Святослав Скляренко Семен

Только тогда князь Святослав разрешил сойти всем на берег. Надвигались сумерки, и ходить по острову можно было без опаски. Если бы на левом берегу и сидел печенег, он ничего бы не заметил.

Вышел на берег и князь Святослав. Он хорошо помнил это тихое место на краю острова, куда пристали лодии. Вблизи, на большой поляне под скалами, по-прежнему шумел молодой листвой вековой дуб, перед которым приносили жертвы те, кто счастливо миновал пороги, и те, кто с великим страхом к ним подходил. Князь Святослав приносил здесь жертву, когда шел со своими воями на брань. Он хотел принести жертву и теперь — ведь их путь до порогов закончился счастливо, пусть же боги берегут воев и на порогах!

Князь Святослав остановился перед дубом, готовясь принести в жертву богам черного пса. Полукольцом, в глубоком молчании, стала за князем его дружина. Солнце дошло до небосклона и коснулось скал. Темная вода неслась мимо острова, далеко на той стороне чернел левый берег.

На багровом небе отчетливо вырисовывался могучий дуб.

Его ствол напоминал великана, длинные ветви казались протянутыми вперед руками, на ветвях висели истлевшие убрусы, пробитые шлемы, щербатые мечи, ржавые копья…

С Днепра повеял вечерний ветерок, и, как живые, зашевелились убрусы, забряцали шлемы, мечи и копья, словно о чем-то говорили воинам.

— Боги требуют жертвы, — пролетело между воев.

Князь Святослав принес в жертву богам пса и, окропив кровью ствол дуба, промолвил:

Боги! Мы счастливо вернулись сюда, Приносим вам жертву за помощь вашу. Боги, помогите нам и дальше, помилуйте, Даруйте победу на брани, мир на земле…

Вой повторили слова князя Святослава.

А над левым берегом Днепра, где среди густых кустов стояла старая верба со сбитой Перуновым огнем вершиной, кружили и кружили два аиста. Они то спускались к вершине вербы, на которой чернело их гнездо, сердито стрекотали клювами, то вдруг, словно испугавшись, шарахались в стороны, от гнезда и снова начинали кружить в небе.

Аисты пугались не зря: на вершине вербы, прячась среди ветвей, сидел дозорный с луком и тулом у пояса. Под деревом, в кустах, скрывалось несколько всадников — черных, загорелых, в низких бараньих шапках и в таких же куцых кожушках, подпоясанных ремнями, на которых висели кривые сабли.

Один всадник был одет лучше других: шапка была на нем соболья, украшенная несколькими крупными самоцветами, из дорогого соболя был сшит кожушок, на груди на золотой цепи висела тамга[276] с непонятными письменами, сабля была окована золотом и украшена жемчугом. Если бы князь Святослав мог увидеть всадника с тамгою, он узнал бы в нем кагана печенегов Курю, который клялся ему когда-то под Киевом в дружбе.

Но что стоило слово печенега-разбойника! Еще в прошлую осень его разыскали у Днестра послы императора Цимисхия. Они дали ему мешок с золотом и посулили еще столько же, если он в поле над Русским морем или где-нибудь на Днепре убьет киевского князя Святослава. Каган Куря, памятуя свой неудачный поход на Киев и оскорбление, нанесенное ему князем Святославом, согласился.

И когда князь Святослав плыл со своими воями по Русскому морю, то с суши — из оврагов и лесов — за ним внимательно следил каган Куря со своими всадниками. Ромеи не воевали — воевало их золото. Князь Святослав плыл по морю — печенеги продвигались по суше, вой князя зимовали на белых берегах — каган Куря стал улусом повыше, у Днепра. Ранней весной печенежская орда вышла в понизовье, каган Куря видел, как лодии русских воев отчалили от белых берегов и поплыли вверх по течению.

Тогда каган понял, что час мести настал. Вернувшись в улус, он велел орде с кибитками, женами, скотом продвигаться на восток, а сам с несколькими тысячами всадников направился вверх по Днепру. И пока вой князя Святослава плыли против течения, каган Куря, прячась в лесах и оврагах, продвигался со своими всадниками вдоль Днепра все дальше и дальше, ожидая удобного случая, когда сможет напасть на князя Святослава.

Случай представился. Каган Куря знал, что лодии князя Святослава поделены на три отряда. Разведчики кагана как-то подкрались к самым лодиям, когда вой остановились на ночлег, и узнали, что князь Святослав плывет во главе. С левого берега каган видел, как передние лодии остановились у острова Григория…

Аисты долго кружились над вербой. Стало темнеть, и они опустились в свое гнездо, — видимо, — решили ночевать рядом с черным человеком, может, он не тронет их. Правда, время от времени аисты пугались и высовывали длинные шеи из гнезда, — черный человек, сидевший рядом, разговаривал с теми, которые стояли внизу.

— Лодий не видать? — спросили из кустов.

— Нет, больше нет, — ответил дозорный с дерева.

— Что на острове?

