач приветливо помахал мне рукой, Курица и Сорока вливали мне в рот сладковатую микстуру, касаясь грудью моего лица, что сразу же ускорило процесс регенерации.

— Надо уничтожить трупы, пока не появилась полиция, — услышал я голос практичного Тетерева.

Розу оттащили в ванную, голова ее бессильно свешивалась вниз, побелевшие губы полуоткрылись и, казалось, что они собирались прошептать последнюю тайну. Гусь и Грач побежали к бассейну, он уже снова голубел, словно ничего и не произошло.

— Где Батов? Он точно упал в воду?

Труп исчез. Я вскочил и бросился в ванную. Комфортно сиял кафель, аккуратно лежали шампуни, гели, запечатанные кусочки мыла, висели белые халаты. Роза исчезла, словно испарилась. Только два презерватива, наполненные водой, одиноко лежали на кафеле.

Я попытался что-то сказать, но язык не слушался меня.

— Не волнуйтесь, Петр Иванович, вам нужен покой, — сказала Марфуша, прижала меня к своим огнедышащим куполам и переложила на софу, где я мгновенно забылся.

Я проснулся от мысли: куда исчезли трупы? Рационального объяснения не было, значит… она не шутила, значит, суккубы живут среди нас и плетут свои заговоры. Сделал тридцать пять прыжков вверх, отжался двадцать раз от пола, принял ледяной душ и вызвал Марфушу. В своем комбинезоне (нужно сказать, Джованни, он весьма подходил к роялю-попе, зарегистрированной в Книге рекордов Гиннесса) на фоне красно-желтых, черных и белых портретов на папирусах она смотрелась великолепно.

— Доложите обстановку! — приказал я строго, хотя уже подумывал о крещендо на ее рояле.

Марфуша достала из рюкзачка за плечами (наша провинция не чужда моде) портативный сейф с десятизначным цифровым кодом, играючи открыла его и вынула папочку с документами.

— Я провела тайный обыск на квартире у Батова. Все это обнаружено там.

— Как вы туда проникли?

Спросил и застыдился своей глупости. Эх, так называемый Петр Иванович, ты что? Задавал вопрос оперной примадонне? Преподавательнице русского языка? Девке из стриптиза? Разве ты забыл, что имеешь дело с асом сыска и виртуозкой компры, ногтем открывающей любой замок? Марфуша раскрыла папку и вынула оттуда несколько листков.

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.

ПЛАН ОПЕРАЦИИ «СЫЗАРЬ».

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»