Давший клятву Сандерсон Брендон

82

Девушка, которая не отступила

Несомненно, это приведет к концу войны, который нам пообещали Вестники.

Из ящика 30–20, последний изумруд

Она забилась в темный угол и даже перестала понимать, где находится.

Какое-то время она была… всеми. Сотней лиц, сменяющих друг друга. Искала у них утешения. Ну хоть кто-то из них не должен был страдать.

Местные беженцы сбежали, называя ее спреном. Она осталась наедине с сотней лиц, в тишине, пока не иссяк буресвет.

Шаллан оказалась в одиночестве. К сожалению.

Темнота. Погасшая свеча. Оборвавшийся крик. Она ничего не видела, но разум подбрасывал ей образы.

Ее отец, чье лицо багровело, пока она его душила, напевая колыбельную.

Ее мать — труп с выжженными глазами.

Тин, которую проткнул насквозь Узор.

Кабзал на полу, сотрясаемый конвульсиями от яда.

Ялб, неугомонный матрос с «Услады ветра», утонувший в морских глубинах.

Безымянный возница, которого прикончили Духокровники.

И теперь Грунд с проломленной головой.

Вуаль пыталась помочь этим людям, но смогла лишь ухудшить их жизнь. Ложь, которой была Вуаль, внезапно проявилась. Она не жила на улицах и не знала, как помогать людям. Лишь притворялась, что обладает таким опытом.

Вуаль всегда неосознанно считала, что Шаллан может справиться только с большой картиной, Приносящими пустоту и Несотворенными. Теперь ей пришлось признать правду: она понятия не имела, что делать. И самое главное — не могла добраться до врат. Их охранял древний спрен, который мог проникнуть в ее мозг.

Весь город зависел от нее, но она даже не смогла спасти маленького нищего мальчика. Пока Шаллан лежала, свернувшись на полу, смерть Грунда представлялась тенью всего остального, воплощением ее благих намерений, которые обратились высокомерием.

Куда бы она ни ступила, за нею следовала смерть. Каждое новое лицо было ложью, которая пыталась это остановить.

А можно хоть разок превратиться в человека, которому не больно?

Свет породил тени, длинные и изящные. Она моргнула, на миг застыв. Сколько времени прошло с той поры, как Шаллан видела свет? В общую комнату за ее каморкой кто-то вошел. Она все еще в длинной комнатушке, где раньше жила Мури.

Девушка тихонько шмыгнула носом.

Пришедший приблизился к ее двери, неся с собой свет, а потом осторожно вошел и сел напротив, прислонившись к стене. Комната была достаточно узкой для того, чтобы его ноги, вытянутые поперек пола, коснулись стены рядом с нею. Сама она прижала колени к груди и уперлась в них лбом.

Шут не заговорил. Он положил сферу на пол и позволил Шаллан молчать.

— Мне следовало быть осторожнее, — наконец прошептала она.

— Возможно, — согласился Шут.

— Раздать так много еды — заведомо привлечь хищников. Глупо. Я должна была сосредоточиться на Клятвенных вратах.

— Опять же возможно.

— Шут, это так трудно. Когда я надеваю лицо Вуали, мне… мне приходится мыслить, как она. Видеть общую перспективу становится трудно, когда она берет верх. А я хочу, чтобы она была главной, потому что она — это не я.

— С теми, кто убил ребенка, разобрались.

Шаллан подняла голову и уставилась на него.

— Когда некоторые люди на рынке узнали о случившемся, — продолжил Шут, — они наконец-то организовали милицию, про которую давно говорили. Они загнали Кулаков в угол, заставили выдать убийцу и рассеяться. Прости, что не принял меры раньше; я отвлекся на другие задачи. Ты будешь рада узнать, что часть еды, которую ты отдала, все еще была в их логове.

— А это стоило жизни мальчика? — прошептала Шаллан.

— Не могу судить о ценности жизни. Не осмелюсь даже пытаться.

— Мури сказала, было бы лучше, если бы я умерла.

— Раз уж мне не хватает опыта, чтобы судить о ценности жизни, я искренне сомневаюсь, что эта женщина каким-то образом им обзавелась. Ты пыталась помочь людям на рынке. Ты в основном потерпела неудачу. Такова жизнь. Чем дольше живешь, тем больше неудач. Неудачи — признак того, что ты жил как следует. В свою очередь, единственный способ не сталкиваться с неудачами — это быть бесполезным для всех. Поверь мне, я это пробовал.

Она шмыгнула носом и отвернулась.

— Мне приходится становиться Вуалью, чтобы сбежать от воспоминаний, но у меня нет опыта, которым она якобы обладает. Я не прожила ее жизнь.

— Нет, — мягко подтвердил Шут. — Твоя жизнь была куда суровей, верно?

— И все же каким-то образом она оказалась наивной. — Шаллан судорожно вздохнула. Надо это прекратить. Необходимо покончить с истерикой и отправиться назад, в портновскую мастерскую.

Она сможет. Запихнет все случившееся в дальний угол памяти, где уже хранится то, на что ей не хочется обращать внимание. Пусть гноится там все разом.

Шут прислонился к стене:

— Ты знаешь историю о девушке, которая посмотрела вверх?

Шаллан не ответила.

— Это очень-очень древняя история, — начал Шут. Он сложил ладони вокруг сферы на полу. — В те времена все было по-другому. От бурь людей защищала стена, но никто не обращал на нее внимания. И лишь одна девушка как-то раз посмотрела вверх и задумалась.

— Зачем нужна стена? — прошептала Шаллан.

— А, так ты все же ее знаешь? Хорошо. — Он наклонился и подул на кремную пыль на полу. Она заклубилась, образовав фигуру девушки. На миг показалось, что та стоит у стены, но потом все рассыпалось и снова превратилось в пыль. Шут попытался опять, и кружащийся образ на этот раз оказался чуть выше, но опять рассыпался.

— Ты мне не поможешь? — спросил Шут и подтолкнул мешочек со сферами к Шаллан.

Она вздохнула и втянула буресвет из мешочка. Тот начал бушевать внутри, требуя, чтобы его использовали, поэтому Шаллан встала и выдохнула, вплетая его в иллюзию, которую уже однажды сотворила. Идиллическая деревня и молодая девушка — стоит и смотрит вверх, на невозможно высокую стену в отдалении.

Иллюзия заставила комнату «исчезнуть». Шаллан каким-то образом окрасила стены и потолок именно в те оттенки, которые позволили им слиться с пейзажем, стать его частью. Она не сделала их невидимыми — просто прикрыла так, что казалось, будто они с Шутом очутились в другом месте.

Такое… такое у нее раньше не получалось. Но разве это она на самом деле сделала? Шаллан покачала головой и подошла к девушке в длинном шарфе.

Шут встал с другой стороны от героини.

— Хм… — протянул он. — Неплохо. Но недостаточно темно.

— Что?

— Я думал, ты знаешь эту историю. — Шут взмахнул пальцами. Цвет и свет утекли из ее иллюзии, и они оказались посреди ночной темноты, озаренной лишь тускловатыми созвездиями. Стена перед ними выглядела огромным пятном. — В те времена света не было…

— Не было света…

— Разумеется, даже без света людям все равно надо было жить, верно? Это их главное занятие. Спешу предположить, что это первое, чему они учатся. Итак, люди жили во тьме, занимались фермерством во тьме, ели во тьме. — Он взмахом руки указал себе за спину. — Жители деревни, спотыкаясь, на ощупь занимались разными делами, с трудом видя хоть что-то при свете звезд.

В этом контексте, хоть он и казался странным, кое-какие части истории обрели смысл. Когда девушка начала расспрашивать людей, зачем нужна эта стена, они, разумеется, с легкостью ее проигнорировали.

Иллюзия последовала словам Шута, и девушка в шарфе спросила нескольких односельчан о стене. «Не ходи за стену, или умрешь».

— И потому, — продолжил Шут, — она решила, что единственный способ отыскать ответы — это забраться на стену самой. — Он посмотрел на Шаллан. — Она была глупая или отважная?

— Откуда мне знать?

— Неправильный ответ. Она была и той и другой.

— Это не было глупым поступком. Если бы никто не задавал вопросы, мы бы ничему не научились.

— А как же мудрость старейшин?

— Они не объяснили, почему ей не надо расспрашивать о стене! Ни аргументов, ни оправдания. Есть разница между тем, чтобы прислушиваться к старейшинам и просто бояться, как все остальные.

Шут улыбнулся, и сфера в руке осветила его лицо.

— А правда забавно, что многие наши истории начинаются одинаково, но заканчиваются по-разному? В половине дитя игнорирует родителей, уходит в леса, и его там съедают. В другой — оно находит великие чудеса. Как-то маловато рассказывают о детях, которые говорят: «Да, я не пойду в лес. Как хорошо, что родители предупредили меня о чудовищах, которые там обитают».

— Вот чему ты пытаешься меня научить? — огрызнулась Шаллан. — Различать тонкую грань между самостоятельным выбором и игнорированием хорошего совета?

— Я ужасный учитель. — Он взмахнул рукой, когда девушка добралась до стены после долгого похода. Она начала карабкаться. — К счастью, я художник, а не учитель.

— Искусство тоже может учить.

— Богохульство! Искусство — это не искусство, если оно имеет функцию.

Шаллан закатила глаза.

— Возьмем эту вилку, — сказал Шут. Он снова взмахнул рукой. Часть буресвета Шаллан отделилась от нее, завертелась над его ладонью и сотворила образ вилки, парящей в темноте. — Она имеет пользу. Ею едят. А вот если бы мастер-ремесленник ее всячески изукрасил, это бы изменило ее функцию? — На вилке появилась замысловатая гравировка в виде растущих листьев. — Нет, конечно нет. Она имеет такую же пользу, с орнаментом или без. Искусство — это то, что не служит никакой цели.

— Оно делает меня счастливой. В этом его смысл.

Шут ухмыльнулся, и вилка исчезла.

— Разве мы не были в середине истории о девушке, взбирающейся на стену? — спросила Шаллан.

— Да, но эта часть ужасно длинная. Я придумываю способы нас занять.

— Можно просто пропустить скучную часть.

— Пропустить? — в ужасе повторил Шут. — Пропустить часть истории?!

Шаллан щелкнула пальцами, и иллюзия сдвинулась — теперь они стояли на стене в темноте. Девушка в шарфе наконец-то — после многих мучительно трудных дней — забралась на стену рядом с ними.

— Ты ранила меня, — пожаловался Шут. — Что будет дальше?

— Девушка находит ступеньки и понимает, что стена должна была не удерживать что-то внутри, а держать ее и ее соплеменников снаружи.

— Потому что?..

— Потому что мы чудовища.

Шут шагнул к Шаллан и спокойно ее обнял. Она вздрогнула, потом скривилась и зарылась лицом в его рубашку.

— Ты не чудовище, — прошептал Шут. — Ох, дитя мое. Мир временами чудовищен, и есть те, кто заставит тебя поверить, что ты чудовище, поскольку соприкасаешься с ним.

— Так и есть.

— Нет. Видишь ли, все совсем наоборот. Ты не становишься чудовищем от соприкосновения с миром — он становится лучше от соприкосновения с тобой.

Она прижалась к нему, дрожа, и прошептала:

— Шут, что мне делать? Я знаю… знаю, мне не должно быть так больно. Мне пришлось… — Она перевела дух. — Мне пришлось их убить. Пришлось! Но теперь я сказала слова и больше не могу это игнорировать. И я должна… просто должна тоже умереть за то, что сделала…

Шут взмахнул рукой — туда, где девушка в шарфе все еще взирала на новый мир. Что это за длинный пакет рядом с ней?

— Итак, ты помнишь, — мягко проговорил Шут, — что было дальше?

— Это не важно. Мы уже узнали, в чем мораль. Стена удерживала людей снаружи.

— Почему?

— Потому что…

Что она сказала Узору раньше, когда показывала ему эту историю?

— Потому что, — проговорил Шут, указывая куда-то, — за стеной был господень Свет.

Внезапная яркая вспышка: блистательное, мощное сияние залило пейзаж за стеной. Шаллан ахнула, когда оно озарило их. Девушка в шарфе ахнула в свой черед и впервые увидела мир во всем многоцветье красок.

— Она спустилась по ступенькам, — прошептала Шаллан, наблюдая, как девушка бежит вниз по лестнице и шарф развевается у нее за спиной. — Спряталась среди существ, которые жили по эту сторону. Тайком пробралась к Свету и принесла его с собой на другую сторону. В край… в край теней…

— Да, действительно, — согласился Шут.

И началась главная сцена: девушка в шарфе проскользнула к великому источнику Света и отломила кусочек, спрятала в кулаке.

Невероятная погоня.

Девушка неистово взбирается по ступенькам.

Сумасшедший спуск.

А потом… потом в деревне впервые видят Свет, и вслед за ним из-за стены приходят клубящиеся бури.

— Люди страдали, — прокомментировал Шут, — но каждая буря возобновляла Свет, ибо теперь его уже нельзя было вернуть. И люди, невзирая на все тяготы, не хотели возврата к прошлому. Ведь они теперь прозрели.

Иллюзия растаяла; они вдвоем застыли в общей комнате здания, каморка Мури осталась в стороне. Шаллан отпрянула, пристыженная тем, что слезами промочила ему рубашку.

— Ты бы хотела, — поинтересовался Шут, — вернуться в то время, когда еще не прозрела?

— Нет, — прошептала она.

— Тогда живи. И пусть неудачи будут частью тебя.

— Это звучит… это звучит совсем как мораль. Как будто ты пытаешься сделать что-то полезное.

— Ну, как я уже сказал, мы все терпим неудачи время от времени. — Он развел руками, словно отбрасывая что-то в сторону от Шаллан.

Буресвет заклубился справа и слева от нее, и появились две копии Шаллан. Они стояли — рыжеволосые, веснушчатые, в просторных белых плащах с чужого плеча.

— Шут… — начала она.

— Цыц. — Он подошел к одной из иллюзий, окинул ее взглядом, постукивая указательным пальцем по подбородку. — С этой бедной девушкой многое случилось, не так ли?

— Многие люди страдали больше, и все у них в порядке.

— В порядке?

Шаллан пожала плечами, не в силах отказаться от истин, которые произнесла. От далекого воспоминания об отце, которому пела, пока душила его. О людях, которых подвела, о зле, которое причинила. Иллюзия Шаллан, что была слева, ахнула и попятилась к стене, качая головой. Там она рухнула, свернулась в комочек и прижалась лбом к коленям.

— Несчастная дурочка, — прошептала Шаллан. — Все ее поступки только делают мир еще хуже. Ее сломал отец, а потом она, в свой черед, сломала сама себя. Она бесполезна. — Девушка стиснула зубы и поняла, что насмешливо ухмыляется. — Хоть это и не ее вина, она все равно бесполезна.

Шут крякнул, потом указал на вторую иллюзию, что стояла позади них:

— А с этой что?

— То же самое, — сказала Шаллан, уставая от этой игры. Она передала второй иллюзии такие же воспоминания. Отец. Хеларан. Неудача с Ясной. Все.

Иллюзорная Шаллан напряглась. Затем стиснула зубы и не двинулась с места.

— Ага, вижу. — Шут неспешно приблизился к ней. — То же самое.

— Что ты делаешь с моими иллюзиями? — резко спросила Шаллан.

— Ничего. Они одинаковы во всех деталях.

— Разумеется, нет! — возразила Шаллан и коснулась иллюзии, чтобы ощутить ее. Она почувствовала что-то — пульсирующий ток воспоминаний и боли. И еще… то, что их приглушало.

Прощение. Самой себя.

Она ахнула и отдернула палец, как будто ее укусили.

— Это ужасно, когда тебе причинили боль. — Шут подошел к ней. — Это несправедливо, жутко и безобразно. Но, Шаллан… нет ничего плохого в том, чтобы жить дальше.

Она покачала головой.

— Твои другие личности берут верх, — объяснил он, — потому что выглядят намного более привлекательными. Ты не сможешь контролировать их, пока не будешь уверена в желании вернуться к тому, кто их родил. Пока ты не согласишься быть собой.

— Значит, я никогда не научусь это контролировать. — Она сморгнула слезы.

— Нет, Шаллан, научишься. — Шут кивнул в сторону той ее версии, которая не двинулась с места. — Если ты не доверяешь себе, может, довериться мне? Ибо в тебе я вижу женщину более замечательную, чем любая иллюзия. Я обещаю тебе, эту женщину стоит защищать. Ты заслуживаешь защиты.

Она кивнула в сторону иллюзии, которая продолжала стоять:

— Я не могу быть ею. Она просто очередная выдумка.

Обе ее копии исчезли.

— Я вижу здесь только одну женщину. И это та, которая выстояла. Шаллан, это всегда была ты. Ты просто должна признать это. Позволить самой себе. — Шут прошептал: — Если тебе больно, в этом нет ничего страшного.

Он взял свой ранец, что-то достал и развернул. Шляпа Вуали. Он вложил шляпу в ее руку.

Удивительное дело: в дверном проеме сиял утренний свет. Она всю ночь просидела в этой комнатушке, забившись в угол?

— Шут? — позвала она. — Я… Я не могу этого сделать.

Он улыбнулся:

— Есть определенные вещи, которые я знаю. Это одна из них. Ты сможешь. Найди баланс. Прими боль, но не то, что ты заслужила ее.

Узор загудел в знак того, что оценил сказанное. Но все было не так просто, как уверял Шут. Она вдохнула и почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Шут собрал вещи, закинул ранец через плечо, улыбнулся и вышел на свет.

Шаллан выдохнула, чувствуя себя глупо. Она последовала за Шутом на свет и пересекла рынок, который еще не проснулся. Шута снаружи не было, но это не стало сюрпризом. Он умел оказываться там, где не следовало находиться, но не там, где его стоило ожидать.

Неся шляпу Вуали, она шагала по улице, чувствуя себя странно. Шаллан была собой, но в брюках и плаще. С рыжими волосами, но в перчатке на защищенной руке. Может, спрятаться?

А зачем? Ей было… неплохо. Она дошла до портновской мастерской и заглянула внутрь. За столом сидел Адолин с покрасневшими глазами.

Он вскочил:

— Шаллан? Мы волновались! Ватах сказал, ты должна была вернуться!

— Я…

Он обнял ее, и она расслабилась в его объятиях. Шаллан почувствовала себя… лучше. Пока не хорошо. Ничто никуда не исчезло. Но что-то в словах Шута…

«Я вижу здесь только одну женщину. Ту, которая выстояла».

Адолин все не разжимал объятия, как будто ему нужно было успокоить себя.

— Знаю, что ты в порядке, конечно. Я имею в виду, что ты практически неубиваемая, верно? — Наконец он отодвинулся — все еще держа ее за плечи — и окинул взглядом ее наряд. Может, объяснить?.. — Красиво, — сказал Адолин. — Шаллан, ты выглядишь стильно. — Он отступил на шаг, кивая. — Это Йокска тебе сшила? Примерь-ка шляпу.

«Ох, Адолин», — подумала она, выполняя просьбу.

— Пиджак чуток свободный, но по стилю все отлично сочетается. Дерзко. Элегантно. — Он взглянул на нее, опустив голову набок. — Будет лучше выглядеть с мечом на талии. Может быть… — Адолин осекся. — Ты это слышала?

Она обернулась, нахмурившись. Это было похоже на марширующую армию.

— Парад в такую рань?

Они выглянули на улицу и увидели Каладина, который приближался во главе войска из пяти или шести сотен человек в униформе Стенной стражи.

Адолин негромко вздохнул:

— Конечно. Он, вероятно, теперь их лидер или что-то вроде того. Шквальный мостовичок.

Каладин подвел марширующих солдат прямиком к дому портнихи. Шаллан и Адолин вышли ему навстречу, и она услышала, как по лестнице сбегает Элокар; судя по его возгласам, король уже все увидел через окно.

Каладин тихо беседовал с женщиной в доспехе, со шлемом под мышкой. Ее лицо пересекала пара шрамов. Великий маршал Азур оказался моложе, чем ожидала Шаллан.

Солдаты притихли, увидев короля.

— Так вот о чем ты говорил, — сказала Азур Каладину.

— Благословенный Бурей? — спросил Элокар. — Что происходит?

— Ваше величество, вам требовалась армия для штурма дворца, — заявил Каладин. — Ну вот, мы готовы.

83

Разбить кармазин

Как должным образом назначенные хранители совершенных самосветов, мы, инозватели, взяли на себя бремя защиты рубина, прозванного Каплей Чести. Пусть это будет записано.

Из ящика 20–10, циркон

Адолин Холин плеснул в лицо холодной водой и насухо вытерся полотенцем. Он устал — почти всю ночь переживал из-за того, что Шаллан не вернулась вовремя. Внизу, в самой лавке, слышался топот: остальные совершали последние приготовления к штурму.

Штурму дворца, который был его домом в течение многих лет. Он тяжело вздохнул.

Что-то не так. Он забеспокоился, проверил поясной нож, бинты для перевязки в кармане. Охранный глиф «решительность», который Шаллан нарисовала по его просьбе, обернутый вокруг предплечья. А потом Адолин наконец понял, что его тревожит.

Он призвал свой осколочный клинок.

Меч был толстым у основания, шириной с мужскую ладонь, и волнистым, словно тело парящего угря. Кроме того, из него росли маленькие кристаллические выступы. Такое оружие не удержали бы ни одни ножны, и никакой обычный меч не мог с ним сравниться, не став таким тяжелым, что им невозможно было бы пользоваться. Осколочный меч ни с чем нельзя было перепутать. В этом его суть.

Стоя посреди умывальни, Адолин поднял перед собой оружие, глядя на свое отражение в металле.

— У меня нет маминого ожерелья, — сказал он, — и другие традиции я не могу соблюсти. На самом деле они и не нужны. Мне всегда был нужен только ты. — Он перевел дух. — Кажется… кажется, ты был живым. Они говорят, что слышат твой крик, когда касаются тебя. Что ты мертв, но каким-то образом все равно чувствуешь боль. Прости. Я ничего не могу с этим сделать, но… спасибо тебе. Спасибо, что помогал мне все эти годы. И если от этого будет легче, сегодня я использую тебя во благо. Постараюсь, чтобы так было всегда.