Любовь на краешке луны Картленд Барбара

Зачем нужно все это? Зачем обязательно быть несчастной? Зачем рыдать о луне? А ведь именно этим она и была занята.

Канеда направилась в комнату, где они с Гарри сиживали, оставаясь вдвоем.

Она была не столь официальной, как большой зал, эту восхитительную гостиную называли синей комнатой. Длинные французские окна выходили в сад.

Картины изображали не строгих родственников Лэнгов, но их детей.

Были тут дети в неловких позах, с круглыми глазами, застывшие перед художником; дети играющие… одна девочка, возившаяся с двумя котятами, по мнению Канеды, имела некоторое сходство с ней.

Ее голубые глаза, безусловно, были присущи всем Лэнгам, и в прошлом Канеда часто думала, что ей хотелось бы завести целую кучу детей, темноволосых, как ее мать, и голубоглазых подобно отцу — словом, повторявших ее собственное удивительное сочетание.

Потом она подумала, что теперь уже у нее наверняка не будет детей, ну а если это и случится, то они будут рождены не в такой любви, какая существовала между ее матерью и отцом.

Канеда пересекла комнату, чтобы поглядеть на сад, и обратила внимание на его великолепие: облака цветущей сирени и благоухание жасмина.

Сад был прекрасен, но она в отчаянии поняла, что не ощущает той радости, которая непременно посетила бы ее до отъезда; заметив, что слезы уже щиплют глаза, она объяснила этот факт простой усталостью.

Путешествие было долгим, море штормило, и спала не слишком хорошо — нашла Канеда объяснение слезам.

Услыхав, как открылась дверь, усилием воли она заставила себя улыбнуться.

— Вот я и вернулась, Гарри, целая и невредимая… — начала Канеда и повернулась, немедленно потеряв дар речи.

В гостиную вошел не Гарри, а герцог.

Он казался таким знакомым в бриджах, сапогах и сером плотном камзоле для верховой езды; точно таким она увидела его, перепрыгнув через ограду школы… На мгновение она даже подумала, что он ей уже мерещится…

Но он подошел к ней. Не отводя от герцога округлившихся глаз, она робко спросила:

— П…почему вы… здесь?

— Я приехал переговорить с вашим братом.

Канеда буквально лишилась дыхания, а потом с отчаянным испугом спросила:

— Но зачем? Что вы… сказали ему? Ведь не то, что я…

Канеда умолкла, герцог уже был рядом, и она ощущала это всем своим телом.

— Я просто сказал вашему брату, что познакомился с вами, — объяснил герцог спокойным голосом.

— Зачем… вам это… понадобилось?

— У меня были свои причины.

— Гарри будет… сердитьсяна меня… если вы расскажете…

Канеду словно громом поразило: она как раз попыталась представить себе всю меру недовольства Гарри, если герцог уже рассказал ему, что она пыталась изобразить циркачку!

А ведь она еще и обедала с ним — вдвоем — и обещала остаться на ночь!

Герцог, словно бы читая ее мысли, промолвил:

— Я не сказал вашему брату ничего такого, что могло бы вызвать ваши опасения. Чувство облегчения едва не лишило ее сил.

— Почему же вы, — спросила она, — захотели встретиться с Гарри и… посетить Англию?

— На оба вопроса существует один ответ.

И словно бы внезапно вспомнив, как холодно обошелся он с ней в замке де Бантом, Канеда отвернулась к окну.

— Но я по-прежнему не могу понять, зачем вы здесь. — Канеда пыталась изобразить голосом прохладное равнодушие. — Ведь вы были так… грубы со мной, когда мы встретились… снова.

— Я наказывал вас, — ответил герцог, — но ведь и вы пытались наказать меня.

Канеда удивилась, но промолчала, и он продолжал:

— Око за око и зуб за зуб. Разве не за этим вы явились в Сомак?

— Но как вы… узнали, где… искать меня?

Канеда не смотрела на герцога, но поняла, что он улыбнулся.

— Это не составило труда. Владелец гостиницы, где вы остановились, был в восхищении не только от двух элегантных дам, но и их великолепных лошадей.

— И он… сказал вам, что мы… вернулись в Анже?

— А в Анже мне объяснили, что вы отправились в Нант, а из Нанта в Сен-Назер.

— Значит, вы… узнали… кто я? — Конечно! — ответил герцог. — Огромные яхты знатных англичан не так уж часто посещают Сен-Назер, чтобы местные жители забыли о собственном любопытстве. Ну а старший над портом рассказал мне, что вы отплыли в Бордо.

— И вы догадались, куда я направилась?

— Ваша мать обошлась с моим отцом так, что я никогда не мог забыть об этом.

— Значит, вы… ненавидели maman, как и ваш отец?

