Знакомьтесь – Юджин Уэллс, Капитан Поль Игорь

— Что?

— Я тебя об одной вещи попрошу. Сделаешь?

— Постараюсь.

— Если вам дадут команду на отход — дай мне знать.

— Договорились, Юджин, — верзила поднимает глаза. Мнется неуверенно. Краснея, говорит: — Ты не дрейфь. Я вам в спину стрелять не буду. И другим не дам. Ты — свой мужик. И поешь классно. И баронесса твоя — баба что надо. В людях понимает. В общем, такие вот дела…

И он, смущенный своим порывом, быстро уходит, свесив карабин стволом вниз. Оставив меня в таком же смущении.

В спальне я развиваю бурную деятельность. Ставлю перед дверью резную тумбочку. Так мне Триста двадцатый посоветовал. Если в дверь катнут гранату — тумбочка ее задержит. Потом двигаю кровать. Подпираю тумбочку. Пушистые тряпки с кровати раскладываю на ворсистом ковре, в углу. Стаскиваю массивные кресла на середину комнаты, кладу их набок. Получается неплохая баррикада. Жалко, пуля ее насквозь пробьет. Но, за неимением лучшего… Я даже не удивляюсь, откуда что во мне берется. Как будто всю жизнь только и делал, что занимался обороной отелей. И страха нет совсем. Только это сосущее чувство тревоги. Вроде болит что-то невыносимо, а не дотянуться, чтобы руку приложить.

— Спать будешь тут, на полу. Не очень мягко, но все же лучше, чем на голой земле, — говорю Мишель.

— Поняла. Потерплю, — она усаживается на сложенное одеяло. Обнимает колени руками. Смотрит на меня. Совсем не испуганно. Переоделась в практичный брючный костюм.

— Ты хорошо держишься, Мишель. Молодец. Я боялся, что с тобой истерика случится.

— Привыкла, наверное. Ты вот тоже — словно всю жизнь на войне. Не перестаешь меня удивлять, — тихо отвечает она и неожиданно улыбается. — Ты так не похож сейчас на того Юджина, что летел на Кришнагири. С тобой спокойно.

Под ее взглядом мне хочется что-нибудь такое сделать. Что угодно, лишь бы руки занять. Эти мои чертовы способности. Ненавистный эмоциональный сканер. Ни к чему мне сейчас дрожь в коленках. Не ко времени.

— Извини, что надерзил тебе вчера, — говорю зачем-то.

— Бывает. Ты не со зла, я знаю. Посидишь со мной?

— Посижу. Больше все равно негде, — пожимаю я плечами. Пристраиваю дробовик возле ног. Неловко опускаюсь на одеяло, стараясь не задеть его ботинками. Тяжелый бронежилет и разгрузка так и тянут упасть на спину. Триста двадцатый, не дай мне заснуть.

— Дай мне свой пистолет, — просит Мишель.

— Зачем?

— Я умею им пользоваться, не беспокойся. И под ногами не буду путаться. Просто так. На крайний случай.

Я отстегиваю кобуру. Кладу на одеяло.

— Только не стреляй, когда я впереди. В темноте, да со страху — задеть можешь.

— Не буду. Не волнуйся, — она подворачивает ноги, кладет подушку мне под спину. И неожиданно укладывается головой мне на колени. Ворочается, устраиваясь поудобнее. Сворачивается, как кошка. — Посиди так, — просит меня.

— Конечно, — отвечаю в смятении. И боюсь шелохнуться. Мишель крепко обнимает мои испачканные пылью ноги. Закрывает глаза. Спокойно и размеренно дышит. Но не спит. Улыбается чему-то приятному.

— Я не сказала тебе спасибо, Юджин.

— Да ладно. Ничего особенного. Мы уже друг друга столько раз спасали, что пора воспринимать это как повседневную рутину. Как бритье по утрам. Кстати, о бритье… — я тру колючие щеки. — Не мешало бы мне привести себя в порядок.

— А мне нравится, когда ты колючий, — рука ее касается щетины на моем подбородке. Отдергивается, уколовшись. Снова прикасается. Прохладные пальцы пробегают по щеке. Касаются моих губ. Я тянусь в надежде поцеловать их.

— Может быть, мы с тобой отсюда никогда не выберемся, — шепчет Мишель, не открывая глаз.

— Перестань. Это просто паника. Пройдет. Твой дед пришлет транспорт и мы улетим на Кришнагири.

— На Кришнагири? Почему? — удивляется она.

— Там безопаснее всего. Нам нельзя на имперские планеты.

— Нельзя на имперские планеты? Что ты такое говоришь, Юджин? — она открывает глаза.

— Устал. Расскажу позднее. Не волнуйся, я не сдвинулся.

— Хорошо. Позже, так позже, — шепотом соглашается она. Я поверить не могу, что Мишель способна быть такой покорной.

Она пристально смотрит на меня снизу. Глаза ее жадно перебегают по моему лицу. Какой-то страх внутри нее на мгновенье вскипает волной и тут же уходит, сменившись отчаянной решимостью. Мишель нервно сглатывает, преодолевая себя. И мне хочется, чтобы это мгновение нестерпимого ожидания длилось вечно.

— Я хотела тебе сказать, Юджин… — взгляд ее буквально гипнотизирует меня. Я не могу отвести глаз. — Тогда, после концерта… Ты плохо помнишь, ты был в отключке. Почти в трансе. В общем, тогда ночью… это я была.

— Я знаю.

— Мы тебя выдернули из толпы и привезли сюда. Я сама тебя уложила в постель. Мне стыдно, что я тебе не призналась тогда. Мне казалось, в этом что-то постыдное есть. Вроде бы я воспользовалась твоей беспомощностью. Но ты не думай, я…

— Т-с-с-с… — я прикрываю ей рот ладонью. Осторожно снимаю ее голову с колен. Прикрываю ее тело распахнутым бронежилетом. — Лежи и не шевелись. Молчи. Если кто войдет без предупреждения — стреляй, — добавляю шепотом. Мишель лихорадочно выцарапывает пистолет из кобуры. Кивает. Умница. Подхватываю дробовик. Триста двадцатый беззвучно вопит об опасности. Я щелкаю предохранителем. На цыпочках сдвигаюсь влево от входа. Крадущийся человек замирает у нашей двери.

— Противник вооружен бесшумным пистолетом, — докладывает моя половинка.

Ручка осторожно шевелится. Дверь заперта. Выбить ее нельзя — она открывается в холл.

— Он выбьет замок из пистолета, — подсказывает Триста двадцатый.

И тут же от двери отлетают куски пластика — противник открыл огонь. Хлопки его оружия почти неразличимы. Один, второй, третий. Секунда — двери распахиваются. Я судорожно дергаю за спусковой крючок. Выстрел из дробовика оглушительно бьет по ушам. Меня разворачивает сильной отдачей. Вскрикивает Мишель. Второй раз я стреляю просто наугад. Для верности. Или для самоуспокоения. За стеной хлопает дверь. Гремит очередь из карабина. Топот ног. Началось.

— Юджин, это я! — кричит Мариус. — Не стреляй!

Я выглядываю наружу. Тело в черном мешком лежит вдоль стены. Пыль от сбитой выстрелом штукатурки присыпает его серой пудрой. Еще один труп топорщится выбитыми на спине пластинами бронежилета. Очередь Мариуса отбросила его на середину холла.

— Ты его сделал! Я к дверям. Прикрой! — на бегу кричит Мариус. Прыгает к входной двери. Выглядывает. Тут же отдергивает голову. Пули бесшумно выбивают щепу из косяка над его головой. Шар осколочной гранаты в лапище телохранителя — как невесомая игрушка. Он забрасывает его за дверь. «Граната!» — пинает двери и отскакивает под прикрытие стены. Дверь влетает в холл в клубах пыли и дыма. Со стен неслышно падают керамические горшки с растениями. Неслышно — от того, что у меня уши к чертям заложило. Я узнаю человека, которого убил. Его присыпанные пылью глаза смотрят мне в лицо. Тот самый плотный мужчина, что записывал вчера указания Мишель. Один из боссов Мариуса.

— Обоих парней положил, сука! — зло цедит Мариус и ныряет в дым. Хлопает из подствольника. Снова взрыв. Крики. — Помоги дверь заложить!

Я бросаю ему стулья, проталкиваю в проход массивное кресло. Последним роняем тяжелый шкаф. Стекла из резных дверок вылетают с противным звоном. Битое стекло неприятно хрустит под подошвами. Трудно дышать от пыли и дыма. Мариус молча протягивает мне носовые фильтры. Кто-то громко стонет в коридоре снаружи.

— Почему турель не стреляет? — спрашиваю я.

— Извини. Я виноват. Решил, что ты того, перестраховываешься, — угрюмо отвечает Мариус. Копается с кодовым блоком турели. — Пригляди пока за дверью.

И тут же в перекошенную входную дверь, заваленную мебелью, начинают стучать прикладами.

— Эй, Мариус, — оживает переговорник на плече у телохранителя. — Не дури. Открывай.

— Пошел ты, — откликается верзила, захлопывая щиток управления турели.

— Штейн, приказано снять охрану. Мы уходим. Копы идут на штурм.

— Так уходите, кто вас держит.

— Мариус, ты на кой Бора-то уложил?

— А то ты не знаешь, педрило. Вас всех, щеглов имперских, за моих парней положить не жалко. Двери я заминировал, добро пожаловать, суки, — сплевывает Мариус.

Поворачивается ко мне.

— Я в гостиную вышел, щиты проверить. А этот с помощником вошел и парней перестрелял. Ты как в воду смотрел. Нельзя к этим тварям спиной поворачиваться. Не послушал тебя.

— Ладно. Не вини себя. Узнал номер, что я просил?

— Да. Держи, — он достает из кармана клочок бумаги. — Только твой парень никакой не разносчик пиццы. Владелец сети пиццерий.

Я не успеваю понять, что сообщил Мариус. И удивиться тоже. Стук прикладов стихает.

— Отойти надо. Им терять нечего — двери взорвут, потом гранатами забрасывать начнут.

Мы отбегаем за угол.

— Мариус, мы понимаем — ты не виноват. Выходи. Это все чокнутый убийца Уэллс со своей подружкой. У нас к тебе ничего нет, — продолжает скрипеть голос.

— Зубы заговаривает, — нехорошо улыбается телохранитель. Какая-то радостная злость переполняет его. И совсем нет страха.

— Внимание, обнаружен летающий объект, предварительная классификация — десантно-штурмовой бот Имперских ВКС. Дистанция — два километра, пеленг тридцать, снижается. Обнаружен летающий объект, класса легкий атмосферный коптер, параметры двигателя аналогичны параметрам аппарата, участвовавшего во вчерашней атаке. Дистанция около полутора километров. Снижается.

— Понял тебя, Триста двадцатый.

— Наблюдаю сосредоточение сил полиции в районе отеля. Полицейские силы классифицированы как недружественные. Задействовано взрывное устройство с замедлителем у входной двери. Внимание — опасность второй степени. Противник в коридоре. Восемь единиц.

— Принял. Пока отставить боевой режим.

— Мариус, сейчас рванет!

Сосредоточенный кивок.

БАМ-М-М! Стена перед нами змеится трещинами. С потолка обрушивается тяжелая люстра. Становится темно.

— Десантный бот совершил посадку на крыше отеля. Коптер заходит на посадку. Полиция начала штурм здания.

— Черт! Ну почему все так сразу!

Мариус выставляет ствол, посылает в темноту гранату из подствольника. Сквозь плотный хлопок ответные выстрелы почти неразличимы. А потом в холл вкатываются сразу два подарка. Меня толкают в угол. В голове тягучий звон. Кусок чего-то твердого бьет меня в лоб. Выстрелы из карабина — еле слышные вспышки в темноте. Струи огня. Барабанная дробь в ушах — турель открыла огонь. Теплая струйка стекает через бровь. Солоно на губах.

— Две единицы живой силы противника выведено из строя, — сообщает Триста двадцатый. — Полиция проникла на четвертый этаж. Оборудование отеля препятствует продвижению сил полиции. Обнаружено наблюдение системами класса «мошка». Полицейский коптер открыл огонь по имперским силам и был сбит. Имперские силы ведут бой с сотрудниками агентства Бора и продвигаются по направлению к нам по лестнице аварийного выхода в правом крыле здания. Рекомендации: прорываться навстречу эвакуационной группе.

— Понял!

— Мишель! Мишель! Это я! — я вваливаюсь в комнату. Баронесса с расширенными от страха глазами направляет пистолет мне в грудь. Ее лицо белее снега.

— Мишель, опусти пистолет! Надень бронежилет! Уходим! За нами прилетели! Быстрее, милая!

— Юджин, у тебя кровь!

Снова взрыв гранаты в холле. Мариус отвечает очередью из дымной темноты. Я вытаскиваю Мишель за собой, одной рукой с трудом удерживая тяжелый дробовик. Тлеет ковер. Турель, сбитая взрывом, бессильно щелкает механизмом наведения. В центре холла — ощетиненная щепками паркета дыра. Мишель надрывно кашляет, глотнув дыма пополам с пылью. Система пожаротушения почему-то не работает. Крики и выстрелы в коридоре.

— Оборудование отеля противодействует противнику, — в голосе Триста двадцатого боль. Я представляю, как какой-нибудь пылесос бросается в ноги людям в черном, а робот-уборщик пытается ткнуть в их лица оголенным заправочным контактом.

— Мариус, прорываемся наверх, на крышу! За нами прилетели военные. Снизу идут копы. Они близко. Надо оторваться от них. Я первый, ты с Мишель — сразу за мной.

— Понял тебя! — он снова на мгновенье высовывается и бьет за угол.

— Триста двадцатый, боевой режим! — и окружающие предметы застывают. Рубчатое яйцо гранаты, брошенное мной в багровую темноту, медленно кувыркается в воздухе. Дробовик раскатисто бухает, выталкивая из ствола язык неторопливого пламени. Все-таки бой — это здорово. Я рожден для драки…

Охраняющие холл сотрудники агентства Бора освобождают вход. Цепочкой покидают здание. Бойцы спецотряда полиции перебежками мечутся от укрытия к укрытию. Размытыми тенями сливаются со стенами. Вновь выпрыгивают, перекатываются, вскидывают стволы, страхуя напарника. Молчаливо общаясь жестами, определяют направление следующего броска. Свет потолочных панелей отражается в стеклах бронепластин синими искрами. Только штурмовые роботы — невысокие четырехногие пауки, бесстрашно топают вперед, никуда не прячась. «Мошки» разлетаются по комнатам с настежь распахнутыми дверями. Ищут людей, взрывные устройства, оружие. Все чисто. Череда быстрых перебежек перемещается на лестничные марши. Полицейские в тяжелых бронежилетах, пригибаясь, топают следом, беря под контроль зачищенные помещения. Напряженно оглядываются, укрываясь за опрокинутой мебелью.

— Сапсан, обнаружено воздушное судно, тип — армейский десантно-штурмовой бот! — докладывает служба наблюдения.

— Никакого бота в плане нет! — отвечает руководитель операции. — Все полеты в районе операции запрещены. Сбить нарушителя.

— Заслон-один, открываю огонь.

— Я Пятый, открыл огонь по воздушному судну. Я Пятый…

— Сапсан, Пятый сбит. Повторяю, Пятый уничтожен, высадка на крышу сорвана.

— Я Заслон-один, нахожусь под огнем. Несу потери.

— Сапсан, Заслон-один уничтожен воздушным судном!

— Око-один, Сапсану. Объекты атакованы Союзником вне плана. Руководитель Союзников уничтожен. Объекты ведут бой с Союзником.

— Я Сапсан. Группы один, два — ускорить продвижение. Изменение плана. Действуем по варианту четыре. Союзник — с нами. Повторяю: агентов Бора не трогать.

— Игла-один, принял. Игла-два, принял, вариант четыре.

— Сапсан — Седьмому. Запроси помощь у «спецов». Убери воздушное судно. Срочно.

— Принял. Запрашиваю.

— Сапсан, воздушное судно совершило посадку на крыше здания! Союзник вступил в бой и несет потери.

Второй этаж. Штурмовые роботы разбегаются по сторонам. Шевелят сканерами. Чисто. Люди-тени перебегают вдоль стен от лестничной клетки. Штурмовые роботы синхронно разворачивают торсы и их пулеметы начинают выплевывать гильзы. Сбитые кинжальным огнем куклы неловко раскатываются по вздыбленному пулями ковру.

— Группа один, что у вас происходит? Группа-один, здесь Сапсан, доложите обстановку! Игла-Один, ответь Сапсану!

— Я Игла-один-два. Игла-один убит. Роботы открыли огонь. Повторяю, роботы открыли огонь. Деактивируйте роботов. Несем потери.

— Принял. Деактивировано.

— Сапсан, у нас потери! Роботы продолжают огонь!

— Уничтожить роботов! Продолжать движение.

Грохот выстрелов. Изуродованные пулями стены. Роботы меняют позицию. Бьют длинными очередями, не давая бросить гранату. Почти одновременно умолкают. Кончились боеприпасы. Как ни в чем не бывало, машины выходят из боевого режима и задирают стволы к потолку, выполняя команду деактивации. Бойцы в ярости расстреливают их из подствольников. Когда искореженные пауки прекращают сыпать искрами, под прикрытием товарищей утаскивают раненых. Изогнутые прутья арматуры торчат из проломов в стенах. Система пожаротушения покрывает пол и стены слоем сияющей ледяной пены. Полицейские второй линии с опаской оглядывают разрушенный этаж, не решаясь разойтись от лестничной клетки. Напряженно слушают крики в эфире.

— Я Игла-два! Атакован! Несу потери!

— Игла-два, я Сапсан, высылаю подкрепление. Игла-четыре, вперед. Игла-два, сообщите численность противника.

— Сапсан, чертовщина какая-то! Нас атакуют роботы. Уборщики, полотеры, еще какая-то хрень!

Машины на третьем этаже выкатываются из технологических ниш и бросаются на людей в форме. Один из бойцов успевает развалить нападавшего длинной очередью в упор, и тут же его товарищ катится вниз по лестнице, сбитый пошедшей на таран тяжелой бассейномоющей машиной. Юркий чистильщик вентиляции, похожий на кошку, падает с потолка и вгрызается в шею под шлемом вращающимся кругом из стальных щеток. Дымит, умирая, сбитый прикладом и прошитый короткой очередью. Человекоподобные горничные бессильно стучат по стеклам шлемов универсальными ключами от номеров, намертво зажатыми в манипуляторах. Шлепки очередей из бесшумных карабинов. Взрывы гранат. Крики. Дым. Снегопад из системы пожаротушения. Отель гибнет, не желая пропускать непрошеных гостей. Сверху, с четвертого этажа уже текут ручьи воды. Ручьи превращаются в реки. Целые водопады гремят, обрушиваясь в лестничные клетки. Полицейские с нижних этажей напряженно прислушиваются к тому, что творится над их головами. Отбегают подальше от каскадов воды. Мокрые, как мыши, бойцы штурмовых групп, оскальзываясь, карабкаются сквозь потоп. Они уже не ждут, когда на них бросится очередной робот. Поэтому на стоящего у лестничной клетки робота-электрика обрушивается настоящий шквал огня. Изрешеченная машина рассыпается на запчасти, роняя в воду оголенный высоковольтный кабель. Некоторые копы из оцепления украдкой крестятся, слыша по радио ужасные вопли. Полицейские второй линии в панике крутят головами, отступая к пожарным лестницам. Взрыв ощутимо встряхивает стены. Командир группы усиления бросает гравитационную гранату в трансформаторную. Свет в здании гаснет. Крики в эфире сменяются едва слышными стонами. Спецназ вновь устремляется в атаку, забрасывая этажи дымовыми шашками.

…Замедленное кино. Заторможенные движения нелепых людей в черном. Я вижу, как расползается дым от взрыва моей гранаты. Фиксирую отлетающее прочь изломанное тело. Досада — дробовик слишком медленно досылает очередной патрон. Резкий, без теней, силуэт в дверном проеме. Еле ощутимые контуры на стенах — противник — четыре единицы, с двух сторон держит дверь на прицеле. Плавно, очень плавно, в груди черного человека раскрывается сквозная дыра. Брызги разлетающейся плоти и осколков бронежилета повисают в воздухе серым облаком. Бросок. Перекат. Выстрел. Мгновенное острое удовольствие от хорошо проделанной работы — еще одно черное тело кувыркается вдоль стены, сбитое чудовищным ударом картечи в упор. Сонное движение возвратной пружины. Так много можно сделать за треть секунды! Толчок корпусом. Разворот. Толчок ногой. Выстрел. Кувыркающееся в воздухе донце порохового стаканчика. Кажется, видны полупрозрачные струи в воздухе — летящие в меня пули. Я подныриваю под хлюпающий звук. Я успеваю ощутить, как что-то царапает мне спину. Выстрел. Перекат. Толчок корпусом. Удар прикладом. Удар ногой. Разворот. Цель захвачена. Выстрел. Недопустимое рассеивание. Цель шокирована. Выстрел. Цель не видна. Граната. Атакующая группа в пределах досягаемости. Выстрел. Выстрел. Цели поражены. «МА-А-Р-И-У-У-СССС-ДА-ВА-А-Й». Редкое топанье. Четкий черный силуэт. Кажется, двоится в глазах — боевая программа пытается имитировать подсветку дружественной цели зеленым. Как всегда — подводит аппаратура. Мишель. Сонная, растерянная Мишель. Тянется следом, забыв проснуться. Выставляет руку с нелепым маленьким оружием. Мариус медленно изменяет траекторию своего бега-плавания. Тянет Мишель за руку. Вместе они движутся вдоль стены, красивыми долгими прыжками перелетая через дыру в полу, через кучи чего-то серого, через тела в черном. Магазин не успевает коснуться пола, как новый с тягучим лязгом фиксатора вклинивается в гнездо. Затвор встает на место. Голова из-за угла. Ствол. Противник целится. Выстрел. Рассеивание. Противник шокирован. Голова. Еще. Внимание: граната! Укрыться. Полосы в воздухе — осколки. Гул в ушах. Ветер. Выстрел. Цель поражена. Отойти. Укрыться. Тело слабнет. Это тело не годится для боя. Выстрел. Отход. Укрыться. Выход из боевого режима.

Звуки возвращаются. Не хватает воздуха. Ноги предательски подгибаются — я падаю на колени на бетон лестничной клетки. Дрожащие руки не могут удержать дробовик.

— Истощение организма, — докладывает Триста двадцатый.

— Ты ранен? — Мишель бросается ко мне, зачем-то вытирает мой лоб. От ее прикосновений искры в глазах. Или это пыль клубится?

— Мариус! — кричу я шепотом.

— Я понял. Уходите.

— Немного… продержись. Минуты… три… — пересохшее горло не желает проталкивать звуки наружу.

— Не беспокойся, прикрою, — он резким движением выставляет ствол за угол, хлопает подствольником наугад. Бумканье разрыва. Клочья коврового покрытия подлетают в воздух. От косяка отскакивают щепки. Бетонная крошка больно сечет шею.

— Лихо бьют, суки, — скалится телохранитель.

— Мишель… беги наверх. На крышу. Быстро. Мариус… пару минут.

— Ладно, Юджин. Не надо ничего говорить. Топай. Береги свою подругу, — он снова высовывает ствол, дает короткую очередь. Отстегивает последнюю гранату, срывает кольцо. — Давно мечтал приложить парочку этих ублюдков. Все случая не было.

Веселая обреченность бурлит в нем. Я только сейчас замечаю, что его рукав набух и побурел от крови. Наверное, еще в номере зацепило. Я разрываюсь между желанием прикрыть Мишель и остаться тут. Рядом с этим бесшабашным человеком, легко, без лишней рефлексии, без прощальных писем и нудных завещаний, ставящим последнюю точку.

Он чувствует мой взгляд. Отшатывается под визг срикошетировавшей пули. Поднимает лицевую пластину. Длинный шрам на его щеке пульсирует багровым.

— Никакой я не Мариус. Это так, чтобы от местных не отличаться. Я Эндрю. Эндрю Эдамс, с Ван Даймена. Давай, парень. Делай свое дело. Сейчас из подствольников дадут.

Я киваю ему. Подхватываю дробовик.

— Удачи тебе, Эндрю, — но он уже не слышит, высунувшись за угол. Часто бьет куда-то, не обращая внимания на щепки, волшебным образом выскакивающие из косяка над его головой.

Я топаю на подгибающихся ногах. Бледная Мишель возвращается и подхватывает меня под локоть. Тяжело, с всхлипами, дышит, подталкивая мою ослабевшую тушу. Кремень девчонка! Вот тебе и голубая кровь. Выстрелы сверху. Частая, суматошная пальба. Глухие разрывы. Волна жара шевелит волосы. Увесистое бубуканье пулемета. Отовсюду сыплется снег, превращая лестницу в смертельный аттракцион. Дробовик тяжел неимоверно. Воронка все сильнее сужается, засасывая меня в свою бездонную пасть. Снизу яростно стучит карабин Эндрю. Железный мужик. Мишель всхлипывает от бессильной злости. Ползем на коленях, оскальзываясь в холодном месиве. Дробовик — что твое бревно. Упрямо не отпускаю мокрый ремень. Железо лязгает по ступеням, волочась за мной. Выстрелы совсем рядом. Кажется, прямо над головой. Снизу ритмично бухают разрывы. Клубы дыма обгоняют нас.

— Приближение противника, шесть единиц, угроза снизу!

Прощай, Эндрю Эдамс. Подтягиваю дробовик к коленям. Опасаясь, что не удержу мокрое железо, накручиваю ремень на руку. Просовываю ствол сквозь витые прутья ограждения. Спине отчего-то мокро. И когда вспотеть успел?

— Мишель. Давай наверх, — ее гневные возражения не слышны — звук выстрела с размаху бьет мне по ушам. Мощь оружия вселяет в меня уверенность. Картечь выбивает целый сноп искр из перил внизу.

— Пошла наверх, взбалмошная капризная девчонка! — ору я, не глядя. Снова стреляю в дым. Приноравливаюсь. Теперь бы не пропустить момент, когда снизу высунут ствол. Я твердо знаю — они для начала дадут пару выстрелов из подствольника. А уж потом полезут, стреляя на ходу, да так, что головы не высунуть. Тогда и кранты. Вглядываюсь в полутьму, изо всех сил напрягая зрение. Досадую — в тусклом свете аварийного освещения тень человека в дыму заметишь не сразу.

— … пойду! — проступает из низкого гула в ушах звенящий крик Мишель.

— Уходи, дурочка… — устало шепчу я, вновь спуская курок.

— БРОСИТЬ ОРУЖИЕ! — перекрывая шум боя, раскатывается над нами оглушительный голос. — ДОКУМЕНТЫ!

— Дружественные силы, — синхронно комментирует Триста двадцатый.

Двое гигантов в мимикрирующей броне перегибаются через перила, стволы их оружия плюются дымными выхлопами. Лестница внизу превращается в море огня. Кожа на лице натягивается от прикосновения волны раскаленного воздуха. Кипят ручьи тающего снега, пар поднимается над ступенями. Ствол почти касается моего затылка. Я отпускаю дробовик. Он повисает, раскачиваясь на ремне, зацепившемся за какое-то декоративное украшение перил. Шарю за воротником, нащупывая шнурок жетона. Поворачиваю голову. Вижу, как еще один верзила возвращает Мишель кусочек пластика, козыряет ей. Нас подхватывают под руки. Меня и Мишель. Аккуратно и быстро несут вверх. Морпехи парами присоединяются к нам на каждом этаже. Время от времени кто-то из них свешивается через перила и стреляет вниз, в ревущее пламя.

Ступени под нами потеряли форму, словно оплыли. Вместо перил — скрюченные оплавленные обрывки. Лужи застывшего металла на полу. Дрожит раскаленный воздух. Надо полагать, тут побывала плазменная граната. У треснувшей от жара стены — наполовину превращенное в пепел обугленное тело. Сквозняк сдувает с него серые хлопья. Звездное небо. Запах свободы. После вони пороха вперемешку со сгоревшим пластиком, ночной воздух кажется мне пряным, будто сдобренным восточными благовониями. Край крыши полыхает, закрывая полнеба хвостом черного дыма. Всюду на выщербленной посадочной площадке — разбросанные как попало тела в черном, смешанные с кусками бетона.

— Сэр! Мэм! Лейтенант Бок, Имперская Морская Пехота. Выполняю задачу по вашей эвакуации! Сопротивление противника подавлено! Поступаю в ваше распоряжение, сэр! — козыряет выбежавший откуда-то очередной морпех, совершенно неотличимый от окружающих.

Меня, наконец, ставят на ноги. Растерянная, измятая Мишель — рядом со мной. Ошарашено оглядывается, вроде не верит в происходящее. Улыбается мне почему-то виновато. Двое на дальнем конце крыши бьют вниз через ограждение.

— Уходим, лейтенант, — говорю я. — Отвечать на огонь.

— Есть, сэр! — и нас снова подхватывают под руки и несут к темно зеленой туше десантного бота с подкопченными боками. Перед тем, как меня по языку короткой аппарели вносят в пахнущее резиной нутро, успеваю заметить несколько выбитых ячеек брони.

Нас грубовато опускают в жесткие кресла. Со стуком прижимают страховочными скобами. Топоча армированными ботинками, бойцы организовано вбегают парами, падают, вколачивая стволы в держатели, рвут вниз страховочные скобы, замирают. Вносят раненых. Укладывают их в специальные боксы по бортам, предварительно в момент раскидав бронированную скорлупу с неподвижных тел. Мишель наблюдает за этой организованной суетой с открытым ртом. Последняя пара делает залп прямо с аппарели. Одновременно с их выстрелами палуба под ногами вздрагивает и заваливается набок. Весь процесс занимает меньше минуты. Слаженно работают парни. Ощущаю невольное чувство гордости, точно я один из них. Что-то давно забытое шевелится внутри. Или это ностальгия Триста двадцатого? Упруго-вибрирующее гудение закладывает уши. Ладонь Мишель находит мою руку. Крепко ухватывает меня за палец. Поворачиваю голову. Молодец, хорошо держится. Испачканное копотью лицо подчеркнуто спокойно. Хотя я-то вижу, как стиснуты ее зубы.

Морпех с едва заметным крестиком на груди — медик, склоняется надо мной, качаясь на широком привязном ремне. Протирает мне лицо чем-то едко пахнущим. Лоб сначала вспыхивает огнем, потом начинает неметь. Тычет мне в шею жало диагноста. Обращается со мной так, будто я разобранный пулемет, не иначе.

— У вас спина задета, сэр, — говорит он. — Вкачу вам немного боевого. Одновременно и кровь остановит.

Я не успеваю понять — спрашивает он или утверждает, как пневмошприц уже обжигает руку. Непроизвольно вздрагиваю. Мишель сжимает мой палец. Заглядывает мне в глаза. Ее ладонь прохладна и суха. Я киваю ей успокаивающе. Лица вокруг вдруг приобретают четкость. Исчезает шум в голове. Тело становится легким. Кажется: расправь я плечи — и страховочная скоба не выдержит напора моих мышц. Воздух струится жидким серебром. Раскаленный и прохладный одновременно. Медик нахлобучивает на меня легкий шлем. Жестом показывает на микрофон. Я отмахиваюсь — учи ученого!

— Есть подключение к бортовой сети, — докладывает Триста двадцатый. — Задействован боевой стимулятор.

— Сэр, какие будут распоряжения? — раздается в голове голос лейтенанта. Нас снова сильно качает — бот закладывает крутой вираж.

— Возвращаемся на корабль. Что за судно?

— «Протей», легкий крейсер, Третья эскадра, Первый Колониальный флот, сэр!

— Как только сможете начать разгон — уходите.

— Понял, сэр!

— Дайте мне внешний обзор.

— Выполнено.

Я парю в воздухе над стремительно уносящимся вниз городом. Оптические системы, повинуясь мысленному приказу, увеличивают изображение. На улицах царит хаос. Машины полиции врезаются в ограждения. Грузовики, ревя клаксонами, таранят блок-посты. Кругом заторы. Люди-муравьи, суетясь, перебегают дорожки улиц. Там и тут над домами поднимаются столбы дыма, заслоняя звезды — начинаются пожары. Беснующиеся толпы заполоняют площади, громят магазины. В темноте огни пожаров зловеще отсвечивают багровым. Сверкающие синие точки — бортовая система указывает, откуда по нам ведут огонь. Вычислитель снабжает каждую цель столбцом быстро меняющихся комментариев. Ниточки наших пусков то и дело уносятся вниз и тогда яркие пятна плазменных разрывов выхватывают из расчерченной световыми пунктирами темноты целые кварталы. Город погружается в хаос. Подчиняясь новым приоритетам, машины пресекают все новые попытки уничтожить нас. Управление полиции пылает. Системы пожаротушения отчего-то не работают. Пожарные расчеты остановлены пошедшими на таран автоматическими такси. Аппаратура узла связи регионального управления СБ умирает от чудовищного скачка напряжения. Гражданский самолет неуклюже пытается протаранить нас и разваливается в воздухе от попадания зенитной ракеты, уносясь за корму снопом осыпающихся вниз огней. И вот — кульминация: центральный компьютер системы энергоснабжения обесточивает город и очищает свою память. Линейки улиц, протянувшиеся до самого горизонта, смываются волной черных чернил. И только пятна пожаров продолжают тлеть в ночи рубиновыми сигналами. А потом погасший город сворачивается в точку. Перегрузки сжимают мое парящее тело. И вскоре поверхность скрывается под быстро уносящимися вниз клочьями серого вещества. Облака. Поди ты к черту, сумасшедший город Миттен. Вот она — обжигающая чернота космоса. Яркие колючки звезд. И только кулачок Мишель, сжимающий мой палец, продолжает связывать меня с окружающим миром.

Глава 23
Легкий крейсер «Протей»

Узкие переходы забиты разнокалиберными трубопроводами. Палуба окрашена в любимый военными серый цвет. То и дело мы пересекаем поперечные переборки с массивными выпуклыми крышками переходных люков на них. Сопровождающие нас матросы прикладывают пальцы к огонькам идентификаторов, короткое шипение, и, пригибая головы, мы просовываемся дальше, и за нашими спинами слышим мягкий лязг: отсек снова задраен. Ничего не поделаешь — крейсер в состоянии повышенной готовности. В одном из изгибов коридора сворачиваем налево. И оказываемся в низком, заставленном оборудованием отсеке с пульсирующей в центре голубой тактической голограммой. Люди в легких скафандрах застыли в массивных ложементах вдоль стоек с аппаратурой — вахта. Один из них поднимается нам навстречу. Голубые глаза его безмятежны. Голос мягок и доброжелателен. Только меня не проведешь этой ангельской улыбкой. Наслышан, сколько грязи надо хлебнуть, чтобы заполучить судно.

— Приветствую на борту, господа. Я капитан второго ранга Свенссон, командир корабля.

— Добрый день, капитан.

— Здравствуйте, сэр.

— Прошу сдать оружие, мэм. На борту моего судна вы в безопасности.

Мягкая улыбка командира не обманывает и Мишель. Она спокойно кивает.

— Пожалуйста, капитан, — и поднимает руку, давая одному из матросов вытащить пистолет из-за пояса ее брюк.

— Благодарю вас, мэм, — снова улыбается офицер и поворачивает голову ко мне. — И вас, сэр.

— У меня только нож. Именное оружие. Я с ним не расстаюсь.

— Правила одни для всех, сэр, — тон его голоса не меняется, хотя я чувствую спиной, как напрягаются люди вокруг.

— Обнаружена автоматическая турель. Устройство активировано, — тревожно сообщает Триста двадцатый.

— Сэр, не стоило тащить нас на орбиту, чтобы застрелить на борту имперского боевого корабля, — стараясь быть спокойным, говорю я. — Ваши люди могли расстрелять нас еще в Миттене. Ну, или просто не прийти на помощь. Результат был бы одним и тем же. Я не расстаюсь с этим ножом. Никогда, — с нажимом добавляю я.

— Я не ставлю целью убить вас, — улыбка напрочь прилипла к широкому лицу офицера. — Более того, я получил приказ оберегать вас и доставить в указанное вами место. Мне непонятна ваша настойчивость, мистер Уэллс.

— Я ни в коей мере не ставлю под сомнение ваш авторитет, сэр. Я просто привык иметь под рукой средство самообороны. Моя настойчивость продиктована обязательствами перед моей спутницей.

— Да, мне сообщили. Что ж, это меняет дело, — офицер старательно давит вспыхнувшее внутри раздражение. Все-таки привычка безоговорочно повелевать людьми в отдельно взятом пространстве плохо сказывается на характере. — Я слушаю ваши распоряжения, госпожа баронесса, — на этот раз меня игнорируют, показывая, ради кого затеян спектакль. Впрочем, мне плевать. Боевой коктейль еще будоражит мне кровь, делая мир предельно четким и заставляя получать наслаждение просто от сознания того, что я жив. И буду жив еще несколько чертовых дней. А там — будь что будет. И Мишель со мной. Одно только это наполняет меня радостью. Каждая проведенная рядом с этой женщиной минута — волшебное ожидание, предвкушение чего-то искрящегося и запретно-сладкого. С опозданием в несколько часов до меня доходят слова, которые она произнесла там, в развороченной мною спальне. И поэтому я временно утрачиваю способность рассуждать здраво.

— Летим на Кришнагири Упаван, капитан. Если не трудно, найдите нам что-нибудь переодеться.

— Принято, госпожа баронесса. Что-нибудь еще?

— Каюту, где можно выспаться, естественно.

— Естественно, госпожа баронесса, — кивает командир. — Правда, судно у нас маленькое, адмиральских апартаментов не предусмотрено. Надеюсь, каюта для старших офицеров вас устроит. И мистера Уэллса. Его каюта будет рядом.

— Мы будем находиться в одной каюте, — безаппеляционно заявляет Мишель.

— Там не слишком просторно, госпожа…

— Не беспокойтесь об этом, мистер Свенссон.

— Как вам будет угодно, баронесса. Вас проводят. Почту за честь пригласить вас на ужин в кают-компанию.

— Благодарю, капитан. Я польщена, — устало улыбается Мишель. — С вашего позволения, отложим все торжественные мероприятия. Надеюсь, господа офицеры простят меня и не сочтут это знаком неуважения.

— Что вы, мэм! Мы все понимаем, через что вам пришлось пройти. Я пришлю медика. Мне сообщили, что мистер Уэллс легко ранен.

— Спасибо, капитан.

Я киваю. Получаю в ответ вежливый полупоклон. Вахта украдкой бросает на нас любопытные взгляды. Я чувствую их спиной.

— Капитан! — оборачивается Мишель.

— Да, мэм?

— Благодарю вас за помощь, — она изображает вежливую улыбку.

— Рад оказать вам услугу, госпожа баронесса. К тому же, мы выполняем приказ.

И мы, наконец, пускаемся в обратный путь по узким серым коридорам. Когда добираемся до каюты, на заправленной белоснежным бельем койке нас уже дожидаются аккуратно сложенные комбинезоны и две пары легких ботинок. На небольшом столике — большое блюдо с соблазнительно пахнущими мясными сэндвичами. Рядом — пара накрахмаленных салфеток. Пузатый сосуд наполняет каюту ароматом свежезаваренного кофе. Янтарно светится крохотная бутылочка бренди.

— Да уж. Флот в своем репертуаре. Вежливость, радушие и педантичность, — несколько шкодливо улыбается Мишель, разглядывая уложенные под комбинезоном детали тонкого белья из комплекта обмундирования женщин-офицеров. — Ничего не забыли. Не удивлюсь, если в кармане своей одежды ты обнаружишь парочку маленьких резиновых штучек.

— Госпожа баронесса, ты выражаешься, словно официантка в офицерском баре, — укоризненно качаю я головой.

Мишель оборачивается. Смотрит на меня так, будто бы увидела впервые. Стремительно бросается мне на шею. Я небрит и грязен, губы мои запеклись от пыли и пересохли, бронежилет на мне заляпан засохшей кровью пополам с грязью, от меня за версту разит прокисшим потом, и я боюсь потревожить ноющую ссадину на лбу. Вся эта чушь на мгновенье возникает в моей голове и тут же меркнет перед ураганным напором вспыхнувшей страсти. Все смешивается — ощущение наших горячих тел, усталость, облегчение, сумасшедшая радость от того, что мы живы. Голова кружится от аромата дыхания Мишель. Триста двадцатый тактично помалкивает. Делает вид, что его нет.

— Ты сошла с ума. Точно, — выдыхаю я, вырвавшись из плена ее губ.

— И очень давно, — счастливо хихикает она и снова тянется ко мне.

Вежливый стук в дверь. Наверное, медик явился. Дыша, как после долгого бега, мы отрываемся друг от друга.

Глава 24
Любовь — христианское понятие

Мы никак не можем насытиться друг другом. Словно стараемся наверстать то, что так долго сдерживали. Я даже не могу разобрать, насколько красиво тело Мишель. Все время перед глазами какие-то отдельные фрагменты. Завиток волос над порозовевшим ушком. Голубая жилка на шее. Почему-то твердый кончик носа. Маленькая ступня, отдергивающаяся от щекотки. Эта чертова узкая офицерская койка… Мы боремся с перепутанным бельем, задыхаясь от дикого притяжения, что вновь и вновь толкает нас друг к другу. Я хрипло дышу. Быстрые прикосновения Мишель пронзают меня, словно разряды электричества. Я и представить себе не мог, насколько чувственным может быть мое тело. Потому что ничего подобного до этой ночи я не испытывал. Дурочки-подружки, которых во множестве приводил в нашу квартирку в мансарде разбитной Васу; и дорогие девушки, что профессионально доказывали мне свою «любовь» в домах с мягкой кожаной мебелью; и жадные стыдливые прикосновения земных женщин — все это меркнет перед тем обжигающим ураганом, что крутит и швыряет наши тела. Мы шепчем что-то бессвязное, неловко прикасаясь друг к другу. Стесняясь поднять глаза, будто делаем это впервые. Чтобы через мгновенье бесстыдно потребовать новой ласки. И рычать, и стонать просительно, и впиваться губами в податливо-мягкое, и расширенными ноздрями впитывать наш запах, еще больше пьянея от него и вновь впадая в сладкое безумство. И Триста двадцатый молчит, потрясенный, и никак не решается обозначить свое существование, и его неуверенность только выдает его незримое присутствие, так, что Мишель вдруг отстраняется и пожирает меня взглядом совершенно незнакомых глаз, которые тут же подергиваются бархатной поволокой желания. И, наконец, мы окончательно сплетаемся искусанными телами, замираем, вытянувшись, вжавшись друг в друга, и только наш едва слышный шепот, который скорее угадывается по щекотке от запекшихся губ, позволяет отличить нас от мертвых. Это волшебное ощущение разговора, когда души открыты и нет никаких запретных тем, и когда все, что сказано — истина, и когда слова рождаются вне зависимости от того, что ты хотел сказать…

— Я сошел с ума.

— И я…

— Ты самое непонятное существо на свете…

— Тоже мне, новость, — прижимаясь крепче, она щекочет мою пятку пальцем ноги. Озноб наслаждения пробегает по мне. Спина моя тут же покрывается гусиной кожей от непередаваемого ощущения. — Мой отец сказал однажды, еще когда я была сопливой девчонкой: никто не может понять ее.