Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
– Китаец?
– Китаец.
– Это фиаско, братцы!
– Ну…
– Тебя, пердача сибирского, тоже китайцы учат? Говно жрать?
– Ну ты, знашь, не заводи рака за камень – а? – примирялся Егорка. – Я сам, своей башкой до всего дохожу, так что зачем мне китаец? Я их сам не люблю, они на клопов похожи! Это Ивану все фугово, потому как опустился он бесконечно. А мне разве что на пробу охота. Вдруг прямь баранина, – хотя я Ивану не верю. Пропащему как верить? А попробовать хочу, – заключил он.
– Ты так и человека сожрать могешь, – вставила Катюха.
– Врешь, девка! Ни убить, ни сожрать мне нельзя, – обиделся Егорка. – Да ты че?! Я, – Егорка снял варежки и вытер руки о штаны, – я в Бога верую, хотя из церквы меня бабы нынче погнали, потому как правда: воняю очень. Сначала в баню, орут, ступай… Правы они, я ж пахну. Сам чувствую. Все равно так нельзя с человеком, если он к Богу пришел! Я ж не против бани, токма дорогая банька-то… – он замолчал. – А кто в Бога, девонька, не верит, тот и в людев не верит. Люди, значит, что пыль, а я не пыль. Я еще недавно человеком был. Еще вчера. Так что я совсем не пыль, и, если бы не я, ты б давно сдохла, Екатерина! Замерзла бы, пьяная, на снегу, потому как «мичуринку» пьешь, а с гнилушки всегда прет не человечески…
– Не-а, – Катюха закончила перевязку и встала с колен. – Я счас запитая, а запитые не мерзнут, у запитых внутри все уже по-другому. А то б давно вокруг одни трупешники лежали.
– Зато у тебя есть к кому прислонитьси, – важно кивнул Егорка. Эх, если б мне народ помог домой добраться… – все, дома б я снова человеком стал. Это тута, в Москве, я не человек, будто отключил меня ктой-то, хожу дохнутый. Я, короче, сча не человек, я потеря! Но сердце у меня на месте, сердце осталось, я токма выжить сам уже не смогу, а надо-то мне – мирком-лотком: помытьси немного, барахлишко купить и в поезд сесть, хоть на подножку, потому что народ в поезде завсегда накормит. И врача позовут. Это тут врач не подойдет. Если только за деньги. А подальше от Москвы – подойдет, там пока не на все деньга нужна, там у людев пока сердце работает… И тогда я, Катька, опять человек стану, – продолжал Егорка. – Главное мне – в поезд усестьси. А я оп-пять, значит, человеком хочу быть, не бомжевать. И дома я никак не потеряюсь, даже если Наташка спилася уже от горя…
Егорка заплакал.
Слезы ползли по его щекам и от грязи сразу чернели.
Катя подошла к Егорке и обняла его; она вскинулась, было, промокнуть его слезы варежкой, но варежки тоже были очень грязные. Тогда Катюха наклонила его голову к себе поближе и стала языком слизывать его слезы.
– Ты что делаешь? – оторопел Егорка.
– Вытираю. Тебя вытираю.
Егорка успокоился.
– Знаешь, Катюха, что я теперь думаю? А те, кто нынче на тронах сидят, им, значит, совсем наплевать, что у них в Москве сейчас целый человек потерялси?
– Ты б молчал, – отмахнулась Катюха. – Не человек ты, одна невнятица. Темная личность.
– Просто я домой хочу, понимаешь? Я ж не по-человечески исчез. Но и т-тя, девка, бросать боязно, ты ж опять идиоткой заделаешьси. Еще и заразишьси, точно тебе говорю. За тобой же догляд нужон, потому как ты у нас иш-шо дура.
– А ты не печалуйси, – огрызнулась Катюха. – Ты когда последний раз домой звонил? Бабе любимой?
– Я? Вчерась. Вот и не угадала! – обрадовался Егорка.
– И дозвонилси?
Егорка погрустнел.
– Не-а, с почтамта выперли. Плохо одетый и воняю, говорят. Письмо Наташке писать буду.
– А че ж сразу не написал?
– Голос хотел услышать. Одиноко мне без голоса.
– А он те на хрена?.. – Катя осмотрела перевязку и была сейчас ужасно довольна собой.
– А тогда жить те-пле-е, – протянул Егорка. – С голосом-то…
– Ы-х, ы-гх, – простонала Фроська. – Ы-гх, ы-гх…
Она не то пищала, не то плакала.
– Смо-ри, как дите… – удивился Егорка.
– А она и есть дите, – твердо сказала Катюха. – Давай, дед, – понесли девочку! Дочь у тебя теперь. Девица-крыса, ей имя потом придумаем. Жить будем втроем… – Не-не, погоди ты, черт сиволапый, куда грабли суешь? Ты их когда мыл-то, динозавр сибирский? Все лета ждешь! Я ее беру, ты – держи меня, шоб у меня ноги не разъезжались, потому что я запитая сейчас и мне скользко…
Катька опустилась на колени, скинула варежки, нашла чистый снег и стала снегом растирать ладошки.
Егорка растрогался, но вида не подал.
– Чистишься?
– Моюсь.
– А ты и так ниче… Счас же не девки. Одни плоскодонки! Сбой в природе. Катаклизма страшнейшая, зато ты у нас – пирожком!
Катюха засмеялась:
– Каждое утро молюсь: Господи, отправь все калории в сиськи…
– Ты молишьси? Гдей-то, интересно, ты молишьси? А че я ни разу не видал… шоб ты молилась?
Катька сбросила с рук комочки снега, подула на руки (вдруг станет теплее?) и бережно взяла Фроську.
– Тащи ее головой вперед, – посоветовал Егорка. – Примета такая, ноги пусть сзади торчат.
Фроське показалось, эти люди опять стали людьми.
– Ы-гх… ы-гх…
– Счас, девочка, счас…
– Не причитай так, – попросил Егорка. – Душу рвешь…
– Она у тебя есть, што ль, душа-то? – засмеялась Катя.
– А то…
– Ы-гх… и-и-и…
Фроська одеревенела, только язычок ворочался, да и то через силу. Лапы и морда были как кусок льда.
Егорка и Катя тихо шли к подъезду.
– А продали бы в «Шоколадницу»… – бубнил Егорка.
– Тя кто туда пустит, гирлянда? И слово плохое: «шоколадница». Зэки так жопу зовут. У них в тюрьме жопа вместо бабы идет.
Егорка остановился:
– Че, правда, што ль? – не поверил Егорка.
– А то…
Егорка хотел, конечно, что-то сказать, но в этот момент грянула гроза.
– Вы куда претесь, нелюди? А?
В темноте, у самых дверей стояла Анечка, дочь Ольги Кирилловны, старшей по центральному подъезду. – Это была хорошенькая девочка в большом синем пуховике, купленном на вырост.
– Проваливайте вон, хорьки! – крикнула Анечка. – Не то мигом милицию вызову!..
Маленькая Анечка говорила голосом мамы.
– Здесь люди проживают, бродягам запрещено, – кричала она. Ясно говорю?
Анечке было восемь или девять лет, но Анечка была злая, а злые дети выглядят всегда старше своих годков.
– Убирайте-ся, – мне повторять надо?! – для устрашения бродяг Анечка даже чуть подвизгивала.
Ольга Кирилловна, мама Анечки, была самый злейший у Егорки враг. Ольга Кирилловна уже выясняла, где могут жить Егорка с Катюхой, и даже спускалась в подвал: вход в коллектор был завален кирпичами, но там имелся боковой лаз, о котором никто не знал; его совершенно случайно обнаружила Катюха-заблудилась, пьяная, ползала, как змея, и очнулась там, где тепло, у трубы.
Здесь и соорудили они с Егоркой свой уголок. Уютно, тепло, мало воздуха, но есть электричество и пол справлен из досок – все как у людей.
Ольга Кирилловна много лет была консьержем в подъезде. Зарплату ей, как и всем консьержам, платили в районном отделе КГБ. По соседству – знаменитый дом Большого театра и артистов эстрады. Когда-то здесь жил Леонид Утесов, но Ольга Кирилловна отзывалась о нем отрицательно: Утесов ездил на «Чайке» с шофером, демонстрируя свое неравенство – перед другими жильцами.
Однажды Ольга Кирилловна попросила у него взаймы – пять рублей до получки.
Дал. Но с каким лицом…
Сейчас времена изменились: КГБ отказался от их услуг, и консьержей стали сокращать. Но Ольга Кирилловна была сама себе КГБ; бомжей Ольга Кирилловна ненавидела, бомжи позорят Москву; она часами могла сидеть у окна и внимательно наблюдать за жизнью двора.
Если не наблюдать, – во дворе не будет порядка, это ж ясно…
Катюха смерила Анечку презрительным взглядом.
– Слышь, ты! Херувим в телогрейке! У тебя бинт есть?
– А?
– Бинт есть, выдра? – сплюнула Катюха. – Малышку перевязать?
– Ой… – протянула Анечка, – А это кто у вас?
– Доченька.
– Красивая…
– Вся в меня, – скривилась Катюха. – Есть бинт, – че молчишь? Бинт, йод, зеленка?..
– А что с ней… – Анечка подошла совсем близко. – Упала, наверное…
– Она еще жрать хочет. Такая голодная – крысу съест! – вздохнул Егорка.
У Анечки открылся рот. Так она и стояла – с открытым ртом.
– Покормишь дочку?
– Я счас, – Анечка развернулась и уже хотела бежать. – Я счас, счас… У нас дома бульончик был…
– Давай, – строго приказала Катюха. – Только мигом! И мамке своей буферястой… – ни гугу, лады?
– Я ж не дура… – обиделась девочка.
Она быстро побежала к подъезду.
– Сча мамку притащит… – протянул Егорка.
– Ни в жисть, – усмехнулась Катя. – Ей крыса дороже, чем мамка, не понятно, што ли?
– Ы-гх… ы-гх… оу-ыгх…
– Че встала? – заорал Егорка. – Загово-рил-лись! В уют шагай! Помрет же!..
В другой бы раз Катюха так бы рявкнула на Егорку, что у него б пуговицы поотлетали, но сейчас Катюха только прибавила шаг.
– А я, знача, буль-ен обожду… Можа и впрямь обломится…
Как же русские любят кого-то спасать! Там, где француз или англичанин брезгливо пройдет мимо, там русский человек, даже ребенок, готов на все!
Фроська не чувствовала боли, хотя кровь по-прежнему капала на снег. Сколько же у этой крысы крови, если она все еще капает?
Анечка быстро вернулась. В руках она держала бидон для молока.
– Мамка в магазине, а я всю кастрюльку вылила – вот! Она радостно протянула бидон.
– А ты, девка, наш человек, – похвалила ее Катюха. – Не запалят тебя?
Глазенки Анечки светились от счастья.
– Не-а. Скажу – съела, а остальное пролила. Я там на полу лужицу устроила. Чтоб поверили.
– Хитрючая… – похвалил Егорка.
– Так ее ж спасать надо… – развела руками Анечка.
– А ты, што-ль… добрая девочка?
– Добрая. Нереально добрая.
Егорке показалось, что Анечка сразу стала взрослее.
– А че ж ты давеча милицией тыкала? Рази-ш так можно с людями?
Анечка растерялась:
– Не знаю… Сама не пойму.
Кажется, она и в самом деле вдруг стала взрослее.
– Ух ты! – удивился Егорка. – Прям взрослая, правда! Давай бидонто! Дома, знача, злыдня, а как глубокое что, так человек?
– Ну…
– У нас в Сибири все такие, – похвалил ее Егорка.
– А кому, дяденька, у меня дома доброта-то нужна? Анечка вдруг посмотрела на Егорку так, будто он был ей родным человеком, может, самым родным на всей земле, но только после мамы, конечно…
39
Алешка не чувствовал наслаждения, тем более кайфа. Когда гаденыш сделал это в первый раз, причем грубо, безжалостно… просто всадил – с размаха – в его полудетские «пирожки» свой туповатый кинжал… Алешка закричал по-бабьи, но гаденыш ладонью заткнул ему рот, и Алешку никто не услышал…
Он мял щеку Алеши так, будто это не щека, а женская грудь; крики Алешки распаляли его, только прошла минута – другая, и Алешку уже не пугали и не мучили эта боль, эти глубокие властные проходы… вход-выход, вход-выход… вся эта потная суетня. Он вдруг поймал себя на мысли, что такой секс ему даже нравится, ибо где-то там, в каких-то его глубинах (он и не подозревал о существовании этих глубин), вдруг что-то проснулось и откликнулось. Ему больно? Больно, конечно. Но есть, оказывается, такая боль, которая очень даже приятна, – боль, не похожая на боль!..
Сама мысль, что он, Алексей Арзамасцев, рядовой работник прессслужбы Президента России, сейчас валяется под пледом с одним из высших руководителей государства, – эта мысль так нравилась Алешке, что сразу вызывала у него массу фантазий.
Гаденыш (здесь, под пледом, он звал его просто «дядя Гена») быстро, в два счета его опедерастил. Все, что он делал (а гаденыш добивался всего, что он и замышлял), он делал с бульдожьим упрямством. Когда рана в «пирожках» чуть-чуть зажила, они встретились снова.
И понеслось!
«Каменный цветок» – звал Алешку гаденыш. На уральский манер.
Алешка с детства, со школы любил ходить на руках. Однажды он сделал вдруг «стойку» прямо на диване.
– Это что за позиция? – удивился гаденыш. – В «Камасутре» такой нет!
– Это принципиальная гражданская позиция! – усмехнулся Алешка. Он гордился, что для секса гаденыш выбрал именно его.
Ладно выбрал – сделал Алешке квартирку в Москве. Крошечную, но ведь сделал, подарил!
Ленка, его девчонка (Елка, как он ее звал), не верила своим глазам: у них с Алешкой – свое жилье на Житной, значит, ее мамочка тоже к ним переберется…
Алешка принял секс с гаденышем как разврат, просто как разврат, как высшую, если угодно, форму разврата: разрешил себя приголубить. Да, он сейчас «двустволка», – ну и что? С ним по прежнему его Елка, о гаденыше Елка ничего не знает, да и гаденыш очень тепло относился к своей жене. Их роман с Алешкой сводился к тому, что раз в неделю, иногда – реже Алешку (якобы по делам пресс-службы) привозили на тихую рублевскую госдачу, где ближе к ночи появлялся гаденыш, – вот, собственно, и вся любовь!
Самое главное, Алешка никогда не клянчил у гаденыша деньги. Если бы клянчил, гаденыш его бы прогнал, конечно. Или деньги, или любовь – гаденышу хотелось настоящей любви.
Что Алешке очень нравилось, так это девичье белье: гаденыш дарил ему трусики из гипюра, чулки на поясе и ночные сорочки; в этих нарядах Алешка и впрямь становился похож на странную угловатую девочку, которой так идут в полутемной гостиной сексуальные шелка, особенно – в полутемной гостиной…
– Интересно, я уже личность? – спросил однажды он у гаденыша.
– Не путай себя с Байроном, – усмехнулся тот, натягивая трусы.
– А Байрон… что? Тоже?.. – обмер Алешка.
– И Рафаэль, и Леонардо…
– А вот я бы с Рафаэлем не стал. Не мое…
– Чего так?..
Алешка пожал плечами:
– Не знаю. Не бодрит…
Карьера – была, Алешка подчинялся только Бурбулису, поэтому никто Алешку не трогал; более того: кремлевские обходили Алешку стороной, даже Недошивин.
Зато Бурбулис гонял Алешку в хвост и в гриву; теперь Алешке поручались и крайне деликатные вещи.
Алешка изменился; от парня, работавшего когда-то в «Известиях», остались, пожалуй, только амбиции: он отпустил длинные волосы (такие прически в Кремле никого не смущали), купил кожаный пиджак и носил его с джинсами.
Да, Кремль быстро меняет людей: напыщенность в Кремле – это нормально, здесь творится история.
Журналист «Независимой газеты» Андрей Караулов попросил Бурбулиса о срочной встрече, но Бурбулис в Швеции, в поездке. К Караулову, в его квартиру на Делегатской улице, был командирован Алешка.
Веселая у Караулова репутация: каким-то чудом он приучил всех к мысли, что в журналистике он делает только то, что хочет, потому как знает – обо всем – больше всех.
Такая «свобода» была, конечно, иллюзией, но без «Момента истины» Россия была бы чуть-чуть другой, и многие это понимали. Да и Кремлю он был нужен, конечно; Караулов презирал Зюганова, презирал Жириновского, особенно – когда узнал, что Коржаков предложил Жириновскому пост министра рыбной промышленности. В обмен на то, что он не будет баллотироваться в Президенты России. И Жириновский тут же согласился! – Здесь, в однокомнатной квартирке Караулова на Делегатской, где и снимался «Момент истины», побывали все: глава администрации Президента, и.о. премьер-министра, мэр Москвы, первый вице-премьер, просто вице-премьеры, не говоря уже о министрах и руководителях спецслужб, – Караулов терпеть не мог служебные кабинеты и всех приглашал к себе на Делегатскую.
Хотите сниматься? Милости просим! – По большому счету «Момент истины» ничего из себя не представлял. (Вольный треп на вольную тему.) Но треп был забавный. С государственным уклоном… Явлинский говорил, что Караулов с кем-то работает как психолог, с кем-то – как психотерапевт. Цель была одна: представить человека. Показать его таким, какой он есть на самом деле. Караулову завидовали сотни коллег, но никто не понимал, что журналистика для него – это всего лишь повод что-то узнать. Погрузиться в атмосферу времени. Взглянуть на время как бы со стороны. Коллеги злились: откуда у этого малого статус-кво? Кто «крыша»? С кем он, сволочь провинциальная, договорился в Москве? Ельцин? Чекисты? Коржаков? Болтали, что «Момент истины» патронирует лично посол Соединенных Штатов, что Караулов работает на КГБ и МВД, что вице-премьеры и министры платят Караулову деньги, приличные суммы, чтобы он, прохиндей, забыл бы – случись что – их имена.
Еще говорили, что Караулов связан с бандитами, «тамбовскими» и какой-то ингушской группировкой, что у него – дом в Швейцарии, что он – педераст – и т. д.
Зависть – это скорбь по чужой радости. По чужому успеху.
Что за жизнь, черт возьми: Караулов всегда кому-то мешал! Не было случая, чтобы кто-то из сильных, значимых людей протянул бы ему руку, предложил дружбу. Став театроведом, Караулов быстро написал большую монографию – «Олег Борисов», она вышла в издательстве «Искусство», была переведена на болгарский и сербский. Великий русский актер Олег Иванович Борисов был соткан из старых обид. Жизнь как преодоление. Это судьба? Или… характер? – Свою кандидатскую Караулов вынужденно защищал в Тбилиси. Почему? А в Москве бы не дали, особенно – после большой статьи о «Трех сестрах» Любимова в журнале «Театр»:
Караулов спектакль категорически не принял, в полемику с ним, еще студентом, вступила сама – лично! – Марианна Строева, доктор искусствоведения, а он по глупости (или по малолетству?) не понимал, что, если речь о Любимове, об Эфросе, о гонимых, должна быть одна точка зрения, одна-единственная, ну а те, кто поднимает на эту монополию руку, им – всем! – придется очень плохо.
Жил Караулов в интересном месте: Делегатская улица, центр Москвы, Садовое кольцо, а тишина вокруг – идеальная.
Есть же еще такие уголки!
Дверь открыла Наташа, жена: Караулов вышел в халате, на который были нацеплены медаль и какой-то значок: Алешка догадался, что Караулову было лень одеваться.
– Чай? Кофе? – спросила Наташа. Чувствовалось, что в этом доме привыкли к гостям.
– Чай, – кивнул Алешка, скидывая дорогую дубленку.
Караулов не поздоровался. Он улегся на диван, стоявший в центре комнаты, и забросил на его спинку свои волосатые ноги.
«Вот сволочь», – подумал Алешка.
Караулов был уверен, что в горизонтальном положении любому человеку легче сосредоточиться.
Наташа принесла чай.
– Есть один… пацан, – Караулов мгновенно приступил к делу. Зовут его Якубовский. Слыхал?
– Не слыхал.
Алешка огляделся. Квартирка крошечная, как и говорили ему те, кто когда-то здесь побывал, но уютная, кругом полки с книгами, много книг. Кухня – в прихожей, значит там, где раньше была кухня, соорудили еще одну комнату. Видимо, для ребенка.
– Якубовский Дмитрий Олегович. Шустрый парень. Знаю его с босоногого детства…
Настенахкартины, старыерусскиемастера: Коровин, Айвазовский, Кустодиев, Левитан…
Караулов быстро перехватил его взгляд.
– Нравится?
– Ага… Очень.
– Это, брат, предсмертный Левитан, – Караулов кивнул на крошечный пейзаж. – Исаак Ильич написал за пять дней до смерти. На оборотной стороне профессор Остроухов, друг Левитана, подтверждает: предсмертный этюд мастера. Последняя работа. Вот правда: совсем-совсем последняя.
– Откуда классика?
– Подарки. Народ знает и любит своих героев. Это я о себе, – пояснил он. – Идем дальше: Якубовский, Болшево в Подмосковье…
– Работу ищет? – зевнул Алешка. – Я ведь тоже… из Болшева…
– Ну? – изумился Караулов. – Это радует. Где жил?
– Первая линия от рынка. Первая пятиэтажка. Возле фрязинской платформы.
– Пива хочешь, земляк? Баночное! – Караулов скинул ноги и уселся перед Алешкой, запахнув халат.
– Хочу, разумеется.
Пиво Караулов принес сам.
– Якубовский, короче, талант, – продолжал Караулов, осторожно открывая банки. – Когда в детстве мама читала ему сказку о Золушке, Якубовскому уже тогда было важно – если тыква становится каретой, это как надо классифицировать: как доход, как добавленную стоимость или как увеличение стоимости имущества?
Вкусное пиво, хотя «Жигулевское», кажется, не хуже…
Алешка любил пиво и слушал Караулова вполуха.
– Якубовский прочно сидел в каком-то бизнесе, – важно продолжал Караулов. – А чтобы все у Димы было бы как у людей (плохо организованный бизнес есть прямой путь к импотенции, но зачем же Дмитрию Олеговичу импотенция?), он, не будь дурак, взял на обслуживание двух боевых генералов. В личные, можно сказать, советчики.
– Ух ты! – вяло откликнулся Алешка.
После пива Алешка всегда хотел спать.
– Ага! Один… прикинь, земляк!.. – генерал армии. Не из «райской группы» инспекторов-маразматиков, нет: действующий генерал армии, орденоносец, ибо Якубовский, земляк, это всегда размах!
Виктор Павлович Баранников, шеф КГБ.
– Иди ты, – не поверил Алешка.
– Так точно. Сто тысяч долларов каждый месяц за настоящую мужскую дружбу и квалифицированные советы по криминальному бизнесу. Прямо в карман. Налогом не облагается. Только дураки не ценят такую дружбу!
Другой советчик – Андрей Федорович Дунаев, первый замминистра в МВД, генерал-лейтенант. Якубовский зовет его «воробышком». Сколько этот… «воробышек» ласковый… поднимает по месяцу – не ведаю, но все это доллары, разумеется…
Алешка почти проснулся. Вот земляки у него!
– Еще раз, парень: на Диму Якубовского, моего друга, шеф КГБ и первый зам в МВД трудятся, ясное дело, без отрыва от госслужбы, то есть – службы Родине. И я не удивлюсь, слушай, если окажется, что эти боевые генералы, ранее, к сожалению, не судимые, служат сейчас не только ему, Якубовскому, есть у них и другая «клиентура»… То есть: сначала «клиентура», потом Родина…
Караулов разлил пиво в стаканы.
– Твое здоровье, земляк! Озаримся!
И они озарились. В стаканах ничего не осталось.
Алешка растерялся; если бы не поручение Бурбулиса, Алешка встал бы сейчас и ушел, он боялся провокаций, но Караулов – малый с именем… значит, знает, что говорит.
– Деньги нынче, как девочки, – зевнул Караулов. – Раньше как было? Чтобы девочка дала, обязательно надо было ее напоить. А сегодня, слушай, надо следить за тем, чтобы она не напилась! Во, блин, как страна подросла… Сплошные неожиданности… – Таким образом, продолжаю, Дмитрий Олегович Якубовский фактически приватизировал сразу два ключевых министерства; генералы с удовольствием обсели Дмитрия Олеговича, потому что очень денег хотят.
Якубовский не растерялся: что ж не прикупить ведущих специалистов по борьбе с коррупцией, если счастье, как говорится, само в рожу прет…
Неудобно в кожаном пиджаке, жарко; Алешка взмок до такой степени, что рубашка прилипла к спине…
– Чуть позже, земляк, Дмитрий Олегович прикупил (за наличный расчет) еще одного генерала армии – товарища Старовойтова Александра Владимировича. Любимчика Борис Николаича, нашего уникального самодержца… Покупка была на редкость выгодной; здесь, в ФАПСИ… слыхал о ФАПСИ?.. – Якубовский ровно за неделю… стал полковником госбезопасности. В понедельник Диму аттестовали лейтенантом (вечером – банкет). В среду – капитаном (вечером – ужин с тетками в бане). В четверг – майором (вечером – очень большой банкет). А в субботу, ибо суббота в ФАПСИ рабочий день, Якубовский – уже полковник!
Ему сразу крутой мундир пошили, с отворотами, как у Бонапарта! На вечер, поскольку вечером – срочный выезд в Швейцарию, красивый пикник на Женевском озере, прямо на берегу, на траве, по-русски…
Понятно, что уважаемый Дмитрий Олегович метит в генералы, ибо Якубовский, его жизнь, – это орлиный полет. Он ведь – из Болшева, как мы с тобой, из простых, причем Баранников (вот как карта легла!) тоже, блин, из Болшева, хотя познакомились они уже в Москве и только на бабках, точно тебе говорю.
Старовойтов, я думаю, обошелся Дмитрию Олеговичу совсем дешево, потому как невероятно жадный.
Есть у него сын, без определенных занятий, его профессия – сын генерала армии. Вот сын и крутит… папины накопления.
Караулов открыл новую банку: громко треснула крышка, поползла пена.
Читать бесплатно другие книги:
