Конец Смуты Оченков Иван

– Барон, ну я же объяснял вам, что сюзерен имеет право распоряжаться рукой своих подданных. Можете считать меня тираном, мне все равно. Кстати, хотите, я в ответ буду считать вас здешним бургграфом? Подумайте хорошенько.

Через несколько минут мы встречали спускавшихся по ступеням собора держащихся за руки Кароля и Регину Аделаиду.

– Мой кайзер… – взволнованно начал говорить фон Гершов, – сегодня вы сделали меня счастливейшим из смертных!.. Чем я могу отплатить вам?

– Нет ничего проще, дружище: сделай счастливой эту девушку!

Великий литовский рефендарий[58] Гонсевский был в ярости. Решительно в последнее время все шло не так как надо! Казалось, совсем недавно Москва совсем уже покорилась Речи Посполитой и скоро станет ее частью, но ее диким жителям удалось отбить свою столицу и выбрать себе нового царя. Да какого царя! Про герцога Мекленбургского ходило множество разных слухов, один нелепее другого, но одно было известно точно. Этот везучий сукин сын умел воевать. Не прошло и года, как он стал московским государем, а его армия уже осадила и менее чем за месяц взяла Смоленск, под которым коронные войска топтались два года. Продлись осада хоть немного долее, Гонсевский успел бы собрать войско и помочь осажденным, но – увы! Над Смоленском висит мекленбургский штандарт, а войска как не было, так и нет. Доблестные шляхтичи не торопятся вставать под знамена, а денег на наемников нет. Тех сил, что удалось собрать, едва хватает, чтобы отбивать нападения совсем распоясавшихся татар и казаков, посланных царем разорять несчастную Литву.

Скрепя сердце Гонсевский выдал привелей на сбор жолнежей полковнику Лисовскому. В другое время он бы его и на порог не пустил, но тяжелые времена требуют тяжелых решений. Пусть Лисовский был неоднократно лишен чести, но с какой стороны браться за саблю, он знает. И местная шляхта знает его как удачливого и щедрого командира, и стекается к нему в чаянии добычи. Но едва численность войска перевалила за три тысячи человек, последовал новый удар. Как оказалось, мекленбургский герцог умеет делать набеги не хуже своих противников. Пока его татары отвлекали внимание литвин на себя, он тайком прошел с большим отрядом в Ливонию и изгоном взял Ригу! «Тайком…» – повторил про себя Гонсевский и поморщился: благородному шляхтичу так и действовать-то не полагается. Ну разве что лисовчикам.

Как известно, беда не приходит одна. Пока пан рефендарий решал, куда нанести первый удар, по войскам Черкасского в Смоленске или по самому герцогу в Риге, Лисовский, будь он неладен, снялся ночью со всеми своими людьми и ушел в неведомом направлении, забыв уведомить о том Гонсевского.

– Ясновельможный пан дозволит войти своему недостойному слуге?.. – раздался тихий голос за дверью.

– Входи, святой отец, – ответил он, узнав голос своего давнего приятеля Мариана Печарковского.

Когда-то они вместе учились в иезуитской коллегии, но затем пути их разошлись. Гонсевский выбрал для себя военную стезю, а Печарковский вступил в орден Иисуса. И вот спустя много времени старые приятели встретились и возобновили дружбу. Пан рефендарий покровительствовал священнику, а тот в ответ снабжал его информацией, причем подчас такой, что стоила дороже золота.

– Ты что-то узнал?

– Узнал что?

– Матка боска, дай мне сил! Я спрашиваю, узнал ли ты, куда нечистый унес этого проклятого Лисовского со всем его полком!

– Как тебе сказать, Корвин, я не знаю, куда отправился полковник, но кое о чем догадываюсь.

– Не томи, Мариан!

– Ты ведь знаешь, что этот мекленбургский еретик захватил Ригу?

– Еще бы мне это не знать! Мало мне забот со Смоленском, так он вовсе решил меня в гроб загнать. Ты подумай, это же не какое-то захудалое местечко, это ведь Рига! Ну вот как он ее захватил?

– А ты знаешь, что он взял с горожан контрибуцию? – продолжил иезуит, не обращая внимания на филиппики Гонсевского.

– Нет, этого я не знаю; впрочем, следовало ожидать, что он так сделает.

– А ты знаешь, сколько он взял контрибуции?

– Сколько?

– Один миллион талеров, – выразительно возвестил Печарковский.

– Сколько?.. – задохнулся от непомерности суммы пан рефендарий. – Сколько, ты сказал?

– Ты слышал.

– Не может быть!

– Завтра к тебе прибудет гонец от Фридриха Кетлера и подтвердит.

– А ты откуда знаешь?

В ответ иезуит только развел руками. Гонсевский на минуту задумался, а затем резко повернулся к Печарковскому и спросил:

– Ты думаешь, Лисовский узнал про это?

– А что еще его могло подвигнуть на такое? – вопросом на вопрос ответил священник и добавил: – Я уверен, что он узнал не только про миллион. Он еще что-то узнал: скажем, что эти деньги повезли в Москву.

– Ты хочешь сказать, что мекленбургский дьявол оставил Ригу?

– Зачем ему это делать? Нет, его основные силы как раз там. Я думаю, что он с небольшим отрядом попытается тайно вывезти свалившееся ему на голову богатство.

– Но ведь это опасно!

– Он и не такие кунштюки выкидывал раньше.

– Это верно, но ведь миллион – это же чертовски много!

– Послушай, Корвин, когда ты прекратишь богохульствовать? Я ведь все-таки священник!

– Да ладно, Мариан! Когда мы учились, ты и не такое говаривал.

– Это было давно, Корвин. И я теперь не Мариан, а отец Филипп. Пора бы запомнить.

– Прости, святой отец.

– Бог простит; так вот, миллион – это, конечно, много, но на тридцати крепких возах увезти получится. Сейчас лето, дороги хорошие, так что можно двигаться довольно быстро. Шансы уйти у него неплохие.

– Если об этом узнал Лисовский, – захохотал в ответ пан рефендарий, – то шансов у него нет совсем! Лисовчики его из-под земли достанут.

– Я не стану об этом жалеть, но вот войска мекленбуржца без него в Риге долго не продержатся. Так что ты имеешь возможность свести на нет эту его победу.

– А когда лисовчики его найдут, то им достанется непомерно большой куш!.. – продолжал задумчиво бормотать Гонсевский.

– О чем ты думаешь, Корвин!

Среди многочисленной шляхты Речи Посполитой были люди разного сорта. Случались среди них благородные воины и жадные разбойники, набожные католики и бессовестные безбожники, умелые руководители и отъявленные анархисты, но, пожалуй, не было доселе человека, имевшего все эти достоинства и недостатки одновременно. Но именно таков был полковник Александр Лисовский. Уже много лет не знал он иной воли над собой, кроме сакрального: «Я хочу!»

Необузданные желания руководили этим человеком и вели его по дороге судьбы. Он не боялся короля, хотя кто его боится в Речи Посполитой! Он не боялся баниции[59] от братьев-шляхтичей, ибо только сам себе был мерилом чести и добродетели. Наконец, он не боялся и церкви, хоть и полагал себя благочестивым католиком. Никто в республике двух народов не мог сравниться с ним в лихости и отваге. Никто доселе не решался бросить ему вызов, и Лисовский обоснованно полагал, что нет ему равных. Впрочем, все когда-то случается в первый раз. Первый звоночек прозвенел больше года назад. Тогда к нему пришли иезуиты и пообещали, что посодействуют в снятии баниции, если он захватит одного человека. Занятый другими делами полковник лишь рассмеялся им в лицо: «На что мне снятие баниции, если я сам себе господин?» Тогда ему пригрозили интердиктом, но и он вызвал у Лисовского лишь усмешку. Впрочем, подумав, он согласился и передал это поручение своему хорунжему Анджею Муха-Михальскому. «Много чести, – сказал он иезуитам, – чтобы я сам гонялся за каким-то немецким князьком». Больше он своего хорунжего не видел, а князька дикие московиты выбрали своим царем. Во второй раз их пути пересеклись под Калугой. Полковник стоял в тамошних лесах с небольшим отрядом, дожидаясь, пока войско московитов пойдет на Смоленск, чтобы действовать у них в тылу: нападать на обозы, перехватывать гонцов. Такую войну Лисовский любил. Но проклятый мекленбуржец снова спутал ему карты, сам явившись в Калугу и в яростной схватке рассеяв польские отряды, осаждавшие русский город. Полковнику тогда чудом удалось уйти, потеряв почти весь свой отряд. И вот опять пересеклись их пути. Захватив штурмом Смоленск, герцог Иоганн проделал рейд не хуже самого Лисовского и изгоном взял Ригу. Но сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет. Ограбив большой торговый город, мекленбургский выскочка решил ускользнуть с добычей. Причем, явно не желая делиться награбленным с войсками, бросил их оборонять уже не нужную ему Ригу. Эту наглость стерпеть было уже невозможно, и, получив известия о том, что герцог покинул город, полковник бросился в погоню. Миллион талеров – не такая вещь, чтобы ею распоряжались непонятные немецкие князьки.

Впрочем, Лисовский вскоре убедился, что встретил достойного противника. Трижды его люди брали след, и трижды проклятый еретик обводил их вокруг пальца. Казалось, он приделал к возам с серебром крылья, и потому тащил их, не оставляя следов на грешной земле…

– Пан полковник, пан полковник, – отвлек Лисовского от размышлений гонец, – мы нашли их следы!

– Слава Иисусу, а то уж я думал, что их черти в ад утащили; показывай!

Полковник махнул буздыганом[60] и поскакал вслед за посыльным, слыша, как следом за ним движутся его братья-шляхтичи. Углубившись в лес, он вскоре услышал, как под копытами чавкает грязь.

– Неужто этот проклятый еретик спятил и потащил возы с серебром через болота!.. – недоуменно воскликнул один из его спутников.

– Не иначе он знает эти места или нашел хорошего проводника, – пожал плечами посыльный, – мы оттого и не могли долго их сыскать – не думали, что они полезут в болота.

– Ничего, найдем и в болотах, – осклабился Лисовский, – вот что, братья-паны, вы знаете мой обычай. Все, что мое – ваше, а все, что ваше, то мое! Скоро мы захватим такой куш, что каждый из нас сможет стать магнатом, но очень прошу, возьмите живым этого проклятого герцога, у меня к нему уж больно много вопросов!

Навстречу им из кустов выехал шляхтич Иона Лютович, один из немногих уцелевших в бою под Калугой. Много было талантов у этого славного пана, но главный состоял в том, что во всяком лесу чувствовал он себя как дома.

– Это точно они, и теперь я знаю, как им удавалось водить нас за нос, – сообщил он, протягивая руку полковнику.

Тот пригляделся и присвистнул: в руке Ионы была горсть серебра.

– У них бочонок с воза упал да раскололся. Большую часть они собрали, но время поджимало, и кое-что осталось.

– Славно, – скупо похвалил его Лисовский, – а почему, говоришь, они такие ловкие?

– У них хороший проводник, пан полковник; вы помните Казимира Михальского?

– Нет, а кто это?

– Сводный брат пана Мухи.

– А, припоминаю, этот байстрюк!

– Да, вот именно этот байстрюк и ведет их.

– Пся крев! Теперь я понимаю, куда девался пан Анджей: как видно, его и впрямь предали. Ну что же, заодно и поквитаемся за пана Муху. Но ты точно уверен?

– Я видел его своими глазами, ваша милость.

– А герцога ты видел?

– Среди них только один немец, в рейтарском камзоле и шляпе с короной на тулье.

– Да, это он. Будьте осторожнее: говорят, он славно стреляет из своих пистолетов.

Преследователи двинулись дальше, вскоре под копытами наконец перестало чавкать – земля явно стала тверже.

– Ты смотри, как он хорошо знает здешние места, – невольно воскликнул Лисовский, – я был готов поклясться, что эти топи непроходимы!

– Это остров посреди болота, они, верно, хотели здесь отсидеться.

– Пусть попробуют, – осклабился полковник, – довольно им нас водить за нос.

– Что-то я не вижу своих людей, – задумчиво пробормотал Лютович, – где их нечистый носит?

– Да вот они… – испуганно перекрестился один из почтовых. – Что же это такое, матка боска!

Все кинулись смотреть, куда он показывал, и остолбенели: четверо товарищей пана Ионы лежали небрежно припрятанные в кустах с перерезанными глотками.

– Как же это… – потрясенно пробормотал Лисовский, – они же не дети малые, чтобы вот так…

– Э нет, – покачал головой осмотревший трупы Лютович, – ножами по горлу их потом, для вида! Их стрелами посекли всех разом, оттого никто сигнал и не подал.

– Час от часу не легче: где же они таких стрелков взяли, чтоб из луков в лесу эдак стреляли?

– Татары, – пожал в ответ плечами следопыт.

– Какие еще татары? Они же больше по степям скачут!

– Это крымцы, а у московитов есть свои татары, они в лесу как дома.

– Ладно, – махнул рукой полковник, – посчитаемся и за них. Теперь идем следом, не могли они далеко уйти!

Действительно: опытному глазу нетрудно было найти на не успевшей приподняться траве следы многих телег и копыт. Осторожничая, чтобы не попасть в засаду, литвины упорно, словно волки по следу, гнались за своей добычей. Наконец преследуемые поняли, что им не уйти, и, поставив возы в круг, заняли в нем оборону.

– Их там сотни две, не больше… – прошептал Лютович Лисовскому. – Навалимся разом – не отобьются!..

– Навалимся, только остальных подождем, – ответил ему полковник, – смотри, сколько дымков от фитилей курится.

– Стемнеет скоро.

– Пока не стемнело, надо их окружить, а то уйдут. Хотя куда они уйдут от такой прорвы денег…

– Что-то не так здесь… – задумчиво прошептал Лютович, но перечить не стал.

Не прошло и часа, как все лисовчики собрались и начали с разных сторон подбираться к возам московитов. Дождавшись готовности к атаке, полковник решил дать немецкому князьку последний шанс.

– Ясновельможный пан герцог, – закричал он в сторону осажденных, – если вы сдадитесь прямо сейчас, я гарантирую вам жизнь!

– Шли бы вы мимо, пока все целы, – крикнул кто-то в ответ на хорошем польском, – а то я по пятницам не подаю!

Хищно улыбнувшись, Лисовский снова махнул буздыганом, командуя атаку. Храбрые шляхтичи и их почтовые как один кинулись на врага, но по ним тут же открыли стрельбу из множества ружей. Московиты, как оказалось, только того и ожидали, чтобы их противник подошел поближе, поднявшись во весь рост. Пули их летели столь плотно, что казалось – их там не две сотни, а вся тысяча, и атакующие их поляки и литвины падали один за другим под неприятельским огнем. Однако почуявших добычу лисовчиков остановить было не так просто. Стиснув зубы, они шли вперед в тщетной надежде добраться до врага и напоить клинки своих сабель кровью схизматиков. Скоро вражеский огонь ослабел, и, казалось, цель их уже близка, но про мекленбургского герцога не зря говорили, что он продал душу дьяволу. Как оказалось, у его людей помимо множества мушкетов были еще и две пушки малого калибра, из которых они и взяли на картечь уже почти прорвавшихся лисовчиков. Как ни ничтожны были эти пушчонки, но, выпалив в упор, они скосили первые ряды нападавших, как жнец срезает колосья спелой пшеницы. Усеяв поле боя убитыми и ранеными, литвины откатились назад, проклиная коварного врага, не желающего честно сражаться рыцарским обычаем.

– Куда вы бежите, братья-панове, – пытался остановить их полковник, – ведь ясно же, что московиты расстреляли уже все свои заряды. Атакуйте их сейчас, и Господь дарует вам победу!

Увы, ни уговоры, ни ругань с угрозами не помогали. Лисовчики, пошедшие в поход за добычей, никак не хотели погибать во имя нее на забытых богом болотах. Одни отворачивались от своего полковника, другие, кто посмелее, отругивались, третьи молча перевязывали друг друга. И тут случилось странное. Перевязывая многочисленные раны одному из чудом спасшихся шляхтичей, его товарищи обнаружили торчащие в них мелкие серебряные монеты. Среди братьев-панов немало было таких, что из имущества имели лишь дедовскую саблю да кунтуш, чтобы прикрыть наготу. Для них и мелкая монета в полтора гроша была целым состоянием, а тут проклятые московиты деньгами пушки заряжают! Буквально разодрав на части тех немногих, кому посчастливилось пережить картечь, они пришли в крайнее возбуждение. Взревев от ярости и обиды, только что бежавшие от врага как черт от ладана, шляхтичи вскочили и кинулись на врага. Снова в них палили московиты, успевшие перезарядить свои мушкеты, снова в упор ударили фальконеты, но ничто не могло остановить лисовчиков, воочию увидевших вожделенное серебро. Теряя одного товарища за другим, прошли они сквозь смертельный огонь, ворвались внутрь вагенбурга и кинулись рубить его защитников. Те, впрочем, видя, что их дело проиграно, бросились бежать к болоту, оставив победителям и коней, и возы, и пушки. Но как ни призывал Лисовский своих людей продолжить преследование, никто не сделал и шагу к болоту. Напротив, как обезумевшие, они бросились к возам и стали вытаскивать из них тяжелые бочки и выбивать днища в надежде найти в них вожделенное серебро. Увы, то тут, то там раздавались разочарованные крики, ибо из бочек вместо звонкой монеты высыпались лишь камни. В бешенстве одни лисовчики принялись крушить все в московитском лагере, а другие с яростью подступали к своему командиру, показывая жалкую свою добычу.

– Что это такое, пан полковник! – разочарованно кричали они Лисовскому. – Это ваш миллион талеров?

– Пся крев… – потрясенно прошептал он в ответ. – Выходит, я тут три недели за камнями гоняюсь… а кто же тогда воюет?

Тут его слова прервали радостные крики: в одном из возов нашелся-таки бочонок с монетами рижской чеканки. С дикими воплями кинулись растаскивать остальные бочки с этого воза, не заметив впопыхах просмоленную бечевку, тянущуюся к каждой из них. Едва первая коснулась земли, как веревка натянулась, и в глубине бочки щелкнул хитроумный механизм, высекая искру. В каждом из этих бочонков помимо камней было от двух до трех пудов пороха, взрыв которого разметал все вокруг, а каменный град убил и покалечил еще немалое количество лисовчиков.

Оставшиеся в живых в панике бросились прочь от гиблого места, проклиная человека, приведшего их сюда. Впрочем, он их уже не слышал. Чудом уцелевший при взрыве, полковник схватился рукой за то место, где у обычных людей бывает сердце, и опустился на землю, чувствуя, как немеет его тело. Когда его люди решились наконец вернуться, то нашли своего предводителя мертвым, лежащим на земле. На теле его не было ни царапины, а на лице застыло такое ужасное выражение, что они не решились везти его назад, а похоронили прямо там, на болоте.

В жизни Лисовского были стремительные взлеты и оглушительные падения. Были люди, которые им восхищались, но куда больше тех, кто его ненавидел. Впоследствии нашлись те, кто полагали, что он мог бы стать героем, если бы не нашел свою погибель на островке твердой земли посреди болот, на какие так богата эта земля. Но сразу после его гибели родилась легенда, будто он нашел-таки герцогские сокровища, но не захотел ни с кем ими делиться и велел утопить их в болоте, а когда его люди воспротивились, убил их всех. И с тех пор он бродит по тамошним топям неупокоенным, охраняя свой клад. И горе рискнувшему попасться ему на глаза, ибо продавший свою душу нечистой силе Лисовский непременно заведет свою жертву в болота, откуда нет выхода!

Когда вдалеке прогремел взрыв, Михальский, ведущий свой небольшой отряд по болоту, остановился ненадолго и прислушался, затем тяжело выдохнул:

– Ну вот и все…

– Взорвались бочки? – с любопытством спросил бредущий следом Федька.

– Сам, поди, слышал.

– А где ты такому научился?

– Государь научил, – пожал плечами в ответ Корнилий, – он на такие штуки мастер.

– Ага, царь у нас такой – согласился Панин. – А можно я шляпу сниму – неудобная, страсть!

– Ополоумел? – строго спросил старший товарищ. – Царская шляпа ему неудобная! Ишь чего выдумал – «сниму»… Мне бы такую пожаловали, так я бы спал в ней. Да что там спал, и в баню бы в ней ходил!

– Оно так, – тоскливо согласился тот, – только я в ней себя как чучело огородное чувствую.

– Ой, Федя, потащат тебя за таковые разговоры в Разбойный приказ, помяни мое слово! И меня с тобой заодно.

Никогда не угадаешь заранее, какой будет погода на Балтийском море. Когда мы выходили из Риги, ярко сияло солнце. Но прошло всего два дня, и небо заволокло тучами, а заметно покрепчавший ветер начал валить флейты господина Райхе. Арендовав оба его корабля, я на одном отправился в Стокгольм, а на втором с грузом отплыл в Нарву сам господин Отто. Доставшийся мне флейт был довольно крепким судном, живо напомнившим мне «Благочестивую Марту» и «Святую Агнессу». Воспоминания эти навели меня на минорный лад, и я, крепко держась за снасти, наблюдал за тем, как вздымаются балтийские волны. Снова я иду на корабле в Стокгольм, только совсем один. Кароля и Никиту пришлось оставить в Риге, Корнилий со своей хоругвью ушел изображать вывоз добычи. С собой я взял нескольких драгун из числа тех, кто бывал со мной в Стокгольме, пять десятков московских рейтар разной степени родовитости да Мишу Романова, мающегося сейчас в нашей с ним каюте от морской болезни. По моим прикидкам, король Густав Адольф сейчас еще в Стокгольме. Готовится к поездке в Новгород на встречу со мной. Если я успею, то он туда не поедет вовсе. Ну если, конечно, я его уговорю обменять Ригу на Новгород.

– Вы прирожденный моряк, ваше величество, – одобрительно кричит мне, перекрывая шум ветра и волн, шкипер Мюнц, стоящий рядом, – можно подумать, что вы родились на палубе!

– Да уж, – хмыкаю я в ответ, – шутка ли, целый адмирал шведского флота!

– Смотрите, кажется, вы не единственный прирожденный моряк! – снова кричит мне Мюнц и показывает на щуплую фигурку у фальшборта.

Присмотревшись, я узнаю несостоявшуюся ведьму по имени Эльза. Я направлялся на корабль, когда встретил ее в порту. Крайне удивившись, спросил, что она делает в таком месте.

– Ваше величество, мне некуда больше идти, позвольте мне отправиться с вами.

– Вот так номер! А где же твой жених… Андрис, кажется?

– Нет у меня жениха, государь.

– Что, не захотел жениться на ведьме?

– Отец ему не позволил.

– Да он еще и почтительный сын… что же, понятно. Ладно, если хочешь уехать со мной, то у меня нет возражений. Но ты, надеюсь, понимаешь, что делаешь?

– У меня нет никакого другого выхода. Денег, чтобы уехать, нет, а если останусь, то житья мне все одно не дадут.

Что было делать с ней, я решительно не знал. С одной стороны, если бы весь город не собрался посмотреть, как ее сожгут, я вряд ли захватил бы Ригу. Не то чтобы я чувствовал себя обязанным ей, но бросить на произвол судьбы – совести не хватало. С другой стороны, в Стокгольме меня ждет моя разлюбезная Катерина Карловна, и что она скажет, если увидит в моей свите женщину, – одному богу известно. В какой-то момент я даже хотел переодеть ее в мужской наряд, но, хорошенько подумав, отказался от этой затеи. Кто-нибудь обязательно проболтается, и попытка скрыть ее пол будет воспринята как отягчающее обстоятельство. К тому же сероглазая Эльза была обладательницей такой умопомрачительной фигуры, что надежно спрятать ее под мужской одеждой не представлялось возможным. Ну да, разглядел!.. Короче, недолго думая я велел отправившемуся-таки со мной Раальду Каупушу считать ее членом своей семьи. Впрочем, в первую же ночь на корабле она заявилась ко мне, полная решимости расплатиться и за спасение, и за «билет» до Стокгольма. В ответ я покрутил пальцем у виска и велел ей не делать глупостей. Почему я так поступил? Сам не знаю. Может, перед принцессой Катариной неудобно, а может… не знаю, короче.

– Вышла подышать свежим воздухом? – спросил я у девушки.

– В каюте скучно, ваше величество, – отозвалась Эльза.

– Ты хорошо переносишь качку.

– Я дочь рыбака.

Я еще немного постоял, не зная, что ей сказать, пока она сама не подала голос:

– Вы что-то хотели спросить?

– Пожалуй, да. Скажи мне, ты говоришь хоть немного по-шведски?

– Понять смогу.

– Отлично, а что вообще умеешь?

– Все, что необходимо хорошей жене. Готовить, шить, стирать.

– Грамоту знаешь?

– Немного. Обычно женщин у нас не учат грамоте.

– Но ты научилась?

– Да, ваше величество, а зачем вы спрашиваете?

– Пытаюсь решить, что с тобой делать.

– Понятно… еще я разбираюсь в травах и действительно немного могу лечить.

– У кого ты научилась?

– У матери. Читать и писать – тоже.

– Не слишком распространенное умение для жены рыбака, не так ли?

– Она не всегда была женой рыбака.

– Вот как… кстати, а где она?

– Она умерла два года назад.

– Печально; а отец?

– А отец умер, когда меня обвинили в колдовстве. Меня даже не отпустили на его похороны.

– Ты так спокойно об этом говоришь…

– Я уже выплакала все слезы, ваше величество.

– Да уж, досталось тебе…

– Видно, судьба такая… а что вы сделали с вдовой Краузе?

– С Ирмой-то? Замуж выдал.

– Что?! За кого?..

– О… не завидуй, – засмеялся я, – вдова еще не раз пожалеет, что не утонула тогда.

– Я не завидую, я ненавижу ее!

– Пожалуй, у тебя есть на это причины, но не думай о ней. Вряд ли вы когда-нибудь еще увидитесь.

– А что вы собираетесь делать со мной?

– Еще не знаю, но если ты и впрямь умеешь лечить, то, вне всякого сомнения, пригодишься мне на службе.

– Вы предлагаете мне службу?

– А почему нет?

– Но я же… вы разве не боитесь ведьм?

– Что за вздор! И вот что: прекращай все эти разговоры про ведьм, и Каупушу с семейством скажи, чтобы помалкивали. Чем меньше людей будет знать о твоей судьбе, тем лучше будет для тебя самой. В Швеции могут отправить на костер ничуть не хуже, чем в Риге, а в Москве народ и вовсе простой: заострят колышек – и поминай как звали.

– Вы не ответили.

– На что? Ах вот ты про что… да, я не боюсь ведьм, более того, я не верю во всю эту чушь со службой дьяволу, вальпургиевыми ночами и черными мессами. Рогатый достаточно силен, чтобы обходиться без помощи сумасшедших старух, верящих в то, что могут обращаться в черных кошек. Так что иди в кубрик к Каупушам и выбрось эту ерунду из головы.

Сказав это, я развернулся и отправился к себе, но переступая через комингс, повинуясь внезапному чувству, повернул голову и едва не вздрогнул. Эльза стояла на прежнем месте, смотря мне вслед. Вышедшая в этот момент из облаков луна на мгновение осветила ее лицо, показавшееся мне таким зловещим, что впору было пожалеть о ее спасении. Особенно выделялись на нем ставшие просто черными глаза. Сморгнув, я снова посмотрел на девушку, и наваждение исчезло. Ни зловещего лица, ни черных пронизывающих глаз – ничего. Увидев, что я смотрю на нее, она сделала книксен и убежала. Фу, похоже, у меня глюки. Девчонка, наверное, обиделась на мое невнимание и решила, что это оттого, что я боюсь нечистой силы, вот и завела этот дурацкий разговор. Откуда ей знать, что у меня в Швеции жена и теща, причем обе в коронах. Против этого тандема любая ведьма все равно что дите малое. Разжуют, выплюнут и фамилию не спросят…

Стокгольм встретил нас не слишком ласково: хотя ветер и поутих, но мелкий дождь совершенно портил настроение. Портовый чиновник, прибывший на наше судно с досмотром, увидев вооруженных русских дворян, мягко говоря, очень удивился. Он и до этого не лучился радушием, а теперь, казалось, и вовсе раздумывал, не поднять ли тревогу.

– Кто вы такой, – спросил он простуженным голосом, безошибочно определив во мне главного, – и с какой целью прибыли в Швецию?

– Соскучился по своему брату, королю Густаву Адольфу, – отвечал я ему с беззаботным видом, – надеюсь, он в добром здравии?

– С чего это вы называете нашего доброго короля своим братом?

– С того, что женат на его сестре. И знаете что, любезнейший, довольно невежливо игнорировать вопрос о здоровье монарха.

– Его величество в добром здравии, – тут же ответил чиновник, очевидно начавший понимать, кто я такой. – Вы герцог Иоганн Альбрехт?

– Именно так, а еще я русский царь. Это моя свита, и я прибыл на встречу со своим братом королем. Он в Стокгольме?

– Да, ваше величество, – поклонился он.

– Прекрасно, а как поживает мой старый приятель капитан над портом Олле Юхансон?

– Что ему сделается, ваше величество… Позволено ли мне будет спросить?

– Валяйте.

– Когда вы собираетесь сойти на берег?

– Немедленно.

– Как будет угодно вашему величеству, мы всегда рады победителю датчан. Прошу лишь позволения сообщить прежде о вашем прибытии господину капитану над портом. Сами понимаете, служба!

– О, конечно-конечно, порядок прежде всего, кланяйтесь господину Юхансону.

Швед, не теряя ни минуты, спустился в шлюпку, и его гребцы навалились на весла. Понаблюдав за тем, как они отходят, я скомандовал делать то же самое. Всех желающих сойти на берег одним рейсом было не перевезти, так что надо поторапливаться. Достигнув пристани, я первым выскочил из шлюпки и в нетерпении прошелся по твердой мостовой. Мои спутники, тяжело вздыхая и крестясь, один за другим следовали за мной, поневоле привлекая всеобщее внимание длиннополой одеждой и непривычным внешним видом.

– Генрих, ты ведь помнишь, где находится мой дом? – спросил я одного из драгун.

– Конечно, мой кайзер!

– Отлично, будешь показывать дорогу.

– Ваше величество, какая честь! – Ко мне, размахивая шляпой, приближался капитан над портом. – Рад видеть вас в добром здравии!

– Олле, дружище, вы рискнули выбраться из своей пыльной конторы? Как это мило!

– Ну не мог же я пропустить такой случай! Жаль, что вы не предупредили нас о своем приезде, мы бы устроили вам торжественную встречу! Эй, бездельники, – прикрикнул он на немногих любопытствующих, – приветствуйте герцога-странника – победителя датчан!

– Полно, друг мой, не стоит…

– Еще как стоит! Обещайте мне, что удостоите мое скромное жилище своим посещением. Иначе жена сживет меня со свету!

– Ну, этого я позволить не могу. С кем в таком случае я буду вести торговые дела? Хорошо, я непременно загляну к вам.

– О, это будет большая честь для меня и моего дома! – растроганно произнес чиновник и, тут же сменив тон, деловито поинтересовался: – А что, у вас есть товар?

– Ну, на этот раз я буду больше покупать, а не продавать.

– Я целиком и полностью к услугам вашего величества!

Пока мы так беседовали, корабельные шлюпки сделали еще рейс, перевезя таким образом остальных членов моей свиты. Несколько солдат и Каупуши остались на корабле, а мы плотной толпой двинулись к моему дому, возбуждая любопытство зевак своим непривычным видом и большими ящиками, которые тащили вчетвером каждый. Уже почти пришедший в себя Мишка ковылял рядом, с любопытством озираясь на окружающие дома.

– А чего нам лошадей не прислали? – спросил он, выбрав минуту.

– Так не ждал нас никто, – пожал я плечами, – сам, поди, знаешь – незваный гость хуже татарина. Сейчас оповестят короля, тогда и пришлют. Только нам тоже надо себя прежде в порядок привести.

Подаренный мне когда-то покойным королем дом сейчас пустовал. Прежде в нем останавливалось посольство Рюмина, да Петерсен держал здесь контору. Но сейчас мой шкипер вместе с кораблями был в рейсе, и лишь удивленная и напуганная прислуга наблюдала за нашим пришествием. В печах немедленно запылал огонь, перед входом встали драгуны с ружьями на плечах, а над крышей затрепетал мекленбургский штандарт.

Говоря Романову, что, узнав о моем прибытии, нам непременно пришлют лошадей из королевской конюшни, я ошибался. Густав Адольф, услышав о моем нежданном визите, тут же прискакал сам. Сначала с улицы послышался стук копыт по брусчатке, а затем у входа раздалось властное: «Дорогу королю!» Быстро спустившись, я едва не налетел на своего коронованного приятеля, стремительно идущего мне навстречу.

– Иоганн, наш дорогой брат, – порывисто вскричал юный король, уже привыкший говорить о себе во множественном числе, – мы не верим своим глазам – как это возможно! Неужели ты в Стокгольме?

– Я, в смысле – мы, тоже рады тебя видеть, Густав, – невольно передразнил я его, – надеюсь, это для твоего величества приятный сюрприз?

– Конечно, брат мой, – немного сбавил пафос Густав Адольф, – разумеется, я рад тебя видеть, как может быть иначе. Но почему ты не предупредил о своем прибытии?