География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи Вейнер Эрик
«Все течет», – сказал Гераклит. Эта древнегреческая мудрость пронизывает всю жизнь Долины, где почти богословская вера в текучесть соединилась с технологическим пылом (или, как выразился Роджер, «идеей изменить мир так, чтобы оказаться у руля»).
Самонадеянный оптимизм полезен – но только вкупе с острым чувством времени. В Кремниевую долину каждый день приезжают технически одаренные люди, которые надеются стать новыми Марками Цукербергами. По словам Роджера, они забывают, что второго Цукерберга сейчас быть не может.
– Пройдет еще лет десять, прежде чем мы получим следующего Цукерберга. Такое не происходит по заказу. Должны сложиться предпосылки. Общество должно быть готово принять то, что вы делаете.
Сам Моцарт не выразился бы лучше. Он понимал, насколько важна аудитория. Его успех по крайней мере отчасти опирался на способность венцев оценить его музыку. Обитатели Кремниевой долины (во всяком случае, умные обитатели) тоже понимают важность аудитории. Но их аудитория – это не королевский двор и не музыкальные гурманы. Это вся планета – все, у кого есть выход в Интернет и несколько лишних долларов.
Один из самых устойчивых мифов – миф о полной свободе Кремниевой долины от традиции: якобы она вся устремлена в ближайшее будущее, а прошлое ее не заботит. Но как вам такая цитата? «Вы не поймете, что происходит сейчас, если не поймете, что было прежде». Эти слова мог бы сказать древний грек, или китайский философ, или шотландский просветитель. Но их изрек Стив Джобс. Он имел в виду свои отношения с Робертом Нойсом – отцом микрочипа. Джобс, человек без комплекса неполноценности, не постеснялся обратиться за советом к Нойсу на заре существования Apple. Годы спустя основатели Google пришли за советом к Джобсу. Когда у Марка Цукерберга были неприятности в ранние дни Facebook, он советовался с Роджером Макнами.
У каждого золотого века есть своя система менторов, формальная или неформальная. В инкубаторах и стартапах Долины вовсю действуют высокотехнологичные версии мастерской Верроккьо. Там меньше пыли, а под ногами не путаются цыплята с кроликами, но принцип остался прежним: зрелые и опытные ветераны передают навыки новичкам. Да, эти новички не столь терпеливы, как Леонардо да Винчи, и мало кто из них готов десять лет ходить в учениках. Однако они, несомненно, согласятся с Леонардо: «Ученик, который не превосходит учителя, посредственен».
Может, молодые таланты и не знают, что следуют традиции, но они ей следуют, пусть даже традиция состоит в «разрушении» традиции. Культура – это социальная ДНК. Она передает традиции от поколения к поколению, обычно незримым для нас образом. Но глаза остаются голубыми, даже если мы не знаем, какой набор генов в ответе за это. Так и социальная ДНК ведет нас к определенным поступкам, оставаясь незримой.
Яркий пример – офисы без перегородок. Сейчас накоплено достаточно данных о том, что они вредят – не способствуют творчеству, а подавляют его. Но войдите в офис любого стартапа в Долине – и вы найдете большие комнаты без перегородок. Почему? Так принято.
Разумеется, ссылки на традицию – не лучший способ получить большой и жирный чек из ухоженных рук венчурного инвестора. Нельзя сказать: «Мое революционное приложение основано на столетиях традиции». Так дело не пойдет: нужно сделать вид, что вы придумали нечто совершенно новое и неслыханное. Вся Кремниевая долина играет в этот фарс. Но умные игроки понимают, что фарс есть фарс.
Наш разговор неизбежно съезжает на любимую тему Кремниевой долины: неудачи. Я спрашиваю собеседника, как он относится к той банальности, что Долина спокойно смотрит на неудачи.
Конечно, отвечает он, без неудач дело не обходится, но ведь они не самоцель. Если вы все время наступаете на одни и те же грабли, вы идиот, а не гений. Ключ к «успешной неудаче» состоит в научном методе.
– Научный метод – это когда вы пробуете снова и снова, пока все не получится. Вы подходите к неудачам разумно и конструктивно. Неудачи способны многому научить, если не опускать руки.
Но важно, чтобы неудачи были как можно более ранними: так отсекаются тупиковые варианты. И тут мы упираемся в знаменитый девиз Долины: «Проигрывай быстрее». У него есть продолжение: «Проигрывай быстрее, проигрывай лучше». Насчет «быстрее» понятно: гении всегда умели вовремя распознать слабую идею и выйти на правильный путь. Но чего-то в девизе не хватает. Да и вторая часть вызывает вопросы: ведь каждая неудача сугубо индивидуальна…
В Кремниевой долине есть нечто глубоко «дарвиновское» (мы все эволюционируем!), а Дарвин посоветовал бы нам толику бесшабашности в подходе к неудачам. Его «эксперименты для глупцов» были рассчитаны на фортуну: мало ли – вдруг получится? День на день не приходится. Подобно Кремниевой долине, Дарвин был настроен на шанс и позитив.
Этот подход к неудачам отлично согласуется с «силой ограничений». По мнению Роджера, лучшие идеи – это идеи, которые появились в неидеальном и неотшлифованном виде. Они нуждаются в доработке, а через доработку, через глупые и повторные неудачи возникнет нечто хорошее и лучшее. Кремниевая долина построена на трупах неудач. Неудача становится удобрением. Однако удобрение требует толкового обращения. Если фермер подойдет к делу без сноровки, оно останется лишь бесполезной и дурно пахнущей грудой.
Как я уже сказал, в Кремниевой долине почти ничего не изобрели. Транзистор выдумали в Нью-Джерси, мобильник – в Иллинойсе, Всемирную паутину – в Швейцарии, а венчурный капитал – в Нью-Йорке. В этом смысле обитатели Долины, как и древние афиняне, – жуткие халявщики. Слова Платона, сказанные о греках, применимы и к Кремниевой долине: что они заимствуют (воруют?) у чужеземцев, они делают совершенным.
Да, в Кремниевой долине хорошие идеи не рождаются. В ней они встают на ноги, чтобы пойти…
А еще это место, где многие идеи умирают. Каждый день их приканчивают систематически и безжалостно. В этом состоит подлинный гений Долины. Золотому веку нужны люди пытливые, способные отличить хорошие задумки от плохих, великую музыку от посредственной, блестящую поэму от графомании, а научные прорывы от мелких улучшений. В Афинах эту роль играли граждане города, в музыкальной Вене – королевский двор и чуткие слушатели, а во Флоренции – покровители, особенно Медичи. Кто годится на роль Медичи для Кремниевой долины?
На этот вопрос нет однозначного ответа. Пожалуй, больше всего под это определение подходят венчурные инвесторы и «бизнес-ангелы». Конечно, аналогия хромает, и Роджеру она не по душе – но в нашем мире именно деньги решают, какие идеи получат развитие, а какие засохнут на корню. А значит, человек, который контролирует деньги, контролирует многое.
Мне симпатичен Роджер. Симпатично сочетание науки и поэтичности в его рассуждениях. Симпатичен трезвый взгляд на Кремниевую долину, не искаженный розовыми стеклами Google Glass. Гениален ли он? Не знаю. Но что-то гениальное определенно просматривается – например, способность к необычно долгой предельной концентрации на той или иной проблеме. Однако он практикует и дефокусированное внимание, а также имеет множество сторонних интересов: читает по 40 романов в год и играет в группе Moonalice.
– Романы помогают мне понимать людей, а музыка – понимать себя, – объясняет он при прощании.
Я уже собираюсь уходить, когда в голову приходит еще один вопрос:
– Вы умный или удачливый?
Ответ следует без запинки:
– Да какая на фиг разница?
Возвращаясь к машине, я осознаю, что ответ – высказанный не без красочно-простонародных выражений – звучит очень по-гречески. Разве нам, простым смертным, под силу понять, где заканчиваются возможности людей и начинается вмешательство богов?
Юджину, моему покойному другу из Флоренции, понравилась бы Кремниевая долина. Как и в хорошей пинаколаде, в ней точно угаданы пропорции. Безжалостная конкуренция уравновешена щедрым и умным сотрудничеством. (Одно исследование показало: люди, соперничавшие друг с другом, впоследствии сотрудничают лучше, чем те, между кем не было конкуренции.) Кремниевая долина одновременно велика и мала: достаточно велика, чтобы иметь глобальное значение, но достаточно мала, чтобы людей называли по именам. Внутренняя мотивация соединена здесь с внешней. «Я занимаюсь этим, поскольку мне это нравится и поскольку получаю кучу денег». Здесь хорошо налажены связи, но бал правят интроверты. Здесь бросают вызов мировым устоям, но глубоко небезразличны к чужому мнению, к вашему мнению. Здесь гигантские скачки стали частью повседневности. И какую бы правильную вещь вы ни сказали о Кремниевой долине, будет верна и противоположная.
Мифы не всегда вредны. У них есть своя цель: они воодушевляют. Общество, свободное от мифов, не будет творческим. Взять хотя бы один из самых стойких мифов Кремниевой долины – закон Мура. Впервые его сформулировал Гордон Мур, один из основателей Intel: мощность микрочипов[66] удваивается каждые два года.
В строгом смысле слова это не закон. Это социальный контракт и вызов, а если выражаться менее деликатно – кнут. Но, сформулировав его в виде «закона», незыблемого, как закон всемирного тяготения, Мур и его последователи превратили возможность в ожидание и неизбежность. Это красивый фокус и величайшая инновация Кремниевой долины.
А теперь вернемся к нашему молодому «гению» из Кремниевой долины и посмотрим, что происходит на самом деле. Да, он живет в инкубаторе. Да, он пьет кофе. Однако тут сходство с мифом заканчивается. Прежде всего: идея с Einstyn принадлежит не ему (во всяком случае, не только ему). Он ее позаимствовал (на греческий лад) – но, следуя заветам Платона и Роджера Макнами, усовершенствовал. Не без проблем, разумеется. Он борется. Снова и снова пересматривает идею. Его одолевают сомнения, но он не опускает руки, влекомый вперед некой безымянной силой (быть может, желанием обогнать кого-то). Тем не менее он, увы, терпит неудачу. Однако не купается в жалости к себе, а внимательно наблюдает, выясняет, где и как ошибся, и дает зарок не наступать на те же грабли. И в итоге у него все получается, хотя и с таким вариантом Einstyn, который лишь отдаленно напоминает первоначальный замысел. В кресле-мешке он не сидит вовсе.
Наш молодой гений сталкивается с трудностями, которые были неведомы гениям прошлого. Эти трудности легче всего объяснить с помощью принципа Гейзенберга: невозможно отделить исследователя от объекта исследований. Сам акт наблюдения влияет на результат. Именно это происходит в Кремниевой долине, и именно это отличает ее от прошлых золотых веков. В Древних Афинах не было постоянных опросов общественного мнения. Во Флоренции времен Возрождения прохожих не останавливали с просьбой сказать, как они смотрят на будущее – очень оптимистично, умеренно оптимистично или вовсе не оптимистично. Эксперимент под названием «Кремниевая долина» изо дня в день находится под влиянием наблюдения за ним. Все мы – активные участники и вносим в него свою лепту. Всякий раз, когда вы ищете что-то в Google или покупаете последний гаджет, вы чуть-чуть влияете на курс, которым следует Кремниевая долина.
В отличие от Афин и Флоренции Кремниевая долина уже сейчас, в период своего расцвета, страдает от «золотого» похмелья – уж очень силен стимул стать следующим Стивом Джобсом или Марком Цукербергом. Если человек учится на инженерном факультете Стэнфорда и к третьему курсу еще не сделал первичное размещение акций, он ощущает себя неудачником. Футурист Пол Саффо сказал мне, что недавно впервые за десять лет преподавания в Стэнфорде встретил ленивого студента. «Я подумал: „Ничего себе! Какое приятное разнообразие!“»
Есть еще одно существенное отличие Кремниевой долины от других золотых веков. Ее продукция – цифровая технология в своих многочисленных обличьях – определяет, что и как люди создают. Во Флоренции времен Возрождения не было ничего подобного. «Джоконда» – шедевр и оказала влияние на множество художников, но все же не изменила то, как лавочник закрывает свои бухгалтерские книги или как принц правит своей страной. Цифровая технология, напротив, просачивается в каждую щель нашей жизни. Впервые в истории одно место влияет на столь большое количество людей – к добру или худу.
Как мы уже знаем, золотой век недолговечен. Несколько десятилетий, от силы полвека, – и он исчезает так же внезапно, как появился. Места гения хрупки. Их быстрее разрушить, чем построить. По моим подсчетам, Кремниевой долине скоро стукнет 100 лет. Для гениальности это срок! Ни одно другое место в Соединенных Штатах, кроме, быть может, Голливуда, не знало столь длительного успеха. Истекает ли ее время? Последует ли она за Афинами и Детройтом?
Атмосфера Долины опьяняет, а цены на акции устойчивы, так что мои рассуждения могут показаться натяжкой. И все же отметим: в 1940 г. жители Детройта предвидели грядущий закат не больше, чем афиняне в 430 г. до н. э. Близость конца ощущали лишь венцы в начале ХХ в. («лаборатория концов мира»), и это, парадоксальным образом, стимулировало последний (и очень яркий) всплеск творческого таланта. Мы не можем ускорить бег к финишной черте, если не знаем, где она находится, или, хуже того, если обманываем себя, что бег будет продолжаться вечно.
В Долине я встретил множество людей, которые посмеиваются над любыми разговорами об упадке. Мол, взгляните: упадок Долины пророчат с 1970-х гг. – а она продолжает «открывать себя заново» (терпеть не могу это выражение, но иное сюда не подойдет). От любительского радио к транзисторам, от интегральных схем к «облакам» – революция порождала революцию.
Да, Долина оказалась живуча, хотя и в ограниченном смысле (ее спектр возможностей – от «железа» до софта – будет поуже, чем спектр от абстрактного искусства до теоретической физики). Однако законы природы распространяются и на нее. Солнце не восходит на западе, а деревья не растут до луны (даже калифорнийские мамонтовые деревья).
Парадоксальным образом то, останется ли Долина на плаву, зависит не от новейших примочек, а от умения учить историю. Гаджеты сами по себе ничем не помогут. Если Долина хочет бросить вызов судьбе и продлить свой век, она должна принять меры и избежать определенных ловушек.
Великие цивилизации обретают величие по разным причинам, но губит всех одно: высокомерие. Ни одна цивилизация, сколь угодно великая, не имеет иммунитета от болезни, которую профессор образования Юджин фон Фанге определил как «ползучее тщеславие». Вспомним, как он описал закат классических Афин. Эти слова применимы к любому золотому веку, который начал отцветать:
Вскоре их сыновья, избалованные великими завоеваниями отцов и дедов, оказались беспомощны, как новорожденные младенцы, перед лицом суровой реальности агрессивного и меняющегося мира.
Чтобы увидеть тщеславие в Долине, не нужно быть Эйнштейном. Все больше заметен внешний шик – а это знак недобрый. Так было и в Афинах: их падение началось с увлечения роскошью и изысканной едой. Внешний шик – первый повод для беспокойства о судьбе золотого века.
Есть и другой знак того, что с Долиной происходит неладное: она начала путать цели и средства. Пресловутый «подрыв устоев» некогда рассматривался как результат и побочный эффект инновации. Теперь он становится самоцелью: заявила о себе «революционная конференция». И это напрасно. Сократ посягал на афинские устои не ради разрушения – у него была цель, причем цель серьезная: мудрость.
Креативность и инновации – вещи очень конкретные. Называть себя предпринимателем или «посягателем» в отрыве от конкретики так же бессмысленно, как называть себя атлетом или мыслителем «вообще». Сразу возникает вопрос: атлетом в каком виде спорта? Мыслителем в какой области?
Факторы, которые дают импульс золотому веку, и факторы, которые поддерживают его, могут быть разными. Нужно уметь вовремя сменить источник топлива. Первоначальный толчок Возрождению обеспечило открытие античных текстов, но гуманисты, работавшие с ними, вскоре разработали собственные идеи, и дальнейшим стимулом стали уже их собственные воззрения. Если Кремниевая долина хочет выжить, она должна найти альтернативные источники творческой энергии, новые способы креативности, а не просто изобретать все новые и новые продукты.
Кроме того, нельзя забывать: маленькое не только красиво, но и креативно. Гигантский размах – еще одна форма самодовольства, причем особенно коварная. Такие компании, как Apple и Google, осознают опасность и при всей своей масштабности пытаются вести себя как небольшие стартапы, какими некогда были, – например, децентрализуют принятие решений. И это гораздо важнее всех кресел-мешков на свете.
Еще один момент: Кремниевой долине важно поддерживать текучесть. Пусть ездят мебельные фургончики, пусть текут удобрения. Задача предстоит нелегкая, но на Кремниевую долину работает важный фактор: ее продукция, информационная технология, по сути своей динамична. В узлах и сетях IT-систем отражены социальные сети Кремниевой долины. А может, и наоборот – но это неважно. Важно другое: благодаря Долине эти сети кипят и бурлят, как речные пороги пятой категории сложности.
Еще один важный урок для Долины можно почерпнуть из неожиданного источника. Однажды поутру я обнаруживаю, что на меня смотрит Джек Ма. После появления его компании Alibaba на Нью-Йоркской фондовой бирже его состояние возросло с $3 млрд (каким было при нашей встрече) до 26. Улыбчивое лицо Джека Ма встречает меня во всех новостных лентах. Да, молодец… Интересно, какие гуаньси теперь потребовались бы, чтобы организовать нашу встречу? При стольких-то нулях… Даже голова кругом идет. Впрочем, успех Джека напоминает мне: есть разные способы быть креативным и разные способы развивать креативные места.
Кремниевая долина уже посматривает на Азию. Многие ее продукты производятся в Азии и все чаще там же и продаются. На улицах Маунтин-Вью можно увидеть и азиатские лица, и азиатские рестораны, не говоря уже о центрах медитации и йоги. Вот урок Востока, который может усвоить Долина: за взлетом следует падение, но за падением – новый взлет. Западу этот взгляд непривычен. Для нас время – река, а падение – путь в один конец. Если ты начинаешь скользить вниз, то окажешься и останешься внизу. Это мировоззрение превращается в самореализующееся предсказание, в котором упадок порождает все больший и больший упадок. (Вена – единственное исключение, которое доказывает правило.)
Китай и Индия напоминают: все может быть иначе. Если считать время цикличным, то упадок – еще не конец. И это не отвлеченные философские абстракции. В истории Китая падения чередовались со взлетами еще и потому, что китайцы верят во взлеты и падения.
Кремниевая долина ставит и другую тревожную проблему: а не последнее ли это великое место? Не закончатся ли на ней золотые века? Не умрут ли с ней места гения? Кудесники из Долины не прочь внушить нам это: мол, сама география уходит в прошлое. Благодаря Интернету и его цифровым служанкам можно жить и работать где угодно. Место теряет прежнее значение.
Но не примечательно ли, что эти пророки безместного будущего живут в одном месте? Они едят в одних ресторанах, пьют двойной латте в одних кафе, ездят на велосипедах за $10 000 по одним и тем же холмам. Местный Ватикан, сиречь огромный кампус Google, построен так, чтобы легче было общаться лицом к лицу. Компания Yahoo! (кто бы мог подумать!) недавно сообщила, что собирается отказаться от удаленной работы. Они прекрасно знают: «Ничто так не сближает, как близость» (футурист Пол Саффо).
География не умерла. Место имеет значение. А сейчас имеет большее значение, чем когда-либо. Изобилие цифровой технологии сделало место важнее. Чем больше мы общаемся по скайпу и переписываемся по электронной почте, тем сильнее нам не хватает личного контакта. Воздушные перевозки с появлением цифровой технологии стали более востребованными. Амбициозные выпускники китайских и индийских вузов желают работать в настоящей Кремниевой долине, а не в виртуальной имитации. Они вкусили плоды ее урожая и хотят внести лепту в выращивание. Каждый iPhone – это хлебная крошка на пути к земле обетованной.
Быть может, величайший экспорт Кремниевой долины – это… сама Кремниевая долина. Градостроители отовсюду желают знать ноу-хау и готовы раскошелиться. Расплодились консультанты, с помощью которых десятки стран пытались создать местный вариант Кремниевой долины: от Англии (долина Темзы) до Дубая (Кремниевый оазис). Но, за редкими исключениями, потерпели неудачу. Почему?
Отчасти потому, что считают Кремниевую долину формулой. А на самом деле это культура, продукт своего времени и места. Но даже если люди понимают, что имеют дело с культурой, они пытаются перенести ее на родную почву. А это как трансплантация органов: орган донора часто несовместим с реципиентом.
Но, быть может, эпигоны Кремниевой долины терпят неудачу прежде всего потому, что слишком спешат. Политики хотят увидеть результат, пока сидят на своей должности, а руководство – к следующему кварталу. Но подобные дела так не делаются. Афины, Ханчжоу, Флоренция, Эдинбург – все они были плодом долгой беременности, ознаменованной болезненными осложнениями (Черная смерть, Персидские войны…). Города и народы, пытающиеся сделать у себя копию Кремниевой долины, пекутся о тепличных условиях. На деле же развитие гения стимулируют конфликт и напряжение (в разумной степени).
Все эти попытки ставят и глобальный вопрос: можно ли в принципе сконструировать место гения – не только Кремниевую долину, но и новые Афины, новую Флоренцию? Или это все равно что конструировать радугу или счастливую семью (идея хорошая, но непрактичная)? По-моему, это самый тревожный вопрос из тех, с какими я сталкивался. К счастью, ответ лежит всего в нескольких километрах к северу, в (кто бы мог подумать!) пекарне.
Эпилог: Печь хлеб и удерживать равновесие
Я вгрызаюсь в хлеб, теплый и сочный, с хрустящей корочкой. Беспримесный гений. Хотя нет, не беспримесный. Ведь хлеб из теста на закваске появился не в Сан-Франциско, а в Древнем Египте. И все же сан-францисский хлеб много где считается лучшим в мире. Почему? Кое-какие ответы можно найти в маленьком музее-пекарне Boudin, расположенном в Рыбацкой пристани. Всего за $3 вы узнаете о закваске больше, чем когда-либо хотели знать.
Оказывается, основатель компании, молодой французский пекарь по имени Исидор Буден, переехал в Сан-Франциско в 1849 г., в разгар золотой лихорадки. Это был наблюдательный человек, тонко понимающий, «как внешние условия (например, морской туман) влияют на процесс сквашивания и изготовления».
Музей дает занятное объяснение особому качеству сан-францисской закваски. Этот хлеб особенно чуток к присутствию некоторых бактерий в воздухе. Им он и обязан своим ароматом. В Сан-Франциско, как объясняет табличка, обитают бактерии, на редкость полезные для хлебопечения. Это маленькая скрюченная палочка под названием Lactobacillus sanfranciscensis.
Теория красивая, но недостаточная. Объяснять успех хлеба каким-то микробом, списывать весь дивный вкус на один фактор (тем более биологический) – значит попадаться в «ловушку Гальтона», который объяснял гений удачной наследственностью. А как же остальные факторы, без которых сан-францисский хлеб не был бы самим собой? Новаторские кулинарные приемы Исидора Будена, культура хлебопечения в Сан-Франциско времен золотой лихорадки и рудокопы, тратившие доллары на эти изделия… Отметим, наконец, и неудобный факт: в Нью-Йорке и Париже хватало своих интересных бактерий, включая, конечно же, Lactobacillus sanfranciscensis.
Закваска – это еще пустяки. Выгляните в окно. Сбылся ли прогноз погоды? Несмотря на все научные свершения, погоду предсказывают максимум на несколько дней. И дело не в том, что погода – дело случая, эдакая небесная рулетка. Нет, погодные системы ведут себя рационально. Но они – часть «нелинейной динамической системы».
Звучит зубодробительно, но суть проста: в этой системе дважды два не всегда четыре. В линейной системе незначительное воздействие приводит к незначительному результату. Если чуть-чуть повернуть руль, машина чуть-чуть отклонится влево или вправо. В нелинейной системе незначительное воздействие способно привести к большому, подчас огромному результату. Чуть коснитесь руля – и машина поедет в обратную сторону или микроволновка сломается через несколько часов.
Самый знаменитый пример этого явления – эффект бабочки. Бабочка, помахавшая крылышками, скажем, в Аргентине, способна повлиять на силу и направление урагана у Бермудских островов. Звучит абсурдно, но так оно и есть. Крохотные изменения в первоначальных условиях (взмахи крылышек меняют движение воздуха) вызывают другие изменения; изменения нарастают как снежный ком, за короткое время приводя к серьезным последствиям. Проблема же (и причина расхожего неверного понимания эффекта бабочки в поп-культуре) заключается в том, что ученым трудно, а то и невозможно точно предсказать эту динамичную цепь событий. Прогноз погоды затрудняет не случайность метеоусловий, а их взаимосвязь.
Это очень похоже на творчество, особенно совместное творчество. Когда импровизирует джазовое трио, у них получается то, что никто из них не выдал бы поодиночке. И «даже знай мы все о психологии каждого музыканта, нам было бы сложно предсказать импровизацию группы», – замечает психолог и джазист Кит Сойер. Ансамбль есть нечто большее, чем сумма частей. Теперь возьмите этот маленький ансамбль, увеличьте его до размеров оркестра, затем поселка, потом большого и многолюдного города вроде Афин и Флоренции…
Видите проблему? Золотые века представляют собой нелинейные системы, которые трудно поддаются (если вообще поддаются) прогнозу. Списать их на какой-либо один фактор не получится. Они многогранны: в них переплетается много всего. В этом смысле они похожи на погоду или хлеб на тесте из закваски.
Исследовать отдельные части золотого века мы можем: терпимость, деньги и т. д. Но это не позволит нам предугадать, где и когда возникнет следующий золотой век. Незначительные воздействия приводят к колоссальным и неожиданным результатам, но нам сложно понять, какие из воздействий играют ключевую роль. Ведь не все бабочки вызывают ураганы и не все вспышки бубонной чумы приводят к эпохе Возрождения.
У творчества есть еще один загадочный аспект. Он связан с тем, что великий историк Арнольд Тойнби называл «вызовом и ответом». С его точки зрения, все великие человеческие достижения были творческим ответом на вызов. Очень здравое рассуждение. Но почему одни люди в ответ на личную трагедию (скажем, тяжелую болезнь или смерть родителя в детстве) затухают или срываются, а другие используют случившееся как топливо для творчества? Аналогичным образом, почему одни места отвечают на массовые трагедии (скажем, вспышку чумы), замыкаясь на себе и сужая поле зрения, а другие расширяют свои горизонты и творят великое? Мы не знаем. Вот почему, думается мне, мы не можем изобрести место гения, как не можем изобрести солнечный день.
Впрочем, это не означает, что нужно опустить руки. Ведь к погоде мы можем готовиться: в солнечный день наденем очки, а в дождливый возьмем зонтик. Кроме того, мы в состоянии отчасти предугадать погоду: проследить движение атмосферных фронтов и понаблюдать за облаками, а затем уже исходить из того, что есть. Так умело поступали гении, о которых шла речь в нашей книге. Они были «серфингистами». Серфингист не создает волну – он наблюдает за ней, видит ее (в глубоком, индусском смысле слова) и танцует вместе с ней.
Когда буря обрушивается на прибрежный городок и звучат предупреждения о возможной эвакуации, местные телестанции обязательно показывают нескольких безумных серфингистов, которые поставили на кон свою жизнь. Некоторые (а может, большинство) из них погибнут. Но единицы смогут оседлать волну. Сократ. Шэнь Ко. Адам Смит. Моцарт. Фрейд. И, пожалуй, Стив Джобс. Все они были «серфингистами».
Перед нами стоит двоякая задача: освоить серфинг и повысить вероятность хороших волн. Многие искали формулу – эдакий рецепт пинаколады – для мест гения. Почти всегда получалось не очень. Слишком часто люди путали плоды творчества с его причинами. Один видный урбанист вывел правило «трех Т» для креативных городов: технология, талант и терпимость. Но первые два «Т» (технология и талант) больше похожи на плоды, чем на причины, а без технологии гениальность может обойтись: вспомним о Древних Афинах или Флоренции, где гениальность расцвела буйным цветом, а новой технологии практически не было. Терпимость и впрямь характерна для творческих мест, но ею дело не исчерпывается. Взять хотя бы Лас-Вегас: терпимости хоть отбавляй – а с творчеством не задалось.
Я бы вывел другое правило: беспорядок, многообразие и проницательность. Как мы уже видели, беспорядок нужен, чтобы нарушить статус-кво, изменить погоду. Многообразие (людей и точек зрения) необходимо, чтобы создать не только больше точек, но больше видов точек. Важнее всего проницательность, хотя про нее часто забывают. Один студент спросил Лайнуса Полинга, знаменитого химика и лауреата двух Нобелевских премий, как придумывать хорошие идеи. Невелика хитрость, ответил Полинг: «Найдите много идей и выбросьте плохие».
Легко сказать! Мы неспроста сделали религию из гениальности, возведя яркие таланты в ранг богов и богинь. По словам греческого поэта: «Пред вратами мастерства великие боги поместили множество пота. И пот труда часто смешивается с потом страдания».
А мы делаем творчество еще болезненнее, лелея вредные мифы. Скажем, миф о гении-одиночке растрачивает попусту наши силы. Корпорации выкидывают колоссальные деньги на семинары, призванные помочь сотрудникам «мыслить креативно». Но что толку в этой благородной затее, если обстановка, в которой люди работают, не будет восприимчива к новым идеям?
Сжимая в руках новейшие гаджеты и с трепетом ожидая очередную революционную новинку, мы считаем себя глубоко современными. На самом же деле наши понятия о креативности – это даже не XX век, а XIX. Но в этой коробке Гальтона, где мы заперты, невозможно дышать. Из нее нужно вырваться на волю. Нужно понять, что творчество – это не генетика и не наследственность. Оно развивается, причем не только тяжелым трудом, но и созданием подходящих условий. И вообще творчество – это не личная прихоть, а общее благо, часть общего достояния. Мы получаем тех гениев, каких хотим и каких заслуживаем.
Гений, подобно доброте, начинается дома. В свою безумную затею я ввязался еще и потому, что думал о талантах девятилетней дочери (не своих талантах – для этого поздновато). Ведь семья – это культура, которую мы создаем сами. Поэтому мне есть чем заняться. Нет, я не превратил свой дом в буйную афинскую агору или пыльную флорентийскую боттегу. Я не сделал из уголка для завтрака венскую кофейню, а из гостиной – инкубатор в духе Кремниевой долины. Но, кое-чему научившись в ходе поездок, я взял эти уроки на вооружение.
Для начала я соединяю внутреннюю мотивацию с внешней. Иногда создаю препятствия, памятуя о «силе ограничений». Подобно Сократу, прикидываюсь дурачком, задавая массу «очевидных» вопросов. Подобно поэтам-правителям Ханчжоу, пытаюсь подать пример: не только разглагольствую о творчестве, но делаю что-то сам. Подобно Медичи, даю неожиданные задания. Время от времени мы устраиваем адду – приятно-бесцельный разговор, который девятилетний ребенок легко подхватывает. Иногда я ввожу нарушение схемы: скажем, надеваю нижнее белье на голову. Я пытаюсь научить дочь тому, как важно оставаться открытым (даже к таким вещам, как здоровое питание). Впрочем, терпимость в доме имеет свои пределы. Если дочь просит больше денег на карманные расходы, я отвечаю, вослед Периклу, что небольшие суммы способствуют творчеству, тогда как избыточные мешают ему. Я прошу не бояться частых и глупых неудач. И стараюсь внимательно слушать.
Я предупреждаю об опасности самодовольства и предельно ясно даю понять: ни при каких обстоятельствах нельзя вторгаться на Сицилию. Даже самую малость нельзя. Я учу ее дефокусированному вниманию (только не тогда, когда она делает уроки). Регулярно подчеркиваю, как важно знать, что ты многого не знаешь. В нашу семейную рутину вторгаются элементы беспорядка. Мы гуляем. Мы спорим. Мы смеемся. А если она спрашивает, зачем ей ходить в школу (коль скоро образование и творчество не коррелируют напрямую), я отвечаю: «Спроси маму».
А генетику оставим в покое. Старый Гальтон, поди, ворчит сквозь века. Прости, Фрэнсис, но мы слишком долго и яростно ломали копья над твоей антитезой «природа или воспитание»: одни ставили на природу, другие на воспитание. Вышел глупый и бестолковый спор. Творчество возникает на стыке. Творчество – это взаимосвязь. Оно расцветает там, где пересекаются пути личности и места.
Это скрещение путей опасно, как и все перекрестки. Оно не прощает ошибок. Нужно держаться начеку, замедлить шаг и следить, чтобы тебя не задавил идиот. Однако игра стоит свеч, ибо этот скромный перекресток (будь он в Древних Афинах или торговом центре Саннивейла) есть подлинный genius loci. Гений обитает тут.
Благодарности
Гения нельзя торопить. Как выясняется, нельзя торопить и книгу о гении. Для меня это был непростой урок. К счастью, у меня было много помощников: друзья, семья и совсем посторонние люди.
Многие любезно предоставили мне место для размышлений и работы: Сара Фергюсон, Арт Кон, Ханс Стейгер, Лиза Коллинз, Дэвид и Эбби Снодди. Я благодарен Виргинскому центру креативного искусства и особенно Шейле Плезантс, его директору по художественным услугам, за плодотворные и счастливые дни, которые я там провел. Я признателен также Центру международных исследований «Мортара» в Джорджтаунском университете и его директору Кэтлин Макнамаре: они обеспечили меня самым ценным: читательским билетом. Хочу сказать спасибо Алексу и Чарльзу Карелисам за удачную идею с организацией замечательной «Комнаты для писателей» (Writers Room DC).
Некоторые люди прочли черновые варианты рукописи и внесли ценные предложения: Джон Листер, Стефан Гюнтер, Манил Сури, Джош Горвиц, Барбара Бротман и Чак Берман. Элисон Райт трудолюбиво расшифровала многочасовые интервью.
Работая над книгой, я активно использовал то, что мой покойный друг Лори Мастертон называла «золотой нитью». Люди (порой друзья, но часто и совсем посторонние) высказывали множество идей и предложений, которые неизменно приводили меня к нужному человеку в нужном месте и в нужное время. Некоторых из них я упомянул в книге, другие остались за кадром. Среди последних хочется упомянуть, в частности, Джоуи Катону, Росса Кинга, Иня Ци, Тома де Валя, Джерри Хоумза, Тома Крэмптона, Александру Кори, Кимберли Брэдли, Раджу Нарисетти и Дэна Мошави. Давид Баттистелла во Флоренции щедро делился со мной временем и знаниями.
Когда меня охватывала неуверенность, друзья спешили ободрить меня добрым словом или крепким напитком, а то и тем и другим сразу. Я благодарен Марку Лэндлеру, Анжеле Танг, Лоре Блюменфельд, Стивену Петроу, Мартину Реггу Кону, Карен Мазуркевич, Стиву Левайну, Нури Нурлибаевой, Трейси Валь, Джиму Беннингу, Ализе Маркус, Эндрю Апостолу, Дженнифер Ханавальд, а также Уоррену Рабину, который в этом смысле неподражаем. Я особенно признателен «Писателям, которые обедают» – моей неформальной, но важной группе поддержки: Мартену Тросту, Флоренс Уильямс, Тиму Циммерману, Дэвиду Гринспуну, Джулиет Эйлперин и Джошу Горвицу.
Мой агент, Слоун Харрис, всегда поддерживает меня, не дает отлынивать и не боится сказать, если я сделаю глупость. В Simon & Schuster неустанно трудились за сценой несколько человек: Меган Хорган, Джонатан Эванс и Сидни Танигава. Благодаря им книга стала лучше, за что я глубоко им признателен.
Мой редактор, Джонатан Карп, не считает себя гением. И напрасно. Мне на редкость повезло, что сбивчивый курс моего корабля выправляет настолько талантливый человек. Невероятно воодушевляла меня – в большом и в малом, сознательно и несознательно – моя дочь Соня. Она терпеливо выносила и мое отсутствие, и мое ворчанье – такое, когда ты присутствуешь, а слова не идут как надо.
Не будет преувеличением сказать, что я не сумел бы написать эту книгу без постоянной поддержки моей жены Шарон. Она моя муза и моя любовь, и мой genius loci всегда со мной, доколе со мной она.
И наконец с тяжелым сердцем благодарю Юджина Мартинеса. За то недолгое время, которое мы были знакомы, он стал для меня близким другом и надежным проводником. Мне его не хватает. Эта книга посвящается и его памяти.
Избранная библиография
Albert, Robert S., and Mark A. Runco. Theories of Creativity. London: Sage, 1990.
Amabile, Teresa. Creativity in Context: Update to the Social Psychology of Creativity. Boulder, CO: Westview, 1996.
Anderson, David Emmanuel et. al., eds. Handbook of Creative Cities. Cheltenham, UK: Edward Elgar, 2011.
Arieti, Silvano. Creativity: The Magic Synthesis. New York: Basic Books, 1976.
Austin, James H. Chase, Chance, and Creativity: The Lucky Art of Novelty. New York: Columbia University Press, 1978.
Barron, Frank X. No Rootless Flower: An Ecology of Creativity. New York: Hampton Press, 1995.
Baxter, Stephen. Ages in Chaos: James Hutton and the Discovery of Deep Time. New York: Tom Doherty, 2003.
Bell, Clive. Civilization. London: Penguin, 1928.
Beller, Steven. Vienna and the Jews, 1867–1938: A Cultural History. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
Boorstin, Daniel. The Creators. New York: Random House, 1992.
Bramly, Serge. Leonardo: The Artist and the Man. London: Penguin, 1994.
Braunbehrens, Volkmar. Mozart in Vienna: 1781–1791. New York: Grove Weidenfeld, 1986.
Briggs, John, and David F. Peat. Seven Life Lessons of Chaos: Spiritual Wisdom from the Science of Change. New York: HarperCollins, 1999.
Broadie, Alexander. The Scottish Enlightenment: The Historical Age of the Historical Nation. Edinburgh: Birlinn, 2001.
–, ed. The Cambridge Companion to the Scottish Enlightenment. New York: Cambridge University Press, 2003.
Brucker, Gene. Renaissance Florence. Berkeley: University of California Press, 1983.
Buchan, James. Capital of the Mind: How Edinburgh Changed the World. Edinburgh: Birlinn, 2007.
Burckhardt, Jacob. The Civilization of the Renaissance in Italy. New York: Random House, 1954.
Burke, Janine. The Sphinx on the Table: Sigmund Freud's Art Collection and the Development of Psychoanalysis. New York: Walker & Company, 2006.
Campbell, Donald. Edinburgh: A Cultural History. Northampton, UK: Interlink Pub Group, 2008.
Chaudhuri, Amit, ed. Memory's Gold: Writings on Calcutta. New Delhi: Penguin Viking, 2008.
–. On Tagore: Reading the Poet Today. New Delhi: Penguin Books India, 2012.
Chaudhuri, Sukanta, ed. Calcutta: The Living City, Volume 1: The Past. New Delhi: Oxford University Press, 1991.
–, ed. Rabindranath Tagore: Selected Poems. New Delhi: Oxford University Press, 2004.
Chitnis, Arnand C. The Scottish Enlightenment: A Social History. London: Rowan & Littlefield, 1976.
Cronin, Vincent. The Florentine Renaissance. London: Pimlico, 1992.
Csikszentmihalyi, Mihaly. Creativity: Flow and the Psychology of Discovery and Invention. New York: Harper Perennial, 1996.
D'Angour, Armand. The Greeks and the New: Novelty in Ancient Greek Imagination and Experience. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.
D'Epiro, Peter, and Mary Desmond Pinkowish. Sprezzatura: 50 Ways Italian Genius Shaped the World. New York: Anchor Books, 2001.
Dasgupta, Subrata, Awakening: The Story of the Bengal Renaissance. Noida: Random House India, 2011.
Deighton, Hilary J. A Day in the Life of Ancient Athens. London: Bristol Classical Press, 1995.
–. The Renaissance. New York: Simon & Schuster, 1953.
Durant, Will. The Life of Greece. New York: Simon & Schuster, 1939.
Dutta, Krishna. Calcutta: A Cultural and Literary History. Oxford: Signal Books, 2003.
– and Andrew Robinson. Tagore: The Myriad-Minded Man. New York: Bloomsbury, 1995.
Ellis, Markman. The Coffee House: A Cultural History. London: Orion Books, 2004.
Eysenck, Hans. Genius: The Natural History of Innovation. Melbourne: Cambridge University Press, 1995.
Firestein, Stuart. Ignorance: How It Drives Science. New York: Oxford University Press, 2012.
Flaceliere, Robert. Daily Life in Greece at the Time of Pericles. London: Macmillan, 1965.
Florida, Richard. The Rise of the Creative Class. New York: Basic Books, 2011.
–. Extraordinary Minds. New York: Basic Books, 1997.
Gardner, Howard. Creating Minds: An Anatomy of Creativity Seen Through the Lives of Freud, Einstein, Picasso, Stravinsky, Eliot, Graham, and Gandhi. New York: Basic Books, 1993.
–. Mozart. New York: Penguin, 1999.
Gay, Peter. Freud: A Life for Our Time. New York: W. W. Norton & Company, 1988.
Geddes, Patrick. The Life and Works of Sir Jagadis C. Bose. London: Longmans, Green, and Co., 1920.
Gernet, Jacques. Daily Life in China on the Eve of the Mongolian Invasion: 1250–1276. Stanford: Stanford University Press, 1962.
Gillmor, C. Stewart. Fred Terman at Stanford: Building a Discipline, a University, and Silicon Valley. Stanford: Stanford University Press, 2004.
Glasser, Edward. Triumph of the City: How Our Greatest Invention Makes Us Richer, Smarter, Greener, Healthier, and Happier. New York: Penguin, 2011.
Goldthwaite, Richard A. Wealth and the Demand for Art in Italy, 1300–1600. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1993.
Goody, Jack. Renaissances: The One or the Many? Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
Gosling, David L. Science and the Indian Tradition: When Einstein Met Tagore. New York: Routledge, 2007.
Grudin, Robert. The Grace of Great Things: Creativity and Innovation. Boston: Houghton Mifflin, 1990.
Hall, Sir Peter. Cities in Civilization. New York: Random House, 1998.
Hamilton, Edith. The Greek Way. New York: W. W. Norton & Company, 1964.
Harding, Rosamond E. M. An Anatomy of Inspiration. New York: Routledge, 2012.
Herman, Arthur. How the Scots Invented the Modern World. New York: Crown, 2001.
Hibbard, Howard. Michelangelo. New York: Harper & Row, 1985.
Higgins, Charlotte. It's All Greek to Me: From Homer to the Hippocratic Oath, How Ancient Greece Has Shaped Our World. New York: HarperCollins, 2010.
Holland, John H. Complexity: A Very Short Introduction. New York: Oxford University Press, 2014.
Janik, Allan, and Stephen Toulmin. Wittgenstein's Vienna. Chicago: Ivan R. Dee, 1996.
Jardine, Lisa. Worldly Goods: A New History of the Renaissance. New York: W. W. Norton & Company, 1996.
–. Socrates: A Man For Our Times. New York: Penguin, 2011.
Johnson, Paul. The Renaissance: A Short History. New York: Random House, 2000.
Kaufman, James C. et. al., eds. The Cambridge Handbook of Creativity. New York: Cambridge University Press, 2010.
Kenney, Martin, ed. Understanding Silicon Valley: The Anatomy of an Entrepreneurial Region. Stanford: Stanford University Press, 2000.
King, Ross. Brunelleschi's Dome: How a Renaissance Genius Reinvented Architecture. New York: Bloomsbury, 2000.
Kitto, H. D. F. The Greeks. Piscataway, NJ: Transaction Publishers, 1951.
Kotkin, Joel. The City: A Global History. Oxford: Phoenix, 2006.
Kroeber, A. L. Configurations of Culture Growth. Berkeley: University of California Press, 1944.
Landry, Charles. The Creative City: A Toolkit For Urban Innovators. London: Earthscan Publications, 2000.
Landucci, Luca. A Florentine Diary, 1450 to 1516. Florence: Arno Press, 1969.
Lau, Sing et. al., eds. Creativity: When East Meets West. Singapore: World Scientific, 2004.
Levey, Michael: Florence: A Portrait. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1996.
Lopez, Robert S. "Hard Times and Investment in Culture," in The Renaissance: Six Essays. New York: The Metropolitan Museum of Art, 1953.
Lubart, Todd I., and Robert J. Sternberg. Defying The Crowd: Cultivating Creativity in a Culture of Conformity. New York: The Free Press, 1995.
Lucas-Dubreton, Jean. Daily Life in Florence in the Time of the Medici. New York: Macmillan, 1961.
McCarthy, Mary. The Stones of Florence. New York: Harcourt, 1963.
McClelland, David C. The Achieving Society. New York: The Free Press, 1967.
McMahon, Darrin. Divine Fury: A History of Genius. New York: Basic Books, 2013.
Mitra, Peary Chand. A Biographical Sketch of David Hare. Calcutta: W. Newman & Co., 1877.
Morris, Edmund. Beethoven: The Universal Composer. New York: HarperCollins, 2005.
Mote, F. W. Imperial China 900–1800. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.
Mumford, Lewis. The City in History. New York: Harcourt, 1961.
Murray, Charles. Human Accomplishment: The Pursuit of Excellence in the Arts and Sciences, 800 BC to 1950. New York: HarperCollins, 2003.
Murray, Penelope, ed. Genius: History of an Idea. Hoboken, NJ: Wiley-Blackwell, 1991.
Musil, Robert. The Man Without Qualities (Vol. 1). New York: Vintage, 1996.
Nicholl, Charles. Leonardo da Vinci: Flights of the Mind. New York: Penguin, 2004.
Nuland, Sherwin B. Leonardo da Vinci. New York: Penguin, 2000.
Ochse, R. Before the Gates of Excellence. The Determinants of Creative Genius. Melbourne: Cambridge University Press, 1990.
Oldenburg, Ray. The Great Good Place: Cafes, Coffee Shops, Bookstores, Bars, Hair Salons and Other Hangouts at the Heart of a Community. New York: Marlowe & Company, 1989.
Parsons, Nicholas T. Vienna: A Cultural and Literary History. Oxford: Signal Books, 2008.
Paulus, Paul B., and Bernard A. Nijstad, eds. Group Creativity: Innovation Through Collaboration. New York: Oxford University Press, 2003.
Plumb, J. H. The Italian Renaissance. Boston: Houghton Mifflin, 1961.
Rao, Arun. A History of Silicon Valley: The Greatest Creation of Wealth in the History of the Planet. Palo Alto, CA: Omniware Group, 2013.
Repcheck, Jack. The Man Who Found Time: James Hutton and the Discovery of the Earth's Antiquity. New York: Basic Books, 2009.
Richards, Ruth, ed. Everyday Creativity and New Views of Human Nature. Washington, DC: American Psychological Association, 2007.
Roberts, Royston M. Serendipity: Accidental Discoveries in Science. Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, 1989.
Robinson, Andrew. Genius: A Very Short Introduction. New York: Oxford University Press, 2011.
–. Sudden Genius? The Gradual Path to Creative Breakthroughs. New York: Oxford University Press, 2010.
Rogers, Perry M., ed. Aspects of Western Civilization (Vol. 1). Upper Saddle River, NJ: Prentice Hall, 2003.
Rothenberg, Albert. The Emerging Goddess: The Creative Process in Art, Science, and Other Fields. Chicago: University of Chicago Press, 1980.
Runco, Mark A. Creativity: Theories and Themes: Research, Development, and Practice. London: Elsevier, 2007.
– and Steven R. Pritzker, eds. Encyclopedia of Creativity (Vols. 1 and 2). London: Harcourt, Brace & Company, 1999.
Sachs, Harvey. The Ninth: Beethoven and the World in 1824. New York: Random House, 2010.
Sawyer, Keith R. Explaining Creativity: The Science of Human Innovation. New York: Oxford University Press, 2012.
–. Group Genius: The Creative Power of Collaboration. New York: Basic Books, 2007. Saxenian, AnnaLee. Regional Advantage: Culture and Competition in Silicon Valley and Route 128. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1994.
Schorske, Carl E. Fin-De-Siиcle Vienna: Politics and Culture. New York: Vintage Books, 1981.
–. Genius 101. New York: Springer, 2009.
Simonton, Dean Keith. Creativity in Science: Chance, Logic, Genius, and Zeitgeist. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
Читать бесплатно другие книги:
