Давший клятву Сандерсон Брендон
Шаллан воткнула клинок в «замок». Замочная скважина расплавилась и подстроилась под форму Узора.
Я тебе покажу, — заявила Сья-анат. — Я попытаюсь. Обещание мое не сильно, ибо мне не дано знать. Но я попробую.
— Что ты попробуешь? — спросила Шаллан.
Попробую не убить вас.
Не в силах выкинуть из головы эти слова, Шаллан привела в действие Клятвенные врата.
86
Чтобы другие выстояли
Мой спрен утверждает, что в моих интересах это записать, потому я так и поступлю. Все говорят, что скоро я произнесу Четвертый идеал и тем самым заслужу броню. Я попросту не верю, что это возможно. Разве мне не полагается хотеть помогать людям?
Из ящика 10–12, сапфир
Далинар Холин вытянулся по стойке «смирно», держа руки за спиной, пальцами одной сжимая запястье другой. Он мог видеть так далеко со своего балкона в Уритиру — но это были бесконечные мили пустоты. Облака и скалы. Так много и так мало одновременно.
— Далинар, — проговорила подошедшая Навани, положив руку ему на плечо. — Прошу тебя. Хотя бы войди внутрь.
Все предположили, что он болен. Думали, его обморок на платформе Клятвенных врат вызван проблемами с сердцем или усталостью. Лекари предложили отдохнуть. Но если он перестанет стоять прямо, если позволит правде себя согнуть, то воспоминания вполне могут раздавить его.
Воспоминания о том, что он сделал в Разломе.
Плачущие голоса детей, молящих о пощаде.
Он приглушил свои эмоции.
— Какие новости? — спросил он, смущенный тем, как дрожал его голос.
— Никаких, — сказала Навани. — Далинар…
Весть пришла из Холинара через даль-перо, которое каким-то образом все еще работало. Нападение на дворец, попытка добраться до врат.
Снаружи собрались армии Холина, Аладара и Ройона — заполнили одну из платформ Уритиру в ожидании, пока их переправят в Холинар, чтобы вступить в бой. Но ничего не происходило. Время шло. После первого сообщения миновало четыре часа.
Далинар повернулся и уставился на безграничный простор. Навытяжку, как солдат. Вот как он будет ждать. Хотя никогда не был настоящим солдатом. Командовал людьми, приказывал новобранцам стоять в строю, проверял ряды. Но сам… он все это пропустил. Далинар воевал, затевая кровожадное буйство, а не стоял в строю.
Навани вздохнула, похлопала его по руке, затем вернулась в свои комнаты, чтобы посидеть с Таравангианом, небольшим собранием письмоводительниц и великих князей в ожидании новостей из Холинара.
Далинар стоял на ветру, жалея, что не может опустошить свой разум, избавить себя от воспоминаний. Вернуться к тому, чтобы снова притворяться хорошим человеком. Проблема в том, что он поддался какой-то фантазии — той, которую все про него повторяли. Они твердили, что Черный Шип был ужасом на поле боя, но все же честным. Говорили, будто Далинар Холин сражается по правилам.
Крики Эви и слезы убитых детей раскрывали истину. О… о, Всемогущий в небесах. Как он сможет жить с этой болью? Такой свежей, восстановленной заново? Но зачем молиться? Никакой Всемогущий на него не смотрит. Если бы он существовал — и если бы отнесся к Далинару Холину по справедливости, — Честь бы давно очистил этот мир от скверны, которой и являлся Черный Шип.
«И я имел наглость осуждать Амарама за убийство одного отряда людей, чтобы получить осколочный клинок». При этом сам сжег целый город за меньшее. Тысячи и тысячи людей.
— Почему ты сковал себя узами со мной? — прошептал Далинар Буреотцу. — Разве ты не должен был выбрать справедливого человека?
Справедливого? Справедливость — то, что ты принес этим людям.
— Это не было правосудием. Это была резня.
Буреотец зарокотал:
Я сам сжигал и разрушал города. И вижу… да, теперь я вижу разницу. Теперь я вижу боль. Я не осознавал этого до уз.
Может, теперь Далинар утратит узы в обмен на то, что он вынудил Буреотца так сильно проникнуться человеческой моралью? Почему эти проклятые воспоминания вернулись? Разве он не мог прожить еще немного без них? Достаточно долго, чтобы сформировать коалицию и подготовить защиту человечества?
Это был путь труса. Жажда невежества. Путь труса, которым он, очевидно, пошел, хоть пока что не вспомнил свой визит к Ночехранительнице, но понимал, о чем попросил. Об избавлении от этого ужасного бремени. О способности солгать, притвориться, что не делал таких ужасных вещей.
Далинар вернулся в помещение. Он не знал, как разберется со всем — как будет нести это бремя, — но сегодня надо было сосредоточиться на спасении Холинара. К сожалению, он не мог планировать, пока не узнает больше о ситуации в городе.
Князь вошел в общий зал, где собралось ядро его правительства. Навани и другие сидели на кушетках вокруг даль-пера, ожидая. Они разложили боевые карты Холинара, обсудили стратегии, но потом… прошли часы без новостей.
Было тяжело просто ждать здесь, ничего не зная. И это оставило Далинару слишком много времени на раздумья. И воспоминания.
Вместо того чтобы сидеть с другими, Таравангиан занял обычное место перед согревающим фабриалем в углу. Далинар, у которого болели ноги и затекла спина, пошел туда и с тихим стоном опустился рядом с Таравангианом.
Перед ними ярко-красный рубин излучал тепло, заменяя огонь чем-то более безопасным, но гораздо более безжизненным.
— Прости, Далинар, — наконец сказал Таравангиан. — Я уверен, скоро будут новости.
Далинар кивнул:
— Спасибо за то, что ты сделал, когда азирцы прибыли осматривать башню.
Азирцы явились накануне для первоначального осмотра, но Далинар восстанавливался после внезапного возвращения своих воспоминаний. Ну… правда в том, что восстановление затянулось. Он приветствовал их, а потом ушел к себе, и Таравангиан предложил помощь с гостями. Навани сообщила, что азирские сановники были очарованы пожилым королем и планировали вернуться в ближайшее время для более подробного обсуждения возможной коалиции.
Далинар наклонился, уставившись на фабриаль-обогреватель. Позади Аладар и генерал Хал беседовали — вероятно, в сотый раз — о том, как отбить стены Холинара, если они окажутся потерянными к тому моменту, когда Клятвенные врата заработают.
— Ты когда-нибудь приходил к внезапному осознанию, — тихо проговорил Далинар, — что ты не тот человек, которым все тебя считают?
— Да, — прошептал Таравангиан. — Но сильнее пугают те моменты, когда я понимаю, что не тот, кем сам себя считаю.
В рубине кружился буресвет. Клубился в ловушке, в тюрьме.
— Мы говорили как-то раз о правителе, который оказался перед выбором: повесить невиновного либо освободить трех убийц.
— Я помню.
— Как можно жить после такого решения? Особенно если в конце концов обнаружится, что оно было неправильным?
— Это и есть жертва, не так ли? — тихо заметил Таравангиан. — Кому-то придется нести ответственность. Кого-то она будет угнетать и разрушать. Кто-то должен запятнать свою душу, чтобы другие смогли жить.
— Но ты хороший правитель, Таравангиан. Ты не прокладывал дорогу к трону с помощью убийств.
— А это имеет значение? Один человек, осужденный несправедливо? Одно убийство в переулке, которое могла бы предотвратить надлежащим образом организованная полиция? Бремя за кровь невинных должно на ком-то лежать. Я жертва. Мы оба, Далинар, жертвы. Общество предоставляет нам возможность тащиться сквозь грязную воду, чтобы остальные смогли сохранить чистоту. — Он закрыл глаза. — Кто-то должен упасть, чтобы другие выстояли.
Слова походили на те, что Далинар говорил — и в которые верил — на протяжении многих лет. Но в версии Таравангиана они звучали искаженно, без надежды или жизни.
Далинар ощущал себя одеревенелым и старым. Они долго молчали, пока другие не зашевелились. Далинар встал, обеспокоенный.
Даль-перо заработало. Навани ахнула, прижав защищенную руку к губам. Тешав побледнела, а Мэй Аладар рухнула на кушетку с таким видом, словно ее тошнило.
Даль-перо резко остановилось, упало и покатилось по странице.
— Что? — требовательно спросил Далинар. — Что там написано?
Навани посмотрела на него и отвела взгляд. Далинар переглянулся с генералом Халом, потом — с Аладаром.
Ужас окутал его, словно плащ.
«Кровь моих отцов…»
— Что там написано? — взмолился он.
— Далинар, с-столица пала, — прошептала Навани. — Ревнитель сообщает, что Приносящие пустоту захватили дворец. Он… он прервался после пары фраз. Похоже, его нашли, и… — Она зажмурилась.
— Светлорд, отряд, который вы послали, — продолжила Тешав, — похоже, потерпел неудачу. — Она сглотнула. — Остатки Стенной стражи захвачены и заключены в тюрьму. Город пал. Никто не знает, что случилось с королем, принцем Адолином или Сияющими. Светлорд… на этом сообщение обрывается.
Далинар снова рухнул в кресло.
— Всемогущий в небесах, — прошептал Таравангиан, в чьих серых глазах отражалось свечение обогревающего фабриаля. — Далинар, мне очень, очень жаль.
87
Это место
Спокойной ночи, дорогой Уритиру. Спокойной ночи, милый Сородич. Спокойной ночи, Сияющие.
Из ящика 29–29, рубин
Контрольное здание Клятвенных врат трясло, как будто в него врезался валун. Адолин споткнулся, а затем упал на колени.
За тряской последовали отчетливый скрежет и ослепительная вспышка.
Его желудок кувыркнулся.
Он провалился в пустоту.
Где-то поблизости закричала Шаллан.
Адолин ударился о твердую поверхность, и удар был настолько сокрушительным, что он откатился в сторону, а потом и вовсе рухнул с края белокаменной платформы.
Принц упал на что-то податливое. Вода? Нет, ощущения не те. Он извернулся и увидел, что его окружают… бусины. Тысячи и тысячи бусин, по размеру меньше, чем сфера с буресветом.
Адолин задергался и запаниковал, чувствуя, что тонет. Он умирает! Он умрет, задохнется в этом море бесконечных бусин. Он…
Кто-то схватил его за руку. Азур вытащила его и помогла забраться на платформу; бусины скатывались с его одежды. Он закашлялся, словно чуть не захлебнулся, хотя ему в рот угодило всего лишь несколько бусин.
«Буреотец!» — Адолин застонал, озираясь. Небо над головой было неправильным. Черным как смола и покрытым странными облаками, которые как будто уходили в бесконечность, как дороги в вышине. Они вели к маленькому, далекому солнцу.
Океан бусин простирался во всех направлениях, и над ними витали крошечные огни — тысячи и тысячи, словно пламя свечей. Подошла Шаллан, опустилась рядом с ним на колени. Неподалеку вставал Каладин, отряхиваясь. Эта круглая каменная платформа была словно остров посреди океана бусин, формой приблизительно напоминая контрольное здание.
Над ними словно часовые парили два огромных спрена — они выглядели увеличенными версиями людей ростом футов в тридцать. Один был непроницаемо-черного цвета, другой — красного. Адолин сперва принял их за статуи, но их одежда трепетала на ветру, а потом они пошевелились, и один обратил взгляд на людей внизу.
— О, это плохо, — прошептал кто-то рядом. — Это очень, очень плохо.
Адолин огляделся и обнаружил говорившего: существо в жестком черном костюме, который каким-то образом казался сделанным из камня. Вместо головы у него был шар, полный беспокойных, меняющихся линий, углов и невозможных фигур.
Принц вскочил и попятился. Он едва не столкнулся с девушкой с синевато-белой кожей, бледной как снег, в тонком платье, трепетавшим на ветру. Рядом с нею стоял другой спрен в женском обличье, с пепельно-коричневым лицом, которое казалось сделанным из туго сплетенных шнуров толщиной с волос. Существо носило лохмотья, и у него были выцарапаны глаза — как у картины, которую кто-то испортил ножом.
Адолин огляделся, считая. Больше на платформе никого не было. Два огромных спрена в небе и три маленьких внизу. Адолин, Шаллан, Каладин и Азур.
Похоже, Клятвенные врата перенесли только тех, кто был внутри контрольного здания. Но… куда?
Азур посмотрела на небо.
— Проклятие, — тихо сказала она. — Я ненавижу это место.
Интерлюдии
Венли — Мем — Шелер
И-7
Посланница
Великая миссия, которую Вражда придумал для Венли, заключалась в том, что ей пришлось выйти на сцену.
— Затем люди развязали против нас войну на уничтожение, — поведала она собравшейся толпе. — Моя сестра пыталась вести переговоры, объяснить, что мы не виноваты в убийстве их короля. Они не хотели слушать. Они видели в нас только рабов.
Фургон, на котором она стояла, не был особенно впечатляющим помостом, но хотя бы выглядел лучше, чем куча ящиков, которые она использовала в предыдущем городе. По крайней мере, ее новая форма — форма посланницы — была самой высокой, которую она когда-либо носила. Такая форма силы наделила Венли странными способностями, в первую очередь говорить на всех языках и понимать их.
Это сделало ее идеальной кандидатурой для обучения толп алетийских паршунов.
— Они годами боролись, чтобы истребить нас, — говорила она в ритме повеления. — Им были ненавистны рабы, которые могут думать и сопротивляться. Они старались сокрушить нас, чтобы мы не вдохновили народ на революцию!
На коже паршунов, собравшихся вокруг фургона, красовались узоры из грубых линий — черные или белые на красном. Бело-красные завитки самой Венли выглядели куда изящнее.
Она продолжила, с триумфом говоря в ритме повеления, излагая этим людям — как уже многим до них — свою историю. Точнее, версию, одобренную Враждой.
Венли поведала им о том, что лично открыла новую разновидность спренов, узы с которыми создали форму, способную призвать Бурю бурь. В этой истории не упоминалось о том, что большую часть работы выполнил Улим, раскрыв ей секреты буреформы. Вражда явно хотел представить слушателей героями, а Венли — их храброй предводительницей. Слушатели должны были лечь в основу его растущей империи: последние из старого поколения, кто отважно сражался против алети, а потом пожертвовал собой, чтобы освободить из рабства братьев и сестер.
История навязчиво повторяла, что народ Венли ныне истреблен и она осталась одна.
Бывшие рабы слушали, захваченные ее повествованием. Она рассказывала хорошо; а как иначе, если за последние недели ей пришлось повторять эту историю много раз. Завершила она призывом к действию, как и было велено.
— Мой народ ушел, присоединился к вечным песням Рошара, — заявила она. — Теперь наступило ваше время. Мы называли себя слушателями из-за песен, которые слышали. Они ваше наследие, но вы должны не просто слушать, а петь. Примите ритмы ваших предков и создайте здесь свое государство! Вы должны трудиться. Не на рабовладельцев, которые некогда лишили вас разума, но ради будущего, ради ваших детей! И ради нас. Тех, кто умер, чтобы вы могли существовать.
Они ответили ей радостными возгласами в ритме возбуждения. Это было приятно, пусть ритм и был из самых пимитивных. Венли теперь слышала кое-что получше: новые, мощные ритмы, которые сопровождали формы силы.
И все же… старые ритмы кое-что в ней пробудили. Воспоминание. Она коснулась мешочка на поясе.
«Они ведут себя так похоже на алети», — пришло ей в голову. Люди казались… суровыми. Сердитыми. Вечно с эмоциями напоказ, пленники собственных чувств. Эти бывшие рабы выглядели такими же. Даже их шутки были алетийскими и нередко болезненными для близких.
Когда ее речь завершилась, незнакомый спрен пустоты вынудил паршунов снова приняться за работу. Венли успела понять, что среди приверженцев Вражды существует иерархия из трех уровней. Обычные певцы: они носили простые формы, которые использовал народ Венли. Затем те, кого называли Царственными, вроде нее: их отличали формы силы, созданные посредством уз с определенной разновидностью спренов пустоты. И на вершине находились Сплавленные; впрочем, спренов вроде Улима и остальных она не могла связать ни с какой из этих групп. Они явно превосходили обычных певцов, но как быть с Царственными?
Венли не видела в этом городе человеков; их всех поймали или изгнали. Она подслушала разговор Сплавленных и узнала, что в Западном Алеткаре армии человеков все еще сражаются, но восточная часть полностью перешла под контроль певцов, — прекрасно, если учесть, как сильно человеки превосходили певцов количеством. Крах алети отчасти был связан с Бурей бурь, отчасти — с прибытием Сплавленных и еще отчасти с тем, что алети завербовали всех боеспособных людей и отправили воевать в другие края.
Венли села на задник повозки, и одна певица принесла ей кружку воды, которую она с удовольствием приняла. Убеждение окружающих в том, что ты спаситель целого народа, вызывало сильную жажду.
Певица не спешила уходить. На ней было алетийское платье с прикрытой левой рукой.
— Твоя история правдива?
— Ну разумеется, — ответила Венли в ритме тщеславия. — Сомневаешься?
— Нет, конечно же нет! Просто… трудно представить себе паршунов, которые воюют.
— Зовите себя певцами, а не паршунами.
— Да. Э-э, ну конечно. — Фемалена прижала руку к лицу, словно смущаясь.
— Используй ритмы, чтобы выразить извинение, — продолжила поучать Венли. — Ритм благодарности — чтобы поблагодарить кого-то за исправление, ритм беспокойства — чтобы выразить, как ты расстроена. Ритм утешения — если действительно раскаиваешься.
— Да, светлость.
«Ох, Эшонай. Им предстоит такой долгий путь».
Женщина поспешила прочь. Это кривобокое платье выглядело нелепо. Нет никаких оснований различать мужчин и женщин, если они не в бракоформе. Напевая себе под нос в ритме насмешки, Венли спрыгнула с повозки и пошла через городок с высоко поднятой головой. Певцы были в основном в трудоформе и шустроформе, хотя несколько — вроде фемалены, которая принесла воды, — носили форму учения, с длинными прядями волос и угловатыми чертами лица.
Венли загудела в ритме гнева. Ее народ потратил поколения на мучительные попытки открыть новые формы, а вот этим подарили дюжину различных вариантов? Как они могли оценить такой подарок, не зная борьбы? Они почитали Венли, кланялись как человеки, когда она приблизилась к городскому особняку. Ей пришлось признать, что в этом было нечто весьма приятное.
— Ты чего такая самодовольная? — спросил Рин в ритме разрушения, когда Венли вошла. Высокий Сплавленный стоял у окна, как обычно зависнув на высоте в пару футов, а его плащ ниспадал складками до пола.
Ощущение собственной важности, которое испытывала Венли, испарилось.
— Не могу избавиться от ощущения, что здесь я среди младенцев.
— Если они младенцы, то ты только начинаешь ходить.
Вторая Сплавленная сидела на полу среди кресел. Она никогда не разговаривала. Венли не знала, как зовут эту фемалену, и ее вечная ухмылка и немигающие глаза выглядели… тревожаще.
Венли присоединилась к Рину у окна, посмотрела на певцов, которые жили в этом поселке. Они обрабатывали землю. Трудились в полях. Может, их жизни не сильно изменились, но теперь они получили назад свои песни. Это было важнее всего.
— О Древний, мы должны привести им человеческих рабов, — сказала Венли в ритме подчинения. — Боюсь, здесь слишком много земли. Если вы в самом деле хотите, чтобы эти деревни обеспечивали ваши армии, им понадобится больше рабочих рук.
Рин бросил на нее взгляд. Она обнаружила, что если говорить с ним уважительно — и на древнем языке, — то у ее слов больше шансов быть услышанными.
— Дитя, среди нас есть те, кто согласен с тобой, — сообщил Рин.
— А вы — нет?
— Нет. Мы должны постоянно следить за людьми. Любой из них внезапно может проявить силы, дарованные нашим врагом. Мы убили его, и все же он продолжает сражаться через своих связывателей потоков.
Связыватели потоков. Старые песни их превозносили — ну какая глупость…
— О Древний, как они могут связываться со спренами? — спросила она в ритме подчинения. — Ведь люди не… ну, вы понимаете…
— Какая робкая, — ответил он в ритме насмешки. — Почему упоминать о светсердцах так трудно?
— Они священные и личные.
Светсердца слушателей не были яркими и показными, как у большепанцирников. Мутно-белые, почти костяного цвета — это красивые и интимные вещи.
— Они часть вас, — напомнил Рин. — Табу на мертвые тела, отказ разговаривать о светсердцах — да вы ничем не лучше этих деревенских, которые прикрывают левую руку.
Что? Вот уж нет, это несправедливо! Она настроилась на ритм гнева.
— Это… потрясло нас, когда случилось впервые, — проговорил Рин в конце концов. — У человеков нет светсердец. Как же они могут связываться узами со спренами? Это противоестественно. И все же каким-то образом их узы оказались мощнее наших. Я всегда повторял и теперь верю в это еще сильнее: мы должны их истребить. Наш народ никогда не будет в безопасности в этом мире, покуда существуют люди.
У Венли пересохло во рту. В отдалении она услышала ритм. Ритм утраты? Один из низших. Миг спустя он стих.
Рин загудел в ритме самомнения, потом повернулся и пролаял приказ чокнутой Сплавленной. Та вскочила и ринулась следом за ним, когда он выплыл за дверь. Может, собирался посовещаться с городскими спренами. Отдать приказы и предупреждения, что обычно делал лишь накануне переезда из одного города в другой. Несмотря на то что Венли распаковала вещи и работала, исходя из предположения, что они останутся здесь на ночь, все же заподозрила, что скоро им предстоит двигаться дальше.
Она направилась в свою комнату на втором этаже особняка. Как обычно, роскошь этих зданий потрясала. Мягкая постель, в которой можно было утонуть. Изысканная резьба по дереву. Стеклянные вазы и хрустальные светильники со сферами на стенах. Она всегда ненавидела алети, которые вели себя наподобие благодушных родителей, что воспитывают буйных детишек. Они демонстративно игнорировали культуру и достижения народа Венли, интересуясь лишь охотничьими угодьями, где обитали большепанцирники, которых — из-за ошибок перевода — приняли за богов слушателей.
Венли коснулась красивых завитков на стенном светильнике. Как алети смогли окрасить в белый цвет только части, но не все? Всякий раз, когда она сталкивалась с такими вещами, приходилось с усилием напоминать себе, что технологическое превосходство алети вовсе не делает их более значимыми культурно. У них просто был доступ к большему количеству ресурсов. Теперь, когда певцы имели доступ к форме искусства, они тоже смогут создавать подобные произведения.
Но все же… это было так красиво. Могли ли они действительно уничтожить людей, которые создали такие красивые и нежные завитки в стекле? Украшения напоминали ей ее собственные мраморные разводы на коже.
Мешочек на поясе завибрировал. Она носила кожаную юбку слушателя под обтягивающей рубашкой и просторной верхней юбкой. Роль Венли отчасти заключалась в том, чтобы показать певцам: кто-то похожий на них — а вовсе не какое-нибудь далекое и страшное существо из прошлого — привлек бури и освободил их народ.
Задержав взгляд на стенном светильнике, она высыпала содержимое мешочка на стол из культяпника. Покатилось несколько сфер, посыпались неграненые самосветы, которые слушатели использовали вместо денег.
Маленький спрен выбрался из своего убежища среди света. Когда он двигался, то походил на комету, но если замирал — как сейчас, — то выглядел как искра.
— Ты один из них? — тихо спросила Венли. — Из спренов, которые иногда пролетают по небу ночью?
Он мигнул, произведя кольцо света, которое растаяло, словно дым. Потом начал метаться по комнате, осматривая вещи.
— Эта комната ничем не отличается от предыдущей, — заметила она в ритме изумления.
Спрен подлетел к стенному светильнику, испустил благоговейное сияние и шмыгнул к другому такому же на противоположной стороне дверного проема.
Венли принялась собирать одежду и бумаги из ящиков комода.
— Не понимаю, почему ты остаешься со мной. В этой сумке наверняка неудобно.
Спрен пронесся мимо нее и заглянул в ящик.
— Это же всего лишь ящик.
Спрен выглянул наружу и быстро замигал в определенной последовательности.
«Это любопытство», — подумала она, узнавая ритм. Принялась напевать его себе под нос, складывая вещи, а потом застыла. Ритм любопытства был старым. Как и… изумление, на которое она настроилась всего-то несколько минут назад. Она снова слышала нормальные ритмы.
Она посмотрела на маленького спрена.
— Твоя работа? — поинтересовалась она в ритме раздражения.
Тот уменьшился, но потом забился в ритме решимости.
— Чего ты надеешься достичь? Твой вид предал нас. Найди человека и морочь ему голову.
Спрен сделался еще меньше. И опять забился в ритме решимости.
Ну что за безобразие! Внизу громко хлопнула дверь. Рин уже вернулся.
— В сумку, — прошипела она в ритме повеления. — Быстро!
И-8
Мем
Стирка — это искусство.
Конечно, все знают основы; так каждый ребенок может напеть мотив себе под нос. Но известно ли им, как смягчить волокна жесткого морского шелка, погрузив платье в теплый рассол, а потом восстановить его природную гладкость, прополоскав и очистив зерном? Могут ли они определить разницу между минеральной краской из Азира и цветочной с веденских склонов? А ведь для них нужно разное мыло!
Мем трудилась над холстом, в роли которого на этот раз выступали ярко-красные брюки. Она зачерпнула горсть порошкового мыла — на основе жира свиньи с примесью мелкого абразива — и втерла в пятно на штанине. Снова намочила брюки и принялась щеткой с тонким ворсом втирать мыло в ткань.
Масляные пятна были достаточно сложными, но хозяин брюк умудрился испачкать то же самое место еще и в крови. Ей надо было вывести пятно так, чтобы не потускнел изысканный микалинский красный — его получали из слизней, которые обитали на берегах Чистозера, — и не испортилась ткань. Мрейз любил, чтобы его одежда выглядела элегантно.
Женщина покачала головой. Ну что же это за пятно? Ей пришлось четыре раза поменять мыло, а потом использовать немного сушильного порошка, прежде чем удалось с ним справиться, и тогда она занялась остальным костюмом. Шли часы. Очисти это пятно, прополощи ту рубашку. Повесь на видное место. Она не следила за временем, пока остальные веденки не начали уходить группками: пора возвращаться домой, где кое-кого ждали пустота и холод, поскольку их мужья и сыновья погибли в гражданской войне.
Необходимость в чистой одежде пережила бедствия. Пускай наступил конец света, это означало лишь то, что прачкам чаще придется отстирывать пятна крови. Мем наконец-то отступила от сушилок и уперла руки в бока, наслаждаясь ощущением хорошо проделанной работы.
Вытерев руки насухо, Мем отправилась посмотреть, как там ее новая помощница, Пом, которая стирала нижнее белье. Темнокожая женщина явно была смешанных кровей, восточных и западных. Она как раз заканчивала стирать сорочку и ничего не сказала, когда подошла Мем.
«Вот буря, ну почему никто ее не охмурил?» — подумала Мем, пока красавица терла сорочку, потом окунала в воду и снова терла. Женщины вроде Пом обычно не становились прачками, хоть она и впрямь глядела зверем на всякого мужчину, который подходил слишком близко. Может, в этом все дело.
— Хорошая работа, — похвалила Мем. — Повесь это сушиться и помоги мне собрать остальное.
Они сложили одежду в корзины и совершили короткую прогулку через город.
Мем все еще чувствовала в Веденаре запах дыма. Не славный дым пекарен, а тот, что приносило от погребальных костров на равнине. Ее наниматель жил рядом с рынком, в большом городском особняке неподалеку от развалин — затяжного напоминания о том, как осадные орудия обстреливали Веденар валунами.
Прачки миновали охранников у дверей и направились вверх по ступенькам. Мем настояла на том, чтобы не пользоваться входом для слуг. Мрейз был из немногих, кто уважал ее.
— Держись ближе, — велела она Пом, которая превратилась в разиню, как только они вошли. Две женщины поспешили по длинному скучному коридору и поднялись по лестнице.
Люди говорили, что слуги невидимы. Мем считала это неправдой, в особенности касательно таких, как Мрейз. Мало того что его управляющий замечал, стоило кому-то передвинуть хоть свечку, так к тому же и друзья Мрейза внимательно следили за всеми, кто оказывался рядом. Двое из них — мужчина и женщина — стояли в дверях комнаты, мимо которой прошла Мем, и тихо разговаривали. Оба носили мечи, и хотя они не прерывали свою беседу, когда появились прачки, все же внимательно взглянули на них.
Покои Мрейза находились на верхнем этаже. Сегодня он отсутствовал — заглянул, чтобы оставить грязную одежду, а потом ускакал на поиски новых видов крема, которыми можно испачкать рубашки. Мем и Пом сперва отправились в его логово — там он держал свои парадные жакеты.
Пом застыла в дверях.
— Не зевай, — напомнила ей Мем, пряча улыбку. После строгих, пустых коридоров и лестниц, эта набитая всякой всячиной комната и впрямь слегка сбивала с толку. Она тоже изумилась, когда оказалась здесь в первый раз. Каминная полка была уставлена диковинками, каждая в отдельном стеклянном ящичке. Пушистые ковры из Марата. Пять картин лучших мастеров, каждая изображала кого-то из Вестников.
— Ты была права, — раздался позади голос Пом.
— Ну конечно, я была права, — ответила Мем, опуская корзину на пол перед угловым гардеробом. — Мрейз — помни, он не любит, когда его называют «хозяином», — обладает необычайно прекрасным и изысканным вкусом. Он нанимает только лучших из…
Ее прервал треск рвущейся ткани.
Звук внушал ужас. Так расползается шов, так рвется нежная сорочка, за что-нибудь зацепившаяся в лохани для стирки. Это был звук истинной катастрофы. Мем медленно повернулась и увидела, что ее новая помощница забралась на стул и рубит одну из картин Мрейза ножом.
В голове у Мем что-то перестало работать. Из ее горла вырвался скулеж, а перед глазами потемнело.
Пом… уничтожала одну из картин Мрейза.
— Я искала это, — заявила Пом, отступив и уперев руки в бока, все еще стоя на стуле.
Два охранника ворвались в комнату, возможно привлеченные шумом. Они уставились на Пом и разинули рот. Она же крутанула нож в руке и угрожающе выставила его в сторону мужчин.
А потом — о ужас из ужасов! — позади солдат появился Мрейз собственной персоной в халате и тапочках.
— Что за шум и гам?
Ну до чего изысканный мужчина… Правда, его лицо выглядело так, словно пару раз слишком близко соприкоснулось с мечом. Но у него был тонкий вкус в одежде и — разумеется — в профессионалах по уходу за оной.
— Ах! — воскликнул он, заметив Пом. — Наконец-то! Понадобился всего лишь шедевр Масловера, не так ли? Отлично! — Мрейз вытолкал растерянных охранников из комнаты и захлопнул дверь. Он как будто не увидел Мем. — О Древняя, не хочешь ли чего-нибудь выпить?
Пом взглянула на него с прищуром и спрыгнула со стула. Быстро подошла к Мрейзу и одной рукой толкнула в грудь, отпихивая в сторону. Она распахнула дверь.
— Я знаю, где Таленелат, — заявил Мрейз.
Пом застыла.
— Да… давай все же выпьем, хорошо? — попросил Мрейз. — Моя бабск очень хочет с тобой поговорить. — Он взглянул на Мем. — Это мой костюм азирского кавалер-лорда?
— Э-э… да.
— Ты очистила его от эфира?
— От… чего?
Он подошел и вытащил красные брюки из корзины, чтобы осмотреть их.
— Мем, ты истинный гений. Не каждый охотник носит копье, и вот это в самом деле доказательство. Иди к Кондвишу и скажи ему, что я разрешил выдать тебе премию в три огнемарки.