Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела Шеперд Ричард

30

Расследование, за которое так отчаянно сражалась семья Стивена Лоуренса, близилось к завершению вместе с веком. В своем окончательном отчете, составленном в начале 1999 года, сэр Уильям Макферсон написал: «Мы полагаем, что проведенное расследование… убедительно донесло до общественности правомерные жалобы мистера и миссис Лоуренс, а также до сих пор преуменьшаемое возмущение и неудовлетворенность этнических меньшинств как в местных, так и в национальных масштабах в связи с этим и другими делами, а также то, как ими занималась полиция».

Полицейское расследование смерти Стивена Лоуренса было явно неподобающим, и я полагаю, что именно в этот раз общественность впервые столкнулась с выражением «институциональный расизм». Публичное расследование и его результаты знаменовали важное изменение в отношении общественности к полиции: они перестали по умолчанию быть надежными друзьями невиновных. В рамках же лондонской полиции расследование также, пожалуй, привело к изменению отношения к миноритарным сообществам.

Для семьи Лоуренсов все было еще не закончено. Дальнейшая их история известна: она разворачивалась на протяжении следующих 13 лет и, возможно, продолжает разворачиваться до сих пор. Как минимум частично благодаря этому делу закон о повторном привлечении к ответственности за одно и то же преступление был пересмотрен, из-за чего обвиненных можно было снова судить в случае появления новых доказательств. К 2011 году благодаря научному прогрессу ДНК Стивена была найдена на одежде подозреваемых, и этого нового доказательства стало достаточно, чтобы снова предать подозреваемых суду. Это было последнее на данный момент – хотя, наверное, и не последнее в моей жизни – появление в суде по этому делу. В январе 2012-го Гари Добсона и Дэвида Норриса признали виновными в убийстве и приговорили к тюремному заключению сроком примерно на 14 лет каждого. Трое остальных убийц Стивена Лоуренса избежали наказания, во всяком случае за это преступление. Главных подозреваемых многократно открыто называли по именам.

ПОЛИЦЕЙСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ СМЕРТИ СТИВЕНА ЛОУРЕНСА БЫЛО ЯВНО НЕПОДОБАЮЩИМ, И Я ПОЛАГАЮ, ЧТО ИМЕННО В ЭТОТ РАЗ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ ВПЕРВЫЕ СТОЛКНУЛАСЬ С ВЫРАЖЕНИЕМ «ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ РАСИЗМ».

В конце 1990-х жизнь в Сент-Джордже казалась обманчиво стабильной, а жизнь в целом мне скрашивали полеты. Потому что теперь я мог летать один. Да, одним холодным и ясным январским днем я взмыл вверх. В небо. Совершенно один.

Я не знаю, почему наличие одного лишь воздуха подо мной, надо мной и во все стороны от меня приносило такое облегчение от суровых реалий моей работы. Я не знаю, почему наличие столь обширного пространства вокруг меня и способность перемещаться по нему давали мне иллюзию контроля над своей судьбой, которой я не мог получить ни от чего земного. Я не знаю, почему управление небольшим самолетом попросту устраняло все проблемы, которые крутились у меня в голове большую часть времени. Я просто знаю, что мне это нравилось, и когда я летал, то не думал ни о чем, кроме как о текущем моменте, ни о чем, кроме как об управлении самолетом.

Я стал мечтать о том времени, когда мои полеты перестанут ограничиваться пятничными занятиями в летном клубе лондонской полиции. В этом году Анне предстояли итоговые экзамены, а Крису – экзамены по программе средней школы повышенного уровня. Наша домашняя жизнь и в какой-то мере наши профессиональные жизни вращались вокруг наших детей. Теперь они не нуждались в том, чтобы рядом постоянно находился кто-то из нас, хотя теперь им и нужна была поддержка другого рода. Но пройдет еще пара лет, и они нас покинут. Это была определенность, которая меня ужасала. Нам придется пересмотреть наш мир. И признать, что настанет день, когда наша работа будет окончена.

ТЕПЕРЬ Я МОГ ЛЕТАТЬ ОДИН. ДА, ОДНИМ ХОЛОДНЫМ И ЯСНЫМ ЯНВАРСКИМ ДНЕМ Я ВЗМЫЛ ВВЕРХ. В НЕБО. СОВЕРШЕННО ОДИН.

Вот почему мы купили коттедж на острове Мэн. Мы влюбились в него во время одного из отпусков. Он находился неподалеку от дома Остина и Мэгги и нуждался в серьезном ремонте, однако мы сошлись на том, что хотели бы жить в нем постоянно. Хотя это и казалось нам весьма и весьма отдаленным будущим.

В 1999 году я наконец бросил курить. Новое тысячелетие, новый век, действительно ли я хотел встретить их в тумане убивающего легкие сигаретного дыма? Нет, не хотел. Хотел ли я снизить свои шансы увидеть больше, чем несколько лет нового века, на ежедневной основе употребляя в промышленных количествах дорогостоящие канцерогены? Нет, не хотел. И хотя прежде я уже пытался многократно завязать, грядущее наступление 2000 года помогло мне на этот раз добиться успеха. После четырех месяцев раздражительности, никотиновой жвачки и разработанных, как у хомяка, челюстей от постоянного ее пережевывания я достиг приятного момента. Внезапно я понял, что могу жить без сигарет и что с наступлением нового века больше не выкурю ни одной. И я больше никогда не курил.

В 1999 ГОДУ Я НАКОНЕЦ БРОСИЛ КУРИТЬ. НОВОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ, НОВЫЙ ВЕК, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ Я ХОТЕЛ ВСТРЕТИТЬ ИХ В ТУМАНЕ УБИВАЮЩЕГО ЛЕГКИЕ СИГАРЕТНОГО ДЫМА? НЕТ, НЕ ХОТЕЛ.

Новый год мы встретили на острове Мэн.

– Я хочу здесь жить, – сказала Джен. – Вот чего я на самом деле хочу от нового века.

– Думаю, скоро мне дадут свидетельство пилота. Мы сможем жить тут и просто летать всюду, куда нам понадобится, – сказал я. Места всегда кажутся приятней, если добираться до них по воздуху. Но я никуда не спешил. Мне еще не было и 50, а остров Мэн был местом для людей на пенсии. Не так ли?

Крис планировал через год-другой начать учиться на ветеринара. Анна готовилась к своим выпускным экзаменам повышенной сложности и все еще не могла решить, стать ли ей ветеринаром или врачом.

– Пап, думаю, мне имеет смысл побывать на вскрытии, – сказала она мне однажды.

Автоматическая реакция.

– Нет.

Анна, столь юная, столь неопытная, с ее гладкими щечками и светящимися глазами не должна была столкнуться с уродливыми реалиями жизни в морге, это было очевидно.

– Но Крис бывал! А ему даже 16 не было!

– Крису просто показал секционную тупой помощник коронера. И ему это не особо понравилось.

– На этот раз будет по-другому, потому что я буду подготовлена. Ты мне все расскажешь, расскажешь ведь?

– Нет.

– И когда я подам документы в медицинскую школу, только подумай, каким это будет для меня плюсом. Готова поспорить, что никто из остальных абитуриентов не видел вскрытия.

– Нет.

В общем, в один прекрасный день она пришла со мной на вскрытие. Разумеется, это не была жертва убийства или самоубийства – всего лишь пара внезапных естественных смертей. Когда мы склонились над телом, я глянул на Анну – у нее было сосредоточенное лицо в то время, как я показывал ей на следы кровоизлияния в мог, на полностью закупоренную коронарную артерию, на пораженную циррозом печень, похожую на пятнистую скумбрию.

– Если ты пойдешь в медицину, тебе не обязательно становиться судмедэкспертом, – напомнил я ей по дороге домой. – Поговори с мамой по поводу дерматологии.

Она сказала:

– Уже. Просто я пытаюсь понять, не тянет ли меня больше стать судмедэкспертом.

Было странно подумать о том, что новое повзрослевшее поколение Шепердов выйдет на работу. Потому что это означало, что предыдущее поколение стареет.

Я понял это наверняка одним летним днем в 2001 году, оказавшись на похоронах Иэна Уэста. Он умер всего в 57 от рака легких, вызванного, могу сказать без сомнений, его курением – привычкой, которой вплоть до недавнего времени грешил я сам.

Мы знали, что он умирает, вот уже несколько месяцев, но когда я услышал эту новость, то с трудом мог поверить своим ушам. Незадолго до этого я видел его в Вестминстерском коронерском суде. Он пришел дать показания: ничто не могло заставить его отказаться от любимого дела. Возможно, он понимал, что последний раз в жизни дает клятву и очаровывает суд. Увидев его, я подумал, как сильно он постарел и насколько плохо выглядел. Он поднимался по ступенькам к обшитому дубом залу суда очень медленно – но никто не посмел предложить ему помощь. Затем, когда он вышел, чтобы дать показания и дать клятву, произошла метаморфоза. Старый добрый Иэн Уэст никуда не делся. Он по-прежнему был здесь. По-прежнему еще у руля.

Теперь, когда его не стало, я остро ощутил, что он, будучи моим наставником и учителем, моим оппонентом и соперником, был также и моим другом. Эти долгие совещания у него в кабинете и в пабе, эти внезапные приступы доброты, очевидная, но непризнанная близость коллег, работавших бок о бок на протяжении многих лет, – это была самая настоящая дружба, пускай и на работе. И вот теперь моего друга не стало, и я даже толком не постарался повидаться и провести с ним время, когда он болел и был вынужден уйти со своего поста в Гае.

И словно это было недостаточно печально, в тот же самый день отец Джен, достопочтенный Остин, умер на острове Мэн, разбив сердце своей семье.

Целых две смерти сразу. Вы могли подумать, что судмедэкспертам, постоянно смотрящим смерти в лицо, нет нужды напоминать об их собственной смертности. На самом деле нужно. Нам тоже необходимо, чтобы смерти наших близких напоминали нам о скором осуществлении в своей жизни задуманного. Для меня и Джен одной из таких вещей был переезд на восхитительный остров Мэн. Теперь мы стали подумывать, что стоит с ним поспешить. Мы также думали, что будем нужны матери Джен, овдовевшей Мэгги. Пришло время всерьез задуматься о том, что если мы хотим перебраться жить на этот остров, то нельзя вечно откладывать.

В тот 2001 год были также опубликованы окончательные отчеты о крушении «Маркизы». Лорд-судья Кларк провел как официальное расследование самой катастрофы, так и неофициальное (которое открывает больше возможностей и в меньшей мере ограничено бюрократией) расследование обращения с жертвами крушения «Маркизы» и их родными. По результатам расследования были высказаны дополнительные рекомендации по совершенствованию систем безопасности на Темзе. В ходе неофициального расследования лорд-судья Кларк подтвердил, что родные жертв крушения «Маркизы» стали жертвами человеческих и системных ошибок. В своем отчете он подтвердил путаницу с процедурой опознания жертв: он указал на недопонимание между ключевыми фигурами, находившимися в отпусках, и их заместителями, между полицейскими различных званий, коронером и служащими, которые брали отпечатки пальцев, между помощниками коронера, между персоналом морга и гробовщиками.

Что касается меня, то это расследование закрыло важную главу моей жизни. Судмедэкспертов наконец освободили от какой-либо ответственности за совершенные ошибки. Спустя 11 лет после катастрофы я наконец освободился от гнева, спровоцированного проблемами с опознанием, в особенности пропавшими руками. Злобные звонки и презрение прессы, которые то и дело снова давали о себе знать в моей жизни, в одночасье прекратились.

Отчет по результатам неофициального расследования был сосредоточен на подробных рекомендациях о том, как следует обращаться с родственниками и проводить опознание жертв в случае катастрофы. Так получилось, что я вот уже несколько лет усиленно размышлял об этой проблеме. В 1990-х я задавался вопросом, насколько эффективно мы – судебно-медицинские эксперты и кризисные группы в целом – в Лондоне справимся с очередной массовой катастрофой. Потому что природа этих катастроф менялась.

В 1990-Х Я ЗАДАВАЛСЯ ВОПРОСОМ, НАСКОЛЬКО ЭФФЕКТИВНО МЫ – СУДЕБНО-МЕДИЦИНСКИЕ ЭКСПЕРТЫ – СПРАВИМСЯ С ОЧЕРЕДНОЙ МАССОВОЙ КАТАСТРОФОЙ.

К 2001 году безопасность наших транспортных систем и городов значительно возросла. Наибольшую угрозу теперь начал представлять терроризм. Устроенные ИРА взрывы бомб в 1970, 1980 и 1990-х все еще оставались в нашей памяти. Пострадали и другие города. В 1993-м во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке была взорвана бомба, убившая шестерых и ранившая сотни. В 1995-м сектанты пустили газ зарин в токийском метро.

Коронер Западного Лондона, Элисон Томпсон, разделяла мои опасения по поводу планирования – или, скорее, его отсутствия – действий при природных и техногенных катастрофах. В ее юрисдикцию входил морг Фулема, в котором работали судмедэксперты Сент-Джорджа, а также, что более важно, аэропорт Хитроу. Все понимали, что в случае массовой катастрофы в Лондоне тела будут доставлены в специальный ангар в аэропорту. Мы решили поехать, чтобы его осмотреть. И обнаружили то, что больше напоминало просторный гараж. Он был заполнен снегоуборочными машинами и вспомогательным оборудованием.

Было бы сложно найти менее подходящее место. Помимо того, что оно было в грязи, машинном масле и заставлено тяжелой техникой, подъезд к нему был неудобный и в нем располагалась только одна раковина. Мы предложили полиции, другим экстренным службам, муниципальным властям и благотворительным организациям пересмотреть лондонские планы на случай крупномасштабного происшествия. Оказалось, что мы не одни переживали по поводу того, как столица справится в случае подобного события, и все изъявили желание участвовать в изменениях.

ЭКСТРЕННАЯ СИТУАЦИЯ – ЭТО КОГДА В МОРГЕ НЕ ХВАТАЕТ МЕСТА КАК МИНИМУМ ДЛЯ ОДНОГО ТРУПА.

Мы уже знали, как определить экстренную ситуацию. Доктор Дэвид Пол, вышедший в отставку коронер Северного Лондона, однажды сформулировал это в очень простой форме, сказав: «Для меня экстренная ситуация – это когда в морге не хватает места как минимум для одного трупа».

Наша группа регулярно собиралась в полицейском участке Хитроу, и первым делом мы попытались предвидеть, какого рода экстренные ситуации могут возникнуть. Мы частенько сидели за столами, потягивая кофе и обсуждая, что делать в случае эпидемии гриппа. Или крушении в городе большого самолета. Или террористической атаки. Но мы знали, что, какими бы невероятными и из ряда вон выходящими ни были наши фантазии, на деле все будет совершенно иначе, и нам нужно было думать и планировать от общего к частному.

Как оказалось, мы были правы. Крис вот-вот собирался уехать. Его вещи были собраны, и вскоре он должен был сесть на поезд в северном направлении, чтобы отправиться изучать ветеринарию, как вдруг раздался его звонок.

– Мы с Анной смотрим телевизор…

– Что сморите?

– Пап, а ты выезжаешь на вызов в случае международных катастроф?

Это было 11 сентября 2001 года.

Я включил телевизор и смотрел, как рейс 11 «Американских авиалиний» врезается в Северную башню Всемирного торгового центра. С первого взгляда это было похоже на ужасный несчастный случай, который мы обсуждали в нашей группе. Но когда рейс 175 авиакомпании «Юнайтед» вскоре после этого врезался в Южную башню, до меня дошло, что, хотя мы и обсуждали возможные террористические атаки и крушения самолетов по отдельности, нам и в голову не приходило, что они могут оказаться совмещены столь смертоносным способом.

Затем на глазах всего мира совершенно невероятным, немыслимым образом башни-близнецы рухнули. Сначала Южная. А затем и Северная. И тогда я понял, что эти террористы довели катастрофу до уровня, который значительно, значительно превосходил все, что я только мог себе представить.

Я был потрясен и загипнотизирован этим ошеломляющим зрелищем не меньше, чем весь остальной мир. Мне и в голову не приходило, что я приму в этом какое-то участие. Я предположил, что мои американские коллеги возьмутся за грандиозную работу по спасению раненых, а также поиску и опознанию жертв: чем им могли помочь британцы? Но вскоре мне позвонила Элисон Томпсон.

Будучи коронером Западного Лондона, Элисон должна была принять тела возвращенных на родину британцев в Хитроу, и ее задачей было установить причину их смерти. По британскому закону любые случаи смерти британских подданных за границей должны быть расследованы: так было заведено с 1982 года, когда отец молодой британской медсестры, погибшей при сомнительных обстоятельствах в Саудовской Аравии, отказался принимать официальную причину ее смерти, и последовавшие изменения в законодательстве давали о себе знать на протяжении следующих десятилетий.

ПО БРИТАНСКОМУ ЗАКОНУ ЛЮБЫЕ СЛУЧАИ СМЕРТИ ПОДДАННЫХ ЗА ГРАНИЦЕЙ ДОЛЖНЫ БЫТЬ РАССЛЕДОВАНЫ.

Элисон также прекрасно знала, что более десяти лет тому назад после крушения гражданского самолета над шотландским Локерби из-за взорванной на борту террористами бомбы был допущен ряд ошибок, в том числе с опознанием лишь нескольких из множества жертв. Но эти несколько ошибок в столь критической ситуации нарушили спокойствие и встревожили огромное количество семей.

В результате беспокойства Элисон по поводу приема тел британских подданных были в кратчайшие сроки сформированы группы в Скотленд-Ярде, состоящие не только из полиции и работников экстренных служб нашего Комитета по чрезвычайным ситуациям, но также из многих более высокопоставленных официальных лиц.

Мы задавались следующими вопросами: как мы можем помочь работающим в Нью-Йорке? Как нам следует организовать возвращение тел наших сограждан? Следует ли провести вскрытие британских жертв на территории нашей страны? Сочтут ли их родные приемлемым эти дальнейшие действия с телами их близких? Или же нам следует оставить проведение вскрытий и процедур опознания Бюро судебно-медицинской экспертизы в Нью-Йорке? Если мы вернем тела, они могут быть развезены по всей стране местным коронерам, и в этом случае должен ли каждый местный коронер провести самостоятельное расследование и вынести свое собственное заключение?

Можно было вообразить, что эти расследования могут затянуться на месяцы или даже годы, и в результате определенно будут вынесены различные и, возможно, противоречащие друг другу заключения, начиная от случайной смерти и заканчивая убийством.

Мы решили, что сначала следует проанализировать действия бюро в Нью-Йорке, после чего мы сможем сформулировать официальный ответ Великобритании и предложить соответствующую помощь.

Мы отчитались напрямую перед премьер-министром Тони Блэром в центральной группе координации чрезвычайных ситуаций кабинета министров. Было решено, что нам нужно составить профессиональное мнение непосредственно на месте и что 20 сентября – в день, когда мне исполнилось 49, – я полечу в Нью-Йорк, чтобы понять, как в американском бюро со всем справляются. Я позвонил своей коллеге из бюро Ивон Милевски и договорился о встрече с ней по прилете. Она казалась уставшей и эмоционально истощенной, но в то же время была приветливой.

Я приземлился в Нью-Йорке, где было необычайно тихо даже для середины ночи. Город все еще был притихшим от ужаса. Через девять дней после обрушения башен пыль и характерный запах после случившегося все еще витали в воздухе. И хотя дороги были перекрыты, а туннели закрыты, когда машины стояли в пробке, никто не осмеливался посигналить. Я сказал водителю, где остановлюсь, на что он ответил, что с таким названием есть по меньшей мере четыре гостиницы. Так что мы поехали по тихим улицам, решив объехать все. Наконец мы поняли, что нашли нужную, поскольку в фойе было полно британских полицейских и некоторых я узнал. Они тепло поприветствовали меня и спросили, не прочь ли я выпить, но я отказался. Я договорился с Ивон о встрече в морге бюро и вызвал такси прямо туда.

20 СЕНТЯБРЯ – В ДЕНЬ, КОГДА МНЕ ИСПОЛНИЛОСЬ 49, – Я ПОЛЕЧУ В НЬЮЙОРК, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, КАК В АМЕРИКАНСКОМ БЮРО СО ВСЕМ СПРАВЛЯЮТСЯ.

Я приехал в полтретьего ночи, и передо мной открылось ужасающее незабываемое зрелище. Здание представляло собой уродливую бетонную коробку постройки 1960-х годов, однако наше внимание было сосредоточено не на здании. Окружающие улицы и парковки были огорожены и тщательно охранялись, потому что морг круглосуточно принимал новые тела. Миновав пост службы безопасности, я оказался на импровизированной залитой светом стоянке, где стояли палатки с кофе, и рабочие, устроив перерыв, пили кофе с пончиками. Позади стояли огромные прицепы-рефрижераторы, не меньше 30 штук, аккуратно выстроенные в линию у накрытых тентами стоянок, у входа цветы, американский флаг приспущен.

Я принюхался. Этот запах. Было очевидно, что прицепы заполнены человеческими останками.

Катафалки с мешками для трупов всё подъезжали и подъезжали. Поисковые операции на месте катастрофы велись круглосуточно, и судмедэксперты тоже не сидели без дела: Ивон добровольно вызвалась работать в ночную смену. И в дневную смену. Она недолго спала в перерывах при любой подвернувшейся возможности.

Нужно обладать огромной психологической устойчивостью, чтобы справляться со всем в столь странных и обескураживающих обстоятельствах. Для многих людей это оказалось не по силам, и спасатели вместе с работниками морга получили огромную душевную травму. Кто-то справился. Кого-то отправили домой – они выглядели как контуженные.

Дежурства были устроены так, чтобы исключить любые задержки в процессе официального осмотра и опознания. Было известно, что некоторые мешки содержат тела полицейских или пожарных, рискнувших своей жизнью и потерявших ее. Специально для них были выставлены военные с флагом, которые отдавали им честь, официально вознося хвалу их отваге.

Внутри большинства мешков были целые или почти целые тела. Небольшие части тела иногда поступали в коробках поменьше. В соответствии с основным правилом при проведении поисковой операции, в случае если спасатели находят, скажем, палец, то, даже если кажется очевидным, какому телу он принадлежит, его необходимо включить в список отдельно и присвоить уникальный номер. Из-за природы данной катастрофы, из-за огромной силы ударов и взрывов тела были зачастую настолько раздроблены, что собрать людей на месте, руководствуясь их расположением или одеждой, было попросту невозможно. Почти сразу же стало очевидно, что для опознания многих, а то и большинства потребуется проведение ДНК-экспертизы. Позже на основании этой удивительной методики конечности, отдельные части тел и фрагменты тканей будут соединены для получения некоего подобия тела или того, что от него осталось. Как и в случае со всеми массовыми катастрофами, опознание жертв должно было стать серьезной операцией, требующей централизованного управления и привлечения различных ученых. Только в случае данной катастрофы задача была во всех смыслах серьезней, хуже и тяжелее, чем что-либо, с чем доводилось сталкиваться ранее.

По прибытии тела попадали в комнату первичного приема, где проводился предварительный осмотр. После этого их перемещали напрямую в один из смотровых кабинетов. В каждом кабинете было полно полицейских, судмедэкспертов, рентгенологов и ассистентов. Все записывалось в мельчайших подробностях, и эти детали связывали с фрагментами одежды, личными вещами – украшениями, кредитными картами и т. д., – а также любыми другими особенностями и характеристиками места, где были найдены тела. Затем аккуратно пронумерованные тела или части тел укладывались в специально отведенные места на пронумерованные полки в пронумерованных прицепах.

К телам относились с огромным уважением, и прицепы содержались в чистоте и полном порядке. В каждом имелись корзины с цветами в память о людях и звездно-полосатый флаг в память об утрате их государством. Прицепы-рефрижераторы решили главную проблему любой подобной катастрофы: трудность была не столько в том, чтобы разобраться с трупами, сколько в их хранении до окончания процесса опознания. По его завершении тела были отданы своим семьям. Мне сразу стало понятно, что американцы прекрасно справляются, с уважением и методично выполняя все необходимые процедуры.

Я старался быть максимально незаметным, поскольку каждый здесь работал в полную силу. То же самое наблюдалось и на следующий день, когда я вернулся для встречи со старшим судмедэкспертом Чарльзом Хиршем. Это был невысокий, худощавый и крайне напряженный мужчина за 60, со швами на голове и переломанными ребрами, который руководил этой масштабной операцией. Он был среди первых спасателей, прибывших во Всемирный торговый центр незадолго до падения первой башни. Как ему удалось отделаться столь незначительными травмами, если стоявшего рядом с ним коллегу завалило обломками и теперь он лежал в реанимации?

Прицепы быстро наполнялись. В конечном счете было вынесено заключение о 2753 жертвах, и в общей сложности было найдено порядка 70 000 фрагментов и частей тел. Многие тела были стерты в порошок либо изначальным взрывом, либо в результате обрушения здания. Было бы гораздо проще похоронить всех в единой братской могиле, однако, разумеется, семьям погибших вряд ли бы понравилась идея, что их любимые близкие могут быть закопаны вместе с угонщиками самолетов.

Вскоре все обломки Всемирного торгового центра стали перевозить на мусорный полигон на Стейтен-Айленд в Гудзонском заливе со странным названием «Фреш Киллс»[7]. Они были просеяны, кусочек за кусочком, не один, а целых два раза опытной командой под управлением полиции и ФБР, в которую входили антропологи и врачи. И тогда начался долгий процесс ДНК-анализа почти 3000 людей. Каждый крошечный фрагмент человеческой ткани, каждая личная вещь должны были быть опознаны.

Этот процесс на самом деле продолжался многие годы: еще в 2013-м опознания продолжали проводиться. Наконец, в 2015-м были опознаны 1637 жертв – лишь 60 % тех, кто, как считалось, погиб в результате катастрофы: все остальные стали прахом, как это происходит в конечном счете со всеми нами. Теперь рассматриваются планы превратить полигон «Фреш Киллс» в один из самых больших в мире городских парков.

БЫЛО ВЫНЕСЕНО ЗАКЛЮЧЕНИЕ О 2753 ЖЕРТВАХ, И В ОБЩЕЙ СЛОЖНОСТИ БЫЛО НАЙДЕНО ПОРЯДКА 70 000 ФРАГМЕНТОВ И ЧАСТЕЙ ТЕЛ.

Одна моя подруга-антрополог, занимавшаяся просеиванием обломков, получила психологическую травму подобно многим другим участвовавшим в устранении последствий катастрофы. После нескольких месяцев просеивания в поисках кусочков человеческих тканей и костей она стала бояться летать на самолете. Когда она возвращалась домой в Англию, то перед посадкой написала свое имя на каждой части своего тела, на каждой конечности на случай, если самолет потерпит крушение и ее тело окажется расчленено. Прошел не один год, прежде чем она смогла вернуться к работе.

Ближе к концу моей непродолжительной поездки меня отвезли к непримечательному зданию на Манхэттене, которое занимал один из офисов британского посольства в Нью-Йорке. Меня ожидала группа из Министерства иностранных дел Великобритании. К этому моменту мы знали, что среди погибших было много британцев, однако понятия не имели, насколько именно много.

– Итак, – спросил один из чиновников, – как мы планируем доставить тела британцев домой?

Мне было интересно, как они представляют себе перевозку тел на родину. Потом один из них, какой-то политик, стал разглагольствовать про колонну гробов, которые будут перевезены медленной процессией из аэропорта в Лондон, и каждый будет обернут британским флагом.

В 2013-М ОПОЗНАНИЯ ПРОДОЛЖАЛИ ПРОВОДИТЬСЯ. НАКОНЕЦ, В 2015-М БЫЛИ ОПОЗНАНЫ 1637 ЖЕРТВ – ЛИШЬ 60 % ТЕХ, КТО, КАК СЧИТАЛОСЬ, ПОГИБ В РЕЗУЛЬТАТЕ КАТАСТРОФЫ: ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ СТАЛИ ПРАХОМ.

Я покачал головой. Я провел здесь почти два дня и был потрясенным и уставшим. После того как я побывал в гуще событий, вся эта болтовня про катафалки с флагом казалась мне политической уловкой, призванной сгустить краски и предоставить правительству возможность попозировать перед фоторепортерами. Я почувствовал, как во мне назревает нечто страшное, что-то по-настоящему пугающее, нечто, способное, если я это допущу, обернуться яростью. А я никогда не злюсь, не говоря уже о приступах гнева. Теперь же я дал себе волю.

– Гробы? Вы сказали гробы? Большинство этих людей были стерты в порошок, как вы этого не понимаете? Вместо гробов вы, скорее, будете отправлять их на родину в спичечных коробках!

Они уставились на меня. Диалог на этом практически закончился. Меня поблагодарили и отпустили.

В своем отчете я всячески хвалил то, как американцы справляются с последствиями катастрофы, сказав, что мы можем использовать составленные ими бумаги, вместо того чтобы составлять свои собственные. Как результат, хотя итоговое количество смертей для Великобритании равнялось 67, лишь один коронерский суд в стране под председательством опытного и чуткого коронера разбирался со всеми британскими жертвами. Лишь один американский полицейский прилетел для дачи показаний. И был лишь один вердикт. Противоправное убийство.

Четыре года спустя Лондон тоже стал жертвой атаки исламистов: 7 июля 2005 года 52 человека были убиты и более 700 получили ранения при взрыве четырех террористических бомб, три из которых были в лондонском метро и одна в автобусе. Буквально за несколько дней до этого с участием теперь уже многих организаций был подписан план действий при чрезвычайной ситуации, о котором мы с коронером Элисон Томпсон начали раздумывать еще в 1990-х.

7 ИЮЛЯ 2005 ГОДА 52 ЧЕЛОВЕКА БЫЛИ УБИТЫ И БОЛЕЕ 700 ПОЛУЧИЛИ РАНЕНИЯ ПРИ ВЗРЫВЕ ЧЕТЫРЕХ ТЕРРОРИСТИЧЕСКИХ БОМБ, ТРИ ИЗ КОТОРЫХ БЫЛИ В ЛОНДОНСКОМ МЕТРО И ОДНА В АВТОБУСЕ.

Я в это время был не в Лондоне, однако когда прозвучал призыв о помощи, я сразу прилетел обратно и принялся за работу в превосходном временном морге-шатре, сооруженном менее чем за двое суток на футбольном поле почетных артиллерийских компаний в районе Сити. Все тела отвезли сюда, и временный морг, как и весь наш план, оказался полностью работоспособным. Я проводил свою работу с безмерной горечью. Возможно, глубоко в душе, в каком-то иррациональном ее уголке, я надеялся, что, если мы составим план, нам никогда не придется приводить его в действие. Какое ложное самоуспокоение.

Коронеры, руководящие этой кризисной ситуацией, возможно, сожалели об одном. Родственники погибших на «Маркизе» ожесточенно критиковали проведенные нами полные вскрытия, утверждая, будто в них не было никакой необходимости, так как причина смерти после такой катастрофы не вызывала никаких сомнений. Как результат, после взрывов бомб 2005 года нам было велено не проводить полные вскрытия. Наша работа заключалась лишь в опознании. Если мы и вскрывали тела, то лишь с целью обнаружения желчного пузыря или аппендикса, так как их отсутствие могло помочь с опознанием.

Впоследствии, что было совершенно удивительно, службу «скорой помощи» стали критиковать за слишком медленный сбор раненых. Бригады отправлялись туда, где они были подвержены опасности, и в связи с вероятностью, что были заложены еще бомбы, их заставляли ждать, прежде чем пускали на места взрывов. Последовали обвинения, будто эти задержки послужили причиной ряда смертей. Был разговор о том, что адвокаты родственников некоторых жертв будут требовать компенсации от служб экстренного реагирования. Так как полные вскрытия проведены не были, нам, судмедэкспертам, было сложно ответить на вопросы, задаваемые родственниками и коронером, чтобы разобраться с этими обвинениями.

Я сделал соответствующие выводы. Годы спустя я был главным судмедэкспертом, когда водитель такси принялся расстреливать людей в Камбрии. Этот случай сильно напоминал устроенную Майклом Райаном в Хангерфорде резню более чем 20 годами ранее. Ряд людей убеждали меня не проводить полные вскрытия на основании того, что причина смерти была очевидна. Вспоминая о лондонских взрывах, я не стал поддаваться их мольбам. Каждому пациенту была сначала проведена МРТ, чтобы обнаружить положение каждой пули, и для каждого тела было проведено вскрытие. На действия экстренных служб не было получено ни единой жалобы.

31

Мое следующее знакомство с террористической деятельностью Усамы бен Ладена состоялось на Бали через год после 11 сентября. Две бомбы, заложенные исламскими экстремистами, связанными с бен Ладеном, были взорваны в людных участках этого чудесного индонезийского острова, и более 200 человек были убиты – большинство из них были приехавшими на отдых туристами с Запада, и большинству не было и 30.

И в этот раз всего через несколько часов после полученного вызова я оказался в самолете. Я сидел рядом с довольно крупными мужчинами. Подумал, что они, возможно, силовики. Мы не обменялись ни словом на протяжении всего полета, хотя я и подозревал, что мы летели на Восток по одной и той же причине. Я подумал, что они приняли меня за туриста или журналиста. Когда же меня никто не встретил в аэропорту Денпасара, они обратили на это внимание и впервые повернулись ко мне у багажной ленты.

– Вас подбросить, док?

– Откуда вы знаете, кто я такой?

– По вашему виду мы решили, что вы, должно быть, судмедэксперт.

– Как?

– Ну, для начала вы не смеялись над фильмом.

Вот вам и судмедэксперты. Жалкие, помешанные на смерти мясники с кислыми лицами. Но я был благодарен за то, что меня подвезли. И первым человеком, встреченным мною в гостинице, стала коронер Элисон Томпсон, которая по стечению обстоятельств была в Гонконге и приплыла прямиком сюда, понимая, что тела британцев попадут под ее юрисдикцию, когда окажутся в Хитроу. Мы тепло поприветствовали друг друга и, хотя на Бали было раннее утро, решили отправиться в больницу, в которой хранились тела.

ПОСЛЕ ЛЮБОЙ КАТАСТРОФЫ, МЫ, СУДМЕДЭКСПЕРТЫ, РАБОТАЛИ ПО ПРИНЦИПУ КОНВЕЙЕРА, ПРИНИМАЯСЬ ЗА ОЧЕРЕДНОЕ ТЕЛО НЕЗАВИСИМО ОТ ЕГО НАЦИОНАЛЬНОСТИ.

Перед тем как я покинул Лондон, мне сказали, что я лишь буду представлять в этой операции сторону Великобритании. Когда же я зашел в морг, остальные судмедэксперты – главным образом из Австралии, но также из Дании и Германии – узнали меня по совместным международным конференциям и сразу же вручили мне медицинский халат, фартук, резиновые перчатки и нож со словами: «За дело, Дик».

Работники британского посольства проделали удивительную работу по обнаружению тел британцев. Более того, они раздобыли топливо для работы генератора одного из немногих охлаждающих контейнеров в этом месте – если не во всей стране. По сути, как и после любой другой катастрофы, мы, судмедэксперты, работали по принципу конвейера, принимаясь за очередное тело независимо от его национальности.

Проблема была в нехватке мест для хранения трупов там, где царила изнурительная жара. Я никогда не забуду вид и запах тел, уложенных в тени и накрытых пакетами со льдом из супермаркета. Как же мне хотелось раздобыть полный льда грузовик, чтобы высыпать его поверх них. Они быстро менялись, и далеко не к лучшему. Многие тела изначально были разорваны, и процедура опознания была типичной головоломкой, усложнявшейся из-за необученных поисково-спасательных групп, которые просто бросали все найденное в одном месте в один мешок. Было большим облегчением наткнуться на отдельную кисть руки с обручальным кольцом, на внутренней стороне которого было выгравировано имя владельца. Это был небольшой трагический личный предмет, который немного помог нам в разрешении головоломки.

Многие жертвы атаки на этот изнеженный остров были молодыми и красивыми. Они развлекались в баре и клубе, в которых одна за другой взорвались две бомбы. Бомбы были заложены экстремистской группировкой, финансируемой, как считалось, «Аль-Каидой».

В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ БЫЛО ПОДТВЕРЖДЕНО, ЧТО СРЕДИ ЖЕРТВ – 28 БРИТАНЦЕВ И ЧТО В ОБЩЕЙ СЛОЖНОСТИ РАНЕНЫ БОЛЕЕ 200 И УБИТЫ 202 ЧЕЛОВЕКА.

В конечном счете было подтверждено, что среди жертв 28 британцев и что в общей сложности ранены более 200 и убиты 202 человека. Это было изнурительное и тяжелое время – как физически, так и психологически. Впоследствии я посетил мемориалы, посвященные этому кошмару, как в Лондоне, так и в городе Перт на западе Австралии, однако мне не нужны были никакие мемориалы, чтобы вспомнить разлагающиеся трупы, лед, тот запах, единственный капающий кран в морге, который был нашим источником воды, а также всеобъемлющее чувство бессмысленности терроризма. Подозреваю, что оно так никогда меня полностью и не покинуло.

Когда я вернулся домой, моя профессиональная жизнь оказалась под угрозой. Мир судебной медицины менялся, и теперь мы столкнулись с новой неопределенностью, с которой великому Симпсону в жизни не приходилось иметь дела. Университетские медицинские школы всегда платили нам за проведение лекций по нашему предмету, однако теперь решили – практически все, одна за другой, – что больше не будут финансировать преподавание нами судебной медицины. Основным их доводом стало недостаточное количество проводимых исследований в области судебной медицины, а также слишком малое число статей в престижных научных журналах. Мы были слишком заняты со всеми этими вскрытиями, коронерами и судами, чтобы отвечать этим новым плановым академическим показателям. Настала эпоха оценки результатов умственного труда на основе научных исследований. И, как оказалось, мы, судебно-медицинские эксперты, не дотягиваем до нужного уровня.

Постепенно медицинские школы с великими традициями в области судебной медицины закрыли свои отделения, и вскоре после смерти Иэна Уэста его царство в больнице Гая исчезло. Сент-Джордж продержался немного дольше, однако распоряжение уже было подписано.

По сути, нас превратили в частную компанию. Отныне вместо предоставления своих услуг по судебной медицине бесплатно и получения зарплаты от университетов, в которых мы преподавали, мы должны были напрямую выставлять счета полиции, коронерам или солиситорам защиты.

Я понимал, что без зарплаты будет сложно выполнять некоторую необходимую, но неоплачиваемую работу, например общественную деятельность вроде моего текущего вклада в обучение органов власти безопасным методам усмирения. Также мне было необходимо сократить свое участие в планировании действий при чрезвычайных ситуациях. Все остальные в группе получали зарплаты в полиции или других организациях: меня же больше не поддерживал университет.

Исчез не только регулярный доход, но также и лекции, а вместе с ними и студенты, за исключением нескольких специализированных центров за пределами Лондона. На моих лекциях всегда было битком, и я знал, как студентам-медикам была интересна судебная медицина. Мне также казалось, что как минимум основы судебной медицины должны остаться важной частью их программы обучения. Каждый врач, независимо от его специальности, должен уметь определять признаки подозрительных обстоятельств смерти, чтобы понимать, когда нужно вызывать эксперта или полицию. Тем не менее слишком много разных видов «настоящей» медицины соревновались за слишком ограниченное место в учебном плане, и теперь судебная медицина стала доступна только в аспирантуре нескольких университетов.

Я создал группу под названием «Служба судебной медицины», через которую судмедэкспертам в Лондоне и на юго-востоке Великобритании предстояло работать в нашем дивном новом мире частной практики. В какой-то момент, однако, будучи глубоко погруженным в организационные вопросы и планирование, я внезапно осознал, что, возможно, не хочу в этом участвовать.

С тяжелым сердцем я отвез Анну той осенью в университет: она наконец приняла решение изучать медицину. Итак, они нас покинули: оба наших ребенка уехали учиться на север Англии. Разумеется, они по-прежнему в нас нуждались, но уже совсем по-другому. Наш дом стал казаться огромным, пустым и тихим. Поэтому ли мы все больше и больше времени проводили на острове Мэн? Этот дом был ближе к нашим детям, чем Лондон. Было ли дело в том, что после отмены моих лекций в Сент-Джордже нас теперь мало что там удерживало? Было ли дело в том, что мы любили свой коттедж на острове и хотели поддерживать овдовевшую мать Джен, хотя Мэгги не позволила потере мужа встать на пути ее социальной жизни?

Или же… моя работа в Лондоне попросту стала меня изматывать? Изматывать настолько, что даже полеты по пятницам были не в состоянии восстановить мои силы. Каждое мое выступление в суде словно превращалось в избиение, и порой мне казалось, что мне не хватает психологической устойчивости с этим справляться. Я больше не шел вприпрыжку, когда полиция вызывала меня на очередное место преступления к очередному телу. Я уже оставил надежды, что они когда-нибудь позвонят мне, чтобы узнать мое мнение по делу. Заглядывая в будущее, я мог представить, как судмедэксперты в конечном счете начнут соревноваться за контракты, бороться за каждое тело, сбивать цены. Судебная медицина перестала быть тем миром скрупулезных интеллектуалов, в который я когда-то вступил, в котором было место спорам, исследованиям и социальным изменениям, превратившись в обычную услугу.

В этот же период и Джен стала разочаровываться в своей работе. Несмотря на свой невероятный подвиг, когда она решила стать врачом во взрослом возрасте, теперь, начав работать терапевтом, она поняла, что на самом деле ей этого не хочется. Ей всегда хотелось, чтобы мы перебрались на остров Мэн, где она смогла бы работать по своей собственной специальности, дерматологии, при этом наслаждаясь жизнью в любимом месте.

Что еще толкало нас на переезд туда? Осознание того, что мы стареем? Стремление к образу жизни, которым наслаждались Мэгги и Остин? Надежда, что, если мы будем проводить больше времени вместе в изоляции от остального мира на острове, наша исчезнувшая любовная связь каким-то чудом снова появится?

Я БОЛЬШЕ НЕ ШЕЛ ВПРИПРЫЖКУ, КОГДА ПОЛИЦИЯ ВЫЗЫВАЛА МЕНЯ НА ОЧЕРЕДНОЕ МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ К ОЧЕРЕДНОМУ ТЕЛУ.

Возможно, у меня – и у Джен, вероятно, тоже – наступил тот период в жизни, который люди называют кризисом среднего возраста, который ни один судмедэксперт на свете не смог обнаружить в человеческом теле даже под микроскопом. Когда же мне предложили написать 12-е издание «Судебной медицины Симпсона» (третье издание этой книги, как вы, возможно, помните, привлекло меня к этой профессии), это приглашение стало для меня большой честью. Так что я стал участником становления новой судебно-медицинской службы, однако сам не остался в ее рядах. Мы с Джен раз и навсегда покинули Лондон. Мы променяли аккуратные живые изгороди и постриженные газоны Суррея ради открытого ветрам прекрасного коттеджа на острове неподалеку от Ливерпуля. Большинство моих коллег и сверстников решили, что я окончательно спятил.

Я был очень счастлив, проводя все свое время за ремонтом коттеджа. Мы прогуливались многие мили по диким и ветреным болотам под необъятным небом, которое порой было настолько чистым, что можно было разглядеть выступавшие из-за моря на горизонте горы Морн. Либо же мы просто любовались через поля океаном, в глубинах которого зарождался сильнейший шторм. В этот период я не провел ни единого вскрытия.

Кроме того, здесь у нас была социально насыщенная жизнь. До сих пор мы вечно были слишком заняты для этого, однако теперь у нас появились друзья. Нас мало беспокоило, что мы были значительно моложе большинства из них. Мы попросту вошли в общество, подготовленное для нас Мэгги. Ну и что, что она не молодела? Она по-прежнему ходила на все вечеринки, нарядившись в свои дорогие модные платья, от которых ломились шкафы практически в каждой спальне в доме. С каким-нибудь очередным булькающим на плите объеденьем, неизменным джин-тоником под рукой, она всегда была окружена восхищавшимися ею друзьями. Мне было по душе находиться здесь, быть одним из них. Дети частенько у нас гостили.

Вскрытий я, может, и не проводил, однако в интересной работе недостатка не испытывал. Я писал книгу по судебной медицине. Я летал на большую землю, чтобы заседать в комитетах Британской ассоциации судебной медицины, которые все еще разбирались с нашими контрактами с Министерством внутренних дел и другими аспектами новой эпохи частной практики. Я состоял в нескольких министерских рабочих группах, придумывая и продвигая более гуманные методы усмирения.

Разумеется, я следил одним глазом за любопытными изменениями в своей области. Я узнал, что полиция возобновила дело по убийству Рэйчел Никелл: теперь они наконец начали признавать, что ее мог убить кто-то помимо Колина Стагга. Понадобилось еще шесть лет совершенствования методов ДНК-анализа, чтобы уличить в ее смерти Роберта Наппера – человека, столь жестоко убившего Саманту Биссет, который уже пожизненно содержался в больнице Бродмур. Я вспомнил, как проводил повторное вскрытие изуродованного тела Саманты Биссет, а также вспомнил свои слова детективу о том, как сильно мне это напоминало убийство Рэйчел Никелл. Теперь я сожалел, что ограничился лишь беглым замечанием и не стал настаивать на своем мнении и задавать вопросы.

Дело Салли Кларк – матери, обвиненной в убийстве двух своих сыновей, – также не стояло на месте. Оказалось, что она планирует повторную апелляцию. Она находилась в тюрьме к этому моменту уже два года, однако новая апелляция должна была быть основана на новых доказательствах. И ими стали данные судебно-медицинской экспертизы.

Были обнаружены результаты анализов крови и образцов ткани, взятых у ее второго ребенка. Судмедэксперт не предоставлял этих материалов прежде. С точки зрения некоторых специалистов, хотя, определенно, не всех, эти результаты говорили о том, что второй ребенок мог умереть естественной смертью из-за бактериальной инфекции (стафилококк).

Задачей Апелляционного суда было решить, могла ли повлиять эта информация, будь она предоставлена в момент судебных разбирательств, на вынесенный присяжными обвинительный приговор. Трое судей решили, что могла, в результате чего было постановлено, что приговор недостаточно обоснован.

В 2003 году Салли Кларк, к тому времени ставшую алкоголичкой, выпустили из тюрьмы. Она умерла четыре года спустя.

Рой Мидоу, рассказавший об удивительной статистике, согласно которой вероятность естественной смерти двоих детей в одной семье составляла один к 73 млн, был публично опозорен. Несколько других матерей, против которых он давал показания и которые теперь отбывали свои приговоры, подали успешные апелляции. Его математические расчеты были опровергнуты статистами, и его исключили из Генерального медицинского совета. Гораздо позже ему удалось успешно оспорить свое увольнение в суде, однако к этому времени ему уже было за 70. Одна неудачная придуманная на ходу статистика, высказанная им в суде в ходе напряженного перекрестного допроса, стала для этого прежде высокоуважаемого человека печальным завершением его карьеры.

Судмедэксперта, который обследовал обоих младенцев, изменил причину смерти одного из них и, как оказалось, скрыл результаты анализов, Генеральный медицинский совет признал виновным в совершении серьезного должностного проступка. Его на полтора года отстранили от проведения вскрытий для Министерства внутренних дел.

Дэвид Саутолл был, скорее, комментатором, чем непосредственным участником дела о братьях Кларк, однако освобождение Салли Кларк спровоцировало неизбежную ответную реакцию против его взглядов, а также против растущего движения в защиту детей. Он, может, и углубил наше понимание медицинских и моральных проблем, связанных с младенческой смертностью в целом и с СВДС в частности, однако находящиеся под подозрением родители и все сочувствующие им (и разве не все мы сочувствуем тем, кто был несправедливо обвинен?) сформировали недовольные группы давления.

Эти группы подали в Генеральный медицинский совет жалобу на профессора Саутолла. Его отдали под медицинский трибунал, в результате чего он был признан некомпетентным, и его исключили. У него ушло много лет, прежде чем Апелляционный суд отменил это решение. Его осуждение Генеральным медицинским советом получило широчайшую огласку: его последующее полное оправдание осталось практически без какого-либо внимания.

Дело Салли Кларк, пожалуй, наглядно проиллюстрировало историю наших отношений с СВДС. Моде на определенные взгляды не должно быть места в мире научной истины, однако она определенно присутствует. Десятью годами ранее ее бы посчитали лишь несчастной женщиной, трагически потерявшей двоих маленьких детей. К моменту смерти ее сына распространенность СВДС уже шла на спад, однако она все равно оставалась частой указываемой причиной смерти. К моменту смерти ее второго ребенка взгляды изменились еще больше, и любой судмедэксперт в стране непременно бы стал учитывать все обстоятельства дела. В качестве причины смерти было указано, что ребенка трясли, и это стало отражением актуальности синдрома детского сотрясения на тот момент. В целом это дело выявило наше скрытое подозрительное отношение к матерям, внезапно потерявшим своих детей. Ее успешная апелляция же, в свою очередь, возможно, стала отражением того, что общество стало пересматривать эти свои подозрения.

Хотя занимавшийся этим делом судмедэксперт, без всякого сомнения, и допустил ошибки при составлении отчета и предоставлении материалов, медицинские данные были крайне запутанными и противоречивыми, и огромное число экспертов спорили друг с другом в суде практически по каждому аспекту смерти обоих детей. Правда по делу Кларк, равно как и по многим другим, оказалась крайне изменчивой и неустойчивой. Суды требовали правды, а затем уже сами принимали решение, как быть с крайне сложными и запутанными медицинскими вопросами.

Трагедия, связанная с делом Кларк, затронула всех. Для судебно-медицинских экспертов она определенно стала ужасным напоминанием об огромной ответственности людей нашей профессии.

32

Как бы я ни любил жизнь на острове Мэн, спустя пару лет начал скучать по повседневным враждебным условиям мира судебной медицины. Мне не хватало духа товарищества в морге и на местах преступлений, ощущения совместной работы сплоченной команды. Я вспоминал большую человечность всех участвующих людей, несмотря на открывающиеся перед нами ужасающие свидетельства жестокой, убийственной бесчеловечности.

Работа в комитете начала заполнять этот пробел. В частности, я был привлечен к составлению рекомендаций в помощь полиции и другим представителям власти с новой проблемой, вызванной растущим употреблением курительного кокаина. Этот наркотик способен вызывать у некоторых людей невероятное психическое состояние, в результате чего они становятся сильными, как быки, и вдвойне опасными. Как усмирять этих могучих, опасных людей в целях защиты окружающих – при этом их не убивая? Помощь в решении этой проблемы была полезной, нужной работой, однако это и в подметки не годилось решению проблем в морге. Я был огражден от трупов, мест преступлений, от передовой.

Затем, в 2004-м, я оказался погружен в одно из самых интересных и громких публичных расследований, проводимых в то время. Оно возникло в результате событий, произошедших семью годами ранее на расстоянии многих миль.

Я не был дежурным судмедэкспертом по вызову в выходные 31 августа 1997 года: им оказался мой коллега в больнице Сент-Джордж Роб Чапмэн. Ранним утром в тот день Диана, принцесса Уэльская, и Доди аль-Файед погибли в результате дорожно-транспортного происшествия в парижском туннеле – он на месте происшествия, а она в больнице после проведенной операции. Их тела были доставлены на авиабазу Нортхолт в тот же день, и на тот момент коронер Западного Лондона Джон Бертон, который оказался также коронером королевского двора, взял их под свою ответственность. В тот вечер в окружении высокопоставленных полицейских чинов, сотрудников полиции по работе с вещественными доказательствами, ответственного лица по работам на месте преступления, коронера, полицейских фотографов и работников морга, в то время как другие полицейские сдерживали людей на улице, Роб провел вскрытия в Фулеме. Оба умерли от ранений, полученных в результате аварии.

КАК БЫ Я НИ ЛЮБИЛ ЖИЗНЬ НА ОСТРОВЕ МЭН, СПУСТЯ ПАРУ ЛЕТ НАЧАЛ СКУЧАТЬ ПО ПОВСЕДНЕВНЫМ ВРАЖДЕБНЫМ УСЛОВИЯМ МИРА СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЫ.

Вопросы, связанные с этими двумя смертями, так никуда и не делись. С целью сдержать неизбежный поток теорий заговора в 2004 году было открыто полицейское расследование. Расследование возглавил сэр Джон Стивенс, тогда старший комиссар лондонской полиции, а впоследствии лорд-судья Стивенс, и он должен был установить, была ли смерть жертв случайной. Новоиспеченный коронер королевского двора Майкл Берджесс предложил мне выступить в роли судебно-медицинского эксперта в рамках этого расследования. Разумеется, оба тела были давно похоронены, так что мне предстояло пересмотреть доказательства, полученные моими коллегами в 1997-м.

Как широко известно, было множество домыслов по поводу причины аварии, однако я не думаю, что были какие-либо сомнения по поводу того факта, что Доди и Диана покинули через черный ход отель «Ритц» в принадлежавшем отелю «Мерседесе» под управлением Генри Пола и, стремительно проезжая по Парижу, уходя от преследования фотографов, их машина врезалась в 13-ю бетонную колонну в туннеле Альма на скорости более 100 км/ч.

ФЕЛЬДШЕРЫ НЕ УЗНАЛИ ПРИНЦЕССУ ДИАНУ, КОТОРАЯ, КАК СООБЩАЛОСЬ, РАЗГОВАРИВАЛА.

При резком торможении машины на такой скорости тела непристегнутых ремнями безопасности людей не останавливаются вместе с ней. Они продолжают двигаться вперед, бьются о ветровое стекло и приборную панель либо о сидящих перед ними людей. Диана и Доди, находившиеся на заднем сиденье, не были пристегнуты. Не был пристегнут и водитель. Он ударился о руль, а полученные им травмы указывали, что доли секунды спустя его также ударил сзади Доди, который был весьма крупного телосложения и по-прежнему продолжал двигаться со скоростью более 100 км/ч. Генри Пол стал для Доди своего рода подушкой безопасности и мгновенно умер. Та же участь постигла и Доди.

Охранник Доди, Тревор Рис-Джонс, сидел справа от водителя перед принцессой. Охранники обычно не надевают ремни безопасности, потому что они сковывают движения, однако Рис-Джонс, то ли встревоженный ездой Генри Пола, то ли осознав вероятность аварии, в последнюю минуту пристегнул свой ремень безопасности. Таким образом, его сдержал ремень, а сработавшая подушка безопасности немного смягчила удар, когда в него с заднего сиденья полетело тело Дианы. Она весила значительно меньше Доди, так что ремень Рис-Джонса поглотил часть энергии удара, благодаря чему она получила лишь несколько переломов и небольшую травму груди.

Так как к моменту приезда «скорой» Доди аль-Файед и Генри Пол были, очевидно, мертвы, фельдшеры справедливо стали заниматься ранеными. Они не узнали Диану, которая, как сообщалось, разговаривала. Тревор Рис-Джонс, получивший двойной удар, показался медикам куда более серьезно раненым. Как следствие, разумеется, его забрали первым. В любом случае, Диана была зажата передним пассажирским сиденьем, и ее нужно было оттуда еще извлечь.

ДИАНУ ИЗВЛЕКЛИ ИЗ МАШИНЫ И В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ЗАБРАЛИ В БОЛЬНИЦУ. НИКТО НЕ ЗНАЛ ПРО НЕБОЛЬШОЙ РАЗРЫВ В ВЕНЕ ОДНОГО ИЗ ЕЕ ЛЕГКИХ.

Рис-Джонса, перенесшего более серьезные повреждения, увезли на первой «скорой». После этого Диану извлекли из машины и в срочном порядке забрали в больницу. Никто не знал про небольшой разрыв в вене одного из ее легких. Анатомия человека такова, что этот участок скрыт глубоко в центральной части грудной полости. Давление в венах, разумеется, не такое сильное, как в артериях. Кровь вытекает из них гораздо медленнее, настолько медленно, что обнаружить проблему достаточно сложно, а в случае ее обнаружения устранить ее еще сложнее.

Работники «скорой» изначально сочли ее состояние стабильным, особенно с учетом того, что она была в состоянии разговаривать. Пока всеобщее внимание было сосредоточено на Рис-Джонсе, кровь из вены продолжала медленно сочиться в ее грудную полость. Уже в машине «скорой помощи» она постепенно потеряла сознание. Когда у нее остановилось сердце, были предприняты все попытки ее реанимировать, и уже в больнице ее положили в операционную, где врачи обнаружили разорванную вену и попытались ее зашить. К сожалению, было уже слишком поздно. То, что она изначально была в сознании и вообще выжила в результате аварии, было характерно для разрыва жизненно важной вены. Ее травма была такой редкостью, что не думаю, чтобы мне приходилось еще раз с ней сталкиваться за всю мою карьеру. Диана получила очень маленькую травму – только пришлась она на крайне неудачное место.

Ее смерть стала классическим примером того, как мы говорим практически после каждой смерти: если бы только. Если бы только она ударилась о сиденье немного под другим углом. Если бы только она полетела вперед со скоростью на 10 км/ч меньше. Если бы только ее сразу же положили в «скорую». Самое же большое «если бы только» в данном случае находилось под собственным контролем Дианы. Если бы только она пристегнула ремень безопасности. Будь она пристегнута, она бы, наверное, появилась на публике два дня спустя с кровоподтеком под глазом, возможно, слегка запыхавшаяся из-за поломанных ребер, а также с подвязанной сломанной рукой.

Причина ее смерти, полагаю, не вызывает никаких сомнений. Однако вокруг этого небольшого, ставшего смертельным разрыва легочной вены оказалось переплетено множество других фактов, некоторые из них достаточно запутаны, чтобы породить множество теорий.

Сторонники теории заговора, в частности отец Доди, Мохаммед аль-Файед, предполагали, что авария была подстроенной. Самым распространенным предположением было то, что пару убили, так как Диана вот-вот могла опозорить британскую верхушку, объявив о своей беременности. Поскольку я сам не проводил ее вскрытие, то не могу категорически заявлять, что она не была беременна. Роба Чапмэна неоднократно допрашивали по этому поводу, и он объяснил, что никаких признаков беременности ему обнаружить не удалось: изменения в организме можно было бы заметить спустя две, и точно через три недели после зачатия, когда она сама еще вряд ли была бы в курсе своей беременности.

ДИАНА ПОЛУЧИЛА ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКУЮ ТРАВМУ – ТОЛЬКО ПРИШЛАСЬ ОНА НА КРАЙНЕ НЕУДАЧНОЕ МЕСТО.

Некоторые люди спрашивали меня, могли ли Роба заставить солгать. Могу категорически всех заверить, что нет. Он бы никогда не поступился своими жизненными принципами и не согласился скрыть правду о проведенном вскрытии. И, раз уж на то пошло, я тоже в жизни бы не стал этого делать.

Теории заговоров, однако, основывались не только на предполагаемой беременности Дианы. Были предложены всевозможные объяснения случившейся в ту ночь аварии, и эти теории подпитывались большим количеством нестыковок по этому делу.

Во-первых, были разговоры о второй машине, белом «Фиате Уно», якобы врезавшемся в «Мерседес» до его столкновения с колонной. Установить, однако, что именно случилось, не удалось, потому что ни машина, ни ее водитель – несмотря на обширные поиски по всей Франции и Европе – найдены не были.

Была также и проблема с водителем, Генри Полом. В его крови был обнаружен недопустимый уровень алкоголя, однако его родные, а также те, кто был рядом с ним незадолго до аварии, горячо отрицали, что он был пьян. Последовали обвинения в том, что кровь Пола подменили на чью-то другую, так как в его образце были обнаружены следы препарата, используемого для лечения глистов у детей. Вместе с тем этот препарат также зачастую используют для разбавления кокаина – хотя Пол явно не принимал кокаин, во всяком случае не в ту ночь и не в предшествовавшие несколько дней. Кроме того, уровень угарного газа в крови Пола был запредельно высоким, хотя и не смертельным, и никто не смог найти этому убедительных объяснений.

САМЫМ РАСПРОСТРАНЕННЫМ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕМ БЫЛО ТО, ЧТО ПАРУ УБИЛИ, ТАК КАК ДИАНА ВОТ-ВОТ МОГЛА ОПОЗОРИТЬ БРИТАНСКУЮ ВЕРХУШКУ, ОБЪЯВИВ О СВОЕЙ БЕРЕМЕННОСТИ.

Несколько неожиданно для всех тело Дианы было забальзамировано. В больницу для этого прибыл французский гробовщик, однако впоследствии так и не удалось установить, кто и зачем его вызвал: определенно не судмедэксперт в парижской больнице. Возможно, дело в том, что процедура бальзамирования является стандартной для членов королевской семьи, но поскольку тела были сразу же отправлены в Великобританию и Роб провел вскрытия в течение суток после их смерти, французам не было никакой необходимости вводить в тело Дианы бальзамирующую жидкость. Сделав это, они исключили возможность проведения токсикологической экспертизы. У некоторых это вызвало подозрения, однако, так как за рулем были не Диана и не Доди, сложно понять, что могли бы изменить результаты их токсикологической экспертизы.

После многочисленных дипломатических споров и вооружившись большим количеством вопросов, я вместе с группой полицейских отправился в Париж. Французские власти оказали нам не самый теплый или даже любезный прием, однако мы смогли увидеть место аварии и в конечном счете саму машину. Другие специалисты пытались объяснить повышенный уровень угарного газа в крови Пола и сразу же принялись осматривать подушки безопасности, однако я, следуя своей роли, направился, разумеется, в морг.

Здесь я встретился с профессором Доминикой Лекомт, обворожительным судмедэкспертом, которой не посчастливилось дежурить по вызову в ту ночь. Она провела вскрытие Генри Пола. Она хорошо разговаривала по-английски, пока я не принялся обсуждать детали вскрытия, а также возможность того, что образцы крови могли быть перепутаны из-за ошибки в системе регистрации. После этого она больше ничего не сказала и настояла на том, чтобы дальнейшее обсуждение проводилось только через переводчика, и затем частенько советовалась с сидевшим рядом с ней адвокатом.

Надеюсь, она поняла, как сильно я симпатизировал ей и сочувствовал. Типичная субботняя ночь в морге большого города включает жертв аварий, пьяниц, которым не повезло, а также жертв убийств и потасовок. В Париже судмедэксперты, как правило, не занимаются ими в выходные: вскрытия начинают проводить в понедельник утром. Таким образом, профессор Лекомт спала у себя дома, когда посреди ночи ее внезапно в срочном порядке вызвали. Человек с самым часто фотографируемым лицом в мире умер в автомобильной аварии, и тело этой женщины поступило в морг вместе с телами ее водителя и парня. Правительства, родные и международная пресса с нетерпением ждали ее заключения.

Главное правило для громких смертей заключается в том, чтобы притормозить. Делать все медленно. Правильно и в строгой последовательности выполнить все процедуры. Лучше уж соблюсти все эти правила, потому что в случае смерти знаменитости все твои действия будут еще долгое время обсуждаться как публично, так и за закрытыми дверями. Непосредственно во время происходящего судмедэксперт оказывается под давлением обстоятельств, требующих от него немедленно со всем разобраться. В два раза быстрее, чем обычно, и с использованием лишь половины имеющейся обычно информации. Немедленно дать ответ на сложные медицинские вопросы. Я на своем горьком опыте убедился, что благодарности потом в таких делах ни от кого не дождешься. Никогда. Тебя только и делают что критикуют – ты либо сделал что-то, чего делать не следовало, либо (как это чаще всего бывает) не сделал того, что, возможно, стоило сделать.

К сожалению, судмедэксперты в такой ситуации порой все-таки прогибаются под невероятным давлением, требующим от них поспешить, обойтись без формальностей, принять «очевидное». Они начинают действовать не по порядку, в результате чего могут совершить нехарактерные для них неосторожные действия. Думаю, она хорошо постаралась, и, хотя позже я и нашел кое-какие ошибки, у меня к ней нет никаких претензий. И я могу прекрасно понять, как она оборонялась по прибытии британского судмедэксперта, принявшегося задавать ей настойчивые вопросы по поводу соблюдения ею необходимых процедур после того, как семью годами ранее ее внезапно разбудили для выполнения особенно ответственной ночной работы.

Расследование Стивенса обошлось в 4 млн фунтов, и его результатом стал отчет на 900 страниц, который был наконец предоставлен в конце 2006 года. В нем говорилось: «Мы пришли к заключению, что с учетом всех имеющихся на данный момент доказательств никакого заговора с целью убийства кого-либо из находившихся в машине не было. Это была трагическая случайность».

Рапорт никак не остановил сторонников теорий заговора и уж точно не Мохаммеда аль-Файеда. В 2007 году после значительного давления было объявлено о проведении полного расследования. Меня вызвали в качестве свидетеля-эксперта, и на этот раз Францию удалось убедить предоставить больше материалов. Разумеется, я уже видел полный отчет о вскрытии Генри Пола. Затем, в конце сентября, совсем незадолго до начала нового расследования, французские власти наконец предоставили фотографии со вскрытия Генри Пола.

В 1997 году полицейские фотографы использовали пленочные камеры. Номера негативов наносились на снимки с обратной стороны, благодаря чему было легко установить, в какой последовательности фотографии были сделаны в морге. На первой фотографии было отчетливо видно, что в начале осмотра Пол был положен лицом вниз. Судебная медицина учит осматривать микропрепараты полностью – всегда есть вероятность наличия с одного края небольшого кусочка раковой опухоли. То же самое правило применимо и к фотографиям. Нужно игнорировать то, что прямо перед глазами, и смотреть на задний план. Так что я посмотрел на задний план фотографий Пола и увидел на них поставленные в ряд у раковины рядом со столом для вскрытия пустые бутылки, подготовленные для образцов его крови.

ГЛАВНОЕ ПРАВИЛО ДЛЯ ГРОМКИХ СМЕРТЕЙ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТОБЫ ПРИТОРМОЗИТЬ. ДЕЛАТЬ ВСЕ МЕДЛЕННО. ПРАВИЛЬНО И В СТРОГОЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ ВЫПОЛНИТЬ ВСЕ ПРОЦЕДУРЫ.

В своем отчете профессор Лекомт описала обширную область кровоподтека в задней части шеи Пола, скорее всего, вызванного ударом тела Доди. Ничего необычного. Но было очень странно, что на последующих фотографиях количество наполненных бутылок увеличивалось. Ряд таких фотографий были сделаны явно до того, как тело было перевернуто на спину для вскрытия грудной и брюшной полости.

Это не имело бы особого значения, если бы не тот факт, что в своем отчете Лекомт написала, что предоставленные образцы крови были взяты ею из сердца. А не из шеи.

Разумеется, она могла сначала взять образцы из шеи в качестве предосторожности, а затем выкинуть их, когда она перевернула тело и поняла, что сможет вместо них взять образцы из сердца (образцы из сердца считаются приемлемыми, самыми же лучшими являются образцы крови, взятые из бедренной вены). Это было бы совершенно нормально и правильно. Но только если бы она написала в отчете о проделанных действиях.

Либо же она могла подписать образцы из шеи как образцы, взятые из сердца. На самом деле не особо важно, откуда именно взяты образцы. Важно правильно указать, откуда они были взяты, так как это может значительно повлиять на интерпретацию результатов в ходе токсикологического анализа, и неправильные подписи на образцах могут привести к значительным неточностям.

Можно назвать это недосмотром. Можно назвать это проблемой с ведением записей. Вместе с тем в подобном деле, когда каждая мелочь имеет значение, подобные недочеты могут породить дополнительные вопросы по поводу того, откуда была взята кровь, как были подписаны бутылки, а также насколько они были защищены в процессе транспортировки – и они определенно стали поводом для обвинений в том, что изученные образцы крови не принадлежали Полу. Были проанализированы остатки крови в образцах, которые оказались принадлежащими Полу, однако на этом все не закончилось, так как были отсутствующие образцы, разделенные образцы, образцы, анализ которых проводился совместно с другими лабораториями… Что оставляло достаточно места для сомнений тех, кто действительно был готов задавать вопросы.

МОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ? ОБЫЧНОЕ ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ, СВЯЗАННОЕ С ПРЕВЫШЕНИЕМ СКОРОСТИ И УПОТРЕБЛЕНИЕМ СПИРТНОГО.

Решить, насколько важными являются предоставленные мной в ходе расследования данные, предстояло присяжным. Это было масштабное судебное разбирательство под председательством лорда-судьи Скотта Бейкера, специально назначенного коронером на это дело. Он был представлен тремя адвокатами; Мохаммеда аль-Файеда также представляли трое, двое представляли парижский отель «Ритц», а еще двое – семью Генри Пола. Кроме того, лондонская полиция была представлена тремя адвокатами, а служба разведки и Министерство иностранных дел – двумя. У других заинтересованных сторон, включая сыновей Дианы и ее сестру, также были свои адвокаты.

Хотя, разумеется, в определенные моменты разбирательство привлекало огромный интерес СМИ, большинство дней адвокаты своим числом значительно превосходили представителей прессы и общественности, вместе взятых.

Опрос свидетелей, как и полагалось, сначала проводил адвокат коронера – однако кто-то из остальных адвокатов неизменно устраивал перекрестный допрос. Была изучена каждая мельчайшая подробность той ночи, а также предшествовавших ей месяцев. Мой личный вклад был минимальным, однако, как мне кажется, он сыграл важную роль для итоговых результатов. Меня спросили о моем общем впечатлении о произошедших событиях. Мое заключение? Обычное дорожно-транспортное происшествие, связанное с превышением скорости и употреблением спиртного.

Окончательный вердикт присяжных никого не удивил и многих удовлетворил:

«Грубое небрежное вождение следовавших позади автомобилей и «Мерседеса», повлекшее смерть. Аварию спровоцировали либо ей способствовали скорость и манера вождения водителя «Мерседеса», скорость и манера вождения следовавших позади автомобилей, искаженная оценка восприятия дорожной ситуации водителем «Мерседеса» под воздействием алкоголя».