Собиратели ракушек Пилчер Розамунда

— Мы и приехали. Сегодня утром, из Помпи. Но она захотела переодеться в штатское, и я завез ее на Оукли-стрит, а сам отправился сюда. Она скоро будет.

Эфемерная надежда умерла, едва родившись, но все равно Долли была рада, что сможет побыть с Амброзом наедине. Так легче говорить.

— Ну что ж, подождем ее. Давай сядем, и ты мне все-все расскажешь. — Она подозвала официанта и велела принести рюмку хереса для себя и джин для Амброза. — Дом на Оукли-стрит. Ее родители сейчас там?

— Нет. И это очень печально. У ее отца бронхит. Она только вчера вечером узнала. Они не смогут приехать на свадьбу.

— Но мать-то могла бы?

— Она сказала, что не может оставить мужа. Он ведь довольно стар. Ему семьдесят пять лет. Думаю, они не хотят рисковать.

— Боже мой, какая жалость… на свадьбе буду только одна я.

— У Пенелопы есть тетка, она живет в Патни. И друзья, их зовут Клиффорды. Вот они и приедут. Этого вполне достаточно.

Принесли вино и джин, Долли распорядилась, чтобы записали на ее счет. Мать и сын подняли рюмки. Амброз сказал: «За тебя!» — и Долли радостно улыбнулась, уверенная, что все, кто сидит в холле гостиницы, не сводят с них глаз, любуясь красивым молодым морским офицером и хорошенькой женщиной, явно слишком молодой, чтобы быть его матерью.

— Что вы собираетесь делать потом?

Амброз стал рассказывать. Наконец-то он сдал экзамен по артиллерийскому делу, теперь ему предстоит неделя в Дивизионном училище, а потом его отправят в действующий флот.

— А как же ваш медовый месяц?

— Никакого медового месяца не будет. Завтра распишемся, проведем ночь на Оукли-стрит, а в воскресенье я должен вернуться в Портсмут.

— А Пенелопа?

— Утром в воскресенье я посажу ее на поезд, и она поедет в Порткеррис.

— В Порткеррис? А разве она не вернется вместе с тобой в Портсмут?

— Нет, не вернется. — Кусая заусенец, он с таким увлечением смотрел в окно, будто на улице происходило что-то необыкновенное, хотя там решительно ничего не происходило. — Понимаешь, ей дали небольшой отпуск.

— Ах, боже мой, как недолго вы будете вместе!

— Ничего не поделаешь.

— Да, понимаю.

Долли поставила рюмку и увидела, что по лестнице поднимается в верхний холл какая-то девушка. Вот она нерешительно остановилась на площадке и огляделась вокруг, явно в поисках кого-то. Очень высокая, с зачесанными назад длинными темными волосами, как у школьницы, это даже прической назвать нельзя. Ее лицо с нежной белой кожей и глубоко посаженными темными глазами сразу же привлекало внимание полным отсутствием косметики; светилась ненапудренная кожа, на бледных губах ни мазка помады, пушистые темные брови дугами не подбриты и даже не выщипаны. В этот жаркий день незнакомка была одета скорее для пикника за городом, чем для церемонного обеда в ресторане лондонской гостиницы: на ней было красное, в белый горошек ситцевое платье и белый пояс на тонкой талии. На ногах белые босоножки и… Долли внимательно вгляделась, чтобы убедиться… да, и нет чулок. Господи, да кто это? И почему она глядит в их сторону? Почему идет к ним? Почему улыбается?

Боже милосердный…

Амброз поднимается.

— Мамочка, — произносит он, — это Пенелопа.

— Здравствуйте, — говорит Пенелопа.

Долли чуть не разинула рот, едва удержалась. Она чувствует, что челюсть ее опускается, но вовремя останавливает ее и превращает гримасу ужаса в сияющую улыбку. На босу ногу! Без перчаток, без сумочки, без шляпки! Но главное — без чулок!!! Она от души надеется, что их не пустят в ресторан.

— Здравствуйте, милая.

Они обмениваются рукопожатием. Амброз торопливо придвигает стул, делает знак официанту. Пенелопа садится лицом к окну, в которое бьет яркий свет дня, и смотрит прямо в лицо Долли, смущая ее открытой непосредственностью взгляда. А ведь она рассматривает меня, вдруг понимает Долли, и в душе ее вспыхивает возмущение. Эта странная девушка не имеет права так откровенно, в упор разглядывать свою будущую свекровь и доводить до такого волнения, вон как сердце больно колотится. Долли представляла себе юную избранницу сына застенчивой, даже почтительной, а эта…

— Очень приятно познакомиться… вы приехали на машине из Портсмута? Да, Амброз мне рассказывал.

— Пенелопа, что ты будешь пить?

— Апельсиновый сок или какой-нибудь другой. Со льдом, если у них есть.

— Может быть, выпьете немного хереса? Или вина? — искушает ее Долли, пытаясь улыбкой скрыть свою растерянность.

— Нет, спасибо. Мне ужасно жарко и хочется пить. Только сок.

— Ну что ж, выпьем вина за обедом, я заказала бутылку — ведь нам есть за что выпить.

— Благодарю вас.

— Мне так жаль, что ваши родители не смогут быть завтра на церемонии.

— Да, мне тоже. Но папа перенес грипп на ногах, и у него появились хрипы в легких. Врач уложил его в постель на неделю.

— Неужели больше некому за ним ухаживать?

— Вы хотите сказать — кроме Софи?

— Софи? Кто это?

— Моя мама. Я зову ее Софи.

— Ах вот как? Понятно. Так, значит, вашего папу больше не на кого оставить?

— Есть еще Дорис, это эвакуированная. Но у нее двое сыновей, ей бы с ними справиться. А папа ужасно капризный пациент, он ее и слушать не станет.

Долли разводит ручками:

— Надо думать, вы, как и все в Англии, остались сейчас без прислуги.

— А у нас никогда ее и не было, — сказала Пенелопа. — Ой, Амброз, большое спасибо, именно об этом я мечтала. — Она взяла из его рук стакан и залпом отпила половину, потом поставила на столик.

— У вас никогда не было прислуги? И никто не помогал вам по дому?

— Помогали, но не прислуга, а друзья, которые приезжали в гости. Так что прислугу мы никогда не нанимали.

— А кто же готовит?

— Софи. Она француженка и обожает стряпать. В этом она просто виртуоз.

— Ну а уборка, стирка?

Пенелопа растерянно посмотрела на Долли, словно никогда не задумывалась об уборке и стирке.

— Не знаю. Все происходит как-то само собой… рано или поздно.

— Понятно. — Долли негромко смеется — светская, нет, великосветская дама. — Звучит прелестно. И романтически богемно. Надеюсь, очень скоро я буду иметь удовольствие познакомиться с вашими родителями. А теперь давайте поговорим о завтрашнем дне. Что вы наденете, какое платье?

— Еще не знаю.

— Не знаете? Как это не знаете?!

— Я об этом еще не думала. Но что-нибудь подберу.

— Вам нужно непременно сходить в магазин.

— Нет, нет, боже упаси, ни в какие магазины я не пойду. На Оукли-стрит тысячи платьев. Какое-нибудь мне наверняка подойдет.

— Какое-нибудь?!

Пенелопа смеется:

— Знаете, я не очень-то интересуюсь тряпками. У нас вся семья такая. И еще мы ничего не выбрасываем. У Софи на Оукли-стрит множество прелестных платьев. Сегодня после обеда мы с Элизабет Клиффорд произведем им смотр. — Она бросила взгляд на Амброза. — Не волнуйся, тебе не придется краснеть за меня.

Он криво улыбнулся. Долли всем сердцем жалела своего бедного мальчика. Почему за все время он не обменялся ни одним нежным взглядом, ни одним ласковым прикосновением, быстрым поцелуем с этой странной девушкой, которую где-то отыскал и на которой решил жениться? Полно, да влюблены ли они друг в друга? Разве могут жених и невеста быть настолько равнодушны друг к другу? Зачем он женится, если не потерял голову от любви к ней? Зачем?..

Долли стала мысленно искать ответ, и вдруг ей пришло в голову предположение столь чудовищное, что она тотчас же прогнала его прочь. Но оно незаметно, крадучись, вернулось.

— Амброз сказал мне, что в воскресенье вы едете домой.

— Да.

— В отпуск?

Амброз впился глазами в невесту, стараясь поймать ее взгляд. Долли это отлично видела, а Пенелопа, вероятно, нет. Она сидела как ни в чем не бывало, спокойная и безмятежная.

— Да. На месяц.

— А потом вы вернетесь на остров Уэйл?

Он замахал руками, а потом, так и не придумав, что еще сделать, зажал себе рот.

— Нет, меня демобилизуют.

Амброз громко, со стоном вздохнул.

— Совсем?

— Да.

— Это что же, такое правило, что всех, кто выходит замуж, демобилизуют? — Долли чрезвычайно гордилась собой: она продолжала улыбаться, но тон у нее был ледяной.

Пенелопа тоже улыбнулась и спокойно ответила:

— Нет.

Амброз, видимо решив, что самое скверное уже произошло, вскочил со стула.

— Пойдемте что-нибудь поедим, я умираю с голоду.

Долли медленно, с достоинством взяла сумочку, белые перчатки. Встала, оглядела с головы до ног будущую жену Амброза, эту странную девушку с карими глазами, водопадом волос и небрежной грацией движений, и произнесла:

— Боюсь, Пенелопу не пустят в ресторан. По-моему, она без чулок.

— Господи, что за глупости ты говоришь… никто и внимания не обратит, — раздраженно прервал ее Амброз, но Долли незаметно улыбнулась: она-то знала, что сын рассердился не на нее, а на Пенелопу за то, что та выдала их тайну.

Она беременна, беременна, твердила про себя Долли, идя с ними через холл к ресторану. Расставила Амброзу ловушку и поймала. Он не любит ее, он просто вынужден жениться.

После обеда Долли извинилась и сказала, что должна подняться к себе и лечь. «Голова разболелась, так досадно, — объяснила она Пенелопе с легким упреком в голосе. — У меня такое слабое здоровье. Малейшего волнения достаточно…» Пенелопа удивилась, потому что считала, что ничего волнующего во время обеда не произошло, однако сказала, что вполне ее понимет и завтра они увидятся в ратуше. «Обед был замечательный, большое спасибо». Долли вошла в старинный лифт и взлетела наверх, точно птица в клетке.

Они проводили ее взглядом. Решив, что мать отъехала достаточно далеко, Амброз набросился на Пенелопу:

— За каким чертом тебе понадобилось говорить ей?

— О чем? Что я беременна? Я и не говорила. Она сама догадалась.

— Могла бы и не догадаться.

— Какая разница? Все равно она рано или поздно узнает. Пусть уж сразу.

— Разница очень большая. Мама из-за таких вещей ужасно расстраивается.

— Поэтому у нее и разболелась голова?

— Конечно… — Они стали спускаться вниз по лестнице. — С самого начала все пошло вкривь и вкось.

— Мне очень жаль, я не хотела. Но поверь, я решительно не понимаю, зачем нужно что-то скрывать и почему она должна расстраиваться. Ведь женимся-то мы. Кого это касается, кроме нас?

На это Амброзу нечего было ответить. Раз она такая толстокожая, какой смысл пытаться что-то объяснить? Они молча вышли на жаркий солнечный свет и зашагали туда, где он поставил свою машину. Пенелопа взяла его под руку и улыбнулась.

— Ты что, Амброз, и вправду огорчился? Ничего, твоя мама успокоится. Все это мелочи жизни, как говорит мой папа, пустая суета. Скоро она все забудет. А когда родится ребенок, она будет счастлива. Все женщины мечтают о первом внуке и обожают его.

Однако Амброз такой уверенности вовсе не испытывал. Они проехали на довольно большой скорости Павиллион-роуд, потом Кингз-роуд и свернули на Оукли-стрит. Когда он остановился у дома, Пенелопа спросила:

— Ты зайдешь? Я познакомлю тебя с Элизабет. Она тебе очень понравится.

Но он отказался. У него слишком много дел. Они увидятся завтра.

— Хорошо. — Пенелопа безмятежно улыбнулась и не стала настаивать. Она поцеловала его, вышла из машины и захлопнула дверцу. — Пойду выбирать себе свадебное платье.

Амброз кисло улыбнулся. Она взбежала по ступенькам парадной лестницы, помахала ему рукой и скрылась за дверью.

Он завел двигатель, развернулся и поехал теми же улицами обратно. Пересек Найтсбридж и въехал через ворота в Гайд-парк. День стоял очень теплый, но в тени под деревьями было прохладно. Он поставил машину, прошел по аллее и сел в тихом месте. Деревья шумели на ветру, парк звенел милыми летними звуками: перекликались дети, пели птицы, вдали шумел Лондон — непрекращающаяся симфония города, его вечный фон.

На душе у Амброза было хуже некуда. Пенелопа может сколько угодно твердить, что никого не касается, беременна она или нет, и уверять, что его мать смирится с тем, что он вынужден жениться из-за ребенка, — ведь так оно и есть в действительности, зачем лукавить с самим собой, — но он-то отлично знал, что Долли никогда этого не забудет и, пожалуй, никогда не простит. Какая досада, что Стерны не будут присутствовать на завтрашней церемонии. Наверняка широта взглядов, свобода и свойственное людям искусства пренебрежение к условностям качнули бы чашу весов в их сторону, и пусть даже Долли отказалась бы разделить их образ мысли, она все равно вынуждена была бы признать, что он имеет такое же право на существование, как и ее собственный.

Пенелопа говорила ему, что ее родители ничуть не огорчились, узнав о будущем ребенке; наоборот, пришли в восторг и просили передать Амброзу, что вовсе не считают его обязанным заботиться о добром имени их дочери.

Когда он узнал, что ему предстоит стать отцом, у него словно землю вышибло из-под ног, большего удара и представить было невозможно. Он был ошеломлен, раздавлен, взбешен, он был готов убить и себя за то, что попался в эту пошлую хрестоматийную ловушку, и Пенелопу, которая его туда затащила. «Ты не боишься?» — спросил он ее в ту ночь, и она ответила: «Нет», и он в пылу страсти махнул рукой на предосторожности. А она — она вела себя удивительно благородно. «Никто не заставляет тебя жениться на мне, Амброз, — убеждала она его. — Ради бога, не считай, что это налагает на тебя какие-то обязательства». И была так спокойна, мила, словно эта кошмарная история ее ничуть не беспокоила. В результате его чувства совершили резкий поворот, и он принялся рассматривать другую сторону медали.

Может быть, ничего ужасного и в самом деле не произошло. Могло быть и хуже. Пенелопа красавица, хотя красота ее и необычна, и получила хорошее воспитание, разве сравнить ее с мещаночками, которых пруд пруди в портсмутских кафе? К тому же она дочь состоятельных родителей, которые, правда, придерживаются нетрадиционных взглядов, зато владеют недвижимостью. Великолепный дом на Оукли-стрит — это вам не шутка, к тому же у них есть коттедж в Корнуолле, такому любой позавидует. Он мысленно представил себе, как идет под парусом по заливу и выходит в открытое море. И еще была надежда стать когда-нибудь обладателем четырех с половиной литрового «бентли».

Нет, он поступил правильно. Ну, поплачет немного маменька, попереживает из-за Пенелопиной беременности, а потом смирится, и все образуется. К тому же идет война. Она грозит вот-вот разгореться всерьез; а пока все это не закончится, они с Пенелопой не смогут жить вместе, разве что увидятся пару раз. Амброз был уверен, что с ним ничего не случится. Воображение у него было не слишком богатое, и его не терзали по ночам страхи, что в машинное отделение попала торпеда, а сам он тонет или замерзает зимой в ледяных водах Атлантики. А когда война кончится, он наверняка захочет остепениться и ему будет приятна роль главы семьи, не то что сейчас.

Пошевелившись в кресле с жесткой спинкой, безобразном и на редкость неудобном, он вдруг заметил влюбленных, которые обнимались на смятой траве всего ярдах в пяти от него, и ему пришла в голову блестящая мысль. Он встал, пошел к своей машине, выехал из парка, описал полукруг вокруг Мраморной арки и углубился в тихие улочки за Бейсуотер-роуд. Он ехал и тихонько насвистывал.

Возле высокого, солидного дома он остановился и спустился по лесенке в пышно цветущий дворик, где был вход в полуподвальный этаж. Нажал кнопку звонка возле желтой двери. Конечно, он приехал наугад, но около четырех она обычно бывает дома: ложится подремать, или возится в своей крошечной кухоньке, или просто ничего не делает. Ему повезло. Она открыла дверь. Белокурые волосы в беспорядке, пышная округлая грудь целомудренно прикрыта кружевным пеньюаром. Энджи! Именно она по доброте сердечной избавила его в семнадцать лет от столь мучительной девственности, и с тех пор он при всех жизненных передрягах бросался к ней.

— Ах, Амброз, это ты! — Ее лицо засияло радостью.

О таком приеме любой мужчина может только мечтать.

— Привет, Энджи!

— Я тебя сто лет не видела. Думала, ты уже носишься по морям и океанам. — Она ласково обняла его полной рукой. — Что ж ты стоишь на пороге, входи!

И он вошел.

Когда Пенелопа отперла парадную дверь на Оукли-стрит, ее окликнула стоящая на лестнице Элизабет Клиффорд. Пенелопа поднялась к ней.

— Ну как? Все хорошо?

— Увы, Элизабет, хуже некуда. — Пенелопа засмеялась. — Она ужасна. Сплошной бонтон: ах, шляпка, ах, перчатки, а я-то, я-то без чулок, представляете, она была готова меня уничтожить. Сказала, что из-за меня нас не пустят в ресторан, но никто и внимания не обратил.

— Она знает, что ты ждешь ребенка?

— Знает. Я, конечно, не стала ей рассказывать, но она сама догадалась. Это было видно. Впрочем, оно и к лучшему. Амброз взбесился, а я считаю: пусть знает.

— Да, наверное, — проговорила Элизабет, в душе жалея бедную свекровь Пенелопы. Молодые люди порой бывают непрошибаемо черствы и бездушны, вон даже Пенелопа… — Хочешь чаю или, может быть, что-нибудь съешь?

— Чаю выпью с удовольствием, только попозже. Мне нужно найти туалет для завтрашнего дня. Вы мне поможете, Элизабет?

— Я тут перерыла чемодан со всяким старьем… — Элизабет повела ее в их с Питером спальню, где на огромной двуспальной кровати высилась кипамятых слежавшихся платьев. По-моему, вот это довольно милое. Я купила его, чтобы играть в «Херлингеме»[18]… Кажется, это было в тысяча девятьсот двадцать первом году, Питер тогда увлекался крикетом. — Она взяла в руки верхнее платье — тончайшее полотно кремового цвета, удлиненная талия, свободный покрой, ажурная мережка. — Оно не слишком-то свежее, но я его выстираю, выглажу, и завтра оно будет выглядеть как новое. Смотри, есть даже туфельки в тон — как тебе нравятся эти прелестные пряжки с diamante?[19] И кремовые шелковые чулки.

Пенелопа подошла с платьем к зеркалу, приложила его к себе и, прищурившись, стала рассматривать себя.

— Изумительный цвет, Элизабет. Как спелая пшеница. Вы правда дадите мне его?

— Конечно.

— А шляпка? Наверное, мне полагается быть в шляпке? Или сделать высокую прическу? Как вы думаете?

— Тебе еще нужны нижние юбки. Ткань такая тонкая и прозрачная, что ноги будут просвечивать.

— Боже упаси, чтоб ноги просвечивали. Долли Килинг в обморок упадет…

Они рассмеялись. Пенелопа сорвала с себя красное ситцевое платье, быстро надела через голову палевое льняное, и вдруг ей стало весело, легко. Конечно, Долли Килинг — ужасная зануда, но ведь она-то выходит замуж за Амброза, а не за его мать, так не все ли равно, что эта дама думает о ней?

Солнце сияло. На небе ни облачка. Долли Килинг, позавтракав в постели, встала в одиннадцать. Голова не прошла, но болела гораздо меньше. Она приняла ванну, сделала прическу и занялась своим лицом. Это заняло много времени, потому что ей было важно выглядеть юной и прелестной и по возможности затмить всех, включая и невесту. Положив на столик тушь для ресниц, она встала, сбросила прозрачный пеньюар и облачилась в парадный туалет — лиловое шелковое платье и широкую, с фалдами накидку из той же ткани. Надела шляпку из тончайшей соломки с маленькими отвернутыми наверх полями и лиловой лентой, туфельки на высоченных каблуках с открытыми пальцами, длинные белые перчатки, взяла белую лайковую сумочку. Последний взгляд в зеркало убедил ее, что она безупречно элегантна, и придал сил. Амброз будет ею гордиться. Она выпила напоследок две таблетки аспирина, надушилась французскими духами и спустилась в холл.

Амброз уже ждал ее, ослепительно красивый в своей парадной форме и благоухающий так, будто только что вышел от дорогого парикмахера, что, кстати, соответствовало действительности. На столике возле него стоял пустой стакан. Она поцеловала сына и почувствовала запах бренди. Сердце ее сжалось от любви к дорогому мальчику: ведь ему всего двадцать один год, неудивительно, что он волнуется.

Они вышли на улицу и взяли такси до Кингз-роуд. Долли положила свою ручку в белой перчатке на руку сына и сжала ее. И он, и она молчали. Какой смысл в словах? Она была ему хорошей матерью… Ни одна женщина не сделала бы для сына больше. А что касается Пенелопы, то есть вещи, о которых лучше промолчать.

Такси остановилось возле внушительного здания ратуши в Челси. Они вышли на улицу, полную солнечного света и ветра, и Амброз расплатился с таксистом. Долли тем временем расправила юбку, убедилась, что шляпка прочно сидит на голове, и огляделась. Неподалеку стояла женщина — маленькая, еще меньше ее самой, на тоненьких, как спички, ножках в черных шелковых чулках. Их взгляды встретились, и Долли тут же в испуге отвела глаза, но поздно: странная женщина бросилась к ней с сияющим лицом. Вот она уже рядом, сжимает руку Долли, будто тисками, и провозглашает: «Я уверена, вы — миссис Килинг, а это ваш сын. Я сразу догадалась, как только увидела вас».

Долли в изумлении раскрыла рот — она не сомневалась, что к ней пристала сумасшедшая. Амброз был ошеломлен не меньше матери.

— Прошу прощения…

— Я — Этель Стерн. Сестра Лоренса Стерна. — На ней был доверху застегнутый красный жакет, крошечный, впору ребенку, и весь расшитый тесьмой и сутажом; на голове огромный, свисающий чуть не до плеча шотландский берет из черного бархата. — Конечно, для вас, молодой человек, я — тетя Этель. — Она отпустила руку Долли и протянула ладонь в сторону Амброза. Прошло несколько секунд, а он все не пожимал ее, и на морщинистом лице тети Этель мелькнуло ужасное подозрение. — Неужели я ошиблась?

— Нет-нет, вы не ошиблись. — Он слегка покраснел, ошеломленный этой встречей и экзотической внешностью своей новой родственницы. — Очень приятно познакомиться. Я действительно Амброз, а это моя мама, Долли Килинг.

— Ну вот, я же знала, что это вы. Я так давно тут жду, даже… уже счет времени потеряла, — принялась щебетать она. Волосы у нее были выкрашены в медно-рыжий цвет, яркий макияж сделан небрежно, словно она в это время не смотрелась в зеркало. Брови оказались разной длины, бордовая губная помада расползлась по морщинкам вокруг губ. — Я всю жизнь всюду опаздываю, но сегодня постаралась быть точной. И конечно, явилась слишком рано. — Лицо ее вдруг приняло трагическое выражение. Она была похожа на крошечного клоуна или на обезьянку шарманщика. — Какое ужасное несчастье стряслось с беднягой Лоренсом. Он будет так огорчен.

— Да, — слабым голосом проговорила Долли. — Нам так хотелось познакомиться с ним.

— Ах, он обожает ездить в Лондон. Придумывает любые предлоги… — Тут она испустила пронзительный вопль, от которого Долли чуть не лишилась сознания, и принялась отчаянно махать руками. С противоположной стороны улицы подползло такси, остановилось, и из него вышли Пенелопа и, судя по всему, Клиффорды. Все они смеялись, Пенелопа держалась совершенно непринужденно и ничуть не волновалась.

— Здравствуйте! Вот и мы. Какая точность! Тетя Этель, ужасно рада тебя видеть… Привет, Амброз. — Она небрежно чмокнула его в щеку. — Вы ведь незнакомы с Клиффордами? Я сейчас вас всех друг другу представлю: профессор Клиффорд и миссис Клиффорд — Питер и Элизабет. А это мама Амброза… — Все улыбались, пожимали друг другу руки, говорили «очень приятно». Долли сияла, кивала — само обаяние и приветливость, а глаза ее между тем впивались то в одно лицо, то в другое: отмечая каждую мелочь, она, как всегда, мгновенно выносила суждение.

Пенелопа оделась словно на маскарад, и все равно, к величайшей ярости Долли, была ошеломляюще красива — породиста и аристократична. Высокая, стройная, в длинном свободном кремовом платье, явно мамином или бабушкином, догадалась Долли, которое лишь подчеркивало, к зависти Долли, чарующую грацию девушки. Волосы она подобрала в свободный узел на затылке и водрузила на голову огромную соломенную шляпу ядовито-зеленого цвета с венком из ромашек вокруг тульи.

Что касается миссис Клиффорд, она была похожа на бывшую гувернантку. Вероятно, эта дама очень умна и образованна, но одета безвкусно. Профессор более элегантен (мужчинам ведь всегда легче хорошо одеваться): на нем темно-серый фланелевый костюм в тонкую полоску и голубая рубашка. Высокий и поджарый, лицо худое, аскетическое. Очень привлекательный мужчина, если учесть, что профессор. Впрочем, привлекательным его находила не одна Долли. Уголком глаз она проследила, как тетя Этель обняла его в знак приветствия и повисла на шее, болтая в воздухе ножками, точно субретка в музыкальной комедии. «Наверное, эта женщина не совсем нормальная, — подумала Долли, — дай только бог, чтобы это не передавалось по наследству».

В конце концов Амброз заявил, что, если все будут продолжать беседовать, они с Пенелопой пропустят назначенное им время. Тетя Этель поправила свой берет, и все стали входить в дверь, где предстояла церемония бракосочетания. Она совершилась молниеносно. Долли даже не успела поднести к глазам кружевной платочек, как все кончилось. После чего все вышли на улицу и поехали в отель «Риц», где Питер Клиффорд, действуя по указаниям из Корнуолла, заказал в ресторане обед.

Изысканная еда, несколько бокалов шампанского и любезный хозяин способны поднять настроение даже самой мрачной компании. Все начали оттаивать, даже Долли, хотя тетя Этель курила не переставая и без конца рассказывала сомнительные анекдоты, причем начинала давиться смехом задолго до того, как до присутствующих доходила соль анекдота. Профессор был внимателен и очень мил, он сказал Долли, что у нее очень изящная шляпка, а миссис Клиффорд заинтересовалась жизнью пансиона «Кумби», расспрашивала обо всех его жильцах. Долли рассказывала, то и дело небрежно упоминая имя леди Бимиш. Пенелопа сняла свою ядовито-зеленую шляпу и повесила на спинку стула, а ненаглядный Амброз встал и произнес изумительный тост, в котором назвал Пенелопу своей женой. Все радостно зашумели, засмеялись. В общем, обед удался, и, когда он подходил к концу, Долли чувствовала, что они подружились на всю жизнь.

Увы, даже самые приятные и радостные события кончаются, и все стали неохотно собирать сумочки, отодвигать позолоченные стулья, вставать. Пора было разъезжаться: Долли возвращалась на Бейсил-стрит, Клиффорды шли на ранний концерт в Альберт-холл, тетя Этель отправлялась домой, в Патни, а новобрачные — на Оукли-стрит.

И вот пока все стояли в фойе в приятном легком опьянении и ждали такси, которые развезут их в разные стороны, произошел эпизод, навеки погубивший отношения между Пенелопой и ее свекровью. Долли под влиянием выпитого шампанского стала сентиментальной и великодушной. Она взяла Пенелопу за руки и, глядя ей в глаза, сказала: «Милая, теперь ты стала женой Амброза, и я хочу, чтобы ты звала меня Марджори».

Пенелопа в изумлении уставилась на нее. Что за чудеса! Было бы странно называть свекровь Марджори, ведь она прекрасно знала, что ее зовут Долли. Но если ей так хочется, что ж…

— Благодарю вас. Конечно. — Пенелопа нагнулась и поцеловала мягкую надушенную щечку, которую ей грациозно подставили.

И целый год она называла свекровь Марджори. Письмо, в котором она благодарила за подарок ко дню рождения, начиналось обращением: «Дорогая Марджори…» Звоня в пансион «Кумби» поделиться новостями об Амброзе, она говорила: «Здравствуйте, Марджори, это Пенелопа…»

Немало времени прошло, прежде чем она догадалась о своей ошибке, но исправить было уже ничего нельзя. В тот день, в фойе отеля «Риц», Долли сказала ей: «Милая, я хочу, чтобы ты звала меня мадре».

В воскресенье утром Амброз отвез Пенелопу на Паддингтонский вокзал и посадил в экспресс «Ривьера», идущий в Корнуолл. Поезд был, как всегда, набит солдатами и моряками, всюду валялись вещмешки, противогазы, каски. И думать было нечего найти место, но Амброзу удалось сложить багаж Пенелопы в уголке, так что никто больше не мог посягать на него.

Они вышли на платформу попрощаться. Ни он, ни она не могли найти слов, потому что вдруг почувствовали, каким все стало новым и чужим. Они были муж и жена, но оба не знали, как теперь должны себя вести. Амброз закурил сигарету и стоял, рассматривая людей на платформе и поглядывая на часы. Пенелопа не могла дождаться, когда наконец раздастся свисток, поезд медленно тронется и все будет кончено.

— Ненавижу прощания, — в сердцах сказала она.

— Придется привыкать.

— Кто знает, когда мы теперь увидимся. Через месяц я приеду в Портсмут демобилизовываться. Тебя там, наверное, уже не будет?

— Скорее всего, нет.

— Куда тебя пошлют?

— Одному богу ведомо. Может быть, в Атлантику; может, на Средиземное море.

— Лучше бы на Средиземное море. Там солнце.

— Да уж.

Они снова замолчали.

— Так жаль, что папа и Софи не было вчера. Мне очень хотелось, чтоб вы познакомились.

— Когда мне дадут нормальный отпуск, я постараюсь приехать к вам в Корнуолл.

— Это было бы чудесно.

— Надеюсь, все пройдет благополучно. Я о родах.

Она слегка покраснела.

— Конечно, я просто уверена.

Он снова взглянул на часы.

— Я буду писать тебе, — проговорила она уже в полном отчаянии. — Ты, пожалуйста…

Но в эту минуту их оглушил свисток, и тут же началась обычная в таких случаях легкая паника. Захлопали двери, люди что-то кричали друг другу, по платформе пробежал мужчина и вскочил в поезд в последнюю минуту. Амброз бросил на землю сигарету, потушил окурок каблуком, нагнулся к жене, поцеловал ее, посадил в купе и захлопнул за ней дверь. Она опустила окно и высунулась наружу. Поезд тронулся.

— Напиши мне, Амброз, и сообщи свой новый адрес.

Вдруг его поразила неожиданная мысль.

— А ведь я не знаю твоего!

Она расхохоталась. Он бежал, стараясь не отстать от поезда.

— Карн-коттедж! — кричала она, стараясь, чтоб он услышал ее за шумом колес. — Карн-коттедж, Порткеррис…

Поезд набирал скорость. Амброз, постепенно замедляя бег, остановился и стал ей махать. Поезд описал плавную дугу, выпустил хвост дыма и скрылся из глаз. Пенелопа уехала. Он зашагал назад по длинной опустевшей платформе.

Карн-коттедж. Елизаветинский особняк, который рисовался в его мечтах, яхта на Хелфорд-ривер — все поблекло и растворилось в тумане, исчезло навсегда. Карн-коттедж. Это звучало так прозаически, что ему показалось, будто его обманули.

Но не стоит унывать. Пенелопа уехала, мать вернулась в Девоншир, все, слава богу, позади. Остается лишь вернуться в Портсмут и доложить, что он готов к выполнению своих обязанностей. Пробираясь к стоянке, Амброз вдруг понял, что, как ни странно, он с удовольствием думает о повседневной жизни на острове, о морской службе, о своих товарищах. С мужчинами, если говорить правду, намного проще и легче, чем с женщинами.

Через несколько дней, десятого мая, немцы вторглись во Францию, и война началась всерьез.

9. Софи

Они увиделись только в начале ноября. После долгих месяцев разлуки вдруг раздался звонок — как гром среди ясного неба. Амброз звонил из Ливерпуля. Ему дали отпуск на несколько дней, он садится в первый же поезд, который идет в Порткеррис, и проведет в Карн-коттедже выходные.

Он приехал, провел у них выходные и уехал. Обстоятельства сложились так нескладно, что его визит превратился в истинную катастрофу. Во-первых, все три дня, ни на минуту не переставая, лил дождь. Во-вторых, в это время у них жила тетя Этель — в высшей степени экстравагантная гостья, не слишком тактичная и деликатная. Было и множество других причин, столь грустных и серьезных, что о них и задумываться не хотелось.

Когда визит закончился и Амброз отбыл на свой эсминец, Пенелопа решила, что даже вспоминать эти три дня слишком мучительно, и, с категоричностью молодости, помноженной на поглощенность ожидаемым ребенком, напрочь вычеркнула тягостный эпизод из памяти. Ей хватало куда более важных забот и было о чем думать.

Роды произошли точно в ожидаемый срок, в конце ноября. Родился ребенок не в Карн-коттедже, как Пенелопа, а в маленькой больничке Порткерриса. Девочка появилась на свет так быстро, что доктор даже не успел приехать. Пенелопа и акушерка миссис Роджерс вынуждены были справляться одни. Нужно сказать, у них все получилось на редкость удачно. Убедившись, что с роженицей все в порядке, сестра Роджерс, согласно обычаю, унесла девочку, искупала ее, надела крошечную сорочку и платьице и завернула в шотландскую шаль, которую Софи — можно не сомневаться, что именно Софи, — отыскала в одном из ящиков комода, благоухающую нафталином.

У Пенелопы была своя теория относительно младенцев. Ей в жизни не приходилось за ними ухаживать, она даже не держала ни одного на руках, но была твердо убеждена, что молодая мать узнает своего ребенка сразу же, как только увидит. Осторожно отведет от нежного личика складки шали, посмотрит на него и скажет: «Ну конечно, это ты. Здравствуй!»

Но ничего подобного не произошло. Когда акушерка миссис Роджерс наконец вернулась, держа младенца с такой гордостью, будто это было ее собственное дитя, и бережно положила в нетерпеливо протянутые руки Пенелопы, та с жадностью впилась в девочку взглядом. Толстая, со светлыми волосиками, мутно-голубыми, близко посаженными глазками, пухлыми, как булки, щеками, она напоминала распустившуюся розу и не была похожа ни на кого из родных Пенелопы и Амброза. О Софи и Лоренсе даже говорить не приходилось, равно как и о Долли; видимо, в жилах этого существа, которое прожило на свете уже час, не было ни единой капли кровиСтернов.

— Какая она у нас красавица, — пропела миссис Роджерс, с восхищением глядя на девочку.

— Да, — равнодушно согласилась Пенелопа. Если бы в больнице были другие молодые матери, она бы заявила, что детей перепутали и ей принесли чужого ребенка, но она была здесь единственной роженицей, так что это было просто невозможно.

— Вы только посмотрите, какие у нее голубые глазки! Она похожа на цветок. Я оставлю ее здесь и позвоню вашей матушке.

Но Пенелопа не захотела остаться с ребенком. Она решительно не знала, что ему сказать.

— Нет, сестра, унесите ее, пожалуйста. Вдруг я ее уроню, или еще что-нибудь случится.

Тактичная акушерка не стала возражать. Молодые матери нередко вели себя странно, и она, Бог свидетель, всякого навидалась.

— Сейчас, сейчас, — проворковала Роджерс, беря на руки шерстяной сверток. — Это чья такая золотая девочка? Чья ненаглядная куколка? — И, шурша жестко накрахмаленным передником, вышла из палаты.

Пенелопа, радуясь, что избавилась от них обеих, откинулась на подушки и уставилась в потолок. У нее родился ребенок. Она стала матерью. Она — мать ребенка Амброза Килинга.

Амброз…

К своему величайшему смятению, она вдруг почувствовала, что не может больше не думать о том, что произошло в те кошмарные три дня, обреченные принести им всем несчастье еще до того, как наступили, потому что ожидаемый приезд Амброза стал причиной единственной за всю жизнь настоящей ссоры между Пенелопой и ее матерью. После обеда Пенелопа пошла с тетей Этель пить чай к ее престарелой приятельнице, которая жила в Пензансе. Когда они вернулись в Карн-коттедж, Софи в восторге объявила дочери, что ту ждет наверху восхитительный сюрприз. Пенелопа послушно поднялась за матерью в свою комнату и там вместо своей любимой девичьей кровати увидела новое двуспальное чудовище, которое заняло все свободное пространство. Они никогда раньше не ссорились, но тут с Пенелопой случилось что-то непонятное: она пришла в бешенство, потеряла власть над собой и крикнула Софи, что та не имеет права, что это ее спальня, ее кровать. Это не восхитительный сюрприз, а омерзительный. Ей не нужна двуспальная кровать, это гадость, и она никогда не будет спать на ней.

Софи, с ее галльским темпераментом, вспыхнула как спичка. Мужчина вернулся на несколько дней с войны, где каждую минуту рисковал жизнью, и должен спать с женой в односпальной кровати?! О чем Пенелопа думает? Она не девочка, она замужняя женщина. И это не ее спальня, а их с Амброзом спальня. Что за детские выходки? Тут Пенелопа разразилась слезами ярости и завопила, что она на сносях и не хочет ни с каким мужем спать. Кончилось тем, что они с Софи принялись орать друг на друга, как рыбные торговки.

Такого скандала у них в семье в жизни не было. Все страшно расстроились. Папа был в ярости, остальные домочадцы ходили на цыпочках и говорили шепотом. Но постепенно все уладилось, мать с дочерью, конечно, помирились, попросили друг у друга прощения, поцеловались и больше о ссоре не вспоминали. Но Пенелопа уже не ждала ничего хорошего от встречи с Амброзом. И теперь, оглядываясь в прошлое, она признала, что ссора сыграла большую роль в разразившейся катастрофе.

Амброз… Она — жена Амброза…

Страницы: «« « ... 1213141516171819 » ... »»