Декамерон шпионов. Записки сладострастника Любимов Михаил
— И ты поверила?
— Нет. Но что делать?
— Что делать? — он задумался. — А что делать? Да ничего. Рассказывай им все, что хочешь, у меня от них нет секретов.
— А ты никому не говори о нашем разговоре…
Дура дурой, а умная. Больше к этой теме любовники не возвращались. Наступала Пасха, и Даша решила съездить на пару деньков в родимые края, давно она не видала подружек и вообще мечтала развеяться после суматошной столичной жизни. И вдруг ее осенило: а почему бы не пригласить Барни с его шикарным автомобилем? В конце концов, деревня располагалась всего лишь в трехстах километрах, что ему стоит?
«Шевроле», набитый куличами, пасхой, крашеными яйцами и разным дефицитом, сразил наповал всю деревню. Сходили в церковь, а потом в доме подружки Даши, где она поселилась с Крисом, состоялась большая гульба. Захаживали почти все, а председатель сельсовета, решивший, что Барни — чуть ли не член правительства, стелился как мог и даже зарезал по случаю праздника свинью. И все бы сошло с рук, если бы не участник Гражданской войны и секретарь партячейки Григорий Кожемяко, усмотревший в посещении церкви, которую ему не удавалось снести, чуть ли не вызов идеологическим устоям. Одно дело, когда ходит свой неграмотный народ, отравленный опиумом, другое дело — приезжие из столицы, где живет и трудится сам вождь.
О своих сомнениях он осторожно сигнализировал в райком, в результате вся история достигла ушей НКВД, и товарищ Левинский наложил на входящей бумаге резолюцию: «Тов. Бровману. Разобраться и доложить». Еще бы: ведь иностранцам без уведомления соответствующих органов за пределы столицы выезжать возбранялось. Как снег на голову. Нарушение всех правил не только иностранным шпионом, с ним все ясно, но самим агентом НКВД «Дуней». Бровман за всю эту неприглядную историю получил строгача, однако начальство решило использовать нарушение всех норм в будущем, когда разработка достигнет апогея и объект созреет для вербовки.
— Почему вы пригласили его с собою в деревню? — строго спросил Бровман свою агентессу на очередном рандеву.
— На Пасху, — ответила она просто.
— Почему вы мне об этом ничего не сказали?
— О чем?
— О том, что пригласили.
— Я не знала. А что в этом плохого?
— Вы должны мне рассказывать и о плохом, и о хорошем, — говорил Бровман, раздражаясь. Он понимал, что бесполезно разъяснять этой глупой бабе всю опасность выезда иностранцев за пределы Москвы, где много военных объектов. — Как он себя вел? Подозрительно или нет? Фотографировал?
— Ему все очень понравилось, правда, дороги плохие. Иногда фотографировал…
— Мосты, шлюзы, другие объекты?
— Меня в основном и как все за столом пели…
— Ну, а муж ваш что? Как он мирится с этим?
— Он и не знает. Он же живет в другом месте.
— Значит, у вас свободный брак? — добивался Бровман.
— Мы зарегистрированы! — возмутилась Даша, не проститутка ведь!
Иногда Бровману убить ее хотелось…
— Я люблю тебя! — шептал Крис по-русски, и акцент делал эту фразу особенно выразительной. Она чувствовала, что он ее любит, в этом не было никакого сомнения. Как он отличался от мужа Василия! Тот сразу же после соития отключался, превращался в мумию, закуривал сигарету и совершенно забывал о ней, а ее нежность только просыпалась, она прижималась к нему, холодному трупу, а он дымил. С Крисом все проще и лучше, собственно, он видел свое мужское предназначение лишь в том, чтобы ей было хорошо сейчас и всегда, если не навеки. Букет цветов каждый день. Ужин в хорошем ресторане. Посещения выставок и театров. Дорогие ателье. Теперь она ночевала у него почти каждый день, ей нравилось ходить по гостиной в шелковом халате, который он специально выписал для нее из Лондона, сидеть за инкрустированным круглым столиком и пить из высокой хрустальной рюмки ликер, пахнущий орехами, лимонными корочками и еще чем-то незнакомым… как его? куантро!
— Я хочу жениться на тебе! — сказал Крис однажды.
— Но я замужем.
— Так разведись!
Она только улыбнулась, представив реакцию на это не столько мужа, сколько Игоря Бровмана. Впрочем, последний решил не полагаться только на информацию «Дуни», выставил за «Дундуком» плотное наружное наблюдение и обставил его квартиру техникой подслушивания. Никаких оперативных результатов, черт возьми! Один глупый любовный лепет, причем примитивнейший и на ломаном языке. Или молчали и целовались. Ну, хоть бы высказался против советской власти или еще что… Ничего подобного, только болтал односложно, что любит Россию и Дашу. Какую Россию — царскую или советскую? Как любит и что готов сделать ради этой любви? Удивительно, что никаких контактов со своим посольством, словно он умышленно сторонился своих. Неужели он действительно влюблен в эту бабищу? Может, сфотографировать его с ней в постели и предъявить, как компромат? Ерунда! Какой компромат, если этот дурак настолько потерял голову, что сделал предложение замужней… Эврика! Может, взять его с другой стороны: мол, сожительство с замужней чревато для него последствиями в Англии? Ведь Бровман читал в «Правде», что на Альбионе развита слежка супругов друг за другом, все это потом вываливают в суде… М-да, но это только в том случае, если «Дундук» женат… Как ни поверни — все плохо.
Крис уехал в командировку в Ленинград, и Бровман каждый день читал его письма Дарье и ее ответы. «Я люблю тебя всю, без остатка, твои глаза, уши, нос, твой пупочек, твой запах…» — от этого лирического воркования Бровману становилось не по себе, он ерзал на стуле, стыдясь своего возбуждения. Если бы он знал, сколько сил потратил Барни, чтобы раскопать эти слова в англо-русском словаре! Тут под рукой оказалась уборщица Маша, приставшая к нему ночью, благо его сосед по кабинету Привалов не вышел на работу из-за гриппа. О, эти уборщицы!
Левинский торопил с результатами, снимал стружку.
— Что делать, если не за что уцепиться? — оправдывался Игорь перед шефом.
— Достоевский писал: «Если Бога бы не было, его следовало бы выдумать», — заметил начальник отдела.
Намек понят. Бровман с Приваловым начали кроить дело, складывали вместе все шпионские прегрешения: подход к сотруднице НКВД, тайный выезд в деревню и попытки распространять там антисоветскую религиозную пропаганду, в общем вполне достаточно, хотя Левинский сомневался. Ведь отношения СССР с Англией не отличались простотой, после сговора Чемберлена с Гитлером в Мюнхене Сталин играл на два поля, каждый подобный шаг НКВД согласовывался с Наркоматом иностранных дел. А вдруг попытка завербовать «Дундука» выльется в шумный дипломатический скандал? Хотя у НКВД имелась в запасе и сильная карта: если «Дундук» будет рыпаться, пригрозить репрессировать Дашу.
Но тут вся история приняла неожиданный оборот: Даша развелась. Развелась, не поставив в известность органы! Вот вам и преданная делу, хотя и недалекая агентесса! ЧП! Более того, сразу же после развода отправилась вместе с Барни в ЗАГС, где молодые пожелали вступить в законный брак. Приятной наружности дама приняла документы и после ухода молодоженов тут же просигнализировала в органы об этом экстраординарном случае. Если бы не дама, так и не узнали бы. Бровман посерел от гнева и тут же вызвал агентессу на консквартиру.
— Немедленно заберите документы!
— Почему же? Я люблю его и хочу жить вместе с ним, я беременна…
Беременна, подумать только — беременна, причем от англичанина! Только этого еще не хватало!
— Вы должны немедленно забрать документы! Разве вы не знаете, что нельзя выходить замуж за иностранцев? — Бровман не сдерживал негодования и давил как мог.
— Почему?
Ну что говорить с этой малограмотной идиоткой! Теперь дело могло выйти из-под контроля, попасть в кабинеты всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина, где формально занимались подобными вопросами. Или, не дай бог, в английское посольство…
— Забери документы и забудь о замужестве! — заорал Бровман, сорвавшись. Даша покраснела, но ответила твердо и с достоинством.
— Вы не имеете права кричать на меня и называть на «ты». Я напишу жалобу лично товарищу Сталину.
Бровман осекся: конечно, письмо тут же переправят Берии, но как среагирует он? Прежде всего возмутится, что в НКВД работают такие кретины, что даже с тупой бабой справиться не в состоянии.
Узнав о матримониальном развороте всего дела, Левинский, представив презрительную усмешку наркома, пришел в ужас и решил принять хитроумные меры: никаких скандалов, пусть документы лежат в ЗАГСе без движения, однако Даша обязана взять на себя роль вербовщика и привлечь своего англичанина к сотрудничеству, отобрав у него расписку. Собственно, разве все так и не задумывали с самого начала? Тем более что НКВД уже накопил богатый опыт вербовок объектов своего интереса с помощью любовниц.
С такой вполне ординарной бумагой начальник отдела и поспешил к Лаврентию Берии, другу товарища Сталина. Нарком сразу оценил всю глубину операции: ради проникновения в логово враждебного Запада не только в брак можно вступить, но и жену свою отдать другому (или даже, хоть это тяжело и невыносимо, превратиться на время в педераста). В конце концов, разве большевики не сделаны из особого материала? Однако, учитывая неопределенные отношения с Англией, нарком все же решил получить санкцию Хозяина и, положив бумагу в папку с особо важными документами, двинулся в Кремль, и попал на сабантуй деятелей культуры, которых вождь народов умел обласкать до кондиции на грани мочеиспускания.
— Товарищ Козловский, — кричал раскрасневшийся от выпивки маршал Ворошилов. — Исполни, пожалуйста, «Вдоль по улице метелица метет…»
Козловский приготовился было петь, но вмешался капризный вождь.
— Товарищ Ворошилов, зачем ты пристаешь к товарищу Козловскому? Товарищ Козловский не хочет петь твою «Метелицу», он очень хочет петь арию Ленского из великой оперы Чайковского! — Сталин повторял слова, вбивая их, словно гвозди. Не вовремя подошел Берия со своими бумагами, еще в воздухе царствовала нетленная музыка Чайковского, а он совсем некстати о вербовке какого-то англичанина, влюбленного в агентессу.
— А не ошибаются ли товарищи? — удивился Сталин. — Неужели этот англичанин действительно любит нашу девушку? По-моему, эта нация холодна, как мацони из погреба. Не игра ли это английской разведки?
— Не только любит, но и собирается жениться, — попытался укрепить свои аргументы Лаврентий Павлович. Это была роковая ошибка.
— Жениться?! — удивился Сталин. — Зачэм нам эти браки с иностранцами? Пусть она вэрбует, Лаврентий, а в остальном ведет себя как положено.
По возвращении на Лубянку Берия дал бешеный разнос Левинскому за неумение работать с агентурой, гнев рикошетировал, естественно, и в Бровмана. Линию выработали четкую: провести вербовку, но брака не допустить.
— Наступил самый ответственный момент, Дарья Петровна, слушайте меня внимательно, очень внимательно, — внушал Игорь Бровман. — Вы должны верить каждому моему слову и действовать соответственно. Вы мне верите?
— Верю, но фамилия у вас сложная, — честно отвечала Даша.
Бровман удивился — ведь раньше об этом ему никто не говорил, — подумал и расстроился: действительно, «Бровман» звучало, как удар молота или огромного колокола, хотя сам опер был худеньким, улыбчивым, с жидкими усиками и живыми блестящими глазами. Итак, вербовка «Дундука». Он тщательно проинструктировал Дашу, дабы она не наломала дров, придумал легенду, подходящую для ее простых мозгов: мол, подкатились к ней чекисты, знавшие об их знакомстве, и поставили ультиматум: или — или. Либо Барни будет помогать органам, либо прощай, любовь, прощай, Россия, и роща, бизнес, дающий кое-что. Ну, а ее, как полагается… Все очень правдоподобно. К удивлению Бровмана, Даша к предложению отнеслась спокойно, словно вербовала каждый день.
Разговор затеяла на улице (к тому времени уже понимала, что могут прослушивать), на пути из кино домой.
— Крис, со мной говорили, они хотят, чтобы ты им помогал, работал с ними…
— Кто говорил? — Крис так и не разобрался в многогранной советской действительности.
— Помнишь, я тебе говорила? НКВД. Вроде милиции.
— И чего это дерьмо к нам привязалось? Впрочем, и в Англии его хватает. Дорогая моя, мне на них совершенно начхать, поэтому делай все, что они просят, главное — что мы любим друг друга, правда? Что им от меня нужно? И когда нас зарегистрируют в ЗАГСе? Что они тянут?
На следующий день Даша осчастливила Бровмана сообщением о вербовке англичанина, тот радостно доложил об этом по инстанции. С целью зацементировать сотрудничество Левинский поручил Бровману провести личную встречу с «Дундуком», которого теперь решили переименовать в «Ястреба» — ведь неудобно иметь агента с такой оскорбительной кличкой. Однако для страховки Левинский доложил об успехе «Дуни» лично Берии и запросил его санкции на подход к «Ястребу».
— Надеюсь, все его мысли о браке отпали? — строго спросил Берия.
— К сожалению, нет, Лаврентий Павлович, — вздохнул начальник отдела. — Напротив, он настаивает.
Берия представил колючие глаза Кобы, снял пенсне, протер его и задумался.
— А не ищем ли мы на свою задницу приключений? Зачем нам скандал? Арестовать ее, суку! А его выслать из страны без всякого шума.
Действовали оперативно, выслали одним махом за нарушение правил передвижения иностранцев, английское посольство даже не пикнуло: закон есть закон. Дашу Смирнову арестовали, быстренько провели и следствие, и суд, обвинили в разглашении государственной тайны, дали десять лет и отправили во владимирскую тюрьму, где она и томилась, пока через брата ей не удалось сообщить обо всех перипетиях своему возлюбленному. Это переполнило чашу, Барни мобилизовал всю английскую прессу и растрезвонил об этой печальной истории по всему миру.
В парламенте сыпались запросы по поводу дела Даши и ее жениха, сам Барни написал несколько писем Сталину и Калинину и самолично пикетировал советское посольство в Лондоне с хамским лозунгом «Дайте свободу моей жене!» — все это окончательно создало ему репутацию злостного антисоветчика. Однако в кругах английской компартии его дело нашло понимание и, находясь в Москве на заседании Коминтерна, ее генсек провел мысль, что такими делами Советский Союз рубит сук, на котором сидит, и отпугивает от коммунизма британцев, считающих частную жизнь выше всяких государственных интересов. Наркомат иностранных дел тоже отмечал, что все дело пагубно сказывается на англо-советских отношениях, особенно в условиях нараставшей фашистской угрозы.
Письма любимой Крис писал каждый день: «Я думаю о тебе каждую минуту, каждую секунду, ты всегда перед моими глазами, иногда я разговариваю с тобой, иногда обнимаю тебя и целую. Я сделаю все, чтобы мы были счастливы вдвоем…» Бровман только усмехался, почитывая этот бред, который ему передавали в пачке раз в неделю (естественно, никто и не думал пересылать письма Даше), иногда на него нападала дикая злость: люди любили, как в сентиментальных романах, а он копался в дерьме, что-то выискивал, сажал, отправлял на расстрел. Господи, думал он, хотя и не верил в Бога, что же ты сделаешь со мной? Вот эта пара идиотов наверняка попадет в рай, а за что? Им и на земле — как в раю… правда, эта уборщица сидит… но ведь не расстреляли! А этот влюбленный хлыщ вообще не испытал всего смрада и грязи земной жизни, чистоплюй хренов, змееныш, льет теперь оттуда помои и уж наверняка считает себя порядочным человеком. И попадет, гад, в рай, а он, Бровман, сын житомирского врача и большевик с 1928 года, будет кипеть в каком-нибудь вонючем дерьме. Но оторваться от писем чекист не мог, читал внимательно, не пропуская ни строчки, и раз в месяц аккуратно составлял по письмам справку для досье.
Но не так-то просто было сломить Барни. После изгнания из Москвы фортуна, словно в отместку органам, заключила его в объятия: он открыл новую фирму и сразу же — крупнейший контракт с Финляндией. Вокруг появилось много людей, симпатизирующих ему и его правому делу борьбы за невесту, он купил особнячок в районе Баттерси на набережной Темзы. Но главное — это осуществление давнишней мечты, еще детской и наивной, но вдруг ставшей совершенно реальной: Барни приобрел небольшой спортивный самолет и написал на нем белой краской: «Даша». К своим партнерам в Хельсинки он теперь только летал и об этом радостном событии, естественно, написал Дарье. Сначала Бровман удивился, но потом пришел к выводу, что идиот — совсем не идиот, а самый настоящий шпион, и совсем не напрасно его выперли из СССР, если он летает, а следовательно, и фотографирует все на земле. И вообще эту уборщицу он ловко использовал в своих целях.
Далее произошло совершенно фантастическое, грандиозное ЧП, всколыхнувшее и пограничную, и всю чекистскую братию: глубокой ночью Барни вылетел из Хельсинки, беспрепятственно пересек советскую границу и, никем не замеченный, взял курс на Москву. Так бы и долетел, и совершил бы посадку рядом с владимирской тюрьмой, если бы над Валдаем не забарахлил мотор. Пришлось приземлиться в чистом поле, усеянном васильками и ромашками, и приступить к починке самолета. За этим занятием его и застала бабка, вышедшая рано утром по грибы.
— Ты что тут делаешь, сынок? — ласково спросила она.
Барни объяснил, что потерпел аварию, летит по делам в Москву и нуждается в технической помощи. Бабку немного удивил акцент, но на призыв о помощи она откликнулась и сходила на МТС. Через пару часов подъехали молодые ребята в спецовках, живо разобрались и с самолетом, и с пилотом, сообщили куда следовало. Далее все пошло по обычному сценарию: в боевой спешке мощно вооруженный отряд чекистов выехал на место происшествия и окружил самолет, угрожая пулеметным огнем. Барни, не задумываясь, сдался в плен, но потребовал английского консула. Арест — и на Лубянку. Чем объяснить нарушение границы? Где запрятана фотографирующая аппаратура? Где снимки, карты, инструкции английской разведки? Каков план дальнейших действий? Явки? Тайники? Связи среди советских граждан? Контакт с резидентурой разведки, хитроумной «Сикрет Интеллидженс Сервис»? Как планировал вернуться? Допрашивали с пристрастием, припоминали английскую интервенцию и, естественно, отметали смехотворные объяснения о желании увидеть невесту. Какую невесту? Что это за понятие? Подача заявления в ЗАГС ни к чему не обязывает, Дарья Смирнова в Москве не проживает, куда выехала — неизвестно.
Но заграница всегда мешала спокойной жизни партии и правительства, не говоря уже о чекистах. Известие о перелете и аресте Барни просочилось в падкую на сенсации английскую прессу, разразился скандал, британское посольство мгновенно обратилось за разъяснениями в МИД, все это вызвало в НКВД суматошную панику, хотя, к счастью, к тому времени Иосиф Виссарионович успел заключить альянс с Гитлером. Но самое страшное не это: о перелете и аресте англичанина Сталин узнал из обзора прессы и тут же вызвал на ковер Берию.
— Пачему не доложил?!
— Собирал материалы, — запинался Берия, дрожа от страха. — Готовим большой процесс… пусть эти англичане лопнут от злости!
Умен был Лаврентий Берия, но не умел смотреть в будущее, не представлял дальновидности вождя и его сложных дипломатических пируэтов. Глупо складывать все яйца в одну корзину, сегодня Гитлер — друг, а завтра — враг. Поэтому не стоит отталкивать проклятого Чемберлена, не надо захлопывать дверь. Ох уж этот Лаврентий! Заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибет.
— Подумай хорошенько, а какую политическую пользу мы будем иметь? Процесс придется проводить открыто, они своего гражданина не дадут в обиду, найдут адвоката, тут же раздуют историю с этой бабой… послушай, а она красивая?
— Я ее не видел, Иосиф Виссарионович…
— Странно, что не видел, ты у нас такой любопытный, даже слишком, да и работа у тебя такая, чтобы видеть все, — в словах вождя послышалась жесть. — Как будут выглядеть Советский Союз и товарищ Сталин, о котором и так пишут на Западе, что он придумал все процессы? А Советский Союз и товарищ Сталин будут выглядеть очень плохо. Посмотри на это по-человечески: разве не мелко для нас, большевиков, ставить палки в колеса двум влюбленным? Разве мы не хотим счастья простых людей?
— Но он же шпион…
— Шпионом можно назвать любого… — улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Кардинал Ришелье говорил, что дай ему только перо…
— Но… вы сами дали указание… — слабо возразил Берия.
— Что ты хочешь этим сказать? Еще покойный Ленин критиковал догматиков. Нужно извлечь из этого дела политические дивиденды, понял? Помочь Адаму соединиться с Евой. Где сейчас Ева?
— В тюрьме.
— Тюрьма — это хорошо, ты поступил правильно. А теперь ее надо выпустить, его освободить тоже. Пусть женятся, помоги молодым, Лаврентий, пришли им на свадьбу ящик хорошего киндзмараули! Пусть в Англии знают, что у большевиков благородное сердце! — Сталин был в отменном настроении.
— А дальше что? — спросил Берия.
— Дальше будем тоже думать об интересах страны. Тебе ясно?
В тогдашней России все совершалось стремительно, как в волшебной сказке: сегодня сажали, завтра выдвигали на повышение, послезавтра снова сажали, затем расстреливали или переводили на другую работу. Уже через два дня и Крис, и Даша оказались на свободе, по указанию Бровмана ЗАГС форсировал регистрацию, сияющим влюбленным вручили брачное свидетельство и пожелали счастья в семейной жизни. НКВД подбросил Даше деньги на свадьбу, которую сыграли в «Метрополе», туда и доставили прямо из Грузии два ящика киндзмараули. Присутствовали Бровман, начальник клуба, отец и брат, родственники стеснялись роскоши ресторана и иностранца, пили только шампанское (зато дома надрались, как положено), от лица клуба Игорь торжественно вручил молодым серебряный самовар. Что намерена делать дальше молодая чета? Ну конечно, выехать на остров фарисеев и сикофантов, в уютное гнездышко на берегу Темзы! Гражданство Даша менять не собиралась, и обиды на органы не таила — мало ли что в жизни бывает.
По заданию руководства Бровман встретился с англичанином на конспиративной квартире.
— Прежде всего хочу попросить вас о конфиденциальности нашей беседы. Даже жене об этом — ни слова! Международное положение в настоящее время очень сложное, — говорил Бровман, словно с трибуны съезда партии. — Не исключена война с фашистской Германией, все передовые люди должны объединить свои усилия. Согласны ли вы нам помогать?
— С большим удовольствием! — отвечал Барни. — Я сделаю все, что могу!
Тут же Игорь отобрал у Криса расписку о сотрудничестве с могущественной организацией и попросил его подписаться псевдонимом «Альбатрос» — прежний отрицательный «Ястреб» уже не вписывался в новую судьбоносную роль. В чем будет заключаться помощь, Бровман не расшифровывал, ибо, как сотрудник сугубо внутренних органов, слабо представлял заграничные условия и, главное, возможности самого Барни. Правда, предварительно проконсультировался в иностранном управлении (от него после расстрелов остались рожки да ножки), и юный опер заверил его: разведка любой сошке найдет применение, даже если это ассенизатор. Можно использовать квартиру четы как почтовый ящик для связи нелегалов. Или на случай войны, когда в дефиците любые преданные люди. Последнее — самое главное. Закреплен ли «Альбатрос» на деле? Конечно, закреплен, имелись расписки, в конце концов, на родине у «Дуни» остались родственники… в случае чего… На нее и решили сделать ставку, потом постепенно втянуть в работу и мужа.
— Вот вам условия связи в Англии, — разъяснял Бровман. — Временные. К вам подойдут по паролю: «Вам привет от Петра Игнатьевича». Ответите: «Не родственник ли это Веткина?»
— А кто такой Петр Игнатьевич? — удивилась Даша. — И я не знаю никакого Веткина.
— Да это придумано, чтобы вам не подставили другого человека, — объяснял Бровман, чертыхаясь про себя. — Нет никакого Петра Игнатьевича, это лишь ключевая фраза, по которой вас опознают, а Веткин — вторая ключевая фраза, по которой вы сразу поймете, что перед вами наш человек… — Боже, сколько можно пережевывать!
— И что он мне скажет?
— Пока я этого не знаю. Контакт мы установим не сразу, подождем, пока вы акклиматизируетесь, привыкнете к новой обстановке. Ваша основная задача на данном этапе — искать связи, которые могут быть полезны. Мужу пока ничего не говорите.
— Понимаю… — сказала Даша, ничего не понимая.
Когда она рассказала Крису об условиях связи и заданиях органов, он долго хохотал.
— Они очень хорошие ребята, и я готов им помогать! Как ты думаешь, а что если я буду им продавать сноповязалки? У меня есть приятель, который давно мечтает поставлять их в Россию. Ведь их сельское хозяйство нуждается в технике, я об этом слышал по радио… Но все это такие мелочи, самое главное — что я люблю тебя!
Крис и Даша благополучно выехали в Лондон, но вскоре продали особняк и переместились в Бирмингем, где Крис купил небольшой пивной завод, там русская красавица родила двоих сыновей, и семья жила в счастье и благополучии. Пока Даша привыкала к новой жизни, разразилась война, об «Альбатросе» и «Дуне» попросту забыли, не до этого было, и самое ужасное — по разгильдяйству сдали дела в архив.
Раскопал агентов совершенно случайно многообещающий старший опер, недавно закончивший разведшколу и мечтавший перенасытить добрую старую Англию ценной агентурой. Поднял дела из архива и возмутился глупостью предшественников. Случилось это в 1960-е, к этому времени чета переселились в милый Эдинбург. Последовало указание в резидентуру, и в Шотландию для установления оперативного контакта направил стопы опытный разведчик Морозов, принявший меры максимальной конспирации.
Адрес Барни удалось заполучить, но не заходить же прямо в дом? Мало ли что? Разговор с «Дашей» приказали провести отдельно от мужа, поэтому пришлось организовать слежку за домом, дождаться отъезда Криса на работу. Но и тут не все так просто. А вдруг в доме живет еще кто-нибудь? Поэтому Морозов, засевший в автомобиле метрах в пятидесяти от дома, решил установить контакт с агентессой на улице. Ему повезло, часов в одиннадцать Дарья направилась в соседнюю булочную, на ходу он ее и перехватил, огорошив паролем с приветом от Петра Игнатьевича. Сначала она испугалась, поскольку совершенно забыла о своих давних обязательствах, потом страшно обрадовалась появлению соплеменника (на ее письма отцу и брату никто не отвечал), затащила разведчика в дом, пригласила соседей, позвонила на работу Крису и сообщила о госте с Лубянки, причем открытым текстом.
Морозов чуть не потерял сознание от такой гласности и чувствовал себя, как уж на раскаленной сковородке, тем более что соседям она представила его как сотрудника НКВД и это было воспринято как хорошая английская шутка. Вскоре прибыл радостный Барни, расспрашивал о Бровмане при соседях (!), Даша организовала пышный русский стол, достала водки и солений, которые делала лично. На ломаном английском (выучила же, деревня!) с большим удовольствием вспоминала о своих любовных приключениях с Крисом в Москве, вспоминала с искренней ностальгией, и о расписке не забыла разболтать, дура! Морозову оставалось только напиться с горя: какая тут к черту агентурная работа, если у обоих языки без костей? Вернувшись в Лондон, разведчик отправил в Центр шифровку о вопиющем нарушении конспирации со стороны агентов и полной бесперспективности работы с ними.
— Правильно здесь написано, что она набитая дура, и вообще два сапога — пара! — проворчал начальник отдела, но уже не Левинский, которого расстреляли, а Гринько, из нового партийного набора. Дела агентов снова отправили в архив — нечего мараться с дерьмом, родственников Даши решили не трогать: вдруг эти психи поднимут бучу в Англии?
Любящие супруги жили долго и умерли почти в одно время в преклонном возрасте, в окружении любящих детей и внуков. Больше всего не повезло Игорю Бровману: не тронули его в самую последнюю предвоенную чистку, когда перестреляли и шефа, и Привалова, и почти весь отдел, пощадила его немецкая пуля, хотя он прошел в Смерше через всю войну и дослужился до подполковника. И в первые послевоенные годы судьба хранила, и он двигался вверх. Но все-таки не повезло: в сорок восьмом, во время кампании против космополитов Бровмана арестовали, обвинили в связи с крупным английским шпионом Кристофером Барни и приговорили к «вышке».
Это было обидно, но смерть он встретил достойно.
День седьмой
Потом тебе будет жаль меня, Джованнни, но тогда я любил ее, и не просто любил! Что там твой Теодоро, влюбленный в Виоланту и чуть не попавший из-за нее на виселицу, или Джьянни из Прочиды, привязанный к колу вместе с любимой, или Чимоне, похитивший на море свою возлюбленную Ефигению и оказавшийся в заточении на Родосе! Она осталась со мной в каюте, время летело волшебно быстро. Помнишь Омара Хайяма?
- Ты знаешь, почему в передрассветный час
- Петух свой скорбный глас бросает столько раз?
- Он в зеркале зари увидеть понуждает,
- Что ночь — еще одна — прошла тайком от нас!
Беспечно и счастливо между поцелуями читали любимого Сальвадора: «… и я изложил ей свой новый каприз, который на сей раз представился мне совершенно неосуществимым: — Снеси мне яйцо». Или: «Разве не для нее я вырядился с утра самым дурацким, дичайшим образом? Для нее — то был мой свадебный наряд. Разве не для нее я умащался козьим пометом и лавандовым маслом, разве не для нее изорвал в клочья лучшую рубаху тончайшего шелка, разве не для нее искровянил себе бритвой подмышки?»
И мы снова намазались маслом. Погода стояла жаркая, но это никоим образом не влияло на нас.
Днем я заехал к Батову и поинтересовался ходом поиска Гуся, мой приятель (кривоватый нос картошкой с расселиной на конце так напомнил мне о последнем рандеву с его сестрой, что началось сердцебиение) наморщил лоб и важно сообщил, что розыск идет интенсивно, машину Гремицкого видели в районе Нижнего Новгорода, и нет сомнения, что оба будут задержаны.
