Собиратели ракушек Пилчер Розамунда

— Ладно, я подумаю, — наконец проговорила она. — Но знай, я никогда в жизни не продам «Собирателей ракушек», слишком это большое счастье — смотреть на них. Это все, что мне осталось от прошлого, от моего детства, от жизни в Корнуолле, от Порткерриса.

Ноэль слегка испугался:

— Что такое? Почему вдруг зарыдали скрипки? Ты же никогда не была сентиментальной, это на тебя не похоже.

— Никакой сентиментальности. Просто меня в последнее время неудержимо тянет побывать там еще раз. Наверное, это все из-за моря. Мне хочется его увидеть. А почему бы и нет? Что может мне помешать? Поеду хотя бы на несколько дней.

— Ты уверена, что это разумно? Не лучше ли сохранить приятные воспоминания? Ведь все меняется, и всегда к худшему.

— Море не меняется, — упрямо возразила Пенелопа.

— Но у тебя же там никого не осталось.

— Осталась Дорис. Я могу пожить у нее.

— Дорис? Это кто?

— Эвакуированная, которую к нам поселили в начале войны. Она жила с нами в Карн-коттедже, а потом так и осталась в Порткеррисе, не захотела возвращаться в Хекни. Мы до сих пор переписываемся, и она всегда зовет меня к себе в гости… — Пенелопа помедлила и спросила сына: — Ты поедешь со мной?

— Я? С тобой? — Уж чего-чего, а такой просьбы он не ожидал и сейчас даже не попытался скрыть изумления.

— Составил бы мне компанию. — Ее слова прозвучали жалобно, точно она страдала от одиночества. Она решила зайти с другого конца: — Мы оба получили бы большое удовольствие. Я мало о чем жалею в жизни, но одного себе не могу простить: надо было свозить вас всех в Порткеррис, когда вы были маленькие, но как-то все не получалось, сама не знаю почему.

Оба чувствовали неловкость, и Ноэль решил обратить все в шутку:

— Я вроде бы уже вышел из того возраста, когда строят из песка замки на берегу.

Мать не отозвалась на шутку.

— Там много интересного помимо замков.

— Например?

— Я показала бы тебе Карн-коттедж — дом, где мы жили. Мастерскую твоего деда. Картинную галерею, которую он основал. Ты вдруг так заинтересовался его картинами, что тебе, наверное, захочется увидеть, где он их писал.

Она мастерски умела наносить удары ниже пояса, хотя нечасто пользовалась своим искусством. Ноэль отпил глоток виски, надеясь обрести утраченное равновесие.

— Когда ты хочешь поехать?

— Чем скорей, тем лучше. Пока весна не кончилась и не наступило лето.

Он вздохнул с облегчением, получив отличный повод для отказа.

— Сейчас я не смогу вырваться — работа.

— Даже в выходные, если понедельник совпадает с праздником?

— Ма, у нас сейчас жуткий цейтнот, я смогу вырваться в отпуск не раньше июля.

— Ну что ж, нет так нет. Будь добр, Ноэль, открой бутылку вина.

Он страшно обрадовался, что мать переменила тему, но на душе у него все же скребли кошки. Он встал:

— Не сердись, пожалуйста. Я бы с удовольствием поехал с тобой.

— Да, конечно, — отозвалась Пенелопа. — Я не сомневаюсь.

Антония появилась без четверти десять. Ноэль разлил вино, и они сели за стол, где уже лежал на блюде пастуший пирог, были поданы салат из свежих фруктов, печенье, сыр. Потом Ноэль сварил себе кофе и, объявив, что, прежде чем приняться завтра за разборку, должен определить объем работы, взял кофе и отправился наверх.

Когда он ушел, Антония тоже встала и принялась собирать посуду, но Пенелопа остановила ее:

— Не надо. Я вымою все в машине. Уже почти одиннадцать, ты, наверное, засыпаешь на ходу. Может быть, сейчас примешь ванну?

