Кафка на пляже Мураками Харуки
– Жил как-то, – добавил я.
Она еще помолчала, потом вздохнула так, будто смирилась с тем, что ей приходится иметь со мной дело.
– Чего ты сбежал-то? Не дождался меня. Я вообще-то волновалась, в тот день домой пораньше вернулась. Накупила всего.
– Конечно, я поступил как свинья. Но мне надо было тогда уйти. В голове так все перемешалось… Хотелось – как бы это сказать? – в себе разобраться, все обдумать как следует. Ты для меня была… Не знаю, как сказать.
– Чересчур сильным раздражающим фактором?
– Да. До этого я с женщиной ни разу рядом не был.
– Я так и поняла.
– Запах женщины и все такое. Много чего…
– Ну если у такого молодого парня – и «много чего», тогда случай тяжелый.
– Может быть, – сказал я. – У тебя как со временем? Работы много?
– Очень. Деньжат думаю подкопить. Впрочем, это к делу не относится.
Я сделал небольшую паузу и сказал:
– А меня полиция ищет.
– Это что – из-за крови? – помолчав, осторожно спросила Сакура.
Я решил правду пока не говорить.
– Да нет. Тот случай ни при чем. Просто ищут. Я же из дома ушел. Найдут – задержат и отправят в Токио. Я подумал: может, они и тебе звонили? Я же звонил тебе на мобильник в тот вечер, когда у тебя ночевал. Полиция через телефонную компанию узнала, что я в Такамацу. И номер твоего телефона тоже.
– Да? – сказала Сакура. – Номер – это пожалуйста. Не жалко. Я за мобильник по карточке плачу, авансом, так что они все равно не узнают, чей он. Вообще-то это моего парня телефон, я у него взяла попользоваться, поэтому ни про мое имя, ни про адрес нигде данных нет. Можешь не волноваться.
– Ну и хорошо. Не хочу, чтобы тебя из-за меня беспокоили.
– Какой ты добренький! Прямо сейчас заплачу.
– Я правду говорю.
– Все ясно, – с раздражением сказала Сакура. – И где же сейчас проживает ушедший из дома молодой человек?
– Один знакомый к себе пустил.
– У тебя же здесь не было знакомых.
Я не знал, что ей ответить. Как в нескольких словах объяснить, что произошло за эти несколько дней?
– Это долгая история, – сказал я.
– Смотрю, у тебя много долгих историй.
– Сам не знаю, почему все время так получается.
– Тенденция?
– Наверное. Давай как-нибудь поговорим на эту тему, когда будет время. Я же ничего не скрываю. Просто говорю, что по телефону всего не объяснишь.
– Можешь не объяснять. Я только хотела узнать, как дела. Есть проблемы?
– Нет-нет. Все нормально. Сакура снова вздохнула:
– Я знаю: ты парень самостоятельный, но с законом лучше не конфликтовать. Это может плохо кончиться. Еще отдашь концы, как Малыш Билли *. Он и до двадцати не дожил.
– Не до двадцати, – поправил я ее. – Малыш Билли двадцать одного человека укокошил и в двадцать один год погиб.
– Да? Ну и ладно. У тебя дело, что ли, ко мне какое?
– Просто поблагодарить хотел. Ты мне помогла, а я ушел, толком не попрощавшись. Вот… неловко как-то получилось.
– Понятно. Больше можешь не переживать.
– Еще голос твой услышать хотел, – сказал я.
– Вот обрадовал. Что тебе толку от моего голоса?
– Как бы это сказать… Тебе, наверное, странно это слышать, но ты живешь в реальном мире, дышишь реальным воздухом, реальные слова говоришь. Я с тобой разговариваю и чувствую, что у меня есть какая-то связь с реальным миром. Для меня это очень важно.
– Что ж, другие люди, что вокруг тебя, не такие?
– Может, и не такие, – ответил я.
– Выходит, ты живешь в отрыве от реальности, среди оторванных от жизни людей?
– Можно и так сказать, пожалуй, – подумав, сказал я.