— От твоего пребывания здесь ничего не изменится. Самое главное, что Гусь — жив. Советую отплыть в Макарьево, как планировалось. Осмотрите монастырь… погуляете. Кстати, Роза очень хотела поехать туда, ты не возьмешь ее?
Он был настолько любезен, что на машине заехал за сестрой и отвез нас обоих на «Ленин», там мы заперлись в моем люксе (Марфуше я запретил тревожить меня даже в случае начала мировой войны). Интересно, пользовали ли во Флоренции масло или же эта добрая традиция умерла вместе с древними греками? В тот день к нашим услугам были «Царица Клеопатра», «Тайны Нила», «Сады Шахерезады» и еще пара дюжин сортов. Никогда не жалей масла, Джованни, особенно, если у тебя волосатая грудь, выливай полный флакон, не экономь! Натерев грудь чернотюльпановой эссенцией, я нежно щекотал своей грудью набухшие соски Розы, пахнувшей жасмином, смешанным с тончайшим запахом пота (от этого аромата у меня темнело в голове!). Когда соски вырастали в твердые мизинцы, я резко прижимал их к себе, затем медленными вращениями тела втирал масло в ее грудь, постепенно набирая скорость. Руки мои жили сами по себе, играли свою игру, пальцы метались по ее телу, словно исполняя волшебные прелюды Шопена, ласкали и растирали до желанной кульминации.
Теперь о главном. Тебе не понять, какую роль в моей жизни играла конспирация, не знаю, как твои флорентийцы, но нынешние итальянцы говорливы до безумия и выкладывают секреты за тарелкой спагетти с необыкновенной беспечностью, далеко им до наших чекистов, у которых она в крови и уходит корнями в большевистское подполье. Ильич обожал гримироваться и надевать парик, скрывался от преследований в шалаше. Иосиф постоянно менял паспорта и адреса, о каналах поступления денег знали лишь единицы. Разве мы можем представить нашего нынешнего президента в рыжем парике и с замотанной повязкой щекой, якобы распухшей от флюса? Такой будет хайп, что рухнет вся страна! Правда, у нас сохранилась глухая конспирация при декларировании доходов и имущества, тут власть имущие перещеголяли ленинцев. Что же касается «Голгофы», то тут конспирация была доведена до предела: все документы в одном экземпляре и написаны от руки, имена прикрыты кличками, операции закодированы, использованы условные фразы.
И тут со мною случилось совершенно невероятное: я, умевший молчать, как рыба, даже под пытками, я, маг конспирации и бог секретности, на пути в Макарьево полностью раскололся и выболтал все. Как это вышло? Не знаю, но я вдруг почувствовал мучительную жажду излить душу и поведать все Розе. Так, наверное, приникает к ручейку путник, иссохший в пустыне от солнечного пекла. Возможно, это было тщеславие мужчины, жаждущего продемонстрировать возлюбленной свои подвиги, извини за нескромность! И тут меня понесло, я вдруг почувствовал в Розе не только женщину, но и ближайшего соратника по общему делу. Как Ильич — в Крупской или в Инессе Арманд, были такие великие женщины, вошедшие в историю.
Роза схватывала мои мысли на ходу и в отличие от своего брата отнюдь не славословила правительство, хотя порой и высказывала наивные суждения: ВВ следует выполнить свои обещания (но какой же государь это делал?), правительству отдать долги гражданам и наказать шулеров и прочих преступников, некоторые заводы и банки снова национализировать, увеличить расходы на медицину и образование et cetera. и прочие популистские лозунги. Моя «Голгофа» настолько ее потрясла, что она взвизгнула от восторга, тут же натерла меня королевской и античной амброзиями и вновь зажгла костер счастья, о котором не буду вновь писать, Джованни, понимая, как гнусно все это выглядит из райских кущ.
Я все думал, каким образом ожесточить Запад, не нарушая Конституции. Правда, когда я заговорил об этом, Роза разразилась диким хохотом и, давясь от смеха, процитировала стишок времен первой русской революции «Песню о Кунштюкуции»: «И с того, Дитя дроченое, маринованно-моченое, в двадцати водах промытое, насадителями битое, оттого ты и безглазное, оттого ты подприказное, прозываешься по-разному, по-немецки — Кунштюкуция, а по-русски — фигувыкуси».
Вот какие девушки, Джованни, подработывают у нас в организации, это тебе не жена Гвильельмо Россильоне, которой ревнивый муж подсунул на ужин вареное сердце убитого им любовника, внесенное поваром на серебряном блюде с заявлением, что оно принадлежит кабану. Когда голодная супруга все сожрала, Россильоне открыл ей правду, и она тут же выбросилась из окна. Наши девушки никогда бы на это не пошли и особенно Роза.
Как восхитительна она была в белоснежном кимоно, на которое ниспадали распущенные огненные волосы, белесые глаза тогда становились голубыми, сохраняя прозрачность, кривоватый нос картошкой чуть вытягивался и задирался, видимо, от сознания ее превосходства. Любила играть со мной, перевоплощаться, изображать то шипящую кошку, то разъяренного льва, то воющего шакала, обожала раскинуть руки, растопырить худые пальцы, сделать страшную рожу, втянуть живот и надвинуться всем своим телом. А как ловко она умела скатывать сигары на своем обнаженном бедре! Этому она научилась на Кубе, табачные листья трепетали у нее в пальцах и вроде бы сами собой скатывались и скручивались в огромную пахучую сигару. Она бросала ее прямо с бедра в мою сторону, я хватал ее на лету, вставлял в рот, а она подходила ко мне, мягко вынимала ее из зубов и накрывала мой рот поцелуем, щекоча языком. А потом мы закуривали сигару вдвоем, тесно прижавшись друг к другу…
— Я суккуба, я суккуба! — дурачилась она, выпуская круги белого дыма. — Я суккуба!
Водились ли succubus во Флоренции? Демонши блуда с необъятным сексуальным аппетитом, соблазняющие спящих мужчин? Им не важно плотское наслаждение, Джованни, они жаждут испортить тело и душу человека, сделать его восприимчивее к другим порокам. Во всяком случае в Генуе еще до нашей эры суккуба искусала святого Ипполита, и спасся он, лишь набросив на нее ризу — она тут же превратилась в труп. Ходили слухи, что один немец в присутствии жены по нескольку раз прелюбодействовал с суккубой, якобы это иссушает спинной мозг и ведет к деменции. Другой немец (они клюют почему-то на немцев) вызывал суккуб — любовниц Людовика XIV: Лавалльер, Фонтанж, Манчини и Монтеспан, они доводили его ласками до исступления. Ты еще не понял моих намеков, Джованни, разве не странно, что все это пишет человек, с детства впитавший в себя животворные идеи диалектического и исторического материализма?
Не забывала она и о теме своей диссертации.
— Любовь у Боккаччо превращена в муку: из-за нее страдают, убивают, разрушают. Когда я жила на Кубе, то впервые почувствовала, что такое свобода любви: там половой акт так же естественен, как завтрак или ужин, там муж с удовольствием отдает свою жену на ночь незнакомому человеку, это в порядке вещей. Там никто не совершает акты тайно, секс — это радость жизни, ею делятся со всеми… Разве не идиотизм, что греки затеяли целую войну из-за Елены Прекрасной и разрушили Трою? Секс — это joi de vivre!
Впрочем, больше времени Роза уделяла «Государю» и «Рассуждениям о первой декаде Тита Ливия» твоего великого соотечественника Макиавелли.
— Удивительно, но твой Учитель, по-видимому, не читал Макиавелли в своих партшколах, — говорила она мне, — иначе он упростил бы свою «Голгофу!».
«Люди по натуре таковы, что не меньше привязываются к тем, кому сделали добро сами, чем к тем, кто сделал добро им».
«Пистойю надо удерживать раздорами, а пизу — крепостями».
«Никогда или почти никогда не случалось, чтобы республика или царство с самого начала получали хороший строй или же преобразовывались заново, отбрасывая старые порядки, если они не учреждались одним человеком».
«Развращенному народу, обретшему свободу, крайне трудно оставаться свободным».
«Кто хочет преобразовать старый строй в свободное государство, пусть сохранит в нем хотя бы тень давних обычаев».
«Люди лишь в редчайших случаях умеют быть совсем дурными или совсем хорошими».
«Плебеи в массе своей крепки и сильны, а по отдельности слабы».
М-да, Учитель, действительно, далек был от многих этих максим, однако ВВ, выросший на мальчишеских драках во дворах, блестяще усвоил эти премудрости. Все-таки наша родная чекистская школа даст большую фору всем заграничным философам и политикам!
К вечеру вся наша компания взошла на борт, весьма довольная осмотром Макарьевского монастыря, и расположилась, как обычно, в музыкальном салоне. Захватив с собою Розу, я направился туда, на пути мне попалась Марфуша, которая знаками дала понять, что хочет иметь со мной конфиденциальный разговор.
— How are you, Петр Иванович? (Не забывай, Джованни, что на корабле я выступал как Петр Лосев!) — вдруг спросила Марфуша, словно я был тупой янки, знавший лишь английский.
— Великолепно. А что? Я похож на больного?
— Нет, просто мне показалось, что вы нездоровы…
Совершенно идиотский разговор, просто бред какой-то.
— С какой стати вы об этом говорите? (ох уж эти бабы!)
— Как вам сказать… Иногда вы говорите так тихо, что не разобрать… и лицо печальное… глаз дергается… может, вызвать врача?
— Знаете, что, дорогая, занимайтесь своими делами, — мягко ответствовал я, думая, что нет ничего отвратительнее ревнивых баб, даже если они имеют задницу, зарегистрированную в Книге рекордов Гиннесса. Признаю, что тогда не оценил преданности и служебного рвения Марфуши, пошел на поводу у своих необузданных страстей…
В тот вечер вещал доходяга Грач, начал он медленно и нудно, растягивая слова, морща низенький лоб и повторяя одно и то же по несколько раз.
Новелла том, что датские доги великолепны, если не отдавать им на съедение женские сердца
Ершистых кошек и собак
В конце концов поглотит мрак.
И замер я, лохматый пес,
И лапочки горе вознес,
Забывшись тихим, вечным сном.
Т. С. Элиот
«Какое счастье, что я не родился египтянином!» — думал он, пробираясь между летящими автомобилями, они крутили носами и бамперами у самого лица, распрыгивались в разные стороны, открывая путь, сходились, обгоняли со всех сторон, тормозили и подставляли бока. Гудели и пищали отрывисто и нескончаемо протяжно, и хриплым басом, и срывающимся дискантом.
О Боже, если Ты провел водителя через Каир, то ему нипочем любой город! В эту ревущую железную массу легко и весело, как в чистый ручеек, входили женщины с детьми на руках и просто хохочущие замызганные мальчишки. За ними прыгали трясущиеся старики в тюрбанах и с палками, казалось, что вот-вот забьются под колесами трупы, но нет! Ничего подобного не происходило, наоборот, люди весело обтекали стальные корпуса, ловко уворачивались из-под колес, вовремя замирали и, улыбаясь, пропускали мимо смертельный поток, а потом мелкими прыжками и перебежками перебирались на другую сторону улицы. Гораздо неприятнее выглядело бесконечное кладбище вдоль шоссе — там у развешанного на веревках белья копошились семьи, приспособившие склепы для своих земных нужд.
Наконец, Дэвид Смизерс прорвался в район Замалека, там все дышало благополучием западной цивилизации и мелькали знакомые с детства надписи «Park Lane Hotel» или «St. George Club», там даже существовал зеленый заповедник, несколько напоминавший Гайд-парк, с фонтанами, гольфовой площадкой, беговыми дорожками и отменным видом на великую реку Нил, подпорченную гордыми коробками Шератона и других небоскребов. Дэвид взглянул на часы: Мэри сегодня задерживалась по работе на фирме, а гордость дома — ирландский сеттер Том уже полчаса дожидался желанного променада, бедный пес, наверное, вспоминал времена, когда Мэри не работала и они вдвоем точно вовремя выходили из апартаментов на Ист-Хит-роуд и медленно шествовали прямиком в Хэмпстед-Хит, по-английски запущенный парк, где Том отводил свою собачью душу.
Конечно, у Дэвида не было никаких сомнений в безупречном джентльменстве Тома, который, как истинный британец, скорее бы умер, чем позволил себе расслабиться. К тому же он был рыжий, как и хозяин, это незримо сближало сердца. Испытывая угрызения совести (большая редкость для сотрудника секретной службы, правда, когда дело касается людей, а не собак), Дэвид, не став дожидаться лифта, быстро взлетел на третий этаж и, вслушиваясь в деликатное урчание Тома за дверью, открыл апартаменты. Оба рыжих джентльмена радостно выпорхнули на улицу и проскочили в парк, где сеттер был спущен с поводка и оросил жаждущие влаги пальмы.
Замалек населяли в основном западные люди и ухоженная местная буржуазия, Смизерс внушал себе, что район напоминает Хемстед, по которому он скучал, хотя был чистокровным йоркширцем и до сих пор не избавился от акцента, даже пройдя сквозь Бирмингемский университет и Школу восточных исследований. Просидев несколько лет в таинственной штаб-квартире английской разведки СИС в Лондоне и занимаясь арабскими странами, в начале семидесятых Смизерс был брошен на боевые рубежи в Саудовскую Аравию, а затем транспортирован в Каир в качестве резидента, имевшего в подчинении целых десять человек, изрядное число для экономных англичан. Смизерс медленно шел по аллее, бдительно посматривая на Тома: собак арабы не жаловали (самим жрать было нечего) и вполне могли огреть его палкой. Правда, такой дичайший случай произошел лишь один раз с женой шведского посла, болонку которой в нищем районе (как эта дама там очутилась — загадка!) попросту прибили булыжником прямо на глазах у хозяйки. Но не в Замалеке. Тут правила Европа, тут цивилизация не желала менять свой стиль жизни, тут боготворили младших братьев и даже некоторые богатые арабы переняли эту порочную привычку процветающих наций.
Было около пяти, жара спадала, начинало смеркаться, и весь особаченный бомонд медленно стекался в парк, как на званый бал, со своими терьерами и мастифами. Дэвид дошел до любимой пальмы Тома, именно там на аллее он и увидел Иссама Абдель Карара, тоже с рыжим ирландским сеттером. Поскольку Иссам уже много лет верно служил Англии и ее боевому отряду СИС, Дэвид сделал вид, что не замечает агента и, движимый конспирацией — профессиональным психозом любого разведчика, свернул в сторону. Однако Карара бодро нагнал его, сияя солнечной улыбкой.
— Добрый вечер, Дэвид! Я счастлив вас видеть!
— Добрый вечер, Иссам! — хмуро отозвался Смизерс.
— Каждый раз, когда я вижу вас, я чувствую, как мое сердце наполняется радостью. Нет ничего прекраснее встречи с другом…
Дэвид промолчал, и на его лице не отразилось ничего, кроме угнетающей сумрачности. О, как хорошо он изучил сладкие речи Востока! Чем звонче поют соловьи, тем опаснее нести бремя белых — смотри под ноги! Не болото ли тут? Не сверкнул ли за пальмой кинжал? О, Восток, любовь и ненависть моя!
— Здоровы ли вы, Дэвид? — ласково поинтересовался Иссам. — Может, я могу вам помочь?
— Вы напрасно подошли ко мне. — Смизерс решил пренебречь джентльменской деликатностью. — Нельзя нарушать элементарные принципы конспирации. Тут много людей, и не в интересах дела афишировать наше знакомство.
— Но тут все собачники подходят друг к другу! — светясь неотразимой улыбкой, возразил Иссам. — Я так уважаю вас, что не могу пройти мимо, не пожав вам руку.
— Но мы же секретно — понимаете? — совершенно секретно сотрудничаем с вами, к тому же вы работаете не в цирюльне, а в каирской контрразведке. Вдруг вас увидит со мной кто-нибудь из коллег?
Смизерс хотел и дальше продолжить свои менторские наставления, но вдруг почувствовал всю бесполезность этого: если уж арабу что-то приспичило, то отогнать его может только Аллах.
— Посмотрите на пару около теннисного корта, мой дорогой Дэвид, около нее вертится великолепный датский дог. Черный с белой грудью. Знаете, кто эти люди?
— Я забыл дома очки, — холодно ответил Смизерс, не желая раскрывать перед агентом свою осведомленность.
— Русский военный атташе Аркадий Хват и его жена Нина. А черного дога зовут Антон.
Конечно, Смизерс сразу же узнал атташе, именно у него на квартире еще полгода назад он просил Иссама установить технику, дабы подсобрать полезные данные об образе жизни и политических настроениях. Задание было исполнено, но ничего интересного, кроме мелких семейных скандалов, на свет не вышло, провалилась и затея с наружным наблюдением за Хватом: опытный разведчик раскалывал его уже через десять минут. Помнится, Дэвид довольно грубовато отчитал агента, заметив, что СИС ожидает от него более эффективной работы за хорошее жалование.
— Что значит слово «хорошее», дорогой Дэвид? — развел тогда руками Иссам. — Все в мире относительно, а жизнь дорожает. Но деньги для меня не главное. Я не выношу, когда мой лучший друг, когда мой брат пребывает в дурном настроении, и я сделаю все, чтобы на сердце у него все сияло, как в садах Семирамиды…
«М-да, интересно, какие сады он собирался раскинуть в сердце на этот раз? Любят эти полудикари (неудобно, но имперские замашки засели у Дэвида глубоко в крови) рисовать воздушные замки», — мрачновато думал Смизерс. К счастью, два ирландских сеттера устроили шумную возню и отвлекли почтенных шпионов от продолжения диалога, чем англичанин не преминул воспользоваться (о, конспирация!) и отскочил от агента, договорившись о встрече на конспиративной квартире.
Чета Хватов беспечно прохаживалась по лужайкам, датский дог Антон отличался завидной дисциплинированностью, словно сам служил в непобедимой советской армии и имел звание: он не отрывался от хозяев даже при виде игривых сучек, крутивших у его носа своими развратными хвостами, пес был безраздельно предан семье, и супруги платили ему взаимностью.
— Ну какая от тебя польза? — ласково говорил Аркадий догу, смотревшему на него умными глазами. — Вот если бы ты был бобтейлом, то Нина из твоей шерсти вязала бы мне носки.
Пес понял шутку и играючи прыгнул на Нину, но не коснулся ее лапами, а лишь высунул на ходу язык и лизнул нежно руку, давая понять, что ради нее он готов превратиться в бобтейла и, если надо, в шерстяной носок. Военный атташе потрепал его по шее, оценив тем самым чувство юмора у животного, и сам добродушно улыбнулся. Добропорядочный муж, отец двоих сыновей, служака с великолепной выправкой, бывший чемпион по плаванию, командир полка, отличившийся во время вторжения в Чехословакию и потому катапультированный в военно-дипломатическую академию, а оттуда в Главное разведывательное управление Министерства обороны (ГРУ), полковник, ожидавший неизбежного генеральского звания, сорокалетний красавец мужчина Аркадий Иванович Хват. Да и Нина была хороша: блондинка с соломенного цвета волосами, голубыми глазами с загадочным прищуром, наконец, легкая поступь, как у балерины, такие дамы — редкость, особенно в среде потенциальных генеральш.
В этот время с аллеи советскому атташе помахал рукой высокий худощавый человек, лучший бейсболист Йельского университета, самый очаровательный дипломат в каирском свете, резидент ЦРУ Фрэнк Ростоу, отличавшийся прямым характером и неизбывной веселостью. Портрет процветающего янки несколько подтачивала коричневая такса с раздутыми сосками, почти волочившимися по земле, у кривого низкорослого создания блестели бока, и, оно, натянув поводок, резво тянуло хозяина к высокомерному Антону. Пришлось сойтись и обменяться любезностями, свежести в них было немного: Фрэнк любил поерничать и лукаво спросил у Хвата, как идет работа по главному противнику — так на советском разведывательном сленге именовали США. Хват не остался в долгу и пожелал успехов резидентуре ЦРУ и ее симпатичному шефу.
— Почему вы считаете, что я — резидент ЦРУ?
— Об этом говорит весь дипломатический корпус…
— Честно говоря, эти слухи меня мало волнуют, — заметил Фрэнк. — Гораздо хуже, что моя Салли совершенно перестала есть рыбу и требует только мясо.
Тут в светскую беседу вмешалась Нина, заметив, что такое бывает иногда в преддверии течки, а заодно и поинтересовалась здоровьем супруги Фрэнка, писаной красавицы Файзы, притчей во языцех в высших кругах совколонии: неужели империалистам разрешают вот так запросто жениться на иностранках, причем азиатках? Или это ход зловещего ЦРУ, своего рода приманка? А американцам разрешается принимать ислам?
— Мне всегда интересно, как американец может ужиться с арабкой, — материализовал любопытство коллектива Хват.
— А почему русские не женятся на иностранках? — огрызнулся американец. — Даже ваш прекрасный дог уживается с котом, — хохотнул Ростоу.
Истинная правда, сибирского кота тоже привезли из Москвы, нежили его и холили, превратили в хозяина дома, которого боялся даже Антон. Но Хват сдержал себя и не стал поддаваться на провокацию, ну его к черту, этого Фрэнка, в конце концов, разведчики должны заниматься не дискуссиями, а вербовками, к тому же с Ростоу в ближайший четверг предполагался ланч в Шератоне.
Расстались, растащили псов, и тут очередная приятная встреча: полный, лысый мужчина, несущий за пазухой жирного угольно-черного кота, причем с ошейником на шее, сановная походка и отнюдь не случайно: сам резидент КГБ в Каире Василий Петрович Осоргин.
— Добрый вечер, Василий Петрович! — с лица Хвата сошла степенность, и в голосе появилась неуловимая заискивающая нотка. — Прочь! — вдруг закричал он так визгливо, что Осоргин вздрогнул, словно это относилось к нему, а не к догу, учуявшему дичь. Только еще не хватало орать на резидента! Слава богу, ГРУ, в котором трудился Хват, хотя и не находилось в прямом подчинении у КГБ, но довольно плотно им контролировалось на предмет безопасности от враждебного проникновения и инакомыслия, естественно, с помощью агентуры, к славной когорте которой принадлежал и сам военный атташе еще со времен учебы в ВДА.
— Привет, Аркадий Иванович! Твой Антон просто превратился в огромную корову. А где твой кот? Боитесь выводить его вместе с догом?
Обсудили кое-что от Бисмарка до насморка, не забыли и о сложных взаимоотношениях кошек и собак и об их соперничестве за хозяйскую любовь. Черный кот между тем спесиво посматривал на Антона, распустившего язык, и всем своим видом оскорблял: хоть ты и датский дог, но шавка паскудная, моська жалкая и, если мой Вася пожелает, он тебя вместе с твоим вонючим атташе и его котом в бараний рог свернет, разотрет и выплюнет! Датский дог всей своей черной шкурой чувствовал унижение, но сдерживался ради хозяев и даже притворился, что интересуется лукавыми птичками на кустиках.
Выходных у разведки не бывает, на войне не отдыхают, поэтому Аркадий Иванович отвел резидента в сторону и поспешил доложить ему, что только что встретил зловредного Ростоу — исчадие ада, доложил не просто из страховки, а потому что работал с американцем по заданию КГБ, оплачивающего все оперативные расходы. Бесспорно, такая разработка являлась скорее исключением из правил во взаимоотношениях КГБ и ГРУ, и больше всего на свете Хват опасался, что о его работе на конкурентов узнает начальство. Конечно, никто за это не вызовет на ковер, никто не выдвинет обвинений, однако зарубку сделают, попридержат на поводке и могут даже отвести от причитавшегося генеральского звания. Да еще, не дай бог, пустят слушок, что мол, Аркадий Иванович не американца разрабатывает, а выполняет функции сексота, капая на сослуживцев, — тогда хана!
Собственно, свои тревоги Хват высказывал на каждой встрече с резидентом, и каждый раз тот его уверял в повышенной секретности сотрудничества. Заложив одну руку в карман (другая покоилась на коте, который вообще отвернулся от Антона, видимо, поглощенный оперативной дискуссией), Осоргин выслушал хватовскую оценку американского резидента.
До глубины Шекспира тут было далеко, но вырисовывались некая экстравагантность и склонность к открытой провокации, необычные для серых мышей — цэрэувцев. Зацепка ли это? Возможно. Очень часто на крючок попадаются именно такого рода характеры с чуть сдвинутой крышей. Разве совершенно нормальный хомо сапиенс возжаждет трудиться на чужую разведку? Под угрозой 300–400 годков тюрьмы, как в оазисе западной демократии, или полновесной «вышки», как в оазисе развитого социализма.
Нет, нормальные люди сторонятся шпионских пут, им ближе семейный ужин с сырокопченым датским окороком, помидоро-огуречным салатом с толсто порезанным луком и острой брынзой, им дороже роман-кирпич Стивена Кинга или глас битлов. Зачем, черт возьми, шпионить на чужую разведку, где, между прочим, и платят хреново и не вовремя? Нет, Ростоу бесспорно не шиз, но штучка необычная, орешек крепкий, вполне допустимо, что он корчит из себя немного чокнутого Гамлета. А Гамлет-то был не лыком шит, лицедействовал под безумца и в результате преуспел: нанизал на кинжал старика Полония и отправил на тот свет короля Клавдия. Так что бдительности по отношению к Ростоу терять не следует, а надо держать ухо востро. На этом и сошлись, и каждый пошел своим путем со своей живностью…
Арабский Восток всегда был лакомым куском для разведок: черное золото и прочие дары природы, простор для геополитических интриг в игре Востока и Запада, последний холодел от одной мысли, что Советы вдруг настолько укрепятся в регионе, что отрежут, сомнут, взорвут, выльют к чертовой матери все нефтепроводы, посадив мир на голодный паек. Остановка заводов, транспорта, потухшие города, замерзшие голодные скелеты, о ужас! Для страховки американцы уже создали у себя нефтяные склады, англичане больше уповали на старые связи среди арабских шейхов — в свое время прославленный разведчик полковник Лоуренс настолько обольстил шейха Фейсала, что вместе с ним добил проклятую Оттоманскую империю.
Конспиративная квартира резидентуры СИС помещалась тоже в Замалеке, в многоэтажном доме с различными фирменными офисами, между прочим, умный ход: попробуйте выделить агента среди входящих и выходящих толп. Дэвид Смизерс, проверив еще раз, не бредут ли за ним отряды сыска, открыл дверь своим личным ключом и, метнув еще раз натренированный взор на лестницу, ступил на мраморные полы. Доступ в это святое место принадлежал лишь ему и уборщице — жене шифровальщика резидентуры, иногда забегали туда заезжие англичанки (и на солнце бывают пятна!).
До встречи с Иссамом оставалось десять минут, и Дэвид проследовал в ванную, где образовал строгий пробор меж своих по-юношески буйных кудрей, протер очки в золотой оправе, несколько раз провел по подбородку, оценивая качество выбритости, и даже прыснул слегка на щеки любимым одеколоном «Драккар». Собою он остался доволен: аккуратно сложен, хотя и не спортивен, в сером льняном костюме с галстуком в крапинку (жена утверждала, что именно такой расцветки была юбка у ее бабушки — фермерши с острова Мен), до безумия начищенные бордовые ботинки, обожал отдавать их во власть местным чистильщикам — Моцартам своего дела. Смизерс растянул рот, осмотрел зубы в коронках, скривил физиономию своему двойнику в зеркале — подкупающая детскость солидного человека. Достал из бара бутылку виски «Тичерс», плеснул немного в стакан и погрузился в свежий «Плейбой».
По выработанной годами привычке он приходил на любую встречу за пять-десять минут, дабы осмотреться и адаптироваться к обстановке, его же счастливая клиентура не наблюдала часов, словно существуя вне времени и пространства, и бессовестно опаздывала, доказывая тем самым, кому нести бремя белых. Так и с Карарой, разгильдяем до мозга костей, хотя и контрразведчиком, впрочем, что такое египетская контрразведка? Одно время СИС считала ее своим филиалом, правда, после Суэцкого кризиса и наглого воцарения Насера в отношениях наступили морозы, и пришлось запрятаться в кусты, дергая за ниточки уцелевших энтузиастов.
Тридцать пять минут, бесцеремонное опоздание, Смизерс раздраженно оперся руками о подоконник, наблюдая в окно, как Иссам Карара подъехал к дому на белом «форде» и сразу ринулся в подъезд, даже не оглянувшись. Чего еще ожидать от этого самоуверенного бонвивана в расшитой золотом галобее? Ему бы модельером работать, а не в спецслужбе.
— Как я счастлив видеть вас, мой дорогой Дэвид! — Карара, как всегда, лучился солнечным диском. Впрочем, ледяную физиономию Смизерса растопить не удалось: принципы есть принципы, агента постоянно надо воспитывать, и Дэвид молча постучал отполированным ногтем по своему «Лонжину».
— Извините, что я опоздал, сэр, но в Каире такие пробки…
— Кстати, я много раз просил вас не подъезжать к конспиративной квартире на своей машине! — Тверд, словно дуврские скалы, сколько ни продувай их ветром.
— Тогда бы я опоздал на целый час, дорогой Дэвид! — юлил агент. — Я так ценю ваши замечания, ведь слова искреннего друга — это бальзам на сердце, и я каждый раз радуюсь, слушая вас. Извините, Дэвид, но сейчас время намаза, и я должен помолиться.
Иссам достал из портфеля маленький коврик, вышел в соседнюю комнату, положил его на мраморный пол и начал молиться. Заглянув туда через стеклянную дверь, Дэвид увидел торчавший толстый зад, обтянутый галобеей. Отвратительное зрелище жирной задницы, женщине это еще можно простить, но мужчине и тем более контрразведчику… Тот наконец оторвался от пола и вышел в гостиную. Низкорослый, с тщательно подбритыми усами, масляными глазками мелкого жулика, сальными гладкими щечками… Нет! Смизерс терпеть его не мог, он вообще не любил агентов-неангличан, считая их жуликами, стремящимися урвать у короны. К тому же этот мерзавец, словно в пику Смизерсу, тоже приобрел рыжего сеттера, будто не мог выбрать другую масть! Может, и не в пику, а в подражание, на что еще способны эти обезьяны?
— Может, выпьете виски?
— Мой дорогой друг, разве вы не знаете Коран?
Читать бесплатно другие книги:
