Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви Чадович Николай

Заглянув в щель неплотно прикрытой двери, Костя разглядел человека в белом халате, стоявшего спиной к нему. В настоящий момент он массировал немолодую дебелую даму. Кулаки его погружались в пышную плоть, как в квашню с тестом. Дама при этом издавала долгие сладострастные стоны. Если учесть, что оба – и пациентка и целитель – тяжело и часто дышали, то звуковое сопровождение получалось весьма забавное.

Всякий раз, как человек в халате прерывал сеанс массажа, смазывая ладони вазелином, дама делала попытку перевернуться на спину, и тогда ее отвислые, хоботообразные груди разваливались на стороны, создавая иллюзию еще одной пары рук.

Целитель по этому поводу лениво говорил:

– Мадам, фасад не обрабатываем. Только тыл, только тыл…

Его лицо Костя видеть не мог, однако в голосе звучали нотки, свойственные только приснопамятному Ермолаю, невинно пострадавшему через Костину симпатию. Не хватало только сакраментального обращения «брат».

После того как пациентка оделась, расплатилась и договорилась о следующем визите, целитель заглянул в приемную.

– Есть тут еще кто-нибудь? – спросил он, утираясь вафельным полотенцем. Мадам все же вогнала его в пот.

Они узнали друг друга одновременно, и лицо Ермолая сразу посуровело.

– Где же твоя знаменитая шляпа? – даже не поздоровавшись, спросил Костя.

– Нету шляпы, – ответил Ермолай. – Ни шляпы, ни дома, ни хозяйства. Все пропало. Крепко ты мне тогда помог.

– Я тебя предупреждал. – Костя не ожидал, что с первых минут встречи ему придется держать оборону.

– Ответь, кто из людей хоть когда-нибудь внимал предупреждениям! Припомни! Начни с Кассандры. С пророка Иеремии! С вещего Олега! И таким примерам нет числа! – Ермолай замахнулся на Костю полотенцем, словно бы тот был вредоносным насекомым типа малярийного комара или мухи цеце.

– Ты говоришь так, как будто бы я в чем-то виноват! – огрызнулся Костя.

– Я говорю так, чтобы ты больше не воспылал ко мне добрыми чувствами!

– Ответь, а люди хозяева своих чувств? – в тон ему произнес Костя. – Припомни! Начни с Елены Прекрасной! С Самсона! С Ромео и Джульетты! И таким примерам нет числа.

– Зачем ты ко мне пришел? – Ермолай первым понял всю бесперспективность этой перепалки.

– Денег одолжить, – ответил Костя прямо.

– На пропой?

– Нет, на дело.

– Иных источников дохода, стало быть, нет? Так с тех пор и бомжуешь?

– Обижаешь! Я в ментовке пятнадцать лет протрубил.

– Сам туда пошел или заставили?

– Вынудили, так скажем. Давили из меня ненависть во славу и процветание органов.

– То-то, как я посмотрю, вас на каждом перекрестке по трое стоит! И у каждого рожа лоснится! А почему дальше не служил?

– Обстоятельства изменились. – Костя не собирался вдаваться в лишние подробности. – Дашь ты мне денег или нет? Я не так прошу, а в долг.

– По-твоему, я деньги печатаю? Сам видишь, сколько у меня клиентов. Раз-два и обчелся. Наша советская бабка лучше будет полдня дожидаться приема у терапевта-недоучки, чем мне свой кровный червонец принесет.

– Ладно, извини, что побеспокоил. – Костя подался к выходу.

– Подожди, – остановил его Ермолай. – Дай подумать… Если я тебе сейчас денег не дам, ты обидишься, но ненадолго. А если дам, ты мне их, конечно, не вернешь и потому крепко невзлюбишь. Психология человеческая мне, слава богу, знакома.

– Если сказал, что отдам, значит, отдам! – Костя повысил голос.

– А как собираешься заработать?

– Придумаю что-нибудь.

– Иди ко мне ассистентом. Внедрим новый вид услуг. Пока я вот такую корову отмассирую, будешь ей пятки чесать. По пятерке за пару. Тебе сколько денег надо?

– Рублей сто пятьдесят, – ответил Костя автоматически.

– Ну вот, всего тридцать пар! За месяц управишься. Согласен?

– Не успею. – Костя так и не понял, шутит Ермолай или говорит серьезно. – Мне уезжать скоро.

– Далеко?

– К Черному морю.

– Ого! И собираешься в полторы сотни уложиться?

– Мне только на билет. Харчи и крыша дармовые.

– А выпивка, а девочки?

– Обойдусь.

– Так и быть. – Ермолай полез в карман своего белого халата. – Сто пятьдесят я тебе, конечно, не дам. Жирно будет. С твоими потребностями и сотни много. И учти, деньги я даю под проценты. Ты ведь мне не друг и не родственник. Ставка стандартная. Один день – один процент. Отдашь через месяц – тридцать процентов. Через год – триста шестьдесят пять.

– А ты книжку про старуху-процентщицу читал? – Костя нетерпеливо протянул руку.

– Кино видел. Только учти, меня топор не берет. Я от железа заговоренный. – Слюнявя пальцы, он отсчитал нужную сумму, тщательно выбирая самые мелкие и засаленные купюры.

– Придумаем что-нибудь другое, – пообещал Костя.

– Деньги пошлешь в город Воркуту. Главпочтамт, до востребования. Я здесь долго задерживаться не собираюсь. Настригу бабок и двинусь дальше. Меня искать не надо. Я тебя сам найду, если только придумаю, как можно с выгодой использовать твой талант.

Уже оказавшись на улице, Костя оценил поведение Ермолая. Действовал тот психологически точно – и денег дал, и симпатии к себе не вызвал… Хитрая лиса, ничего не скажешь…

Глава 4

Бросок на юг

Заблаговременно заказав билет, Костя на оставшиеся деньги приобрел дешевые отечественные джинсы, хлопчатобумажный свитер и сборник фантастики, изданный ТОРФом (переплатив за него на книжном рынке чуть ли не втрое). Кем бы ни стали для него в будущем члены этого литобъединения – друзьями или врагами, – а с их творчеством нужно было познакомиться заранее.

Название сборника – «Компас» – прозрачно намекало на то, что все другие отечественные фантасты бредут наобум, не различая сторон света.

Его действительно открывала пространная статья Самозванцева, впрочем, к содержанию сборника никакого отношения не имевшая. Была она написана никак не меньше двадцати лет назад и представляла собой злобный пасквиль на англо-американскую фантастику, названную «плодом ненависти и безысходности, которая не в силах подняться до светлой и смелой мечты».

Некоторые наиболее идиотские фразы глубоко запали в Костину память. Например: «Известно, что фантазия в Америке служит также и реакции». Или еще круче: «Через фантазию американцев можно понять их действительность, почувствовать тупик „американского образа жизни“, в котором бьется, как в клетке, мечта».

Кроме того, автор бессовестно переврал все упоминавшиеся в статье фамилии, кроме Уэллса и Ленина. Олафа Стэплдана он назвал Аллафом Стеббельдогом! Хола Клемента – Хэллом Клеменсом! Даже знаменитый Хьюго Гернсбек почему-то превратился в Гуго! Ученый-философ и теолог Клайв Льюис, с творчеством которого Костя ознакомился через «самиздат», был охарактеризован как «некий мистер Люис, церковник и ханжа».

Попутно были пролиты крокодиловы слезы о кризисе в американской фантастике, где только за несколько последних лет закрылось около тридцати специализированных журналов. В этом смысле положение в советской фантастике было куда как благополучнее. Не закрылся ни один журнал, посколько таковых не существовало вообще.

Далее под высокопарной рубрикой «Слова мастера» помещалась статья небезызвестного Топтыгина об основных этапах жизненного и творческого пути Самозванцева. Как выяснилось, он был не только великим писателем, но, кроме того, еще и археологом, путешественником, изобретателем, военачальником, шахматистом, геологом, радиотехником и т. д. и т. п.

Список великих людей, с которыми водил дружбу или просто встречался Самозванцев, занимал полстраницы. Правда, кое-где Топтыгин погрешил против истины, упомянув среди собеседников своего кумира Пьера Ферма, Эвариста Галуа, Дмитрия Менделеева и Вильгельма Стейница, но то, что непозволительно серьезному биографу, вполне простительно для писателя-фантаста.

Книги Самозванцева, как оказалось, вдохновляли космонавтов, осознавших величие поставленной перед ними задачи; академиков, в корне изменивших свое представление о значимости тех или иных научных проблем; якутских градостроителей, решивших вместо дефицитного бетона использовать дармовой лед (к которому автор почему-то испытывал особую теплоту); кинематографистов, экранизировавших несколько его книг; своих же коллег-писателей, широко использовавших художественные находки и технические идеи старшего товарища; летчиков-полярников, проложивших в высоких широтах новые маршруты, и советскую молодежь, воспитанную в духе оптимизма, патриотизма, гуманизма и трудолюбия.

Поскольку Костя не принадлежал ни к одной из вышеуказанных категорий наших граждан, то и возразить ему было нечего.

Художественные произведения членов литературного объединения начинались примерно с сороковой страницы. Это было то, что редакторы называют «Братской могилой», – бессистемная и случайная подборка стихов, рассказов, обзоров, гипотез, путевых заметок и юморесок.

Среди всего прочего обнаружилось и произведение того самого Верещалкина, чей размашистый автограф красовался на письме, вселившем в Костю столько надежд. Речь в нем шла о том, как автор в бытность свою корреспондентом какой-то молодежной газеты оказался на Таймыре, где присутствовал при массовом отеле северных оленей. Какое отношение это событие имело к фантастике, так и осталось неизвестным.

В общем и целом оценка разных произведений сборника колебалась от «маразма» до «очень плохо».

Приятное исключение составлял лишь цикл рассказов некоего Вершкова, почти безупречных в смысле языка (сам Самозванцев вместо «шаманка» писал – «шаманша») и весьма смелых по содержанию. Среди его персонажей была не только средняя партийная номенклатура, под воздействием перестройки и гласности превратившаяся в мелкую нежить – кикимор, леших, водяных и барабашек, но и грозные демоны минувших дней – упырь Лаврентий, оборотень Никита, горе-злосчастье Лазарь.

Книжку, конечно, можно было прихватить с собой на предмет получения автографов, но рачительный Жмуркин не поленился снова сходить на рынок и там продать ее за ту же цену, что и купил. Как ни крути, а фантастика, даже такая, пользовалась у читателей спросом, хотя в глубине души Костя опасался, что его чрезмерное внимание поставит этот литературный жанр в один ряд с таким замшелым хламом, как жития святых, сказы, оды, рыцарские романы и орфические гимны.

Как человек, кое-что в этой жизни смыслящий, Костя понимал, что появиться среди незнакомых людей (а тем более измученных борьбой за трезвость интеллектуалов) с пустыми руками будет крайне неудобно. Пусть вся центральная и местная пресса дружно обхаивают спиртное, оно способствует сближению и облегчает понимание. Особенно на первых порах.

Поскольку водка в свободной продаже по-прежнему не появлялась, да и денег оставалось в обрез, Костя пошел по пути, уже протоптанному легионами его соотечественников.

Похитив из семейных запасов полпуда сахара и килограммовую пачку дрожжей, он втайне от Кильки поставил брагу, которая впоследствии была использована для приготовления высококачественного самогона.

Никакого специального оборудования для этого не потребовалось, а только жестяной бачок для полоскания белья, таз с холодной водой и другой таз, поменьше, для сбора конденсата. Ну и, конечно, газовая плита.

Вонь, правда, при этом стояла такая, что мухи околели. А что поделаешь! Воняет, говорят, даже на фабрике по обогащению золотой руды.

Щепотка марганцовки, брошенная в еще горячий самогон, бурыми хлопьями осела на дно, связав сивушные масла. Активированный уголь, вата и бытовой фильтр «Родничок» превратили мутноватую бурду в кристально чистый напиток. Дело довершили вкусовые добавки – чай, дубовая кора, ванилин, трава зверобой и растворимый кофе.

Полученный продукт ни крепостью, ни качеством не уступал фирменным настойкам, давно исчезнувшим из продажи.

Теперь можно было со спокойной душой отправляться в путь. Весь Костин багаж состоял из двух трехлитровых банок самогона, бритвенного прибора, пачки дорогих его сердцу журналов «Вымпел» – единственного доказательства причастности к писательскому цеху – и пары штопаных носков.

Килька не снабдила мужа в дорогу даже ломтем хлеба. Зато ругани и упреков хватило…

Поезд был транзитный, и Косте досталась верхняя полка в купе, уже обжитом двумя пассажирами, мужчиной и женщиной, судя по говору и повадкам – москвичами.

Скоро стало ясно, что это не супруги, а сослуживцы, ехавшие в совместную командировку. В их разговорах частенько проскальзывали специальные термины – «корректура», «верстка», «кегль», «гарнитура».