— Да, с удовольствием. Мне почему-то кажется, что я ужасно грязная. Наверное, это Лондон так на меня подействовал.

— Он и на меня так действует. Налей полную ванну горячей воды и хорошенько отмокни.

— Ужин был замечательный. Спасибо.

— Милая моя девочка… — Пенелопа была так растрогана, что вдруг словно онемела. А ей хотелось столько сказать! — Когда ты ляжешь, может быть, я зайду пожелать тебе покойной ночи.

— Правда?

— Договорились.

Антония ушла, а Пенелопа медленно убрала со стола, загрузила посудомоечную машину, выставила за дверь молочные бутылки и накрыла стол для завтрака. В этом доме с открытыми дверями и деревянными потолками гулко разносились все звуки; она слышала, как Антония наливает ванну, шаги Ноэля, пробирающегося через заставленный чердак. Бедняга, он взвалил на себя непосильный труд. Дай бог только, чтобы Ноэль не остановился на полпути, тогда ей вовсе не совладать с хаосом. Антония открыла пробку ванны, и вода с шумом устремилась вниз по трубе. Пенелопа повесила посудное полотенце, выключила свет и стала подниматься наверх.

Антония лежала в постели, но не спала, а просматривала журнал, который Пенелопа положила ей на столик у кровати. Ее обнаженные тонкие руки были темны от загара, шелковистые волосы рассыпались по белой льняной наволочке.

Пенелопа закрыла за собой дверь.

— Приятно было поплескаться?

— Божественно. — Антония улыбнулась. — Ничего, что я налила в воду эти восхитительные растворы для ванн, которые у вас там стоят?

— Я для тебя их и поставила. — Пенелопа села на край кровати. — Тебе это пошло на пользу. Вид уже не такой замученный.

— Да. Я словно заново родилась. Чувствую себя бодрой, и страшно хочется говорить, говорить, говорить. Кажется, я сегодня не усну.

Наверху, над балками потолка, послышался шум — на чердаке что-то волокли по полу.

— Может быть, оно и к лучшему: вон какой грохот Ноэль устроил.

Раздался глухой удар, словно уронили что-то тяжелое, и потом голос Ноэля: «Ах ты черт!»

Пенелопа засмеялась, засмеялась и Антония, потом вдруг перестала, и ее глаза наполнились слезами.

— Милая моя девочка.

— Ужасно глупо… — Она шмыгнула носом, ощупью нашла платок и высморкалась. — Просто мне так хорошо здесь, с вами, я снова могу радоваться всяким пустякам. Помните, как мы с вами раньше смеялись? Когда вы у нас жили, все время случалось что-нибудь смешное. После вашего отъезда такого уж не было.

Она взяла себя в руки. Слезы отступили, не пролившись, и Пенелопа тихо спросила:

— Хочешь, поговорим?

— Хочу.

— Расскажешь мне о Космо?

— Да.

— Какое горе! Когда Оливия мне рассказала, я… у меня в сознании не умещалось. Мне так жаль…

— Он умер от рака.

— Я не знала, что у него рак.

— Рак легких.

— Но ведь он же не курил.

— Раньше курил, до того, как вы познакомились. Даже до того, как он встретился с Оливией. Выкуривал по пятьдесят сигарет в день. Потом-то он бросил, но все равно это убило его.

— Ты была с ним?

— Да. Я с ним жила последние два года. После того, как мама снова вышла замуж.

— Тебя огорчил ее брак?

— Нет, я была очень рада за нее, но мне не нравится ее новый муж. Впрочем, это не имеет значения, главное, чтобы ей нравился. Она переехала из Уэйбриджа на север, потому что он родом оттуда.

— Чем он занимается?

— У него фабрика, там делают шерстяную пряжу.

— Ты была там?

— Да, ездила на Рождество после того, как они поженились. Это было ужасно. У него два сына, настоящие выродки. Я еле выдержала несколько дней, один из них меня чуть не изнасиловал. Может быть, я слегка преувеличиваю, но из-за них-то я и не захотела вернуться к матери, когда папа умер. Просто не могла, и все. И единственным человеком в мире, к кому я в состоянии была обратиться за помощью, оказалась Оливия.

— Да, понимаю. Но расскажи мне еще о Космо.

— Он прекрасно себя чувствовал, никому и в голову не приходило, что он болен. И вдруг с полгода назад он начал кашлять. Кашель был ужасный, он кашлял всю ночь и не мог заснуть. Я тоже не спала, лежала и уговаривала себя, что ничего страшного, все пройдет. Но в конце концов я убедила его, что надо показаться доктору, и он поехал в местную больницу сделать рентген и всякие анализы. Там он и остался. Его разрезали, удалили пол-легкого, зашили и сказали мне, что скоро отпустят домой, но он умер, так и не придя в сознание.

— Ты была одна?

— Да, я была одна. Правда, Мария и Томеу были все время рядом, а мне и в голову не приходило, что дела его так плохи, поэтому я сначала не очень тревожилась и боялась. И потом, все случилось так быстро. Только сегодня мы были вместе, в нашем любимом доме, все было как всегда, а завтра он умер. Конечно, на самом деле прошло несколько дней, а не один, но мне так казалось.

— Что ты делала?

— Что я делала… Страшно вымолвить, но нужно было его хоронить. Понимаете, на Ивисе хоронят умерших сразу, на следующий же день. Никогда бы не подумала, что на острове, где почти ни у кого нет телевизоров, новость распространится так быстро — вечером все уже знали, словно жители оповестили друг друга при помощи костров или барабанного боя, как дикие туземцы. У него было великое множество друзей. И не только среди нашего круга, его любили и все местные: те, с кем он пил в баре Педро, рыбаки из порта, фермеры, которе жили в округе. И все они пришли.

— Где его похоронили?

— На маленьком церковном кладбище в деревне.

— Но… но там ведь католическая церковь.

— Да, верно. Но так и следовало. Папа не ходил в церковь, но в детстве его крестили в католическую веру. И потом, он был в большой дружбе с деревенским священником. Священник такой добрый, так меня утешал. Он служил заупокойную службу не в церкви, а у могилы, при ярком солнце. Люди подходили и клали на могилу цветы, образовалась целая гора. Это было так красиво. А потом все вернулись в дом, Мария приготовила стол, все ели, пили вино и потом тихо разошлись. Вот как все было.

— Да. То, что ты рассказала, очень печально, но удивительно возвышенно. Скажи, ты и Оливии все это рассказала?

— Не все. Она и не хотела знать всего.

— Узнаю свою дочь. Когда ее чувства глубоко задеты, она их прячет, словно сама перед собой притворяется, что ничего не произошло.

— Да, знаю. То есть я это поняла. И не огорчилась.

— Что ты делала, когда жила у нее в Лондоне?

— Ничего особенного. Съездила в «Маркс энд Спенсерз», купила себе теплые вещи. И еще встретилась с поверенным отца. Это было очень тяжело.

Пенелопу охватила жалость к девочке.

— Он тебе ничего не оставил?

— Почти ничего. Бедняга, ему и нечего было оставить.

— А дом на Ивисе?

— Он никогда нам не принадлежал. Его владелец некто Карлос Барсельо. К тому же мне бы не хотелось там жить. А если бы и хотелось, все равно платить нечем.

— У отца была яхта. Что случилось с ней?

— Яхту он продал вскоре после того, как Оливия уехала. А другую так и не купил.

— А как же его вещи — книги, мебель, картины?

— Томеу договорился с другом, что тот будет держать все у себя, пока я не пришлю за ними или пока не наберусь храбрости и сама не приеду забрать.

— Я знаю, Антония, сейчас в это невозможно поверить, но такое время настанет.

Антония закинула руки за голову и уставилась в потолок.

— Сейчас я уже в порядке, — сказала она. — Мне очень тяжело, но не потому, что он умер. Если бы он перенес операцию и выжил, то жизнь его была бы сплошным страданием и болью, он не протянул бы и года. Мне врач объяснил. Так что смерть была милосердным избавлением. Только печально, что годы после разлуки с Оливией он прожил так одиноко. У него больше никого не было. Он слишком любил Оливию. Наверное, она была его единственной настоящей любовью.

Теперь в доме стояла тишина. Топот и грохот на чердаке прекратились, и Пенелопа догадалась, что Ноэль, признав свое поражение, спустился вниз.

Она заговорила, тщательно выбирая слова:

— Оливия ведь его тоже любила. Больше, чем кого-либо другого в своей жизни.

— Он хотел жениться на ней, но она отказалась.

— Ты винишь ее за это?

— Нет, что вы. Я восхищаюсь ею. Она поступила честно и мужественно.

— Она своеобразный человек.

— Знаю.

— Понимаешь, она никогда не хотела выходить замуж. Ей внушают ужас зависимость, несвобода, крепкие корни.

— Она так любит свою работу.

— Да, любит. Для нее работа важнее всего на свете.

Антония задумалась.

— Странно, — сказала она. — Это можно было бы понять, если бы у нее было несчастное детство или если бы она пережила какое-то тяжелое потрясение. Но с такой матерью, как вы, ничего подобного и представить невозможно. Она сильно отличается от ваших остальных детей?

— Как земля и небо. — Пенелопа улыбнулась. — Нэнси — прямая противоположность Оливии. Она всегда только о том и мечтала, чтобы выйти замуж и иметь собственный дом, быть эдакой владелицей поместья. Но ничего дурного я в этом не вижу. Она счастлива. Во всяком случае, мне кажется, что счастлива. Она получила от жизни именно то, что хотела.

— А вы? — спросила Антония. — Вы хотели выйти замуж?

— Я? Господи, это было так давно, я почти и не помню. Знаешь, я об этом вообще не задумывалась. Мне было девятнадцать лет, шла война. А во время войны не строишь планы на будущее. Просто живешь сегодняшним днем, и все.

— Что случилось с вашим мужем?

— С Амброзом? Он умер через несколько лет после того, как Нэнси вышла замуж.

— Вам было одиноко?

— Я была одна. Но одиночество — это совсем другое.

— Никто из моих родных и друзей еще не умирал. Космо первый.

— Да, первая встреча со смертью, когда она уносит близкого человека, особенно ужасна. Но проходит время, и ты привыкаешь жить с этим чувством потери.

— Наверное. Он часто повторял: «Мы всю жизнь только и делаем, что смиряемся».

— Мудрые слова. Некоторые только так и могут жить. Но тебя, хотелось бы верить, ждет лучшая доля.

Антония улыбнулась. Журнал давно уже лежал на полу, лихорадочный блеск в ее глазах смягчился. Она была похожа на сонного ребенка.

— Ты устала, — сказала Пенелопа.

— Ужасно. Кажется, я сейчас засну.

— Поспи подольше. — Пенелопа встала с кровати, подошла к окну и раздвинула шторы. Дождь перестал, откуда-то из темноты донесся крик совы. — Покойной ночи. — Она выключила свет.

— Пенелопа!

— Что, детка?

— Как мне хорошо здесь! С вами.

— Спи, моя девочка. — Она закрыла дверь.

Дом был погружен в тишину. Внизу свет был выключен. Видно, Ноэль решил, что на сегодня хватит, и лег спать. Да и ей пора, она все дела переделала.

У себя в комнате Пенелопа стала не спеша готовиться ко сну: почистила зубы, расчесала волосы, намазала лицо кремом, подошла к окну в ночной рубашке, откинула тяжелые шторы. В открытые створки влетел легкий ветер, влажный и холодный, принесший свежие запахи земли. Казалось, это ее сад проснулся после долгого зимнего сна и устремился навстречу наступающей весне. Снова ухнула сова, и так тиха была ночь, что слышен был сонный лепет речушки за садом.

Она вернулась к кровати, легла и выключила лампу. Ее усталое, отяжелевшее тело с благодарностью ощутило прохладу белья и мягкость подушек, но сна не было и в помине; простодушное любопытство Антонии растревожило прошлое, всколыхнуло то, что вспоминать не хотелось. Пенелопа отвечала на вопросы девушки уклончиво: она не лгала ей, но и не говорила всей правды. А правда была запутанная, и путь к ней тернист и долог. Слишком издалека надо начинать разматывать переплетение причин и следствий, определивших ход событий. Она и сама уже не помнила, когда в последний раз говорила об Амброзе, произносила его имя, думала о нем. Но сейчас, глядя в печальную прозрачную темноту, почувствовала, что выхода нет, придется вернуться к истокам. И Пенелопа стала погружаться в прошлое. Странное это было ощущение, она словно смотрела старый фильм или перелистывала ветхие страницы древнего альбома с фотографиями. Вдруг все стало оживать под ее взглядом, и она с изумлением обнаружила, что снимки ничуть не выцвели, они такие же яркие, четкие и живые, как много лет назад.

8. Амброз

Офицер женской вспомогательной службы военно-морских сил аккуратно сложила бумаги и отвинтила колпачок вечной ручки.

— Итак, Стерн, нам остается решить, в какую часть вас направить.

Пенелопа сидела за столом напротив нее и внимательно рассматривала. У офицера были две голубые нашивки на рукаве и коротко подстриженные волосы. Воротничок такой жесткий, а галстук так туго затянут, что непонятно, как она еще не задохнулась; часы мужские, а рядом на столе лежат кожаный портсигар и массивная золотая зажигалка. «Так, еще одна мисс Паусон», — подумала Пенелопа и сразу почувствовала к ней расположение.

— У вас есть специальность?

— К сожалению, нет.

— Умеете стенографировать, печатать?

— Не умею.

— Есть у вас диплом об окончании университета?

— Нет.

— Вы должны говорить «мэм», когда разговариваете со мной.

— Хорошо, мэм.

Офицер откашлялась; детское выражение и мечтательные карие глаза этой новенькой, поступившей рядовой в женскую вспомогательную службу, привели ее в полное замешательство. На девушке была форма, но почему-то казалось, что она надела ее по ошибке: слишком уж она высокая, лишком длинные у нее ноги, а волосы, волосы — просто ужас: густые, длинные, темные, сколотые в огромный пышный узел, который грозил вот-вот развалиться.

— Полагаю, вы учились в школе?

Она была уверена, что рядовая Стерн воспитывалась дома, с чинной гувернанткой, — такой у этой девушки был вид. Болтает по-французски, пишет акварели, и все, больше ничего не умеет. Но рядовая Стерн ответила:

— Да.

— В пансионе?

— Нет, в обычной школе. Когда мы жили в Лондоне, я ходила в школу мисс Притчет, а когда уезжали в Порткеррис — в тамошнюю гимназию. Порткеррис находится в Корнуолле, — доброжелательно объяснила Пенелопа.

Офицеру смертельно захотелось закурить сигарету.

— Значит, вы впервые расстались с домом?

— Да.

— Вы должны называть меня «мэм».

— Да, мэм.

Офицер вздохнула. Ох, намучается она с этой Стерн. Интеллигентная девушка, без высшего образования, делать ничего не умеет.

— Хоть готовить-то вы можете? — без всякой надежды спросила она.

— Так себе.

Оставалось только одно.

— Увы, в таком случае придется вам работать официанткой.

Рядовая Стерн радостно улыбнулась, довольная, что наконец-то для нее нашлось какое-то занятие.

— Хорошо.

Офицер вписала что-то в анкету и завинтила колпачок ручки. Пенелопа ждала, что будет дальше.

— Вот, собственно, и все.

Пенелопа встала, но офицер не отпустила ее.

— Стерн, надо что-то сделать с вашими волосами. Это недопустимо.

— Что недопустимо? — удивилась Пенелопа.

— Волосы не должны прикасаться к воротничку: таковы требования устава военно-морских сил. Сходите к парикмахеру и постригитесь.

— Ой нет, я не хочу их стричь.

— Ну не знаю… придумайте что-нибудь. Попробуйте скрутить их в тугой аккуратный узел.

— Да, конечно, я попробую.

— Тогда можете идти.

И она пошла.

— До свидания. — Пенелопа уже почти закрыла дверь, но вдруг снова распахнула ее и сказала: — Мэм.

Ее направили в Королевское училище морской артиллерии, которое находилось на корабле «Экселлент» у острова Уэйл. Направили официанткой, но не в солдатскую столовую, а в офицерскую кают-компанию — вероятно, по причине «хороших манер». Она накрывала там столы, разносила напитки, сообщала, кого вызывают к телефону, чистила серебро и подавала еду. Была у нее еще одна обязанность: вечером, перед наступлением темноты, обходить все каюты и опускать светомаскировочные шторы; если в каюте кто-то был, она стучала в дверь и говорила: «Простите, сэр, но необходимо затемнить корабль». Пенелопа была идеальной горничной, и платили ей тридцать шиллингов за полмесяца. Каждые две недели она приходила получать жалованье, выстаивала очередь, отдавала честь кассиру с угрюмым лицом — выражение у него было такое, будто он не выносит женщин, вероятно, так и было, — называла свое имя, и он вручал ей тощий желтый конверт.

Просьба «затемнить корабль» была лишь одной-единственной фразой из того нового языка, который ей предстояло выучить, и она провела неделю в учебно-запасной части, осваивая его. Спальня на этом языке называлась каютой, пол — палубой; Пенелопа не выходила на работу, а заступала на дежурство, кухня называлась камбузом, часы — склянками, а когда девушка ссорилась с молодым человеком, то говорила, что играет отбой. Но поскольку молодого человека у Пенелопы не было и она ни с кем не ссорилась, то и случая использовать это выражение ей не представилось.

Остров Уэйл был и в самом деле островом: чтобы попасть на него, надо было пройти по мосту, и это было ужасно романтично; казалось, ты поднимаешься по трапу корабля. Много лет назад посреди Портсмутской гавани появилась отмель, которая со временем превратилась в остров, и сейчас на нем располагалось одно из самых крупных и прославленных училищ Королевских военно-морских сил с плацем для парадов, полигоном, церковью, волнорезами, с внушительными батареями, на которых проходили обучение будущие артиллеристы. В аккуратных домиках из красного кирпича располагались административные службы и жилые помещения. Казармы для нижних чинов были поскромнее и попроще и напоминали муниципальные дома, зато офицерская кают-компания представляла собой настоящий загородный особняк с футбольным полем вместо сада.

Здесь никогда не смолкал шум. Пели трубы, свистели боцманские дудки, из рупоров разносились команды. Курсанты передвигались только ускоренным шагом, их башмаки громко стучали по асфальту. На плацу главные старшины орали с таким напряжением, что, казалось, их сейчас хватит удар, а вконец замученные новички изо всех сил старались одолеть премудрость строевых учений. Каждое утро проходила церемония построения для утренней проверки и подъема флага при звуках «Доблестных Брогансов» и «Сердцевины дуба»[12], которыми всех оглушал духовой оркестр. Случайно оказавшись на улице, когда флаг поднимался по флагштоку, следовало повернуться лицом к юту, вытянуться по стойке смирно, вскинуть руку, отдавая честь, и стоять так, пока церемония не завершится.

Женщины из вспомогательной службы жили в реквизированной для армии гостинице в северной части города. Пенелопу поместили в «каюту», где было уже пять девушек, и спали они все на двухъярусных койках. От одной из них ужасно пахло потом — она никогда не мылась. Гостиница находилась в двух милях от острова Уэйл, и, поскольку ни катера, ни автобусы туда не ходили, Пенелопа позвонила Софи и попросила прислать ей старый велосипед.

Они договорились, что Софи погрузит его в вагон, а Пенелопа заберет, когда поезд остановится в Портсмуте.

— Но расскажи мне, доченька, как ты?

— Я-то хорошо. — У Пенелопы разрывалось сердце: она слышит голос Софи и не может ее обнять! — Вы как? Как папа?

— Мисс Паусон научила его качать воду пожарным насосом.

— А Дорис, мальчики?

— Рональд играет в футбольной команде. А Кларк сейчас болеет, мы боимся, что у него корь. Знаешь, у меня в саду расцвели подснежники.

— Как, уже? — До чего же Пенелопе хотелось посмотреть на них. До чего хотелось к ним, домой. Но как далеко Карн-коттедж, Софи и Лоренс, ее тихая любимая спальня, в окна которой влетает морской ветер и колышет занавески, а по стенам бегает луч маяка… Ей захотелось плакать.

— Ты не жалеешь о своем решении, дорогая?

Но Пенелопа не успела ответить, их разъединили, в трубке послышались короткие гудки. Она положила ее на рычаг, радуясь, что не смогла сказать Софи, что ужасно жалеет. Ей было тоскливо, одиноко, она страшно скучала по дому, чувствовала себя чужой в этом страшном новом мире и знала, что навсегда останется чужой. Надо было пойти в медицинские сестры, или на сельскохозяйственные работы, или поступить на военный завод, все было бы лучше, чем тоскливое мучительное существование, на которое она обрекла себя, когда приняла это импульсивное решение, переломившее ее жизнь, похоже, навсегда.

Следующий день был четверг. Стоял февраль, было еще холодно, но светило солнце, и в пять часов, наконец-то сменившись с вахты, Пенелопа отсалютовала начальнику караула и ушла с острова. Она шагала по узкому мосту. Вода поднялась до высшей точки, и пейзаж Портсдаун-хилла в лучах предвечернего солнца казался завораживающе сельским. Когда прибудет велосипед и она будет ездить одна по окрестностям, нужно найти поросший травой склон, где можно посидеть. А сейчас ее ждет нескончаемо долгий постылый вечер. Интересно, хватит ли денег, чтобы пойти в кино?

За ней по мосту ехал автомобиль. Она продолжала свой путь. Автомобиль затормозил и остановился рядом с ней — маленький спортивный «эм-джи» с опущенным верхом.

— Вам в какую сторону?

Сначала Пенелопа не поняла, что он обращается к ней. До сих пор с ней не разговаривал ни один мужчина, если не считать просьб принести зеленый горошек, морковь или подать стаканчик розового джина. Но сейчас поблизости никого больше не было, а значит, вопрос обращен к ней. Пенелопа узнала сидящего в машине. Это был высокий голубоглазый младший лейтенант с каштановыми волосами по фамилии Килинг. Она знала, что он прохоит обучение артиллерийскому делу, потому что приходил в кают-компанию в гетрах, белом фланелевом кителе, брюках и шарфе — такова была уставная форма одежды для офицеров, направленных на переподготовку. Однако сейчас он был в повседневной форме и улыбался ей весело и беззаботно, предвкушая приятный вечер.

— В казарму для женской вспомогательной службы, — ответила она.

Он потянулся к противоположной дверце и распахнул ее:

— Тогда садитесь, я вас подвезу.

— Вам в ту же сторону?

— Нет, но я с удовольствием сделаю крюк.

Пенелопа села рядом с ним и захлопнула дверцу. Малолитражка рванула с такой скоростью, что девушке пришлось придержать берет.

— Кажется, я вас где-то видел. Вы работаете в кают-компании?

Страницы: «« « ... 910111213141516 » ... »»