— Разожгли костер…

— Они приносят жертву своим богам, — бросил, засмеявшись, один из тысяцких, которые окружали кагана. — Я знаю, жертвы у них приносит князь…

Каган Куря смотрел на Днепр, который быстро темнел и сливался с берегами. На острове Григория, в голубой мгле, горел красноватый огонек. Там князь Святослав приносил жертву, а вокруг стояли его вой…

Опершись на луку седла, Куря задумался. Когда князь Святослав двинулся с белых островов, каган думал идти рядом по берегу Днепра, до порогов, где русские вой вынуждены будут выйти на берег, чтобы волоком потащить свои лодии, и тут же напасть на них. Там, на берегу, у порогов, когда они выбьются из сил, каган собирался подкрасться ночью к стану и поквитаться со Святославом.

Но удобный случаи представился сейчас. Князь Святослав остановился на острове Григория с кучкой воев. Прочие лодии еще далеко, они прибудут не ранее утра…

На острове еще раз замигал красноватый огонек и погас. Каган Куря знал: русские вой по ночам не зажигают костров. Загасив огонь, они сейчас перейдут на другое место. Впрочем, куда им деться? Остров не поле, далеко не уйдешь.

Темная ночь опускалась на Днепр, черным было лицо кагана Кури.

— Это была последняя его жертва, — процедил каган сквозь зубы. — Пусть все наши вой выходят к Днепру.

И пришла еще одна тихая, черная, как уголь, ночь; она прикрыла своим пологом берега и остров, вверху запылали звезды-самоцветы, а их отражения, как горячий жар, заколыхались на водной глади.

Князь Святослав знал, что у каждой ночи, а тем более темной, есть уши, а у врага нож. Поэтому он, как всегда на далеком пути от белых берегов, велел воям лечь спать, а страже стать на кручах, вдоль берега.

На острове Григория воцарились тишина и покой. Утомившись после трудной дороги, спали на лодиях, и прямо на песке, и на скалах вой князя Святослава. Им снились очаги родных жилищ, жены, дети. То тут, то там у берега и на скалах в конце острова сидела стража. Уверенные, что к острову в эту темную ночь никто не доберется, вой порой смежали веки. Цсе, казалось, спало на Днепре и на берегах, спала вся земля.

Не спали только соловьи. И тысячу лет назад, как и теперь, весной, в такую ночь, повсюду — в камышах и кустах на берегах Днепра, в рощах и дубравах, на косах и в плавнях, — всюду лилась тысячеголосая, победная соловьиная песня.

Эту песню слушал и князь Святослав. Он лежал высоко на круче, откуда был виден Днепр с берегами, подстелив под себя попону, а под голову положив седло. Вытянув ноги и опершись головой на луку седла, он смотрел на усыпанное звездами небо и их отблески в воде, упивался свежими запахами земли и слушал соловьиное пение.

Недалеко от князя, на песке, спали воеводы и простые вой. Спали крепко. То тут, то там слышался храп, сонный бред… Но князь Святослав не мог заснуть. Седой, но еще молодой, жизнелюбивый, он слышал, как бьется среди этой великой тишины его сердце, касался рукой холодного песка и ощущал тепло своего тела, глубоко дышал и пьянел от ароматов земли, воды, воздуха. Страстная соловьиная песня пробуждала в нем бесконечные воспоминания.

Теперь, когда уже близок был конец великого похода, князь Святослав думал о том, сколько за эти годы пролилось русской крови, сколько полегло людей там, в горах Болгарии и на берегах Дуная. И что ждет их на Днепре и в открытом поле?

И грустно было, что не все люди Руси ведают, какая страшная опасность надвигалась на них, не все знают, чем угрожала им империя ромеев. А пройдут годы — люди и подавно не узнают, что свершила сейчас Русь…

«На небе горят звезды, — думал князь, — это души наших предков. Они молчат и никогда ничего не скажут о себе. Умрем мы — и тоже затеплимся звездами на небе. Но и мы никогда не расскажем о том, что было в наше время. Почему? Почему?»

Внизу, под кручами, кипела вода, плескались волны. Сколько по этим волнам проплыло русских воев! Сколько их проплывет позже, после них, когда истлеют кости воев князя Святослава, — через сто, тысячу лет?

И что кроется за этими кровью окропленными годами? Какие люди, какие языки, племена будут жить здесь?

Князь Святослав вздрогнул. Неужели и тогда будет литься кровь, неужели люди будут так же враждовать между собой, неужели греческая империя или новые империи поработят и сотрут с лица земли русских людей?

Вдруг князь Святослав заметил, что недалеко от него на песке сидит человек.

— «Еще кому-то не спится, — подумал Святослав. — Кто же он — воевода или воин?»

Тихо, чтобы не разбудить других, князь Святослав спросил:

— Кто ты, человече?

— Это я, княже, — долетел тихий голос. — Воин твой Микула…

— Ты разве на страже?

— Нет, княже. Так сижу… не спится…

Микула встал и, тихо ступая по песку, подошел и остановился.

— Чего стал? Садись, Микула…

— Ой, нет, княже, — ответил воин. — Вот сижу, и не хочется спать. Вода течет — родная вода, в небе звезды, будто стража, соловьи поют, дохнуть боишься, любо мне здесь, вот и не сплю…

— Правда, — князь Святослав вздохнул. — Любимая, родная земля, нет ее краше…

Он приподнялся, сел и, широко расставив руки, уперся в песок и несколько раз глубоко вздохнул.

— Не раз я тебя видел, человече, — тихо промолвил князь, — а все-таки не знаю, откуда ты.

— Из Любеча, князь…

— Коли из Любеча, то знаю, — сказал князь. — Близко там бывал, видел. Вот вернемся в Киев, поеду в Любеч и к тебе тогда зайду…

— Зайди, княже. Там каждый укажет, где живу, Микулу, сына Анта, спроси либо просто Малка… так все меня кличут… Приму тебя, княже, как отца…

— А найдется чем угостить?

— Ой, князь, князь! Нам бы только к родному очагу — и будем богаты. Зайди, княже, не забудь…

— Не забуду, Микула. У тебя, верно, жена, дети… Микула помедлил с ответом.

— Когда-то наш род, — медленно промолвил он, — Антов род, был большим и сильным. А сейчас рассыпался прахом. Один я с семьей сижу у очага отцов… Жена у меня — Виста, сын — Добрыня, в твоей дружине служит…

— Добрыня — твой сын? — не в силах скрыть удивления спросил князь. — Как же мне его не знать! Еще моя мать, княгиня Ольга, взяла его ко двору и очень любила, посылала на великие дела. А когда родился мой сын Владимир, приставила Добрыню к нему дядькой. Добрым он был дядькой, вырастил Владимира княжить в Новгород, то и Добрыню с ним отправил. Видишь, какой ваш род, Микула!

— О, наш Добрыня добрый воин! — с гордостью промолвил Микула. — Должно быть, в деда Анта пошел…

— А может, в тебя, в отца?

— Что ты, князь! — тихо возразил Микула. — Не воин я, а смерд, мне бы не меч, а рало!..

— Не говори так, Микула, — возразил князь. — Твой меч я видел. И впредь так поступай: паши, а когда придет час — руби…

— Так и сделаю, князь, — сказал Микула. — Вернусь домой — и за пахоту… Теперь уж можно пахать…

— Значит, недаром ходили, — с волнением молвил князь, — в далекий поход на ромеев?

— А почему меня, смерда, об этом спрашиваешь? — спросил Микула.

— Я — только князь ваш, — ответил Святослав. — А ходили со мной смерды… Им, а не мне судить, не даром ли мы ходили.

— Нет, — уверенно промолвил Микула, — ходили мы не зря. Признаюсь тебе, князь, когда шел я на брань, то не знал, иду ли за правое дело…

— И что? — насторожился князь, увидев, что Микула замялся.

— Но потом понял, что коли не пошел бы — погиб. И все мы здесь, — он повел рукой вокруг, — погибли бы. Вел ты, княже, нас на правое дело. Не пошли бы мы — пожаловали бы сюда ромеи, не побей мы их — они нас перебили бы до последнего. А я, князь, еще и сам хочу жить и чтоб дети мои жили… Спасибо тебе!

И князю Святославу показалось, словно видел он перед собой тяжелую черную тучу, которая вынырнула из глубин моря, надвинулась на него и уже висела над самой головой, но вдруг упала где-то рядом на землю и разлилась по ней серебристо-голубыми ручейками.

— Спасибо и тебе! — сказал князь.

— А за что? — удивился Микула.

— За то, что шел со мной, — ответил Святослав и продолжал: — Спасибо тебе за весь род. Ведь у тебя не один Добрыня?

— Есть у меня еще дочь… Малуша, — точно проснувшись, откликнулся Микула. — Только где она сейчас, не ведаю. Взял ее Добрыня в Киев; там, сказывали, попала Малуша в княжий двор… Когда шли на брань и довелось побывать мне в Киеве, ходил я на Гору, искал дочь… Сказывали, нет там Малуши, работает где-то далеко, в княжьем селе…

Микула умолк. Заметив, что князь Святослав после его слов вздрогнул, вздохнул, он подумал, что сказал что-нибудь лишнее. Микула даже съежился, вобрал голову в плечи и неподвижно сидел, черный, на сером песке.

Князя Святослава поразило не то, что отец Малуши смерд, обычный воин. Нет, он и раньше знал, что Малуша не княжеского и не боярского рода, а из тех простых людей, что, подобно многим другим, работают в поле или ратоборствуют с врагами. Таким, именно таким должен был быть и отец Малуши.

Но узнать о том, что отец Малуши шел с ним рядом, боролся за его жизнь, не жалея живота и сил, — видеть все это князю Святославу было нелегко. Так вот каков ее отец, каковы люди земли Русской!

Князю Святославу захотелось в этот поздний час поведать Микуле обо всем, но он понял, что делать этого не следует. Если говорить с Микулой до конца, то придется рассказать все, что произошло с Малушей, и все, что произошло за много лет с ним, Святославом. И то, что он скажет, будет без начала, ибо Святослав не знает, почему так полюбил Малушу, и без конца, ибо не знает он, как сложится все, когда они вернутся в Киев.

Единственное, что хотелось сделать князю Святославу в эту минуту, — это поддержать воина Микулу простыми словами, поблагодарить за все, что он сделал, уверить, что трудится и ратоборствует он не напрасно, что за все получит награду.

— Ты не унывай, Микула, — сказал князь Святослав. — Теперь на Русской земле долго не будет брани, не зря проливали кровь наши люди, они вернутся к своим родам и селениям. Вернешься и ты, Микула, в Любеч, увидишь жену, сына, будешь в Киеве — найдешь Малушу. А я уж помогу тебе, поищу Малушу. Жива она и здорова, где же ей быть?!

Микула пододвинулся на песке, схватил руку Святослава.

— Спасибо, князь, — едва слышно, но от всего сердца промолвил он, — спасибо за твои слова, за дочь Малушу… Сам, пожалуй, я и не разыщу ее. А коли поможешь, найдется наша Малка.

— Найдется, — твердо сказал князь. — Найдется наша Малка… Только заговорились мы с тобой, Микула… Ты ложись! Спи! Завтра дальше в путь…

И князь Святослав лег, положил голову на седло и смежил глаза, будто задремал. Микула отошел на несколько шагов, тихо сел на песок, потом лег и тут же уснул.

Но князь Святослав не спал. Убедившись, что Микула спит, он сел и долго смотрел на него и на других воев, которые лежали повсюду у берега…

«Нет, — думал князь Святослав, — такие люди не могут погибнуть! Не для того боролись наши отцы, не для того проливали мы кровь, чтобы исчезнуть, подобно волнам, в неизвестности. Минуют десятки, сотни лет, но потомки вспомнят если не имена, то хотя бы великий труд своих предков…»

Всю жизнь провел он на коне. Но разве он жаждал войны и крови, как говорят люди? Впрочем, кто говорит? Русские люди не скажут, что князь Святослав зря проливал кровь, не скажут вовеки, что он, князь Святослав, водил их на ненужные войны… Это ромеи кричат на весь мир, что князь Святослав свиреп, что он разбойник, что это он идет на них войной и жаждет их смерти. Но почему, почему они так говорят?

Только потому, что ромеи ненавидят Русь и его, князя Святослава, только потому, что хочется им видеть русов перед собой на коленях, потому, что они хотят захватить Русскую землю… Если бы они этого не хотели, если бы не точили непрестанно мечи против Руси — и русские люди не брали бы меча в свои руки, у них вдоволь своей земли, чужая им не нужна. У них достаточно и людей — рабов им не нужно, они не завидуют чужому богатству — о, Русская земля обильна и плодородна…

Но если русские люди понимают, что на них точат мечи, знают, кто это делает, видят, как коварно подкрадывается к их городам, лесам и рекам враг, то как могут они спокойно сидеть, как могут ждать своей смерти?! Вот почему и ведет на бой своих людей князь Святослав. Не он идет, не он один борется — идут, борются все люди Руси…

И спокойно стало на душе у князя Святослава. Ему захотелось, как и всем его воям вокруг, отдохнуть перед далекой дорогой.

Но перед тем, как уснуть, он спустился к воде и долго прислушивался. На Днепре было очень тихо. Волна у самых ног чуть касалась песка. Князь Святослав склонился, набрал полные пригоршни холодной воды, вымыл руки, несколько раз сполоснул лицо, и ему стало немного легче. А потом тихо, чтобы не разбудить воев, поднялся на кручу, лег, опустил голову на седло, вытянул руки и сразу уснул…

И, верно, потому, что довелось ему в эту ночь говорить о Малуше, увидел он дивный сон.

Снится князю — как это бывало и раньше, — что идет он в широком поле где-то под Родней, вокруг зеленеют травы, среди них множество цветов, невдалеке синеет Днепр. И хочется ему выйти на берег и отдохнуть.

Но видит князь — и это тоже не раз ему снилось раньше, — стоит на берегу под вербой, в белом платне, белом платке, вся какая-то светлая, знакомая, желанная, Малуша.

Князь Святослав бежит по траве, летит, ломает ветки шиповника с красными ягодами, колючки ранят ему руки, но он бежит с пригорка на пригорок к Днепру. И останавливается перед Малушей.

Только почему же — этого никогда не бывало в прежних снах — у Малуши такие невеселые глаза, почему сорвалась и покатилась по щеке слезинка-жемчужина, почему скорбно стиснуты в печали ее уста?

— Малуша! Услада моя, Малуша! Что с тобой?

Но не протянула она рук, а подняла их над его головой, будто осеняя его. Глаза были те же, а взгляд материнский, губы не шевельнулись, а он услышал:

— Отдохни, князь мой, отдохни!

И он послушал ее, чувствуя, что и в самом деле ему очень хочется отдохнуть. Прилег на землю. И Малуша села над ним, взяла в руки его голову, и он увидел ее глаза.

— Отдохни, князь, отдохни! Ты долго искал, а я здесь… Земля да я, и ты здесь, мой князь!

Но что это? Только что он видел над собой глаза Малуши, но вот это уже не глаза, а две звезды, которые он еще княжичем видел давным-давно, еще когда они ночевали в поле с дядькой Асмусом.

— Отдохни, князь, отдохни!

Звезды — сестрицы мерцали над ним, они были на диво приветливые, теплые. Почему же они летят от него, летят так, что в небе слышен свист, крик?

Кто знает, долго ли спал князь Святослав, но вдруг сквозь сон он услыхал странный звук и проснулся…

На другом конце острова раздался дикий, исступленный крик и повторился на берегах и косах понизовья. Казалось, что вокруг острова закипели, зашумели днепровские воды…

Князь Святослав вскочил на ноги, сразу поняв, что к острову подплыли печенеги, окружили стан, накинулись на стражу, идут сюда, он узнал их крик — призыв к бою.

О поле битвы! Оно страшно днем, когда человек идет на человека, когда на землю льется горячая кровь, когда от удара меча обрывается человеческая жизнь!

Но с чем сравнить ночную битву на острове Григория, когда после трудной и далекой дороги отдыхали русские вои, а коварный враг подстерег их и, как тать, ворвался в стан?!

Это была неравная битва. Печенеги, как коршуны, долго следили за русскими воями. Они видели, где те остановились, где заночевали. Русские же не знали, откуда свалился на них враг, и видели перед собой только черную ночь.

Это была неравная битва еще и потому, что русская рать растянулась по Днепру и на острове их было полторы-две тысячи. А через Днепр переправилось на остров в эту ночь вдвое, а может, и втрое больше печенегов.

И все же русские вой бились так, как всегда. Рубили врагов без пощады. И смело смотрели смерти в глаза. А умирая, верили, что за них отомстят другие.

Стан русских воев был окружен — князь Святослав понял это, как только услышал со всех сторон крики печенегов. Значит, стража на острове перебита, помощи ждать не приходится, нужно бороться самим.

Он подал знак: если его услышит русский воин, то поймет князя, услышит печенег — пусть бережется.

— Вои русские! — крикнул князь Святослав. — Становитесь в круг, я здесь, потянем на печенега!

И, перекликаясь друг с другом, русские вой становились в темноте плечом к плечу, сливаясь в живую стену, поднимали перед собой щиты и нацеливались острыми копьями.

Так в самом начале стычки с печенегами князь Святослав сумел поднять, сделать круг, сотворить стену против печенегов и на какое-то время спасти жизнь многим своим воям.

Но печенеги яростно лезли на стан князя Святослава; они поняли, что подкрасться внезапно и вырезать всех воев им не удалось. Они понимали, что перед ними выросла стена воев, и потому любой ценой старались поскорей пробить эту стену, чтобы она не обрушилась на них.

Над островом стоял разноголосый крик, его эхо катилось по воде к обоим берегам. Где-то в темноте ржали всполошившиеся кони. Окружив стан, не умолкая ни на минуту, кричали печенеги. Русские вой, подбадривая друг друга и нагоняя страх на врага, не отставали от печенегов. Вокруг бряцали щиты, звенели мечи, свистели копья, отовсюду к небу неслись стоны раненых и умирающих…

Вокруг стана рос вал — это были тела печенегов; там же смежали глаза, прощаясь с жизнью, и русские вой. Этот вал высился в темноте как грань между жизнью и смертью, он тянулся, казалось, к самому небу.

Князь Святослав рубился наравне со своими воями. Он видел, как смело они умирают, но понимал, что сила одолевает силу, их мало — печенегов много, их будет еще меньше, а по Днепру плывут на конях к острову новые и новые враги.

И еще раз князь Святослав попытался спасти своих воев, хотел продержаться до рассвета, когда к острову, возможно, подплывут другие лодии и когда они уже при свете смогут не вслепую обороняться, а сами кинутся на печенегов.

Князь дал знак, от воина к воину передавалось веление князя, и, выстроившись в несколько рядов, они стали отходить к концу острова, где высились скалы: там печенеги могли нападать на них только с одной стороны, только там можно было продержаться.

Князю Святославу посчастливилось обмануть печенегов. Только когда русские вой, скопившись в одном месте, прорвали кольцо печенегов и, повесив на спины щиты, стали пробираться к мысу, только тогда печенеги поняли, что русский князь со своими воями вырвался из кольца и, возможно, сам собирается на них напасть…

Как бешеные волки, кинулись они за русскими воями, спотыкаясь в кустах и падая на камни. Печенеги старались забежать вперед, стиснуть русов с боков и снова замкнуть в кольцо…

Поприще, может, два поприща всего и пришлось пройти русским воям от их стана к скалистому мысу, но каким трудным оказался этот короткий путь! Выбирать в этот краткий миг перед рассветом не приходилось. Решалось: жить или умереть. Печенеги бросили в бой все, что могли, русские вой — все, что имели…

И русы пробились к мысу и вышли на скалы.

