Убийство Командора. Книга 2. Ускользающая метафора Мураками Харуки
Разумеется, о склепе еще знает Командор. Как не знать – он сам там сидел. Но он всего лишь идея, существо без физического облика. Чтобы попасть внутрь склепа, ему двигать камни не нужно.
Мы убрали с крышки все камни и сняли все толстые доски, застилавшие яму. Перед нами опять зияла круглая дыра диаметром метра два. Мне она показалась еще больше и мрачнее, чем прежде, но то, вероятно, был обман зрения в ночной темноте.
Мы с Мэнсики пригнулись и посветили внутрь склепа кто фонариком, кто лампой. Однако внутри очертаний человека мы не приметили. Там не было вообще ничьих очертаний. Лишь пустое округлое пространство с высокими каменными стенами. Все как обычно. Но с одним отличием: пропала лестница. Раскладная металлическая лестница, которую любезно оставили рабочие, разбиравшие каменный курган. В последний раз, когда я был здесь с Мариэ, лестница стояла у стены, как и прежде.
– Куда подевалась лестница? – вслух удивился я.
Та нашлась сразу – она лежала на земле в зарослях мискантуса, в той их части, что избежала гусениц «Катерпиллара». Кто ее вытащил и бросил там? Лестница не такая и тяжелая, много сил не требуется. Мы перенесли ее обратно и поставили на прежнее место.
– Давайте, я спущусь? – предложил Мэнсики. – Может, там что-нибудь найдется.
– Вы серьезно?
– А что? За меня можно не беспокоиться. Один раз там я уже побывал.
С этими словами Мэнсики взял в руку свою лампу и как ни в чем не бывало начал спускаться в яму.
– Кстати, а вы знаете высоту стены, разделявшей Берлин на Восточный и Западный? – спросил он у меня на ходу.
– Нет.
– Три метра, – сказал Мэнсики, подняв на меня взгляд. – Зависело от места, но в целом то была стандартная высота. Чуть выше глубины этого склепа – и тянулась она на сто пятьдесят километров. Мне довелось видеть ее своими глазами, когда Берлин еще был разделен. Признаться, жалкое зрелище.
Мэнсики спустился на дно и посветил вокруг себя, при этом продолжая со мной разговаривать.
– Стены изначально возводили, чтобы защищать людей. От врагов, от дождя и ветра. Однако иногда их используют, чтобы людей заточать. Прочная стена делает заточенного человека бессильным – и визуально, и нравственно. Бывают стены, создаваемые специально для этого.
После этих слов Мэнсики умолк. И до последнего уголка изучил стены и пол, подсвечивая себе лампой. Как будто был археологом, который исследует самую дальнюю камеру в древней пирамиде, тщательно и усердно. Лампа у него светила ярко и освещала все вокруг намного лучше фонарика. Вот он что-то приметил на полу, опустился на одно колено и стал тщательно это рассматривать. Однако что это, сверху мне было непонятно. Сам Мэнсики тоже помалкивал о находке. Похоже, обнаружил он нечто очень маленькое. Выпрямившись, завернул находку в носовой платок и положил в карман ветровки. А затем, подняв лампу над головой, посмотрел наверх – туда, где стоял я.
– Я поднимаюсь, – произнес он.
– Что-то нашли? – спросил я.
На это Мэнсики не ответил – просто начал осторожно подниматься по лестнице. После каждого шага наверх лестница глухо поскрипывала под тяжестью его тела. Я, подсвечивая фонариком, наблюдал, как он возвращается на поверхность. Наблюдая за тем, как у него движется все тело, я понимал: он регулярно и весьма функционально накачивает и поддерживает свою мускулатуру. Ни одного напрасного движения, задействуются только нужные мышцы. Шагнув на поверхность, он потянулся, тщательно стряхнул налипшую на джинсы грязь, хотя было ее не так уж и много.
Сделав вдох, он сказал:
– Стоит самому спуститься вниз – и высота стены начинает казаться устрашающей. Там, на дне, возникает определенное бессилие. Некогда я видел похожую стену в Палестине. Ее построил Израиль – бетонную стену выше восьми метров, а поверх – проволока под высоким напряжением. И тянется эта стена где-то пятьсот километров. Вероятно, израильтяне считали, что трех метров им недостаточно, хотя обычно столько для стен вполне хватает.
Он поставил лампу на землю – высветился яркий круг вокруг ног.
– К слову, стены в токийской предвариловке были около трех метров, – произнес Мэнсики. – Не знаю, почему, но стены у камер там очень высокие. День за днем видишь перед собой только гладкие угрюмые стены высотой под три метра. А больше там смотреть не на что. Разумеется, никаких картин на стенах нет – одни стены. Возникает такое ощущение, будто ты находишься на дне ямы.
Я молча слушал его.
– Некоторое время назад я сидел по одному делу под стражей в той предвариловке. Об этом я вам, кажется, еще не рассказывал.
– Нет, такого я не припоминаю, – ответил я. На самом деле о том, что Мэнсики вроде как сидел в камере предварительного заключения, я слышал от своей замужней подруги, но сейчас, разумеется, и виду не подал.
– Не хотелось бы, чтоб вы об этом узнали от посторонних. Вам же наверняка известно, как людская молва искажает правду, добавляет интересные и странные подробности. Поэтому уж лучше я вам все расскажу сам – узнаете, так сказать, из первых рук. История эта не из приятных, но, возможно, сейчас – самое время ее рассказать. Мимоходом, так сказать. Вы не против?
– Нет, конечно же. Рассказывайте, будьте добры, – сказал я.
Мэнсики немного повременил, после чего начал:
– Я не оправдываюсь – мне нечего стыдиться. До сих пор мне приходилось пробовать себя в самых разных делах. Можно сказать, я все время жил под напряжением многочисленных рисков. Однако я совсем не глуп и от рождения очень осторожен, поэтому я не впутываюсь в то, что противоречит закону. И постоянно слежу, чтобы не переступить эту черту. Однако партнер, с которым я тогда связался, был неосторожен и повел себя неосмотрительно, из-за чего мне пришлось несладко. С тех самых пор я избегаю работать с кем-то и стараюсь жить, надеясь только на себя.
– И какое же обвинение вам предъявили?
– Инсайдерские сделки и уклонение от уплаты налогов. Экономические преступления. В итоге меня признали невиновным, но до суда дело все же довели. Прокуратура разбиралась дотошно, поэтому в предвариловке меня держали достаточно долго. Находили разные причины, чтобы не выпускать. Длилось это так долго, что и посейчас, стоит мне оказаться в таком месте, которое со всех сторон окружают стены, у меня щемит сердце. Как я вам уже сказал, я не был ни в чем виноват, но прокуратура к тому времени уже сочинила либретто для возбуждения дела, и по этому либретто виновность моя была прописана достаточно четко. И переписывать его они не собирались. В этом суть чиновничьей системы: раз уж что-то решено, изменить это почти невозможно. Повернешь течение вспять – и кто-то из них должен будет взять ответственность за это на себя. Вот по этой причине мне пришлось так долго просидеть в одиночке токийской предвариловки.
– Как долго?
– Четыреста тридцать пять дней, – обыденным тоном ответил Мэнсики. – Такие цифры не забудешь до самой своей смерти.
Даже мне было несложно представить, что четыреста тридцать пять дней в одиночке – это жутко долгий срок.
– Вам когда-нибудь приходилось долго бывать в тесном пространстве? – спросил он.
Я ответил, что нет. После того случая в запертом фургоне транспортной фирмы у меня развилась острая клаустрофобия. Я не могу даже в лифте ездить – и если окажусь в таком помещении, у меня тут же не выдержат нервы.
Мэнсики сказал:
– А я вот открыл для себя способ выдерживать замкнутые пространства. В одиночке приучал себя день за днем. Пока сидел там, выучил несколько языков – испанский, турецкий, китайский. В одиночке не разрешают держать много книг, но словари в их число не входят. Поэтому так называемый «срок предварительного заключения» оказался удобен для изучения языков. К счастью, природа одарила меня силой сосредоточиваться, и я, пока занимался языками, смог легко позабыть про стены. У всего на свете непременно есть положительная сторона.
Даже самая толстая и мрачная туча с обратной стороны серебрится.
Мэнсики продолжал:
– Однако до последнего у меня оставался страх перед сильным землетрясением или пожаром. Случись одно из таких бедствий, спастись не удастся – ты же за решеткой. Стоило лишь представить, как меня, замкнутого в тесном пространстве, раздавит, или я заживо сгорю, – от страха спирало дыхание. Такой страх я побороть так не смог. Особенно когда проснешься среди ночи…
– Но вы же выдержали?
Мэнсики кивнул.
– Разумеется. Ведь я не мог проиграть этим типам из прокуратуры, допустить, чтобы система меня сломала. Одна моя подпись в подготовленных ими документах – и я бы вышел на свободу. Мог бы вернуться к привычной жизни. Но если б я это сделал – мне конец. Тогда бы получилось, что я признаю то, чего не совершал. И тогда я решил воспринимать это как важное испытание, уготованное мне небесами.
– Когда вы сидели в этом склепе в одиночестве целый час – наверное, вспоминали те дни?
– Да. Иногда необходимо возвращаться к исходной точке – в то место, которое вылепило нынешнего меня. Ведь к удобствам человек привыкает быстро.
Этими словами Мэнсики опять привел меня в восторг. Какой же он все-таки оригинал – другой бы постарался скорее забыть о таком суровом опыте.
И тут Мэнсики, как будто вспомнив, сунул руку в карман ветровки и вынул оттуда платок.
– Вот, нашел на дне склепа, – произнес он, развернул платок и достал маленькую вещицу.
Она была пластмассовой. Взяв ее в руку, я попытался рассмотреть в свете фонаря, что это такое. То был выкрашенный черным и белым игрушечный пингвин длиной сантиметра полтора – на черном шнурке. Такие фигурки школьницы часто вешают на сумку или сотовый телефон. Совсем не грязный, по виду – новехонький.
– В прошлый раз, когда я спускался на дно, этой фигурки там не было, это точно, – сказал Мэнсики.
– Выходит, ее обронил тот, кто спускался сюда после вас.
– Выходит, так. Похоже на украшение, которое цепляют к сотовому телефону. И шнурок не оборван – его развязали и сняли с телефона. Поэтому велика вероятность, что этого пингвина не обронили, а оставили в склепе намеренно.
– Спустились на дно и специально оставили?
– Может, просто уронили сверху.
– Но для чего? – спросил я.
Мэнсики покачал головой – он тоже не мог этого понять.
– Возможно, этот кто-то оставил фигурку как амулет? Конечно, это не более чем мое предположение.
– Думаете, Мариэ?
– Не исключено. Кроме нее, нет никого, кто мог бы сюда прийти.
– И она оставила фигурку со своего телефона как амулет?
Мэнсики опять покачал головой:
– Не знаю. Однако тринадцатилетней девочке может прийти на ум и не такое. Разве нет?
Я еще раз посмотрел на крошечного пингвина, которого держал в руке. Теперь он и впрямь казался мне каким-то талисманом – было в нем что-то невинное.
– Но тогда кто же вытащил лестницу и донес ее до зарослей? И для чего? – спросил я.
Мэнсики покачал головой, как бы говоря, что понятия не имеет. Я сказал:
– Как бы там ни было, когда вернемся в дом, давайте позвоним Сёко Акигаве и попытаемся выяснить, не было ли у госпожи Мариэ фигурки пингвина. Ответит – и хоть кое-что прояснится.
– Тогда пока держите фигурку у себя, – сказал Мэнсики. Я кивнул и положил пингвина в карман брюк.
Затем мы, оставив лестницу приставленной к стенке, опять накрыли склеп крышкой, а поверх досок выстроили камни-грузила. На всякий случай я снова хорошенько запомнил расположение этих камней. По тропинке в зарослях мы направились обратно в дом. Я бросил взгляд на часы – стрелки перевалили за полночь. По дороге мы не разговаривали – светя каждый себе под ноги, шагали, храня молчание. Каждый думал о своем.
Когда мы подошли к дому, Мэнсики открыл багажник «ягуара» и положил туда лампу. Затем встал, опершись на закрытый багажник, как будто наконец избавился от напряжения, и некоторое время смотрел в небо. Мрачное небо, на котором ничего не было видно.
– Ничего, если я немного побуду у вас? – спросил у меня он. – А то дома я никак не смогу успокоиться.
– Конечно, заходите. Прошу вас. Я и сам вряд ли быстро усну.
Но Мэнсики так и остался стоять, не двигаясь, будто о чем-то задумался. Я сказал:
– Не знаю, как это правильно выразить, но мне кажется – с девочкой творится что-то неладное. Причем где-то поблизости.
– Но не в склепе же.
– Видимо, нет.
– А что плохого может с ней произойти? – спросил Мэнсики.
– Этого я не знаю. Но у меня такое чувство, что она в опасности.
– И это происходит где-то поблизости?
– Да, – ответил я. – Поблизости. Мне не дает покоя та лестница. Зачем ее вытащили из склепа? Кто это сделал? Почему спрятали в зарослях мискантуса? Что бы все это могло значить?
Мэнсики поднялся, мягко прикоснулся к моей руке – и сказал:
– Да, я тоже ничего понять не могу. Однако что нам здесь попусту переживать? Давайте войдем в дом.
47
Сегодня, кажется, пятница?
Зайдя в дом, я снял кожаную куртку и сразу же позвонил Сёко Акигаве. На третьем звонке она подняла трубку.
– Ну как? Выяснилось что-нибудь еще? – спросил я.
– Нет, пока ничего. И никаких звонков, – ответила она таким голосом, будто никак не могла поймать ритм дыхания.
– В полицию звонили?
– Нет, еще не звонила. Не знаю, почему, но я решила несколько повременить. Мне все кажется, что она вот-вот вернется…
Я описал ей фигурку пингвина, найденного на дне склепа. Что нас туда привело, распространяться я не стал – просто спросил, была ли у Мариэ такая вещица.
– Да, у Мариэ была фигурка на телефоне. Я помню – вроде пингвин… постойте! Да, точно пингвин. Ошибки быть не может. Маленькая пластмассовая куколка. Кажется, она этого пингвина получила бонусом в пончиковой. И почему-то очень его берегла, носила как талисман.
– И сотовый она постоянно носила с собой?
– Да, только редко включала. На звонки не отвечала, но иногда звонила сама, – сказала Сёко Акигава. Прошло несколько секунд, и она добавила: – Хотите сказать, эта фигурка где-то нашлась?
Я не знал, что ей ответить. Открою ей правду – и придется рассказывать о склепе в зарослях. А если вмешается полиция, им придется объяснять то же самое, только гораздо обстоятельнее. Если выяснится, что там нашлась личная вещь Мариэ Акигавы, полиция перевернет склеп вверх дном, прочешет все заросли. Нам станут задавать въедливые вопросы, скорее всего – всплывает прошлое Мэнсики. Не думаю, что от всего этого будет какая-то польза. Как и говорит Мэнсики, это лишь все усложнит.
– Лежала на полу у меня в мастерской, – наконец ответил я. Врать я не любил, но сказать ей правду не мог. – Нашел, когда прибирался, – вот и подумал, вдруг это вещица госпожи Мариэ.
– Пожалуй, да, эта фигурка – ее. Вне сомнения, – сказала Сёко Акигава. – И что мне теперь делать? Наверное, нужно сообщить в полицию?
– А до своего старшего брата вы дозвонились? В смысле – отца госпожи Мариэ.
– Нет, так и не дозвонилась, – сконфуженно ответила она. – Где он сейчас, я не знаю. Он вообще не из тех, кто обычно спешит домой.
Из такого поведения можно было вывести разные сложности, но сейчас было не до того. Я только сказал, что, пожалуй, будет лучше заявить в полицию. Уже глубокая ночь, настал следующий день. Не исключена вероятность, что девочка стала жертвой несчастного случая. И тетя ответила мне, что тут же позвонит в полицию.
– Кстати, сотовый телефон госпожи Мариэ по-прежнему не отвечает?
– Да, я неоднократно пыталась дозвониться, но все тщетно. Похоже, либо он выключен, либо села батарейка. Одно из двух.
– Мариэ-тян с утра ушла в школу, и с тех пор вы не знаете, где она, верно?
– Да, так и есть, – подтвердила она.
– А это значит, что она и сейчас одета в школьную форму?
– Да, должна быть в ней. Темно-синий жакет, белая блузка, темно-синяя шерстяная жилетка, клетчатая юбка до колен, белые гольфы, черные парусиновые туфли без шнуровки. И сумка из искусственной кожи через плечо. Такие сумки у них в школе обязательны – на них ее название и эмблема. Но пока без пальто.
– Полагаю, еще у нее была сумка для изостудии?
– Обычно ее она держит в школе, в личном шкафчике – для уроков по рисованию. По пятницам Мариэ берет ее с собой к вам в кружок. То есть из дома эту сумку не носит.
В таком виде девочка обычно приходила и ко мне на занятия. Темно-синий жакет, белая блузка, клетчатая юбка из чего-то похожего на шотландку, сумка из искусственной кожи через плечо, белая холщовая сумка с принадлежностями для рисования. Я прекрасно помнил, как она выглядит.
– А других вещей у нее не было?
– Нет. Поэтому уехать далеко она не могла.
– Если будут какие-то новости, звоните когда угодно. В любое время. Не стесняйтесь, – сказал я.
– Хорошо, – ответила она и положила трубку.
Мэнсики стоял рядом и все это время слушал наш разговор. Когда я закончил, он наконец-то снял с себя ветровку, под которой был черный свитер с удлиненным вырезом.
– Значит, фигурка пингвина – вещица госпожи Мариэ, – произнес Мэнсики.
– Выходит, что так.
– То есть неизвестно когда, но она наверняка сама побывала в том склепе и оставила там фигурку пингвина, свой ценный талисман. Похоже, все было именно так.
– Получается, она его оставила как амулет?
– Вероятно.
– Но эта фигурка – положим, талисман, – она для чего? Защищать что? Или кого?
Мэнсики покачал головой.
– Мне это неизвестно. Однако пингвин всегда был при ней. И в том, чтобы его специально снять и оставить, очевидно, кроется некий замысел. Никто так просто не расстается со своими талисманами.
– Видать, ей было кого или что защищать помимо себя.
– Например? – спросил Мэнсики.
Мы оба не знали, как ответить на этот вопрос.
Какое-то время мы молчали. Стрелки часов не спеша, но уверенно отсчитывали секунду за секундой – и каждая понемногу подталкивала мир вперед. За окном простиралась ночная темнота. В ней не шевелилось ничего.
И вдруг я вспомнил, что мне сказал Командор о пропаже погремушки. Вообще-то оне не суть наши, наоборот – оне от тех мест. Во всяких случаях, ежели оне пропали, на те были свои причины.
Она – того места?
Я сказал:
– А может, Мариэ Акигава оставила фигурку не в склепе? Вдруг этот склеп связан с каким-то другим местом. Причем не с замкнутым пространством, а наоборот – с проходом, с неким коридором? С некой тропой, и на нее заманивается всякая всячина?
Когда я проговорил это вслух, мысль показалась мне весьма нелепой. Командор – вот тот наверняка бы меня понял. А кто-то в этом мире – нет.
В комнате повисла глубокая тишина.
– Интересно, куда может вывести дно того склепа? – вскоре вслух поинтересовался Мэнсики. – Как вы помните, недавно я туда спускался и просидел там в одиночестве около часа. В кромешном мраке, без единого лучика света, без лестницы. Я изо всех сил сосредоточивал свое сознание в тишине и всерьез старался отключить его от тела. Пытался обрести лишь мысленное бытие. Так можно преодолеть стены и выйти где угодно – я это часто пробовал, сидя в одиночке. Но в итоге, конечно, никуда из склепа выбраться не смог. То каменное пространство не дает шансов на побег.
Я вдруг подумал: а склеп этот, случаем, не выбирает, кого захочет? Возникший из него Командор пришел ко мне – предпочел меня как место своего приюта. Мариэ Акигаву склеп, возможно, выбрал. А вот Мэнсики почему-то – нет. Я сказал:
– В любом случае мы с вами договорились, что полиции про этот склеп лучше не знать – по крайней мере, пока. Но если мы промолчим про найденную на дне фигурку, это могут расценить как сокрытие улики. Если это выплывет наружу, мы окажемся в очень щекотливом положении.
Мэнсики некоторое время обдумывал мои слова, а затем уверенно сказал:
– Нам обоим нужно держать языки за зубами и об этом не упоминать вообще. Ничего другого не остается. Вы нашли эту вещицу на полу в мастерской – придется стоять на своем, в смысле – на этом.
– Кому-то из нас нужно навестить Сёко Акигаву, – сказал я. – Она в доме совершенно одна и вся в растерянности. Паникует, не знает, как ей быть. С отцом Мариэ до сих пор связаться не может. Ей требуется поддержка – так сказать, плечо.
Посерьезнев, Мэнсики задумался об этом, но вскоре покачал головой.
– Мне туда ехать сейчас не годится. Во-первых, мы с нею не в тех отношениях. А вовторых, в любую минуту может вернуться ее старший брат, а мы с ним друг другу даже не представлены. Если… – На этом Мэнсики прервался и замолчал.
Я тоже ничего ему не сказал.
Слегка барабаня пальцами по подлокотнику дивана, Мэнсики о чем-то долго думал. И при этом, казалось, его щеки наливались румянцем.
– Не возражаете, если я некоторое время побуду у вас? – немного погодя спросил он. – Возможно, поступит какая-то информация от госпожи Акигавы.
– Конечно, – сказал я. – Я тоже усну не скоро. Сколько будет нужно, столько и оставайтесь. Я ничуть не против, если вы здесь даже заночуете. Постель я приготовлю.
– Буду вам за это признателен, – сказал Мэнсики.
– Кофе? – поинтересовался я.
– С большим удовольствием, – ответил он.
Я пошел на кухню, смолол зерна и зарядил кофе-машину. Когда напиток был готов, отнес в гостиную, и мы вдвоем стали его пить.
– Пора разжечь камин, – сказал я. С наступлением ночи в комнате заметно похолодало. Уже настал декабрь, а это время вполне подходящее, чтобы разжигать огонь.
Я заложил в камин дрова, которые приготовил накануне, сложив в углу гостиной. Подложил для растопки бумагу и чиркнул спичкой. Дрова были сухими, потому разгорелось быстро. Поселившись в этом доме, я разжигал камин впервые и потому беспокоился, нормально ли работает вытяжка (Масахико Амада говорил, что камин можно растапливать хоть сразу, но пока не попробуешь, понятно не станет – бывает так, что птица совьет гнездо и закроет дымоход). Но тяга была сносная. Мы с Мэнсики пододвинули к камину кресла и, усевшись в них, грелись.
– Живой огонь – это хорошо, – произнес Мэнсики.
Я хотел предложить ему виски, но передумал: сегодня ночью нам лучше оставаться трезвыми. Может, придется опять сесть за руль. Мы просто наблюдали за танцем языков пламени и слушали музыку. Мэнсики выбрал сонату для скрипки Бетховена и поставил эту пластинку на проигрыватель. Скрипка Георга Куленкампфа и фортепьяно Вильгельма Кемпфа были для начала зимы самой подходящей музыкой, какую можно слушать, наблюдая за огнем в камине. Однако мысли об Мариэ Акигаве, которая, возможно, где-то в одиночку борется с холодом, не давали мне покоя.
Через полчаса позвонила Сёко Акигава. Только что вернулся домой ее старший брат Ёсинобу – он и позвонил в полицию. Вскоре приедут для выяснения обстоятельств. (Семья Акигава – из старого богатого рода, к таким полиция сразу примчится, не исключая вероятности похищения.) От Мариэ так ничего и нет, на звонки по сотовому она по-прежнему не отвечает. Все места, где она может быть, пусть их и немного, они обзвонили, и куда Мариэ могла пойти, никто не имеет понятия.
– Надеюсь, с госпожой Мариэ ничего не случится, – сказал я, попросил сразу сообщить – в любое время, – если дело сдвинется с места, и положил трубку.
Мы снова подсели к камину и стали слушать другую пластинку, теперь – «Концерт для гобоя с оркестром» Рихарда Штрауса, который из прочих пластинок на полке тоже выбрал Мэнсики. Это произведение я слушал впервые. Под звуки музыки мы, глядя на огонь в камине, молча погрузились каждый в свои думы.
Стрелки часов показывали половину второго, когда меня вдруг стало клонить в сон. Я уже с трудом держал глаза открытыми. По натуре своей я жаворонок и засиживаться допоздна не могу.
– Ложитесь отдохнуть, – сказал Мэнсики, посмотрев на меня. – А я посижу – вдруг позвонит госпожа Акигава. Без сна я могу обойтись, мне это нетрудно. Старая привычка, поэтому за меня не переживайте. И за огнем послежу, послушаю пока музыку. Вы не против?
– Конечно же, нет, – ответил я, принес из-под навеса сарая, что за кухней, вязанку дров и положил перед камином. Чтобы поддерживать огонь до утра, этого должно хватить. – Простите, но я все-таки немного посплю, – сказал я Мэнсики.
– Приятного сна, – ответил он. – Будем спать по очереди. Я, может, тоже прикорну под утро – прилягу на диване. Можете дать мне одеяло или что-нибудь такое?
Я принес то же одеяло, каким накануне укрывался Масахико Амада, а вместе с ним – легкий матрас и подушку, заправил на диване постель. Мэнсики поблагодарил.
– Если хотите, есть виски, – на всякий случай предложил я.
Мэнсики отрывисто дернул головой.
– Нет, сегодня лучше не пить. Неизвестно, что может произойти.
– Если проголодаетесь – холодильник в вашем распоряжении. Там ничего особенного, но сыр и крекеры найдутся.
– Спасибо, – ответил Мэнсики.
Оставив его в гостиной, я удалился к себе в спальню, переоделся в пижаму и нырнул в постель. Погасив ночник, уже собирался было уснуть, но сон ко мне не шел. Мне жутко хотелось спать, но голова гудела так, будто в ней с огромной скоростью роятся насекомые. Такое порой бывает. Отчаявшись, я включил свет и встал с постели.
– Что, не спится, судари наши? – раздался голос Командора.
Я окинул взглядом комнату – он сидел на подоконнике в своем обычном белом балахоне, в причудливых остроносых сапогах и со своим миниатюрным мечом за поясом. Волосы аккуратно убраны назад. Все такой же, что и пронзаемый мечом Командор на картине Томохико Амады.
– Не спится, – ответил я.
– Как людям тут уснуть, когда такие происходят, да? – съехидничал Командор.
– Давно не виделись.
– Мы уж говорили, идеям не понять, что значат «давно не виделись» или «сколько лет, сколько зим».
– Но как раз вовремя. Есть что у вас спросить.
– Что, напримеры?
– С утра пропала Мариэ Акигава. Мы все ее ищем. Куда она могла подеваться?
Командор замер, склонив голову набок, после чего неспешно заговорил.
– Как вам известно, судари наши, в мирах у людей установлены три понятия: «времена», «пространства» и «вероятности». А такие, что именуют «идеями», должны быть независимы от любых из сих понятий. Коли так, мы не в состояниях быть к сему причастными.
– Не понимаю я, о чем вы. В смысле – вы не знаете, где она?
Командор на это не ответил.
– Или же знаете, но не можете мне сказать?
Командор нахмурился и прищурил глаза.
– Мы не суть уклоняемся от ответственностей, но и у идей существуют свои правила.
Я разогнулся и посмотрел ему в лицо.
– Послушайте, мне нужно спасти Мариэ Акигаву. Наверняка она зовет откуда-то на помощь. Не знаю, где, но она, вероятно, заблудилась там, откуда выбраться непросто. Мне так кажется. Но пока что я совершенно не понимаю, куда мне идти и что при этом делать. Однако я уверен, что исчезновение девочки как-то связано с тем склепом в зарослях. Я не могу объяснить все логично, но мне так кажется. Вы сами были долго заперты в той яме – я даже не знаю, что привело вас туда. Однако как бы то ни было, мы с господином Мэнсики техникой сдвинули каменный курган и тем самым открыли доступ к склепу. И выпустили вас наружу. Верно? Благодаря этому теперь вы можете вволю ередвигаться в пространстве и времени, как вашей душе угодно появляться и пропадать. Вы даже вволю наблюдали мой секс с подругой. Ведь так?
– Да, судари наши, в целых совпадают.
– Я не требую конкретно научить меня, как спасти Мариэ Акигаву. Я не прошу у вас невозможного – я понимаю, что в мире идей свои правила и ограничения. Но разве нельзя дать хотя бы одну подсказку? С учетом всех обстоятельств вы же можете позволить себе такую любезность по отношению ко мне.
Командор глубоко вздохнул.
– Хотя бы намекните. Скажите обиняками. Я же не хочу, чтоб вы улаживали межнациональные конфликты, останавливали глобальное потепление Земли или спасали африканских слонов. Я лишь хочу вернуть в обычный мир тринадцатилетнюю девочку, которая наверняка сейчас томится в какой-то тесноте и потемках. Только и всего.
Командор долго думал, скрестив руки на груди и не шевелясь. Казалось, его одолевают сомнения.
– Хорошо, – произнес наконец он. – Разы уж на те пошли, делать нечего. Дадим-с вам, судари наши, одни-единственные подсказки. Но в результатах вам, возможно, придется чеми-то пожертвовать. Или вам все нипочем?
– Пожертвовать чем?
– Покамест ничего сказать не можем. Однако пожертвовать неминуемо придется. Говоря метафорически, должны пролиться крови. Так-то. Позже, со временами выяснится, что это будут за жертвы. Как ведать, может, кем-то придется пожертвовать собой.
– Все равно. Давайте намек!
– Хорошо, – сказал Командор. – Сегодни, кажется, пятницы?
Я посмотрел на часы у изголовья кровати.
– Да, еще пятница. Хотя нет – уже суббота.
– В субботы, в первых половинах дней, в смыслах – сегодни до полудней вам, судари наши, позвонят, – сказал Командор. – И кто-то вас, судари наши, куда-то пригласят. Так вот, ни при каких обстоятельствах, судари наши, отказываться нельзя. Понятно?
Я машинально повторил все за ним:
– Кто-то позвонит сегодня в первой половине дня, чтобы куда-то меня пригласить. Отказываться от приглашения нельзя.
– Именно так, – подтвердил Командор. – Сие единственные подсказки, что мы вам, судари наши, можем дать. Если так можем выразиться, грани, отделяющие «общественные» языки от «индивидуальных».
И с этим словами Командор медленно исчез. Не успел я опомниться, а на подоконнике его уже не было.
Читать бесплатно другие книги:
