Собиратели ракушек Пилчер Розамунда

— Сюрреализм. Нечто вроде культа. Но очень скоро, когда кончится эта война, начнется что-то новое и прекрасное. Мое поколение и поколение, которое пришло за нами, дошли до той черты, до которой нам дано было дойти. Но скоро в мире искусства свершится революция, и это меня очень волнует. Только ради этого я хотел бы снова стать молодым. Чтобы посмотреть, что будет. Они непременно придут. Как когда-то пришли мы. Молодые люди с ярким видением, наделенные даром проникновения и феноменальным талантом. Они придут не для того, чтобы рисовать залив и море, лодки и вересковые пустоши, они нарисуют солнечное тепло и цвет ветра. Возникнет совершенно новое постижение жизни. Какой источник вдохновения! Потрясающе! — Он вздохнул. — А я умру еще до того, как это начнется. Что тут удивляться, что я печалюсь. Лишиться всего этого…

— Каждый человек совершает в своей жизни то, что ему предначертано.

— Согласен. Но нельзя запретить себе хотеть. Это заложено в человеческой природе — хотеть большего.

Они смолкли. Пенелопа, все еще обдумывая ужин, взглянула на часы. Без четверти четыре. К тому времени, как они доберутся до Карн-коттеджа, будет уже почти пять.

— Папа, нам пора идти, — сказала она.

— Что? — Лоренс был поглощен своими мыслями.

— Нам пора отправляться домой.

— Да-да, конечно. — Он упер трость в пол и начал подниматься, но майор Лоумакс уже вскочил, чтобы помочь ему. — Благодарю вас… вы так добры. Старость — ужасная штука. — Лоренс наконец выпрямился. — А артрит и того хуже. Я уже столько лет не рисую…

— Какая жалость!

Майор Лоумакс проводил их до двери. Снаружи, на вымощенной булыжником площади, стоял его джип.

— Я с удовольствием подбросил бы вас до дома, — извиняющимся тоном сказал он, — но правила запрещают нам возить гражданских лиц в служебных автомобилях.

— Мы с большим удовольствием пройдемся пешком, — заверил его Лоренс. — Торопиться нам некуда. Приятно было побеседовать с вами.

— Надеюсь, мы еще увидимся…

— Непременно! Вы должны к нам прийти… — Лоренс остановился, обдумывая блестящую идею, которая пришла ему в голову. У Пенелопы упало сердце — она знала, что собирается произнести отец. Она ткнула его локтем в бок, но он не обратил на ее предупреждение никакого внимания. — Приходите-ка к нам сегодня поужинать.

— Папа, — в ярости зашипела Пенелопа, — сегодня у нас на ужин ничего нет!

— О-о… — Вид у Лоренса был растерянный и огорченный, но майор Лоумакс сгладил неловкость:

— Спасибо за приглашение, но, боюсь, сегодня вечером я не смогу.

— Может быть, в какой-то другой день?

— Спасибо, сэр. С удовольствием приду.

— Мы всега дома.

— Папа, нам надо идти.

— Au revoir[25], майор Лоумакс. — Лоренс внял наконец настояниям Пенелопы, приподнял трость в знак прощания и двинулся вперед. Но он был явно расстроен.

— Ты была груба, — упрекнул он Пенелопу. — Софи никогда не отказала бы гостю в приглашении, даже если бы в доме не было ничего, кроме сыра и хлеба.

— Но он все равно не мог прийти.

Взявшись за руки, они пересекли вымощенную булыжником площадь и вышли на улицу, ведущую к порту. Пенелопа не оглядывалась, но чувствовала, что майор Лоумакс стоит все на том же месте, возле своего джипа, и смотрит им вслед. Но вот возле «Рыбачьих снастей» они свернули за угол, теперь он уже не мог их видеть.

Долгая прогулка на свежем воздухе, новые впечатления, знакомство с новым человеком — все это изрядно утомило Лоренса. Пенелопа с облегчением вздохнула, когда наконец-то довела его до их сада. Войдя в дом, отец сразу же опустился в кресло и сидел, не двигаясь, приходя в себя. Пенелопа сняла с него шляпу, размотала шарф. Она взяла его руку в свои ладони и стала мягко ее растирать, словно это могло влить жизнь в его искореженные восковые пальцы.

— В следующий раз, когда мы пойдем в галерею, папа, мы вернемся на такси.

— А почему бы нам не воспользоваться нашим «бентли»?

— Нет бензина, папа.

— Да, без бензина далеко не уедешь.

Несколько минут спустя Лоренс уже набрался сил, чтобы перейти в гостиную, где Пенелопа усадила отца в его любимое большое кресло, обложенное подушками.

— Я принесу тебе чаю.

— Не беспокойся. Я немножко подремлю.

Лоренс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Пенелопа стала на колени, поднесла спичку к смятой бумаге в камине и стала ждать, когда разгорится хворост и уголь… Лоренс открыл глаза.

— Топишь камин в августе?

— Не хочу, чтобы ты простудился. — Она поднялась. — Как самочувствие?

— Все хорошо. — Он благодарно улыбнулся ей. — Спасибо, что пошла со мной. Замечательный был день!

— Я рада, что ты получил удовольствие.

— Приятно было познакомиться с тем молодым человеком. И поговорить с ним. Давно ни с кем так хорошо не говорил. Давным-давно. Мы ведь пригласим его к ужину, ты не возражаешь? С удовольствием поболтал бы с ним еще раз.

— Конечно пригласим.

— Скажи Эрни, чтобы застрелил голубя. Ему понравится жаркое из голубя. — Веки его снова сомкнулись.

Пенелопа тихо вышла из гостиной.

К концу августа, когда управились с уборкой урожая, американские рейнджеры заполнили новый лагерь на вершине холма. Погода испортилась.

Урожай в том году выдался хороший, фермеры были довольны, однако всем было ясно: когда пробьет час, министерство сельского хозяйства начнет их трясти. Что же касалось американских солдат, то они, вопреки опасениям, не внесли особых изменений в жизнь Порткерриса. Мрачные пророчества местных святош не сбылись: ни пьяных, ни драк, ни изнасилований не наблюдалось. Напротив, солдаты вели себя на удивление благовоспитанно. Молодые, поджарые, стриженные под «ежик», в маскировочных куртках и в красных беретах, они топали по улицам в своих тяжеленных башмаках на толстой резиновой подошве, и, если не считать раздававшегося иной раз лихого посвиста да дружеских разговоров с местными мальчишками, чьи карманы тотчас же отвисали от шоколадок и жевательных резинок, их присутствие мало чем нарушало обычную жизнь городка. Следуя инструкциям, а быть может, из соображений секретности, чтобы не маршировать у всех на виду, в порт их возили на грузовиках, набивая кузов до отказа, и в джипах, к которым были прицеплены трейлеры, где высились груды веревок, «кошек» и крюков. Тут уж, словно стараясь оправдать все опасения, которые предшествовали прибытию рейнджеров, они встречали попадавшихся им на пути девушек таким лихим посвистом, что те не знали, куда им деваться. Однако изнурительные тренировки все продолжались, и скоро стало ясно, что генерал Уотсон-Грант был прав: после поездок по бурному морю и подъемов на Боскарбенские скалы парни и не помышляли ни о каких вечерних развлечениях. Горячий душ, ужин и постель — вот все, что им было нужно.

Вдобавок ко всему испортилась погода. Задул норд-вест, барометр упал, с океана шли низкие серые тучи, то и дело лил дождь. Мокрый булыжник на узких улочках блестел, как рыбья чешуя, потоки воды уносили вниз по канавам мусор и намокшие обрывки бумаги. В Карн-коттедже размыло цветочные бордюры, у старого дерева обломилась ветка, а вся кухня была увешана мокрым бельем — больше сушить его было негде.

— В такую погоду не до амурных похождений, — меланхолично заметил Лоренс, глядя в окно.

Море было мрачное, свирепое. Бурлящие валы обрушивались на берег, выбрасывая мусор и плавник далеко за обычную линию прилива. Появлялись на этой полосе и вовсе интересные предметы. Несколько месяцев назад в Атлантическом океане был торпедирован и потоплен торговый корабль, и вот теперь наконец его печальные останки приливами и ветром прибило к берегу: два спасательных пояса, палубные доски и несколько деревянных ящиков.

Первым их заметил ранним утром отец Эрни Пенберта, проезжавший вдоль берега на своей конной тележке. В одиннадцать утра того же дня у задней двери Карн-коттеджа появился сам Эрни. Пенелопа чистила яблоки. С черного клеенчатого плаща Эрни струйками стекала вода, насквозь промокшая кепка сползла на самый нос, но на лице сияла улыбка.

— Не желаете ли консервированных персиков, мадам? — весело спросил он.

— Консервированных персиков? Решил надо мной подшутить, Эрни?

— У отца в лавке целых два ящика. Подобрал на северном берегу. Он и не знал, что в них, привез домой, открыл — глядь, а там консервы — калифорнийские персики. Как свежие!

— Вот так находка! И что, правда… можно взять две-три банки?

— Отец отложил вам шесть. Решил, что детям они понравятся. Сказал, можете забирать в любое время.

— Он просто святой, твой отец! Ах, Эрни, большое тебе спасибо! Заберу сегодня же, пока он не передумал.

— Не беспокойтесь, не передумает.

— Позавтракаешь с нами?

— Спасибо, но я не могу. Отец меня ждет.

Сразу после ланча Пенелопа обулась, застегнула на все пуговицы желтый непромокаемый плащ, нахлобучила по самые уши старую шляпу и, захватив две вместительные корзины, отправилась в город. Ветер чуть не сбивал с ног, дождь сек лицо, но, выдержав первый натиск, Пенелопа даже начала получать удовольствие от противоборства со стихией. Городок словно вымер — все попрятались по домам, но и это Пенелопе понравилось — она была одна во всем городе, шагая по нему, точно отважный первооткрыватель, — он принадлежал ей.

Зеленная мистера Пенберта была в Нижнем городе, на полпути к порту. К ней можно было подойти переулками, но Пенелопа выбрала дорогу вдоль берега и, завернув за спасательную станцию, оказалась лицом к лицу с разбушевавшимся океаном. Волны заливали весь берег, в порту кипела свинцового цвета вода. С криками носились чайки, плясали у причала рыбачьи лодки, вдалеке, у Северного пирса, раскачивались на якорях десантные суда. Как видно, американцев решили пощадить в такую погоду.

Не без чувства облегчения Пенелопа добрела наконец до маленькой лавчонки зеленщика, расположившейся на перекрестке двух переулков. Она отворила дверь и ступила внутрь. Над ее головой звякнул звоночек, и тотчас занавеска в глубине лавки отдернулась, и появился мистер Пенберт в своем обычном одеянии — синяя шерстяная фуфайка и похожая на гриб шляпа. В лавке приятно пахло яблоками, пастернаком и землей.

— Это я, — сообщила Пенелопа, хотя могла бы и не сообщать. С ее плаща струйками стекала вода.

— Я так и подумал. — Глаза у мистера Пенберта были такие же черные, как у сына, и такая же улыбка, только зубов поменьше. — Шли по нижней дороге? Погодка сегодня хуже некуда. Но шторм утихает, к вечеру прояснеет. Я только что слышал прогноз по радио… Эрни сообщил вам о персиках?

— А зачем, вы думаете, я явилась? Нэнси еще и вкуса их не знает.

— Тогда пошли за занавеску. Я их спрятал. Стоит кому прознть, что я нашел два ящика с персиками, и мне жизни не будет.

Пенелопа с корзинами в руках вступила в узкую заднюю половину лавки, которая служила и складом, и конторой. Здесь царил беспорядок. Плита топилась с утра до вечера, и мистер Пенберт, когда не было покупателей и он не вел телефонные переговоры, кипятил себе на ней чай. Сегодня здесь стоял запах рыбы, но Пенелопа его не почувствовала — внимание ее было поглощено видом консервных банок — они столбиками высились на всех горизонтальных поверхностях. Утренняя добыча мистера Пенберта.

— Вот это находка! Эрни мне рассказал, что ящики выбросило на Северный берег. Но как же вы приволокли их сюда?

— Сбегал за соседом. Он мне помог. Погрузили на повозку и привезли. Шести вам достаточно?

— Более чем.

Он положил ей по три банки в каждую корзинку.

— А как насчет рыбы? — спросил он.

— Рыбы? Какой рыбы?

Мистер Пенберт нырнул под стол и извлек оттуда источник рыбного запаха. Пенелопа заглянула в ведро — оно было полно серебристо-голубой макрели.

— Выменял на персики. Один парень наловил сегодня утром и предложил мне в обмен. Миссис Пенберт макрель не ест, она почему-то не считает ее съедобной рыбой. Вот я и подумал, может, вам пригодится? Свеженькая.

— Я бы взяла на ужин. Штук шесть-семь.

— Вот и хорошо.

Мистер Пенберт пошарил на печке, извлек оттуда старую газету, соорудил что-то вроде двух пакетов и положил рыбу на банки с персиками. Пенелопа подхватила корзины и согнулась под их тяжестью. Мистер Пенберт нахмурился.

— Справитесь? Не слишком тяжелые? Я бы вам их подбросил, когда поеду в вашу сторону, но завтра макрель будет уже не такая свежая.

— Справлюсь.

— Надеюсь, все будут довольны… — Он проводил Пенелопу до двери. — Как поживает Нэнси?

— Цветет.

— Скажите ей и Дорис, пусть навестят нас. Мы их уже небось целый месяц не видели.

— Я передам. Огромное вам спасибо, мистер Пенберт.

Он открыл дверь, звякнул звоночек.

— Рад служить, дорогая Пенелопа.

Нагруженная персиками и рыбой, Пенелопа двинулась домой. Теперь, к середине дня, на улице появились прохожие: кто-то отправился за покупками, кто-то по делам. Прогноз мистера Пенберта оказался верным. Прилив спал, ветер и дождь начали стихать. Пенелопа подняла глаза — высоко в небе, за несущимися темными облаками, просвечивали голубые клочки. Радуясь, что сегодня можно не ломать голову насчет ужина, Пенелопа бодро шагала по мостовой. Но очень скоро корзины начали давать о себе знать: заныли плечи, а запястья, казалось, вот-вот оборвутся. У нее мелькнула было мысль о том, что, может быть, она зря отказалась от предложения мистера Пенберта доставить покупки завтра, но она решительно изгнала эту мысль из головы и как раз в эту минуту услышала за спиной шум автомобиля. Кто-то ехал со стороны Северного причала.

Мостовая была узкая, да к тому же на каждом шагу попадались лужи. Пенелопа отступила в сторонку — небольшое удовольствие, если тебя окатят грязью. Машина миновала ее, но почти тут же заскрежетали тормоза, и она остановилась. Пенелопа узнала открытый джип и двух военных. Это были майор Лоумакс и его сержант. Спустив длинные ноги, майор ступил на дорогу и направился к Пенелопе.

— Судя по вашему виду, корзины тяжелые, — сказал он безо всякого вступления.

Обрадовавшись предлогу передохнуть, Пенелопа поставила корзины на мостовую и выпрямилась.

— Еще какие тяжелые!

— Мы с вами уже встречались.

— Я вас помню.

— Вы столько всего накупили?

— Нет, это подарки. Шесть банок консервированных персиков. Их прибило сегодня утром к Северному берегу. И немного макрели.

— И как далеко вам это нести?

— До дома.

— А где же дом?

— На вершине холма.

— Разве нельзя было попросить их доставить?

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что я хочу, чтобы моя семья съела это сегодня вечером.

Майор Лоумакс улыбнулся, и лицо его вдруг совершенно преобразилось. Пенелопа словно впервые по-настоящему увидела его и смотрела, не отводя глаз. «Ничем не примечательное лицо» — таков был ее вердикт в тот день, когда он подошел к ним в галерее, теперь же, наоборот, она обнаружила, что менее всего его лицо можно назвать непримечательным. Правильные черты, удивительно яркие голубые глаза и эта неожиданная, полная обаяния улыбка…

— Пожалуй, мы сможем вам помочь.

— Каким образом?

— Подвезти мы вас не можем, — вы знаете, это запрещено, но я не вижу причин, почему бы сержанту Бартону не подбросить до дома ваши персики.

— Он не найдет дорогу.

— Вы его недооцениваете. — С этими словами майор Лоумакс наклонился и поднял корзины. И очень сердито сказал: — Вы не должны были их тащить. Так можно покалечить себя.

— Я все время таскаю покупки. Всем теперь приходится…

Но ее ответ остался без внимания. Майор Лоумакс уже шагал к джипу. Пенелопа, все еще пытаясь возражать, пошла за ним следом.

— Да я справлюсь…

— Сержант Бартон!

Сержант выключил мотор.

— Слушаю, сэр?

— Вот это надобно доставить. — Майор Лоумакс установил корзины на заднее сиденье джипа. — Молодая леди объяснит вам, как ехать.

Сержант почтительно повернулся к Пенелопе. Выхода не было, и она начала объяснять:

— …По дороге вверх, у гаража Грейбни свернуть направо, а дальше прямо, до самой вершины холма. Упретесь в высокую стену — это и есть Карн-коттедж. Вам придется оставить джип на дороге и пройти через сад.

— Дома кто-то есть, мисс?

— Да. Мой отец.

— Как его имя, мисс?

— Мистер Стерн. Если он вас не услышит… если никто не ответит на звонок, оставьте корзины у двери.

— Хорошо, мисс. — Сержант ждал дальнейших указаний.

— Вам все ясно, сержант? Тогда поезжайте, а я пройдусь пешком. Увидимся в штабе.

— Слушаюсь, сэр!

Сержант отдал честь, завел мотор, и джип тронулся. Вид у него был несколько необычный — на заднем сиденье мирно стояли хозяйственные корзины со свертками. За спасательной станцией джип завернул за угол и исчез из виду. Пенелопа осталась наедине с майором Лоумаксом. Чувствовала она себя довольно неловко. Да еще этот плащ и шляпа — ну и видок у нее! Но тут уж ничего не поделаешь, можно только стянуть эту дурацкую шляпу, что Пенелопа и сделала, а потом встряхнула головой, освобождая волосы. Шляпу она сунула в карман дождевика.

— Ну что ж, двинемся и мы, — сказал майор Лоумакс.

Руки у Пенелопы совсем окоченели, и она сунула их в карманы вслед за шляпой.

— Вы и вправду хотите прогуляться? — с сомнением спросила она.

— Я бы не стоял тут, если бы не хотел.

— У вас нет никаких дел?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, может быть, вам нужно разрабатывать какой-то план или писать рапорт.

— Никаких. Свободен на весь остаток дня.

Они тронулись в путь. Пенелопе пришла в голову одна мысль.

— Надеюсь, ваш сержант не нарвется на неприятности? — спросила она. — Ему ведь наверняка запрещено возить в джипе корзины посторонних людей.

— Нагоняи ему даю только я сам, никого больше это не касается. Но почему вы сказали: «наверняка запрещено»? Откуда вы знаете?

— Я около двух месяцев служила в РЕН’е[26] и знаю правила. Нам нельзя было носить с собой ни сумочку, ни зонтик. Это очень осложняло жизнь.

Он заинтересовался:

— Когда же вы служили в РЕН’е?

— А-а, давным-давно. В сороковом. В Портсмуте.

— И почему ушли?

— У меня должен был родиться ребенок. Я вышла замуж и родила дочь.

— Понятно.

— Ей уже скоро три года. Зовут ее Нэнси.

— А муж по-прежнему на флоте?

— Да. Думаю, он сейчас в Средиземном море. Но точно не знаю.

— Вы давно его не видели?

— О-о… — Она не помнила, да и не хотела помнить, когда его видела. — Давно…

Тучи в небе вдруг разошлись, и в этот разрыв робко проглянуло солнце. Мостовая и шиферные крыши блеснули позолотой. Пенелопа удивленно подняла голову.

— И правда проясняется. Мистер Пенберт так и сказал. Он слушал прогноз: шторм должен утихнуть. Похоже, будет прекрасный вечер.

— Похоже.

Солнце скрылось так же мгновенно, как и появилось, и снова все вокруг окрасилось в серый цвет. Но дождь наконец перестал.

Пенелопа сказала:

— Давайте-ка пойдем не через город, а вдоль берега. Поднимемся у железнодорожной станции. Там начинается лестница, как раз напротив отеля «Нептун».

— С удовольствием. Я еще толком не разобрался в этих улочках, а вы, конечно, знаете их как свои пять пальцев. Вы тут постоянно живете?

— Летом. Зимой мы жили в Лондоне. А в промежутках ездили во Францию. Мать моя была француженкой. Там у нас много друзей. Но как только началась война, мы приехали сюда. И наверное, тут и останемся до ее окончания.

— А как же муж? Разве он не хочет, чтобы вы были с ним, когда он сходит на берег?

Они свернули в узкий проулочек, который тянулся вдоль берега. Бурный прилив забросал его галькой, морскими водорослями, обрывками просмоленных канатов. Пенелопа наклонилась и, подобрав голыш, швырнула его обратно в море.

— Я же объяснила вам, — сказала она, — он в Средиземном море. Но я не могла бы к нему поехать, даже если бы захотела, — я должна заботиться о папа. Моя мать погибла во время бомбежки в сорок первом. Я должна быть с ним.

Он не сказал: «Я вам очень сочувствую». Он сказал: «Понимаю», и это прозвучало так, как будто он и вправду все понял.

— Мы живем не одни. Есть еще Дорис и два ее мальчика. Семья эвакуированных. Она потеряла мужа в эту войну и уже не вернется в Лондон. Никогда. — Пенелопа повернула голову к своему спутнику. — Папа с большим удовольствием побеседовал с вами в тот день в галерее. И очень рассердился на меня за то, что я не пригласила вас поужинать… Он сказал, что я была очень груба. Но я не хотела быть грубой. Просто мне было бы нечем вас накормить.

— Я счастлив, что познакомился с вашим отцом. Когда я узнал, что меня посылают в Порткеррис, у меня мелькнула мысль, что, может быть, я повстречаю там знаменитого Лоренса Стерна, но всерьез в это не верил. Я полагал, что он слишком стар и слаб, чтобы гулять по городу. Но я его сразу узнал, когда увидел вас в первый раз — вы стояли напротив штаба. А потом я зашел в галерею, и вы были там — я не поверил своему счастью! Какой он замечательный художник! — Он посмотрел на нее. — Вы унаследовали его талант?

— Увы, нет. И ужасно огорчаюсь. Часто видишь что-нибудь такое прекрасное, что замирает сердце, старую ферму или наперстянку, забравшуюся в живую изгородь, качающуюся под ветром на фоне голубого неба. Так хочется захватить их в плен, перенести на лист бумаги, завладеть ими навсегда! Но мне это не дано.

— Да, нелегко смириться с собственной неадекватностью.

Она подумала: судя по его уверенному виду, вряд ли он когда-либо испытывал такое чувство.

— А вы рисуете? — спросила она.

— Нет, не рисую. Почему вы спросили об этом?

— Вы разговаривали с папа с таким знанием дела.

— Если это действительно было так, то этим я обязан воспитанию: моя мать была женщиной артистического склада, очень творческой натурой. Едва я научился ходить, как она стала водить меня в музеи и на концерты.

— Эдак она могла вообще на всю жизнь отвратить вас и от живописи, и от музыки.

— О нет! Она делала это очень тактично, и мне было интересно. Она превращала наши походы в развлечение.

— А ваш отец?

— Он был биржевым маклером в Сити.

Однако как интересно узнавать о жизни других людей, подумала Пенелопа.

— А где вы жили?

— На Кэдоган-Гарденс. Но после смерти отца мать продала дом — он был слишком большим, — и мы переехали в дом поменьше на Пембрук-сквер. Она и сейчас там живет. И бомбежки не сдвинули ее с места. Она лучше погибнет, чем уедет из Лондона, — сказал он.

Пенелопа подумала о Долли Килинг, зарывшейся в свою норку в гостинице «Кумби». Коротает время за игрой в бридж и строчит длинные письма своему обожаемому Амброзу. Пенелопа вздохнула — мысли о Долли наводили на нее тоску. Ну да, конечно, следовало бы пригласить свекровь хоть на несколько дней погостить в Карн-коттедже — должна же она повидать внучку. Или же самой взять Нэнси и съездить в гостиницу «Кумби». Оба варианта приводили Пенелопу в такой ужас, что она поспешно выбрасывала их из головы и начинала думать о чем-нибудь более приятном.

Узкая мощеная улочка взбиралась вверх. Море осталось позади, теперь они шли между двух рядов белых рыбацких коттеджей. В одном из них отворилась дверь, и из нее важно вышел кот, а за ним женщина с корзиной, полной белья, которое она стала развешивать на протянутой перед домом веревке. Снова вдруг выглянуло солнце, на сей раз в большую прогалину. Женщина с улыбкой обернулась к ним.

— Ну вот, и посветлело немножко, — сказала она. — Я такого дождя в жизни не видывала! Но похоже, погода устанавливается.

Кот подошел к Пенелопе и потерся о ее ноги. Она наклонилась и погладила его. Они продолжали путь. Пенелопа вынула руки из карманов и расстегнула плащ.

— Вам не хотелось быть биржевым маклером, поэтому вы пошли в морскую пехоту? Или это из-за войны?

— Из-за войны. Я называюсь офицер запаса. Звучит не очень внушительно. Но я и маклером быть не хотел. Учился в Университете на отделении классической и английской литературы, потом преподавал в подготовительной школе для мальчиков.

— Морские пехотинцы научили вас покорять скалы?

Он улыбнулся:

— Не они. Это я умел делать еще задолго до войны. На лето меня отправляли в школу-интернат в Ланкашире, там был отличный инструктор, занимался с нами альпинизмом. В четырнадцать лет я уже мог подняться на любую гору и продолжал заниматься этим спортом.

— И за границей тоже поднимались на горы?

— Да. В Швейцарии. В Австрии. Собирался в Непал, но для восхождения на Гималаи требовалась длительная подготовка, да и путь туда неблизкий, я все никак не мог выкроить время.

— После Маттерхорна[27] Боскарбенские скалы, наверное, просто пустяк.

— Вот уж нет, — сухо заверил он, — совсем не пустяк.

Они продолжали свое восхождение, сворачивая в кривые проулочки, которые посторонний человек и не заметил бы, и поднимаясь по таким высоким гранитным ступенькам, что Пенелопа замолкала — не хватало дыхания. Последний подъем начался от «Нептуна», тропа петляла по крутому склону.

Дойдя до верха, Пенелопа остановилась отдохнуть, прислонясь к каменной ограде и ожидая, пока успокоится дыхание и перестанет колотиться сердце. Майор Лоумакс, который следовал за ней, словно бы и не заметил подъема. Снизу, от отеля, на них смотрел постовой.

Обретя дар речи, Пенелопа сказала:

— Я как выжатый лимон.

— Неудивительно.

— Давно не ходила этим путем. Когда я была маленькой, я пробегала тут от самого берега. Устраивала себе испытание на выносливость.

Она повернулась и, положив руки на ограду, поглядела вниз. Начался отлив, море стало спокойнее и посветлело, отражая поголубевшее небо. Далеко внизу мужчина прогуливал по берегу пса, сверху они казались совсем маленькими. Задул свежий бриз, и потянуло влажным мшистым запахом напитанных влагой садов. Этот знакомый запах принес воспоминания о детстве, о веселых беспечных днях, и Пенелопа почувствовала, как напряжение отпустило и ее наполнила радость. Только в детстве она могла вдруг ни с того ни с сего испытать такой беспричинный восторг.

Как же скучно жилось мне последние два года, подумала она, это было такое жалкое, убогое существование, что, кажется, и надеяться уже не на что. И вдруг, словно бы в одно мгновение, занавеси на окнах раздвинулись и открылся восхитительный вид. Он был тут все время, этот вид, он только ждал, когда я раздвину занавеси. И сколько надежд, сколько замечательных возможностей он сулил! Счастье — это что-то из довоенных времен, до Амброза, до страшной смерти Софи. Счастье — это значит снова стать молодой. Но я ведь молодая! Мне только двадцать три.

Пенелопа повернулась и посмотрела на человека, который стоял рядом с ней. Это он каким-то обазом сотворил это чудо — вернул ее в прошлое.

И встретила его взгляд — он смотрел на нее. Интересно, почувствовал он, что с ней произошло, понял что-нибудь? Но он был совершенно спокоен и молчал — по его лицу ничего не скажешь.

— Мне пора домой. Папа будет волноваться, решит, что со мной что-то случилось, — сказала Пенелопа.