За Днепром светало. На темном небе рдели звезды. В этот предрассветный час они горели еще ярче, чем ночью; лучезарные, сверкающие, светло-зеленые, они пылали, переливались, мерцали в бездонной глубине. А на краю неба уже медленно прорезывалась серая полоска, вскоре она покраснела, словно налилась кровью, потом порозовела, побледнела и, наконец, набравшись сил, засветилась, посылая вперед; точно гонцов, лучи света.

Вся земля, казалось, замерла, притихла в эту торжественную минуту. Глубокое небо было чисто, без облачка; Днепр величаво катил к морю свои воды, такие спокойные, что в них, как в зеркале, отражалась каждая звездочка. Тихо было на обоих берегах Днепра, в заливах и плавнях, только соловьи там пели о страсти и любви.

Со скал, высившихся над островом с севера, князь Святослав видел, как из-за Днепра властно идет рассвет, и глубокий вздох вырвался у него из груди.

Жить, о, как хотелось жить князю Святославу в этот чудесный ранний час! Бороться! О, сколько еще могли бы бороться за родную землю князь Святослав и его вой!

Но что делать дальше, как сражаться?! Князь Святослав, воевода Бождар, дружинник Микула, еще три отрока — шесть человек, вот сколько их из двух тысяч дошло до мыса. За ними — скала, круто обрывающаяся над Днепром, перед ними — ватага озверелых печенегов, они кричали, грозили, размахивали кривыми саблями, готовили копья.

В лучах рассвета, который все шире и шире разливался вокруг, князь Святослав увидел внизу перекошенное от злобы лицо печенега, которое показалось ему знакомым. Нет, князь не ошибся: с кривой саблей в руке, бросаясь с места на место, каган Куря что-то кричал своим воям.

Гнев, обида и презрение охватили князя Святослава. Он понял, кто привел сюда печенегов и кто послал на него кагана Курю.

— Скажи, собака, — крикнул он со скалы, — сколько греческих золотников[277] получил ты за наши души?

Куря ничего не ответил Святославу; он был уверен, что киевский князь на этот раз не вырвется из его рук, велел своим воям быстро идти к скале, и те двинулись вперед.

Так пришел смертный час князя Святослава. Он огляделся.

Скала, где они стояли, круто обрывалась над днепровскими водами. Внизу — пропасть. Один шаг — и только брызги полетят по камням. Конец, смерть.

Но пристало ли воину, а тем паче князю Руси, даже в самую страшную минуту накладывать на себя руки?

Смерть в бою — честная смерть, самогубец — трус; по поверью русских людей, такого после смерти ждет вечное проклятие, позор.

Князь Святослав переглянулся с воеводой Бождаром, с Микулой, отроками и по их глазам увидел, что они думают то же, что и он. Что ж, коли смерть, так в бою.

И с мечом в руке князь Святослав пошел вперед, а за ним двинулось еще пятеро. Они шли против сотни врагов, но не страшились их, не боялись смерти, не думали о ней.

В этот последний свой час вой, воевода и князь Святослав бились так, как никогда. Их было шесть. Упал воевода Бождар, упали три отрока, упал Микула. Остался один Святослав…

Но и один он шел вперед — с мечом в правой руке, со щитом в левой. К нему подскочил печенег и перебил левую руку, — князь Святослав выронил щит, но оставался еще меч. Несколько стрел впились ему в грудь, но князь киевский шел дальше.

И только на один миг приостановился князь Святослав. Он стоял, высоко подняв голову, очень бледный, и широко раскрытыми глазами смотрел вдаль…

Там, на голубом днепровском плесе, он увидел лодии… О, если бы эти лодии были здесь, если бы вой, которые сидят за веслами, знали, что творится на острове! Но на лодиях ничего не знают, вой сидят за веслами, вой плывут домой…

Еще шаг вперед ступил князь Святослав и вдруг, точно сломанное копье, упал на землю.

Так умер киевский князь Святослав.[278]

Смерть князя Святослава была столь величественна, что остановила даже печенегов. Долгую минуту стояли они на месте, словно не верили в случившееся. Потом кинулись вперед и стали рубить мертвое тело Святослава.

Но тут кто-то закричал тревожно, испуганно:

— Лодии… Лодии!..

И все посмотрели вдаль, на низовье. А потом стремглав побежали со скалы, перепрыгивая через тела, к берегу, где паслись их кони. Бросались в воду, чтобы скорей переплыть Днепр и бежать в поле.

На далеком плесе, словно повиснув между небом и водой, вырисовывались лодии русских воев.

Раненный в голову, весь порубленный, лежал Микула под скалой, не в силах подняться на ноги, и видел, как все это было.

Князю Святославу воздали погребальную почесть, как и всем его далеким и близким предкам — князьям антским, Полянским, по закону и покону русскому.

На высокую кручу острова Григория, к священному дубу, под которым обычно приносили жертвы, вой вытащили лодию князя Святослава, усыпали ее травой, украсили цветами, на носу сделали подобие княжеского стола, застелили его багряными коврами и на него положили тело князя Святослава, укрыв его знаменем.

Все знали и понимали — князя Святослава с ними нет. Вот лежит в лодии все, что от него осталось. Но князь Святослав жив и будет жить, он поднимается на своей лодии в небо и погрузится в иной мир — беззаботный, радостный, где цветут Перуновы сады, где сам Перун высекает молнии, где живут чудесные дивы.

Это — трудный и долгий путь. Может быть, князю Святославу придется мчаться на коне между скалами, которые расходятся очень редко и то лишь на мгновение, может, доведется ему биться со злыми духами или переправляться через небесные реки и платить перевозчику за переправу. Да и сам он, наконец, должен есть, пить, кто-то должен помогать князю в этой дороге…

В лодию князя Святослава поставили корчаги, наполненные зерном, маслом, вином, убили лучшего, любимого княжеского коня. Жрец отрубил голову белому петуху и кровью его окропил лодию. А многие воины тем временем секирами рубили сухое дерево, ветви и тащили дрова к лодии.

Над островом величаво звучало:

Ой, не стало Святослава, князя нашего не стало. Горе Киеву-городу и всем землям нашим настало. Что собрался князь Святослав в далекую дорогу, Белы руки на груди сложил, вытянул быстры свои ноги… Ой, встань, княже, встань, — нет, не встанет Святослав, не встанет, Ой, взгляни на нас, — нет, не взглянет Святослав, не взглянет.

Ой, едет наш князь, едет князь в далекую дорогу, Помолись же за нас, не забудь о нас у Перунова порога…

В руках жреца появилась длинная головешка. Он коснулся ею сухого валежника, и по нему змеями побежал огонь. Днище лодии и насад окутало облако дыма, из которого то тут, то там, вырывались острые языки пламени… Клубы дыма поднялись над островом и потоками покатились над Днепром.

— Слава! Слава князю Святославу! — вырывались возгласы. Это была торжественная минута. Дым развеялся, теперь вся лодия была в огне. Лодия князя Святослава покидала землю и выплывала в просторы небесного, вечного моря…

— Слава! Слава князю Святославу!

И как это бывало перед боем, воины ударили мечами о щиты, загремели сулицами, копьями, секирами. Заиграли свирели, забили в бубны, накры. И многим из тех, кто смотрел на лодию, казалось, что князь Святослав поднялся, стоит на лодии и ведет ее в безбрежные просторы.

А под скалой лежал с глубокой раной на голове воин Микула и плакал, глядя на это.

Из Доростола император Иоанн Цимисхий ехал в Константинополь весьма поспешно. Миновав Плиску и Данаю, он остановился только на несколько дней в Преславе.

Здесь император советовался со своими полководцами, как им через горные ущелья спуститься в долину Фракии. Сделать это было нелегко: начиналась уже осень, в ущельях ревели и пенились реки, издалека несся грохот обвалов.

Однако не одно это беспокоило императора. Повсюду в горах блуждали отряды непокоренных болгар, где-то справа от перевалов стоял со своими четырьмя сыновьями и большим войском комитопопул Шишман — лютый враг Византии. Император и его полководцы, боясь своих врагов, условились, что часть легионов пройдет справа от главной дороги, часть — слева, сам же император с бессмертными будет продвигаться посередине.

Император и его полководцы никого не боялись только в Преславе. Здесь они чувствовали себя победителями и полными хозяевами. Сразу же после торжественного входа в Преславу император велел немедленно забрать в Вышнем граде все сокровища каганов, нагрузить их на колесницы, поставить вокруг стражу, а при переходах через горы везти колесницы за ним и бессмертными.

Все эти дни кесарь Болгарии Борис добивался приема у императора Иоанна. Но император всячески уклонялся от разговора. Прибывшему в Преславу со своими боилами кесарю сначала сказали, что император выехал к легионам в гору. Другой раз заявили, что василевс захворал, третий раз — что у него нет времени для разговоров.

Наконец император Иоанн нашел время и для кесаря Бориса. Это было тогда, когда все сокровища болгарских каганов лежали уже на колесницах, а сам император собирался выступать из Преславы.

Император Иоанн принял кесаря Бориса в Золотой палате, где когда-то принимали древние каганы. Император сидел на позолоченном троне Симеона, по сторонам и позади стояли полководцы. Кесарь Борис вошел в палату в кесарском одеянии и поклонился императору ромеев.

— Великий василевс, — сказал он, — я прибыл сюда, чтобы поблагодарить тебя и твоих полководцев за спасение Болгарии.

Долгим, пронизывающим взглядом посмотрел император на кесаря Бориса.

— Я сделал все, что обещал, — ответил он. — Болгария очищена от тавроскифов до самого Дуная. Князь Святослав побежден, а я ныне возвращаюсь в Константинополь.

— Надеюсь, — промолвил кесарь Борис, — великий василевс повелит, как нам быть далее. И я еще добавлю, что всех нас удивляет, почему, по слову императора, у нас забирают сокровища…

На бледном лице императора Иоанна проступили красные пятна, что обычно случалось с ним в минуты наибольшего раздражения. Но он сдержался и медленно произнес:

— Почему ты думаешь, кесарь, что сейчас за Болгарию отвечаешь ты? Нет, Борис! Дед твой Симеон и отец Петр довели ее до гибели. На западе у тебя стоят Шишманы — они захватили половину Болгарии. А что происходит у тебя на востоке? Ведь там полно непокорных болгар. А в горах и долинах? Всюду одно и то же. Как же могу я сейчас, радея о Болгарии, оставить здесь, в Преславе, сокровища кесарей? Пока что мы будем их хранить в Константинополе. — На минуту он умолк. — Но обо всем этом лучше говорить не здесь, а в Константинополе, кесарь Борис. Ты поедешь следом за мной.

Так закончил император Иоанн последний свой прием в Преславе.

С великой славой возвращался император Цимисхий в Константинополь. Он сам позаботился об этой славе. Разбитые легионы Цимисхия еще стояли под Доростолом, а в Константинополь уже мчались гонцы с вестями, что войска империи наголову разбили тавроскифов, а их князь Святослав принужден заключить позорный мир. Еще Иоанн Цимисхий стоял в Преславе и думал, как ему перейти ущелье, а в Константинополе все уже твердили, что Цимисхий навеки покорил болгар, наложил на них дань и везет с собой сокровища Крума.

И никто в Византии не знал, что не князь Святослав, а сам Иоанн Цимисхий желал заключить мир с русами. Никто не знал, что император ромеев с остатками своих легионов хочет поскорее уйти из Болгарии, где земля горит у него под ногами; никто не знал, что император Цимисхий мечтает теперь только об одном — быть в Константинополе, за высокими стенами Большого дворца, в Буколеоне. Но в Константинополе встречали Иоанна Цимисхия как победителя.

В день, когда Цимисхий возвращался во главе своих легионов, за стенами Константинополя, у Влахерна, собралась огромная толпа. На берегу, откуда был переброшен по челнам через Золотой Рог мост, стояли василисса Феодора, патриарх с духовенством, эпарх города, патрикии, члены сената, синклита, димоты и димархи. Тут же находились два хора — из соборов Софии и Святых апостолов. Всех этих избранных окружали воины, они стояли на страже вдоль всего берега и на мосту. А позади них толпился городской люд. Многие залезали на стены и деревья, немало набилось в лодии, которыми кишмя кишел Золотой Рог.

И вот наконец на галатском берегу, поднимая столбы желтой пыли, появились всадники. Все закричали:

— Император! Император!

Но император был еще далеко. По мосту проехало несколько сот закованных в броню бессмертных, еще несколько сот и еще несколько сот. Некоторое время никто не показывался. И уже потом, в окружении проэдра Василия, императора Константина, Варда Склира, патрикия Петра и многих полководцев, появился на белом коне Иоанн Цимисхий.

Император чувствовал себя прекрасно, хорошо выспавшись после многих бессонных ночей в летнем дворце на Гала-те. Утром он позавтракал, выпил вина, а теперь видел Константинополь, толпы народа, слышал пение хоров, и от всего этого у него кружилась голова.

— Многая лета тебе, божественный Иоанн! — начинали димоты.

— Многая лета, многая лета, многая лета! — подхватывали хоры.

— Многая лета Иоанну с августами! — продолжали димоты.

— Многая, многая, многая лета! — еще громче славословили хоры.

Под торжественное пение хоров патриарх подал императору драгоценный скипетр и золотой венок, а димоты услужливо подставили Иоанну спины, когда он сходил с коня.

Здесь, на берегу Золотого Рога, уже стояла запряженная четверкой лошадей, обитая бархатом и украшенная самоцветами колесница, и димоты расчищали среди толпы путь, чтобы император мог к ней подойти.

Однако Иоанн Цимисхий не сел в колесницу, в которой его не могли видеть. Он велел поставить на колесницу драгоценную икону Божьей матери, вывезенную из Преславы, и короны болгарских кесарей. Сам же, надев золотой венец и взяв скипетр, вскочил на коня, — о, в Константинополе все знали и теперь убедились, какой ловкий наездник император! Так он и въехал в город, с венцом на голове, со скипетром в руке, с красной багряницей на плечах.

В тот же день, к вечеру, император совершил выход в Золотую палату. Там все давно приготовили для этого первого после войны выхода. Папия со своими диэтариями несколько ночей до этого не спали — мыли мраморные полы, натирали до блеска светильники и паникадила, развешивали на стенах знамена и дорогие ткани, украшали все цветами.