Пушки царя Иоганна Оченков Иван

– На смотр собираются, дурынды! – смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко-красные коралловые бусы. – Правда, красиво?

– Дай-ка поправлю, – улыбнулась Алена, – вот так гораздо лучше! А что за смотр?

– Да так, глупости всякие… – смутилась старшая Пушкарева, внезапно припомнившая, о чем говорил батюшка, прежде чем отпустить их с сестрой в гости.

– Вот, примерь это, – протянула ей боярышня богато изукрашенный венец с подвесками.

– Охти мне! – всплеснула та руками. – Не посмею я такую красоту примерить.

– Ничто, примеряй, я хоть посмотрю, как оно выглядит.

Выдержать такое искушение девушка не могла и тут же надела убор. Критически осмотрев подружку, Вельяминова добавила к венцу серьги и ожерелье.

– Глаша, – взвизгнула от восторга Марья, – какая ты красавица!

– Правда?

– Конечно, правда! Жалко, зеркала во весь рост нет, про какие мне Ваня рассказывал…

– Во весь рост – нет, – улыбнулась боярышня, – но кое-что есть.

С этими словами она вынула из ларца небольшое зеркало в серебряной оправе и протянула его Пушкаревым. Вправду сказать, Глафира и без всяких украшений была чудо как хороша. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не требующая белил, и густые черные волосы, собранные в тугую косу, могли кого угодно лишить покоя, а уж в богатом уборе и вовсе выглядела как заморская королевна. Пока она восторженно разглядывала себя в мутноватом зеркальце, ничего не забывающая Алена наклонилась к девочке и тихонько спросила:

– Так что за смотр?

– Батюшка не велел говорить… – так же тихо отвечала ей она, – ты уж подожди, когда Глашка проболтается.

Боярышня нахмурилась, но тут же придала лицу приветливое выражение и мечтательно заявила, глядя на любующуюся собой девушку:

– Надо бы тебе летник вместо сарафана или хоть накидку кружевную.

– Да где же ее взять?

– Сказывают, в Кукуе любые кружева купить можно…

– У Лизки Лямкиной? Наверное, и у нее все скупили, в чаянии царю понравиться… ой!

– Что с тобой, али укололась?

– Нет, просто…

– Про смотр невест вспомнила?

– Так ты знаешь?

– Господи, да вся Москва только об этом и судачит!

– Слава богу! Ты уж прости меня, Аленушка, а только не велели мне говорить, а ты и сама знаешь.

Пока они разговаривали, Маша завладела зеркалом и, критически оглядев сначала себя, а затем сестру с боярышней, заявила:

– Дал же бог кому не надо!

– Ты о чем это?

– О вас, о ком же еще. Тут Ваня наконец-то надумал бросить свою кикимору заморскую, а вам и дела до того никакого нет! И я, как на грех, мала еще.

– Не говори так, охальная!

– Чего это я охальная?

– Погоди, Марьюшка, – улыбнулась Алена, – ты что же это, сама на смотр собралась?

– Ну, если вы с Глашей не пойдете, так и я сгожусь. Все краше, чем эти дурынды квелые!

Самонадеянное заявление девочки было так забавно, что подружки не удержались от смеха, причем Машка смеялась громче всех. Наконец отсмеявшись, Глаша серьезно сказала сестре:

– Перестань глупости болтать, не по чину нам в царские палаты!

– Я-то, может, и глупости говорю, а вот кое-кто их делает.

– Ты про кого это?

– Да уж не про тебя, сестрица. Ты у нас по Первушке-подьячему сохнешь, а вот…

– Машка!!!

– Молчу-молчу… Ой, а что это за шум, не Никита ли Иваныч домой пожаловали? Глаша, пора нам!

Когда окольничий, тяжело ступая, зашел на половину сестры, подружек уже не было, а Алена задумчиво перебирала разложенные вокруг нее украшения. Брат немного потоптался, не зная, с чего начать разговор, потом вздохнул и хотел уже было выйти, но так и остался на пороге.

– Гляди-ка, сколько приданого, – нашелся он наконец, – надела бы убор какой, покрасовалась.

– На смотр и надену, братец мой милый, – кротко улыбнувшись, отвечала она ему.

– Прознала-таки!.. – вздохнул Никита.

– А ты что думал?

– Да ничего я не думал.

– А почто молчал?

– Тебя, дурочку, уберечь хотел!

– От судьбы не убережешь.

– Он и не развелся еще…

Взгляд сестры буквально облил окольничего пренебрежением к его доводу, так что он разозлился. Однако говорить правду было нельзя, и Вельяминов попытался найти отговорку:

– Аленушка, мы с тобой сироты. А для царской невесты род сильный важен, чтобы вся родня за государя была.

– И казну расхищать большим родом куда как способнее, – охотно согласилась с ним она.

– Да что же это такое! – вскипел царский ближник. – Не пойдешь на смотр, вот тебе и весь сказ!

– Никитушка, братец ты мой любимый, что бы ты ни велел, я твоей воле покорна, но знай: на всем белом свете только он один для меня и для него только я одна!

– Что?! – взревел окончательно взбешенный Вельяминов. – Да ты хоть знаешь, сколько у него баб было?

– А я не баба, а суженая!

Царский лекарь Пьер О’Коннор жительство имел в собственном доме посреди Иноземной слободы. Как и большинство строений в Кукуе, он был двухэтажным. Нижний занимала аптека, а наверху жил сам достопочтенный доктор. Несмотря на положение лейб-медика, в кремле он бывал нечасто, ибо государь, по своему обыкновению, нагрузил его службой. Во-первых, медикуса обязали взять трех учеников, коих он должен был обучить своему искусству, а также латыни и изготовлению лекарств. Во-вторых, его обязали читать лекции по медицине и анатомии в Славяно-греко-латинской академии. Разумеется, курс был весьма ограниченным, но какие-то основы бурсаки получали. В-третьих, именно О’Коннор обучал полковых цирюльников для царского войска. Должность эту ввели совсем недавно, обученных людей катастрофически не хватало, и работы было много.

Впрочем, Пьер довольно быстро вышел из положения. Учеников он обучал в процессе лечения пациентов, а они, в свою очередь, натаскивали цирюльников. Когда страждущих было немного, обучающиеся переписывали труды Галена или Парацельса, выписанные специально для них по приказу царя, постигая таким образом теорию. Правда, годился такой способ только для трудов, написанных на латыни, которую ученики кое-как знали. С сочинениями же господина Амбруаза Паре, написанными по-французски, было сложнее, ибо этот язык знал только сам мэтр.

Утро достопочтенного лейб-медика началось как обычно. Проснувшись в скверном расположении духа, Пьер встал и с отвращением посмотрел на окружавшую его реальность. Накануне он побывал с визитом у Финегана и вернулся за полночь. Проклятый рыжий ирландец был здоров как бык, и зачем он регулярно вызывал к себе врача, было решительно непонятно. Впрочем, поскольку за визит платили полновесной монетой, лекарь не возражал, однако оборотной стороной было угощение крепким ирландским виски, от которого ужасно болела поутру голова. К тому же О’Коннор откровенно недолюбливал англичан, и служивший у них Финеган был для него ренегатом. С другой стороны, уроженцев Страны святого Патрика в Москве немного, а у этого хоть водится приличная выпивка. Хотя та, вчерашняя, была не очень…

Спустившись вниз, Пьер придирчиво осмотрел аптеку и тяжело вздохнул. Придраться было решительно не к чему. Полы выдраены, полки протерты, снадобья аккуратно разложены, а русские ученики подобострастно взирали на своего учителя. Припомнив, что не далее как сегодня ночью они видели своего учителя в совершенно непотребном состоянии, мэтр поморщился, но говорить ничего не стал. Старший из учеников, коренастый бурсак со странным русским именем Антип, тут же подал наставнику ковш с ядреным квасом, который он немедленно выпил. Строго говоря, О’Коннор полагал этот напиток варварским, однако будучи практиком, не мог не отметить благотворного его действия в некоторых случаях. Выпив это своеобразное снадобье, лекарь немного повеселел и нашел-таки силы спросить:

– Надеюсь, нам сегодня не надо в академию?

– Что вы, профессор, – поклонился Антип, – ваши лекции будут завтра. А сегодня вас ожидает князь Сицкий.

– Какого черта нужно этому старому борову – неужто он заболел?

– Ну что вы, мэтр, – хохотнул тот, – боярин придерживается старых обычаев и вряд ли вызвал бы вас, даже оказавшись на смертном одре.

– Час от часу не легче! Тогда зачем я ему понадобился?

– У сего достойного мужа есть жена и дочь…

– И что, их мучают мигрени?

– Упаси бог, мэтр, но они хотят быть красивыми.

– А что, просто прислать слуг за косметикой нельзя?

– Очевидно, нет. После вашего визита к Долгорукову все решили, что он приобрел у вашей милости некие чудодейственные снадобья, и желают себе такие же.

– Ладно, закладывайте лошадей.

– Вы не будете завтракать?

– Еще чего! Уверен, что меня прекрасно накормят у князя.

– Хорошо, я немедленно иду собирать инструменты и образцы косметики.

– Черта с два! Ты немедля идешь заниматься с цирюльниками, а Фрол пусть переписывает Галена. Со мной поедет Григорий.

– Но, мэтр!..

– Никаких возражений, каналья! Вы с Фролом так бесстыдно пялились на холопок в доме Долгорукова, что я думал – выйдет скандал. Разве таких, как вы, можно брать в приличный дом?

– Но Гришка совсем неопытен…

– Для того чтобы таскать сундук с образцами и инструментами, опыт не так уж необходим…

В княжеских хоромах лекаря ждали с нетерпением. Антип был абсолютно прав, полагая, что инициатива приглашения О’Коннора принадлежит княгине Авдотье. Сам боярин, вероятно, обошелся бы и без визита врача, но противостоять женскому натиску не смог. Поскольку врач был не абы чей, а царский, встречать его пришлось с почетом. Сам Андрей Юрьевич выходить к безродному иноземцу не стал, но домочадцы встретили его у ворот и со всем возможным вежеством проводили к хозяину дома.

– Счастлив посетить дом столь знаменитого магната, – подпустил лести Пьер, изображая изящный поклон хозяину, – надеюсь, необходимость моего визита не вызвана опасной хворью?

– Господь с тобой, – перепугался князь, – все благополучно у нас!

– Отрадно слышать, но чем же я тогда обязан такой чести?

Боярин помялся и, так и не найдя что сказать, велел позвать жену. Княгиня Авдотья, видимо, ждала за дверью и потому вошла сразу в сопровождении двух холопок.

– Слышали мы, что снадобья ты делаешь чудесные, от которых красота женская расцветает; верно ли это? – с надеждой в голосе спросила она.

Пьер внимательно осмотрел боярыню и сразу же пришел к выводу, что ее красоте помочь уже невозможно, ибо если таковая и имелась, то очень давно.

– Милостью Господа я постиг множество наук в университете славного города Парижа и в других не менее известных местах. Ведомы мне семь свободных искусств, а также иные тайные знания. Так что если вы, ваша милость, желаете снадобий, то вы правильно обратились. Но позволено ли мне будет спросить: средства сии нужны вам или иной особе?

– Дочери моей, – поджала губы княгиня.

– Позволено ли мне будет взглянуть на нее?

– Еще чего! – вскипел боярин. – Где это видано, чтобы девиц кому-то, кроме как жениху, показывали? Не бывать этому!

– О! Я весьма одобряю подобную осмотрительность, – согласился с Сицким О’Коннор, – однако прошу заметить, что даже девиц показывают священнику. А врач, по моему глубокому убеждению, сродни ему. Ибо первый врачует душу, а второй – тело. Но так же как священнослужитель не может отпустить грехи, не взглянув на грешника, так и лекарь не может пользовать болящего, не наблюдая его.

Очевидно, слова его показались хозяевам основательными и они скрепя сердце согласились. Через несколько минут в горницу ввели смущающуюся девушку. О’Коннору оказалось достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что насчет княгини он, скорее всего, заблуждался. Ибо если дочь пошла в мать, то красотой там не пахло и в девичестве. Впрочем, это открытие совершенно не смутило лекаря. Несмотря на то что после одной некрасивой истории ему пришлось бросить университет, все же знаний у медикуса хватало, а опыта было и того больше. Усадив девицу на лавку, он принялся готовить снадобье. Робеющий Гришка подавал ему то одну, то другую баночку из тяжелого сундука и внимательно наблюдал за манипуляциями мэтра, то и дело восклицавшего: «Жир единорога! Вытяжка из секрета горного льва!»

Присутствующие только ахали, а Пьер, быстро приготовив средство, велел огородить их ширмой. Убедившись, что никто на них не смотрит, он ловко покрыл лицо девушки белилами, затем, убрав лишние, взялся за румяна. Потом последовала очередь помады и иных средств, названий которых ученик еще не знал. Работал О’Коннор вдохновенно, вероятно воображая себя Праксителем или еще кем-то в этом духе. Наконец, примерно через полчаса, он разрешил убрать ограждение. Увидев дочь, князь Сицкий схватился за сердце, а княгиня радостно всплеснула руками.

– Благодетель! – восторженно восклицала она. – Волшебник! Красота-то какая! Посмотри, отец…

– Лепота… – только и смог вымолвить боярин, бессильно опустившись на лавку.

Через несколько минут бурный восторг хозяев преобразовался в кошель, полный серебра, и обильный стол, заставленный всеми возможными яствами, какие только смогли найти для дорогого гостя благодарные родители. Пьера усадили на самое почетное место, поднесли самого дорогого фряжского вина и принялись потчевать. Глядящего на все это великолепие голодными глазами Гришку отправили в людскую, где мальчишку накормили, хоть и не так изысканно. Однако насладиться чревоугодием им не удалось. Громкий стук в ворота был слышен даже в доме, а слуги, посланные узнать, что случилось, вернулись с известием, что за лекарем приехали царские рейтары.

– Что случилось, ваше величество? – встревоженно спросил спешно доставленный в кремль О’Коннор, завидев меня.

Вместо ответа я показал ему на раненого отца Мелентия, лежащего на лавке. Иеромонах лежал в забытьи, дыхание его было слабым, а пульс еле прощупывался. Несколько часов назад он появился на заставе… и свалился с седла. Слава богу, его признали и тут же, погрузив на телегу, отправили в кремль. Я, узнав про это, разозлился: уж лучше бы меня вызвали к нему, но возмущаться было поздно – дело сделано. Лекарь, внимательно осмотрев моего духовника, нахмурился.

– Плохо дело? – спросил я его.

– Нужна операция, – буркнул он.

– Надеюсь, ты не собираешься пускать ему кровь?

– К черту кровопускание, он и так достаточно ее потерял. Его раны воспалены, и к тому же в них пули, отравляющие организм свинцом. Их надо извлечь, а раны почистить.

– Он будет жить?

– Я не Господь Бог, сир. Могу лишь сказать вам, что если этого не сделать, он умрет абсолютно точно! Вы не знаете, что с ним случилось?

– К сожалению, нет. Однако держу пари, что у него важные вести для меня.

– У нас не так много времени.

– Я понял. Воду уже кипятят, и спиритус для обрабатывания ран и инструментов у тебя будет.

– Это хорошо. По совести говоря, я не слишком уверен, что в ваших требованиях о кипячении инструментов и мытье рук есть смысл, однако обещаю, что сделаю все как вы говорите. А теперь прошу мне не мешать.

– Хорошо, а где твои ученики?

– Увы, со мной только один, но и этого будет довольно.

– Надеюсь, что так.

Договорив, я посмотрел на Мелентия и собрался было выйти вон, как О’Коннор меня остановил.

– Что тебе, Пьер?

– Сир, если вам и впрямь придет в голову блажь выбирать невесту, постарайтесь не остановить свой выбор на княжне Аграфене Сицкой.

Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за моей спиной, будто отрезав тяжелораненого Мелентия от мира живых. Я невольно поежился от пришедшего в голову сравнения и бессильно опустился на стоявшую у стены скамью.

– Что с тобой, государь, – перепугался терпеливо дожидавшийся меня Вельяминов, – может, лекаря кликнуть?

– Не надо, Никита, все в порядке со мной, – покачал я головой, – да и он сейчас иным делом занят, более важным.

Скептическое выражение лица окольничего красноречиво свидетельствовало, что его хозяин придерживается несколько иных приоритетов, но возражать он все же не стал.

– Федьку кликнул?

– Панина-то? Уже рыщет со своими драгунами. Может, и сыщет чего, только…

– Что «только»?

– Да может, его под Смоленском ранили…

– Это вряд ли, Мелентий наш хоть и силен, а такого путешествия не выдержал бы. Да и где его провожатые? Одного бы Корнилий не отпустил.

– А может, татары?

Вопрос был резонным. С тех пор как меня выбрали царем, не было ни одного лета, чтобы крымцы или ногаи, а иной раз и те и другие вместе, не ходили в набег на наши земли. Обычно их отряды не забирались так далеко, но по крайней мере дважды их разъезды появлялись и под Москвой. Когда это случилось в первый раз, я рассвирепел и бросился в погоню за налетчиками. Люди более опытные в таких делах, разумеется, пытались удержать своего не в меру активного царя, но где там… Я же военный гений, блин! Гроза датчан, поляков и всех, кого поймаю…. Как и следовало ожидать, ничего хорошего из этой затеи не вышло. Легкоконная орда просочилась как сухой песок меж пальцев, а я лишь понапрасну гонял свое бравое воинство. Нет, ну пару десятков татар мой верный Корнилий со своими кромешниками все же изловил и даже у какой-то не слишком большой банды отбил полон, но на этом успехи кончились.

В следующий раз я, наученный горьким опытом, поступил умнее – послав Михальского. Правда, подчинить ему всю поместную конницу не удалось, тут бояре и воеводы стали насмерть. Но литвин ухитрился обойтись выделенными ему силами, вырезав своей хоругвью целый табор ногаев, а два других заманив под удар дворянской конницы. Ходили слухи, что руководивший набегом Кантемир-бей, сам едва улизнувший в тот раз, поклялся жестоко отомстить за нанесенное ему поражение. Но тут, как говорится, сам поклялся – сам пусть и отдувается. Так что версию с татарами нельзя было сбрасывать со счетов, но, поразмыслив, я покачал головой:

– Нет, Мелентий не из лука ранен. Не похоже не татар.

– Мало ли пистолей ладят в Туретчине?

– Ладно, чего гадать… Посмотрим, что Федор найдет, тогда и думать будем.

Панин появился к вечеру, и его сразу проводили ко мне, не дав даже умыться и переодеться. Сняв с головы запыленную шапку, он поклонился и начал доклад:

– Нашел, великий государь: в десяти верстах от Донского монастыря их переняли. Мелентий и его провожатые, видать, таиться перестали, вот и попали в засаду.

– Много ли провожатых с ним было?

– Четверо, государь. Двоих сразу ссадили, за остальными гнались потом. Они погоню за собой увели, чтобы отца Мелентия спасти.

– Вот как?

– Он в роще схоронился, да и ушел.

– Кто же его подстрелил тогда?

– Того не ведаю, но думаю, его сразу же и ранили.

– Что с остальными?

– Догнали, – махнул рукой ротмистр. – Тела только худо спрятали. А своих увезли.

– Почему так решил?

– Следы, – пожал плечами Федор. – Троих Корнильевы ратники ссадили, пока их не постреляли из самопалов.

– А куда злоумышленники девались, того тебе следы не подсказали?

– Известно куда. В Москву!

– Ты уверен?

– Уверен. Через Чертольские ворота.

– А сколько их было?

– Не менее двух десятков.

– Такой ватагой немногие ездят… – задумчиво протянул я, – на воротах должны были запомнить.

– И даже записали, – усмехнулся Панин и подал свернутый в трубочку свиток.

Внимательно прочитав, я недоуменно поднял на него глаза.

– Тут нигде нет двух десятков конных…

– Вот тут, – пояснил ротмистр, ткнув пальцем в список.

– Телеги, а с ними провожатые?

– Ага, караульные на воротах подивились, дескать, возы мужицкие, а провожатые по виду – холопы боевые.

– А чьи, они не поинтересовались?

– Так вот… – снова ткнул Федор.

– Телятевский с двумя ратными? Хм, а ведь он тебе сосед по поместью, не так ли?

– Верно, и я такого и не упомню, чтобы при нем челяди меньше десятка было.

– Доказательств маловато…

– Прикажи сыск учинить, государь, будут и доказательства.

– Сыск, говоришь?..

Легкий ветерок лениво шевелил стяги и бунчуки подошедшего наконец к Смоленску королевского войска. Блестели на солнце великолепные латы гусар и прочих богатых панов, составлявших главную ударную силу армии Речи Посполитой. Чуть менее броско, но тоже весьма внушительно выглядели хоругви литовской шляхты. Немецкие наемники на их фоне были и вовсе скромниками, не говоря уж о реестровых казаках и гайдуках. Но все вместе они являли собой зрелище величественное и пугающее. По крайней мере, так полагал главнокомандующий этими силами королевич Владислав Ваза, горделиво оглядывавший свое воинство.

Вокруг королевского сына собралась блестящая свита, состоящая из представителей лучших родов королевства Польского и великого княжества Литовского. И все они, как один, осыпали королевича комплиментами по поводу мощи и бравого вида его армии. Владислав благосклонно внимал всем этим славословиям, время от времени поглядывая в подзорную трубу на город, как будто надеясь, что засевшие там смоляне и московиты одумаются и сдадутся, не рискнув противиться неодолимой силе. Увы, сидящие за крепкими стенами варвары не захотели внимать голосу рассудка и не стали высылать парламентеров с белым флагом. Что же, тем хуже для них!

– Пан гетман, – звонким голосом спросил он у невозмутимо взирающего на все это Ходкевича, – как вы думаете, долго ли сможет продержаться Смоленск против нашей армии?

– Шеин оборонялся от вашего царственного родителя два года.

– Однако две осады подряд вряд ли благотворно сказались на стенах города.

– Может быть, но наши лазутчики докладывали, что московиты не теряли времени даром. И, похоже, они не ошиблись.

– Вы думаете?

– Я вижу, ваше высочество. Посмотрите вон туда. Там был пролом, сделанный при прошлой осаде, и в него же ворвались войска герцога Мекленбургского.

– Да-да, а что это?

– На его месте теперь целый бастион.

– Но он, кажется, земляной?

– Нет, земля там только сверху, а на самом деле он из камня и кирпича. И на нем много славных пушек.

– Но ведь мой отец приказал вывезти большую часть артиллерии после взятия города…

– Верно, – оставался невозмутимым гетман, – и ваш мекленбургский кузен наверняка был ему за это очень благодарен.

– Право, пан гетман, вы несносны, – наморщил нос Казановский. – Не может быть, чтобы схизматики устояли перед таким войском, как наше.

– Ваша милость может думать что угодно, – усмехнулся Ходкевич, – но я далеко не в первом своем походе и могу вам точно сказать: в поле московиты, конечно, уступают нам, но в обороне за крепкими стенами им нет равных!

– Именно поэтому я и не собираюсь торчать под этими стенами! – немного горячась, заявил Владислав. – Здесь надо оставить небольшой заслон и двигаться дальше. Можайск укреплен далеко не так хорошо, как Смоленск, а Москва и того хуже.

– Но у нас не хватит войск на наступление и блокаду, а у Прозоровского в городе весьма значительные силы!

– Сегодня не хватит, пан гетман, но что принесет нам грядущий день? Впрочем, я полагаю, надо все-таки дать смолянам шанс впустить своего законного царя и тем самым избежать гибели. Кого бы послать парламентером?

– Пошлите меня, ваше высочество! – пылко вскричал Казановский.

– Нет, Адам, ты нужен мне здесь. Пусть это будет… пан Модзалевский.

Услышав приказ королевича, молодой, пышно одетый шляхтич поклонился и тронул шпорами бока своего великолепного жеребца. Тот взвился было на дыбы, но удержанный железной рукой своего седока, резвой рысью пошел вперед. Вслед за ним поскакали горнист и жолнеж с длинной пикой, на конце которой развевался белый платок. Через четверть часа посланник и его спутники были уже перед воротами крепости.

– Чего надобно? – раздался крик со стены в ответ на замысловатый сигнал, выданный трубачом.

– Избранный царь московский Владислав требует, чтобы вы открыли ворота его победоносной армии!

– А это кто такой? – немедленно ответил насмешливый голос. – У нас, слава богу, настоящий царь есть, православный! И другие нам без надобности.

– Клятвопреступники! – завопил Модзалевский. – Ведь вы все целовали королевичу крест!

– Шел бы ты отсюда вместе со своим королевичем, убогий!

– Пся крев! – выругался шляхтич. – Быдло, холопы, варвары…

– А будешь лаяться – подстрелим! – посулили ему в ответ со стены.

Однако парламентер уже развернул коня и двинулся вместе со своими провожатыми прочь. Вернувшись к Владиславу, он, не жалея красок, описал ему разговор, но тот и не подумал оскорбиться. Поблагодарив посланца за выполненное поручение, он направился к уже поставленному для него шатру и скрылся в нем вместе со своим фаворитом. Оказавшись внутри, они скинули плащи и передали их вместе с саблями слугам.

– Ну и где наш гость? – спросил королевич, едва те вышли.

– Я здесь, ваше высочество, – раздался тихий голос, и к ним вошел ксендз Калиновский.

Впрочем, узнать в нем католического священника было мудрено. Одетый как средней руки шляхтич, он мало чем отличался от любого из участников похода.

– Вас просто не узнать, святой отец! – удивленно воскликнул Владислав.

– Как говорят ваши будущие подданные, – усмехнулся иезуит, – с волками жить – по-волчьи выть.

– Вы были в Смоленске?

– Да.

– И что вы можете сказать о его укреплениях?