Если женщина ничего примечательного собой не представляла – хрупкая тихая старушка, то мужчина внушал невольное уважение кряжистой фигурой, а главное, лицом – незамысловатым и крепким, как кулак циклопа.

Когда за окном стемнело и проводницы стали разносить чай, соседи Кости по купе устроили ужин, хоть и сытный, но довольно скромный, как это бывает почти всегда, если москвичи едят за свой счет, а не на халяву.

Костя, уже успевший проголодаться, этого момента опасался больше всего. Зная, что ничто так не портит аппетит, как присутствие голодного человека, он засунул голову под подушку и уж если сглатывал слюну, то старался делать это потише.

Снизу тихонько позвякивала чайная ложечка и стучал нож, которым резали колбасу. Старушка питалась неторопливо и вдумчиво, а ее спутник явно чем-то мучился. Компании ему не хватало, что ли?

Опытный в таких делах Костя как бы между прочим предложил:

– Не желаете ли за знакомство по несколько капель?

Мужчина желал, но для приличия поинтересовался у соседки, не будет ли та возражать. Та не возражала, однако свои запасы со стола убрала.

Банка с самогоном поначалу не произвела на мужчину особого впечатления. Выпивка у него была своя – бутылка экзотической вьетнамской водки, на поверку оказавшаяся редкой дрянью.

Постепенно они разговорились, Костю смущало только одно обстоятельство – мужчина пил и не пьянел, что могло косвенно указывать на его принадлежность к спецслужбам. (Если верить слухам, зачет по этому предмету курсанты КГБ сдавали в лучших московских ресторанах.)

Да и беседа у них получалась какая-то странная. Мужчина старательно избегал всех тем, которые могли указать на род его занятий, национальность, место жительства и политические пристрастия (а в соседнем купе новоявленные демократы уже едва не дрались с конформистами старой закалки).

Лишь однажды он произнес весьма загадочную и многозначительную фразу:

– Я кроманьонец.

– А я тогда кто? – удивился Костя.

– Ты? – мужчина окинул собеседника критическим взглядом – Неандерталец. Вернее, их потомок.

– А какая разница?

– Огромная. Мы другая раса. Атланты. Люди моря. Строители и маги. Носители знаний и культуры. А вы бездомные бродяги. Перекати-поле. Мы дали вам колесо, огонь, речь, ремесла. Зря, конечно, дали, но что уж тут попишешь… Тебе сколько лет? – Сосед в упор уставился на Костю довольно маленькими, но пронзительными глазками.

– Под сорок, – признался Костя.

– А мне за пятьдесят, – сообщил мужчина. – Но я умнее и сильнее тебя. Не веришь? Давай попробуем! – Он поставил на столик локоть своей правой руки.

Костя всякие силовые единоборства терпеть не мог, особенно по пьяной лавочке, однако сейчас игнорировать вызов было просто невозможно. Надо ведь было кому-то вступиться за честь и достоинство облыжно оклеветанных неандертальцев.

Рука соседа оказалась крепкой, как у кузнеца, хотя физическим трудом он явно пренебрегал. Схватка длилась недолго, и уже спустя пять секунд Костин кулак впечатался в очищенное от скорлупы крутое яйцо.

– Левой хочешь? – немедленно предложил сосед.

– Нет, – ответил Костя, слизывая с кулака яичный желток.

– Тогда давай посоревнуемся в выносливости. Кто кого перебегает.

– Прямо здесь, в вагоне?

– Скоро Харьков. Стоянка сорок минут. За это время можно двадцать раз вокруг вокзала обежать.

– Уж лучше я воздержусь, – малодушно отказался Костя. – Боюсь от поезда отстать. Особенно в Харькове…

– Вот то-то! – Похоже, сосед был абсолютно уверен в своем полном физическом превосходстве. – Чтобы одолеть одного кроманьонца, нужно не меньше десятка неандертальцев. Аксиома.

– Ну, скажем, я не лучший представитель… неандертальцев, – возразил Костя. – Спортом уже лет двадцать не занимаюсь. Но вот относительно умственных способностей хотелось бы поспорить…

– Сколько угодно, – кивнул сосед. – Какую тему выберем для диспута? Астрологию, каббалу, историю Земли до потопа, герметическое учение, севилловы книги, тайны подводного мира, язык зверей, поэзию ацтеков, географию Гондваны, генеалогию Ромула и Рема, иудейские войны, технологию бальзамирования фараонов, апокрифические евангелия, метемпсихоз, методы зомбирования, применяемые жрецами вуду, проблему добра и зла, вероятность белковой жизни во Вселенной?

– Лучше что-нибудь из новой истории, – произнес Костя не очень уверенно.

– Отлично! На каком языке желаете говорить? Английском, китайском, фарси, аккадском, арамейском, древнегреческом или этрусском? – Вполне искренняя, несокрушимая уверенность в собственной правоте, сквозившая в каждом слове и жесте соседа, просто завораживала.

– Вы и этрусский знаете? – удивился Костя. – А я слышал, его до сих пор не расшифровали.

– Чепуха, – сосед презрительно скривился. – Бред недоучек, мнящих себя учеными-лингвистами. Этрусский язык живее всех живых. После гибели великой атлантической цивилизации он употреблялся повсеместно. Как ты считаешь, на каком языке мы сейчас разговариваем?

– На этрусском! – наобум выпалил Костя.

– Почти, – подтвердил сосед. – Этруски – это, фигурально говоря, листок, оторвавшийся от могучего славянского дуба.

– Значит, русские и этруски – близнецы-братья? – Костя стал смутно припоминать, что уже где-то читал подобную белиберду.

– Несомненно. Серьезные ученые этот факт даже не оспаривают… Но мы отвлеклись, молодой человек. Какое оружие, то есть язык, ты выбираешь для нашего словесного поединка?

– Лучше я сдамся на милость победителя, – сказал Костя. – Как поступают кроманьонцы с неандертальцами, молящими о пощаде?

– Раньше съедали. Или приносили в жертву истинным богам. Но сейчас, конечно, нравы смягчились, – с легким оттенком грусти произнес сосед.

Вьетнамская водка, которой только иностранных агрессоров травить, тем временем закончилась, и они приступили к дегустации самогона.

– Напиток богов! – похвалил Костя свое собственное изделие, а потом, чтобы польстить соседу, добавил: – Винокурение, наверное, тоже кроманьонцы изобрели?

– Исключено, – отрезал тот. – Все дурные привычки, призванные тешить плоть, идут от неандертальцев. Пьянство, наркотики, табак, обжорство, рукоблудие. Тут ты упомянул напиток богов… В разные времена он назывался по-разному. Сомой, нектаром, медом жизни, живой водой. Его тайна известна только немногим посвященным. Во многом благодаря живой воде мы способны так долго поддерживать свои физические и духовные силы. В ней кроется секрет бессмертия. Рецепт живой воды – величайшая из тайн, когда-либо существовавшая на земле. Но если хочешь, я тебе ее открою…

– Очень хочу! – как дурачек обрадовался Костя.

– В ее состав входят многие органические и неорганические вещества. – Сосед стал загибать пальцы: – Барий, теллур, мышьяк, ртуть, сурьма, цианиды, мускарин, сулема.

– Так ведь это же все яды!

– Вопрос в дозе. Нужно знать точное количество каждого ингредиента. В чем причина старения и смерти?

– В грехах наших тяжких! – ответил Костя не задумываясь.

– Нет, нас губят процессы окисления! А живая вода консервирует клетки тела, не позволяя кислороду сжигать их. Организму необходимо вещество, блокирующее окисление, но позволяющее дышать. Ты понимаешь меня?

– Так точно! – браво отрапортовал Костя.

– Я регулярно принимаю живую воду, – сообщил сосед таким тоном, словно речь шла всего лишь о валериановых каплях. – И благодаря этому собираюсь прожить еще лет двести-триста.

– Зачем столько? – удивился Костя. – Мне и в сорок все осточертело!

– Не забывай о высокой миссии кроманьонцев. Мы – пастыри человеческие. Мы – соль земли. Мы – указующий перст.

Кожа его была гладкой, как на хорошей заднице. На твердых скулах играл здоровый румянец. Ни единая серебряная прядь не пятнала шевелюру. Зубы блестели, словно фарфор. И все же было в облике соседа что-то искусственное, неживое, даже пугающее. В тусклом свете ночника он казался существом не от мира сего – ожившей мумией, бессмертным магом, вампиром с философским складом ума.

Старушка, надев огромные очки, читала какую-то книжку. На мрачные и величественные речи своего спутника она никак не реагировала. Страшно было подумать, кем она могла быть на самом деле. Кроманьонкой? Вряд ли! Уж скорее синантропом. Или это лишенный души гомонкулус, прислуживающий своему могущественному хозяину на побегушках? Зомби, возвращенный к жизни тайным искусством древней атлантической расы? Ох, темна вода в облацех! Ох, велик зверинец господний!

Многое, случившееся в дальнейшем, выпало из памяти Кости. Сначала он на куске газеты записывал рецепт живой воды и основные слова этрусского лексикона, а потом зачем-то стал врать о службе в десантных войсках, о своих несуществующих подвигах, о тяжелых ранах и многочисленных государственных наградах.

То, что разговор получился долгий и плодотворный, наутро засвидетельствовала пустая банка из-под самогона. Если считать вместе с вьетнамской отравой, на двоих они усидели почти семь бутылок – рекорд даже для Кости. Крепки были кроманьонцы, спору нет, но и отдельные неандертальцы кое в чем не уступали им.

– Не мешало бы познакомиться, – сказал сосед, несмотря на бурно проведенную ночь, свежий как огурчик. – Чирьяков!

– Чирьяков? – поразился Костя, пожимая его руку, на этот раз расслабленную. – Тот самый?

– Тот самый, – кивнул сосед. – Польщен, что мое скромное имя известно широким массам.

– Я к широким массам не отношусь, – ответил Костя. – Я, если хотите знать, тоже писатель-фантаст. Еду на семинар.

– Крестьянкина, – поверх очков дружелюбно улыбнулась старушка. – А мы, между прочим, почетные гости семинара. Как ваша фамилия?

– Кронштейн, – представился ошарашенный Костя. – Нет, вернее, Жмуркин.

– Так Кронштейн или Жмуркин? – Старушка уставилась в какой-то список, вложенный в ее книгу. – Кронштейн среди участников семинара значится, а вот Жмуркин – нет.

– Я в том смысле Кронштейн, в каком Гинзбург – Лагин, а Клементов – Платонов. – Упоминая людей, близких к фантастике, Костя надеялся, что его лучше поймут.

– Мир тесен, – задумчиво произнес Чирьяков. – Случалось мне встречать коллег-фантастов и в колонии строгого режима, и во Французском иностранном легионе, и в буддийском монастыре.

Вот, оказывается, в какую замечательную компанию попал Костя по дороге на семинар.

Чирьяков, известный мистификатор, черносотенец и литературный функционер, стоял у крана, по которому из загадочных высших сфер в ТОРФ стекали денежки. Крестьянкина была птицей еще более высокого полета. В Госкомиздате она возглавляла целый отдел. Таких, как Чирьяков, под ней ходило человек десять. Несмотря на свою солидную должность (а может, именно поэтому), она вела себя тихо. Костя видел ее впоследствии всего пару раз. Зато с Чирьяковым, деятельным и вездесущим, как и положено истинному кроманьонцу, ему пришлось столкнуться неоднократно.

Глава 5

Беседы при ясной луне

Знакомство – пусть и случайное – со столь влиятельными личностями имело ту положительную сторону, что к Дому литераторов, в котором должен был проходить семинар, Костю доставили на казенном транспорте.

Впрочем, уже в машине между Костей и Чирьяковым возникло легкое отчуждение, как это бывает всегда, когда угар любви или пьянства уже прошел и в общей постели или в общей канаве просыпаются два человека, один из которых находится в непосредственной зависимости от другого.

Хотя в данный момент такие досадные мелочи Костю не волновали. Впервые в жизни он увидел настоящее море – не мутную балтийскую лужу, по которой хоть километр шагай, и все будет по колено, а могучую стихию, штурмующую гранитные набережные с такой бешеной энергией, что курортники с визгом отбегали дальше от берега.

Еще Костю очень поразили местные пляжи, покрытые крупной темной галькой. На таком пляже солнечные ванны можно было принимать, только лежа на топчане или надувном матрасе (а в идеальном случае – на женщине подходящих габаритов).

В воздухе стоял свежий, ни с чем не сравнимый запах водорослей и морской соли, который не могли одолеть даже аппетитные ароматы, исходившие из многочисленных шашлычных.

При том что Костя никогда не любил лазить по деревьям, его просто тянуло к низеньким, приземистым пальмам, выстроившимся вдоль набережной в шеренгу. Опять, очевидно, сказывалась генетическая память, однажды уже заставившая его взобраться верхом на коня, но на сей раз эта память соотносилась уже не со степными кочевниками, а с еще более далекими предками – обезьянолюдьми, обитавшими на опушке тропического леса.

Дом литераторов внешне почти ничем не отличался от остальных здешних здравниц, где от трудов праведных отдыхали шахтеры, артисты, ткачихи, военнослужащие и партийные работники – огромный бетонный клин, тупым концом вонзившийся в склон горы. (Позже Костя узнал, что комфортабельность номеров возрастала по мере сужения этого клина – сначала шли обычные номера на три-четыре человека, потом полулюксы, люксы и, наконец, сверхроскошные апартаменты, впоследствии получившие название «президентских».)

Объявление, вывешенное в просторном холле, гласило, что семинар Творческого объединения российских фантастов состоится именно здесь и его торжественное открытие назначено на завтра.

В глаза бросался транспарант, выполненный белой гуашью на кумачовом полотнище.

«Высокая идейность, высокая художественность, преданность идеалам коммунизма – вот три непременных условия создания достойных научно-фантастических произведений».

Двое солидных товарищей, проходивших мимо (судя по всему, не участники семинара, которых здесь полушутливо-полупрезрительно называли «допризывниками», а настоящие писатели-профессионалы), заинтересовались транспарантом.

– Каково? – произнес один из них.

– Сильно сказано, – похвалил другой. – И главное, в самую точку. Если бы старик Уэллс знал эти золотые правила, то, надо думать, писал бы значительно лучше.

– Но тогда бы он создал не «Войну миров», а «Дружбу народов», – с ухмылкой возразил первый. – И не «Пищу богов», а «Паек коммунаров».

Засмеявшись, они направились в сторону лифта, возле которого уже скопилась небольшая очередь.

«Да, – подумал Костя. – Времена изменились. Попробовал бы кто-нибудь открыто ляпнуть такое даже пару лет назад».

Прибывших на семинар регистрировали у отдельной стойки. С некоторым облегчением Костя заметил, что все прибывшие одеты почти на его манер – потрепанные джинсы, засаленные свитера, грубые башмаки. Люди в костюмах и галстуках выглядели в этой толпе чужеродным элементом. Правда, было много очков, бород и нечесаных патл, чем Костя похвастаться не мог.

– Кронштейн? – Волоокая девица, сидевшая за стойкой, заглянула в какой-то список, прикрытый от посторонних глаз газетой. – Есть такой… Будете жить вместе с Мендельсоном и Лившицем. Питаться тоже за одним столом.

– Скажите, а Шолом-Алейхема среди участников семинара нет? – поинтересовался Костя, весьма заинтригованный столь странным подбором сожителей.

– Мы селим людей по регионам, – безапелляционно заявила девица. – Абдуллаева вместе с Хаджиакбаровым. Захаренко вместе с Петриченко. Понятно? Или вы хотите жить вместе с Османом Гусейн-оглы Нусраиловым?

– Мне все понятно, – ответил Костя, исподтишка любуясь накладными ресницами девицы. – Только по паспорту я – Жмуркин. Кронштейн – это мой псевдоним.

– Так бы сразу и сказали. – Девица мельком глянула на него и, видимо, осталась довольна результатами осмотра. – Тогда будете жить с Бубенцовым и Вершковым. С чем вас и поздравляю.

В это время публика, околачивавшаяся в вестибюле, поспешно расступилась, и Костя увидел, что прямо на него ползет некто в маске Кинг-Конга и с детским водяным пистолетом в руке. Не вставая с четверенек, он обстреливал присутствующих, выбирая, впрочем, вполне конкретные мишени. Крестьянкину, стоявшую у противоположной стойки, неизвестный злоумышленник не тронул, а вот Чирьякова окатил с ног до головы.

– Кто это? – воскликнул Костя, шокированный этой сценой, достойной скорее бардака, чем Дома литераторов.

– Вершков, – хладнокровно ответила девица. – Ваш сосед по комнате. Не желаете вернуться к Мендельсону с Лившицем?

– Нет… Мне рассказы Вершкова нравятся.

– Мне тоже, – сообщила девица. – И почему это все хорошие писатели такие безобразники!

– Ну не все, – возразил Костя. – А Короленко?

– У всех вас одна отговорка – Короленко. А разве он был хорошим писателем?

– Честно?

– Честно, – девица поджала губки.

– Не знаю. Я кроме «Детей подземелья» ничего не читал.

– А вы сами плохой или хороший?

– Вы имеете в виду как писатель?

– Нет, как человек.

– Дерьмо! – чистосердечно признался Костя.

– Значит, будете иметь здесь литературный успех.

– А как насчет того, чтобы встретиться вечерком? – При всей своей скромности Костя не мог не произнести этих слов. Уж очень хороша была девица – этакая юная телка с нежнейшей, атласной кожей, сонными глазами и пухлым порочным ртом.

– Разве я против… – Она опять приподняла газету, прикрывавшую ее секретный список. – На семинар прибыло семьдесят девять человек. Из них мужчин – шестьдесят пять. Предложение о встрече поступило от сорока двух. Вы там между собой сначала распределитесь. По возрасту или еще как… А пока не мешайте мне работать.

Действительно, в затылок Косте уже дышал человек восточного типа с огромной дыней под мышкой – не то Абдуллаев, не то Хаджиакбаров…

Номер, в котором поселили Костю, располагался на самом непрестижном втором этаже. Две койки выглядели так, словно кентавры насиловали на них амазонок. Третья, явно предназначенная для Кости, была аккуратно застелена.

После изучения пустых бутылок, валявшихся повсюду, Костя пришел к выводу, что один постоялец прибыл из Сибири, о чем свидетельствовала крепчайшая настойка «Тархун», а второй с Кубани (соответственно, водка «Краснодарская»).

Пора было вливаться в коллектив творческого объединения, тем более что рекомендация у Кости имелась весомая – трехлитровая банка самогонки, чудом сохранившаяся после знакомства с кроманьонцем Чирьяковым.

Общество он отыскал по шуму, доносившемуся из соседнего номера. В девятиметровую комнату набилось человек двадцать. Дым стоял коромыслом, а от пустых бутылок на столе не было места даже для пепельницы – сигаретный пепел стряхивали прямо в горлышки тех самых бутылок.

Костя появился как нельзя кстати, поскольку компания уже испытывала недостаток в горячительном.

Быстро познакомились. Народ тут собрался самый разный, от охотника-промысловика до кандидата исторических наук. Все в основном были Костины ровесники, годами выделялся только старик Разломов, уже успевший написать (а главное, издать) несколько книг, которые официальная критика разнесла в пух и прах.

После того как содержимое банки уменьшилось наполовину, кандидат исторических наук Балахонов, в рубашке которого прямо напротив сердца зияла дыра, оставленная не то крупнокалиберной пулей, не то горящей сигаретой, сделал следующее заявление:

– Предлагаю учредить новую единицу измерения алкоголя. Так сказать, универсальную и всеобъемлющую. Твоя фамилия, кажется, Жмуркин? – обратился он к Косте.

– Ага, – осоловело кивнул тот.

– Таким образом, доза отменного самогона объемом в три литра и крепостью примерно в пятьдесят градусов отныне будет называться один «жмурик». Возражений нет?

Все дружно одобрили это предложение, а кто-то добавил:

– Тогда единица очарования – одна «Кишко».

Оказывается, фамилию Кишко носила та самая очаровательная девица, которая регистрировала участников семинара.

– Когда я вместе с академиком Туполевым сидел на Лубянке, он предложил измерять качество атмосферы в «бздиках», – басом произнес старик Разломов, большую и лучшую часть своей жизни проведший за решеткой. – Один «бздик» – это когда одновременно пернут все сорок заключенных, нажравшихся гнилого гороха.

Разговор сам собой перешел на сталинские репрессии, и Костя имел неосторожность похвалить писателя Рыбакова, чей последний роман произвел недавно такой ажиотаж в обществе.

– Толян напишет… – презрительно скривился Разломов. – Получил два года поселухи по копеечному делу, а шуму поднял на весь свет. Меня, между прочим, посадили в тридцать четвертом, а выпустили в пятьдесят пятом. Побывал бы он там, где мне довелось побывать. Хотя бы на лесоповале в Севураллаге или на шахтах Карлага. Про штрафной изолятор и камеру смертников я уже и не говорю.

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Могущественные таинственные заказчики поручают трем друзьям разгадать тайну древних амулетов, что сп...
Томас Блейн – помошник главного конструктора морских яхт, возвращаясь из отпуска на личном автомобил...
Согласно легенде создание романа «Унесенные ветром» началось с того, как Маргарет Митчелл написала г...
Согласно легенде, создание романа «Унесенные ветром» началось с того, как Маргарет Митчелл написала ...
«Если пойти на северо-запад от Порто-Веккьо в глубь острова, то местность начнет довольно круто подн...
«... Один из моих друзей, офицер, несколько лет назад умерший в Греции от лихорадки, рассказал мне к...