Собиратели ракушек Пилчер Розамунда

На следующее утро Ноэль поднялся рано, поджарил себе яичницу с беконом, съел сосиску, четыре тоста с джемом и выпил большую чашку черного кофе. Поглощая все это, он смотрел, как за окном льет дождь, и радовался: значит, мать не погонит его работать в сад и не придумает еще какое-нибудь задание. Он допивал вторую чашку кофе и уже окончательно проснулся, когда Пенелопа в халате появилась на кухне. Столь раннее пробуждение сына и его бодрый вид удивили ее.

— Ты не будешь очень шуметь, дорогой? Пусть Антония поспит. Бедная девочка так измучена.

— Но болтали вы чуть ли не до рассвета. О чем?

— Да так. Ни о чем, просто разговаривали. — Пенелопа налила себе кофе. — Пожалуйста, Ноэль, не выбрасывай ничего, не спросив меня, хорошо?

— Да я ничего не собираюсь выбрасывать, просто хочу поглядеть, что ты там прячешь. Выбрасывать и жечь будем завтра. Но будь благоразумна: старые выкройки и свадебные фотографии начала века вряд ли стоит хранить и дальше.

— Страшно подумать, что ты там раскопаешь!

— Посмотрим, посмотрим, — невинно глядя на нее, сказал Ноэль.

Оставив мать допивать кофе, он поднялся наверх. Но, прежде чем начать работать, надо было кое-что сделать. На чердаке было лишь одно крошечное оконце, выходившее на восток и затененное стрехой, а единственная электрическая лампочка, подвешенная к балке, была такая тусклая, что света не прибавляла. Ноэль снова спустился вниз и попросил у матери лампочку поярче. Она разыскала одну в картонной коробке под лестницей, он вернулся на чердак и, балансируя на шатком стуле, вывернул старую лампочку и ввернул новую. Однако, щелкнув выключателем, Ноэль понял, что и эта лампочка не поможет ему все толком рассмотреть. Нужна настольная лампа. Он тут же нашел старую лампу с погнутым абажуром и длинным гибким шнуром, но на шнуре не было вилки. Пришлось еще раз спускаться вниз. Он взял из коробки под лестницей еще одну лампу и спросил у матери, не найдется ли у нее штепсельной вилки. Вилки у нее не было. Ноэль заявил, что она ему необходима. В таком случае, сказала Пенелопа, пусть он отрежет ее от чего-нибудь. Тогда он попросил отвертку.

— Отвертка лежит в ящике кухонного шкафа вместе с другими инструментами, — ответила Пенелопа. Его просьбы начали действовать ей на нервы. — Вот здесь, Ноэль, в этом шкафу.

Он выдвинул ящик. Чего только там не было! Спутанный клубок тонкой проволоки, шнуры, молотки, коробки кнопок, сплющенные тюбики клея. Порывшись, Ноэль извлек маленькую отвертку и с ее помощью отвинтил вилку от шнура к утюгу. В очередной раз поднявшись наверх, он не без труда приладил вилку к шнуру старой лампы и, моля бога, чтобы шнур не оказался коротким, спустил его по ступенькам вниз и вставил вилку в розетку на лестничной площадке. Затем в сотый раз поднялся на чердак, нажал на кнопку и облегченно вздохнул — свет загорелся. Обычно любая, пусть малая, помеха отбивала у Ноэля всякую охоту к делу, и сейчас энтузиазма у него сильно поубавилось, но чердак был теперь хорошо освещен, и наконец-то можно было начинать поиски.

К полудню Ноэль дошел лишь до середины забитого всякой рухлядью пыльного чердака. Осмотрел три сундука, источенный червяком письменный стол, чайный ящик и два чемодана. Он нашел гардины и подушки, несколько завернутых в газету винных бокалов, несколько тяжеленных альбомов с фотографиями в скучных коричневых переплетах, кукольный чайный сервиз и стопку пожелтевших от времени наволочек, которые уже нельзя было починить. Нашел несколько бухгалтерских книг в кожаных переплетах, стопку листков, исписанных мелким каллиграфическим почерком, пачку перевязанных лентой писем, незаконченные гобелены с воткнутыми в них проржавевшими иглами, инструкцию к новейшему изобретению — машинке для точки ножей. Наткнувшись на большую, перевязанную тесемками папку, Ноэль замер. Трясущимися от волнения руками он развязал тесемки, но обнаружил лишь несколько неизвестно кем нарисованных ученических акварелей, на которых были изображены Доломитовые Альпы. Это был удар, однако Ноэль заставил себя продолжить поиски. Дальше нашлись страусовые перья, шелковые шали со спутанной бахромой, пожелтевшие на сгибах вышитые скатерти, ажурные пилы, незаконченные вязаные вещички. Еще онобнаружил шахматную доску без шахмат, игральные карты и подшивку «Землевладельцев Бурка» за 1912 год.

Но не нашел ничего, что хотя бы отдаленно напоминало работы Лоренса Стерна.

На лестнице послышались шаги. Ноэль, чумазый, с черными от пыли руками, мрачно сидел на скамеечке для ног и читал в «Домашних советах», как следует стирать шерстяные черные чулки. Подняв глаза, он увидел в дверном проеме Антонию. Она была в джинсах, теннисных туфлях и в белом свитере. Фигура у нее что надо, отметил про себя Ноэль, а вот ресницы подкачали, совсем белесые.

— Привет! — смущенно произнесла она, точно боялась его потревожить.

— Привет, привет! — Он закрыл потрепанную книжку и бросил ее на пол у своих ног. — Когда пробудились, мисс?

— Почти что в одиннадцать.

— Это я вас разбудил?

— Нет, я не слышала ни звука. — Осторожно обходя кучи мусора, Антония направилась к нему. — Как движется уборка?

— Медленно. Главная задача — отделить зерна от плевел. Избавиться от хлама, который легко воспламеняется.

— Я и не представляла, что тут такие залежи, — Антония огляделась. — Когда же это все успело накопиться?

— Теперь уже поздно спрашивать. С чердаков на Оукли-стрит. Судя по тому, что тут валяется, и с других чердаков тоже. Как видно, у нас это в роду — не выбрасывать ни единой вещи и копить их веками.

Антония нагнулась и подобрала шелковую малиновую шаль.

— Какая прелесть! — Она накинула шаль на плечи и стала расправлять бахрому. — Как я выгляжу?

— Шикарно!

Она сняла шаль и аккуратно ее сложила.

— Пенелопа послала меня узнать, не хотите ли вы что-нибудь перекусить.

Ноэль взглянул на часы и не без удивления обнаружил, что уже половина первого. Свету в оконце не прибавилось, а он так увлекся поисками, что потерял чувство времени и сейчас ощутил не только голод, но и жуткую жажду. Он поднялся со скамеечки.

— Сначала джин с тоником, иначе я погибну.

— А после ланча опять вернетесь сюда?

— Что поделаешь! Иначе все так и останется.

— Я помогу, если вы не против.

Нет, она была ему не нужна… к чему ему свидетели.

— Благодарю, но лучше я поработаю один, у меня есть своя система. Пошли-ка вниз. — Ноэль подождал, пока она повернется к двери, и пошел следом за ней. — Интересно, что там мама приготовила на ланч?

В тот вечер поиски закончились в половине седьмого полным провалом. На чердаке не нашлось ничего, что имело бы отношение к творчеству его деда, — ни единого этюда, эскиза, наброска, рисунка — ничего! Он только зря потратил время. Смирившись с этой горькой истиной, уставший и перепачканный, Ноэль стоял, сунув руки в карманы, и обводил взглядом плоды своей деятельности. Теперь на чердаке и впрямь царил невообразимый хаос. Рухнули все его надежды, и уныние сменилось негодованием, которое обратилось главным образом на мать. Это она во всем виновата! Это по ее милости, давно или недавно, исчезли этюды. Небось продала их за бесценок, а то и того хуже — просто-напросто кому-то отдала. Ее глупая доброта и столь же бессмысленное желание как можно скорее расстаться с ненужной, на ее взгляд, вещью всегда раздражали Ноэля, теперь же он впал в тихое бешенство. Не так-то много у него свободного времени, и он им весьма дорожит, а тут потратил целый день, копаясь во всем этом барахле, в этом мусоре, оставленном поколениями предков, только лишь потому, что матери ни разу не пришло в голову сделать это самой.

Настроение у него окончательно испортилось, и он уже даже подумывал прибегнуть к уловке, при помощи которой обычно удирал с уик-эндов, если хозяева и гости не оправдывали его ожиданий: вспомнить вдруг о назначенной важной встрече в Лондоне, попрощаться и уехать домой.

Но это было невозможно, слишком далеко он зашел, слишком много всего наговорил. Ведь именно он придумал эту уборку (дом в опасности, может вспыхнуть пожар, страховка занижена и так далее), к тому же в разговоре с Оливией упомянул об этюдах Лоренса Стерна, предположив, что они где-то завалялись. Теперь-то Ноэль был уверен, что их нет, но, если он дезертирует и бросит уборку на полпути, Оливия не даст ему пощады. Кожа у него толстая, не пробьешь, но все же мысль о том, как поиздевается над ним умная и язвительная сестра, не доставляла Ноэлю удовольствия.

Ночью дождь перестал, легкий юго-восточный ветер развеял низкие облака. Воскресное утро сияло голубизной и дышало покоем, ликовали птахи. Их торжествующий хор и разбудил Антонию. Первые косые лучи солнца протянулись в открытое окно ее спальни, согрели ковер, заставили ярко заалеть розочки на шторах. Антония встала с кровати и подошла к окну, облокотясь голыми руками на подоконник и с удовольствием вдыхая влажный, напоенный запахом трав и листвы воздух. Низко нависшая тростниковая крыша щекотала ей затылок, на траве внизу поблескивали росинки, в ветвях каштана весело распевали два дрозда. Весеннее утро дышало свежестью и покоем.

Часы показывали половину восьмого. Вчера дождь лил не переставая, и никто носа за дверь не высунул. Для Антонии, которая еще не оправилась от потрясения и переездов, это было благо — тихо посидеть дома. Она уютно устроилась у камина, включив свет, потому что в комнате было совсем темно из-за дождя, и долго смотрела, как стекают по оконным стеклам капли, а после ланча, взяв роман Элизабет Джейн Ховард, клубочком свернулась на диване и углубилась в чтение. Время от времени в комнате появлялась Пенелопа, подбрасывала полено в камин или искала свои очки. Потом она присоединилась к Антонии, но не для того, чтобы поболтать, а просто чтобы почитать газеты, и еще немного погодя принесла чай. На чердаке трудился Ноэль, и, когда он наконец сошел вниз, настроение у него было прескверное.

Антонии стало не по себе. Они с Пенелопой в это время готовили обед, и, заметив мрачный вид Ноэля, она почувствовала, что мир и покой в доме, скорее всего, будут нарушены.

Признаться, в присутствии Ноэля Антония постоянно чувствовала себя неуютно. Чем-то похожий на Оливию — такой же умный и уверенный, — он был совершенно лишен ее теплоты. Под его взглядом Антония чувствовала себя некрасивой и неуклюжей, и ей казалось, что все, что она говорит, банально и скучно. Когда он, мрачный, с грязной полосой на щеке, вошел в кухню налить себе чистого виски и спросил мать, что заставило ее перетащить столько ненужной рухляди с Оукли-стрит в Глостершир, Антония внутренне сжалась. Сейчас разразится скандал, подумала она, или, того хуже, вечер пройдет в мрачном молчании. Но Пенелопа и бровью не повела.

— Лень, а что же еще, — беззаботно ответила она. — Легче было погрузить все в фургон, чем придумывать, куда что девать. Забот хватало и без того, чтобы просматривать все старые книжки и письма.

— Но кто собрал все это на Оукли-стрит?

— Понятия не имею.

Обезоруженный добродушием матери, Ноэль глотнул виски и немного расслабился. Даже изобразил, хоть и кривую, но все же улыбку.

— Ты совершенно невозможная женщина! — сказал он.

Она и это приняла спокойно.

— Согласна, но не всем же быть совершенством. У меня свои достоинства. Воздай должное моим обедам. А вино, которое у меня всегда в запасе? У матери твоего отца, если ты помнишь, кроме хереса, сильно отдававшего изюмом, в серванте ничего не было.

Ноэль брезгливо поморщился — видно, при воспоминании об этом хересе.

— Так что же у тебя сегодня на обед?

— Запеченная форель с миндалем, молодой картофель и малина со сливками. Ты это заслужил. Можешь сам выбрать бутылку вина, взять ее к себе в комнату и принять ванну. — Пенелопа улыбалась, глядя на сына, но глаза ее смотрели настороженно. — Как не выпить после таких трудов!

А дальше все было спокойно, они провели приятный вечер. Спать отправились рано, и Антония проспала крепким сном до самого утра. В молодости силы восстанавливаются быстро; проснувшись, она почувствовала себя прежней Антонией — впервые после того страшного дня, когда умер Космо. Ей захотелось выйти из дома, пробежаться по траве, вдохнуть холодного свежего воздуха. Весеннее утро ждало ее.

Антония оделась, спустилась вниз, взяла яблоко из вазы на столе и через оранжерею вышла в сад. Грызя яблоко, она пересекла газон. Теннисные туфли намокли от росы, по влажной траве протянулся след от подошв. Антония прошла под каштаном, нырнула в просвет живой изгороди и очутилась во фруктовом саду. В нескошенной прошлогодней траве желтели головки нарциссов. Полузаросшая тропинка вела мимо кострища к еще одной полосе живой изгороди из боярышника, недавно подстриженной, а за ней открылась узкая, глубокая речка с высокими берегами. Под аркой склонившихся над водой ив Антония пошла вниз по течению, но вот ивы расступились, и речка устремилась вперед через заливные луга, на которых паслись коровы. На склонах невысоких холмов, поднимавшихся вдалеке, гуляли отары овец; вверх по склону шел человек с собакой.

Деревня теперь была совсем близко: ее старая церковь с квадратной колокольней, золотистые, облицованные плиткой стены домов, лежащие в кольце дороги, столбики дымков от только что затопленных каминов в недвижном воздухе. В кристально чистое небо все выше поднималось солнце. Антония уселась на дощатый настил мостика, свесила промокшие ноги над водой, доела яблоко и бросила огрызок в быструю прозрачную воду. Она провожала его взглядом, покуда он не скрылся вдали.

Глостершир — дивный край, решила Антония. Она и не представляла, что тут такая красота. И «Подмор Тэтч» прекрасен, но лучше всего Пенелопа. Рядом с ней ощущаешь покой, безопасность, и снова оживает мир вокруг, и, несмотря на то что в последнее время все было так ужасно, начинаешь верить в будущее, в то, что тебя еще ждут какие-то радости. «Ты можешь жить здесь, сколько захочешь», — сказала Пенелопа, но надолго она не может остаться. Что же ей предпринять, как жить дальше?

Ей восемнадцать. Ни семьи, ни дома у нее нет, и она ничего не умеет делать. Антония поведала об этом Оливии, когда была у нее в Лондоне.

— Я даже не знаю, чем бы мне хотелось заняться. Никогда не чувствовала к чему-либо особенного призвания. Было бы куда проще, если бы я к чему-то стремилась. И даже если я вдруг решу стать секретаршей, врачом или бухгалтером, на учебу нужно слишком много денег.

— Я тебе помогу, — сказала Оливия.

Антония заволновалась:

— Нет-нет, даже не думайте об этом. Вы не должны брать на себя ответственность за меня.

— Я ее и так в какой-то степени ощущаю. Ты же дочь Космо. К тому же я не собираюсь выписывать тебе чеки на огромные суммы, а просто думаю, как помочь тебе другим способом. Допустим, познакомить тебя с нужными людьми. Тебе никогда не приходила в голову мысль поработать манекенщицей?

— Манекенщицей? — Антония даже рот открыла от удивления. — Я — манекенщица? Но я ведь не красавица.

— Тебе и не надо быть красавицей. Достаточно иметь хорошую фигуру, а на это тебе жаловаться не приходится.

— Нет, ничего не получится. Стоит кому-нибудь направить на меня фотоаппарат, как я словно каменею.

Оливия рассмеялась:

— Это пройдет. Хороший фотограф сумеет внушить тебе уверенность. Сколько раз я наблюдала такие метаморфозы — гадкий утенок превращался в прекрасного лебедя!

— Со мной такого не случится.

— Тебе не надо быть такой робкой, ты отнюдь не уродка, ну, может, только ресницы подкачали — слишком светлые. Но они длинные и густые. Не понимаю, почему ты не пользуешься тушью?

Ресницы были для Антонии источником бесконечных страданий, и она залилась румянцем.

— Я пробовала, Оливия, но ничего не вышло. Наверное, я аллергик. Сначала распухли веки, потом щеки, и лицо стало как тыквенный фонарь, из глаз потекли слезы, а по щекам — черные потеки. Ужасно обидно, но я ничего не могу поделать.

— А почему бы тебе не выкрасить ресницы?

— Выкрасить?

— Ну да. В черный цвет. В салоне красоты. И конец всем страданиям.

— А если я опять распухну?

— Не думаю. Во всяком случае, надо попробовать. Впрочем, речь сейчас идет не о них, а о том, чтобы тебе годик-другой поработать фотомоделью. Деньги за это платят хорошие, и ты сможешь скопить порядочную сумму, а тем временем решишь, чем заняться всерьез. И ты ни от кого не будешь зависеть. Обдумай это предложение, пока будешь гостить в «Подмор Тэтч». Дай мне знать о твоем решении, и мы назначим съемку.

— Спасибо. Вы добрая.

— Совсем нет, просто практичная.

Если подумать, это не такая уж плохая идея, размышляла Антония. Конечно, нужно будет преодолеть собственный страх, чтобы решиться на такую работу, но она намажется, как положено, лишь бы заработать деньги. К тому же, сколько она ни думала, ничего другого придумать не могла. Она любила готовить, работать в саду, сажать и собирать овощи и фрукты — чем и занималась те два года, что провела с Космо в Ивисе, но на такой работе карьеры не сделаешь. Служить в учреждении, в магазине или в больнице ей тоже не хотелось, так какой же выбор?

По ту сторону долины зазвонил церковный колокол, возвещая мир и покой. Антонии вспомнилась Ивиса, сухая каменистая равнина, на которой стоял дом Космо, нестройное позвякивание колокольчиков на шеях пасущихся коз в раннее утро. Эти колокольчики, и кукареканье петухов, и стрекот цикад в ночи… — все звуки Ивисы навсегда канули в прошлое. Мысли Антонии обратились к Космо, и впервые глаза ее не наполнились слезами. Горе — тяжкая ноша, но приходит день, когда ты можешь оставить ее на обочине дороги и двинуться дальше. Антония отошла всего на несколько шагов, но у нее теперь уже достало сил оглянуться и не заплакать. Это вовсе не значило забыть, это лишь значило принять. А если ты принял горе и смирился с ним, оно уже не так тяжко.

Колокол прозвонил минут десять и смолк. Наступившая тишина начала наполняться звуками утра. Заструилась в реке вода, замычали коровы, заблеяли вдали овцы. Залаяла где-то собака, зашумел мотор автомобиля. Антония почувствовала, что ужасно голодна. Она вскочила, вышла с мостика и тем же путем, что пришла, направилась к дому. Хорошо, если на завтрак сегодня яйца всмятку, поджаренный хлеб с маслом и крепкий чай. У нее слюнки потекли, и она побежала, ныряя под свесившиеся ветви ив, веселая и радостная, точно в предвкушении грядущего счастья.

Вот и боярышниковая изгородь, и калитка. Антония запыхалась. Облокотившись о калитку, она постояла с минуту, потом вошла в сад. Краем глаза она уловила какое-то движение и посмотрела в ту сторону: высокий длинноногий парень, не Ноэль, а какой-то незнакомый молодой человек, катил тачку по извилистой тропинке, что вела с огорода. Он поднырнул под бельевую веревку и направил тачку между старой яблоней и грушей.

Антония захлопнула калитку. Стук привлек внимание длинного парня, и он поднял голову.

— Доброе утро! — крикнул он и покатил свою скрипучую тачку по направлению к калитке.

Антония ждала. Возле кострища парень остановился, поставил тачку и выпрямился. На нем были выгоревшие, заплатанные джинсы, заправленные в резиновые сапоги, и старый пуловер, из-под которого выглядывала ярко-голубая рубашка. И словно под цвет рубашки ярко-голубые глаза на загорелом лице.

— Денек сегодня славный! — сказал он, подходя к Антонии.

— Замечательный денек!

— Гуляли?

— Дошла до моста.

— Должно быть, вы — Антония?

— Да.

— Миссис Килинг сказала мне, что вы должны приехать.

— А кто вы, я не знаю…

— Садовник. Данус Мьюирфильд. Сегодня я не должен работать, но пришел помочь с уборкой. Вот жгу мусор.

На тачке лежали картонные коробки, пачки старых газет и длинные вилы. Данус взял вилы и начал ворошить пепел в кострище.

— Там груды хлама. Я вчера поднималась на чердак, — сказала Антония.

— Ничего, справимся. У нас целый день впереди.

Антонии понравилось это «у нас». Значит, он и ее имеет в виду, не то что Ноэль, который вчера так холодно отверг ее робкое предложение помочь ему. Данус, похоже, даже зовет ее на помощь.

— Я еще не завтракала, сейчас перекушу чего-нибудь и приду вам помогать.

— Миссис Килинг на кухне, варит яйца.

Антония улыбнулась:

— Я так надеялась, что это и будут вареные яйца.

Но Данус не улыбнулся в ответ.

— Так идите и съешьте их, — сказал он и, воткнув вилы в землю, начал сминать газеты. — На голодный желудок много не наработаешь.

Нэнси Чемберлейн, спокойно сжимая баранку руками в перчатках из свиной кожи, уверенно вела машину через сияющий, залитый солнцем Котсуолдс. Она ехала в «Подмор Тэтч» на ланч к матери в прекраснейшем расположении духа, чему способствовал ряд обстоятельств. Начать с того, что дивный солнечный день, который неожиданно пришел на смену беспросветному дождю, благотворно подействовал не только на нее, но и на все ее семейство, и дети за завтраком не ссорились. Джордж обошелся без едких замечаний по поводу воскресных сосисок, а миссис Крофтвей по собственной инициативе предложила выгулять днем собак.

Хорошо, что не надо было готовить обильный воскресный ланч, и у нее хватило времени на все: привести себя в порядок (она надела свой самый красивый жакет, юбку и крепдешиновую блузку с завязывающимся бантом воротником); отвезти Мелани и Руперта к Уэйнрайтам; проводить Джорджа на епархиальное собрание и даже самой побывать в церкви. Всякий раз после посещения храма Нэнси охватывали доброта и благочестие, так же как после посещения собрания комитета ее охватывало сознание собственной значимости. На этот раз она вполне соответствовала созданному в собственном представлении образу: деловая, энергичная провинциальная дама, которая умеет все хорошо организовать: дети приглашены на весь день к своим друзьям в хороший, уважаемый всеми дом. Муж занят достойной деятельностью, прислуга преданно исполняет свой долг.

Сознание собственной значимости наполнило Нэнси не совсем привычной спокойной уверенностью, и она начала планировать, что сделает и скажет во время визита к матери. В удобный момент, когда они останутся одни, она заговорит о картинах Лоренса Стерна. Упомянет, за какую огромную сумму была продана картина «У источника», укажет, что просто нелепо не проявить дальновидность и не воспользоваться таким высоким спросом на картины деда. В любую минуту ситуация может измениться. Нэнси представляла, как она спокойно приводит все эти доводы, давая понять, что думает только о благе матери.

Конечно же, нужно избавиться от панно, которые висят на лестничной площадке возле спальни Пенелопы, ведь никто их там не видит, и они просто никому не нужны. «Собирателей ракушек», безусловно, нельзя продавать, об этом и речи быть не может, мать, да и все они так любят эту картину: она неотделима от материнской жизни. Но все же стоит повторить слова Джорджа и вообще вести разговор по-деловому: предложить заново оценить картину и переоформить страховку. Надо полагать, Пенелопа — она ведь так трепетно относится к своему сокровищу — не станет возражать против столь разумного предложения, свидетельствующего лишь о том, какая заботливая у нее дочь.

Дорога взобралась на холм, потом стала спускаться в долину; сверкая кровлями в ярких солнечных лучах, открылась деревня. Похоже, все, кроме ее родственников, отдыхают по домам. Столбик дыма поднимался лишь над садом Пенелопы. Нэнси так увлеклась планами продажи панно и получения сотен тысяч столь желанных фунтов, что совершенно забыла об уборке, ради которой и был объявлен семейный сбор. Только бы ее не втянули в какую-нибудь грязную работу, не стоять же ей у костра в выходном костюме.

Церковные часы пробили половину первого, когда Нэнси въехала в ворота и остановила машину у распахнутой настежь входной двери. Возле гаража стоял старый «ягуар» Ноэля, к стене дома был прислонен неизвестно чей велосипед, в сторонке были сложены вещи, которые нельзя было сжечь: весы для взвешивания младенцев, кукольная коляска без колеса, две железные кровати, два ночных горшка, — ими предстояло распорядиться как-то иначе. Нэнси прошла мимо них и вошла в дом.

— Мамочка!

По кухне, как всегда, плыли вкусные ароматы: жареный барашек, мята, только что нарезанный лимон. Нэнси вспомнилось детство, огромная кухня в цокольном этаже на Оукли-стрит, обильная вкусная еда.

— Мамочка!

— Я здесь.

Нэнси нашла мать в оранжерее, та стояла, о чем-то размышляя. Она даже не соизволила принарядиться, подумала Нэнси, не то что я. Вечно мать ходит в каком-то старье: бумажная юбка, ситцевая блузка с потертым воротничком, штопаный джемпер с закатанными до локтей рукавами. Нэнси положила на стул свою сумочку из кожи ящерицы, стянула перчатки и подошла поцеловать мать.

— Что ты тут делаешь? — спросила она.

— Решаю, где накрыть стол. Хотела в столовой, а потом подумала, почему бы не здесь? Теплынь такая, что можно даже распахнуть дверь в сад. Посмотри, какие фрезии, я их просто обожаю! Рада тебя видеть, Нэнси, ты замечательно выглядишь. Как ты смотришь на то, что мы расположимся здесь? Баранину Ноэль нарежет на кухне, и мы с тарелками придем сюда. Это будет первый пикник в этом году, к тому же все, наверное, здорово перепачкались, а так можно не наводить лоск.

Нэнси посмотрела в сторону сада: за изгородью из бюричины в чистое небо поднимался столбик дыма.

— Как идет уборка?

— Как будто бомба взорвалась. Трудятся с самого утра.

— Надеюсь, ты в этом не участвуешь?

— Нет, только приготовила ланч.

— А эта девушка, Антония, тоже помогает? — В голосе Нэнси скользнул холодок. Она все еще не простила Оливии и Пенелопе их нелепого решения и втайне надеялась, что мать уже раскаивается, что пригласила к себе эту девицу.

Но надежды ее тут же рухнули.

— Поднялась ни свет ни заря и, едва позавтракав, тут же присоединилась к мужчинам. Ноэль на чердаке отдает команды, а Данус с Антонией возят мусор и следят за костром.

— Надеюсь, она тебе не в тягость, мамочка?

— Нет, конечно, она такая милая.

— А как ее воспринял Ноэль?

— Для начала заявил, что она не в его вкусе — у нее, видите ли, белесые ресницы. Представляешь? Дальше ресниц он, похоже, ничего не видит. Так ему никогда не найти себе жену.

— Ты сказала «для начала». А потом он переменил свое мнение?

— Только потому, что появился другой молодой человек, и Антония, похоже, сразу же с ним подружилась. Ноэль ведь как собака на сене — ему такое не нравится.

— Молодой человек? Ты говоришь о садовнике?

— О Данусе. Да. Такой славный мальчик!

Нэнси была шокирована:

— Ты хочешь сказать, что Антония проявляет интерес к садовнику?

Пенелопа рассмеялась:

— Ах, Нэнси, видела бы ты сейчас свое лицо! Ну можно ли быть такой снобкой? Ты ведь его еще в глаза не видела, как же ты можешь судить о нем?

Однако Нэнси оставалась при своем мнении. Что тут происходит?

— Надеюсь, они не сожгут что-нибудь нужное?

— Нет-нет. Ноэль очень внимателен. То и дело присылает ко мне Антонию, а я иду и проверяю, надо жечь или не надо. Мы немного поспорили из-за стола — его весь источил червяк. Ноэль хотел бросить его в костер, но Данус сказал, что червяка можно извести, а стол хороший, и я с ним согласилась. Если ему хочется возиться с червяком — повезло старому червяку! — пусть оставит стол себе. Ноэлю это не очень понравилось, и он с мрачным видом протопал вверх по лестнице. Но это так, пустяки. Давай-ка лучше решим, где накрывать стол. Я все же думаю, здесь. Ты мне поможешь?

Они дружно взялись за дело. Раздвинули старый сосновый стол, постелили синюю полотняную скатерть. Нэнси принесла из столовой серебро и рюмки. Пенелопа вдела в треугольные подставки белые льняные салфетки. Как последний штрих они поставили в цветное кашпо на середину стола горшочек с цветущей розовой геранью. Стол выглядел изумительно, по-домашнему уютно и в то же время очень красиво, и Нэнси, отступив на шаг, в который раз поразилась таланту матери: она не только умеет создать красивую обстановку, но заставить каждый, самый обыкновенный предмет обрести свою особую красоту. Видимо, Пенелопа унаследовала художественный дар от своего отца. Нэнси с досадой вспомнила свою столовую: как она ни старается, та остается все такой же скучной и серой.

— Ну, теперь все готово, — сказала Пенелопа, — осталось только подождать наших тружеников, и сядем за стол. Погрейся здесь на солнышке, а я пойду приведу себя в порядок и принесу тебе что-нибудь выпить. Что ты предпочтешь? Вино? Джин с тоником?

Нэнси выбрала джин с тоником, сняла жакет и огляделась. Когда мать объявила о своем намерении построить оранжерею, они с Джорджем решительно выступили против, считая, что это никому не нужная роскошь, экстравагантность, которую Пенелопа вряд ли может себе позволить. Но она не прислушалась к их совету, и некоторое время спустя появилась эта полная света и воздуха стеклянная пристройка. Теперь, теплая, вся в зелени и цветах, напоенная их ароматами, пристройка не могла не вызывать у Нэнси зависти, но она так и не узнала, во сколько это матери обошлось. И мысли Нэнси снова устремились в привычное русло — деньги… Когда Пенелопа вернулась — причесанная, напудренная и надушенная своими любимыми духами, Нэнси, удобно устроившись в плетеном кресле, как раз решала, подходящий ли сейчас момент, чтобы поднять вопрос о продаже панно. Она подбирала первые, достаточно осторожные и тактичные фразы, но Пенелопа опередила ее, направив разговор совсем в другое русло.

— Вот тебе джин с тоником… Надеюсь, я не слишком разбавила? — Себе Пенелопа налила вина. Она пододвинула второе кресло, опустилась в него, вытянула свои длинные ноги и подставила лицо солнцу. — Вот оно — блаженство, не правда ли? Чем заняты твои домочадцы?

Нэнси ответила.

— Бедный Джордж, ему предстоит просидеть весь день в доме! Да еще в компании этих скучных церковных сановников! А кто эти Уэйнрайты? Я их встречала у вас? Хорошо, что ребята проводят время, как им хочется. Впрочем, неплохо бы и взрослым исполнять свои желания… Кстати, не хочешь ли съездить со мной в Корнуолл?

Нэнси в полном недоумении воззрилась на мать:

— В Корнуолл?

— Да. Хочу побывать в Порткеррисе. И не откладывая. Мне вдруг ужасно захотелось туда съездить. И конечно, мне будет куда приятнее, если кто-нибудь поедет вместе со мной.

— Но…

— Понимаю. Я не была там сорок лет, все изменилось, конечно, и знакомых никого не осталось. И все же я хочу туда съездить. Еще раз посмотреть на Порткеррис. Почему бы и тебе не поехать? Мы можем остановиться у Дорис.

— У Дорис?

— Ну да, у Дорис. Ах, Нэнси, ты ведь не забыла Дорис? Ты не могла ее забыть! До четырех лет ты, можно сказать, была на ее попечении, это она тебя вынянчила, а потом мы уехали из Порткерриса.

Естественно, Нэнси помнила Дорис. Она плохо представляла себе своего деда, но Дорис помнила — помнила исходивший от нее приятный запах талька и ее сильные руки, помнила, как покойно и приятно было, когда она держала ее на руках, прижимая к своей мягкой груди. Первые детские воспоминания Нэнси были о Дорис. Она, Нэнси, сидит в складном стуле на колесиках на поляне за Карн-коттеджем в окружении уток и кур, а Дорис развешивает на веревке белье. Эта яркая красочная картинка, точно книжная иллюстрация, отпечаталась у нее в мозгу и не уходила, не блекла. Волосы у Дорис растрепались, потому что с моря дул сильный ветер, руки протянуты вверх; Нэнси видела перед собой надувающиеся под ветром простыни и наволочки, ярко-голубое небо.

— Дорис так и осталась в Порткеррисе, — продолжала Пенелопа. — У нее небольшой дом в Нижнем городе — так мы называли эту часть Старого города возле порта. Мальчики уехали, и у нее теперь есть свободная спальня. Она много раз приглашала меня приехать погостить. А уж как она тебе обрадуется, и говорить нечего. Она тебя любила как родную дочь. Плакала, когда мы уезжали. И ты тоже плакала, хотя вряд ли понимала, что происходит.

Нэнси закусила губу. Жить в тесном домишке старой служанки в корнуоллском городке — не так она предполагала провести свой отпуск. К тому же…

— А дети? — спросила она. — Куда мы денем детей?

— Какие дети?

— Мелани и Руперт, какие же еще? Я не могу поехать без них.

— Боже мой, Нэнси, я зову тебя, а не детей. Почему бы тебе не отдохнуть без них? Они уже достаточно выросли и вполне могут остаться с отцом и миссис Крофтвей. Доставь себе удовольствие — поезжай одна. Это ненадолго. Всего на несколько дней, не больше чем на неделю.

— Когда же ты предполагаешь поехать туда?

— Скоро. Как только соберусь.

— Ах, мамочка, не так все просто. У меня уйма дел, скоро церковный праздник, мне надо все организовать, и конференция консерваторов… мы получили официальное приглашение на ланч. И Мелани, ее занятия верховой ездой, они выезжают в летний лагерь…

Нэнси смолкла. Пенелопа ничего не ответила. Нэнси подкрепилась глотком холодного джина с тоником и покосилась на мать: четко очерченный профиль, глаза закрыты.

— Мамочка?

— М-м?

— Может быть, позднее? Когда дат поменьше. Допустим, в сентябре?

— Нет. — В голосе Пенелопы звучала непреклонность. — Я должна поехать сейчас. Не беспокойся, выкинь это из головы. Я знаю, что ты очень занята. Просто мне пришло в голову…

Наступило молчание, и Нэнси стало не по себе — она уловила невысказанный упрек. Но почему она должна испытывать чувство вины? Она действительно не может вот так сорваться, бросить все дела и уехать в Корнуолл.

Долго молчать Нэнси не умела. Она попыталась найти какую-нибудь тему для разговора, но в голову ничего не приходило. Нет, правда, иногда мать просто невыносима! И это не ее, Нэнси, вина. Она ведь так занята. У нее столько дел по дому, муж, дети. Почему она должна чувствовать себя виноватой?

Так они и молчали, пока в оранжерею не вошел Ноэль. Утро, которым наслаждалась Нэнси, для Ноэля обернулось сплошным кошмаром. Одно дело вчера. Вчера его окрыляла надежда, он верил, что непременно раскопает что-то очень ценное. Но он не раскопал, а сегодня приходилось довершать уборку. К тому же он был неприятно поражен встречей с Данусом. Он ожидал встретить туповатого деревенского парня с крепкими бицепсами, а перед ним предстал спокойный, сдержанный молодой человек, и Ноэль даже несколько смутился под взглядом его голубых глаз. И то, что Антония сразу потянулась к Данусу, не улучшило настроение Ноэля. Его раздражала их веселая болтовня на лестнице, когда они приходили за очередным грузом коробок и сломанной мебели, причем чем дальше, тем больше. Защита Данусом съеденного червем стола переполнила чашу терпения, и без четверти час, когда чердак был уже более или менее расчищен и все, что подлежало сожжению, было сложено у стены дома, Ноэль решил, что с него хватит. К тому же вымазался он ужасно. Надо было бы принять душ, но еще больше ему хотелось пить, поэтому он удовольствовался тем, что вымыл лицо и руки и, спустившись вниз, сделал себе крепкий коктейль, чтобы встряхнуться. С бокалом в руке он прошел через кухню в залитую солнцем оранжерею. При виде матери и сестры настроение его не улучшилось — сидят себе спокойненько в креслах, наслаждаются солнцем и теплом! Похоже, так и просидели все утро, палец о палец не ударив.

При звуке его шагов Нэнси подняла голову и радостно улыбнулась, словно была просто счастлива увидеть брата:

— Привет, Ноэль!

Он не улыбнулся в ответ. Прислонясь к дверному косяку, он смотрел на них. Мать, похоже, спала.

— Ничего себе, нежитесь тут на солнышке, а мы себе все руки отбили!

Пенелопа не шевельнулась. Улыбка Нэнси несколько увяла, но все еще не сходила с губ. Ноэль наконец отреагировал на нее кивком.

— Привет, — сказал он, отодвинул от накрытого стола стул, сел и дал отдых своим ногам.

Мать открыла глаза. Она не спала.

— Конец?

— Мне — да. Я в полной прострации.

— Я имела в виду чердак.

— Почти что конец. Осталось только кому-нибудь подмести пол, и все.

— Ты сотворил чудо, Ноэль! Что бы я без тебя делала?

Но ее благодарная улыбка не смягчила его.

— Я голоден как волк, — сказал он. — Когда сядем за стол?

— Хоть сию минуту. — Пенелопа поставила свой бокал, выпрямилась в кресле и устремила взгляд в сторону сада. Над зеленой изгородью по-прежнему вился дымок.

— Может, кто-нибудь из вас позовет Дануса и Антонию, а я пока пойду заправлю подливку.

Наступила пауза. Ноэль ждал, чтобы вызвалась Нэнси, а та делала вид, что не слышала призыва, и смахивала с юбки какую-то пушинку.

— У меня нет сил, — сказал Ноэль и откинулся на спинку стула. — Сходи-ка ты, Нэнси, тебе это только на пользу.

Как он и ожидал, сестра немедленно оскорбилась, приняв его слова за намек на ее габариты.

— Благодарю покорно!

— Судя по твоему виду, ты сегодня и пальцем не шевельнула.

— Просто я сочла необходимым привести себя в порядок, прежде чем выйти к столу. — Она бросила в его сторону язвительный взгляд. — А вот о тебе этого не скажешь.

— В чем же выходит к воскресному ланчу твой Джордж? Во фраке?

Нэнси с воинственным видом выпрямилась:

— Если ты думаешь, что это смешно…

Они продолжали препираться, норовя побольнее уязвить друг друга. Как всегда. Слушать их было невыносимо. Пенелопа порывисто поднялась с кресла.

— Я сама позову, — бросила она и двинулась по залитому солнцем газону в сторону сада. Ее детки остались в оранжерее и не остановили ее. Они сидели молча, не глядя друг на друга, среди зелени и благоухающих цветов и тешили себя своей неприязнью.

Пенелопа расстроилась, что позволила им испортить ей настроение. Она почувствовала, как к щекам прилила кровь и запрыгало в груди сердце, и, сбавив шаг, сделала несколько глубоких вдохов. Не надо расстраиваться, не надо обращать на них внимания. Ее дети стали взрослыми, а ведут себя по-прежнему как маленькие. Ноэль ни о ком, кроме себя, не думает, Нэнси стала обычной самодовольной снобкой средних лет. Никто из ее детей, даже Оливия, не хочет поехать с ней в Корнуолл. Ну и пусть!

Как же так получилось? Что произошло с ее детьми? Она их родила, вырастила, дала им образование, заботилась о них. Может быть, ее вина в том, что она ничего от них не требовала? Но после войны, в Лондоне, ей так трудно жилось, что она научилась рассчитывать только на себя. Ведь рядом не было ни родителей, ни старых друзей, которые могли бы ее поддержать, только Амброз и его мать, но Пенелопа очень скоро поняла, что обращаться к ним бесполезно. Она была одна — и это относилось ко всем сторонам ее жизни, — совсем одна, и ей приходилось полагаться лишь на собственные силы.

Вот и продолжай полагаться только на себя, сказала себе Пенелопа. Как прежде. Пусть это будет твоим девизом, пусть проведет через любые испытания, которые еще может обрушить на тебя судьба. Будь такой, какая ты есть. Независимой. Сама принимай решения, сама определяй, как тебе прожить остаток жизни. И не нужно никакой помощи от детей. Ты знаешь все их недостатки, все изъяны и все равно любишь их, но не хочешь зависеть от них.

Не приведи господь!