Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
Руцкой был в добротном темно-синем костюме.
«Штуки полторы, наверное…» – прикинул Акоп.
– Не-а, икнул Руцкой, – я им не дам себя игнорировать.
Год назад мэр Москвы Попов выделил (по просьбе Руцкого) фонду «Возрождение» (вроде бы – инвестиционный фонд) один из бывших правительственных особняков на Ленинских горах.
Высоченный забор, парк, похожий на лес, птички поют, чудный вид на Москву-реку, двадцать минут до центра. Бывает такое?
– Здесь Хонеккер гужевался, – объяснил Руцкой. – Жил, когда с визитами прилетал. А там, за забором, – Руцкой кивнул через плечо, – Фидель Кастро обитал. Тоже дерьмо, как и Хонеккер, но – с нюансами. Девок драл – беспощадное дело! Во, бл, кровь испанская! Каждую ночь – новая, весь «кремлевский полк» поимел!
Для высоких гостей были в Кремле испокон веков, с Брежнева, «штатные» проститутки, восемь девчонок, все – лейтенанты КГБ.
Поскольку миссия у них была совершенно секретная, их приписали к Кремлевскому полку.
Почетнымпрезидентомфонда «Возрождение» был избран Ельцин: Александр Владимирович убедил Президента, что «Возрождение» ставит своей задачей «аккумулировать внебюджетные средства на возрождение страны».
Ельцин разрешил «Возрождению» коммерцию и освободил его (специальным указом) от акцизов и пошлин на сорок семь видов продовольственных товаров, включая водку.
Разумеется, Ельцин понимал: если бы не «Возрождение», акцизы и пошлины пошли бы в бюджет государства. Но Ельцину объяснили, что у него, у Президента, всегда есть «внебюджетные статьи расходов», например, выборы: Ельцин подумал и согласился.
– Чой-то, Акопчик, молчишь?
Юзбашев чувствовал, Руцкой напряжен, тянуть с ответом – это не правильно.
– Вот если бы у меня были бы квоты на нефть, Александр Владимирович…
– Я р-решу – согласился Руцкой.
– Так и я тогда решу… мигом!
Они смотрели друг на друга так, будто видели друг друга впервые.
– Люди, с которыми я работал по жизни, – Акоп расплылся в улыбке, – знают… мою порядочность, Александр Владимирович! Я верующий человек, туда с собой… – Акоп кивнул на люстру, – можно взять только сто тысяч долларов. Самый дорогой гроб…
Руцкой разлил водку.
– Его из золота рубят? Гроб-то?..
– Из красного дерева, Александр Владимирович.
– А, из красного…
– Дурак Гайдар, – уверенно сказал Акоп. – Производительность труда, она что, от формы собственности зависит?..
Руцкой с аппетитом пожирал помидоры.
– Да ну их, Акопчик, в зад… Гайдару надо поскорее уничтожить коммунистов, а «красных директоров» либо схарчить, либо сделать миллионерами, чтобы они свой народец сами бы в узде держали. Ш-шоб реставрация не произошла.
Столыпин как учил Дурново остановить революцию? «Коренное разрешение вопроса – создание класса мелких собственников…»
Гайдар учился у Столыпина.
– Опасно, Александр Владимирович…
– Не-е, минуточку! Сейчас дойдем и до «опасно». Во – первых, после Беловежской Пущи ни один коммунист не вышел с протестом на улицу. Так? Так. Во-вторых, кто-нибудь, хоть коммунисты, хоть не коммунисты, спросили с Гайдара, почему порт Находка нынче продан всего за 120 тысяч долларов? Ачинский глиноземный за 240 тысяч? «Уралмаш» – за полмиллиона? Всего! А? Спросил?! Безответственность порождает все эти явления. Тогда я спрашиваю: где Президент? Где Борис Николаевич? Куда он глядит? Или ему глаза закрыли? Как покойнику?
Руцкой поднял рюмку:
– За нас, Акопчик!..
Акоп подумал, что, если он выпьет, он точно умрет. Но выпил…
– Я ведь, Александр Владимирович, семь лет отдал МВД… – ему хотелось поменять тему.
– Ты что, служил?
– Нет, сидел.
– А… Только что Гайдар и его мальчики решили, представь, поиграть с золотом. А что? Золотишко – вещь полезная, на солнце не тухнет, наоборот – сверкает лучше, веселее, усушке и утряске не подлежит. Короче: Егор Тимурович 18 тонн российского золотого запаса отправляет в Швейцарию, в «Кредит-свис». Кладет их под два процента годовых. Всего!
Уехало, Акопчик, 18 тонн. А в Швейцарию приходит… 15. Где еще тонны? А? Куда делись? – Руцкой влюбленно разглаживал свои усы.
– Сперли? – догадался Акоп.
– 3 тонны!
– Ухты…
– Как корова языком!.. Иду к шефу: Борис Николаевич, вот документы. Где три тонны? Если скажете, – я услышу.
Смотрю, Ельцин абсолютно спокоен.
«А это точно?» – спрашивает. Но без интереса. Я документы ему на стол – х-хрясь!.. «Хорошо, – говорит. – Посмотрю…»
Оставляю папку и спускаюсь к себе в кабинет. Потом обед, короче… через час только я хватился: мои очки там у Ельцина остались, на журнальном столике.
Поднимаюсь в приемную. Очки мои у секретаря, а дверь к Ельцину чуть приоткрыта – ему только что чай внесли.
Вижу: сидят за большим столом Гайдар и Чубайс. «Читайте, – говорит Ельцин, – что на вас летчик нарыл…»
Я? Нарыл?.. Он меня за мусорщика держит?
Облил, короче, грязью, по самое некуда!
Тут же, в приемной, говорю: дайте мне лист бумаги. Пишу: «Президенту России Б. Н. Ельцину. В связи с тем, что результативность межведомственной комиссии по противодействию коррупции равна нулю, ибо информация о нашей работе, оперативно доложенная Президенту России, мгновенно становится достоянием тех, кто и совершает эти преступления, прошу освободить меня от должности председателя межведомственной комиссии». Число, дата. И расписался: Руцкой!
– Сейчас поеду домой и свалюсь там с инфарктом… – пробормотал Акоп. – Все беды от баб, Александр Владимирович!
– Нуда, нарожали дураков, – согласился Руцкой. – Ради бога, Борис Николаевич: если вам Чубайс с Гайдаром дороже золота… – и Руцкой махнул рукой, говорить не хотелось…
…Совсем недавно, на первом (революционном) этапе демократии, Руцкой буквально боготворил Президента России. Увидев, в каких ботинках ходит Ельцин, он тут же приволок в Белый дом целую кучу коробок: вам… все вам, Борис Николаевич, выбирайте любые!
Ельцин покраснел… и так зыркнул на Руцкого, что тот забрал все свои подарки и быстро вышел из его кабинета.
О нем, о Ельцине, есть кому позаботиться, господин Руцкой!
– Но Президент-то, Президент… Александр Владимирович… – не переставал удивляться Акоп.
– Я и сам, Акопчик, не пойму! Какие они себе там… запасные аэродромы соорудили… Но точно же соорудили. Три тонны прямо на посадочную полосу пошли.
Теперь соображаем, Акопчик: когда вся эта шобла из России на аэродромы бросится, власть за кем будет? Как думаешь?
Акоп кивнул:
– Понимаю, Александр Владимирович…
– Ты знаешь, насколько я моложе Ельцина? Не считал? На несколько десятилетий! Я еще успею стать первым. Я сегодня – уже второй!
Руцкой взял рюмку, кусок черного хлеба и снова потянулся за помидором.
– За всю, Акопчик, русскую историю два царя, только два, не вели войн. Бабы – это вообще было что-то страшное. И Елизавета, и Екатерина. Как бабы кровь любят, – о! А вот двое не вели войн: Хрущев и Горбачев. И как закончили? Свои же и попросили. Спрашиваю Горбачева: чего ты не стреляешь? Зачем тебе тогда армия?
– Стрелять, говорит, это слабость проявлять… Представляешь? Если Горбачев не стреляет, значит, он сильный! Вон как!
Акоп дождался, когда Руцкой выговорится, и аккуратно начал – издалека.
– Я, Александр Владимирович, профессионал… Я ведь как в бизнесе кручусь: от милиции-терпел, от Андропова-терпел, в тюрьме чалился, через хрен знает что прошел. Даже через финальную стадию недосыпания прошел. Это, Александр Владимирович, когда тебе снится, что ты наконец спишь!
И я такой один. На всю округу один. От Пушкина до Мытищ. Саня Говорский еще есть в Калининграде – все. Только мы можем без ущерба распорядиться предприятием. Других нет, мелюзга. А заводов – под сотню.
– Большой район? – удивился Руцкой.
– Ну да, в просторах мы не обижены, Александр Владимирович. Есть у нас братья Соколовы. Старший – наркоман. Три куба в день, может, и больше. Но при бабле. И что, «Металлоремонт» сейчас ему достанется? С какого дуба? А Соколенок не упустит, колоться бросит, схватит завод и снова: три куба в день!
– Да, – кивнул Руцкой, – произвол, а произвол, Акопчик, порождает безответственность. Разве можно базовые отрасли промышленности откидывать в частные руки? Твой пример – это только штрих, Акопчик. Если все вместе собрать…
– И что будет? – встрепенулся Акоп. – Со страной?! Они ж ничего не умеют, соколята эти… – водка дала о себе знать, Акоп как-то забыл, что ему положено внимательно слушать Руцкого и не перебивать его. – Завод получат, но бабки вламывать в него не станут, такие только на вынос работают…
– И я им все время, Акопчик, твержу: смотрите, лопухи, кому продаете… Тэтчер в Англии как делала? 3-загибается госзавод. Тэтчер тут же, пока з-завод не сдох, дает ему бабки… И у правительства, Акопчик, у правительства берет, чтобы завод поднялся до уровня. Ш-шоб он привлекательный стал. И после этого… только после этого! говорит, что ищет сейчас нового хозяина…
Я когда узнал… иду к Гайдару: ты куда спешишь, насморк? А я, Акопчик, не чинюсь, сам иногда хожу, хотя как должностное лицо могу и к себе пригласить… Но они что же сделали? В указе написали, что вице-президент участвует в заседаниях правительства только с совещательным голо сом. Звоню Шахраю: Сережа, убери «совещательный», мне ж стыдно! Представляешь, какая порнография? А порнофильмы, Акопчик, культивируют нереалистические ожидания от жизни – например, о том, как быстро может приехать к бабе сантехник. Короче, так: если у меня в обозе есть ты и твой тыл, значит, будут и песни. П-понял меня?
Вопрос прозвучал в лоб.
– А у приватизации все-таки какая цель? – Акоп тянул время и не торопился с ответом.
– Я ж поясняю: быстро нужны собственники. Купцы – те капитал веками строили. А Гайдар говорит: времени в обрез, поэтому расхватывайте, ребята, государство! Я тут спрашиваю у одного, он у Гусинского работал: чего свалил-то? Гусинский вроде и платит хорошо, потому как крадет еще больше… – нет, ушел. – А я, говорит, сижу у Гуся на совещаниях и мысленно подсчитываю (он юрист) статьи Уголовного кодекса, под которые мы идем…
Руцкой вернулся к столу.
– Выпьешь, брат?
– Да нет, Александр Владимирович, все… Не могу уже.
– Писатель Чехов после сорока советовал переходить на пиво.
– Погорячился…
– Я согласен: дурак. Твое здоровье!.. – и Руцкой с размаха опять опрокинул рюмку. – Ельцин, штоб ты знал, конь-тяжеловес. В какие сани ты его поставишь, те он и потащит…
– Значит, остановить его некому?
– Я остановлю. Так отрихтую, мир вздрогнет. Плохо все афганцев знают.
– А… не ошибетесь, Александр Владимирович?
– Ошибусь – дальше што? Ты че, бл, рыдать будешь?..
Руцкой все-таки напился.
– Если я с вами, значит – до конца…
– Вот это ты молодец! Это разумно!
– Еще как понимаю, Александр Владимирович, – кивнул Акоп.
– Хотя осторожность, брат, не помешает. Опытный электрик даже бабу не берет за две сиськи сразу! Если Россия убедится, что Ельцин – алкаш конченый… да снять на камеру, слушай, как он в блевотине своей плавает… сразу импичмент будет. Возьми помидор!
– Правду говорят, что у него эпилепсия?
– Не уверен. Не присутствовал.
– С нефтью-то получится, господин вице-президент?
Руцкой удивленно посмотрел на Акопа.
– Еще как! Детали с Белкиным обсуди. Я, Акопчик, своих не сдаю, шоб ты знал. Сам посуди: если ты будешь валить лес незаконно, тебя посадят, и ты все равно будешь валить лес.
– Моя порядочность, Александр Владимирович…
– Лады, – обрубил Руцкой.
– Тонн бы 500-700. Тысяч…
– Погоди, это много иль немного?
– Копейки.
– Так ты больше бери! – икнул Руцкой.
– Больше не вывезу.
– Ведрами вывози, ведрами! Давай, Акопчик, – Руцкой поднял рюмку, – шоб у тебя все было и шо-б теб-бе, значит, за это ничего бы не было!..
Они выпили и поцеловались.
«Слышал бы Ельцин!» – подумал Акоп.
Вице-президент России проводил его до лестницы.
– Запомни… – Руцкой ладонью вытер усы. – Я был с тобой оч-чень от-кро-ве-нен. Цени!
Он поднял указательный палец. Точь-в-точь как делал Ельцин.
Он здорово все-таки набрался. Дня на два вперед!
Больше всего Акопу не понравилась откровенность Руцкого.
«С чего вдруг… такая любовь?.. – гадал он. – Белкин дал гарантии? Предлагают трубу. Просят не забыть. Хорошо? А что ж здесь непонятного, если только курица от себя гребет, все другие – по-другому, а мне, между прочим, назначено встать…»
Руцкой вернулся в комнату, где его уже ждал майор Тараненко. Начальник охраны доложил, что разговор с Юзбашевым полностью записан и кассета – уже в сейфе.
37
Наталья Дмитриевна села за руль.
– Только не быстро, – попросил Александр Исаевич. – Когда быстро, впечатления разлетаются. Мы не по надобности едем, зачем нам быстро…
Александр Исаевич всегда волновался, если скорость автомобиля была больше сорока километров в час.
Его враг, главный идеолог Советского Союза Михаил Андреевич Суслов передвигался только со скоростью тридцать километров в час. Даже если спешил. Суслову на «ЗИЛ» поставили (спецзаказ!) двигатель, как от «Запорожца», ибо зиловский мотор не мог выдавать тридцать километров в час, это для «ЗИЛа» слишком мало…
«Береженого бог бережет», – напоминал товарищ Суслов.
Всем!
Двое русских не любили быстрой езды: выдающийся писатель и выдающийся коммунист. Два врага, схлестнувшихся – насмерть – сразу после «Ивана Денисовича»… Солженицыну повезло. Суслов, «жердь с головою робота», как он назвал его однажды (Берия, например, сравнивал Суслова с солитером), читал «Ивана Денисовича» по приказу Хрущева, а Хрущев («понурая свинка глубоко корень роет…») ненавидел Сталина – за расстрелянного сына и вечный страх перед ним.
Сталин вернул крепостное право. В Советском Союзе все были крепостные: Каганович (его брат был доведен до самоубийства), Калинин и Молотов, чьи жены – сидели (Молотов развелся с Жемчужиной за день до ее ареста.
Правда, в лагерь Полина Семеновна, слава богу, не попала, жила «на выселках», в казахстанской степи; одна, с котом, взятым из дома, из Москвы. Молотов примчался за ней через день после похорон Сталина, увез ее, полуголодную, в Москву. Так до конца жизни Полина Семеновна его и не простила; жили они сначала в Кремле, потом в Ильинском, друг без друга не могли, но оставались в разводе – довеку.)
Узнать бы – а как? От разных людей Александр Исаевич слышал, что жена Молотова всю жизнь любила Сталина. Жила с Молотовым, любила Сталина и от Молотова это не скрывала…
В банде ЧК-ГБ все были хороши. Система! Товарищи из Политбюро, наркомы – будущие мертвецы, просто чиновники с удовольствием (каждый – в свой срок) давали подписку о сотрудничестве с органами. Подписать почти всю страну на тайное сотрудничество… – это же какая сила, да?
Иными словами, кроме «вождя всех времен и народов», у них – у всех! – был еще один начальник: руководитель тайной коммунистической полиции. Так у кого же больше власти над страной – у партии или у «органов». Словом, Хрущев… «все же он из мужичества пришел…» Хрущев, потрясенный до слез «Иваном Денисовичем», там, у моря, на госдаче в Пицунде вряд ли плакал, читая Солженицына, по невинным жертвам «культа личности». Здесь другое: на пьянках в Кремле Сталин заставлял Хрущева отплясывать гопака, со стриптизом, в одних трусиках.
Такое не забывается, это всегда по-свежу…
«Иван Денисович» опубликован. Первое время Суслов молчал. Он редко принимал самостоятельные решения. Но, зная о позиции Брежнева, Подгорного, о ярости КГБ, прежде всего – Семичастного, он, Суслов, сделал все, чтобы Солженицын не получил Ленинскую премию.
Да, да, Лакшин: Александр Исаевич ждал, очень хотел эту премию. (А Лакшин, раньше всех вступивший в партию, не хотел?) Ответ Лакшина на «Теленка» Александр Исаевич, Наташа, весь их круг читали очень внимательно, с карандашом в руках. Многое покоробило. Особенно намеки, что Солженицын ведет себя как проститутка с клиентами.
Да, была бы у Александра Исаевича эта «медалька», жить в Рязани (а предлагали и в Москву) стало бы не так жутковато. Серьезная подпорка; рьяность его обличителей сразу бы пошла на убыль, да и деньги неплохие… ведь как говорил Ростропович? Если вокруг коммунисты, прежде всего коммунисты («Настоящий коммунист есть прежде всего настоящий чекист», Ф. Э. Дзержинский), значит, что?., мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!
Да, да, Лакшин… да: Александр Исаевич думал «врасти в советскую литературу»… – а куда еще врастать-то? Да, он шел на компромиссы, естественно (с волками жить – по – волчьи выть), встречался с секретарем ЦК Демичевым… а кое-что было и покрупнее, чем встреча с Демичевым.
Ради того, чтобы в СССР был издан «Архипелаг», он, Солженицын, был готов к «сверхчеловеческому решению»: «пожертвовать своими детьми»…
Всеми сразу.
Не собой, надо еще много что сделать, успеть, нет – своими мальчиками… – если по-другому – никак, если это – цена, значит, будет и такая цена[12].
Тексты Солженицына – взгляд на жизнь против часовой стрелки. И – гениальный Ростропович, друг Слава, «гуляка праздный», всегда умевший (как никто другой) по-настоящему работать и по-настоящему отдыхать: «Саня, ты что? Среди уродов существуем, мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!»
В переводе на русский язык – вчистую, на полную катушку, объегорить «суку советскую власть»!
Она сильна, эта власть. Но она не так умна, как кажется!
Демьян Бедный (Сталин ставил его в один ряд с Горьким и Алексеем Толстым) писал черт знает что:
- Троцкий – скорей помещайте портрет в «Огоньке».
- Усладите всех его лицезрением!
- Троцкий гарцует на старом коньке,
- Блистая измятым оперением,
- Скачет этаким красноперым Мюратом
- Со всем своим «аппаратом»,
- С оппозиционными генералами
- И тезисо-моралами, –
- Штаб такой, хоть покоряй всю планету!
- А войска-то и нету!
Графоман, еще и подлый, а Сталин в восторге. Наградил Демьяна орденом Ленина: «Наши речи против Троцкого прочитает меньшее количество людей, чем эти стихи!»
Не дурак, а?
Вот интересно: Берия (по сути, по фактическому положению дел – преемник Сталина) никогда не отличался скромностью, да и осторожностью; Сталин был очень осторожен, всегда и во всем, Берия – никогда.
Даже в 30-е, в перестройку, Берия не жил так скромно, как жил их учитель, и в своих привычках напоминал Геринга: вольно-веселая праздничная атмосфера – еда, питье, буйный разврат. И – пляшущая на этом празднике жизни смерть.
С годами Берия уже полностью распоясался, особенно в 52-м, когда Сталин стал совсем немощен. Путал день и ночь, никому не доверял, посылал экономку за лекарствами в городские аптеки, боялся яда.
И почти не покидал Ближнюю дачу.
Сталин не сумел даже собственных выдвиженцев защитить – Кузнецова, Пономаренко и Вознесенского. Тех, кого он видел – в будущем – на первых ролях. Вместо себя.
Пономаренко повезет, его не расстреляют, всего лишь задвинут. А если бы Сталин прожил еще хотя бы два-три месяца, Пономаренко уже официально стал бы вторым человеком в государстве.
Лизу Русакову, пухленькую пятнадцатилетнюю девочку, сотрудники НКВД доставили в особняк Лаврентия Павловича прямо со школьного двора. Как завороженная, стояла Лиза у портрета генералиссимуса в гостиной. «Чего уставилась? – спросил Берия.[13] – Сейчас я хозяин в стране!»
О встрече с Берией, об этой фразе Лиза Русакова донесла лично товарищу Сталину. Письмо дошло. Власик доложил. – И что? Вскоре исчезнет Власик, а не Берия.
Когда Иосиф Виссарионович умрет, Микоян, самый трусливый человек в Кремле, в клочья разорвет его портрет. Прямо на глазах охраны.
– Что вы делаете? – закричал Хрусталев.
– Усатого рву… – ухмыльнулся Микоян.
Через несколько дней Хрусталев тоже исчезнет. Все охранники дадут подписку никогда не рассказывать, как умирал на самом деле товарищ Сталин.[14]
Особняк Берии в Москве, дачи Маленкова или Хрущева, та же Пицунда, кстати, это уже иной стиль жизни; скорее уж Сталин был – в этом смысле – внесистемным человеком. Выбирая квартиру в Кремле, Троцкий, например, сразу потребовал выделить ему «собственную половину» Большого Кремлевского дворца: царские покои, нескончаемая анфилада комнат, одна за одной, одна за одной…
И просьба Троцкого, надо сказать, никого не удивила, даже Ленина.[15] Революция – это всегда потеря здравого смысла. Всегда! Да, обмануть Кремль, получив от «властей предержащих» все, что Кремль, «сука власть» могут дать («делиться надо!») человеку, но у Александра Исаевича неисправимо лагерный мозг! Досифей XX века. Встречаются на Руси такие люди: скорее погибнут, чем подвинутся. А Ростропович – наоборот, любит прихвастнуть, «уйти в винт», как он говорил, водился за ним такой вот веселый грех. Но историю, серьезно озадачившую Александра Исаевича, рассказал (в компании друзей) не Ростропович, нет, – рассказал его молодой товарищ, дирижер Павел Коган.
А лучше бы и не знать… честное слово!
Декабрь 73-го, страшная пора: КГБ ищет «Архипелаг», «Круг» и все последние тексты, вышедшие из-под пера Александра Исаевича.
«Сука власть» озверела. Правда, Андропов колеблется: если Солженицын покажет ГУЛАГ так, что весь мир вздрогнет (именно так: весь мир)… что ж, может быть, не так уж это и плохо, в самом деле. Запад и Соединенные Штаты лишний раз почувствуют внутреннюю советскую силу. Книги Солженицына не имеют права ускорять историю. Тем более выкручивать истории руки.
Поэтому «гебуха» – ищет.
Солженицын по-прежнему дружески близок с Вишневской и Ростроповичем. О них, об этой «тройке великих негодяев», пишут нынче все газеты. Особенно «Литературка». И опять – он чудом (снова чудом!) остался жив. Пережил покушение. Новочеркасск, его убийца-подполковник КГБ Иванов, укол рицином, три месяца в кровати, дикая боль, почти паралич.
«Вся возвращенная мне жизнь с тех пор не моя в полном смысле этого слова: она имеет вложенную цель…»
Самое трудное для русского человека – поверить, что он наконец счастлив.
Так вот, история: Ростропович и Коган возвращаются в Москву с гастролей. В самолете стюардессы дружно обносят Ростроповича. Даже стаканчик с минералкой пронесли мимо. А как? Враг народа! У него на даче, в зеленом сарайчике, похожем на ангар, живет Солженицын:
- Над Москвой летят синицы,
- В Кремль едут «чайки».
- Проститутка Солженицын
- Сочиняет байки.
Ну а самое главное – он не Солженицын, а Солженицер, сионист, да и Ростропович этот… черт знает что за фамилия!
Самолет снижается.
– У тебя, Пашенька, – Ростропович свесил очки, – с транспортом без стеснения? Так: ты тогда во вторую машину грузись, но не удивляйся, я с генералом армии в первой поеду…
Приземлились в Домодедово. К трапу подлетают «Чайка» и «Волга». Из «Чайки» выходит, улыбаясь, Николай Анисимович Щелоков, целует Ростроповича, они садятся и уезжают.
– Я остолбенел, – признавался Коган. – Явление Архангела Михаила меня бы удивило меньше, чем Щелоков в мундире генерала армии, лично встречавший Ростроповича. Сначала я подумал – арестовали Славу, в кутузку повезли! А потом сообразил, что едут они куда-то на пьянку…
Подходят двое. Козыряют:
– Товарищем Коганом вы будете? Мстислав Леопольдович приказал домой вас свезть. – «Волга» распахнулась. – Удобнее здесь? Или на втором сиденьице?..
– А у Коленьки… праздник был, диссертация, по-моему, – объяснял Ростропович. – Ну и, как всегда, небольшой концертик на даче. Вот меня, раба Божьего, прямо на Политбюро и доставили, то есть на дачу, на свежий воздух, в неофициальную, значит, обстановку. Мы там лихо до ночки развлекались…
В тот вечер на даче Щелокова выпивали (под «концертик») почти все руководители Советского Союза. Даже Андропов приехал, хотя у Щелокова с Андроповым были, мягко говоря, непростые отношения…
Обмануть, обмануть советскую власть! Так ее, гадину, развести… пусть и прислуживает, пара «концертиков» на дачах – пустяки, о которых и говорить-то не стоит, но в «минуты роковые» вести себя (Запад все видит!) исключительно по сердцу и по уму! Или Слава, друг и благодетель Слава, перед тем, как умчаться на Запад, причем умчаться с таким расчетом, чтобы: а) и многолетние визы были и б) был бы образ «узника совести» (тоже деньги!), или Слава, в обмен на какие-то услуги, заручился здесь, в Москве, поддержкой тех товарищей в генеральских мундирах, кто имеет решающее слово?..
Может быть, Слава тоже «на подписке»?
Госбезопасность грамотно контролировала – по всему миру – самых опасных беглецов из «советского рая».
Прежде всего – литераторов.
Ведь ходили же слухи, что в эмиграции на КГБ работали многие (в 91-м Буковский прямо говорил об этом с Ельциным, хотя своего не достиг, Ельцин не пустил его в архивы КГБ, вместо Буковского рассекретить в этих архивах все, что можно рассекретить и нужно рассекретить, отправили Полторанина; Буковского больше всех интересовала Мария Васильевна Розанова, супруга Синявского). Что заграница, что «совок»: люди (не бесплатно, разумеется) присматривали друг за другом. Главное условие – не трепать великие имена: Брежнев, Андропов… Прежде всего – Юрий Владимирович, будущий генсек, боялся, что наружу вылезут его еврейские корни! – Смешно, конечно, но генсеки плохо держали удар против них лично. Самое верное – купить издателя. Финансировать, например, тот же «Синтаксис». И не только «Синтаксис»! Они (журнал) не задевают Брежнева? Андропова? Нет. Найдите хоть строчку!
Тогда ладно…
Платными агентами советской госбезопасности были: Урхо Калева Кекконен, Президент Финляндии, легендарная Индира Ганди (за дружбу с СССР она получала двести тысяч долларов в квартал – наличными, хотя личное состояние ее семьи – сродни Рокфеллеру)…
Да, у кого-то из близких к Солженицыну людей была эта роль: глаз да глаз. Иначе бы Андропов не успокоился. А он вдруг успокоился. Во всяком случае, с дачи Ростроповича, где Александр Исаевич жил «безо всяких прав, непрописанный, да еще в правительственной зоне, откуда выселить любого можно одним мизинцем», не выселяли. И – «не проверяли, не приходили».
Случайность? Все может быть. Только Солженицын не верил в случайности: к моменту высылки из СССР его предали почти все. Однополчане и бывшая жена, одноклассники, подельники, Союз писателей, священники…
Это трудно, очень трудно: быть таким одиноким.
Разве может человек совсем без людей?..
Тяжелая печать легла на его лицо. Александр Исаевич был похож на старца Зосиму: огромный лоб со следами вулканической работы интеллекта мыслителя, худые щеки с глубокой линией оврагов и – ледяные глаза.
Двенадцать лет литературного подполья: пишешь… даже не в стол, нет, в землю, – «захоронки», как он говорил! Солженицын закапывал тексты своих будущих книг так же, как бандиты прячут тела убитых ими людей, ибо земля – на себе проверено! – «хранит тайны надежнее всех…».
Двенадцать лет одиночества – и уже не чувствуешь «то слишком резкой тирады, то пафосного вскрика, то фальшивой связки в том месте, где надо бы иметь более верное крепление…». Да, с ним рядом была Наташа, но Наташа (как и сохраненная ему жизнь) есть Божий подарок; все разговоры с Наташей, почти все, были на самом деле его диалогом с самим собой: он и Наташа сроднились – довеку – в единое целое.
В Монтре, в этой сытой, фешенебельной Европе, сразу не понравившейся Александру Исаевичу своим безразличием ко всему, их с Наташей (какой был год? 74-й? 75-й?) пригласил на обед Владимир Набоков. – Александр Исаевич не любил Набокова, хотя и выдвинул его на Нобелевскую премию. (Кого из русских было еще выдвигать? Только Набокова.)
Ну что же, обед так обед, Солженицыны приглашение приняли, но, подъехав к роскошному отелю «Палас», где в небольшой… как бы квартире… все последние годы безвыездно жил Набоков, они не увидели самого Набокова (было условлено, он встретит их на улице, у входа).
Александр Исаевич оледенел. Что, неужели опять? Все, как с AT.? Учитель и ученик?
Сокрушение. Каменным надо родиться, чтобы такое вынести!
Не говоря Наташе ни слова (да она и сама все поняла), Александр Исаевич резко развернул свой «мерседес», и пообедали они вдвоем, молча, уединившись от всех.
Не удостоили, так сказать.
Барин, который хочет, чтобы ему кланялись?
А хоть бы и хочет. Что, не заслужил?
Результат страданий и борьбы: только Он, единственный… Он, тот, кто дал Александру Исаевичу жизнь, силы, мужество… и потом, через годы, после испытания, после сталинского лагеря, подарил ему еще одну, совсем новую жизнь… – только Он мог ответить Александру Исаевичу на все его обращения…
Александр Исаевич ненавидит все, что сделала Россия (вся Россия) за последние 70 лет. В «ГУЛАГе» он всеохватно показал предсмертный шепот миллионов, и могучий нобелевский колокол разнес этот шепот по всему миру, предостерегая людей (не только Россию – все человечество) от новой беды. Кирилл Симонян, друг его юности (Александр Исаевич звал его «Кирочка»), великолепный хирург, ученик Юдина, прислал ему – однажды – пространное письмо:
Из твоих опубликованных сочинений следует, что ты оцениваешь жизнь односторонне… Объективно ты становишься знаменем фашиствующей реакции на Западе, например, в ФРГ и США… Ленин, которого, я уверен, ты по – прежнему почитаешь и любишь, да и старики Маркс и Энгельс осудили бы тебя самым суровым образом. Подумай над этим!
Замялись знакомцы… Не отвечать? Симонян был гомосексуалист, на обидных слабостях «органы» его и подловили, по УК за мужеложество – срок, вот Симонян и обратился публично к «другу Саше» – под диктовку людей из КГБ СССР.
«Пренебреги!» – говорил в «Лесе» Аркашка Счастливцев. Нет уж, – Александр Исаевич ответил ему, крикнул через океан: «Жаль, что тебя тогда не посадили! Сколько ты потерял!..»
И осекся: друг-то дурачок, конечно, но сокрушаться, что он не прошел через пытки…
Протокол допроса инженера Сергея Королева, Москва, Лубянка, 4 августа 1938 года:
…вскоре после того, как Лангемак вовлек меня в антисоветскую организацию, в одной из бесед он сообщил мне, что в состав организации входит также и Клейменов и что все вредительские установки, которые дает он, Лангемак, согласовываются с Клейменовым.
Читать бесплатно другие книги:
