Давший клятву Сандерсон Брендон
Я не заявляю, будто в моих силах преподать такой урок. Опыт сам по себе великий учитель, и вам следует обращаться непосредственно к нему.
Из «Давшего клятву», предисловие
И все-таки я думаю, нам следует его убить, — убеждала остальных самка, игравшая накануне в карты. Звали ее Хен.
Всю ночь Каладин просидел привязанный к дереву. В течение дня они позволили ему несколько раз справить нужду, но в остальное время держали в путах. Хотя узлы у них были хорошие, они всегда назначали охранников, пусть пленник и сдался им добровольно.
Его мышцы свело, поза была неудобная, но в бытность рабом он выносил и худшее. Прошел уже почти весь день, однако они все еще спорили.
Он больше не видел того желто-белого спрена, ленту из света. Кэл уже решил, что ему все привиделось. Дождь наконец-то прекратился. Каладин надеялся, что это означало скорое возвращение Великих бурь и буресвета.
— Убить его? — спросил другой паршун. — Почему? Какую опасность он представляет для нас?
— Расскажет другим, где мы.
— Он легко нас нашел. Я сомневаюсь, что и у других будут с этим проблемы.
У паршунов, похоже, не было определенного лидера. С того места, где находился Каладин, было слышно, как они разговаривали, сгрудившись под навесом. Воздух пах влагой, и рощица затрепетала, когда сквозь нее пронесся порыв ветра. Каладина обдало брызгами, которые почему-то оказались холоднее самого Плача.
К счастью, скоро все это высохнет, и он наконец-то снова увидит солнце.
— Так мы его отпустим? — У Хен был грубый, злой голос.
— Не знаю. А ты смогла бы это сделать? Собственными руками раскроить ему череп?
Под навесом стало тихо.
— Если это означает, что они не смогут нас снова забрать, — отчеканила она, — да, я бы убила его. Я не вернусь.
У них были простые имена, как у темноглазых алети, — такие же, как их тревожно знакомые говоры. Каладин не волновался за свою безопасность; хоть они и забрали у него нож, даль-перо и сферы, он мог в любой момент призвать Сил. Она порхала неподалеку в воздушных потоках, лавируя между ветвями деревьев.
В конце концов паршуны прекратили совещаться и разошлись, а Каладин задремал. Позже его разбудил шум, с которым они собирали свои скудные пожитки: топор, еще один, какие-то мехи с водой, почти испорченные мешки с зерном. По мере того как солнце садилось, длинные тени вытягивались мимо Каладина, снова погружая лагерь во тьму. Похоже, они перемещались по ночам.
Высокий самец, игравший в карты прошлой ночью, — Каладин узнал его по узорам на коже — подошел к пленнику. Он развязал веревки, которыми тот был примотан к дереву, и те, что стягивали его лодыжки, но не притронулся к путам на руках.
— Ты действительно мог захватить ту карту, — заметил Каладин. Паршун напрягся. — Я про карточную игру. — Оруженосец может захватывать, если его поддерживает союзная карта. Так что ты был прав.
Паршун хмыкнул и дернул за веревку, вынуждая Каладина подняться на ноги. Он потянулся, разминая затекшие мышцы и превозмогая болезненные судороги. Прочие паршуны в это время разбирали последнее из укрытий — единственную брезентовую палатку, что была полностью закрыта. Впрочем, еще днем Каладин сумел заглянуть внутрь и знал, что там.
Дети.
Дюжина детенышей, одетых в рубахи, разных возрастов — от малышей до подростков. У девочек были распущенные волосы, у мальчиков — хвостики или косы. Им разрешали покидать палатку в исключительных случаях и под охраной, но Каладин слышал, как дети смеются. Поначалу он встревожился, что это захваченные в плен человеческие дети.
Когда палатки собрали, они разбежались, обрадованные долгожданной свободой. Одна молоденькая девчушка, проскакав по влажным камням, схватила за свободную руку паршуна, который вел Каладина. Все дети выглядели так же необычно, как и взрослые: не совсем похожие на паршенди, с броневыми пластинами по бокам головы и на предплечьях. У детей панцири были светлые, розовато-оранжевые.
Каладин не мог понять, отчего это зрелище кажется ему таким странным. Ведь паршуны размножались, хотя люди часто говорили, что их разводят, как животных. Это ведь не так уж далеко от истины? Все это знали. Что бы сказал Шен — Рлайн, — если бы Каладин произнес эти слова вслух?
Шествие двинулось в путь, покинув рощу, пленника вели на веревке. Они почти не разговаривали, и, пересекая поле во тьме, Кэл почувствовал, что ему все это очень знакомо. Он уже здесь был, делал такое раньше?
— А что насчет короля? — неожиданно спросил его конвоир тихим голосом, но повернув голову к Каладину, чтобы тот услышал его вопрос.
Элокар? А он тут при чем?..
«Ах да. Карты».
— Король — одна из самых сильных карт, которыми можно ходить, — начал Каладин, старательно припоминая правила. — Он может захватить любую другую карту, не считая другого короля, а вот его захватить нельзя, если не коснуться тремя картами противника уровня рыцарей или выше. И… еще он невосприимчив к духозаклинателю.
«Вроде бы».
— Когда я наблюдал за тем, как играют другие люди, они пользовались этой картой редко. Если она такая могущественная, зачем откладывать?
— Если твоего короля возьмут в плен, ты проиграешь, — объяснил Каладин. — Поэтому его следует использовать, только если ты в отчаянии или точно знаешь, что сможешь его защитить. Когда я играл, то в половине случаев оставлял его в «казарме» на протяжении всей партии.
Паршун хмыкнул. Девочка потянула его за руку и указала на что-то. Он ответил ей шепотом, и ребенок на цыпочках побежал к зарослям цветущих камнепочек, видимых в свете первой луны.
Лозы втянулись в раковины, цветы закрылись. Но девочка явно знала, что делать: она присела рядом в ожидании, пока бутоны не раскроются вновь, тогда она схватила по одному каждой рукой, и ее хихиканье эхом разнеслось над равниной. Спрены радости следовали за ней в виде синих листьев, когда она вернулась, обойдя Каладина по широкой дуге.
Хен, которая шла с дубинкой в руках, призвала охранника пошевеливаться. Она наблюдала за окрестностями, нервная, словно разведчик во время опасной миссии.
«Вот оно что, — понял Каладин, сообразив, почему обстановка кажется знакомой. — Так мы убегали от Тасинара».
Это случилось после того, как его приговорил Амарам, но до того, как Кэла послали на Расколотые равнины. Он старался не вспоминать о тех месяцах. Череда неудач, систематическое безжалостное уничтожение остатков его идеализма… что ж, он усвоил, что размышления о таких вещах уводили в темные места. Он столько людей подвел на протяжении тех месяцев. Нальма была одной из них. Кэл все еще помнил ее руку в своей — грубую, мозолистую руку.
То была самая успешная из его попыток побега. Она продлилась пять дней.
— Вы не монстры, — прошептал Каладин. — Вы не солдаты. Вы даже не семена пустоты. Вы просто… беглые рабы.
Его конвоир резко повернулся и дернул за веревку. Паршун схватил Каладина за воротник униформы, и дочь, спрятавшись за его ногой, уронив один из цветков, захныкала.
— Хочешь, чтобы я убил тебя? — рыкнул паршун, притянув лицо Каладина близко к своему. — Ты специально напоминаешь мне о том, как подобные тебе относятся к нам?
Каладин закряхтел:
— Посмотри на мой лоб, паршун.
— И?..
— Это рабские клейма.
— Чего?
Вот буря… паршунов не клеймили и держали отдельно от других рабов. Паршуны были для такого слишком ценными.
— Когда человека превращают в раба, — объяснил Каладин, — его клеймят. Я все это пережил.
— И ты думаешь, что понял нас?
— Конечно. Я же…
— Я всю свою жизнь прожил в тумане! — заорал на него паршун. — Каждый день мне казалось, будто я должен что-то сказать или сделать, чтобы все это прекратилось! Каждую ночь прижимал к себе дочь и спрашивал себя: почему весь мир как будто движется вокруг нас, озаренный светом, а мы застряли в ловушке, в тенях? Ее мать продали. Продали! Потому что она родила здорового ребенка — а это значит, что ее можно было использовать для разведения. Ты это понимаешь, человек? Понимаешь, каково это — смотреть, как твою семью рвут на части, и понимать, что ты должен возразить — знать в глубине души, что происходит нечто неправильное? Ты можешь себе вообразить то чувство, когда нет возможности сказать ни единого шквального слова, чтобы это остановить? — Паршун подтянул его еще ближе. — Может, у тебя и забрали свободу, но у нас отняли разум.
Он бросил Каладина и завертелся, схватил дочь и прижал к себе, а потом трусцой побежал следом за остальными — все повернулись, заслышав его внезапную гневную речь. Каладин последовал за ним, повинуясь рывку веревки, и из-за вынужденной спешки наступил на цветок, который уронила девочка. Сил промчалась мимо и, когда Кэл попытался привлечь ее внимание, просто рассмеялась и взлетела выше вместе с потоком воздуха.
Его сторож получил несколько тихих выговоров, когда они догнали остальных; эта колонна не могла позволить себе привлечь чье-то внимание. Каладин шел с ними и вспоминал. Кое-что он понял.
Тот, кто бежал, не был свободным; открытое небо и бескрайние поля превращались для него в пытку. Он чувствовал, как по пятам идет погоня, и каждое утро просыпался, ожидая увидеть, что окружен.
В конце концов так оно и получалось.
Но что же паршуны? Он принял Шена в Четвертый мост, да. Но принять единственного паршуна в качестве мостовика не то же самое, что принять всю их расу в качестве… ну, людей.
Когда колонна остановилась, чтобы раздать детям воду, Каладин ощупал лоб, кончиками пальцев обведя шрамы в виде глифов.
«У нас отняли разум…»
У него тоже попытались отнять разум. Его избивали до смерти, украли все, что он любил, и убили его брата. Он утратил способность связно мыслить. Его жизнь стала расплывчатым пятном, пока однажды он не оказался на краю ущелья, где смотрел на умирающие капли дождя и пытался отыскать в себе стремление покончить с жизнью.
Сил пролетала мимо в виде мерцающей ленты.
— Сил, — прошипел Каладин. — Мне надо с тобой поговорить. Сейчас не время для…
— Тсс, — отозвалась она, а потом захихикала и облетела вокруг него, после чего перелетела к его конвоиру и сделала то же самое с ним.
Каладин нахмурился. Она вела себя очень беспечно. Слишком беспечно? Как в то время, пока между ними еще не было уз?
Нет. Этого не может быть.
— Сил? — взмолился он, когда она вернулась. — С узами что-то не так? Прошу тебя, я же не…
— Дело не в этом, — перебила она неистовым шепотом. — Я думаю, паршуны меня видят. По крайней мере, некоторые. И тот, другой спрен все еще здесь. Высший спрен, как я.
— Где? — спросил Каладин и завертелся.
— Она невидима для тебя. — Сил превратилась в ворох листьев, летающий вокруг него. — Кажется, она поверила мне и решила, что я просто спрен ветра.
Сил умчалась прочь, оставив Каладина с дюжиной вопросов без ответа. «Вот буря… выходит, этот спрен подсказывает им, куда идти?»
Колонна опять пустилась в путь, и Каладин целый час шел в тишине, пока Сил не соизволила к нему вернуться. Она приземлилась на его плечо и превратилась в девушку в причудливой юбочке.
— Она ненадолго отправилась вперед, — сообщила она. — А паршуны не смотрят сюда.
— Спрен их направляет, — произнес Каладин чуть слышно. — Сил, должно быть, этого спрена прислал…
— Она, — прошептала Сил, обхватив себя руками за плечи и уменьшившись до двух третей своего обычного размера. — Это спрен пустоты.
— Это еще не все. Паршуны… откуда им известно, как говорить и что делать? Да, они прожили свои жизни рядом с людьми — но как можно стать такими, ну, нормальными, после того как долго прожил в полусне?
— Буря бурь. Ее мощь заполнила дыры в их душах. Они не просто пробудились. Они исцелены, Связь восстановлена, запасы Самости восполнены. В этом есть нечто большее, чем мы когда-либо понимали. Каким-то образом, когда вы завоевали их, вы украли их способность менять формы. Вы буквально вырвали кусочек их души и заперли его. — Сил резко повернулась. — Она возвращается. Я останусь поблизости, на случай если тебе понадобится клинок.
Она ушла, взмыла в воздух лентой из света. Каладин продолжал тащиться следом за колонной, обдумывая ее слова, прежде чем ускорить шаг и догнать своего тюремщика.
— Вы в общем поступаете умно, — сказал Каладин. — Путешествовать ночью — правильно. Но вы идете вдоль русла реки. Я знаю, здесь больше деревьев и можно безопаснее устроить привал, но именно потому это первое место, где вас будут искать. — Ближайшие паршуны бросали на него взгляды. Охранник не сказал ни слова. — Большой отряд — еще одна проблема. Вам надо разбиться на несколько групп поменьше и собираться каждое утро, так что если вас и заметят, вы будете выглядеть менее грозно. Сможете сказать, что вас куда-то послал какой-нибудь светлоглазый, и вас, скорее всего, отпустят. Если же кто-то наткнется на компанию из семидесяти душ, не стоит рассчитывать на снисхождение. Все это справедливо, разумеется, если вы не хотите драться — а вы вроде как не хотите. Кроме того, если вы ввяжетесь в драку, против вас в конце концов выступят великие лорды. Пока что у них есть дела поважнее.
Его конвоир хмыкнул.
— Я могу вам помочь, — прибавил Каладин. — Может, мне и невдомек, через что вы прошли, но я точно знаю, как чувствует себя беглец.
— Думаешь, я тебе поверю? — наконец сказал паршун. — Ты же хочешь, чтобы нас поймали.
— Ничего подобного, — искренне ответил Каладин.
Его страж больше ничего не сказал, и Каладин со вздохом вернулся на свое место позади него. Почему Буря бурь не наделила этих паршунов такими же силами, как тех, что на Расколотых равнинах? Как же быть с историями из священных книг и преданиями? С Опустошениями?
Под вечер паршуны устроили привал, и Каладин нашел себе гладкую скалу, чтобы к ней прислониться и как бы укрыться в камне. Охранник привязал веревку к одинокому дереву поблизости, а затем отправился посовещаться с остальными. Каладин откинулся на камень и погрузился в раздумья, из которых его вырвал какой-то звук. Он с удивлением увидел дочь своего конвоира: девочка подошла, держа обеими руками мех с водой, и замерла за пределами его досягаемости.
У нее не было обуви, и ноги выглядели не лучшим образом — они, пусть и загрубевшие от мозолей, были покрыты царапинами и ссадинами. Она робко опустила мех и попятилась. Но не сбежала, как предполагал Каладин, когда он потянулся за водой.
— Спасибо, — сказал он и набрал полный рот. Вода была чистая и прозрачная — паршуны явно знали, как ее добыть и дать ей отстояться. Он проигнорировал урчание в желудке.
— Они правда будут преследовать нас? — спросила девочка, озаренная бледно-зеленым светом Мишим. Каладин решил, что этот ребенок не такой робкий, как показалось сперва. Она нервничала, но глаз не отводила.
— Почему не отпустить нас? Ты не можешь вернуться и объяснить им? Нам не нужны неприятности. Мы просто хотим уйти.
— Мне жаль, но они придут. Им нужно многое строить заново, и для этого не хватает рабочих рук. Вы… ресурс, которым они не могут пренебречь.
Люди, которых он посетил, не знали о том, что следует ожидать некое войско ужасных Приносящих пустоту; большинство думало, что их паршуны сбежали, когда воцарился хаос.
— Но почему? — допытывалась она, шмыгнув носом. — Что мы им сделали?
— Вы пытались их уничтожить.
— Нет. Мы хорошие. Мы всегда были хорошими. Я ни разу никого не ударила, даже когда была злая.
— Я не имел в виду конкретно тебя, — растолковывал Каладин. — Твои предки… твой народ, каким он был давным-давно. Случилась война, и…
Ну что за буря. Как объяснить рабство семилетнему ребенку? Он бросил ей мех, и она помчалась обратно к отцу, который только заметил ее отсутствие. Он стоял отчетливым силуэтом в ночи и изучал Каладина.
— Они собираются разбить лагерь, — прошептала неподалеку Сил. Она заползла в какую-то трещину в камне. — Спрен пустоты хочет, чтобы они маршировали весь день, но я сомневаюсь, что они на такое пойдут. Паршуны переживают из-за того, что зерно портится.
— Тот спрен смотрит на меня прямо сейчас? — уточнил Каладин.
— Нет.
— Тогда давай перережем веревку.
Он повернулся, закрывая собой то, что делал, а затем быстро призвал Сил в виде ножа, чтобы освободиться. Это должно было изменить цвет его глаз, но он надеялся, что в темноте паршуны не заметят.
Сил снова превратилась в спрена.
— Нужен меч? — спросила она. — Сферы, которые они у тебя забрали, все пустые, но они разбегутся, увидев клинок.
— Нет.
Вместо этого он взял большой камень. Паршуны притихли, увидев, что пленник освободился. Каладин пронес камень несколько шагов, а потом швырнул, раздавив камнепочку. Через мгновение его окружили рассерженные паршуны с дубинками.
Каладин перебирал осколки камнепочки, не обращая на них внимания. Обнаружив большой кусок раковины, он его поднял.
— Внутренняя часть этой штуки, — объяснил он, переворачивая раковину так, чтобы они видели, — окажется сухой, несмотря на ливень. Камнепочка по какой-то причине нуждается в преграде между собой и водой снаружи, хотя после бури всегда жадно пьет. У кого мой нож? — Никто не двинулся с места, чтобы его вернуть. — Если соскрести этот внутренний слой, можно добраться до сухой части. Теперь, когда дождь прекратился, я сумею разжечь костер, при условии что никто не потерял мой мешочек с трутом. Зерно надо сварить, а потом высушить в виде лепешек. Они не будут вкусными, но сохранятся. Если вы не сделаете что-нибудь в ближайшее время, ваши припасы сгниют. — Он встал и ткнул пальцем. — Судя по всему, мы должны быть достаточно близко к реке, чтобы набрать еще воды. Поскольку дожди закончились, она недолго будет течь. Раковины камнепочек горят плохо, так что желательно собрать настоящую древесину и высушить ее у костра на протяжении дня. Можем оставить маленький огонь, а готовкой заняться завтра ночью. В темноте меньше шансов, что дым нас выдаст, а свет можно спрятать среди деревьев. Осталось только придумать, как готовить без горшков, в которых можно вскипятить воду.
Паршуны таращились на него во все глаза. Затем Хен наконец-то оттолкнула его от камнепочки и взяла осколок, который он держал. Каладин заметил своего охранника — тот застыл возле скалы, где сидел раньше пленник. Паршун держал разрезанную веревку, потирая гладко рассеченный конец большим пальцем.
После недолгого совещания паршуны потащили Кэла к деревьям, на которые он указал, вернули нож — при этом сами вооружились всеми дубинами, какие у них были, — и потребовали, чтобы он доказал, что может разжечь костер из отсыревшей древесины.
Каладин так и сделал.
18
Двоение в глазах
Нельзя познать вкус пряности по описанию, ее надо попробовать самому.
Из «Давшего клятву», предисловие
Шаллан превратилась в Вуаль.
Буресвет сделал ее лицо менее юным, более угловатым. Острый нос, маленький шрам на подбородке. По волосам пробежала волна, и они из рыжих сделались черными, как у алети. Для создания такой иллюзии требовалась сфера с большим запасом буресвета, но зато Шаллан могла ее поддерживать часами, тратя самую малость.
Вуаль отбросила хаву, взамен натянула брюки и узкую рубашку, надела ботинки и взяла длинный белый плащ. Наряд довершила простая перчатка на левой руке. Вуаль, разумеется, из-за этого ничуть не смущалась.
Метаморфоза стала для Шаллан способом спрятаться, облегчить боль. Вуаль не страдала, как Шаллан, — и она в любом случае была достаточно крепкой, чтобы справляться с такими вещами. Становясь ею, девушка как будто сбрасывала с плеч тяжкий груз.
Вуаль обвернула шею шарфом, потом закинула на плечо крепкую сумку. Оставалось надеяться, что красноречиво выпирающая рукоять ножа выглядит естественно и даже грозно.
Та дальняя часть ее разума, что оставалась Шаллан, переживала из-за этого. Не смотрится ли она фальшиво? Какие-нибудь тонкие нюансы касательно поведения, одежды или речи наверняка упущены. Они-то и укажут внимательным людям на отсутствие у Вуали добытого тяжким трудом опыта, который она изображает.
Что ж, придется сделать все возможное и надеяться, что удастся сгладить последствия неизбежных ошибок. Она привязала к поясу еще один нож — длинный, но не очень-то похожий на меч, поскольку Вуаль не была светлоглазой. К счастью. Ни одной светлоглазой женщине не позволили бы разгуливать повсюду, столь явно вооруженной. Чем ниже по социальной лестнице, тем менее строги традиции.
— Ну? — спросила Вуаль, поворачиваясь к стене, где висел Узор.
— Мм… Хороший обман.
— Спасибо.
— Не такой, как другой.
— Ты про светлость Сияющую?
— Ты то превращаешься в нее, то нет, — объяснил Узор. — Словно солнце, которое прячется за тучами.
— Мне просто надо больше практики, — пояснила Вуаль. Да, голос звучал превосходно.
Звуки у Шаллан и впрямь получались все лучше и лучше.
Она подобрала Узора — то есть прижала ладонь к стене и позволила ему перебраться сначала на свою кожу, а потом — на плащ. Он радостно загудел, и девушка вышла на балкон. Поднялась первая луна, фиолетовая и горделивая Салас. Она была наименее яркой из трех лун, и это означало, что снаружи было, в общем-то, темно.
У большинства комнат с внешней стороны были балкончики, но ее жилище на втором уровне оказалось особенно выгодным. Отсюда сбегали ступеньки прямо на поле. Покрытое бороздами для воды и выступами для высадки камнепочек пространство, по периметру которого стояли ящики для выращивания клубней или декоративных растений. У каждого яруса Уритиру имелось похожее поле, отделенное от соседних восемнадцатью внутренними уровнями.
Она спустилась на поле, погруженное во тьму. Как здесь вообще что-то росло? Дыхание превращалось в облачка перед ее лицом, и спрены холода выросли у ног.
С поля можно было попасть обратно в Уритиру через небольшую дверь. Возможно, не стоило прибегать к уловкам и выйти через дверь собственной комнаты, но Вуаль предпочитала осторожность. Она не хотела, чтобы охранники или слуги заметили, как светлость Шаллан куда-то уходит в столь поздний час.
Кроме того, кто знает, куда Мрейз и его духокровники внедрили своих приспешников? Они не выходили с нею на связь после того первого дня в Уритиру, но девушка знала: за ней наблюдают. Шаллан все еще не понимала, как с ними быть. Они признали, что заказали убийство Ясны, и этого должно было хватить для ненависти. А еще они знали весьма важные факты о том, как устроен мир.
Вуаль неспешно шла по коридору, неся маленькую ручную лампу для освещения, поскольку сфера привлекала бы слишком много внимания. Она проходила мимо вечерних толп, благодаря которым коридоры в квартале Себариаля выглядели такими же оживленными, каким был его военный лагерь. В отличие от кварталов Далинара жизнь здесь кипела круглосуточно.
Странные завораживающие узоры на стенах вывели ее из квартала Себариаля. Людей в коридорах стало меньше. Потом Вуаль оказалась одна в пустынных бесконечных туннелях. Она как будто чувствовала вес остальных уровней башни, пустых и неисследованных, — они давили на нее. Целая гора непознанного камня.
Она поспешила вперед. Узор что-то негромко напевал, прицепившись к ее плащу.
— Он мне нравится, — вдруг сообщил спрен.
— Кто? — спросила Вуаль.
— Мечник. Мм. Тот, с которым тебе еще нельзя спариваться.
— Нельзя ли прекратить говорить о нем в таком свете?
— Ладно, но он мне нравится.
— Ты ненавидишь его меч.
— Я понял, — объяснил Узор с нарастающим волнением, — что людям… людям наплевать на мертвых. Вы делаете стулья и двери из мертвецов! Вы едите мертвецов! Вы делаете одежду из кожи трупов. Трупы для вас попросту вещи.
— Ну, думаю, это правда.
Спрен казался неестественно возбужденным из-за этого откровения.
— Это абсурдно, — продолжил он, — но вам всем приходится убивать и уничтожать, чтобы выжить. Так устроен физический мир. А значит, я не должен ненавидеть Адолина Холина за то, что он владеет трупом!
— Он тебе нравится, — проворчала Вуаль, — потому что говорит Сияющей, что она должна уважать меч.
— Мм. Да, очень, очень приятный человек. К тому же изумительно умный.
— Тогда почему бы тебе не выйти за него замуж?
Узор зажужжал.
— А разве такое…
— Нет, даже не думай.
— А-а.
Он продолжил весело жужжать на ее плаще, где выглядел странной вышивкой.
Пройдя немного, Шаллан поняла, что ей надо уточнить кое-что еще.
— Узор, ты помнишь, что сказал мне той ночью, в тот первый раз, когда… мы стали Сияющими?
— Про смерть? — спросил спрен. — Возможно, это единственный путь. Мм… Ты должна говорить правду, чтобы совершенствоваться, но ты будешь меня ненавидеть за это. Так что я могу умереть, и после этого ты сможешь…
— Нет. Нет, пожалуйста, не бросай меня.
— Но ты меня ненавидишь.
— Я и себя ненавижу. Просто… прошу тебя. Не уходи. Не умирай.
Узору, похоже, это понравилось, потому что его гудение сделалось громче, — впрочем, звуки, которые он издавал от удовольствия и от беспокойства бывали похожи. На некоторое время Вуаль позволила себе отвлечься на ночное приключение. Адолин по-прежнему прилагал все усилия, чтобы разыскать убийцу, но добился немногого. Аладар был великим князем осведомленности, и его полицейские отряды и письмоводительницы исправно трудились, но старший сын Далинара отчаянно хотел сделать так, как просил отец.
Вуаль подумала, что, возможно, оба искали не в том месте. Она наконец увидела впереди огни и ускорила шаг, в конце концов выйдя на дорожку вокруг большого, в несколько этажей в высоту, помещения. Она достигла Отломка — обширного сборища палаток, озаренных множеством мерцающих свечей, факелов и фонарей.
Рынок вырос потрясающе быстро, вопреки тщательно намеченным планам Навани. Ее идея заключалась в широкой главной улице, по обеим сторонам которой располагались бы магазины. Ни переулков, ни лачуг, ни палаток. Легко патрулировать.
Торговцы восстали, жалуясь на нехватку места для хранения или на необходимость быть ближе к колодцу с пресной водой. На самом деле они хотели, чтобы рынок был больше и хаотичнее, ведь так гораздо легче ускользнуть от жесткого контроля. Себариаль, как великий князь торговли, согласился. Несмотря на беспорядок в собственной бухгалтерии, он был проницателен, когда дело шло о торговле.
Хаос и разнообразие рынка восхитили Вуаль. Сотни людей, несмотря на поздний час, привлекли спренов дюжины разновидностей. Десятки палаток разнообразных цветов и конструкций. Вообще-то, некоторые были не палатками, а отгороженными веревками участками пола, которые охраняли здоровяки с дубинами. Другие выглядели как настоящие здания. Маленькие каменные постройки, которые возвели в этой пещере еще во времена Сияющих.
Купцы из всех десяти изначальных военных лагерей перемешались в Отломке. Она прошла мимо трех сапожников, сидевших рядком; Вуаль так и не поняла, отчего торговцы, продающие одинаковые вещи, собираются вместе. Не лучше ли было бы устроиться там, где у тебя не будет конкурента, в буквальном смысле в двух шагах?
Она спрятала свою ручную лампу, поскольку здесь было достаточно света от торговых палаток и магазинов, и прогулочным шагом направилась вдоль торговых рядов. Вуаль чувствовала себя более комфортно, чем в пустых извилистых коридорах; здесь жизнь закрепилась. Рынок рос, словно кущи на подветренной стороне горного хребта.
Она дошла до центрального колодца пещеры: большой и круглой загадки, полной свободной от крема воды, по поверхности которой пробегала рябь. Шаллан никогда раньше не видела настоящих колодцев — все обычно использовали цистерны, которые наполнялись во время бурь. Но многочисленные колодцы Уритиру никогда не иссякали. В них даже не падал уровень воды, хоть множество людей постоянно ее черпали.
Письмоводительницы предположили, что в горах, возможно, скрывается водоносный слой, но откуда же в нем вода? Снежные шапки на ближайших вершинах как будто не таяли, а дожди шли очень редко.
Вуаль сидела на ограждении колодца, подобрав одну ногу, и смотрела на людей, которые приходили и уходили. Она слушала, как женщины болтают о Приносящих пустоту, об оставшихся в Алеткаре родственниках и о странной новой буре. Слушала, как мужчины беспокоятся о том, как бы их не забрали в армию или не понизили их нан темноглазых, поскольку теперь не было паршунов, чтобы заниматься простой работой. Некоторые светлоглазые работники жаловались на то, что их припасы застряли в Нараке и приходится ждать буресвета, прежде чем все удастся перевести сюда.
Она неторопливо направилась к ряду таверн. «Я не могу допрашивать слишком усердно, чтобы получить ответы. Если я задам не те вопросы, все поймут, что я шпионю на полицейских Аладара».
Вуаль. Вуали не больно. Она чувствовала себя комфортно и уверенно. Смотрела людям в глаза. Поднимала подбородок, бросая вызов любому, кто глядел на нее оценивающе. Власть — иллюзия восприятия.
У Вуали была собственная сила — она провела целую жизнь на улицах и знала, что сможет позаботиться о себе. Она была наделена упрямством чулла, и, хотя отличалась нахальством, эта самоуверенность сама по себе была силой. Вуаль получала то, что хотела, и успех ее не смущал.
Первый бар, который выбрала девушка, располагался внутри большой походной палатки. Здесь пахло разлитым лависовым пивом и потными телами, а вместо мебели повсюду громоздились перевернутые ящики. Большинство посетителей, веселых мужчин и женщин, носили простую одежду темноглазых: рубахи на шнуровке — ни денег, ни времени на пуговицы у них не было — и брюки или юбки. Несколько мужчин были одеты по старой моде — в накидки и просторные жилеты из тонкой ткани, оставлявшие грудь открытой.
Эта дешевая таверна, скорее всего, не годилась для нужд Вуали. Ей требовалось место, которое было бы ниже уровнем, но в каком-то смысле богаче. С худшей репутацией, но с возможностью встретить могущественных членов преступного мира военных лагерей.
Впрочем, это местечко выглядело подходящим для того, чтобы попрактиковаться. Барную стойку соорудили из ящиков, сложенных штабелем, и рядом с нею имелось несколько настоящих стульев. Вуаль прислонилась к стойке — она надеялась, что поза выглядит дружелюбно, — и едва не перевернула ящики. Она неуклюже их удержала и робко улыбнулась барменше — пожилой и седой темноглазой.
— Чего тебе? — спросила та.
— Вина, — сказала Вуаль. — Сапфирового. — Оно было вторым по степени опьянения. Пусть видят, что Вуали крепкий алкоголь нипочем.
— У нас есть варийское, кимикское и миленький бочонок веденского. Но оно стоит дорого.
— Э… — Адолин знал бы разницу. — Дайте веденское. — Это показалось ей уместным.
Женщина заставила ее сначала заплатить тусклыми сферами, но стоимость не показалась Вуали возмутительной. Себариаль хотел, чтобы спиртное текло рекой, — он считал, что это поможет предотвратить слишком сильный рост напряженности в башне, — и сдерживал цены низкими налогами.
Пока женщина работала за своей импровизированной стойкой, Вуаль страдала под взглядом одного из вышибал. Те не стояли у входа, но выжидали здесь, рядом с алкоголем и деньгами. Невзирая на старания полицейских Аладара, это место не было безопасным. Если уж говорить о сознательно замалчиваемых или забытых необъяснимых убийствах, то самым подходящим для них местом был именно Отломок, где мусор, беспокойство и жмущиеся друг к другу десятки тысяч людей, следующих за лагерями, балансировали на грани беззакония.
Барменша с громким стуком поставила перед Вуалью кружку — крошечную, наполненную прозрачной жидкостью.
Девушка подняла ее и нахмурилась:
— Ты что-то перепутала, хозяйка; я заказывала сапфировое. Это у нас что, водичка?
Ближайший к Вуали вышибала тихонько заржал, а барменша, резко остановившись, окинула ее взглядом с ног до головы. Похоже, Шаллан уже сделала одну из тех ошибок, по поводу которых так переживала.
— Деточка, — сказала барменша, облокотившись на ящики возле нее и каким-то образом не перевернув их. — Это то же самое, просто без причудливых добавок, которые любят светлоглазые.
«Добавки?»
— Ты прислуживаешь кому-то? — негромко поинтересовалась барменша. — Впервые проводишь вечер сама по себе?
— Конечно нет, — возмутилась Вуаль. — Я это делала уже сотни раз.
— Ну да, ну да, — пробормотала барменша и заправила за ухо непослушную прядь. Та немедленно выскочила обратно. — Уверена, что хочешь этого? У меня, кажется, есть вино, выкрашенное для светлоглазых, как ты хочешь. Вообще-то, у меня точно есть хорошее оранжевое.
Она протянула руку, чтобы забрать кружку.
Вуаль схватила ее первой и осушила одним глотком. Это оказалась одна из худших ошибок в ее жизни. Жидкость обжигала как огонь! Вуаль почувствовала, как ее глаза вылезают из орбит, начала кашлять, и ее чуть не стошнило прямо на барную стойку.
Это вино?! По вкусу больше похоже на щелок. Что не так с этими людьми? В нем не было никакой сладости, ни намека на вкус. Только жжение, словно кто-то царапал ей горло, вооружившись щеткой для чистки! Ее лицо сразу же раскраснелось. Ну и быстро же вино ударило в голову!
Вышибала изо всех сил старался не расхохотаться, но у него не вышло. Барменша похлопала Шаллан по спине, пока девушка продолжала кашлять.
— Ну-ка, — буркнула женщина, — давай я что-нибудь тебе принесу, чтобы избавиться от этого…
— Нет, — каркнула Шаллан. — Я просто рада, что могу пить это… снова после такого большого перерыва. Еще. Пожалуйста.
Барменша, похоже, была настроена скептически, а вот вышибала полностью поддерживал идею — он присел на табурет, ухмыляясь, чтобы наблюдать за девушкой. Вуаль дерзко положила на стойку сферу, и барменша с неохотой снова наполнила ее кружку. К этому моменту уже трое или четверо завсегдатаев на ближайших ящиках с любопытством поглядывали на нее.
Прекрасно. Шаллан собралась и выпила вино одним залпом.
Во второй раз оказалось ничуть не лучше. На миг она застыла со слезящимися глазами, а потом взорвалась приступом кашля. В итоге сгорбилась, дрожа и зажмурив глаза. Шаллан была почти уверена, что испустила еще и долгий писк.
Несколько человек в палатке похлопали. Шаллан взглянула на развеселившуюся барменшу сквозь пелену слез на глазах.
— Это было ужасно! — Она снова закашлялась. — Вы действительно пьете эту ужасную жидкость?
— О, дорогая, — ответила барменша. — Это и близко не так плохо, как то, что получают они.