Святослав Скляренко Семен

8

Какая это была битва? Десятая? Двадцатая? Разве сочтешь?

Месяц уже делает второй круг, где-то дозрели нивы, где-то падают на землю плоды, где-то поспели овощи…

И где-то тихо: можно стать в поле, говорить полным голосом, петь, смеяться…

Кто сказал, что можно смеяться? Русские вой гибнут на поле за Доростолом, гибнут в городе от голода и болезней, в городе на деревьях нет уже ни листочка, на земле ни травинки. Но и это не спасет — вокруг смерть, одна смерть.

Император велел взять и привести к нему пленников. Пусть скажут, чем живут русы, где берут силы, сколько их, долго ли еще смогут держаться.

Пленных привели. Император думал, что их много, потому что вел их, окружив кольцом, большой отряд. Но когда отряд приблизился к императору и бессмертные, разорвав кольцо, расступились, император увидел, что там стоит лишь один человек.

Кто знает, сколько было ему лет. Острые плечи убеждали, что этому мужу пришлось много и тяжело потрудиться на своем веку. Длинные черные усы спадали почти до самой груди, но бледное без морщин лицо, сверкающий взгляд красноречиво свидетельствовали о том, что человек еще молод, что ему жить бы да жить…

Из одежды на пленнике остались только простые, полотняные короткие штаны на ременном пояске, да и то такие изодранные, что сквозь них просвечивало тело. Голая грудь была в нескольких местах порублена, у сердца зияла глубокая рана.

Но он, казалось, забыл о ранах и бесстрашно смотрел на императора и его воинов. Что-то перекипело, переболело уже в его душе, будто он переступил за черту жизни и не ведал больше страха, он даже улыбался.

Император вскипел.

— Спроси, — сказал он толмачу, который стоял рядом, — чего он улыбается?

Толмач поспешил сказать пленнику, что от него хотят, объяснив ему и то, перед какой высокой особой он стоит…

Пленник что-то крикнул в ответ на слова толмача и засмеялся.

— Что он говорит?! — завопил Цимисхий.

— Он говорит, великий василевс, что видел… Толмач замялся.

— Что? Что? — еще громче крикнул император.

— Он говорит, будто видел мертвых князей, но живого императора еще не видел. Потому и смеется…

— Проклятый тавроскиф, — взвизгнул император, — он дорого заплатит за свои слова!.. Спроси у него, сколько войска осталось у князя Святослава.

Пленный ответил:

— У ромеев много войска, но у князя Святослава вдвое больше…

— Пусть скажет, сколько именно.

— Сколько звезд на небе…

Император бесновался — пленник ничего не боялся, смеялся над ним.

— Спроси у него, велик ли голод в Доростоле, есть ли у русов хлеб, мясо, вино…

Пленнику перевели, что интересует императора.

— Знаю, знаю, — промолвил тот и медленно, облизав языком запекшиеся губы, продолжал: — О, у нас в Доростоле всего хватает — хлеба, мяса, молока, вина… всего вдоволь, вдоволь… Пусть бы лопнул этот ваш император!

Это были последние слова пленника из Доростола. Сердце его не выдержало. Подогнув колени, он упал на землю…

А у стен Доростола уже слышались шум и крики — русские вой выбежали из ворот, чтобы завязать новую битву. Ринулись к стану ромеев, подняли переполох, захватили немало харчей: муки и мяса. Прикрывшись щитами, стали отходить. Мука и мясо! Разве в этих ужасных битвах они не приближали победы?

И вдруг случилось то, чего вой, которые только что проливали свою кровь, отдавали жизнь на поле перед Доростолом, не могли даже представить. Когда они, повесив на спины щиты и отбиваясь копьями, стали отходить и уже приближались к широко раскрытым воротам города, эти ворота внезапно закрылись.

На поле поднялся невероятный крик. Вой стали стучать и бить в ворота, но никто не отвечал. Они попытались кричать лучникам и пращникам, стоявшим на стенах, но те, казалось, сами там с кем-то боролись. Пробиваться к южным или северным воротам Доростола нечего было и думать — оплиты ромеев и бессмертные обступали войско князя Святослава. Смерть? Страшная смерть у самых стен Доростола?

К счастью, это длилось недолго. Вой у стен видели, как вздрагивают от ударов ворота, словно кто-то изнутри пытается их отворить. Так же внезапно ворота распахнулись, и вой густым потоком, все еще сдерживая и отражая натиск позади себя, стали вливаться в город.

Тогда все услышали о страшной измене, которая здесь готовилась.

В то время когда за городом, на поле, шла лютая сеча, кто-то запер изнутри ворота крепости, чтобы отрезать путь войску князя Святослава, чтобы оно погибло под стенами Доростола.

К счастью, вой, стоявшие на стенах, тотчас заметили это и поняли, что случилось. Мигом кинувшись вниз, они схватились у ворот с изменниками — кого порубили, кого связали. Это были болгарские боляре, а вел их за собой великий болярин Мануш.

Когда сумерки окутали Дунай и стены Доростола, князь Святослав повелел привести из поруба в хоромы кмета изменников-боляр. Княжьи вой отперли тяжелые ворота поруба и повели боляр по улицам Доростола.

Провести их оказалось нелегко. Когда вой, окружив боляр, вели их по узким улицам Доростола и по площади, было уже темно и, казалось, никто не знал и не мог разглядеть, кого ведут среди ночи русские вой. Но повсюду, где они проходили, неслись не только угрозы по-русски и по-болгарски, но не раз летели в боляр и камни. Трудно было привести боляр живыми в дом, где обычно чинил суд кмет.

В эту ночь суд здесь чинил не кмет — он со своей дружиной был там, где темнел на равнине за Доростолом лагерь императора Византии. Когда боляре стали вдоль стен светлицы, а некоторые и посреди нее, из дверей, которые вели в покои кмета, вышел князь киевский Святослав.

Переступив порог, князь остановился и обвел взглядом светлицу. Кое-кого он узнал: великого болярина Мануша, доростольских и окрестных придунайских боляр Горана, Радула, Струмена.

Князь Святослав не заставлял никого из них служить ему. Напротив, все они сами один за другим приходили к нему и клялись в верности и любви. А великий болярин Мануш при — был к князю якобы по велению самого кесаря Бориса.

Сейчас боляре молчали, исподлобья поглядывали на князя Святослава. В их глазах светилась открытая ненависть, руки сжимались в кулаки.

Только когда князь Святослав, сделав еще несколько шагов вперед, сел в кресло за столом, где обычно сидел кмет, боляре зашевелились, зашаркали ногами, застучали посохами, Но по-прежнему молчали.

— Я собрал вас, боляре, — начал в наступившей тишине князь Святослав, — чтобы услышать, почему вы учинили измену против моего войска, и чтобы судить вас…

Тогда великий болярин Мануш, уже немолодой, но еще сильный мужчина, стоявший впереди в темном длинном платне, с тяжелой кесарской гривной на шее, выступил вперед и громко промолвил:

— По какому праву и почему ты хочешь судить нас, князь? Мы — болгарские боляре, и судить нас может только кесарь да еще Бог.

Князь Святослав остановил свой взор на великом болярине, посмотрел на его гривну, обвел взглядом всех боляр и сказал:

— Не ради одной Руси пришел я, боляре, с войском своим в Болгарию, а ради спасения Руси и Болгарии.

— Потому и постарался, чтобы помер наш кесарь Петр! — раздраженно крикнул болярин Мануш.

— Кесарь Петр, — спокойно ответил ему князь Святослав, — верно, умер, когда увидел силу Руси. Но я собственными руками отдал корону болгарских каганов и все их сокровища сыну Петра — новому кесарю Борису.

— Так пусть тогда нас слушает и судит кесарь Борис! — крикнул болярин Мануш.

— Пусть судит нас кесарь Борис. Только кесарю Борису служим! — прокатилось под сводами светлицы.

Князь Святослав ждал, пока боляре накричатся, и так же спокойно сказал:

— Тот, кто сидит ныне в Доростоле, не подвластен кесарю Борису, ибо он изменил мне и служит императору ромеев.

— Так от чьего имени ты будешь судить нас? — задыхаясь от бешенства, крикнул Мануш.

— Я буду судить вас от имени русских людей и тех болгар, которые не хотят, как вы и ваш кесарь, служить Византии. Хотите, я кликну сюда этих болгар? Их немало полегло над

Дунаем, но еще больше осталось здесь, в Доростоле, и во всей Болгарии. Слушайте их голос…

В светлице наступила полная тишина. Слышно было, как плещут волны на Дунае, как потрескивают фитили в светильниках перед столом кмета, как тяжело дышат» боляре. И вдруг стало слышно, как угрожающе шумит под окнами дома кмета толпа:

— Да проклинам! Смерт!

— Слышите? — спросил еще раз князь Святослав. Великий болярин Мануш ничего не ответил. Молчали и прочие доростольские и придунайские боляре, — они только что проходили по улицам Доростола, видели болгар, о которых говорил князь Святослав. Им нечего было ответить на его вопрос — не он судит их, а Болгария и Русь.

Князь Святослав взял в правую руку булаву, на ее золотом яблоке заиграл отблеск светильников.

— Суд мой будет краток, — начал он, — ибо и мне, и русским воям, и всем болгарам, аже потягли за мною, ведомо, как вы двоеручили. «Мы с вами», — говорили вы Руси — и шли против нас. «Мы за вас», — говорили вы Болгарам — и продавали их Византии. И если бы Дунай не тек в море, а стоял на месте, то вода в нем была бы красной от крови русских и болгарских людей, крови, которую вы, боляре, пролили вместе с кесарями вашими и византийскими императорами. За эту великую провину вашу вы достойны только одного — смерти…

Когда Святослав произнес это слово и опустил булаву, боляре поняли, что князь киевский свершил свой суд. Некоторые из них, видимо, заколебались, кое-кто готов был просить пощады. Только великий болярин Мануш по-прежнему стоял впереди всех, опираясь на свой посох, и дерзко смотрел в глаза Святославу.

Но большинство боляр, трусливых от рождения, испугавшись заслуженной смерти, стало молить:

— Помилуй, княже!

— Это Мануш… Это Мануш и Горан подбили нас! — еще громче кричали другие.

Только Мануш крикнул, разрывая платно на груди:

— Я с кесарем Борисом! Пусть смерть!

И еще несколько боляр, а среди них болярин-кмет Горан, стали рядом с Манушем.

— Будь по сему! — промолвил князь Святослав. — Вас, — он обернулся к болярам, которые просили его о пощаде, — помилую. Идите в бой. Вас, — он поглядел на Мануша и кучку боляр, которые теснились к нему, — казню… Пусть свершится суд!

— Погоди, княже! — хищно заревел Мануш. — Почему одних милуешь, других караешь, а кое о ком и слова не промолвил? Не только Болгария идет против тебя, — прошипел Мануш, — против тебя идут твои люди, русы…

— Неправда, — ответил князь Святослав, — никогда рус не подымет меча против руса, никогда рус не изменит и не предаст своего брата.

— Так вот тебе, князь! — крикнул болярин Мануш, выхватил что-то из-за пазухи платна и протянул князю Святославу.

— Что это? — не понял князь Святослав.

— Читай.

Князь Святослав развернул пергамент, поданный ему болярином Манушем. Это было письмо к императору Иоанну. Держа в руках пергамент, князь Святослав подошел к светильникам и в их ярких лучах принялся читать. В светлице стало тихо.

Теперь все видели лицо Святослава, склонившееся над пергаментом, его большие серые глаза, высокий лоб, на котором собралось несколько глубоких морщин, бритую голову со спадающей до самой шеи прядью седеющих волос, длинные седые усы и резко очерченные губы, которые тихо шептали написанные на пергаменте слова.

Князь Святослав прочитал все, от первого до последнего слова, потом свернул пергамент, поднял голову и посмотрел на болгарских боляр, которые молча стояли перед ним.

— Ты все прочитал, киевский князь? — спросил болярин Мануш.

— Прочитал, — тихо вздохнув, промолвил князь Святослав.

— Так почему же ты молчишь?

— Я уже учинил суд раньше и сказал, что каждый, кто вместе с вами и Византией идет против Руси, будет казнен.

— Даже если это будет твой брат Улеб?

— Даже если это будет мой брат Улеб, — ответил Святослав. — Он вместе с тобою заслужил смерть.

Князю Святославу было невыносимо тяжело и больно. Это была, наверное, самая трудная ночь с тех пор, как он стал со своими полками на Дунае. Как русский князь и воин, Святослав видел врага только перед собой и, точно карающий меч, обрушивался на него.

В этой борьбе ему приходилось очень трудно, особенно трудно было в последние месяцы в Доростоле, и все же он видел врага только впереди себя, верил, что неминуемо победит, — с такими людьми, какие сражались рядом с ним, нельзя было не победить.

И вот, оказывается, враг не только впереди, а рядом с тобой, за спиной… И кто же этот враг? Болгарский кесарь? Он знал ему цену. Болгарские боляре? Он никогда не опирался на них. Нет, его враг — родной брат Улеб.

Не хотелось верить, что это так, но на столе лежит письмо к императору Иоанну, в котором сказано, что они, боляре болгарские, согласны на мир с ромеями, отдают Доростол, но просят императора пощадить воев и выпустить их из крепости… И на этом письме стоит подпись не только боляр, но и князя Улеба.

Перед Святославом прошла вся его жизнь. Он вспоминал много дней и лет, проведенных вместе с братом, и понял, что не теперь отступил Улеб от завета своих отцов и людей Руси, а в далеком детстве, когда был робким, трусливым, ненавидел своего родного брата и любил детей варяжских и греческих, когда мечтал о греческой царевне, упорно собирал деньги, дрожал над своим скарбом.

И хотя князь Улеб пошел вместе с ним против болгарского кесаря и императора ромеев, он шел не ради победы, а чтобы добиться своего, — побрататься с болгарскими болярами и кесарем и, возможно, самому стать кесарем римского императора.

«Русская земля! — стонала душа князя Святослава. — Ведаешь ли ты, кто замышлял сесть на Киевский стол, знаешь ли, что замышлял против тебя сын Игоря и брат мой Улеб? И что мне делать теперь, земля Русская, с братом-отступником?»

И князю Святославу казалось, что вместе с плеском дунайских волн к нему долетел далекий отзвук родной земли. Он словно слышал голоса князей — своих предков, голос отца Игоря, матери Ольги и многих и многих людей Руси:

«Покарай его, Святослав!»

Он вздрогнул и схватился за меч. И долго смотрел в отворенное окно, на темные воды Дуная, обвел взглядом светлицу, увидел на столе хлеб и соль, но не мог вспомнить, когда и кто это поставил.

— Пусть рассудит небо, кто из нас виноват! — крикнул князь Святослав. — Боги! Помогите мне свершить праведный суд над братом!

Поздно ночью князь Святослав с Улебом вышли за город, на берег Дуная. За ними следовало двое воевод. Все четверо отошли подальше от стены, так, чтобы никто не мог их слышать. Воеводы остановились, а братья-князья прошли еще вперед.

— Так, Улеб, — сказал Святослав. — Раньше я только догадывался и колебался, а сейчас знаю все… Вот земля, вон месяц, будем говорить только правду.

Над Дунаем тем временем уже поднялась луна; большая, полная, похожая на огненный круг, она висела над левым берегом, освещала громады ромейских кораблей, золотой дорожкой отражалась в воде, играла в прибрежной волне.

И в этом неверном красноватом свете Улеб увидел, куда привел его брат: они стояли на круче над Дунаем, вокруг только песок да вода, темные очертания двух воевод едва виднелись вдали.

— Зачем ты привел меня сюда?! — испуганно воскликнул Улеб. — Что ты задумал, брат?

— Слушай, Улеб, — ответил на это Святослав, — не замышлял я ничего против тебя и не хотел бы замышлять… Однако ныне мне и дружине все про тебя сказали болгарские боляре, показали и письмо к Цимисхию. Ты подписал его, Улеб?

Можно ли ночью, при лунном свете, различить на лице у человека краски? Но в эту минуту князь Святослав увидел, что лицо Улеба стало мертвенно-бледным. Сверкали и горели только глаза.

И князь Улеб понял, что все, о чем он мечтал, к чему готовился, уже известно князю Святославу и его дружине и что они, русские вой, не простят ему содеянного.

Но он хотел жить, он искал спасения и потому попытался защищаться:

— Ты напрасно меня обвиняешь, Святослав… Я никого не убил и не поднял меча против русских людей, а только вижу, что здесь, в Доростоле, нас всех ждет смерть. Мне жаль людей. Разве не страшно так умирать? Калокир показал мне письмо к императору Иоанну, в котором говорится о мире, почетном мире, о жизни для всех людей как тут, в Доростоле, так и там, на поле. Я подписал это письмо — не меч, но мир.

— О, император ромеев, — сказал Святослав, — был бы очень доволен, получив это письмо! Ты жалеешь наших людей и не хочешь крови? Но сколько крови пролилось бы, если бы мы жалели собственную кровь?! Ты — против меча и стоишь за мир? Но чего стоит тот мир, о котором говорит враг, чтобы тебя усыпить и убить?! Не мне и не тебе, Улеб, судить, что будет после нас, но знаю: когда-нибудь люди вспомнят пролитую нами кровь и заклеймят тех, кто изменил нашему делу… В эту ночь я повелел покарать смертью вероломных боляр…

— Ты хочешь убить и меня?

— Нет, я не хочу тебя убивать, хотя твое злодеяние больше, чем их. Однако негоже убивать киевского князя, как татя. У тебя есть меч, поступи так, как наши вой, когда не хотят отдаться в руки врагу. Учини суд над собой…

Улеб пал на меч. Это была единственная правда, которую он совершил на земле.

И тогда, как почудилось Святославу, стало очень тихо: ветер дул, но как-то бесшумно, Дунай катил волны, но без плеска, звуки доносились только со стороны темной громады Доростола — печальное пение. Это болгарский патриарх Дамиан со своим причтом правил заупокойную над погибшими язычниками-русами. Да еще в стане ромеев слышались конский топот и бряцание оружия. Но и эти звуки были приглушенные, неясные, как во сне.

Бездыханное тело Улеба лежало среди этого безмолвия на холодном песке. Опершись на меч, стоял князь Святослав. В отдалении темнели фигуры воевод.

— Воеводы! — позвал Святослав. — Идите ко мне!

И тотчас все проснулось: прилетел из-за реки ветер, заплескалась волна на Дунае, воеводы подошли к Святославу. А впереди них ложились долгие темные тени. Эти тени покрыли и лежащее на песке тело князя Улеба.

— Воеводы! — промолвил Святослав. — Князь Улеб погиб, ибо не пожелал сдаться врагу. Его убили ромеи…

Он поглядел на воевод и увидел их бледные, окруженные сверкающим серебром шлемов лица, а они — измученное лицо своего князя.

— Вражда наша закончилась, — сказал князь Святослав, — Улеб покарал себя за содеянное. Ибо нет на земле большего злодеяния, чем измена родной земле…

Князь Святослав помолчал и долго смотрел сквозь голубую ночь на левый берег Дуная, на косы, отливающие желтым блеском под лучами луны, и на леса, что стояли на страже по небосклону.

— Но не хочу я, — продолжал князь Святослав, — дабы об этой вражде нашей знали ромеи и насмехались над ней. Пусть не радуются, что у нас князья себя убивают, пусть не имут сраму и русские люди, — это ромеи убили его. Потому идите в город и скажите, что ромеи напали на князя Улеба здесь, на берегу Дуная, внезапно захватили и убили… Так ли я рассудил, воеводы?

— Правильно, княже!

— Идите и приведите стражу, чтобы взяла его тело.

— Но как оставить тебя одного, княже?

— Не бойтесь, — ответил Святослав, — меня ромеи не возьмут.

Однако воеводы не оставили своего князя — один из них быстрыми шагами направился в город, другой пошел было следом за ним, но неподалеку остановился и стал так, чтобы его не видел князь.

И князь Святослав его не видел. Земля плыла в глубинах ночного океана, на небе все выше и выше поднималась луна, на берегу переливалась янтарная россыпь волн, над ними вдруг взлетел со стоном кулик.

Князь Святослав подумал: почему появилась среди ночи, стонет здесь, над песками, птица? А может, это и не птица? Зачем ей вылетать в такую глухую пору из гнезда? Это душа брата Улеба, превратившись в птицу, носится над Дунаем, скорбит, что все так получилось.

Да и как не скорбеть, как не стонать?! Бедная, бедная птица! Вот бездыханное тело князя Улеба лежит на песке, а ты, душа, распростерла над ним черные крылья и думаешь: как все это случилось, куда тебе теперь деваться?

Не плачь, черная птица, не стони здесь, над Дунаем, не навевай печаль на людей. Ибо ты искала своего — и не нашла, хотела сделать свое — и не смогла, а теперь нечего тебе тут делать! Радуйся хотя бы одному — люди не узнают, что ты содеяла, и еще до рассвета похоронят тело Улеба так, как надлежит князю… А ты, птица, не стони, поднимайся, покуда темно, в небо. Может, там еще до восхода солнца ты отыщешь тропу в вырий, и если тебя не пропустят в княжьи ворота, то хоть уцепишься где-нибудь на веточке в садах Перуна.

Может, птица кулик услышала или угадала мысли князя Святослава, потому что, простонав еще несколько раз, полетела над волнами, поднимаясь все выше и выше, пока голос ее совсем не утих.

А от города уже шли вой, чтобы положить на щиты тело князя Улеба, убитого, как сказал князь Святослав, в эту ночь ромеями здесь, на берегу Дуная.

Скоро минет ночь. Светильники еще горят в палате кмета, но за Дунаем уже полыхает денница. Вот-вот займется день, а с ним придут новые муки и страдания.

У стола стоит князь Святослав. Неужели у него сгорбилась спина? Нет, это он склонился к столу и взял булаву. А сейчас князь стоит такой, как и всегда, стройный, сильный, непобедимый.

Перед ним старшая дружина. Немного их осталось: нет в живых князя переяславского, князя черниговского, только вчера убиты воеводы новгородский и древлянский, нет уже и Улеба.

— Дружина моя! — промолвил князь Святослав. — Уже нам некуда ся дети, должны мы волею или неволею стати противу ромеев. Не посрамим же земли Русской, но ляжем костьми тут, мертвые бо срама не имут… Станем крепко, дружина моя, аз же пред вами пойду… Аще моя глава ляжет, то промыслите сами…

— Веди нас, княже! — зашумели воеводы. — Где, княже, твоя голова ляжет, тут и свои главы сложим…

Это был час, который решал судьбу не только ромейского и русского войска, решалась участь многих народов, а может быть, поколений. Никто из воев, верно, об этом не думал, но каждый знал, что если победит Русь, то счастье, мир и покой будут на Дунае, поднимется Русь и станет такой могучей, что никакой враг не будет ей страшен. Победят ромеи — забушуют над Дунаем черные ветры, до самого Днепра и далеко за ним ляжет множество племен, немало земель погибнет под мечом империи, и на много веков воцарятся неволя, рабство и смерть.

Князь Святослав ждал этого часа. Ради того, чтобы отвести смерть от Руси, пришел он сюда с войском. Долго здесь, в Болгарии, это войско мучилось и страдало, случались победы, были и поражения. Однако все они верили, что победят, и смело шли на сечу.

Теперь начался последний бой. Империя не могла больше воевать, иссякали и силы русов. И тем страшнее была эта сеча — каждый из противников выставил все, что мог. Оставалось одно — либо умереть, либо победить.

Победа сразу стала склоняться на сторону русов. Она, казалось, была уже на остриях их копий. Щитоносцы, лучники и пращники гнали перед собой тучи стрел и острых смертельных камней. Копьеносцы врывались уже за щиты — поколебались ряды империи.

Войско Иоанна отступало. Теперь это было ясно. Раз и второй налетела на русских воев боевая конница, но они, загородившись щитами, били коней и сбрасывали всадников.

И уже близка была победа Руси, уже ромейские воины готовы были казать спины, как вдруг случилось то, чего человек не может предвидеть и против чего не может устоять…

В разгаре боя никто не заметил, как с низовья Дуная выплыла темно-серая туча. Впереди нее бушевал свирепый вихрь. На Дунае поднялась высокая волна, над косами, до самого неба, взвились смерчи.

Буря, страшная черная буря бушевала в поле вокруг Доростола. Ветер свистел между копьями, знамена отрывались от древков, а вой русские все шли и шли вперед. Но песок слепил им глаза. И, отворачиваясь от толкавшей их в грудь, валившей с ног бури, они одновременно отворачивались от врагов.

Святослав видел все это. Ветер бил его в грудь, песок засыпал глаза. Конь, не обращая внимания на удары, опустил голову и стоял на месте как вкопанный.

Святослав поднял вверх лицо и несколько раз взмахнул мечом с такой силой, что, попадись под руку кто-нибудь, он рассек бы его пополам.

— Перун! — крикнул он сквозь свист и завывание бури. — Что делаешь ты, почему пошел против Руси? Неужели ты заодно с греками? Отступи! Поверни вспять, Перун!

Он размахивал мечом, будто вступил в единоборство и рубил ту силу, которая так стремительно гнала на его воев море удушливого воздуха и тучи желтой пыли.

— Перун! — кричал Святослав. — Слушай меня, Перун! Буря не стихала, тучи пыли становились все гуще, конь не мог ступить шага. Самым страшным было то, что сквозь желтую мглу князь Святослав видел, как пошатнулись и разорвались ряды его войска, как некоторые вой, широко раскрыв от ужаса глаза и забросив на спины щиты, повернули назад…

Но и ромеев била и трепала эта буря.

— С нами святой Феодор! — кричал Вард Склир. — Вперед, ромеи! Не выпускайте русов…

Ромеи не могли сдержать русов, причинявших им такой большой урон.

— Дружина! — кричал князь Святослав, превозмогая свист и рев бури, повернув коня по ветру. — Всадники, отступайте к главным воротам, земли — каждая к своим. Бейте ромеев! Бейте! Нам помогает Перун!

В разгаре боя, сквозь бурю и смерч, Микула увидел князя Святослава.

Князь сидел на коне, размахивая мечом, и рубился с каким-то ромеем, с головы до ног закованным в броню. Всадник, видимо, из трусливых, все время отступал, и князь, наверное, рассек бы его мечом.

Но вдруг под князем Святославом пал конь. Пешие ромеи пронзили его копьями, и князь едва успел высвободить ноги из стремян…

Князь продолжал биться пешим. На земле очутился и всадник, с которым рубился Святослав. Возле него было еще несколько ромеев с копьями и мечами. Они подступали к князю Святославу с двух сторон. А князь сначала бился вместе с двумя меченосцами и знаменосцем, потом с меченосцем и знаменосцем, потом только со знаменосцем и, наконец, остался один.

При виде этого у Микулы сжалось сердце, и он кинулся стремглав к князю. Вот один из ромеев ударил князя по правому плечу, Микула видел, как кровь брызнула из раны…

— Княже! — крикнул Микула. — Ид-у-у!!

Он не бежал, а летел, подняв свой меч, и вмиг очутился рядом. Первый удар его меча был так страшен, что пробил шлем одного из ромеев, вторым ударом он сбил с ног другого, третьего ударил в спину…

А тем временем к князю Святославу подбежали русские вой. И хоть из плеча его еще сочилась кровь, князь снова сел на коня и поехал вперед, а за ним зашагали вой.

Ночью император принимал полководцев у своего шатра. Сам он сидел в раззолоченном кресле, перед ним на столе горел светильник.

— Проклятый бой! — неистовствовал Иоанн. — Сколько мы потеряли убитыми?

— Начало боя было тяжелым, император. Мы потеряли тысячи две…

— Похоронить с почестями, писарям записать имена, родственникам раздать землю в Болгарии…

— Хорошо, василевс!

— А сколько убито русов?

— Они собирают своих убитых…

— Но сколько, сколько примерно?

— Тысячи две, может, и больше, — невнятно пробормотал кто-то из полководцев.

— Две тысячи, может, и больше? — сердито буркнул Цимисхий. — Надо было убить десять тысяч, всех… Вы их просто выпустили сегодня с поля боя.

— Они очень быстро отступили, когда началась буря… Мы преследовали их до самой стены, и там разыгрался страшный бой…

— Страшный бой! — в сердцах воскликнул император и засмеялся. — Почему вы не ударили по ним в это время справа и слева, почему не окружили их? Нам помогал Бог, это святой Феодор на белом коне шел впереди нашего войска. Почему же вы не следовали за ним?

Никто из полководцев не ответил на слова императора. И тогда он, не в силах больше скрывать свои чувства, вскочил с кресла и забегал перед столом. Полководцы видели то его лицо, то спину. Наконец император остановился и долго смотрел на Доростол, стены которого едва вырисовывались на сером небе.

— Проклятые русы! — потрясая крепко стиснутыми кулаками, кричал император. — Почему мы даже тогда, когда с нами все — Бог, святые, ветер, буря, — не можем разбить, уничтожить их? Вы покоряли Крит, Италию, Азию, вы хвастались, что нет силы, которая может перед вами устоять… Почему же вы не можете разбить этих варваров, которые грызут кожи, верят в идолов, не умеют держать в руках копье? Какие вы полководцы? Я — слышите? — я сам поведу свое войско, я найду Святослава, я оставлю от него только прах, тлен!..

Он был зол и свиреп, хвастая своей силой. Но это был не тот Цимисхий, который гордо и уверенно вел свое войско сюда, к Дунаю. За крикливыми словами императора, за всеми его угрозами слышалась беспомощность, и это понимали стоявшие перед ним полководцы. Но они тоже не знали, как разбить русов, которые сидели в Доростоле, как победить Святослава.

Когда император Иоанн остался в шатре один, к нему зашел проэдр Василий. С первого же взгляда император понял, что он принес недобрые вести.

— Что случилось, проэдр? — спросил Иоанн.

— Друнгарий[272] Лев уведомляет из Константинополя, что Вард Фока поднял восстание в Азии, захватил много кораблей в море и не пропускает никого к Константинополю…

Иоанн долго сидел молча, уставясь безнадежным взглядом в серое полотнище шатра.

— Я не могу больше воевать со Святославом, — хрипло промолвил он. — Все идет против меня в империи. Проэдр, завтра ты поедешь василиком к Святославу. Мир! Мир! Любой ценой! Дай ему дань, заплати ему за живых и мертвых. Пусть он уходит с Дуная. И я еще одного хочу, покажите мне, каков он, этот князь Святослав?

— Слава, слава воям Святослава!

Но это были не вой Святослава. Это гридень Тур, добравшись на левый берег, отыскал воеводу Претича и рассказал ему, где и как стоят печенеги. И тотчас черниговская дружина и все вой, что оставались на левом берегу, подплыли ночью к Киеву и одолели печенегов.

Однако печенеги не спаслись и от меча князя Святослава. Он встретил бегущую от Киева к Роси орду подле Родни, вступил с нею в битву, и печенеги тотчас обратились в бегство, а их каган Куря сдался на милость князя Святослава.

Князь Святослав позвал к себе кагана Курю. Они сели на увядшей траве друг против друга, скрестив под собою ноги, — о мире, по обычаю, следовало говорить только сидя, касаясь руками земли, чтобы она слышала каждое слово.

Князь Святослав сказал:

— Дивно мне видеть тебя с ордою здесь, под Киевом. Печенеги и русы не воюют между собою… Захоти я — давно бы разбил и сбросил вас в море. Зачем же ты, Куря, пришел с ордою под Киев?

Печенежский каган, избегая пристального взгляда Святослава, стал юлить:

— Зима была у нас голодная… Орда шла в поисках хлеба…

— Ты врешь, Куря! — крикнул Святослав. — Голодные зимы случались и ранее. Почему не погнал табунов к херсонитам? За коней они дали бы тебе и хлеба и вина. Да и русские люди приняли бы от вас табуны.

Каган пытался выкручиваться дальше:

— Мы хотели гнать табуны, но русские вой напали на нас в поле…

— И вы тогда пошли на Киев? — засмеялся Святослав. — Нет, Куря, не верю я, что русские вой напали на вас в поле. У нас много дел и без печенегов… Возьмись за землю и скажи правду.