Кафка на пляже Мураками Харуки
– Вообще-то полиции врать нехорошо, – сказал я.
– А не соври я, было бы еще хуже. Для тебя.
– Не хочу ставить вас в неловкое положение.
Глаза Осимы превратились в щелочки, и он рассмеялся:
– Что ты понимаешь! Ты уже поставил меня в неловкое положение.
– Да, конечно, но…
– Так что давай не будем. Что сделано – то сделано. Что сейчас об этом говорить?
Я молча кивнул.
– Полицейский карточку свою оставил. Чтобы я сразу позвонил, как только ты снова здесь появишься.
– Значит, я теперь подозреваемый?
Осима медленно покачал головой:
– Нет, не думаю, что они тебя подозревают. Просто ты для них важный свидетель по делу об убийстве отца. Я по газетам слежу, как идет расследование. Следствие топчется на месте. Полиция нервничает. Отпечатков пальцев нет. Улик нет. Очевидцев, свидетелей – тоже. Только ты их можешь на какой-то след навести. Вот они тебя и ищут. В конце концов, твой отец был знаменитостью. Телевидение говорит об этом деле, журналы пишут. Не может же полиция сидеть сложа руки.
– Но если они узнают, что вы их обманули, они вас тогда свидетелем не признают, и я на тот день останусь без алиби. Так меня могут в преступники записать.
Осима опять покачал головой.
– В японской полиции дураков не держат. Может, с воображением у них и вправду проблемы, но там свое дело знают. Как пить дать, они уже тщательно проверяют списки пассажиров на авиарейсах между Сикоку и Токио. Кроме того, может, ты не знаешь, но в аэропортах у входов на трапы установлены видеокамеры, которые снимают всех пассажиров – и улетающих, и прилетающих. Так что полиция должна знать, что в Токио ты не возвращался. В Японии все-таки за такими мелочами следят. Полиция не думает, что ты преступник. Если бы они так считали, сюда бы не из местной полиции явились. Послали бы дознавателя из главного полицейского управления. А там народ серьезный, и я бы так легко не вывернулся. Сейчас они просто хотят от тебя услышать, что да как, и больше ничего.
Если подумать, Осима был прав.
– Но все равно: тебе лучше пока залечь на дно, – сказал он. – Вдруг какому-нибудь полицейскому на глаза попадешься? У них твое фото есть. Взяли из школьного журнала, когда ты в средней школе учился. Хотя ты там не очень на себя похож. Надутый какой-то.
То был мой единственный снимок. Я любым способом избегал фотографироваться. Но в школе, когда нас снимали, отвертеться было невозможно.
– Полицейский сказал, что в школе тебя считали трудным ребенком. Дрался с одноклассниками, три раза исключали на время…
– Не три, а два. И не исключали, а отправляли домой подумать над поведением, осознать ошибки, – возразил я, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Со мной такое бывает. Иногда.
– Когда сдержать себя не можешь, – сказал Осима.
Я кивнул.
– Но ведь так и покалечить кого-нибудь недолго, а?
– Да я не нарочно. Иногда в меня будто другой человек вселяется. Раз – и уже кому-то заехал.
– Ну и как последствия? Тяжелые? – поинтересовался Осима.
Я вздохнул.
– Да не то чтобы очень. Сломать что-нибудь могу, зуб выбить. Не больше.
Осима сел на кровать, положил ногу на ногу. Подняв руку, откинул назад волосы со лба. Он был в плотных хлопчатых брюках, белых туфлях «Адидас» и черной спортивной рубашке.
– Да, много тебе придется разгребать. Столько всего навалилось, – сказал он.
Придется разгребать, подумал я и поднял на него глаза.
– А у вас разве нет проблем?
Осима всплеснул руками:
– Ну какие у меня проблемы? Хочешь не хочешь, а надо как-то жить в этой ущербной шкуре, в моем теле. Задачка и простая, и сложная. Но даже если я с ней справлюсь, на великое достижение это все равно не потянет. Аплодисментов не будет.
Я немного покусал губы, потом спросил:
– А вы не хотите выбраться из этой шкуры?
– Ты имеешь в виду – из тела?
Я кивнул.
– В переносном смысле или в прямом?
– В любом, – ответил я.
Осима откинул волосы со лба, прижал их рукой, открывая белый лоб. Я представил, как под этим лбом бешено крутятся шестеренки его мыслей.
– А ты бы хотел? – ответил он вопросом на вопрос.
Я втянул воздух.
– Как сказать… Моя шкура меня совершенно не устраивает. Она мне никогда не нравилась. С самого рождения. Я ее ненавижу. Лицо, руки, кровь, гены… все это проклятое родительское наследство. Как бы я хотел от него избавиться… Это как из дома уйти.
Осима посмотрел на меня и улыбнулся:
– У тебя замечательное тренированное тело. Лицо очень красивое. Уж не знаю в кого, а впрочем, какая разница. Может, немного своеобразное. Но ничего плохого в этом нет. Мне, во всяком случае, нравится. Поворот головы – замечательный. И с самой головой все в порядке. И между ног тоже. Остается только позавидовать. Скоро все девчонки по тебе с ума будут сходить. И чего ты недоволен своей шкурой – не пойму…
Я покраснел.
– Вот. Так что я проблем не вижу. А вот мне действительно моя шкура категорически не нравится, – продолжал Осима. – Само собой. Так себе экземпляр, что ни говори. Ужасно неудобный, если рассуждать категориями «удобно-неудобно». И в то же время в душе я вот что думаю. Если оболочку и внутреннее содержание местами поменять… то есть рассматривать оболочку как внутреннее содержание, а внутреннее содержание считать оболочкой, то как-то легче понять смысл нашего существования.
Я посмотрел на свои руки. Подумал, как много тогда на них было крови. Въяве ощутил, как она липнет к пальцам, Я думал о своем внутреннем содержании и оболочке. О собственном «я» – сути, заключенной в оболочку, которая тоже – мое «я». Но в голове была только кровь. Кровь и никаких других ощущений.
– А как Саэки-сан? – спросил я.
– Что – как?
– У нее тоже, наверное, есть проблемы, которые надо решать?
– Это лучше у нее спросить, – ответил Осима.
В два часа я приготовил кофе, поставил чашку на поднос и пошел к Саэки-сан. Она сидела за столом в своем кабинете на втором этаже. Дверь была открыта. На столе, как обычно, разложены листы писчей бумаги, авторучка – колпачок на ней был завернут. Руки Саэки-сан лежали на столе, глаза смотрели в пространство. Невидящий взгляд обращен в никуда. Вид у нее был немного усталый. За спиной открытое окно, белые тюлевые занавески колыхались под порывами ветерка, который обычно задувает в начале лета. Все это напоминало красивую аллегорическую картину.
– Спасибо, – сказала она, когда я поставил на стол кофе.
– У вас вид усталый.
Саэки-сан кивнула:
– Да. Из-за этого, наверное, совсем на старуху похожа.
– Ну что вы, Саэки-сан. Вы всегда замечательно выглядите, – сказал я, не кривя душой.
Она рассмеялась:
– Приятно разговаривать с воспитанным молодым человеком.
Я покраснел.
Саэки-сан показала мне на стул. Тот самый, на котором я сидел накануне; он стоял на том же месте. Я сел.
– Я уже привыкла к тому, что устаю. У тебя, верно, таких проблем нет?
– Думаю, нет.
– Конечно, в пятнадцать лет я думала так же, как ты сейчас.
Она взяла чашку с кофе и не спеша сделала глоток.
– Тамура-кун, скажи – что там у нас за окном?
Я посмотрел в окно.
– Деревья, небо, облака. Птицы на ветках сидят.
– Обычная картина, как везде. Да?
– Да.
– А теперь представь, что завтра ничего этого уже не будет. Этот вид сразу приобретет для тебя исключительную ценность. Правда?
– Наверное.
– Тебе такие мысли в голову приходят?
– Приходят.
Саэки-сан удивленно посмотрела на меня:
– Когда же?
– Когда о любви думаю, – сказал я.
Саэки-сан едва заметно улыбнулась, и какое-то время улыбка не сходила с ее губ. Словно маленькая невысохшая лужица, оставшаяся на земле после того, как ее летним утром поливали.
– Ты влюбился, – проговорила она.
– Да.
– Поэтому ты день за днем находишь в ней, в ее лице, во всем ее образе что-то особенное, драгоценное?
– Да. Такое, чего я вдруг могу лишиться.
Саэки-сан задержала на мне взгляд. Она больше не улыбалась.
– Вот представь: сидит птичка на веточке. Ветка сильно раскачивается на ветру. А вместе с ней ходит ходуном все, что попадает в поле зрения птички. Правильно?
Я кивнул.
– И что, по-твоему, делает птичка, чтобы стабилизировать визуальную информацию, которую она получает?
Я покачал головой:
– Не знаю.
– Ей приходится головой водить – вверх-вниз, вверх-вниз. Приноравливаясь к колебаниям ветки. Понаблюдай как-нибудь за птицами, когда ветер сильный будет. Я часто из окна на них смотрю. Страшно утомительное дело, тебе не кажется? Жить так – все время тряся головой в такт качающейся ветке, на которой сидишь.
– Кажется.
– Но птицы привыкают. Для них это совершенно естественно. Они делают это бессознательно, поэтому и устают не так, как мы себе представляем. Но мы-то люди и, бывает, устаем.
– Значит, вы на веточке сидите, Саэки-сан?
– В каком-то смысле, – сказала она. – И ветер временами дует очень сильно.
Саэки-сан поставила чашку на блюдце и сняла с авторучки колпачок. Пора было уходить. Я поднялся со стула.
– Саэки-сан, я очень хочу спросить у вас одну вещь, – набравшись смелости, сказал я.
– Что-нибудь личное?
– Личное. Может, невежливо с моей стороны…
– Но вопрос-то важный?
– Да. Для меня – очень.
Она положила авторучку на стол. В ее глазах мелькнуло безразличие.
– Ну хорошо. Спрашивай.
– У вас есть дети, Саэки-сан?
Набрав в легкие воздуха, она молчала. Лицо сделалось бесстрастным, всякое выражение медленно сошло с него, а потом вернулось – будто праздничное шествие, которое, пройдя по улице, через некоторое время снова оказывается на том же месте.
– Почему тебя это интересует?
– У меня есть личная причина. Я не просто так спрашиваю.
Саэки-сан взяла толстый «монблан», проверила, сколько в нем чернил. Подержала увесистую авторучку и, опять положив ее на стол, подняла глаза на меня:
– Тамура-кун, может, это и неприлично, но я не могу сказать тебе ни «да», ни «нет». По крайней мере, сейчас. Я устала, да и ветер сильный.
Я кивнул:
– Извините. Я не должен был об этом спрашивать.
– Ладно. Ничего страшного, – мягко вымолвила она. – Спасибо за кофе. У тебя очень вкусно получается.
Я вышел из кабинета и спустился вниз. Сел на кровать в своей комнате, открыл книгу, но в голову ничего не шло. Глаза вхолостую скользили по строчкам, как будто передо мной были не буквы, а набор случайных цифр. Отложив книгу, я подошел к окну, выглянул в сад и увидел на деревьях птиц. Но погода стояла тихая – ни ветерка. Мне все труднее становилось понять, кого же я все-таки люблю: пятнадцатилетнюю девочку или нынешнюю Саэки-сан, которой уже перевалило за пятьдесят. Граница, которая должна была их разделять, делалась зыбкой, истончалась, теряла очертания. Это выбивало меня из колеи, голова шла кругом. Закрыв глаза, я пытался нащупать внутренний стержень, разобраться в себе.
Да. Саэки-сан права. День за днем я нахожу в ее лице, во всем ее образе что-то особенное, драгоценное.
Глава 28
С необычной для своих лет легкостью Полковник Сандерс шустро взял с места. Совсем как мастер по спортивной ходьбе. Кроме того, похоже, он знал в округе каждый закоулок. Выбирая кратчайший путь, вскарабкался по темной узкой лестнице, протиснулся между жавшимися друг к другу домами. Перемахнул через водосточную канаву, прикрикнул на собаку, поднявшую лай за живой изгородью. Обтянутая тесноватым белым пиджаком спина, словно дух, жаждущий упокоения, неслась по переулкам. Стараясь не упустить из виду своего проводника, Хосино еле поспевал за ним. Он запыхался, рубашка под мышками промокла от пота. А Полковник Сандерс даже ни разу не оглянулся, чтобы проверить, не отстал ли парень.
– Эй! Далеко еще? – окликнул Полковника Хосино, когда ему надоела эта гонка.
– Да брось ты! Молодой парень! Прошли-то всего ничего, – так и не обернувшись, отозвался Полковник Сандерс.
– Послушай, папаша! Я ведь клиент все-таки. Что ты меня гоняешь? Я устану, и трахаться расхочется.
– Измельчал народ! Какой же ты мужик, если тебе из-за такой ерунды расхочется? Тогда лучше вообще не начинать.
– Да ладно тебе, – сказал Хосино.
Проскочив аллею, Полковник, не обращая внимания на светофор, пересек широкую улицу и двинулся дальше. Перешел мост и оказался на территории храма. Тот был довольно большой, но в такой поздний час все люди уже разошлись. Полковник показал Хосино на скамейку, стоявшую у входа в служебное помещение. Под ней было светло как днем – рядом горел большой ртутный фонарь. Хосино сел, Полковник Сандерс устроился рядом.
– Папаша, да ты что? Тут что ли ваше место? – обеспокоенно проговорил Хосино.
– Дурак! Чтобы в храме… «туда-сюда»? Это оленям на Миядзиме можно *. Чего ты несешь? Как о людях думаешь? – Полковник вытащил из кармана серебристый мобильник, набрал трехзначный номер.
– Эй! Это я, – сказал он, когда на том конце взяли трубку. – На обычном месте. В храме. Вот человек рядом сидит… Хосино-тян. Да… Точно. Как всегда. Понял. Быстро давай сюда.
Полковник Сандерс выключил телефон и сунул его в карман белого пиджака.
– Ты девок всегда в храм приглашаешь? – спросил Хосино.
– А что? Разве плохо?
– Да нет. Ничего. Хотя мог бы и другое место подыскать. Более подходящее. В кафешке, например. Или номер в гостинице снять.
– В храме тихо, хорошо. И воздух чистый.
– Может, и так. Но сидеть тут и ждать какую-то девчонку посреди ночи… Как-то не по себе делается. Вдруг меня тут в лису превратят *?
– Что ты мелешь? Думаешь, на Сикоку идиоты живут? Такамацу – уважаемый город. Здесь префектуральные власти сидят, между прочим. Какие тут лисы?
– Про лису я пошутил. Но ты же в сфере услуг работаешь. Мог бы подумать, как получше все устроить. Чтоб шикарно было. Может, с дополнительными услугами.
– А-а! Дополнительные услуги, – решительно проговорил Полковник Сандерс. – Камень, значит?
– Угу. Я про камень хотел узнать.
– Сначала – «туда-сюда». Разговоры – потом.
– «Туда-сюда» – дело важное.
Полковник Сандерс с глубокомысленным видом закивал головой и многозначительно погладил свою бородку.
– Именно. Первым делом – «туда-сюда». Это церемония такая – «туда-сюда», а о камне потом поговорим. Девочка тебе понравится, Хосино-тян. Даю гарантию. Без преувеличения – высший сорт. Грудь – как пух, кожа – шелк, талия – ивовый прутик, под юбкой – нектар. Секс-машина да и только. Если сравнить с автомобилем – настоящий постельный внедорожник. Поехал, включил турбонаддув – и ты на волнах страсти. Пальцы ложатся на рычаг передач, она под ними так и ходит ходуном и вдруг – раз! Поворот! Плавно включаешь другую передачу – порядок! Мчишься, скачешь из ряда в ряд. Вперед! Вперед! И ты уже на небе, Хосино-тян.
– Ну ты и тип, папаша! – восхищенно сказал парень.
– Хлеб даром не едим.
Девушка появилась через пятнадцать минут. Полковник оказался прав – она в самом деле была супер. Черное платье-мини туго обтягивало великолепную фигуру. Черные туфли на высоких каблуках, черная лакированная сумочка через плечо. Настоящая фотомодель. Хосино бы не удивился, если б так оно и оказалось. Плюс довольно большая грудь, в чем давало возможность убедиться глубокое декольте.
– Ну как, Хосино-тян? Нравится? – полюбопытствовал Полковник Сандерс.
Ни слова не говоря, Хосино ошарашенно кивнул. У него просто не было слов.
– Секс-машина – высший класс! Ну, что я говорил? А, Хосино-тян? Ух, счастливчик! – приговаривал старикашка. Его лицо озарила лучезарная улыбка – впервые за все время, – и он ущипнул Хосино за зад.
Из храма девушка повела парня в расположенный поблизости лав-отель. В номере налила в ванну горячей воды, быстро разделась сама и раздела Хосино. Вымыла его, облизывая языком, а потом сделала такой минет – совершенно сумасшедший, мастерский, – какой и во сне не приснится. Хосино опомниться не успел, как уже кончил.
– Ну ты даешь! Кайф! Первый раз такой улет, – признался Хосино, медленно погружаясь в ванну.
– Это только начало, – сказала девушка. – То ли еще будет.
– Эх… Хорошо!
– А как – хорошо?
– Ни одной мысли – ни о прошлом, ни о будущем.
– Истинное настоящее – это неуловимое движение вперед прошлого, которое поглощает будущее. По сути, все ощущения – это уже память.
Хосино поднял голову и, приоткрыв рот, посмотрел на нее:
– Чего?
– Анри Бергсон, – проговорила девушка и стала слизывать остатки спермы с пениса Хосино. – Мя-те-ри-а и па-мет.
– Что-что?
– «Материя и память». Не читал?
– Вроде нет, – подумав немного, сказал Хосино. Он не помнил, чтобы ему доводилось читать что-нибудь серьезнее комиксов. Исключение составлял учебник по обслуживанию спецтехники – его заставляли изучать на военной службе. Да еще книжки по истории и природе Сикоку, которые он два дня мусолил в библиотеке. – А ты читала?
Девушка кивнула:
– Приходится. Я в университете на философском учусь. Скоро экзамены.
– Вот это да! – восхитился Хосино. – Подрабатываешь, значит?
– Ага. За учебу же надо платить.
Они перебрались на кровать, девушка принялась ласкать Хосино руками и языком – и тут же снова привела его в состояние полной боеготовности. Член стоял, как Пизанская башня во время карнавала.
– Что, Хосино-тян, опять? – Она не спеша перешла к следующей стадии. – Принимаю заявки. Есть пожелания? Пожалуйста. Сандерс сказал, чтобы я тебя обслужила по высшему разряду.
– Уж и не знаю, какие пожелания… Слушай, загни-ка еще что-нибудь про философию? Может, тогда у меня подольше получится. А то в таком темпе опять надолго не хватит.
– Ладно. Гегель как тебе? Хотя старовато, конечно.
– Да мне без разницы. Давай чего хочешь.
– Тогда Гегель. Староват, но ничего. Золотой фонд все-таки.
– Согласен.
– «Я» есть и одна сторона отношения и все это отношение в целом.
– Ого!
– Гегель сформулировал понятие «самосознание». Мысль такая: человек не только просто сознает «я» и объект по отдельности, но и, проецируя «я» на объект, выступающий как посредник, может действием лучше понять «я». Вот что такое самосознание.
– Ничего не понял.
– Ну смотри. Вот я сейчас кое-что для тебя делаю. Для меня «я» – это «я», а ты – объект. Для тебя, конечно, все наоборот. Хосино-тян – «я», а я – объект. Таким образом, мы с тобой взаимообмениваемся как «я» и объект, взаимопроецируемся и утверждаем самосознание. Действием. Это если коротко.
– Ни фига не понятно, но как-то бодрит.
– То-то и оно, – сказала девушка.
Когда все кончилось, Хосино распрощался с девушкой и вернулся к храму, где обнаружил Полковника Сандерса, который дожидался его на той же скамейке.
– Ты что, папаша? Все время здесь просидел? – удивился Хосино.
Полковник возмущенно покачал головой:
– Ерунду городишь. Чего мне было тут сидеть так долго? Я что, на бездельника похож? Пока ты там наслаждался, я трудился не покладая рук. А как узнал, что все у вас кончилось, сразу прибежал сюда. Ну как девочка? Правда, секс-машина?
– Да. Просто блеск, ничего не скажешь. Классная штучка. Так было… Три раза кончил. Килограмма на два похудел.
– Ну и замечательно. А теперь о твоем камне.
– Ага! Вот это важно.
– Так вот. Он здесь, в роще, у храма.
– «Камень от входа». Да?
– Да. «Камень от входа».
– А ты случайно не заливаешь, папаша?
Услышав такое, Полковник Сандерс резко вскинул голову
– Ты что, идиот? Я тебя хоть в чем-то обманул? Просто так что-нибудь ляпнул? Сказал: будет суперская секс-машина? И что? Разве не так? И за такое обслуживание – пятнадцать тысяч. Ни стыда, ни совести. Три раза кончал! И после всего ты еще мне не веришь?
– Да не гони ты! Почему не верю? Ну что ты разошелся-то? Не в этом дело. Просто больно все гладко как-то… Вот я и засомневался. Сам посуди: идешь себе тихо по улице, вдруг возникает какой-то дедок в чудном прикиде, обещает про камень рассказать. Потом классная девчонка… заправил ей разок…
– Не разок, а три.
– Ну хорошо. Три. И еще оказывается, что камушек-то здесь, рядом… Тут кто хочешь растеряется.
– Ничего ты не понимаешь. Это же откровение, – прищелкнул языком Полковник Сандерс. – Откровение – это скачок за рамки повседневного. Какая может быть жизнь без откровений? Это просто прыжки от разума созерцающего к разуму творящему. Вот что важно. Понятно тебе, дубина?
– Проецирование и замена «я» и объекта… – робко промямлил Хосино.
– Вот-вот. Это хорошо, что ты понял. В этом вся суть. Пошли за мной. Покажу тебе этот драгоценный камень. По гроб жизни будешь мне обязан, Хосино-тян.
Глава 29
Из телефона-автомата, что был в библиотеке, я позвонил Сакуре. Если подумать, переночевав у нее, я потом ни разу не давал о себе знать. Лишь коротенькую записку оставил, когда уходил. Мне стало стыдно. От нее тогда я поехал в библиотеку, оттуда Осима отвез меня на машине в свою хижину, и я несколько дней просидел в горах один, без телефонной связи с внешним миром. Потом вернулся в библиотеку, поселился в ней, стал работать, и каждую ночь ко мне является призрак (или что это было?) Саэки-сан в образе пятнадцатилетней девочки. Я влюбился в нее по уши. И вообще за все время много чего произошло. Но это, конечно, не означало, что я должен ей обо всем рассказывать.
Я позвонил вечером, еще не было девяти. Сакура взяла трубку после шестого гудка.
– Ну и где ты все это время был? Чем занимался? – спросила она грубовато.
– Я еще здесь, в Такамацу.
Сакура ничего не отвечала. Молчание продолжалось довольно долго. В трубке был слышен звук работавшего телевизора.
Читать бесплатно другие книги:
