Конец Смуты Оченков Иван

Пока мы так беседовали, слуга поставил передо мной кружку с пенным напитком и спросил, не надо ли еще чего.

– Нет, спасибо, – отозвался я и кинул ему монетку в четверть крейцера.

– А нет ли у вашей милости других денег? – спросил половой, внимательно осмотрев монету.

– Что-то не так? – удивился я, отхлебнув пенного напитка.

– С тех пор как мекленбургский герцог наводнил Стокгольм монетами из этого проклятого билона, они чертовски упали в цене. Хозяин ругается, когда мы принимаем их. Уж простите, ваша милость, но мне не хочется получить от него нагоняй.

– А в рыло ты, значит, получить не боишься? – миролюбиво поинтересовался Петерсен.

– Что вы, ваша милость, – залепетал тот в ответ, – я человек подневольный…

– Что-то случилось? – подошел на шум хозяин заведения папаша Густав.

– У вашего слуги слишком длинный язык, этот господин – мой гость, и я его угощаю! А если кому-то что-то не нравится, то он всегда может отведать моего кулака.

– Прошу прощения, господин Петерсен, такого больше не повторится, – принялся извиняться хозяин, – сейчас и впрямь появилось много рижской монеты, а люди говорят, что ее не будут брать.

– Кто говорит, какие люди? – заинтересованно спросил я.

Папаша Густав оглянулся и, наклонившись, зашептал нам:

– Почтенные господа, прошу прощения, а только все говорят, что герцог-странник взял Ригу с помощью колдовства одной ведьмы, которую спас от костра. Я, конечно, не верю таким глупостям, однако Рига не такой город, чтобы взять его с налету. Спору нет, муж доброй принцессы Катарины – бравый военный и храбро воевал с датчанами и поляками, но все-таки!..

– А при чем здесь деньги?

– А вот это самое интересное, ваша милость: говорят, что ведьма потребовала за сдачу города, чтобы герцог портил монету и таким образом вредил добрым христианам!

– Что за вздор?

– Я тоже так думал, пока преподобный Глюк не помянул в своей воскресной проповеди происки дьявола, заставляющего слабых духом христиан портить монету!

– Преподобный Глюк так сказал?

– Ну, не этими словами, но имеющий уши да услышит. А еще говорят, что этот герцог привез огромную кучу серебра и теперь портит его в своем доме, подаренном ему покойным королем Карлом.

– Что, прямо вот так и портит?

– Ну не сам, конечно, а с помощью ведьмы.

– Ладно! Хватит нам рассказывать всякий вздор! – подвел итог разговору Петерсен. – Я плачу полновесными талерами, а до прочего мне и дела нет.

– Золотые слова, – с готовностью подтвердил папаша Густав, – я всегда говорю всем: не надо лезть в чужие дела – и свои будут в порядке.

– А у вашего величества много поклонников, – заметил шкипер, когда хозяин ушел.

– Да уж, – хмыкнул я в ответ, – больше, чем я думал. Впрочем, скоро мы покинем этот гостеприимный порт, и пусть местные жители ищут себе другой повод для сплетен. Так что, дружище, держи команду наготове.

– Разумеется. Вы тоже берегите себя и на всякий случай помните, что в порту всегда стоит шлюпка со «Святой Агнессы». Кто знает, может, и пригодится.

Покинув трактир, я двинулся в сторону дворца. Копыта моего коня звонко цокали по мостовой, заставляя немногочисленных прохожих отходить в сторону, давая мне дорогу. Слова трактирщика давно вылетели из моей головы, уступив место мыслям о Катарине и сыне. Не знаю, можно ли назвать мои чувства к суровой шведской принцессе любовью, но ведь она мать маленького Карла Густава, а этот очаровательный малыш – мой сын. Воспоминания о нем то и дело заставляли меня улыбаться, не замечая никого вокруг. Наконец я подъехал к дворцу Трех корон и, кивнув страже, собирался въехать внутрь, когда мое внимание привлек какой-то человек, очевидно пытавшийся пройти внутрь дворца.

– Слово и дело! – неожиданно крикнул он по-русски. – Слово и дело, государь!

Приглядевшись, я, к своему удивлению, узнал в нем Савву Калитина, прижившегося на шведской службе русского студента.

– Ты что, ополоумел? – строго спросил я его. – Того и гляди стражу до родимчика доведешь!

– Они все одно по-нашенски не понимают… – отмахнулся он. – Беда, государь!

– Говори.

– Слава тебе господи, не отбыл ты с его королевским величеством. А то я уж и не ведал, к кому обратиться. Все набольшие люди, кого знал, с королем уехали, а прочие и слушать не хотят!

– Да что случилось-то?

– Бунт!

– О как! А против кого?

– Против тебя, государь.

– Это как? Я тут вроде как не царь, чтобы против меня бунтовать.

– Не царь, а только попы лютеранские на тебя зуб имеют, что ты веру их на Руси вводить не стал. Давно народ мутят, чтобы двор твой разбить да ведьму, которую ты у себя прячешь, взять. Ждали только, когда король с войском отбудет, чтобы ворваться туда да обитателей в делах богомерзких уличить. Ну и деньги, какие ты, государь, из Риги привез, покою многим не дают.

– Чудны дела твои, Господи! – удивился я. – А ты, значит, предупредить решил. Погоди-ка, а тебе какая в том корысть? Ты ведь и сам теперь лютеранин.

– Я верно и нелицемерно служу его шведскому королевскому величеству, – четко проговорил по-шведски Савва, отстранившись, – а вы, ваше величество, супруг его сестры, нашей доброй принцессы Катарины!

– Стало быть, хорошо служишь, – хмыкнул я в ответ, – ладно, а сам-то откуда о сем деле проведал?

Калитин потупился, но, быстро справившись с замешательством, поднял глаза:

– Мне приказали в сем деле участвовать.

– Кто приказал?

– Господин Годвинсон, мой начальник департамента.

– Не помню такого…

– Он хороший друг господина Юленшерны.

– Тьфу ты пропасть, что за поганая семейка!

– Да, господин ярл питает к вашему величеству неприязнь.

– Угу, аж кушать не может. Но я все-таки не понял, почему ты решил их выдать?

– Ох, государь, мне куда ни кинь – везде клин! Чужак я им: как бунт закончится, они меня крайним и сделают. Хотел было с королем на Ригу отправиться, так куда там!

– Хочешь со мной вернуться?

– Прости, государь, не хочу! По сердцу мне порядки и жизнь здешняя.

– И то, что тебя хотят под монастырь подвести, тоже нравится?

– У нас на Руси своих не меньше жрут! А тут только я чужак, а дети мои своими будут. С ними так уж не поступят.

– Блажен, кто верует. Но что теперь-то с тобой делать?

– Не ведаю!

– Понятно, на одно доброе дело решился, и то без ума. Стой здесь, я скоро выйду.

Через пару минут я вернулся к незадачливому русскому офицеру на шведской службе и протянул ему бумагу с королевской печатью.

– Держи, болезный.

– Что это?

– Как что, королевский приказ, унтер-лейтенанту Савве Калитину срочно отбыть в распоряжение генерал-губернатора Спаре.

– Господи боже, а как, король-то уехал?

– Много будешь знать – скоро состаришься, главное, что с этой бумагой ты можешь прямо сейчас Стокгольм покинуть, и никто тебе слова не скажет. Ладно, не благодари… но вот про планы своих друзей – расскажи.

Как это часто бывает, бунт вспыхнул, как пожар от маленькой искры. Один из многочисленных пасторов, читавших проповеди о безбожных слугах Сатаны – сиречь ведьмах, – перестарался, и возбужденная толпа хлынула к известному всему Стокгольму дому. Тому самому, который покойный король Карл подарил мекленбургскому герцогу-страннику и в котором он, по слухам, и занимался колдовством и порчей монеты. По пути к ним присоединялись один за другим местные жители, и вскоре дом, который уже иной раз называли русским посольством, был окружен кричащими от праведного гнева людьми. Когда на их законное и справедливое требование выйти и показать ведьму и порченое серебро никто не вышел, в окна полетели камни. Это деяние, впрочем, не осталось безнаказанным, и осажденные начали стрелять в ответ. Несколько выстрелов, убивших самых активных участников погрома, охладили было нападавших и заставили их отхлынуть от оказавшегося не таким простым орешком дома. Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут в дело вступили держащиеся доселе в стороне люди в плащах и надвинутых на глаза шляпах. Вытащив из-под одежды оружие, они сумели организовать растерявшую было пыл толпу и повести ее на новый приступ. Держа под огнем превратившиеся в бойницы окна, атакующие снова подошли к дому и кинулись рубить ворота. Те были сделаны из довольно крепкого дерева и оббиты полосами железа, так что справиться с ними удалось далеко не сразу. Однако люди с топорами были упорны и через какое-то время им удалось пробиться сквозь эту преграду. Выбив ворота, толпа хлынула внутрь, и принялась искать оборонявшихся. Никого не найдя, бунтовщики совсем озверели и кинулись крушить все, до чего могли дотянуться. Наконец кому-то из них удалось найти комнату, в которой лежали тяжелые ящики с печатями рижского магистрата. Нашедшие разразились торжествующими криками и принялись сбивать с них замки. Дело это также оказалось не самым простым, но тем не менее вскоре увенчалось успехом. Но каково же было разочарование разбивших ящики, когда им не удалось найти в них ничего, кроме груды камней. Душераздирающий вой пополам с богохульствами вырвался из их разочарованных глоток. Разумеется, это было происками врага рода человеческого, решившего лишить праведных христиан их законной добычи! Впрочем, как оказалось, не все штурмовавшие «русский дом» верили во всемогущество дьявола. Кое-кому пришло в голову, что люди, взломавшие ящики, бессовестно лгут, и на самом деле припрятали захваченное серебро, с тем чтобы не делиться своей добычей с остальными участниками штурма. Высказав эти обоснованные подозрения, они нарвались на черную неблагодарность и несколько выстрелов в придачу. Стерпеть подобное обращение не было никакой возможности, и вскоре захваченный дом стал ареной схватки не на жизнь, а на смерть.

Пока благочестивые шведские христиане, выступившие против козней Сатаны, увлеченно лишали друг друга жизней, я уводил свой маленький гарнизон узкими улочками в сторону порта. Два десятка русских и мекленбуржцев, оставшихся со мной после отъезда Романова с королем, переодетые простыми горожанами, торопливо шли, стараясь, насколько это возможно, не привлекать к себе внимания. Впрочем, как оказалось, город и без того был переполнен группами вооруженных людей самого разного вида. Одни представляли собой местных цеховых мастеров, вооруживших своих подмастерьев и охранявших таким образом свое добро. Другие выглядели обитателями местного дна, вылезшими из своих нор в надежде пограбить первых. И наконец, были группы непонятных людей, достаточно неплохо одетых и вооруженных, иногда под предводительством священников, которые хотя и не участвовали во всеобщей вакханалии, но и не препятствовали ей. К счастью, последних было немного, и, хотя они внимательно наблюдали за происходящим, мой импровизированный отряд не слишком выделялся на фоне прочих и смог почти беспрепятственно продвигаться по улицам. Надо сказать, что местные жители, не принимавшие участия во всеобщем «веселье», закрывали свои дома и истово молились, чтобы нежданная напасть их миновала. Все эти обстоятельства помогли нам более или менее благополучно добраться до уже оцепленного шведскими солдатами порта. Командовал этими крайне немногочисленными войсками мой старый друг, капитан над портом Олле Юхансон.

– Наконец-то, ваше величество, – с явным облегчением поприветствовал он меня, – я уже начинал беспокоиться, удастся ли вам пробиться в порт.

– Все в порядке, дружище, – поспешил успокоить я его, – я и мои люди целы, а это главное. Мои враги обнаружили себя и крупно подставились: полагаю, участников штурма моего дома уже вяжет городская стража.

– Вынужден вас разочаровать, ваше величество, – горестно вздохнул Олле, – войск в столице достаточно только для охраны королевского дворца.

– Какого черта, – выругался я от неожиданности, – эта свинья-губернатор заверил меня в том, что бунт будет немедленно подавлен!

– Не могу ничего сказать вам по этому поводу, однако вас дожидается посланник из дворца, возможно, он даст вашему величеству необходимые разъяснения.

– Где этот чертов посланник?

– Я здесь, сир, – к нам подошел молодой человек, закутанный в плащ, в котором я с удивлением узнал Николаса Спаре.

– Вы?

– К вашим услугам, сир!

– Что происходит, господин Спаре?

– Меня прислала принцесса Катарина.

– Что?!

– О, не беспокойтесь, с ней и маленьким принцем все хорошо. Они находятся под надежной охраной, и им ничего не угрожает. К сожалению, не могу сказать этого о вашем величестве.

– Что вы имеете в виду?

– Едва вы покинули дворец, аудиенции с ней попросил преподобный Глюк, каковая была ему немедленно предоставлена.

– И что же ей наболтал этот святоша?

– Этого я не знаю, но ее высочество после разговора с преподобным выглядела крайне обеспокоенно.

– А почему же мне и моим людям не послали помощь?

– Ваше величество, прошу вашего всемилостивейшего прощения за то, что отвечаю вопросом на вопрос, но зачем вы сказали губернатору, что будете обороняться в своем доме?

– Так этот мерзавец… ах ты ж…

В ответ на мою филиппику молодой придворный лишь невозмутимо пожал плечами.

– Как вы догадались искать меня здесь? – спросил я его, несколько успокоившись.

– Я собираюсь стать военным и потому внимательно изучаю как деяния великих полководцев древности, так и славные победы наших современников. В том числе ваши, сир. Вы никогда не делаете то, что от вас ждут ваши противники. Более того, вы и своих сторонников не всегда ставите в известность о ваших планах. Так что я посчитал весьма маловероятным, что вы будете дожидаться сикурса в своем осажденном доме и, как видите, не ошибся.

– А вы опасный человек, Николас!

– Ну мы ведь на одной стороне, не так ли?

– Хорошо сказано, мой друг – так с чем вас послала принцесса?

– Ее высочество, полагает, что вам необходимо как можно скорее покинуть Стокгольм! К сожалению, у нее не было времени написать вам, но вот ее перстень, который она собственноручно дала мне, чтобы вы могли удостовериться в моих полномочиях.

С этими словами молодой человек вытащил из-за пазухи небольшой сверток и, развернув его, показал мне украшение. Сомнений не было, это перстень моей матери, который я подарил Катарине в день помолвки.

– Черта с два я куда-то отправлюсь без Катарины и сына, – помотал я головой.

– Ваше величество, вашим родным ничего не угрожает, – попытался воззвать к моему разуму Спаре, – к тому же вряд ли вы сможете прорваться сейчас во дворец. Посмотрите, что творится вокруг.

– Действительно, ваше величество, – поддержал придворного капитан над портом, – отправляйтесь на свой корабль. Там вы будете в безопасности от этих негодяев!

– Плевать я хотел на этот взбунтовавшийся сброд! Пусть не становятся на моем пути, или я залью их кровью все здешние улицы.

Тем временем к ощетинившимся пиками и алебардами портовым стражникам все ближе подходили толпы взбудораженных горожан. Пока они не были готовы кинуться на вооруженных солдат, но, похоже, в толпе находились организаторы и подстрекатели, не дававшие людям успокоиться и искусно их подзуживавшие. Оглянувшись на своих людей, я нахмурился: похоже, они были согласны со Спаре и Юхансоном.

– Вас ведь ждет шлюпка с вашего корабля, – продолжал тем временем Олле, – ну так и отправляйтесь туда. А когда мы наведем здесь порядок, то вернетесь и посчитаетесь со своими врагами.

– Нет, – упрямо замотал я головой, вытаскивая при этом шпагу из ножен, – я не побегу от взбунтовавшейся черни. Эй, ребята…

В этот момент толпа пришла в движение и грозно надвинулась на стражников, охранявших порт. Быстро прорвав жиденькую цепочку пикинеров, они кинулись в нашем направлении, размахивая кто дубьем, а кто и настоящими алебардами. Впрочем, все еще можно было исправить. Мои спутники, поняв неизбежность схватки, как это бывает с опытными в ратном деле людьми, сами собой становились плечом к плечу. Русские дворяне, встав в первую шеренгу, вытащили из ножен сабли, а мекленбуржцы за их спинами деловито подсыпали порох на полки ружей. К тому же к месту прорыва спешили вооруженные матросы с торговых кораблей, присланные их капитанами для защиты складов с товарами. Спаре и Юхансон, глядя на происходящее, тоже обнажили свои шпаги.

– Господа, вы всерьез хотели предложить мне бежать без боя? – почти весело спросил я шведов, и тут же скомандовал своим драгунам: – Пли!

Десяток кремней одновременно ударили по стальным крышкам полок, высекая искру. Как ни странно, не случилось ни одной осечки, и вспыхнувший порох понес в сторону нападавших бунтовщиков свинцовую метель. Лишь некоторым из них удалось прорваться сквозь наш огонь, но лишь для того чтобы в рассеивающихся уже клубах дыма напороться на сабли московских дворян. Хищный лязг стали быстро перешел в стоны и хрипы умирающих людей, а мои воины тут же опять сомкнулись, чтобы дать драгунам перезарядить их ружья. Восхищенный слаженными действиями моих людей Николас Спаре подошел ко мне, чтобы что-то сказать, но в этот момент из толпы отступавших раздался выстрел. Не знаю, в кого целил неизвестный стрелок, но шагнувший ко мне швед оказался почти на линии огня. Тяжелая мушкетная пуля вскользь ударила по надетой на него кирасе и, потеряв значительную часть своей энергии, рикошетом ударила по мне. На свое счастье, узнав о том, что происходит вокруг, я первым делом надел под камзол кольчугу. Это спасло меня, но, хотя проклятая пуля не смогла пробить защиту, она чертовски сильно ударила меня в бок, начисто выбив воздух из легких. Не ожидая подобной подлости, я запнулся и растянулся у ног своих солдат, с ужасом взирающих на тело своего государя. Сознание медленно угасало, и последнее, что я услышал, это крик Юхансона: «Уносите его!..»

Пришел в себя я уже на палубе «Святой Агнессы». Ужасно болел бок, явственно намекая на сломанное ребро. Кто-то неловко задел его, и я, застонав от неожиданности, крепко выругался.

– Слава богу, вы живы! – Надо мной склонилось лицо капитана Петерсена. – Вот что, – распорядился он моим спутникам, – несите его величество в мою каюту, и немедленно отчаливаем. Я не доктор, однако ясно вижу, что воздух Стокгольма не слишком полезен в это время.

Его распоряжение было тут же выполнено, и крепкие руки, подхватив мою тушку, довольно бесцеремонно потащили ее в указанном направлении.

«В который раз безжалостная судьба, цинично наплевав на мои желания, швырнула меня в одном лишь ей ведомом направлении, – немного высокопарно подумалось мне, когда я отлеживался на жесткой койке в капитанской каюте. – Как видно, не все люди годятся для семейной жизни: я вот, к примеру, совсем не гожусь». Дверь скрипнула, и в проеме показалось остроносое лицо московского дворянина, одного из немногих русских, оставшихся в моей свите.

– Чего тебе… Никодим? – спросил я, припомнив его имя.

– Так это… государь, – резво подбежал он ко мне, услышав вопрос, – узнать хотели мы, значит: куды сия ладья едет?

– Ездят на телеге, – не смог удержаться я, чтобы не объяснить сухопутному всю глубину его заблуждений, – а на корабле – ходят!

– Ну и ладно, – ничуть не смутился тот, – а куды идет? А то шкипер твой только зыркает глазищами, аспид, а ничего не говорит.

– Правильно делает, потому как сам не знает. А не знает оттого, что я ему еще ничего не приказывал. Но это хорошо, что ты зашел. Кликни его ко мне, а я и повелю.

Тот с готовностью поклонился и собрался было бежать, исполняя приказание, но в последний момент остановился и снова спросил:

– Так, а куда пойдем-то, в Ригу или еще как?

– Ну ее к нечистому, эту Ригу, и всех ее ведьм. Домой пойдем, у нас там Смута кончилась, дел невпроворот!

– Это как же, – всполошился Никодим, – а рать наша, рейтары, драгуны… Вельяминов с этим, как его, Фангоршим, прости господи!

– Царю перечишь! – грозно нахмурил я брови, но, потревожив больной бок, тут же сменил строгое лицо на страдальческое, – твоя, правда, дворянин. Сначала в Ригу надо. Какие-то дикие люди тут, в неметчине, нынче стали. Я теперь сюда без полка рейтар или стрельцов и носа не покажу, а то взяли моду в царей стрелять да грабить. Сплошная бездуховность, одним словом! Ну чего смотришь, идол, шкипера позови!

Бывший генерал-губернатор Новгорода Спаре завтракал в компании своего кузена Николаса, недавно прибывшего из Стокгольма. Основная часть подчиненных Спаре, которого из почтения все продолжали звать генералом, уже находилась в Риге. Однако сам старый ярл во главе небольшого отряда лично преданных ему людей задержался на рейде Нарвы.

Против обыкновения, прием пищи проходил не в пышной каюте флагманской галеры господина Спаре, а на палубе полуюта, где слуги установили столик, полный разных закусок, для своих господ. Дело в том, что генерал не хотел пропустить одно зрелище и, наслаждаясь великолепным гусиным паштетом, с интересом поглядывал на стоящий невдалеке на якоре галиот под мекленбургским флагом. Однако до развязки дела было еще далеко, и старый ярл горячо обсуждал со своим молодым родственником одно весьма деликатное дело.

– Я уже стар, Николас, – в который раз печально проскрипел генерал, – а Господь так и не послал мне сына.

– Ну что вы, дядюшка, – в очередной раз повторил молодой придворный, из почтительности называвший престарелого кузена дядей, – вы еще полны сил и энергии.

– Оставь свою лесть для придворных вертихвосток, мой мальчик, – отмахнулся от его вежливости старик, – да, у меня еще есть силы, но это не те силы, от которых бывают дети.

Ни один мускул не дрогнул на лице Николаса, хотя в другое время он не упустил бы случая позубоскалить по поводу дочери, нежданно-негаданно родившейся у старого ярла чуть более года назад.

– Мы с тобой последние в нашем роду, – продолжал старший Спаре, – и я не хочу, чтобы мое добро досталось какому-то проходимцу. Не буду скрывать, раньше я с надеждой смотрел на молодого Юленшерну, но теперь вижу – с него не будет толку!

– Вы хотели выдать за него кузину Аврору, дядюшка?

– Да, хотел, но этот неблагодарный мерзавец нашел себе невесту среди остзейской знати. Впрочем, что Господь ни делает, все к лучшему! Из него вышел бы отвратительный муж для моей девочки, а теперь пусть с ним мучаются Буксгевдены!

– С вашего позволения, дорогой дядюшка, я совершенно не понимаю, зачем вы мне это рассказываете?

– А тут нечего понимать: я хочу, чтобы ты женился на Авроре и унаследовал мое состояние и место в риксроде!

– Ваше предложение весьма заманчиво, однако согласится ли ваша дочь на этот альянс?

– Вот уж кого я не собираюсь спрашивать! Конечно, она нахваталась дурных манер от моей женушки, однако она благовоспитанная девочка и выполнит волю своего отца.

– Боюсь, все не так просто, дядюшка: кузина Аврора состоит при ее высочестве принцессе Катарине. Герцогиня Мекленбургская может воспротивиться этому браку.

– Особенно если узнает, что ты, вместо того чтобы привезти ее муженька во дворец, посоветовал ему отправляться подальше.

– Русского царя утащили на корабль его подданные, спасая ему жизнь, – ледяным голосом проговорил Николас, – я тут совершенно ни при чем!

– Конечно-конечно… – забулькал от смеха генерал, – она дала тебе кольцо, с тем чтобы ты убедил ее мужа вернуться, а после твоих уговоров он отправился на корабль! Кстати, очень интересно, пережил ли он то ранение?

– Я не стал бы исключать возможности того, что Иоганн Альбрехт был тяжело или даже смертельно ранен, однако не стал бы на это сильно рассчитывать. Его не раз уже «хоронили», но он всякий раз «восставал из могилы» и лишь укреплял свое положение. Что же касается прочего, то я выполнял поручение весьма высокопоставленных особ и могу надеяться на их благодарность и защиту. Все дело в том, что наш король очень молод и слишком любит войну, а Швеции нужен наследник.

– От папаши-колдуна и Мекленбургской герцогини? Или нет – от русской царицы! Что-то много титулов стало у нашей доброй Катарины. Кстати, а чем вас Юхан Эстергетландский[65] не устраивает?

– От шведской принцессы и победителя датчан, – печатая каждое слово, проговорил молодой человек, – а герцог Эстергетландский сам отказался от короны. Право, дядюшка, я начинаю сожалеть о том, что рассказал вам всю эту историю.

– Ты рассказал мне ее, потому что тебя для этого и послали! Потому что зубы этого святоши Глюка щелкнули вхолостую, а он очень хочет вцепиться ими в рижскую контрибуцию.

– А вы здесь при чем?

– А при том, что если денег не оказалось в стокгольмском доме, то они где-то есть! В Риге Странник не мог их оставить, для этого он слишком хитер. Тот отряд, что перехватили поляки, тоже оказался пустышкой. Значит, что?

– Что, дядюшка?

– Посмотри на этот галиот.

– А что с ним не так? Ну да, на нем герб Ростока и мекленбургский флаг, но…

– Но прибыл он из Риги, причем сразу после того, как ее захватил Странник!

– Черт побери! Неужели вы думаете…

– Думаю? Нет, черт возьми, я уверен! Я просто чую запах рижских денежек! Ну что, ты надумал становиться моим зятем? Смотри, завтра у моей девочки не будет отбоя от претендентов! Миллион талеров – это не шутка, и будь я проклят, если получу меньше трети от этой суммы.

– А что скажет по этому поводу король?

– А зачем ему знать об этом, мой мальчик? – захохотал старый ярл.

– Вы полагаете, что вам удастся сохранить эту операцию в тайне? – удивленно проговорил Николас, подумав про себя: «Старый маразматик сошел с ума и всех нас погубит!»

Однако Спаре-старший не обратил на слова родственника ни малейшего внимания, будучи всецело погружен в происходящее на мекленбургском галиоте.

Наконец от него отошла шлюпка и направилась к шведской галере. Подойдя к борту, шведские солдаты выпихнули какого-то связанного человека и стали поднимать ящики. Оказавшись на борту, арестованному удалось выпихнуть изо рта кляп и разразиться отборными ругательствами. Впрочем, солдаты тут же ударами прекратили его вопли и поставили несчастного на колени.

– Что здесь происходит? – удивленно спросил Николас.

– Ваша милость, – задыхаясь, проговорил связанный, – вы производите впечатление благородного человека… меня зовут Отто Райх, я купец из Ростока. Я не понимаю, зачем мой корабль захватили шведские солдаты. Прошу вас, помогите мне! Мы не воюем с королем Густавом Адольфом, более того, наш герцог – его близкий друг и родственник.

– И ты, мошенник, пришел из Риги с товаром? – почти ласково спросил его генерал Спаре.

– Да, мой корабль зафрахтовал наш герцог, не мог же я ему отказать!

– А вы со своим герцогом знаете, что из владений шведской короны запрещено вывозить серебро без особого на то разрешения?

– На моем корабле нет серебра! – горячо возразил купец. – К тому же я уже два года как не был во владениях шведской короны.

– А разве вы прибыли сюда не из Риги? – картинно удивился Спаре-старший. – Ваш герцог обменял этот чудный город на кусок новгородских болот. Так что теперь это шведский город, а вот есть ли на вашем корабле серебро, мы сейчас выясним. Ну-ка, бездельники, открывайте ящик, только осторожнее!

– Но это груз мекленбургского герцога!.. – попробовал в последний раз возразить связанный Райх, но его никто не стал слушать.

Вызванный для такого дела плотник быстро взялся за дело, и скоро крышка тяжелого ящика поддалась.

– Смотри, Николас, – с придыханием проговорил генерал, – на этих ящиках клейма и печати рижского магистрата и монетного двора!

– На тех, что разбили в Стокгольме бунтовщики, были точно такие же, – недоверчиво проговорил молодой человек, но с интересом подвинулся поближе.

Крышка открылась с таким скрипом, что более приличествовал бы гробу, долго пролежавшему в земле. Заинтригованные шведы подошли поближе и, заглянув в его чрево, озадаченно уставились на ровный ряд густо смазанных салом мушкетов.

– Что это значит?! – не предвещающим ничего хорошего голосом спросил старый ярл.

Господин Райх только пожал плечами, дескать, а что там? Когда же его подтащили, задумчиво предположил:

– Его высочество захватил в Риге городской арсенал… очевидно, это оттуда.

– Но зачем ему столько мушкетов?

– Московия ведет войну, и ей нужно много оружия, – снова пожал плечами купец.

– Русское царство, – машинально поправил его Николас, – теперь во всех документах велено называть ее так, и не иначе.

– Открывайте другие ящики! – визгливо закричал Спаре-старший. – Немедленно открывайте!

Плотник кинулся выполнять его приказ, и вскоре выяснилось, что в остальных ящиках также лежит различное вооружение, захваченное русскими в Риге. Пока шла вся эта суета, Николас отошел в сторону и задумчиво посмотрел на море. Потом, что-то для себя решив, он решительно направился к шлюпке и, уже стоя у борта, крикнул дядюшке, что у него есть срочная надобность на берегу.

– Что это значит?! – удивленно воскликнул генерал. – Какая, к дьяволу, надобность?

– А вы посмотрите на корабли, что заходят в гавань, вам многое станет понятно.

– Корабли… что за корабли? Да они же под шведским флагом!

– Не все, с вашего позволения, – вмешался в разговор все еще связанный купец, – тот, что впереди, идет под мекленбургским, и его в Ростоке знает каждый. Этот пинас называется «Святая Агнесса». Господа, меня кто-нибудь развяжет?

– Николас, мой мальчик, – бросился к борту Спаре-старший, – подожди меня, у меня тоже дела на берегу!

– Я спешу, – отвечал ему тот уже из шлюпки.

– Подождешь, негодяй, ты же мне почти зять! Ты не можешь бросить меня одного перед этим чудовищем!

– Право, дядюшка, если вы хотите вести переговоры, то вам лучше пригласить для посредничества вашу жену, госпожу Ульрику. Я слышал, что его царское величество весьма благоволили ей еще в бытность принцем.

– Не смей мне дерзить, наглый мальчишка!.. – запыхавшись, выдохнул генерал, плюхаясь на банку. – Хотя… совет не дурен.

Гребцы дружно ударили веслами по волнам, и шлюпка понеслась к берегу. Сидящий рядом с дядей Николас немного отстраненно посмотрел на своего престарелого родственника и задумался. «Может, подождать с женитьбой? – подумалось ему. – Скажем, пока не подрастет кузина Кристина. Интересно, каково это – быть зятем русского царя?» Впрочем, припомнив все обстоятельства дела, молодой швед лишь помотал головой и отогнал дурные мысли прочь.

По всей округе разнеслась весть – Ефим Лемешев выдает замуж старшую дочку! На первый взгляд ничего необычного в этой вести не было. Все знали, что у Ефима четыре дочери, и иной раз втихомолку жалели: где он, бедолага, им приданое на всех сыщет? Когда прослышали о том, что он хочет выдать старшую Ефросинью за сироту, сына своего погибшего дружка Семена Панина, тоже никто особо не удивился. Парень всем был обязан своему опекуну, стало быть, большого приданого не понадобится. Но вот дальше события понеслись вскачь, заставив крепко задуматься всех соседей боярского сына. Поехавший верстаться на царскую службу молодой Федька Панин чем-то глянулся государю, и тот взял его в свой полк. На службе он тоже не потерялся и заслужил еще большую царскую милость. Сказывали даже, что видели его среди рынд, стоящих подле государя и охраняющих царскую особу. Поверить в это было довольно трудно, уж больно худородны были Панины для такого неслыханного дела, но вот богатую добычу, привезенную Лемешевым из похода, видели многие, а тот не без гордости рассказывал, что большая ее часть взята его воспитанником. Еще Ефим говорил, будто сам царь обещал женить своего любимца на Ефросинье и даже лично приехать на свадьбу, но тут уж ему совсем никто не поверил. И вот наконец появился сам жених в сопровождении друзей и слуг. Разоренные Смутой тверские помещики с завистью оглядывали справных коней и богатую сброю приехавших с женихом гостей. Сам Федька (да какой Федька, теперь уж – Федор Семенович), в богатом и немного чудном мекленбургском кафтане, выглядел совсем как заморский королевич. Высокий и статный, ничем не напоминал он прежнего озорного мальчишку, охотившегося по всей округе на зайцев. Главным дружкой на свадьбе был его молодой товарищ из старинного боярского рода, сын томящегося в плену митрополита Филарета, молодой стольник Михаил Федорович Романов. Собравшиеся на свадьбу гости с жадным любопытством глядели на одного из кандидатов в цари на прошедшем земском соборе. Невысокий и немного прихрамывающий, но с красивым и добрым лицом, в богатой бархатной ферязи и горлатной шапке, Михаил Федорович произвел на многих неизгладимое впечатление. А когда он достал и зачитал царский указ…

– Царскому стряпчему, Федору Панину, за многие его государю ведомые службы велено писаться во всех списках с вичем. Пожалованную ему царскую шляпу беспременно велено носить на Пасху и государевы именины, с тем дабы все видели царскую к нему милость!

Закончив читать указ, Романов добавил от себя, что государь желает, чтобы его верный слуга Федор Панин женился на девице Ефросинье Лемешевой, и повелевает всем верным своим подданным весело сыграть свадьбу! Он же, ближний царский стольник, послан в качестве государева пристава, потому как сам царь-де за делами приехать не может и того ради просит его простить и посылает богатые дары.

Услышав царскую волю, все присутствующие ахнули, а самый богатый из окрестных помещиков князь Телятевский едва не на коленях упросил безвестного доселе боярского сына, чтобы быть у его дочери посаженым отцом. Для того, чтобы не ударить в грязь лицом перед заезжими москвичами, не пожалели ни денег, ни угощения. Свадьбу гуляли так весело, что потом не одно десятилетие вспоминали, что нынче, дескать, так уже не умеют. Даже седобородые старцы до того упились, что, позабыв про свои почтенные лета, отплясывали под игру гудошников да потом там и повалились. Молодежь же, собравшись в тесный кружок, затаив дыхание слушала рассказы Панина и Романова об их похождениях на царской службе. Сам Михаил едорович, вправду сказать, после того как увидал младшую сестру невесты Марию, ходил как мешком ушибленный и больше отмалчивался. Зато Федор Семенович не скрывал от товарищей по детским шалостям ничего. Он рассказывал им, как они с государем первыми ворвались в Смоленск и лично порубили бессчетно вражеских воинов. Как прекрасная польская панна бросилась перед царем на колени и упросила того не убивать латинян, пообещав государю такое, что и повторить неудобно. Но православный царь не поддался на искушение и, с честью отправив красавицу-полячку домой к родителям, все же велел прекратить лить христианскую кровь. Потом Панин рассказал о лихом налете на город Ригу, стоящий на берегу моря-окияна. Как злые ведьмы пыталась отвести православному воинству глаза и заговаривали стрелявшие по городу пушки. Заговоренные пушки, по его словам, стреляли так, что попадали в своих же, но государь и тут не растерялся, а, став на колени посреди побоища, стал молиться Пресвятой Богородице, и она заступилась за православное воинство и отвела диавольское наваждение. После чего, поняв, что их чары не имеют больше силы, одна из ведьм обернулась сорокой и улетела, а другая с досады бросилась на дно Двины-реки и спряталась там. Слушатели сидели, разинув рты, и внимали царскому стряпчему с таким благоговением, с каким не слушали даже проповеди священнослужителей. Наконец один из них, к кому вернулся дар речи, запинаясь, спросил:

– А правда ли, что государь обвел всех врагов вокруг пальца и привез в Москву цельный леодр[66] серебра?

Слово «леодр» спрашивающий произнес, три раза запнувшись, очевидно не в силах постичь всей грандиозности суммы.

– Я царских денег не считал, – важно отвечал Панин, – но как в Постельничий приказ пороховые бочки привезли – сам видел.

– Это на что же в тот приказ пороховые бочки, – недоуменно стали переглядываться слушатели, – он же не для пороховых дел?

– А затем, что, когда у них дно выбили, оттуда новехонькие ефимки да угорские дукаты посыпались. А государь сказал дьякам, что-де все монетки до единой сам в Риге пересчитал! И что их, собачьих детей, насквозь видит, как этот… слово какое-то чудное… Миш, ты не помнишь?

– Так он что же, деньги в пороховых бочках припрятал? – изумленно вскричал кто-то из жадно внимавших его речам. – Это же надо, цельный леодр!

Пока гости с округлившимися глазами увлеченно обсуждали услышанное, Федька ткнул своего дружку кулаком в бок и горячо зашептал ему на ухо:

– Мишаня, я не могу все время за двоих отдуваться! Тебя для чего Корнилий с Анисимом учили, что про государя рассказывать? Мне скоро к невесте идти, так ты уж сам теперь!

– А?.. – очнулся от сладких грез царский стольник. – А зачем тебе к невесте?

Услышав столь несуразный вопрос, жених заржал было как жеребец, но тут же оборвал смех и с участием спросил:

– Что, приглянулась девка?

Ответом ему был лишь взгляд, полный тоски.

– Хошь, сосватаем?