– Знаешь что? – продолжала Сакура. – Конечно, я в твои дела не лезу. Живи как хочешь. Но лучше бы ты бросил все это, а? Не знаю, где ты там устроился, но у меня какое-то смутное предчувствие. Если что – сразу мотай сюда. Хочешь, живи у меня.
– Почему ты такая добрая? А, Сакура?
– А ты случайно не дурак?
– Это еще почему?
– Потому что ты мне нравишься. Вообще-то я в людях разбираюсь и к первому встречному так относиться не стану. А ты мне понравился, поэтому так и говорю. Даже не знаю, как сказать… Ты мне вроде младшего брата, что ли…
Я молчал. Что теперь делать? Я на секунду растерялся. Даже голова немного закружилась. Ни разу в жизни мне никто такого не говорил.
– Алло! – услышал я голос Сакуры.
– Я слушаю.
– Сказал бы тогда что-нибудь.
Я встряхнулся, глубоко вдохнул и сказал:
– Сакура-сан, я бы так и сделал, если бы мог. Правда! Честное слово! Но сейчас не могу. Я и раньше говорил: я не могу уйти оттуда. Во-первых, потому что я влюбился.
– И в кого же? Опять что-нибудь мудреное, не от мира сего?
– Может, и так.
Сакура вздохнула в трубку – очень глубоко – и, помедлив, сказала:
– В твоем возрасте, когда влюбляются, так часто бывает. Но если она не в себе, ничего хорошего не получится. Понимаешь?
– Понимаю.
– Вот-вот.
– Угу.
– Ладно, звони, если что. В любое время. Не стесняйся.
– Спасибо.
Я повесил трубку. Пошел к себе в комнату, поставил на вертушку «Кафку на пляже». И снова очутился на том самом месте. В том времени.
Я открыл глаза, почувствовав, что в комнате кто-то есть. Кругом темно. Светящиеся стрелки часов у изголовья показывали начало четвертого. Я сам не заметил, как заснул. В проникавшем через окно неясном свете садового фонаря сидела она. Сидела, по обыкновению, за столом, не шевелясь, подперев щеки ладонями, и смотрела на висевшую на стене картину. А я, как всегда, затаился на кровати и сквозь прикрытые веки разглядывал ее силуэт. За окном налетавший с моря ветерок едва слышно шевелил ветки кизила.
Немного погодя я почувствовал в воздухе то, чего прежде не замечал. Нечто неоднородное, оно еле заметно и в то же время бесповоротно разрушает гармонию в этом маленьком, несовершенном мире. Напрягая зрение, я вглядывался в полумрак. Что-то не так. Но что? Ночной ветер вдруг подул сильнее, и кровь в моих жилах стала наливаться непонятной вязкой тяжестью. Ветви кизила чертили на оконном стекле психоделические узоры. Наконец я сообразил… Силуэт передо мной… Это была не та девушка!.. Очень на нее похожая. Почти точная копия. Но только почти. Я заметил кое-какие несовпадения, как в наложенных друг на друга чертежах, отличающихся в мелочах. Например, в прическе. Одежде. Но главное отличие было в ощущениях. Я это понял и невольно покачал головой. В комнате была не она, а кто-то другой. Здесь что-то происходило. Что-то очень важное. Помимо воли я крепко сцепил руки под одеялом. Сердце заколотилось как бешеное, работая тугими сухими толчками. Оно начало отсчет другого времени.
Как по сигналу, будто услышав это биение, сидевший на стуле женский силуэт шевельнулся и стал медленно разворачиваться, подобно большому кораблю, что подчиняется повороту руля. Женщина отняла ладони от лица и повернулась ко мне. Так ведь это же Саэки-сан!.. Я чуть не задохнулся. Нынешняя Саэки-сан! Или, говоря иначе, – реальная Саэки-сан. Она смотрела на меня – тихо и сосредоточенно, так же, как на «Кафку на пляже». Ось времени… Вероятно, где-то – неизвестно где – что-то случилось со временем, поэтому реальность и сон перемешались. Как морская и речная вода. Я напрягал мозги, пытаясь понять, в чем дело, но так ни до чего и не додумался.
Поднявшись, Саэки-сан медленно выпрямилась к двинулась ко мне своей обычной изящной походкой. Туфель на ней не было. Пол чуть слышно поскрипывал под ее босыми ногами. Она присела на краешек кровати и замерла. Живой человек, из плоти и крови. Белая шелковая блузка, темно-синяя юбка до колен. Протянув руку, женщина коснулась моей головы, запустила пальцы в короткие волосы. Рука настоящая – сомнений быть не могло. И пальцы настоящие. Она встала и начала раздеваться в тусклом свете, падавшем из окна. Делала это просто, не торопясь, но без колебаний. Очень плавными, естественными движениями расстегнула одну за другой кнопки на блузке, сняла юбку, лифчик, трусики. Вещи беззвучно падали на пол. Саэки-сан спала! Я понял. Глаза ее были открыты, но она спала, проделывала все это во сне…
Раздевшись, она легла рядом со мной на узкую кровать и обвила меня белыми руками. Я ощутил ее теплое дыхание на шее, почувствовав, как лобок прижимается к моему бедру. Так и есть… Саэки-сан принимает меня за своего любимого, который давно погиб, и хочет повторить то, что случилось в этой комнате много лет назад. Прямо сейчас, здесь. Во сне.
Надо как-то разбудить ее. Заставить открыть глаза. Она перепутала. Нужно объяснить, что это большое недоразумение. Мы не во сне, а наяву, в реальном мире. Однако все происходило слишком быстро, и мне уже не хватало сил сдержать этот поток. Он вертел, закручивал, затягивал меня в искривленное время.
Тебя затягивает в искривленное время.
Ее сон в одно мгновение окутывает твое сознание, обволакивая его мягким теплом, подобно тому, как воды в материнском чреве баюкают, надежно оберегая, плод. Саэки-сан стаскивает с тебя майку, стягивает трусы. Несколько раз целует в шею и, протянув руку, берет в руку твой член. Он уже торчит, точно вылепленный из фаянса, а не плоти. Она легонько стискивает мошонку и, ни слова не говоря, направляет твои пальцы пониже лобка, где уже нет волос. Там тепло и влажно. Ее губы касаются твоей груди, лаская соски. А палец медленно погружается в нее, как будто его туда засасывает.
В чем, собственно, твоя ответственность? Сквозь туман, застилающий сознание, ты изо всех сил стараешься определить, где все это происходит. Понять, в какую сторону движется поток. Найти точный временной стержень. Но провести границу между сном и явью не удается. Ты даже не в состоянии нащупать линию, отделяющую действительное от возможного. Ясно только, что сейчас ты стоишь на чем-то очень хрупком. Хрупком и в то же время опасном. Ты не можешь уразуметь, в чем суть, в чем логика Пророчества, и течение увлекает тебя за собой. Как наводнение, что затапливает растянувшийся по берегу реки городок. Вода уже поглотила все дорожные знаки. На поверхности остались лишь безымянные крыши домов.
Ты лежишь на спине, и Саэки-сан устраивается на тебе сверху. Раздвигает бедра, открываясь для твоего твердого, как камень, члена. Что тебе остается? Выбор – за ней. Она двигает бедрами – будто вычерчивает фигуры. Ее прямые волосы рассыпаются по твоим плечам и неслышно колышутся, словно ветви ивы. Ты понемногу погружаешься в мягкую грязь. Мир вокруг наполняется теплом, становится влажным, зыбким, и только твой член остается твердым и налитым. Закрыв глаза, ты видишь собственный сон. Время расплывается, начисто лишаясь определенности. Наступает прилив, восходит луна. И вот взрыв. Ты больше не в силах себя сдерживать и извергаешься в нее несколькими мощными толчками. Сжимаясь, она нежно принимает твой выплеск. Она все еще спит. Спит с открытыми глазами, пребывая в другом мире. И этот мир вбирает в себя твое семя.
Время шло. Не в силах пошевелиться, я лежал, как парализованный, и не мог понять – то ли это и вправду паралич, то ли мне просто лень двинуться. Наконец она отделилась от меня, тихо полежала немного рядом и встала с постели. Надела лифчик, трусики, юбку, застегнула кнопки на блузке. Протянула руку и еще раз коснулась моих волос. Все это она проделывала молча, не говоря ни слова. Я подумал, что она вообще не издала ни одного звука, пока была в комнате. Слух улавливал лишь еле различимый скрип пола да шум ветра, который дул, не переставая. Тяжелые вздохи комнаты, мелкая дрожь оконных стекол. Вот что было у меня за спиной вместо хора из древнегреческой трагедии.
Не просыпаясь, Саэки-сан прошла через всю комнату и вышла. Проскользнула в чуть приоткрывшуюся дверь, словно сонная мелкая рыбешка. Дверь бесшумно затворилась. С кровати я наблюдал, как она удаляется, и никак не мог выйти из оцепенения. Пальцем шевельнуть не мог. Губы оставались плотно сжаты, словно запечатаны. Слова застыли, утонув в складках времени.
Не в состоянии двинуться, я напрягал слух: когда же со стоянки донесется шум «гольфа» Саэки-сан? Но так и не дождался. Ветер принес ночные тучи и погнал их дальше. За окном, как сверкающие во мраке клинки, мелькали ветви кизила. Окно и дверь этой комнаты открывались прямо в мою душу. Я встретил утро, так и не сомкнув глаз, не отрывая взгляда от пустого стула.
Глава 30
Перебравшись через невысокую изгородь, Полковник Сандерс и Хосино углубились в лесок, разросшийся вокруг храма. Полковник вынул из кармана пиджака фонарь и осветил вьющуюся под ногами тропинку. Рощица была небольшой, зато деревья оказались как на подбор – толстые, высокие. Их густые кроны плотной пеленой застилали небо. От земли поднимался резкий запах травы.
Полковник медленно вышагивал впереди (и куда вся прыть подевалась?), ощупывая лучом фонарика дорогу и осторожно отмеривая шаг за шагом. Хосино следовал за ним.
– Проверка на смелость? Да, папаша? – окликнул Хосино маячившую впереди белую спину. – Гляди, сейчас какой-нибудь упырь выскочит!
– Кончай болтать! Тихо! – не оборачиваясь, отозвался Полковник.
– Ладно, ладно.
«Интересно, чем сейчас Наката занимается? – вдруг мелькнуло в голове Хосино. – Забрался, небось, под одеяло и дрыхнет как сурок. Вот человек! Уж если заснет, ничто его не разбудит, хоть из пушек пали. Настоящий соня. И что ему только снится? Интересно бы узнать».
– Долго еще?
– Совсем чуть-чуть, – ответил Полковник.
– Эй! Папаша!
– Чего тебе?
– А ты правда Полковник Сандерс?
Полковник кашлянул:
– Да нет. Просто я одеваюсь, как Полковник Сандерс.
– Я так и думал, – сказал парень. – Ну а на самом-то деле ты кто?
– У меня нет имени.
– Как же ты живешь? Без имени-то?
– Нормально. У меня с самого начала его не было. И формы тоже.
– Это что же? Вроде газа, что ли?
– Можно и так сказать. Формы нет – следовательно, могу воплощаться во что угодно.
– Ого!
– Вот я и принял такой облик, чтобы было понятнее. Полковник Сандерс – икона капиталистического общества. Хорошо бы, конечно, Микки-Мауса, но Дисней из-за авторских прав удавится. Судиться еще мне с ними не хватало.
– Не-е… Чтобы меня Микки-Маус с девчонкой сводил… Я пас.
– Вот-вот.
– Знаешь, что я заметил, папаша? Полковник Сандерс очень к твоему характеру подходит.
– У меня нет никакого характера. И чувств нет. «Я не Бог и не Будда. Нет у меня способности к переживаниям, и сердце у меня – не такое, как у людей».
– Это еще что?
– «Луна в тумане» Уэда Акинари. Что? Не читал?
– Не читал. Врать не буду.
– Сейчас я здесь, временно в образе человека. Я не Бог и не Будда. А поскольку у меня, по сути, нет чувств и эмоций, то и сердце не такое, как у людей. Вот так.
– Ого! – изумился Хосино. – Я все никакие врублюсь… Получается, ты, папаша, не человек, и не Бог, и не Будда. Так что ли?
– «Я не Бог и не Будда, и переживать я не умею. Зло и добро для меня безразличны, и мне безразлично, совершают люди добрые или злые поступки».
– Не понял.
– Я не Бог и не Будда, поэтому мне не нужно судить о людском добре и зле. И подчиняться критериям добра и зла тоже.
– То есть тебе добро и зло вроде как по барабану?
– Ну, это уж ты хватил, Хосино-тян. Не по барабану. Просто я к этому не имею отношения и не знаю, что – зло, а что – добро. Меня только одно волнует: как успешно выполнять свою функцию. Я большой прагматик. Так сказать, нейтральный объект.
– Как это: выполнять функцию?
– Ты что, в школе не учился?
– Почему? Учился. В техническом училище. Я на мотоцикле гонять любил.
– Это значит: следить за тем, чтобы все было как положено. Моя обязанность – контролировать взаимозависимость между мирами. Строго поддерживать порядок вещей. Чтобы причина предшествовала следствию. Чтобы не смешивался смысл чего-то одного и чего-то другого. Чтобы сначала было прошлое, а потом – настоящее. Чтобы после настоящего следовало будущее. Бывают, конечно, кое-какие отклонения. Ничего страшного. Мир ведь несовершенен, Хосино-тян. В конце концов, если все в порядке, я слова лишнего не скажу. Я и сам ведь, бывает, халтурю. В каком смысле – халтурю?.. Допустим, есть какая-то информация, которую нужно все время воспринимать и обрабатывать, а я пропускаю. Впрочем, это долгий разговор, тебе все равно не понять. Пойми, я так говорю не потому, что хочу к тебе придраться или что-то там. Просто, кому ж это понравится, если концы с концами не сходятся. Тут уж кто-то отвечать должен.
– Что-то я не пойму, что ты за человек. С такой великой функцией – и по переулкам здесь зазывалой шляешься.
– Я не человек. Сколько раз тебе говорить?
– Какая разница?
– Да, я шляюсь по переулкам, чтобы сюда тебя привести. Помогаю тебе. И решил за символический гонорар сделать тебе приятное. Церемонию такую устроить.
– Помогаешь?
– Слушай, я уже говорил, что не имею формы. Говоря строго, я – метафизический абстрактный объект. Могу принимать любую форму, любой облик, не являясь при этом субъектом. А для того, чтобы исполнить что-то реальное, требуется субъект.
– Значит, я сейчас субъект.
– Точно, – согласился Полковник Сандерс.
Они не спеша шагали по тропинке через лесок, пока не вышли к небольшой молельне, сооруженной под кровлей толстенного дуба, ветхой, старой, заброшенной, без всяких украшений. Казалось, люди забыли о ней, оставили на произвол судьбы и погоды. Полковник Сандерс посветил фонарем.
– Камень там. Открывай дверь.
– Да ты что? – покачал головой Хосино. – Разве можно вот так в храм залезать? Чтобы проклятие накликать? Нос и уши отвалятся.
– Ничего. Все нормально. Давай, открывай. Никто тебя не проклянет. И нос твой никуда не денется. И уши. Откуда у тебя такие замшелые представления?
– Папаша, а может, ты сам откроешь? Не хочу я лезть в это дело…
– Ну и тупица… Я же говорил: я не субъект, а всего лишь абстрактное явление. Сам я ничего не могу. Зачем тогда я тебя сюда притащил? Зачем такое удовольствие обеспечил? Это ж надо – целых три раза, и за такую плату!
– Да, правда. Такой кайф словил… Но все-таки как-то не по себе. Мне дед, сколько себя помню, всегда говорил: храм – это храм… И чтоб ни-ни…
– Ишь, деда вспомнил. Такой ответственный момент, а ты мне свою деревенскую мораль под нос тычешь. Времени на это нет.
Ворча что-то себе под нос, Хосино с опаской отворил дверь. Полковник Сандерс посветил внутрь фонариком. Там действительно лежал старый круглый камень, похожий, как и рассказывал Наката, на рисовую лепешку. Размером с пластинку, белый, плоский.
– Неужели тот самый? – спросил парень.
– Ага! – подтвердил Полковник Сандерс. – Вытаскивай его сюда.
– Погоди, папаша. Это ж воровство получается.
– Да какая тебе разница? Подумаешь, камень какой-то. Никто и не заметит. Кому до него дело?
– Но это ведь Божий камень. Бог обидится, если мы его утащим.
Полковник Сандерс сложил руки на груди и пристально посмотрел на Хосино.
– А что такое Бог?
Парень задумался.
– На кого он похож? Чем занимается? – наседал Полковник.
– Точно не знаю. Но Бог есть Бог. Он везде. Смотрит, что мы делаем, и судит, что хорошо, что плохо.
– Вроде футбольного судьи, что ли?
– Ну, что-то в этом роде, наверное.
– В трусах, со свистком и с секундомером?
– Давай все-таки полегче, папаша, – сказал Хосино.
– Японский Бог и иностранный – они кто? Родственники или враги?
– Да откуда мне знать?
– В общем так, Хосино-тян. Бог живет только в сознании людей. А в Японии – и к добру, и не к добру – он очень изменчивый. Вот тебе доказательство: император до войны был Богом, а как приказал ему генерал Дуглас Макартур, тот, который оккупационными войсками командовал: «Побыл Богом и хватит», – так он сразу: «Есть. Теперь я как все, обыкновенный». И конец. С 1946 года он уже не Бог. Вот как с японским Богом разобрались. Стоило американцу в форме, черных очках и с дешевой трубкой в зубах что-то приказать, и все изменилось. Сверхпостмодернизм какой-то. Скажут: «Быть!» – будет. Скажут: «Не быть!» – не будет. Поэтому меня это все не колышет.
– Угу.
– Так что давай, тащи. Всю ответственность беру на себя. Я хоть не Бог и не Будда, но кое-какие связи у меня имеются. Похлопочу, чтобы тебя никто не проклинал.
– Ты, правда, это… насчет ответственности?
– Я же сказал, – отрезал Полковник Сандерс. Хосино вытянул руки и осторожно, будто имел дело с миной, приподнял камень.
– Тяжелый, однако.
– Это же камень, а не тофу.
– Не-е. Даже для камня тяжеловат. И чего теперь с ним делать?
– Забирай. Под подушку положишь. А потом делай с ним, что хочешь.
– Что же, мне его до рёкана тащить?
– Поезжай на такси, если тяжело, – предложил Полковник Сандерс.
– А можно его так далеко уносить?
– Хосино-тян! Все материальные объекты находятся в движении. Земной шар, время, понятия и представления, любовь, жизнь, вера, справедливость, зло… Все течет, все изменяется. Нет ничего, что сохранялось бы вечно в одном и том же месте и в одной и той же форме.
– Ага…
– Поэтому камень сейчас только временно здесь лежит. И от того, что ты маленько поможешь его перемещению, ничего не изменится.
– И чего в этом камне особенного, а, папаша? Самый обыкновенный, облезлый какой-то.
– Если говорить точно, камень сам по себе ничего не значит. Обстановка чего-то потребовала и случайно этот камень подвернулся. Русский писатель Антон Чехов здорово сказал: «Если на стене висит ружье, оно обязательно выстрелит». Понял?
– Нет.
– Да куда тебе, – заявил Полковник Сандерс. – Я и не думал, что поймешь, но решил спросить. Ради приличия.
– Вот спасибо.
– Чехов вот что хотел сказать: Неизбежность – понятие независимое. У него другое происхождение, нежели у логики, морали или смысла. В нем обобщены ролевые функции. То, что необязательно для выполнения роли, не должно иметь места, а что обязательно – должно. Это драматургия. Логика, мораль, смысл рождаются не сами по себе, а во взаимосвязи. Чехов в драматургии разбирался.
– А я совсем не разбираюсь. Мозги сломаешь.
– Твой камень – это и есть чеховское ружье. И оно должно выстрелить. Вот чем он важен. Особенный камень. Но святости в нем никакой. Так что насчет проклятия можешь не волноваться, Хосино-тян.
– Этот камень – ружье? – нахмурился Хосино.
– В метафорическом смысле. Естественно, никакая пуля из него не вылетит. Будь спокоен. – Полковник Сандерс залез в карман пиджака и, вытащив большой платок, вручил его Хосино со словами: – На, заверни камень. Чего людей пугать?
– Выходит, мы все-таки его украли?
– Снова здорово… Ну, ты совсем плохой. Не украли, а только позаимствовали на время для серьезного дела.
– Хорошо, хорошо. Понял. Просто по необходимости переносим материальный объект в другое место. По законам драматургии.
– Вот именно, – закивал Полковник Сандерс. – Усек-таки.
Завернув камень в темно-синий платок, Хосино зашагал по тропинке обратно. Полковник Сандерс освещал ему дорогу. Камень был намного тяжелее, чем казался на первый взгляд, поэтому пришлось несколько раз останавливаться и переводить дух. Выйдя из леска, они, избегая чужих глаз, быстро пересекли освещенную площадку перед входом в храм и оказались на широкой улице. Полковник Сандерс поднял руку, остановил такси и посадил не выпускавшего из рук камень парня в машину.
– Значит, под подушку положить? – решил уточнить
Хосино.
– Да. Вполне достаточно. Голову особенно ломать не надо. Важно, что камень есть, – ответил Полковник.
– Спасибо тебе, папаша, что показал, где камень.
Полковник Сандерс улыбнулся.
– Не стоит благодарности. Я сделал то, что мне полагалось. Выполнил свою функцию до конца. И все. А девчонка все-таки хороша, скажи, Хосино-тян?
– Ага! Просто супер.
– Самое главное.
– А она настоящая? Может, лиса? Или какая-нибудь тварюга абстрактная?
– Никакая она не лиса и не тварюга. Настоящая секс-машина. Натуральный внедорожник страсти. Сколько я ее искал… Так что будь спокоен.
– Слава богу, – успокоился парень.
Хосино вернулся в рёкан уже во втором часу ночи и положил завернутый в платок камень к изголовью Накаты. «Пусть лучше у него полежит, а то что там с проклятием – еще неизвестно», – подумал он. Наката, как и следовало ожидать, спал как убитый. Развернув платок, чтобы камень был на виду, Хосино переоделся, нырнул рядом с Накатой под одеяло и моментально уснул. Ему приснился короткий сон: Бог в трусах, с голыми волосатыми ногами, носился по футбольному полю и свистел.
Наката проснулся, когда еще не было пяти, и увидел рядом камень.
Глава 31
Во втором часу я приготовил кофе и понес его на второй этаж. Дверь в кабинет Саэки-сан, как всегда, была открыта. Женщина стояла, опершись одной рукой о подоконник, и задумчиво смотрела в окно. Другая рука непроизвольно теребила пуговицу на блузке. Стол был пуст – ни ручки, ни бумаги. Я поставил на него чашку. Небо затягивали редкие облака; птичьи голоса стихли.
Увидев меня, Саэки-сан, будто стряхивая оцепенение, отошла от окна, села за стол и сделала глоток кофе. Потом, как и накануне, предложила мне присесть. Я устроился на том же стуле. Нас разделял стол; она пила кофе, а я смотрел на нее. Помнит она хоть что-то из того, что произошло минувшей ночью? Я не мог ответить на этот вопрос. Глядя на нее, можно было подумать что угодно: она знает все или она не знает ничего. Я представил ее обнаженное тело. Вспомнил, что чувствовал, прикасаясь к нему. Но ее ли это было тело? Этой Саэки-сан? Точно я этого не знал. Хотя тогда у меня не было ни малейших сомнений.
На Саэки-сан была блестящая бледно-зеленая блузка и узкая бежевая юбка. Шею украшала тонкая серебряная цепочка. Очень шикарная. Саэки-сан сцепила на столе пальцы – красивые и тонкие, будто изготовленные искусным мастером.
– Ну как тебе эти места? Нравятся? – поинтересовалась она.
– Вы Такамацу имеете в виду?
– Да.
Читать бесплатно другие книги:
