Любовь на краешке луны Картленд Барбара

— Мне будет очень приятно, — заверил ее герцог. — Я взял с собой одежду и камердинера. Не будете ли вы добры послать к графу грума? Пусть предупредит его, что я приеду после обеда.

— Да-да, конечно, — ответила comtesse. — Вы знаете, как пройти в комнату моего мужа.

Герцог поклонился ей и мадам де Гокур и, совершенно не обращая внимания на Канеду, покинул салон.

Все то время, которое он провел в этой комнате, она просидела, буквально затаив дыхание, и теперь не могла поверить, что он и в самом деле находился здесь… что она сейчас видела его.

Она слышала его голос и, как прежде улавливала исходившую от него пульсацию однако же герцог пренебрег ею.

Канеда понимала, он делает это, чтобы наказать ее за обман… а может быть, шокированный ее поведением, он вообще не желает разговаривать с ней.

Кроме того, она не сомневалась, что герцог был осведомлен о ее местонахождении, иначе он просто не мог бы не выдать своего удивления, встретив ее в этом салоне.

После стольких дум о нем они вновь увиделись! Сердце колотилось в ее груди, и она желала лишь одного: броситься за ним, спросить, как он отнесся к ее бегству и очень ли был разочарован.

Тем не менее ее преследовало тягостное чувство: герцог был не разочарован, а разгневан и даже, быть может, возненавидел ее.

От Гарри она успела узнать, что мужчины терпеть не могут, когда их дурачат… особенно если это делает женщина, а ведь именно так она и поступила, прикинувшись циркачкой и позволив достойным всякого осуждения образом целовать себя.

Потом, возбудив в нем страсть, она исчезла, как и намеревалась сделать.

«Простит ли он меня?» — в отчаянии задавала себе вопрос Канеда.

Не дождавшись возвращения герцога в салон, Канеда отправилась вверх по лестнице, недоумевая, о чем он мог так долго разговаривать с comte.

Что, если дед рассказывает ему о возвращении Клементины?

Даже если речь не зайдет об этом, герцог уже знает, кто она и что именно ее мать сбежала буквально накануне свадьбы.

Однако, учитывая его тонкую интуицию, она не сомневалась, что герцог великолепно поймет причины ее поведения и догадается, что она явилась в Сомак ради отмщения.

«Я должна поговорить с ним! Я должна попробовать объясниться», — твердила она себе.

Потом она с отчаянием подумала о той распущенности, которую проявила в отношении женатого мужчины, спровоцировав его на поцелуи и на предложение, которого он никогда не сделал бы, зная всю правду о ней.

Кроме того, она бежала самым постыдным образом.

Пристыженная и испуганная, Канеда уже подумывала о том, чтобы не спускаться к обеду, а, сказавшись больной, улечься в постель.

Но потом она решила, что должна снова увидеть герцога, даже если он не станет разговаривать с ней и опять не будет обращать на нее внимания.

Так она могла хотя бы увидеть его и, быть может, в последний раз, побыть рядом.

Канеда чувствовала, что любовь переполняет ее, не поддаваясь никакой власти; ей уже казалось, что к вечеру мука эта усилится настолько, что страдания ее превысят всякую меру.

«И в этом виновата я сама» — упрекала она себя, не находя утешения.

Канеда потратила много времени на выбор платья, в конце концов отдав предпочтение одному из самых милых, однако — по вполне понятным причинам — не розовому, чтобы герцог не решил, что она пытается напомнить ему о совместном обеде.

Это платье, белое, с кушаком и бантиками из бархатной ленты, подчеркивало синеву ее глаз.

В нем Канеда казалась себе совсем юной, и, хорошенько рассмотрев себя в зеркале, она подумала, что таким образом сумеет найти оправдание своему поведению.

Но тут она поняла, что разговаривала с ним не как юная, неопытная и невинная девица.

Она преднамеренно выставляла себя искушенной во многих вещах — в том числе и в любви.

Ей вдруг подумалось, что герцог мог решить, что она обошлась с ним, как со своими прочими знакомыми, значит, нужно было объяснить ему, что это совсем не так, что лишь он один целовал ее, а до того она не хотела ничьих поцелуев.

Приготовившись спуститься вниз, она так разволновалась, что едва сдерживала дрожь.

Неторопливо идя по лестнице, не выпуская перил, она заметилаза дверьми карету, из которой вышли несколько человек.

И она вспомнила, как Элен говорила, что сегодня будет званый обед и родственники де Бантомов приедут познакомиться с ней.

Подобное обстоятельство естественным образом мешало Канеде переговорить с герцогом наедине, и она пожалела, что не спустилась вниз раньше, дабы получить такую возможность до прибытия новых гостей.

Войдя в салон, Канеда обнаружила там довольно людное общество, и хотя она никого не знала, все были старыми знакомыми герцога.

За обеденный стол сели восемнадцать человек; стоповая казалась величественной, потому что подсвечники посреди стола не могли осветить уголков комнаты, нуждавшихся в новой отделке.

Герцог сидел справа от бабушки, а сама Канеда оказалась между двумя пожилыми, но влиятельными кузенами, прибывшими специально, чтобы познакомиться с ней.

Она не могла слышать слов герцога, занятого разговором с бабушкой и женой еще одного из де Бантомов. Тем не менее он ни разу не глянул в ее сторону; для него она словно бы не существовала.

Кузены засыпали ее комплиментами, и Канеда едва успевала отвечать на них с подобающей вежливостью; мысли ее то и депо обращались к герцогу, и слова обоих кузенов не сразу доходили до ее сознания… Подчас им даже приходилось повторять, чтобы получить от нее осмысленный ответ.

«Я должна переговорить с ним… должна!» — в отчаянии твердила себе Канеда, когда дамы и господа, на французский манер оставив стоповую, направились в гостиную.

Уже стемнело, и зажгли свечи.

Бабушка все противилась более современному освещению. Однако так было лучше, и поскольку все женщины вокруг казались особенно привлекательными, Канеда могла не сомневаться в себе.

Она попыталась приблизиться к герцогу и уже почти добилась этого, внешне не проявляя своих намерений, но вдруг услышала, как он сказал бабушке:

— Надеюсь, вы простите меня, мадам, если я распрощаюсь. Благодарю вас за восхитительный вечер. Вы ведь знаете, что comte де Монжу уже не так молод, как прежде, и мне не хотелось бы заставлять егождать допоздна.

— Конечно, Леон, — отвечала comtesse. — Я была счастлива видеть вас. Не заедете ли завтра — или в другой день — на обратном пути?

— Завтра я уезжаю в Париж, — ответил герцог.

— Счастливец! — воскликнул Арман, прислушивавшийся к разговору. — Вот где я хотел бы сейчас оказаться!

— О, у вас еще впереди достаточно времени, чтобы насладиться тамошними вольностями, — ответил герцог.

Интонация его еще раз напомнила Канеде, что герцог понимал под словом «вольности», а Арман сразу приуныл — ведь ему приходилось оставаться дома.

Герцог поцеловал руку comtesse и повернулся, чтобы попрощаться, к мадам де Гокур.

Канеда затаила дыхание.

Она стояла рядом с мадам, а потому герцог просто не мог не заметить ее.

— Au reАи геvoir, мадам, — говорил герцог, — я восхищен нашей новой встречей и надеюсь, что следующая не заставит столь долго ждать себя.

— И я тоже, — рассмеялась мадам, — иначе даже вы уже не вырастете, а постареете.

— Чего, конечно же, следует избежать, — пошутил герцог.

«Ну, теперь, — подумала про себя Канеда, — он заговорит со мной».

Она уже была готова протянуть ему руку, но герцог, к ее ужасу, повернулся в другую сторону.

Движение это вышло у него вполне естественным: герцог намеревался заговорить с одним из кузенов де Бантом, которых он, вполне очевидно, хорошо знал.

Но Канеда поняла, что сделано это специально, чтобы избежать общения с ней.

Потом он простился еще с несколькими вышедшими в холл гостями, и дверь закрылась за его спиной.

Какое-то мгновение Канеде хотелось броситься вслед за ним — что бы ни подумали все остальные.

Однако ей стало ясно, что все равно она не сумеет переговорить с ним, так как его провожал Арман и окружали слуги.

И что вообще могла она сказать… только «до свидания».

Сомневаться не приходилось — он отнесется к ней столь же официально и безразлично, как делал это весь нынешний день.

Канеда любила его и не могла поверить, чтобы герцог не почувствовал это. Он должен был понимать, как жаждала она прикосновения его рук, как хотела, чтобы глаза его снова заглянули ей в душу.

Он ведь сказал, что она принадлежит ему, однако это было не так; герцог просто воспользовался этим выражением для описания своего физического желания.

Тем не менее Канеда видела в памятных ей словах знак нерушимого духовного союза.

Поцелуй герцога вознес ее к небу, и там — на краешке луны — она действительно поняла, что принадлежит ему, как и он ей, и что духовно они неразделимы.

«Я его никогда не увижу, — сказала себе Канеда уже ночью, — но всегда буду принадлежать ему душой и телом — потому что ни то, ни другое никогда не достанется иному мужчине».

Теперь она снова должна бежать, но теперь из Франции, потому что страна эта неразрывно связана с герцогом; оставалось только надеяться, что, оказавшись дома, в привычных условиях, она не будет столь отчаянно тосковать по нему.

Камень, выросший в ее сердце, еще более отяжелел; Канеда решила, что никогда не избавится от него… он раздавит ее своей тяжестью и лишит ее жизнь всякой радости.

Все приготовления к отъезду были завершены. Собираясь отправиться в путь пораньше с утра, чтобы вовремя попасть в город, где им предстояло провести следующую ночь, Канеда пошла прощаться с бабушкой в ее будуар.

Она уже распрощалась сдедом. На этот раз, когда она посетила старика в его комнате, он казался спокойнее и, хотя все еще называл ее Клементиной, так и не вспомнил про герцога, а говорил лишь о своих виноградниках и о том, как тревожат его признаки филлоксеры, обнаруженной в одном или двух местах.

Арман успел предупредить Канеду, что они скрывают от старика степень причиненного ущерба, и она постаралась ободрить его.

— Говорят, обнаружены новые способы борьбы с этой болезнью, — сказала она.

— А от кого ты узнала о них? — спросил дед.

Немного помедлив, Канеда ответила:

— От герцога де Сомака, grand-pere. А если он говорит, что средство есть, значит, это действительно так. Он очень умный человек.

— Тебе повезло, моя дорогая, у тебя будет блестящий муж, — сказал дед, похлопав Канеду по руке. — Я знаю, какое счастье ждет вас обоих.

Умолкнув на мгновение, он продолжал:

— Видишь ли, я иногда бываю ясновидящим, особенно в отношении членов нашей семьи, и могу предсказать тебе, моя дорогая дочь, что вы с герцогом составите идеальную пару — я вижу, это написано крупными буквами.

Канеда затаила дыхание.

— Я… надеюсь, что вы… окажетесь правы… grand-pere, — сказала она негромко.

— Я это знаю, — непререкаемым тоном сказал comte. — Вы будете очень счастливы — такое случается лишь у немногих. О, не забудь — своего первого сына вы назовете моим именем. Это порадует меня.

— Я так и сделаю.

Канеда на прощание поцеловала деда и, протягивая руку к двери, услышала за собой стариковский голос. Grand-pere говорил сам с собой:

— Ты хорошая девочка, Клементина, и ты будешь счастлива, чего мы всегда хотели.

Оказавшись за дверью, Канеда не сразу овладела собой. Потом она направилась в гостиную.

Если бы только дед оказался прав; если бы только ей предстояла свадьба с герцогом; если бы только это счастливое будущее не было выдумкой растревоженного, больного ума.

Она приказала себе быть мужественной, не забывать, что жизнь продолжается и никакое ее желание не может соединить ее с герцогом; даже если бы он был свободен, то наверняка не захотел бы ее.

Постучав в дверь бабушки, Канеда подумала, насколько изменилось ее отношение к родственникам и герцогу здесь, во Франции.

Она хотела отомстить герцогу, но причинила боль только самой себе.

Она приехала с ненавистью к де Бантомам, желая унизить их, но вместо этого полюбила стариков.

— Войдите, — услыхала Канеда голос comtesse; та сидела в неглиже, завтракая, прежде чем спуститься вниз.

Протянув руки к Канеде, старая дама сказала:

— Мне бы хотелось, чтоб ты не покидала нас, дорогое дитя. Я так радовалась тебе. И мне теперь будет не хватать твоего присутствия,

— И я буду скучать по вам, grand-mere, — ответила Канеда, понимая, что говорит правду.

— Я забыла сказать тебе об одной вещи, — заметила comtesse, — прости меня за то, что я не сделала этого раньше.

— О чем? — спросила Канеда.

— У твоей матери были кое-какие собственные средства, однако после ее побега дед — на мой взгляд совершенно напрасно — не позволил пользоваться ими за пределами Франции.

— Я знаю это, — промолвила Канеда.

— Тем проще мне будет сказать, — продолжала comtesse, — что теперь они принадлежат тебе; конечно, ты должна понять, что накопления сложились за многие годы, и дед разместил деньги не в виноградарстве, а в ценных бумагах железных дорог и всего прочего… Вместе с процентами ты получишь очень крупную сумму.

Сomtesse взяла конверт со столика и передала его Канеде.

— Вот письмо от наших адвокатов с описанием вложений итого,что числится сей час на счету в банке. Наверное, лучше передать эти деньги Гарри, он сумеет правильно распорядиться ими.

Канеда не стала брать конверт.

— Послушайте, grand-mere. Л знаю, что, если б maman была жива, она хотела бы сейчас лишь одного: помочь вам справиться с бедой в виноградниках.

Заметив, как вдруг оживились глаза бабушки, она продолжала:

— От себя и от имени Гарри я могу сказать, что нам чрезвычайно повезло, а эти деньги больше нужны вам. Используйте их на борьбу с филлоксерой, на ремонт замка.

— Ты и в самом деле этого хочешь? — спросила comtesse сдавленным голосом.

— В самом деле, — заверила ее Канеда, — считайте, что это подарок от maman, знак ее любви к вам.

Слезы бежали по морщинистым щекам comtesse, но она радостно воскликнула:

— Спасибо тебе, мое драгоценное дитя; спасибо тебе, спасибо тебе! Ты не представляешь, какую огромную тяжесть сняла с моего сердца. Я просто не могла представить себе, что нам придется закрыть замок и уволить наших старых слуг, которым негде будет найти работу.

Канеда поцеловала старую даму.

— До свидания, grand-mere, присылайте в Лондон Элен и Армана. Я непременно уговорю Гарри дать в их честь бал в Лэнгстон-Хаусе, после чего их всегда будут рады видеть на балах, где Элен, несомненно, ждет огромный успех.

— Откуда в тебе столько доброты и столько прощения? — спросила comtesse надломленным голосом.

Канеда не ответила и только еще раз поцеловала бабушку, с трудом сдерживая слезы.

Потом она спустилась вниз предупредить Элен о предстоящем бале и, отъезжая, уже знала, что оставляет своих кузенов в предвкушении скорой встречи.

— Надеюсь, кузен Гарри позволит мне воспользоваться его лошадьми! — говорил Арман, когда карета отъезжала от парадной двери.

— Не сомневаюсь. — Канеда махала родственникам и смеялась, пока замок не исчез из виду.

Опустившись на уютные подушки, она спросила у мадам де Гокур:

— Неужели мужчины способны думать о чем-нибудь, кроме лошадей?

— Иногда они думают о женщинах, — возразила мадам де Гокур.

— Только французы! — не согласилась Канеда. — В Англии кони на первом месте, а женщины далеко отстают от них.

— Экий цинизм! — пожаловалась мадам. — И это при том, что, видя тебя с Ариэлем, я имела основание заподозрить, что ты любишь лошадь сильнее, чем любого мужчину.

Канеда понимала, что ради истины вынуждена была бы уточнить: «Сильнее, чем любого мужчину на свете, если не считать одного!» — но вслух сказала:

— Ариэль куда умнее большинства мужчин и к тому же много послушнее.

— Получается, что тебе в мужья нужен кентавр. — Мацам улыбнулась.

Фраза эта мгновенно извлекла из ее памяти герцога на гнедом, преодолевавшего барьеры с таким мастерством, которого Канеде еще не приходилось видеть.

В нем крылось многое, но для нее он теперь навсегда становился недосягаемым человеком с луны.

Яхта ждала их в Бордо, и, когда они вышли в открытое море, Канеда распрощалась с Францией.

Визит на родину матери наделил ее переживаниями абсолютно неожиданными — и незабываемыми.

Она хотела причинить боль другим людям, но сама получила рану, шрам от которой останется на всю жизнь.

Трудно будет выбросить из памяти деда, все еще озабоченного и расстроенного браком, не состоявшимся двадцать пять лет назад, бабушку, оплакивающую утраченную дочь.

Более того, подумала Канеда, они с Гарри лишились чего-то драгоценного, став чужими семье, чья кровь текла в их жилах.

Еще более горько, что она проиграла сражение герцогу; хуже того — разбита и уничтожена им.

Все кончено, а она не сумела отомстить ему; скорее он причинил ей боль.

Всю ночь она проплакала, пока яхта с трудом шла против ветра, словно бы препятствовавшего ее возвращению домой; теперь Канеда уже не сомневалась, что оставила позади все свое счастье.

Но самое скверное заключалось в том, что ей больше не увидеть зачарованный замок де Сомак, показавшийся ей краешком луны.

Подобное свойство присуще юности — мир молодых населен не только людьми, но и мечтами; в нем повсюду таится приключение, и восходящее солнце каждое утро предвещает наступление дня, полного несказанного блаженства.

И все это рухнуло.

Конечно, впереди ее ждала вполне комфортная и приемлемая жизнь, возможность тратить прежде невиданные деньги и множество поклонников.

Однако в ней не хватало чего-то столь необходимого, столь жизненно важного, что, утратив его, она сделалась как бы половинкой себя, а утерянной половинке суждено теперь вечно томиться в недрах луны, пока не померкнут звезды.