— Зачем мне ненавидеть ее, — резко заявил герцог. — Я просто понял, что, утратив ее,он потерял единственно важное в своей жизни.

Наступило молчание, Канеда не отвечала, и он произнес совсем тихо:

— То же самое произошло и со мной, когда я обнаружил, что вы оставили меня.

Легкая дрожь сотрясала тело Канецы. Но герцог умолк, и она спросила совсем робким голосом:

— И вы… и вы очень рассердились?

— Я не рассердился — расстроился. Я боялся, что не сумею найти вас.

— Но потом, когда вы нашли… вы были таким жестоким.

— Рад, что вы почувствовали это.

— Почему? Потому что вы осуществили собственную месть?

— Нет, потому, что если я ранил вас этим, то небезразличен вам.

Канеда решила, что нехорошо признаваться в том, какой несчастной она была и насколько он ей небезразличен.

— Но это не объясняет… вашего появления здесь, — с усилием промолвила она.

— Я готов сделать это, — сказал герцог, — но сперва хочу задать вам один вопрос.

— Какой же?

— Я хочу, чтобы, слушая его, вы, Канеда, смотрели мне в глаза.

Ее озарила вспышка воспоминания, ведь герцог уже просил ее об этом; но, страшась того, что она могла увидеть в его глазах, и еще более опасаясь странного чувства, снова охватывавшего ее, она затрясла головой.

Как объяснить, что своим присутствием, своими словами он возвращает ее к жизни?

Камень в груди ее таял, странное волнение бежало по телу… словно весенние бутоны открывались навстречу солнечным лучам.

Она ощущала, что он здесь, рядом; ощущала эту непонятную пульсацию, исходящую от него; ей хотелось — как ни безумно это было — повернуться к нему, прикоснуться, удостовериться, что это не сон.

— Канеда, я просил вас посмотреть на меня, — сказал герцог.

В этой комнате он разговаривал лишь по-английски, и Канеде казалось, что он едва не приказывает ей, как она Ариэлю.

Тут она испугалась — не герцога, собственных чувств: поглядев в эти серые глаза, она может забыть обо всем остальном, и он поймет, как сильно она любит его.

В отчаянии она попыталась напомнить себе: «Он ведь женат… женат», — но почему-то эти слова совершенно ничего не значили.

Теперь она могла думать лишь об одном: он рядом, а она как струна отзывается на его голос; и чего бы ни попросил у нее герцог, отказать она не сможет.

— Посмотрите же на меня, Канеда. Теперь в его голосе не было приказа, в нем звучала мольба, столь искренняя, что не покориться ей было невозможно.

Неторопливо, дрожа, Канеда повернулась.

Стоя перед герцогом, она не поднимала глаз, уставившись в превосходно повязанный, накрахмаленный галстук.

Герцог более не говорил, не шевелился, он только ждал — дальнейшее сопротивление стало невозможным…

Снова заглянув в эти глаза, Канеда ощутила, что все прочее отошло куда-то вдаль; главное было в том, что он рядом с ней и она принадлежит ему.

Герцог смотрел и смотрел на нее… долго-долго. А потом медленно произнес, тщательно выбирая слова:

— Скажите мне правду, Канеда, что вы почувствовали, когда я целовал вас в замке; мне казалось — хоть я не смел в это поверить, — что первый прикасаюсь к вашим губам?

— Первый… и единственный, — шепнула Канеда едва слышно.

Огонек вспыхнул в глазах герцога.

— Итак, это был первый поцелуй, le premier fois… Что же он значит для вас?

— Я… я не могу рассказать об этом.

— Говорите же!

И вновь это был приказ, и, смутившись, Канеда хотела бы опустить взгляд, но теперь это было немыслимо.

Он взял ее в плен, даже не прикасаясь, и бежать было невозможно.

— Говорите! — настаивал герцог.

— У меня… нет нужных слов… вы вознесли меня в небо… Мы перестали быть… людьми. Превратились в луну, звезды и солнце… слились с Богом.

Голос ее дрогнул на последнем слове, и герцог порывистым движением прижал ее к себе.

— И после этого ты думала, что я соглашусь потерять тебя. То же самое ощущал и я, моя дорогая. Ты принадлежишь мне.

Губы его припали к ее рту, и прикосновение их словно бы отверзло небеса перед Канедой, исторгло из оков печали и уныния, не отпускавших ее после бегства из Сомака, вознося к свету, который герцог уже открывал перед ней своим поцелуем.

Губы его требовали и настаивали, он словно стремился добиться признания своей власти над ней, права собственности.

Одновременно она ощущала, что он завоевывает ее, и покорялась волшебству поцелуя; герцог был победителем, и она более не могла сопротивляться ему.

А когда он отнял свои губы, она, задыхаясь, неровным голосом выговорила:

— Я… я… люблю… тебя!

— Скажи это еще раз, — попросил герцог, — я хочу убедиться, что действительно слышу эти слова.

— Я люблю тебя… люблю тебя! — воскликнула Канеда и, не в силах справиться с полнотой чувств, уткнулась лицом ему в грудь.

Нежно обняв ее, герцог сказал:

— А я так боялся, так отчаянно боялся ошибки; но разве могли чары той ночи оказаться неправдой?

— Для меня… все было… очень реально, — пробормотала Канеда.

Прикоснувшись к ее подбородку, герцог повернул к себе ее лицо.

Она думала, что герцог снова поцелует ее, но он только смотрел, не отводя от нее глаз, и лицо его стало почти мягким и ласковым.

Она читала в его глазах любовь, о которой всегда мечтала.

— Ты прекрасна! — сказал он. — Невероятно, невозможно прекрасна! Ну как ты могла обречь меня на такие муки своим побегом?

— Я… я… испугалась.

— Вполне понятно. Но как ты могла совершить такую нелепую выходку, поставить себя в двусмысленное положение?

Кровь прихлынула к щекам Канеды, она охотно спрятала бы свое лицо на груди герцога, однако он не позволил ей этого сделать.

— Я очень, очень рассердился тогда на тебя, — сказал он без малейшего раздражения в голосе.

— Ты обещаешь, что… ни о чем не расскажешь Гарри?

— Нет. Но я хочу убедиться — как и он бы на моем месте, — что ты более не сделаешь ничего подобного.

— Значит, ты… простил меня?

— Если я успел расстроить тебя в той же степени, как расстроился сам, значит, мы квиты.

— Я чувствовала себя… такой несчастной, когда ты… не хотел смотреть на меня… не хотел говорить со мной.

— А я боялся, что безразличен тебе. И Канеда вспомнила овладевшее ею отчаяние, когда она покинула герцога.

А потом немедленно подумала о грозовом облаке над их головой: ведь герцог женат.

— Но нам, наверно… не следовало бы разговаривать в подобном тоне.

— Как это? — удивился герцог. Канеда попыталась было отыскать слова, чтобы выразить свои чувства. И тут он вновь прочитал ее мысли.

— Ну а теперь почему ты не спросишь, зачем я приехал к твоему брату?

— Я просто… не могу… представить себе причину, — пробормотала Канеда. — Возможно, тебя заинтересовали его лошади?

Подобное объяснение нельзя было исключить.

— Эти благородные животные, — с улыбкой ответил герцог, — произвели на меня известное впечатление, однако меня куда более волнует предмет, ни с чем не сравнимый, — сестра графа.

— И ты сказал это Гарри? — не веря своим ушам, спросила Канеда.

— Я считал своим долгом следовать английским обычаям и поэтому должен был сообщить ему, что надеюсь на брак с тобой.

— Мы… мы поженимся?

Канеда, не скрывая удивления, высвободилась из всевластных объятий и взглянула на герцога округлившимися глазами.

— Н-но мне говорили… и я поняла…

— Что у меня была жена. Но я уже три года свободен.

— Она умерла?

— Умерла, — тихо сказал герцог.

— Но… никто ведь не знал…

— Откуда люди могли узнать? Я ни с кем не обсуждаю свои личные дела, даже с родственниками. Первый брак принес мне одну горечь, одни страдания, и я считал, что все это касается только меня одного.

Закончив на резкой ноте, он сказал уже другим тоном:

— Я решил не вступать в новый брак. Я думал, что с меня довольно моих лошадей и Сомака, но… встретил тебя.

— Это… правда?

— По-моему, ты сама знаешь истину и не нуждаешься в моих подтверждениях.

— Я хотела, чтобы ты полюбил меня, — промолвила Канеда. — И не хочу, чтобы ты считал себя обязанным жениться из-за моего положения. В конце концов… ты предлагал мне… нечто совершенно другое.

— Ты сама виновата в этом, — сказал герцог, — но, целуя тебя, я понял, что никогда не расстанусь с тобой, и, чтобы ты не покинула меня, хотел немедленно сделать своей женой.

— Ты действительно… так считал? — Клянусь, — ответил герцог. — Но тем не менее меня до сих пор потрясает та опасность, в которую ты поставила себя таким поведением.

Канеда улыбнулась.

Все услышанное — и признание в любви, и просьба выйти за герцога — заставляло сам воздух вокруг нее искриться звездочками и звучать музыкой.

— Возможно, выходка действительно была… глупой… и ты до сих пор потрясен… По если бы я не позволила тебе целовать меня в ту ночь, там, на луне, ты никогда не понял бы, как мы любим друг друга… и то, что этот вечер нам не забыть.

— Ты пытаешься вывернуться из весьма затруднительного положения, — укорил ее герцог и тут же шагнул к ней, чтобы вновь обнять. — И когда же состоится наша свадьба? — спросил он. — Я не намерен долго ждать.

— Я еще не приняла твоего предложения! — задорно воскликнула Канеда.

— Неужели ты пытаешься отказать мне?

Губы герцога прикоснулись к ее нежной щеке, очертили контур ее губ, острого подбородка.

Она не знала, что чувствует… рот ее ждал поцелуя, но герцог уже целовал ее шею.

Канеда трепетала в его руках, взволнованная, слабая и покорная.

А потом губы его припали к ее рту, заглушая негромкий вздох, и снова Канеду охватил свет небесный, и нельзя было думать о чем-то другом: она принадлежала ему, и они были едины душой, телом и мыслью.

Когда могущество этого чуда уже казалось Канеде непереносимым, герцог проговорил, с трудом сохраняя спокойствие:

— Ну говори же, когда наша свадьба?

— Сейчас! Сию… минуту! Герцог рассмеялся, и в голосе его слышалось торжество.

— Именно это я и хотел услышать от тебя, моя драгоценная;

Он вновь привлек Канеду к себе, словно бы защищая ее от всего мира, от всего, что могло причинить ей боль.

— Я люблю тебя! Я обожаю тебя! Я поклоняюсь тебе одной! — сказал он. — Но будешь ли ты счастлива со мной — на моем краешке луны.

— Я буду счастлива с тобой… повсюду… где угодно, и особенно там — на луне, — пока мы… можем быть вдвоем.

— Не сомневайся в этом, я не вернусь во Францию без тебя — на всякий случай, чтобы ты действительно не оказалась мимолетной кометой, как говорила в день нашего знакомства. Герцог поцеловал ее в лоб.

— Б своей первой поездке во Францию ты отыскала не только меня, но и семейство матери, хотя, как сказал твой брат, уже была готова возненавидеть их.

— Я люблю их и так… жалею.

— Прежде чем отправиться в Англию, — заявил герцог, — я переговорил с управителем твоего деда и соседями-землевладельцами. Мы наметили план действий на будущее, чтобы ослабить последствия гибели лоз.

— Я так рада, так рада! — вскричала Канеда. — Что они могут сделать?

— Перейти на другие культуры, — объяснил герцог. — Земли у них хорошие, и они могут собирать последовательно несколько урожаев, не так, как в других областях. Можно выращивать табак, клубнику, да и цены на трюфели — истинную роскошь Франции — постоянно растут.

Канеда возликовала.

— Если у де Бантомов все это получится, значит, положение их улучшится и они перестанут оплакивать потерю виноградников.

— Для этого потребуются усердный труд и воображение, — заметил герцог. — Однако твой дядя Рене, с которым ты еще не знакома, готов на любые труды — как и Арман, когда утихомирится.

Канеда негромко вздохнула.

— Ты такой умный, — сказала она. — Раз ты поможешь им, я знаю, все будет в порядке.

— Мы будем вместе помогать им. Да, моя драгоценная, моя маленькая и любимая, мы все будем делать вместе… даже учить своих лошадей.

— А мне казалось, что в школу теперь меня не пустят, — поддразнила его Канеда.

— Конечно, во время занятий молодых офицеров тебе незачем там бывать, — сказал герцог. — И не только потому, что твое присутствие будет отвлекать их; учти — у тебя будет очень ревнивый муж. — Потом низким голосом добавил: — И помни, если я замечу, что ты строишь глазки какому-нибудь мужчине, то немедленно и навсегда запру тебя в подземелье так, чтобы ты, моя обожаемая, никогда не надела снова свою розовую амазонку.

Канеда рассмеялась.

— Я хотела привлечь твое внимание.

— И преуспела в этом, однако другим я не предоставлю и малейшей возможности.

Канеда, чуть улыбаясь, смотрела на герцога.

— Конечно, я обезумел… променять весь мой покой и распорядок на тебя! Я прекрасно понимаю, какие мучения мне предстоят.

— Но ты… не обязан… жениться на мне.

— Надеюсь, ты не предлагаешь иного варианта взаимоотношений?

Покраснев, Канеда немедленно ответила:

— Нет, конечно же, нет! Я только хотела сказать, что ты свободен; если хочешь… возвращайся в Сомак и… оставь меня здесь.

— И как ты себя тогда будешь чувствовать? Словно бы в испуге, Канеда схватила герцога за руку.

— Я не перенесу нового горя. Я люблю тебя, люблю! Пожалуйста, не… покидай меня!

— Я никогда этого не сделаю, — пообещал герцог. — Ты — моя, ныне и навсегда, и, нахальная моя девица, луна станет для тебя навеки тюрьмой.

— Я никогда не захочу бежать из нее, — попыталась было сказать Канеда, но его губы уже припали к ее рту; и она помнила только о том, что ее ждут краешек луны, объятия герцога и исполнение желаний.