Вызовите акушерку. Прощание с Ист-Эндом Уорф Дженнифер

Слишком много детей

– Простите, мистер Хардинг. Ничем не могу вам помочь.

– Но вы же говорили, что мы в начале списка на расселение.

– Это так. Но возникли задержки. Забастовки. Электрики бастуют.

– Мы можем въехать и без электричества. Мы и сейчас живём без электричества, так какая разница?

– Простите, управа не позволяет заселяться в недостроенные помещения.

– Говорю ж, нам всё равно. Нам бы уже куда угодно переехать. Где угодно будет лучше, чем здесь.

– Это невозможно, мистер Хардинг. Закон есть закон. Городское жильё должно быть полностью сдано, прежде чем в него будут заселяться.

Чиновник пошуршал бумагами. Перед ним стояла непосильная задача. На каждый дом или квартиру претендовало с десяток заявителей. Список на расселение насчитывал тысячи человек, и все требовали чего-нибудь лучшего, чем разрушенные бомбами дома, где они теснились в совершенно антисанитарных условиях. Но ему приходилось следовать правилам.

– Ладно, когда электрики перестанут бастовать? Когда мы сможем въехать? Когда?

Билл Хардинг угрожающе наклонился к чиновнику. Тот опасливо отодвинулся.

– Не знаю.

Билл грохнул кулаком по столу.

– Сколько? Вы ж должны знать. Сколько будет идти забастовка? Неделю? Две? Потом мы сможем въехать?

– Боюсь, что нет, мистер Хардинг. Дело не только в электричестве. Вопрос в размере.

– Каком ещё размере?

– Размере семьи, мистер Хардинг. У вас слишком много детей. В настоящее время управа строит квартиры с двумя-тремя спальнями. Мы не можем позволить семье из восьмерых человек въехать в квартиру с тремя спальнями. Такой семье полагается квартира с четырьмя или пятью спальнями, а в настоящее время такие дома не строят.

– Чушь! Три спальни – это роскошь. Более чем достаточно. Сейчас у нас только одна, и мы все спим вместе. Да мы б что угодно отдали за три спальни.

– Простите, мистер Хардинг. Но существуют стандарты и правила. Мы не можем сдать квартиру или дом с тремя спальнями семье из восьмерых человек. Это запрещено.

Билл перестал злиться, его охватило отчаяние. Он глубоко вздохнул и взялся за голову. Надо было возвращаться на работу. Он отпросился на час, чтобы сходить в управу, а теперь чувствовал себя так, словно бился о кирпичную стену.

– Чёртовы бюрократы! – простонал он.

– Простите, мистер Харди, мне очень жаль. Но надо соблюдать правила.

Билл встал и вышел, не глядя на чиновника, который тяжело вздохнул и сказал: «Заходите!» Он понимал, что следующий разговор будет таким же, если не хуже.

Сгорбившись, Билл тащился к судостроительному заводу, где работал сварщиком. Он привалился к стене и с силой пнул камень. Камень отлетел и попал в проезжающий мимо грузовик, затем отрикошетил и упал на асфальт. Полицейский заметил произошедшее – никакого ущерба нанесено не было, но он всё равно побранил Билла за безответственное поведение. Этот инцидент не улучшил настроение мужчины – чёртова бюрократия, чёртов закон. Ну что ж, подождёт эта чёртова работа, ему надо выпить. Он зашёл в паб и выпивал там до двух, пока заведение не закрылось, и вернулся на работу к трём – его не было с одиннадцати. Начальник набросился на него, Билл осыпал его ругательствами и ушёл. Он бродил по улицам до пяти, а когда пабы снова открылись, напился до беспамятства.

Хильда налила себе ещё одну чашку чая, закурила папиросу и уселась за стол, прислонив газету «Дейли Миррор» к бутылке молока. Двое младших детей играли на полу – слава богу, старшие в школе и не повиснут на ней ещё несколько часов. Ей страшно было думать о том, в чём она уже почти не сомневалась. Отхлебнув чаю, она уставилась на трещину в стене и мокрое пятно на буром потолке. «Растёт», – подумала она. Интересно, когда это всё рухнет? С домовладельцем говорить бессмысленно – до него всё равно не добраться, всем заправляет его агент, а у того один ответ: если не нравится, выметайтесь, запишитесь в список на расселение. Да они уже пять лет в этом чёртовом списке, и что толку? Ничего не происходит. Ничегошеньки.

Она налила себе ещё чаю и добавила сахара. А теперь ещё и это. Страшно и думать. Только не ещё один. Но все приметы сходились. Биллу она пока не говорила. Не осмелилась. Может, надо было сообщить до того, как он пошёл в управу, но она почему-то не решилась. Интересно, как он там. Обещал, что будет стоять на своём и не уйдёт, пока ему не пообещают квартиру и не назовут дату въезда. Дата – вот о чём они мечтали. День, когда они смогут покинуть эту дыру. Она бы шею этому агенту свернула. В прошлый раз показала на пятно и попросила сделать ремонт, а он с улыбочкой ответил, что дом, мол, признан негодным для проживания, поэтому управа его не будет ремонтировать. Где здесь логика? Прошлой ночью, лежа без сна и гадая, говорить ли Биллу перед его уходом о ещё одном ребёнке, она услышала звон капель, и падали они всё чаще и чаще. Супруги знали, что крыши у их дома нет, но сверху было ещё два этажа, и раньше они служили преградой. Но если рабочие снимут пол, они останутся без крыши над головой. Надо бы отправить Билла наверх, пусть положит на пол просмолённый брезент. Продержатся так немного, а потом им дадут квартиру. Билл уже, наверное, в управе, разбирается с их вопросом.

Дети играли в кораблики – запускали спички в ведре с водой. Один из них завладел пустым коробком, и когда второй попытался его выхватить, первый завопил и пихнул брата.

– Осторожно! – крикнула Хильда, но было уже поздно. Они перевернули ведро, и на пол хлынула вода.

– Ах вы черти! – воскликнула она и принялась колошматить обоих. – Что вы натворили! Мне ж теперь убираться.

Она взялась за тряпку и принялась собирать воду, выжимая её в ведро. «Хотя бы пол помою», – подумала она.

– Так, я пошла за водой, и не смейте тут ничего трогать, – сказала Хильда строго и подхватила ведро с грязной водой. «Можно уж и горшок заодно вылить, раз всё равно спускаться», – рассудила она. Она вытащила горшок из-под кровати и спустилась по шатким, скрипучим ступеням. «Этот вонючий подъезд ещё хуже, чем наши комнаты, – подумала Хильда. – Мы их хотя бы покрасили, и я стараюсь держать всё в чистоте. Лестницу много лет никто не мыл и не красил. Впрочем, можно уже не трудиться».

Она вышла во двор, зашла в шаткий туалет со сломанной дверью и вылила горшок. Дёрнула за цепочку – по крайней мере, слив пока работает, но надолго ли? Сколько ещё? Сколько им придётся ждать в этой дыре? Она бы придушила этого домовладельца, если б увидела его.

«Ладно, раз уж есть чистая вода, можно заодно и постирать», – решила она. Хильда наполнила две кастрюли и зажгла духовку, после чего спустилась за ещё одним ведром холодной воды. У младшего как раз закончились подгузники. А теперь ещё и это! Хильда прогнала мысль о том, что скоро количество подгузников увеличится. Она наполнила жестяную ванну, в которой они все купались, горячей водой, бросила туда мыльных хлопьев и взялась за стиральную доску и мыло. Малыши цеплялись за юбку и хотели помочь, но она оттолкнула их. Пару часов спустя она всё постирала, выжала, прополоскала, расправила и развесила сушиться. По крайней мере, день сегодня солнечный. Скоро всё высохнет. Уже хорошо. Дети требовали еды, а двое младших школьников скоро должны были прийти домой на обед. Слава богу, хотя бы остальные обедают в школе. Хоть немного легче. В общем коридоре стоял шкафчик, где Хильда хранила еду – но не всю, чтобы не разворовали. Она вытащила пару банок с консервированной фасолью и нарезанный хлеб. Иногда у них работал гриль – сегодня был именно такой день. Пусть поедят фасоль с тостами. Им это обычно нравится.

Дверь внизу открылась, и в коридор ввалилась пара чумазых ребятишек. Пихаясь и смеясь, они затопотали по лестнице.

– Тише! Садитесь есть, только не испачкайтесь.

Хильда попыталась поесть сама, но её тут же замутило. Ещё один знак. Сомнений нет. Придётся идти к врачу.

Отправив детей обратно в школу к двум часам дня, она решила заняться ужином – сходила в знакомый с детства магазин на углу, где её мать покупала в кредит, когда у них дома не было ни денег, ни еды, а были только полумёртвые от голода дети. Хильда, в отличие от матери, хотя бы не живёт на бесплатных продуктах для бедняков – по крайней мере, она может накормить своих детей и свести концы с концами. Билл неплохо зарабатывал, и место у него надёжное, спасибо профсоюзу. Она купила ещё хлеба и полфунта бекона. Вечером можно будет поджарить хлеб с беконом. Подумав, она взяла ещё одну большую банку фасоли. Едят они неплохо. В детстве она о беконе и не мечтала. Малыши радовались прогулке, поэтому она немного прошлась с ними – недалеко, поскольку устала, и ей не хотелось проходить мимо развалин, где собирались пьяницы. Она их опасалась. Они прошли по улице, где она играла в детстве, но зрелище было удручающее – все окна заколочены, повсюду объявления о сносе. Кое-как она добралась до дома.

Четыре часа. Сейчас вернутся дети. Она пыталась мысленно приготовиться к шуму и суматохе, нажарила гору бекона, фасоли и тостов.

– Ешьте и бегите играть, – сказала Хильда старшим ребятишкам, когда те вернулись. И малышей заберите. Я с ними весь день, и они у меня уже вот где сидят.

Она провела рукой по горлу, чтобы показать, где именно. Дети запихали в себя еду и убежали.

Хильда устроилась, чтобы выпить в тишине чашечку чаю и почитать женский журнал. Это был единственный спокойный момент дня – когда старшие забирали у неё младших. Час спустя она подумала, что уже темнеет, и надо бы загнать детей домой. Она подошла к окну и крикнула им, но никого не увидела. «Видимо, опять на развалины полезли, – подумала она. – Сколько раз я им запрещала! Там опасно. Подождите только, доберусь я до вас, черти!» Проклиная непослушных отпрысков, она дошагала до развалин и собрала своё потомство, раздавая направо и налево оплеухи старшим.

– Погодите ещё, вот отец узнает, что вы сюда ходили! – пригрозила она.

Мальчики скорчили гримасы и убежали вперёд.

К девяти вечера ей удалось уложить их спать: четверо младших в спальне, двое старших в шкафу. «Приличный шкаф, – подумали они с Биллом, когда въехали сюда после войны. – Размером с комнату. Можем сложить туда всё барахло».

А теперь в этом шкафу спали дети! Билла по-прежнему не было. Что случилось? Она уселась с очередной чашкой чая и папиросой.

Почти в одиннадцать она услышала, как хлопает входная верь, а Билл что-то напевает. Сердце её так и подскочило – добрые вести! – и Хильда торопливо налила ему чашку заварки. Он любит выпить чай перед ужином. Тогда ей всё и расскажет. Дверь медленно приоткрылась, и Билл ввалился в комнату и прислонился к стене, глядя на неё отсутствующим взглядом. Ох нет, только не пьяный, надо бы поосторожнее, поласковее, никаких там ещё вопросов или болтовни. Не хватало ей получить кулаком в глаз. Миссис Хаттертон так на прошлой неделе нос сломали. Билл, конечно, не такой, нет. Хильда усадила его и стянула ботинки.

– Хочешь бекона с фасолью, а, милый?

– Не-а.

– Чашку чаю?

– Не-а.

– А может, сэндвич с беконом, а?

– Вот это получше.

Взгляд его чуть просветлел.

Она отправилась к духовке в коридоре, сделала два сэндвича и принесла мужу. Он весь день ничего не ел и проглотил их чуть ли не в один присест.

– Хочешь запить чаем?

Билл кивнул. Теперь он больше походил на самого себя.

Поспит ночь и будет как новенький. Никаких проблем. Ежели знать, как с пьяным обращаться, то и трудностей не будет. Хотя её Билл не такой, он бы и мухи не обидел, но с выпившими никогда не знаешь наверняка. Она отпихнула детей к краю кровати, чтобы освободить место для их отца, отвела Билла в спальню, тихо раздела его и подставила горшок. Тот мгновенно переполнился, и ей пришлось спуститься и опустошить его, а когда она вернулась, то обнаружила, что муж растянулся по всей кровати, закинув ноги на спящих детей. Ей на кровати места не было, поэтому она провела ночь в кресле, завернувшись в пальто.

Хильда встала в шесть и спустилась за водой. Заварив чаю и сделав тосты, она тихо потрясла Билла и сказала шёпотом, чтобы не будить детей:

– Вставай, тебе на работу.

Он с трудом поднялся, трезвый, но помятый. Они уселись за стол. Хильда прикурила папиросу, сунула её ему в рот и пододвинула чай с хлебом.

– Хорошая ты девочка, – пробормотал он, затягиваясь.

– Ну? Что вчера было?

– Что-что, напился, и все дела.

– Да нет, до того. В управе.

Вспомнив о вчерашнем, он застонал.

– Ничегошеньки. Шиш с маслом. Надо ждать.

– Мы же уже пять лет прождали! Я думала, мы первые в списке на расселение.

– Всё равно надо ждать.

– Почему? – гневно спросила Хильда.

– Потому что у нас слишком много детей.

– Как это? Говорят же, что детей надо перевозить в лучшие условия.

– Знаю. Но у нас их слишком много. Управа обязана дать квартиру с четырьмя спальнями семье из двух взрослых и шестерых детей. А они строят сейчас только квартиры на две-три спальни.

– Но мы прекрасно уместимся в трёх спальнях. Сейчас-то у нас только шкаф.

– Я говорил, но всё бесполезно. Это их чёртовы правила.

– Поверить не могу. Тут же всё разваливается.

– Они сказали, что раз это не собственность управы, то и ремонтировать они ничего не будут. Обращайтесь, мол, к домовладельцу.

– Толку-то с него! Давай-ка разберёмся. У управы есть дома на три спальни, но мы не можем туда въехать, потому что у нас шестеро детей?

– Именно. Тупик. Всё, мне пора. Не могу опаздывать.

Он хлопнул дверью и зашагал прочь.

Травница

Хильда села за деревянный стол и закурила очередную папиросу. Она была потрясена. Мысли вертелись вокруг подозрения, которое крепло в ней последние три недели. Какое счастье, что она ничего не сказала Биллу! Только вчера она думала, что надо всё рассказать и пойти к доктору. Нет уж, никаких врачей. Она обратится к миссис Причард – она слышала о ней хорошие отзывы. Надо спросить в магазине на углу. Кто-нибудь подскажет, как её найти. Хильда подняла детей и собрала их в школу, не обращая внимания на возню и просьбы ещё немного поспать. Мысленно она составляла план – и чем раньше он будет осуществлён, тем лучше. Каждый день на счету.

Неловкие расспросы привели её к миссис Причард. Надо было соблюдать осторожность. Подпольные аборты были обычным делом в те дни, но это считалось незаконным, и если бы их поймали, то обе женщины оказались бы под следствием, а в случае обвинения им бы грозила тюрьма. Следовало быть предусмотрительной.

Миссис Причард с дочерью жила на Коммершиал-роуд, в доме побогаче. Полиция, местные врачи, церковные и социальные служащие знали её как травницу и специалистку по микстурам, которыми мистики лечили сенную лихорадку, подагру, больные колени и прочие вещи подобного толка. Приёмная комната была уставлена бутылками и флаконами. Её дом неоднократно осматривали чиновники здравоохранения и нашли её лекарства безвредными, хотя и бесполезными. Следы более прибыльного направления бизнеса тщательно скрывались. Она обучилась своему ремеслу у матери, которая занималась подпольными абортами с 1880-х годов, и, умирая, оставила миссис Причард инструменты, украденные из больницы полувеком ранее.

Миссис Причард была статной дамой, носила элегантные костюмы, а на её пышной груди красовалось несколько золотых цепочек. Она густо красилась, а вместо выщипанных бровей у неё были нарисованные карандашом скобки. Аккуратно подстриженные и уложенные волосы были того цвета, который никак не мог бы сохраниться у женщины её лет. Она с улыбкой поприветствовала Хильду и внимательно выслушала её историю. Когда она заговорила, в голосе её звучало фальшивое сочувствие – такие интонации свойственны характерным актрисам.

– Милая, у вас же желудочные колики. В наше время это обычное дело. Врачи не знают, как их лечить. Они вообще ничего не умеют. Не знаю уж, чему их учат – на пользу это им не идёт. Не могут даже от такой ерунды избавить. Я это зову воспалением кишок, дорогая моя. У кишечника, знаете ли, довольно работы, и он порой воспаляется. Вам нужна моя микстура. Этот рецепт есть только у меня. Бедная моя покойная матушка – мудрая была женщина! – передала мне его на смертном одре.

«Не говори никому, – сказала она, когда умирала, – он дороже золота, врачи о таком и понятия не имеют». И с этими словами она скончалась.

Миссис Причард промокнула глаза, шмыгнула носом и направилась к стойке. Она сняла с полки несколько пузырьков и с помощью мерного стаканчика, прищуриваясь, наполнила пустой флакон. Хильда была крайне впечатлена этим зрелищем.

– С вас две гинеи, дорогая моя, но стоит средство вдесятеро дороже, уж поверьте. Принимайте по столовой ложке с утра и на ночь в течение пяти дней. Сначала колики станут сильнее, но это значит, что микстура работает, так что вы уж не бросайте, хорошо? Сначала ухудшение, а потом уж облегчение. Если у вас не пойдёт кровь, приходите на следующей неделе. Моя бедная матушка передала мне на смертном одре и другие секреты, и ими тоже владею я одна.

Миссис Причард сунула в карман две гинеи и, заботливо улыбаясь, проводила Хильду к двери.

– Не забудьте, милая, это средство от желудочной колики. Миссис Причард лечит всё – головные боли, мигрени, вросшие ногти, газы, больные суставы и желудочные колики. Ежели кто спросит, то у вас желудочные колики, и вы лечитесь именно от них.

Хильда принимала лекарство пять дней, как ей предписала миссис Причард. Вкус был настолько омерзительный, что бедняжку всякий раз тошнило, и желудок болел немилосердно. На третий день у Хильды началась страшная диарея, бедняжку рвало, и большую часть ночи она провела в уличном туалете. Съёжившись от боли, она сидела на жёстком деревянном сиденье и старалась не плакать, пока из неё выходила жидкость. «Теперь-то всё пройдёт», – думала она. На следующее утро она с надеждой поискала следы крови – но их не было. Ещё три дня она мучалась от боли, рвоты и поноса, притворяясь перед Биллом и детьми, что с ней всё в порядке, но на шестой день ей пришлось признать, что всё тщетно. Крови не было. Она была по-прежнему беременна.

Вернувшись к миссис Причард, Хильда чувствовала жуткую слабость и вся дрожала. Та, напротив, выглядела превосходно. Свежеокрашенные волосы были уложены на голове изогнутыми колбасками. Она накрасилась ещё сильнее прежнего, а губы и ногти у неё были ярко-алые.

– Ох, милая моя, эти колики – чистое наказание. Иногда их приходится выметать новой метлой. Бедная моя матушка так и говорила – если старая проверенная метла не справляется, надо браться за новую. Теперь решать вам, дорогая. Вы хотите, чтобы я вычистила всё новой метлой? Мне надо будет прийти к вам, конечно. Тут у меня никаких условий. И со мной будет дочь, она мне помогает, понимаете? И в доме никого не должно быть – ни детей, ни мужей, никого. Решать вам, дорогая.

Хильда сглотнула. Её подташнивало.

– Это больно? – прошептала она.

– Как комариный укус, милая. Я дам вам одну микстуру, тайный рецепт моей матушки – она поведала мне его на смертном одре. Она притупляет ощущения.

– А другого выхода нет?

– Если лекарство не работает, дорогая, значит, это особенно стойкая колика, и тут уж без новой метлы не обойтись.

– Хорошо. Когда вы можете прийти?

– В среду утром. Вам это обойдётся в двадцать гиней. Десять сейчас и десять после работы. Это стоит каждого пенса, милая.

Хильда отправилась на почту и сняла двадцать гиней с военного сберегательного вклада[37], который зареклась трогать в надежде купить мебель для нового дома. Она отдала десять гиней миссис Причард, и та повторила:

– Это стоит каждого пенса. Увидимся в среду.

Следующие несколько дней Хильду терзали сомнения. Не ошибка ли это? Может, лучше всё отменить и просто родить? Но одна мысль о седьмом ребёнке в этой жуткой дыре вызывала такое отторжение, что она решила: всё что угодно, только не это. Говорить ли Биллу? Она не знала. Мужчины такие нервные. Может, ему лучше не знать. К тому же он может сболтнуть коллегам, и неизвестно что из этого выйдет. За ней могут прийти из полиции. Она решила промолчать.

В среду миссис Хаттертон из квартиры напротив согласилась присмотреть за малышами, а старшие ушли в школу с наказом пообедать там же и не возвращаться домой до четырёх. Хильда ждала, и сердце её колотилось. Она притащила несколько вёдер воды, достала чистые полотенца и простыни и пару кусков ваты. Что ещё делать, она не знала. «Ожидание хуже всего», – думала она. В половине десятого в дверь постучали, и она чуть не упала в обморок, хотя и ждала визита.

В дом вошли миссис Причард с дочерью, одетые в простые коричневые плащи самого унылого вида. Головы обе повязали шарфами, как было принято в Ист-Энде. В руках они держали плетёные корзины, в которых виднелась капуста, репа, лук-порей и брюссельская капуста, и напоминали они двух домохозяек, возвращающихся с рынка, – это было прикрытие для полиции.

– Ну что ж, дорогая, раньше начнём – раньше закончим.

Шагая по скрипучей лестнице, миссис Причард с отвращением сморщила свой чувствительный носик.

– Неудивительно, милая, что вы решили избавиться от этих колик.

Она оглядела комнаты профессиональным взглядом.

– Спальня не годится. Используем кухонный стол. Мне понадобится горячая вода. Где у вас плита? В коридоре? Так не пойдёт. Горячая вода должна быть под рукой. Дверь можно запереть? Нет?

Почему? Надо запереться изнутри. Найдите ключ. Это он? Хорошо. Теперь уберите всё со стола. Задёрните занавески – нам же не нужны любопытные взгляды, верно? Теперь выпейте-ка это. Это настойка моей матери, она притупляет ощущения. Забирайтесь на стол. Мириам, поставь ведро сюда, а миску – туда, положи там полотенца и расстели под ней простыни. Подтяните колени к груди и оставайтесь в таком положении, что бы ни произошло.

Мириам – крупная, молчаливая девушка – что-то промычала в знак согласия.

Хильда, вся дрожа, выпила настойку и с трудом забралась на стол. Она приняла, как говорят врачи, литотомическую позицию – ягодицы её были у края стола, ноги подняты и разведены. Голова кружилась. Она нервничала, и её тревожные размышления прервал чей-то бархатный голос.

– У вас есть при себе ещё десять гиней, дорогая? Профессионалы не оказывают свои услуги без надлежащей оплаты.

– На полке, в коричневом горшке, – хрипло ответила Хильда.

Мириам подошла к полке и забрала деньги.

Покопавшись в луке и капусте, миссис Причард извлекла на свет свои инструменты – невероятно старые, сделанные из грубого металла, практически не поддающегося стерилизации (если, конечно, миссис Причард когда-либо пыталась их стерилизовать). Это были древние хирургические инструменты – щипцы, расширители, кюретки и клизма Хиггинсона.

– Всего лишь небольшой укольчик, милая, вы и не почувствуете ничего, – проворковала миссис Причард и приступила.

Хильда не ощущала никакого неудобства. «Всё будет хорошо», – подумала она. От настойки у неё затуманился разум.

Взглянув на неё, миссис Причард бросила дочери:

– Держи её в таком положении и приготовь полотенца.

Она нащупала, как ей показалось, шейку матки, прошипела: «Держи её!», ухватила шейку щипцами и потянула на себя. Хильда почувствовала такую боль, словно в неё вонзили нож, но ей удалось не закричать. Крепко держась за шейку матки, миссис Причард взялась за расширитель и попыталась воткнуть его внутрь, но тщетно.

– Слишком большой, – пробормотала она, взяла расширитель поменьше и воткнула его в маточный зев.

Хильде казалось, что её режут раскалёнными ножами. Она открыла было рот, чтобы закричать, но ей тут же заткнули глотку полотенцем, чуть не задушив её. Мириам всем весом навалилась ей на ноги, и бедняжка не могла пошевелиться.

Миссис Причард взялась за кюретку и принялась тыкать ею, пытаясь вслепую проникнуть в полость матки. Когда она решила, что это удалось, то принялась скоблить изо всех сил, пока не хлынула кровь. Боль была такой чудовищной, что Хильда потеряла сознание, а когда пришла в себя, её рвало, но во рту у неё по-прежнему было полотенце, и она начала задыхаться.

– Убери полотенце, мы ж не хотим её убить, – приказала миссис Причард.

Кровь текла рекой, но Хильда об этом не знала. Она ощущала только, как в горле поднимается новая волна тошноты, и понимала, что полотенце убрали вовремя. Иначе она захлебнулась бы и погибла. До неё доносился бархатный голос:

– Вот так, дорогая, как хорошо идёт кровь. Это вам и было нужно, милая, как следует всё вымести. Теперь всё хорошо. Вам денёк-другой может быть не по себе, но скоро всё пройдёт и вы будете как новенькая. Теперь вставайте. Да-да, вы можете встать и пойти полежать часок. Мы всё уберём. Это входит в пакет услуг. Я горжусь тем, что никогда не оставляю за собой беспорядок.

Хильда кое-как встала на ноги и с помощью Мириам добралась до спальни. Проходя мимо края стола, она увидела, что с него капает, а на полу стоит полный таз крови. «Господи, неужели это всё вытекло из меня?» – подумала она и ухватилась за полотенце, которое ей сунули между ног. Её снова вырвало.

– Выпейте ещё настойки, дорогая, – мягко сказала миссис Причард. – Живот пройдёт, и вы будете лучше спать. Эти колики – настоящее наказание, не правда ли?

Хильда выпила настойку и упала на кровать. Сознание покинуло её, и до конца дня она то приходила в себя, то снова отключалась.

Женщины кое-как убрались.

– Если она думает, что мы будем наводить чистоту в этой дыре, то сильно ошибается, – пробормотала миссис Причард, и они ушли, оставив оглушённую, истекающую кровью Хильду.

В три часа миссис Хаттертон привела малышей. Увидев Хильду, она всё поняла и сказала:

– Бедная вы душенька.

Она отвела детей обратно к себе и принесла чистые полотенца, простыни и свежей воды, поскольку Хильда мучилась от жажды. Соседка убрала испачканное кровью бельё и постелила чистое. Когда вернулись старшие дети, она тоже забрала их к себе, накормила и несколько раз заглянула к Хильде, чтобы сменить бельё и дать ей напиться. Увидев Билла, возвращавшегося домой с работы, она остановила его и сказала, что жена его больна и что детей она подержит у себя, пока её старик не вернётся, но потом приведёт их домой. Билл решил, что жена простыла: «Она последние дни бледновата». Он не подозревал о случившемся и, когда увидел белую, словно простыня, Хильду, которая с трудом двигалась и говорила, был совершенно потрясён.

– Надо позвать врача, – сказал он.

– Нет-нет, только не это! – встревоженно ответила она и попыталась рассказать ему о случившемся, но он ничего не понял.

– Женские дела! – заявил он. – Не стоит мужчинам в это лезть. Он выпил чаю и ушёл. В половину восьмого миссис Хаттертон привела шестерых детей и уложила их – двоих в шкаф, а четверых – на диван и на кушетку, которые вытащила в гостиную. Она дала Хильде ещё воды и опять сменила бельё.

– Терпите, – сказала она. Вызвать врача она не предложила. Они обе понимали, что вслед за доктором последуют полиция и обвинение. О таких вещах следовало молчать. – Я приду завтра.

Билл вернулся в половине одиннадцатого. Он выпил, но пьян не был. Хильда выглядела также плохо.

– Точно не хочешь вызвать врача? – спросил он с тревогой. Пришлось объяснить, что доктор по закону обязан сообщить в полицию о подпольном аборте. Билл ничего не понял, но упоминание полиции его напугало. Вид бледной, ослабевшей жены всколыхнуло в нём былую нежность.

– Может, чашечку чаю выпьешь, а, милая? – сказал он ласково. – Это пойдёт тебе на пользу.

Хильда с трудом улыбнулась.

– С удовольствием. Спасибо, Билл. Спасибо большое.

Дети крепко спали.

Восстановление заняло около трёх недель. Кровотечение остановилось через несколько дней, но боль и слабость были такими, что Хильда почти всё это время пролежала в постели. Миссис Хаттертон была очень добра. Она приходила каждое утро и собирала старших в школу, заботилась о малышах, стирала, покупала продукты, готовила и таскала воду. Миссис Причард больше не появлялась. Послеоперационный уход не входил в пакет её услуг.

Нелегальные аборты

Право женщины распоряжаться своим телом в наши дни кажется настолько неотъемлемым, что молодёжь не может и вообразить себе, что раньше аборт в Великобритании считался преступлением, за которое и женщину, и врача сажали за решётку. Закон о нелегальных абортах 1803 года действовал сто шестьдесят пять лет и был упразднён лишь в 1967 году.

Но женщины, которые хотели сделать аборт или нуждались в нём, существовали всегда. Для богатых всё было сравнительно просто – тайный визит по засекреченному адресу, зачастую за границей, где врач в незарегистрированной клинике выполнял нелегальную операцию. Как правило, эти операции проходили успешно, и женщина не слишком страдала. Порой даже удавалось сделать легальный аборт – если два врача (один из них психиатр) свидетельствовали, что женщина психически и физически неспособна выносить плод. Это стоило огромных денег, но помогало избежать риска судебного преследования.

У бедных всё обстояло по-другому. Большинство представителей рабочего класса жили в постоянной нищете, и семьи ютились в одной-двух комнатах без отопления, света и еды. Контрацепция практически отсутствовала, и женщины рожали слишком много детей – куда больше, чем могли приютить или прокормить. Известие о беременности зачастую считалось настоящей катастрофой. Для одинокой женщины это было крахом, и многие предпочитали покончить с собой – лишь бы не рожать внебрачного ребёнка.

Таким образом, миллионы женщин искали возможность сделать аборт. Для начала обыкновенно прибегали к спринцеванию. Этот метод редко срабатывал, так как, чтобы подействовать, жидкости надо попасть в матку. При использовании каустического раствора женщина получала химические ожоги вагины и шейки матки.

Тысячи несчастных пытались избавиться от беременности медицинским путём. Использовались сильнейшие слабительные – например, пинта английской соли. Прибегали также к джину и имбирю, скипидару, спирту, алоэ и терновнику. Всё это не работало. В жёлтой прессе рекламировалось то, что называли средством для возобновления менструации: средства эти стоили дорого и были ядовитыми, порой могли повлечь смертельный исход. В состав часто входил хинин, а иногда даже мышьяк или ртуть.

«Мудрые» женщины много веков знали, что чёрная плесень на ржи может вызвать выкидыш. Её называли спорыньёй, и она же была причиной возникновения смертельного заболевания – антонова огня. Когда я только получала акушерское образование и изучала теорию в учебной больнице, моя однокурсница завела роман с доктором и забеременела. Она украла бутылку эргометрина из аптечного шкафа и пила таблетки, пока у неё не случился выкидыш. Она ужасно себя чувствовала, но так боялась вылететь, что продолжала ходить на учёбу. Если бы старшая медсестра узнала о её беременности, девушку исключили бы, а если бы выяснилось, что она украла эргометрин, её имя вычеркнули бы из реестра (она была зарегистрированной государственной медсестрой), а саму её осудили бы в соответствии с законом о нелегальных абортах.

Некоторые женщины прибегали к жестоким методам – падали с лестниц, пытались утопиться, ложились в ванны с кипятком, надеясь спровоцировать выкидыш. Если женщина выживала, то, как правило, обнаруживала, что всё ещё беременна, поскольку надо чуть ли не убить мать, чтобы уничтожить плод.

Доведённые до отчаяния женщины были готовы на что угодно, чтобы избавиться от беременности. В ход шли вязальные спицы, крючки, металлические вешалки, ножи для бумаги, длинные тонкие ложечки, искривлённые иглы для вышивания, велосипедные спицы. Всё это запихивалось в вагину, потому что женщины хотели любой ценой спровоцировать выкидыш. Боюсь даже вообразить, что такое – совать инструмент в закрытую матку, но это проделывалось множество раз, и порой даже успешно.

Когда я только начинала работать акушеркой, то иногда выступала перед женщинами, и всякий раз кто-то из слушательниц рассказывал, как одна из её бабушек когда-то самостоятельно сделала аборт. Я знаю множество подобных случаев, произошедших при разных обстоятельствах, и все они настолько похожи, что сложно сомневаться в их правдивости.

Достаточно будет привести здесь один рассказ, который я услышала на встрече в Институте по делам женщин:

– Моя тётя была респектабельной одинокой дамой, ей было тридцать пять, и она жила с матерью, которая очень гордилась семейной репутацией. Тётя случайно забеременела и попыталась сделать аборт вязальным крючком, У неё началось сильное кровотечение, и когда её мать узнала о случившемся, то сперва отказывалась вызывать врача – настолько она боялась осуждения соседей. Только когда она поняла, что иначе дочь умрёт, она втайне пригласила доктора, и тот сделал аборт и наложил швы прямо на кухонном столе. После этого он сказал: «История случившегося не должна покинуть стены этого дома, об этом будем знать только мы трое». О происшествии молчали сорок лет.

Тот врач спас жизнь женщины, но при этом он рисковал своей карьерой. Если бы об этом случае стало известно и о нём донесли в Генеральный медицинский совет, за нарушение профессиональной этики доктора отстранила бы от работы дисциплинарная комиссия. Он мог бы оправдаться тем, что спасал жизнь, но исход этого дела всё равно оставался бы под вопросом, да и в любом случае подобный опыт для добросовестного врача был бы крайне неприятен.

Альтернативой самостоятельному аборту был визит в нелегальный абортарий. Подпольные акушеры практиковали два метода: хирургическую процедуру или промывание сильной струёй воды. Оба считаются крайне опасными, и только врач-хирург достаточно компетентен, чтобы произвести аборт. Но это не останавливало бесчисленное число женщин, бравших деньги за свои услуги. Они слабо представляли себе женскую анатомию и оперировали самодельными инструментами наподобие тех, что описаны выше, или же устаревшими, украденными из больницы. Операции зачастую происходили прямо на кухонных столах, и не было и речи о стерильности, анестезии или подобающем освещении.

Ввести в вагину инструмент несложно, но шейка матки располагается почти под прямым углом к стенке вагины. Без знания анатомии легко промахнуться и воткнуть инструмент в стенку. Непрофессиональные акушерки работали вслепую и иногда протыкали мочевой пузырь или прямую кишку. Если инструмент и попадал в матку, то иногда пронзал её насквозь. Даже если всего этого удавалось избежать, кровотечение зачастую было неконтролируемым.

В одной из частей «Вызовите акушерку» я рассказываю, как познакомилась с Мэри, юной ирландкой, которую заставили заниматься проституцией. Она поведала мне ужасающую историю своей единственной подруги по борделю, которая забеременела и после подпольного аборта истекла кровью и умерла на руках у Мэри. Тело её исчезло, и в случившемся никого не обвинили.

В 2004 году вышел фильм о подпольной акушерке – «Вера Дрейк». В этой великолепной картине говорится о социальных дилеммах того времени. Миллионы людей наверняка полагают, что там даётся достоверное описание нелегальных абортов в середине века, но в кино есть неточности.

В фильме предпочтение отдаётся промыванию. Мы видим, как Вера Дрейк вливает женщине в матку раствор карболового мыла при помощи клизмы Хиггинсона. Однако это обычное спринцевание, которое вряд ли могло повлиять на ход беременности, поскольку жидкость попала бы только в вагину, а не в матку.

Промывание может показаться менее травматичным методом – в кино всё выглядит очень просто, – но он всё равно очень опасен. Во-первых, каустический раствор должен быть правильной концентрации: слишком слабый не подействует, слишком сильный – выжжет слизистую оболочку внутренних органов. Во-вторых, следует точно определить требуемое количество жидкости и скорость её введения. Одно из самых неприятных ощущений на свете – это неожиданное вздутие. Если слишком быстро закачать слишком много жидкости в матку, это может привести к шоку, резкому падению давления, остановке сердца и смерти.

Когда я выступала в Историческом обществе Восточного Лондона в 2006 году, одна из слушательниц рассказала нам, что в 1930-х в маленькой деревушке в Эссексе, где она выросла, к их местной акушерке, опытной и добросовестной женщине, пришла соседка и сказала, что её четырнадцатилетняя дочь забеременела. Она молила акушерку сделать аборт. Та поначалу отказывалась, но мать так её уговаривала, что она согласилась. Акушерка сделала промывание, и девочка умерла на столе. И мать, и акушерка попали в тюрьму.

Нам, медсёстрам и акушеркам, часто приходилось сталкиваться с последствиями домашних абортов – особенно, когда мы работали в гинекологическом отделении. Женщины, пережившие непрофессиональное вмешательство, обычно на всю жизнь оставались больными: они страдали от анемии, спаек, опущения матки и хронических болей, недержания, цистита или нефрита и многих других болезней. Часто случался тромбоз вен, из-за чего сгусток крови мог попасть в лёгкие. Антикоагулянты стали доступны только в середине века.

Я видела множество травм и две смерти от нелегальных абортов. Первая жертва – девочка девятнадцати лет, которой выжгло слизистую и шейку матки карболовой кислотой или другим каустическим раствором. Мы ничем не могли ей помочь, она провела в мучительной агонии несколько дней и скончалась.

Помню ещё одну несчастную – мать пятерых детей, у которой после хирургического аборта в брюшной полости образовалась гнойная киста. Мы безуспешно пытались дренировать её, и несколько недель подряд у несчастной сочился гной из живота. Невозможно забыть, как дети навещали её перед смертью.

Закон о нелегальных абортах 1803 года отменили в 1967-м. Меня иногда спрашивали – согласна ли я с этим. Я всегда отвечала, что считаю проблему не этической, а медицинской. Всегда будут существовать женщины, нуждающиеся в аборте – значит, он должен осуществляться надлежащим образом[38].

Удивительные повороты

Мой дорогой друг, жизнь несравненно причудливее, чем всё, что способно создать воображение человеческое. […] Нам и в голову не пришли бы многие вещи, которые в действительности представляют собою нечто совершенно банальное. Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, вылететь из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши и заглянуть внутрь домов […] вся изящная словесность с её условностями и заранее предрешёнными развязками показалась бы нам плоской и тривиальной.

«Установление личности»,сборник «Приключения Шерлока Холмса».Артур Конан Дойль[39]

Прошла пара месяцев, и Хильда постепенно вернулась к хозяйству, но постоянный гомон, стирка, готовка, а главное, убогая обстановка просто-таки убивали её. Она впадала в депрессию, огрызалась на детей и не обращала внимания на Билла. Он никогда её раньше такой не видел. Им всегда было вместе весело, теперь же она почти не разговаривала. Иногда Билл размышлял о том, что же он сделал не так. Он всегда был хорошим мужем и отцом – или, по крайней мере, старался им быть, – приносил домой деньги, в отличие от некоторых, которые всё пропивали, а потом колотили жену за отсутствие горячего ужина.

Хильда собралась с силами и отправилась в управу. Уж она-то всё им скажет. Но, как выяснилось, можно было не утруждать себя. Не было ни домов, ни квартир с четырьмя спальнями. Их строительство было запланировано на следующий год, и Хардингов обещали уведомить. Да, они наверху списка, и им первым предложат расселение. А пока что…

Пока что Хильда была близка к тому, чтобы броситься под автобус. Но решиться на самоубийство не так-то легко, и она так и не смогла себя заставить. Жизнь продолжалась.

Прошло ещё пару недель, и с Хильдой стало происходить что-то странное. Сначала она решила, что это газы, и приняла английской соли. После мощной очистки организм вроде бы успокоился, и больше она об этом не думала. Но неделю спустя всё началось заново, и сильнее прежнего. Как-то раз она положила руки на живот и ощутила толчок. В этот момент она с ужасом осознала, что кровотечение, видимо, было артериальным, а все эти ужасные боли и страдания оказались напрасными. О потраченных деньгах даже думать не хотелось. Она всё ещё была беременна.

Охваченная яростью, Хильда приехала на автобусе к миссис Причард и заколотила в дверь. Дом никак не изменился, обстановка была всё такой же шикарной. Разукрашенная миссис Причард выглядела так же, но гостеприимная улыбка и сочувственные и понимающие интонации куда-то пропали.

– Ну? – спросила она.

– Шарлатанка! Я всё ещё беременна!

– Если вы опускаетесь до обзывательств, мне нечего вам сказать.