Невеста Смерти Летняя Лена
Linda Lafferty
The Bloodletter’s Daughter
© Самуйлов С. Н., перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Моим любимым родителям, Фреду и Бетти Лафферти, которые преподали своим дочерям магию книг
Благодарности
Во-первых и прежде всего – глубочайшая благодарность моему мужу, писателю и редактору, Энди Стоуну. За двадцать семь лет он, равно как и я, пережил немало душевных мук в связи с отказами издательств. «Просто продолжай писать, – сказал он. – Писатель пишет».
Энди, мой «пробирный камень», научил меня писать хорошо, заставляя работать все больше и больше… привил мне любовь к искусству и моим романам, как изданным, так и неопубликованным. Данная книга – результат этой любви.
Моим родителям, Фреду и Бетти Лафферти, которые привили своим детям любовь к книгам в нежном возрасте, в результате чего вся наша семья теперь читает книги.
За время написания этого романа мною, и не только, была проделана огромная научно-исследовательская работа. Я бы хотела поблагодарить переводчиков и чешских друзей, предложивших мне помощь. Спасибо, Зузана Петрашкова, Иржи Вацлавичек и Мирка Гамарра. Спасибо Якобу Рипплу, принимавшему меня в пражском «Дум у Вельке Боты» с безграничным чешским радушием.
Сценарист Владимир Войирж помог мне достать DVD с его документальным фильмом для чешского телевидения, иллюстрирующим историю дона Юлия и Маркеты Пихлеровой. Спасибо ему и чешскому телевидению за этот ценный источник.
Ключевым моментом для меня как для писателя стал тот день, когда я смогла подержать в руках «Книгу Чудес» – Манускрипт Войнича. Огромная признательность за эту возможность Марте Флаг, Йельскому университету в целом и его президенту Ричарду Левину – в частности. Библиотека редких книг и рукописей Бейнеке – это нечто волшебное!
Спасибо Норе Феллер из «NoraFeller.com» за необычные авторские портреты. Моя белая швейцарская овчарка, Роско, лижет вам щеку, хотите вы этого или нет.
Написание книги – процесс уединенный, но некоторые из моих друзей оказали мне в этом жизненно необходимую поддержку. Спасибо тебе, Нэнси-Элиша, моя любимая сестра, прочитавшая все, что когда-либо было мною написано, до последнего слова. Ее вера и любовь к моим книгам вели меня сквозь самые мрачные часы на протяжении почти тридцати лет.
Другие дорогие друзья и читатели: Сара Кеннеди Флаг, Энн Фитцгиббон Шустерман, Люсия Каретто, Джуди Шарп и Элизабет Хаас Уайт. Спасибо вам, дорогие, за поддержку в эти годы.
Спасибо:
Кэролайн Ливит, которая ворвалась в мою жизнь и помогла мне удержаться, когда меня сокрушила издательская индустрия. Кэролайн, ты – талантливый автор и необыкновенный человек. Да благословит тебя Бог!
Дэвиду Форреру, работавшему со мной над ранними версиями этой книги.
Моему редактору, Мелоди Гай, направлявшей меня мягкой, дружеской рукой. Мне понравилось работать с ней. Я доверяла ее суждениям абсолютно и старалась отвечать ее ожиданиям. Спасибо, Мелоди.
Джессике Фогльман, давшей исчерпывающую экспертную оценку на стадии рецензирования.
Моему директору по рекламе и маркетингу Даниэле Маршалл.
Сотрудникам литературного агентства «Гельфман Шнайдер», помогавшим по всем вопросам – Виктории Марини и Кэти Глисон.
Бетси Роббинс и всем в «Кертис Браун транслейшн».
Отдельное спасибо писательской организации Аспена и исполнительному директору Лизе Консильо. Не зря я тридцать лет посещала летнюю писательскую конференцию! Там прекрасные июньские мастерские и талантливые авторы, которые всегда делятся своим опытом и умениями.
Браво – арт-отделу «Амазона». Вы просто ослепили меня дизайном обложек.
Спасибо моему редактору, Линдси Газзардо, твердо верившей в «Дочь цирюльника». Ты – крестная мать этой книги. Спасибо за твою веру и упорство. «Амазон паблишнг» – вы выпустили книгу в свет. Спасибо за риск.
И, наконец, моему блистательному агенту, Деборе Шнайдер, которая взяла меня после восемнадцатилетнего отсутствия и приютила сразу три книги. Chai, Дебора, Chai!
Пролог. Малыш джулио и зашифрованная книга чудес
Сэр Вальтер Скотт«Монастырь»[1]
- Здесь, в этой книге роковой,
- Источник тайны вековой!
В феврале 1599 года снега в Праге не было – только ледяные дожди и жестокие холода, пробиравшие до костей всю Богемию. От густых саксонских лесов у Дрездена до темных холмов Шумавы севернее Вены, от целебных вод Карловых Вар на западе до сырых, поросших соснами гор вдоль польской границы на востоке холодные зимние дожди откладывались в скрипучих суставах и порождали меланхолическое настроение, и измученным, извозившимся в грязи богемцам оставалось только вздыхать по свежему белому снегу.
Ледяные капли цеплялись за окна Пражского Града, королевского замка, возвышавшегося над старинным городом. Серебристые струйки воды неторопливыми змейками сползали по стеклу, следуя неровностям толстого, неровного кристалла.
За открытой книгой, подперев голову руками, сидел мальчик лет тринадцати, не больше. Нежный и хрупкий бежевый пергамент освещала чадящая сальная свеча на столе красного дерева. Даже в середине дня сочившегося в окна жидкого зимнего света недоставало для чтения.
Да и прочитать этот манускрипт никто еще не смог.
У мальчика, что с жадностью всматривался в книгу, были медовые волосы, которые он то и дело убирал с зеленовато-голубых глаз цвета северного Адриатического моря.
Джулио изучал драгоценную книгу в комнате матери, поскольку королевская детская была слишком шумным местом для впечатлительного мальчика. Утром он долго обхаживал и упрашивал своего деда, Джакопо Страду, смотрителя огромной королевской сокровищницы, позволить ему посмотреть бесценную книгу загадочного происхождения. В очередной раз смахнув непокорную прядь, Джулио склонился над причудливыми цветными иллюстрациями.
Особенно ему нравились картинки, изображавшие банщиц, обнаженных женщин в наполненных зеленоватой водой корытах. Мать поддразнивала сына, говоря, что он мужает и его привлекают их белые груди.
– Это естественно, Джулио, – ворковала она, ласково поглаживая его волосы. Любовница короля Рудольфа Второго хорошо понимала такого рода вещи. – Скоро и ты отыщешь дорогу к пражским баням и своими глазами увидишь банщиц.
Но Джулио только нахмурился и потряс головой. Мать не понимала – он искал секрет. А вот смеющиеся женщины на картинках понимали его… особенно одна, изящная, смотревшая на него со страниц. Она наверняка знала тайну книги – в этом Джулио не сомневался. Вот если б могла заговорить с ним…
Он постарался сосредоточиться. Уж не голоса ли банщиц звучат у него в голове? Нет. Что-то, как удар молнии, встряхнуло его всего, да так, что лицо дернулось, будто от паралича, и щеки задрожали, как сырое яйцо на кипящем жире.
А после ударившей в позвоночник молнии в голове грохнул гром. И это точно был не голос.
Еще нет.
Это был неодолимый порыв, влечение к вещам столь ужасным, что его красавица-мать непременно бы расплакалась, если б узнала. Мальчику вдруг захотелось назвать ее шлюхой. Вот! Едва он подумал об этом, как ругательное слово заполнило его рот, выпятило губы и едва не вырвалось в комнату. Будь Джулио рожден законной супругой короля Рудольфа II, вся империя Габсбургов стала бы однажды его владением. Только его одного.
Шлюха!
Левый глаз задергался, и мальчику пришлось прижать к нему пальцы, чтобы остановить тик.
За окном шел дождь, и тяжелые капли лизали стекло. Тени расписывали дрожащие узоры на голой штукатурке между гобеленами, как будто водяные жилы кипели, а не замерзали.
Внезапно зимний свет, сияющий луч, пронзивший копьем серые тучи и окно, озарил, пусть и на краткие мгновенья, его сидевшую на кровати мать. Внимательный взгляд Джулио вобрал ее профиль, белоснежную кожу и округлую грудь, приводившую в восторг короля, заселявшего детскую пищащими детьми. Глаза ее напоминали вставленные во влажное стекло аквамарины. Выгнув шею, она рассматривала свои лоснящиеся черные волосы, заколотые гребнем из слоновой кости.
Вошедший в комнату слуга доставил королевское послание. Прикрыв ладонью дергающийся глаз, Джулио снова склонился над таинственными иллюстрациями. Взгляд его проследовал за зеленым каскадом воды, пробегавшей через бочонки – похожие на купальные лохани, только без днища – и с плеском низвергавшейся в пруд, в котором резвились обнаженные женщины.
А может, эти бочонки напоминают части телескопа, изобретенного Галилеем приспособления для наблюдения за небесами? Надо бы записать мысль… Джулио потянулся через стол к стопке листков.
– О, прекрасно! – воскликнула Анна-Мария, пробегая глазами записку. – Твой отец желает навестить нас!
Рука мальчика застыла в воздухе.
– Придет король? Сейчас?
Кожа вокруг его глаза задергалась еще сильнее. Он торопливо собрал свои бумаги.
– Да, дорогой! – ответила его мать. – Так что порадуй меня и веди себя пристойно. Ты же знаешь, он в тебе души не чает. И постарайся не чудить, мой золотой.
– Мама! Он всегда мною недоволен.
– Нет, нет, Джулио! Он любит повторять, что ты останешься при нем и что когда-нибудь поможешь ему управлять Трансильванией. Я сама это слышала. Ты должен относиться к нему снисходительнее и прощать ему гневливость. Ты – его сокровище, сыночек мой.
В дверь резко постучали.
– Король, – объявил слуга и отступил в сторону.
Рудольф II вошел в комнату, в длинном плаще и бархатном берете с пером, воткнутым в него с небрежным изяществом.
– Ты восхитительна, – проворчал он, улыбаясь расчесывающей черные волосы Анне-Марии в ответ на ее призывный взгляд. – Оставь нас!
Слуга, к которому были обращены последние слова, поклонился и выскользнул за дверь. Тяжелый засов с громким щелчком встал на место.
Рудольф стремительно шагнул к кровати.
– А сейчас я спутаю твои волосы так, что никакой гребень не расплетет узлы!
Костяная расческа полетела на пол.
Не сводя с любовницы горящих глаз, правитель принялся развязывать шнурки на штанах.
– Подождите, ваше величество! Пожалуйста! Разве вы не видите за столом нашего сына Джулио? – остановила его женщина.
Его величество обернулся и лишь теперь заметил мальчика с пером, а также чернильницу, песочницу для промокания чернил и стопку бумаги.
Сдержав с раздраженным вздохом обуявший его порыв, Рудольф опустился на кровать и откинулся на шелковые подушки. Пристально глядя на сына, он ждал, пока его страсть остынет. Бесчестить себя перед детьми не пристало даже королю.
Джулио был его первенцем и самым любимым сыном. Мальчик унаследовал приятные черты и страстность матери-итальянки. Рудольф обожал своего старшего и баловал его щедрым содержанием, самыми лучшими наставниками, лошадьми, дорогими нарядами и коллекцией ценных часов.
Король с удовлетворением отметил интерес Джулио к внутреннему устройству механизмов, внутренние части которых лежали на паркетном полу в дворцовой детской. Одной из граней его одаренности – Рудольф приписывал ее своей крови – была увлеченность механикой. Король часами наблюдал за тем, как мальчик внимательно рассматривает крохотные детали и самозабвенно разбирает и собирает часы.
Но сейчас Джулио склонился над чем-то, лежащим на письменном столе. И это были не часы.
– Что у тебя там, малыш? Книга? – спросил правитель.
Джулио с усилением сглотнул. В голове его требовательно звучали голоса, и он с трудом отбивался от них.
Не сейчас!
– Книга Чудес, – ответил он, сжимая и разжимая кулак.
Рудольф нахмурился.
– Я же сказал Джакопо держать книгу под замком и лично приглядывать за тобой, когда ты смотришь ее! Где мой антиквар?! – взревел король, делая шаг к сыну.
Анна-Мария торопливо сползла с кровати и положила руку ему на плечо.
– Вы забываете, ваше величество, что я – дочь синьора Страды. И за работой его внука надзираю я.
Плечи короля смягчились, и плоть зазвенела от ее прикосновения. Однако эта книга была одним из ценнейших его достояний…
– За работой? Какой еще работой? – поинтересовался он.
– Джулио, покажи королю свои таблицы и чертежи, – попросила женщина.
Мальчик склонил голову в знак повиновения, глубоко вздохнул, чтобы унять дрожь, и начал разворачивать связку недавно отложенных листов.
– Джулио разгадывает книгу, ваше величество, – с гордостью сообщила его мать. – Такой умный малыш!
Король снисходительно фыркнул.
– Знатоки языков, математики и алхимики пытались разгадать секрет книги, и за тринадцать лет никто из них не снискал успеха. Мальчишке не раскрыть ее тайн!
Тем не менее любопытство его величества было задето. Взглянув на работу сына, Рудольф увидел математические таблицы, четырехугольники, схемы и чужестранные слова, записанные на полях, как примечания. В душе его шевельнулась гордость – труды сына напоминали комментарии его собственных алхимиков, мудрецов почтенного возраста.
– Что это? – спросил он уже спокойнее.
– Я сравниваю использование символов со всеми европейскими языками, – сказал Джулио, и его зеленые глаза лихорадочно блеснули, а рот пересох и задвигался сам собой, как у одной из механических игрушек Рудольфа.
Больше всего на свете он любил говорить о Книге Чудес. Но при этом мальчик явил ту свою грань, которая более всего пугала его мать – особенную грань, омраченную призраком габсбургского безумия.
– Группы значений, повторяющиеся сочетания букв, – продолжал он, отчаянно жестикулируя. – В одних случаях это только начало слова, в других – окончание, в третьих – середина. Королевский мастер шахмат, сарацин[2], говорит, что это свойственно арабскому и встречается в иврите, но мне еще нужно справиться у какого-нибудь грамотного еврея. Я думал, что когда вы в следующий раз встретитесь с рабби Лёвом, то, может быть…
– Что?! – взревел король, и Джулио втянул голову в плечи и вскинул руку, защищая лицо. – Мой сын будет разговаривать с жидом?! Да знаешь ли ты, какой вред может причинить подобная глупость? Если католики и протестанты узнают, что кто-то из Габсбургов советуется с жидом, они потребуют моей крови!
– Но, отец! Я бы мог встретиться с ним втайне, когда он придет ко двору…
– Не называй меня отцом! – перебил король, отвешивая сыну звучную пощечину. – Оставь нас и больше не трогай книгу! Тебе следует гулять по улицам и тавернам или охотиться в лесу, а не горбатиться над книгой, как какому-то жалкому кастрату-отшельнику, и не прятаться под юбками у матери!
Правитель вовсе не хотел обидеть сына, но его взрывной нрав перевесил любовь и осторожность. Кольца на его пальцах добавили силы удару. Кровь из рассеченной о зубы щеки заполнила рот мальчика, и он вытер губы, испачкав рукав синего атласного камзола.
– О, Джулио, мой дорогой, у тебя кровь! – воскликнула Анна-Мария, подбегая к сыну и прижимая его голову к груди.
– Оставь мальчишку в покое! Не трогай его! – загремел Рудольф, выплескивая гнев и раздражение. – Он слаб и робок, избалован и изнежен! Господи, да ему это только на пользу! Другой на его месте просился бы загнать оленя, сходить на медведя или кабана, а не сидел бы, как девчонка, с книгой!
Джулио закрыл ладонями уши. Книга была его спасением, убежищем от нехороших желаний и видений. Но отец схватил его руки и оторвал их от лица.
– Слушай меня! И не смей закрывать уши, когда говорит король. Ты должен добиваться женщин, пить в тавернах, гулять напропалую… Быть мужчиной, которым я мог бы гордиться! Должен возвращаться домой в крови после медвежьей охоты или просто уличной драки, будь оно все проклято!
Затем правитель повернулся к любовнице и недовольно нахмурился.
– Даже лучшая моя гончая рычит на этого рохлю! А уж суки-то знают… У него нет ни мужества в сердце, ни семени в яйцах, чтобы заслужить уважение даже у собак!
– Ваше величество, пожалуйста, умоляю вас. Он ведь всего только ребенок! – запротестовала Анна-Мария.
– Убирайся с глаз моих, мальчишка! А ты, женщина, ступай в постель – твое место там! Я слишком долго ждал и должен получить свое!
Прижав к щеке ладонь – кровь никак не останавливалась, – Джулио выбежал из комнаты, а потом и из замка, промчался через двор и пролетел по мостику к конюшням. Упав на колени в стойле своего любимого пони, где его никто не видел, он дал волю слезам.
Спасаясь от отцовского гнева, Джулио позабыл о своем и теперь снова услышал зовущие его голоса. Да, это были голоса, он понимал их, и они вливали ему в уши злобу и ненависть. В последние месяцы голоса навещали его все чаще и чаще, и чтобы унять их, он с головой уходил в изучение книги.
Теперь книги не будет, а значит, не будет и тишины. Мальчик сжал зубы и ощутил вкус крови во рту, соленый и кислый, с примесью горькой, сернистой желчи в горле.
Голоса понукали его, требовали, чтобы он делал нехорошее, злое, жестокое… И они не умолкали, а звучали все громче и громче. Громче и громче.
Вкус крови держался на языке, пока Джулио не свыкся с ним. В нем, этом вкусе, даже было что-то приятное. Ярость разгоралась все сильнее, разбегалась по венам. Он стал прислушиваться к голосам – они понимали его гнев.
Через какое-то время Джулио проглотил собравшуюся во рту кровь и вернулся в замок, где отыскал королевского камергера Румпфа, ближайшего советника отца, и, не вдаваясь в объяснения, заявил, что желает посетить баню за Влтавой, ту, что за огороженным еврейским кварталом.
– Полагаю, не для купания? – вскинул бровь Румпф.
– Так соизволил мой отец, – ответил Джулио, выплевывая слова, как горькие зернышки. Камергер, знавший, что так оно и есть, с печальным видом кивнул.
В ту ночь Джулио стал мужчиной с прекрасной банщицей, доставившей юноше огромное удовольствие своими умелыми руками и пышной грудью. Когда она закончила с ним, а он – с нею, банщица живо собрала брошенные им новенькие золотые в кожаный мешочек. В ту же ночь Джулио вернулся в замок в карете Румпфа, пьяный от эля и пахнущий собственным семенем и пикантными, солоноватыми соками женщины вдвое его старше.
На следующее утро лучшую гончую короля нашли зарезанной насмерть, с разбросанными по королевской псарне внутренностями.
Часть 1. До падения
Глава 1. Перловица Чески-Крумлова
Поздняя весна 1605 года
Баня на Влтаве была бледно-желтой, цвета зимнего солнца. В богемском городке Чески-Крумлов она стояла почти четыре сотни лет, втиснувшись между другими домами, жмущимися друг к дружке, как пальцы в кулаке. Но за все это время никто еще не ненавидел ее так сильно, так свирепо, как Маркета Пихлерова. Юной банщице не нравилось многое в этом блекло-желтом доме, но больше всего не нравилась профессия, определенная ей с самого рождения.
Маркета была не из тех, кто принимает жизнь такой, какая она есть, покорно и безропотно. Год за годом местные распутники не спускали с нее глаз, наблюдали, облизываясь, как она растет и хорошеет. Маркета ощущала на себе их сальные взгляды, оценивающие ее, как какого-нибудь набирающего вес теленка. Однако, проходя мимо, она отбрасывала волнистые пряди с серых, цвета бури, глаз и, вызывающе подняв голову, отвечала обидчику тем же. Жест этот открывал ее миловидное, «сердечком», лицо с румяными щечками, вспыхивавшее пламенем, когда разгорались страсти.
Розовые щечки только подчеркивали необычный цвет буйных, непокорных волос. Есть люди, у которых разные глаза – Маркету же природа наделила волосами сразу нескольких оттенков. Огненно-рыжие пряди соседствовали с золотистыми и каштановыми, словно отражая краски богемской осени.
Но самой заметной ее чертой был подбородок – небольшой, но сильный, решительный, выражавший суть ее натуры. Невзирая на мнения других, вопреки собственным страхам, она задирала его гордо и дерзко и так шла по жизни – с прямотой и открытостью, поражавшими и пугавшими многих, кто знал ее недостаточно хорошо.
Лишь один человек во всем свете мог превзойти девушку в страстности и решительности – ее мать, Люси Пихлерова, управительница городской бани.
Маркета была дочерью Люси и ее супруга, Зикмунда Пихлера, цирюльника-хирурга и городского рудомета.
Профессия рудомета почиталась в Богемии уважаемой. Мужчины и женщины равно раскошеливались, чтобы полечиться пиявками. Бывая в обществе отца, Маркета всегда высоко держала голову, поскольку сама помогала ему в кровопускании, поднося красивые керамические лотки для сбора истекшей из вены пациента крови. Она не хуже отца знала извилистые тракты крови и точки пульсации. Знала, как собирают пиявок и обращаются с ними. Маркета и сама ставила бы их нуждающимся, если б только Гильдия цирюльников и хирургов дозволяла женщинам практиковать сие ремесло.
Но эта профессия была для нее закрыта – как и многие другие. Дочь богемской банщицы, Маркета была обречена и сама стать богемской банщицей – мыть горожан и доставлять удовольствие мужчинам. Ради хорошенькой банщицы разгоряченные похотью мужчины залезали в кошельки даже глубже, чем когда им требовалось пустить кровь, бросая серебряные талеры, дабы привлечь внимание красотки и направить ее ручку в нужное место.
Маркета с ужасом ждала того дня, когда и ее тоже выставят на продажу. В пятнадцать лет она уже вполне созрела, чтобы иметь покровителя и самостоятельно зарабатывать на жизнь. Более двух лет девушка отказывалась слушать мать, умолявшую ее продать свое юное тело и тем самым помочь семье. Она достигла возраста, когда ей надлежало начать развлекать гостей в бане и принимать их щедроты.
Ей едва исполнилось двенадцать, когда мужчины стали замечать ее, тиская набухавшие груди и залезая под сорочку. Она отбивалась, а одну особенно настойчивую лапу даже ошпарила кипятком. Люси тогда ущипнула дочь за руку и сказала, что она уже не ребенок, нуждающийся в защите, а женщина, которой должны восхищаться и пользоваться – за плату, разумеется.
Тогда-то Маркета и узнала, что ее роль в жизни, роль банщицы, заключается в том, чтобы поощрять одного-двух проказников, особенно когда те изрядно наберутся эля, который продавала им Люси. Ее работа – сделать их посещения «приятными».
– И что плохого в том, чтобы скрасить жизнь какому-нибудь уставшему бедолаге – пусть хотя бы в бане она станет для него чуточку более сносной? – говорила ее мать.
И что плохого в том, чтобы заработать мужскую благодарность, которая пойдет на пользу семье Пихлеров, добавляла за нее Маркета. Заработанные таким образом деньги позволяли Люси покупать на рынке свежее, сочное мясо. А еще у матери было строгое правило: дочь не должна позволять, чтобы ее лапали юнцы-ровесники, поскольку все они не имеют за душой ни гроша и выгоды от их внимания нет ровным счетом никакой.
– Они, конечно, будут тебя домогаться, но в карманах у них пусто. Только жадные руки, что тянутся к небесам, – говорила Люси, щекоча дочку под подбородком. – Пора бы тебе найти богатого покровителя. Зажиточного бюргера или купца. А еще лучше двоих – пусть бы они соперничали за твое расположение да поднимали цену.
Иногда Маркета задавалась вопросом, почему мать выбрала ее отца – да, члена гильдии, но всего лишь брадобрея, который вряд ли мог считаться бюргером. Тем не менее ее родители работали не покладая рук, стараясь, чтобы на столе был и хлеб, и эль, и даже позволяя себе время от времени мясо и откладывая на книги – для Зикмунда Пихлера. А еще отец ездил в старую столицу, Вену – ради расширения познаний в области кровопускания, – и эти поездки разоряли семейные финансы. Случались они по меньшей мере дважды в год.
Пихлер, со своей стороны, прекрасно понимал, какие требования предъявляются к семи работающим в бане женщинам. Вообще-то заведение на Влтаве принадлежало его семье на протяжении уже нескольких поколений. С Люси он познакомился, когда она пришла к его родителям еще совсем юной банщицей. Однако женился Зикмунд только после того, как убедился, что она приняла такую жизнь и будет управлять семейным предприятием властно, решительно и с пониманием его особенностей. А если в бане сосед оглаживает твою супругу… что ж, тем желаннее она будет для тебя ночью. Маркета много раз просыпалась по ночам, разбуженная писком и сопением родителей, шорохом и треском соломенного тюфяка.
В управлении баней отец никакого участия не принимал, полностью передав это дело жене. Сам он занимался тем, что стриг волосы, резал вены и ставил пиявки. Баня была уделом супруги.
Маркета всегда желала помогать ему и уйти из бани с ее запахами грязных тел и пота, похотливыми мыслями и разговорами. Она тоже хотела бы посвятить себя какому-то более высокому призванию.
Но чем дальше, тем более настойчивыми становились просьбы матери, чтобы она нашла себе покровителя. Однажды, подождав, пока муж уйдет в таверну своего брата Радека, Люси предприняла настоящую атаку.
– И долго еще ты будешь есть наш хлеб и смотреть, как растут и тощают близняшки? Тебе пора наконец взяться за ум и помогать нам с отцом сводить концы с концами.
Проглоченная ложка просяной каши встала комом в горле Маркеты. Девушка виновато опустила голову. Мать никогда не разговаривала с ней вот так в присутствии отца, но без всякого стеснения отчитывала ее, когда рядом были ее сестры.
– Я не хочу быть банщицей, – прошептала она.
– Что ты сказала? – спросила Люси и, поднявшись со скамьи, ухватила длинную косу дочери и намотала ее на руку. – Ты, что ж, вообразила себя слишком чистенькой, чтобы заниматься тем же, чем и я?! Банщица – ремесло надежное, с ним и за будущее можно не беспокоиться – грязные будут всегда, и всегда кому-то надо будет их отмывать. А женская рука в нужном месте будет всегда помогать мужчине забыть о горестях. Или вас, ваше высочество, это недостойно?
Маркета смотрела на просяную кашу, жаркий пар от которой согревал лицо, и слезы щипали ей глаза.
– Я не хочу, чтобы меня трогали старики! Я ненавижу их, мама! Эти грязные лапы и похотливые взгляды…
– Тогда отправляйся в поле. Ройся в земле, стирай до костей пальцы. И ешь каждый день вареные коренья. Думаешь, тогда мужчины не будут задирать тебе юбку? Будут, да только монетку в ладошку уже никто не положит.
Люси разжала пальцы и, выпустив косу, вздохнула и заключила старшую дочь в объятия.
– Так все устроено, доченька. Так определено. И почему только ты не можешь этого понять? Господь определил наш путь и дал нам средства для выживания.
Пихлерова-младшая понуро уткнулась взглядом в колени. Как она ненавидела день, когда кровь впервые просочилась сквозь ее юбку, и мать улыбнулась, гордая тем, что дочь наконец стала девушкой…
Она подняла голову и, встретив материнский взгляд, не отвернулась. Это сражение между ними шло уже давно. Правдой было и то, что младшие сестры-близняшки Маркеты выглядели слабенькими, а их провалившиеся глаза казались огромными на исхудавших лицах.
– Что мне должно делать? – сдалась старшая дочь.
Мать улыбнулась так широко, что Маркета увидела пустое место там, где год назад ей вырвали потемневший, гнилой зуб. Исходящий от него неприятный запах отвращал клиентов, и ей не оставалось ничего другого, как обратиться к кузнецу с просьбой взяться за клещи.
– Я только что нашла для тебя подходящего мужчину. Богатого бюргера. Такого, который может всех нас обеспечить, – сказала Люси.
– Кого? – крепко зажмурилась Маркета.
– Пивовара.
– Но он ведь женат и намного меня старше! – возразила девушка.
– Денег у него столько, что и девать некуда, и на тебя он давно заглядывается. Я сама видела, как набух его член, когда ты вошла в баню с ведром воды. Нет, он – как раз то, что надо. Поверь мне, он обеспечит нас всех, да еще и даст хорошую цену на пиво и эль.
К глазам подкатились горючие слезы, и Маркета сердито смахнула их. Для Люси Пихлеровой она была всего лишь средством добиться хорошей цены на пиво. Тем не менее к шлюхам с улицы Девственниц мать относилась с презрением, считая себя с дочерью «госпожами».
– Пообещай мне хотя бы, что никогда не расскажешь об этой сделке отцу, – с горечью сказала Маркета.
Люси фыркнула.
– Если он о чем-то и спросит, то только о том, как получилось, что мы можем позволить себе мясо на столе. К тому же твой отец знает, что рано или поздно это случится – ведь ты банщица, доченька.
– Придумай предлог, или я никогда не соглашусь, – потребовала девушка.
Мать кивнула и задумчиво пожевала губу. Так же она делала, когда торговалась на рынке – за кочан капусты или кусок мяса.
– Ладно, – прошептала Маркета. – Ради близняшек…
Люси широко улыбнулась и сжала ее в своих удушающих объятиях.
– Тебе нечего стесняться, доченька. Господь определил нам самим заботиться о себе. Ты принесешь немного счастья старику – и хорошее мясо и пиво на наш стол.
Она накинула на голову платок – на улице было холодно.
– Прямо сейчас к нему и схожу. Он наверняка в таверне. Я с ним на хорошие условия сторгуюсь, вот увидишь.
Маркета поежилась – мать собиралась торговаться и продать ее, как жирную свинью на рынке.
– А к Рождеству, смотришь, и близняшки поправятся… Благодаря тебе, доченька, – добавила Люси.
В баню пивовар пришел в пятницу вечером. Маркета убежала на берег реки, протекавшей напротив возвышавшейся над баней крепостной стены. Там она затаилась в камышах и долго плакала, приглушая рыдания влажным подолом рубахи.
Люси вышла из бани в мокрой тунике, сквозь которую проступала бело-розовая плоть. В холодном воздухе от разгоряченного тела поднимался пар.
– И что это ты тут делаешь? – спросила она, глядя на продрогшую дочь. – Пан пивовар уже пришел и спрашивает тебя.
Не дожидаясь ответа, банщица подняла дочку и, держа ее за руку, решительно повела к бане.
– Обидеть тебя я не позволю. Обещаю. Ты только доставь ему удовольствие, а больше ничего и не надо.
– Не могу, мама! Пожалуйста, помоги мне! – взмолилась девушка. – Отправь его домой.
Люси сурово посмотрела на нее. Если пан пивовар останется недоволен, ни мяса, ни эля на столе не будет. Сама она, пусть в волосах у нее и блестела седина, все еще позволяла проказливым рукам пошарить по ее телу – тут пощупать, там помять, – но при этом ясно давала понять особенно назойливым, что наставлять рога мужу никогда не станет. Старики платили за небольшое удовольствие, а раз так, то почему бы и не доставить им такую радость – от нее ведь не убудет?
Но ее увядающее тело уже не приносило тех денег, в которых нуждались подрастающие дочери-близняшки. Слабенькие, чахлые, они могли не пережить суровую зиму или лихорадку.
Но понимала Люси и страхи старшей дочери. Для той это было впервые.
– Потом будет легче, – прошептала она Маркете. – Вот увидишь.
– Нет, мама! – И юная банщица снова разрыдалась.
– Шшш… Ну хватит. Хватит! Перестань.
Но девушка только всхлипнула еще громче.
– Тише, тише… Не хватало только, чтобы тебя услышали. Может, мы еще устроим так, что все обойдется малым…
Оставив дочь в слезах на улице, Люси вернулась в баню.
Близняшки тем временем уже помогали богатому клиенту разоблачиться.
– Пан пивовар, нам нужно обсудить одно дело. У меня есть для вас предложение, – заговорила их мать.
Она наклонилась к уху старика и принялась что-то нашептывать. Пивовар поначалу нахмурился и упрямо покачал головой. Но Люси не отступила и продолжала шептать – с еще большей настойчивостью и решительностью:
– Дайте моей девочке немного времени. Пусть она привыкнет к вам. Подумайте, какое удовольствие вы получите, когда она отдастся вам добровольно!
В конце концов пивовар согласно кивнул, и Пихлерова-старшая отправилась за Маркетой. Ну вот, теперь еще и дочку уговаривать, вздохнула она. Но ведь Маркета – добрая девочка и не позволит, чтобы ее сестрички голодали в такое трудное время.
– А вот и наша скромница, наша пугливая лань, – объявила Люси сладким, как медовое вино, голосом. – Девочки, принесите нашему гостю кувшин эля. И пусть ему прислужит Маркета.
Старшая дочь вошла в баню уже с сухими глазами. В этот раз она так и не смогла отказать матери, тем более что Люси договорилась с покровителем об особых условиях.
В первую очередь девушка помогла пивовару снять лайковые сапоги. Мягкие, они напомнили ей о живых козлятах, и она бережно погладила их пальчиками, словно котят. За последние два года у нее была только одна пара обуви, но и ту она надевала лишь зимой – сшитые из холста и полосок свиной кожи, сапоги защищали ее от холода и снега. А о таких сапожках, как те, что носил пан пивовар, Маркета могла только мечтать. Мать говорила, что его карманы обшиты золотом, потому что город пил его пиво бочками. Свой продукт он продавал даже в Ческе-Будеёвице, пивной столице Богемии. Если все пойдет хорошо, то скоро на его деньги они будут покупать жир, мясо и пиво для ее худышек-сестер. Ее долг – помочь семье.
Она родилась банщицей.
– Ну же, Маркета, помоги мне с остальной одеждой, – сказал пивовар, широко раскидывая руки.
Одна из сестер поднесла гостю кружку с элем. За ней появилась мать.
– Что? – воскликнула, подбоченившись, Люси. – Вы еще не разделись? Вода уж остывает… Дана, принеси камни из очага да положи в бочку. Маркета, помоги пану пивовару снять одежду.
Старшая дочь стащила со старика холщовую рубаху. Его бурые, как пиво, которое он варил, подмышки пахнули кисловатым душком закваски и прелого хмеля.
Развязывая шнурки на портках, девушка нечаянно коснулась рукой пениса, и тот мгновенно вытянулся, как распрямившийся прут, розовый, словно подбрюшье белого поросенка.
– Пан пивовар, вы смущаете молоденьких козочек! – укоризненно заметила Люси.
Старик расхохотался, довольный, и его член запрыгал. А потом пивовар приложился к кружке.
Маркету тошнило, и у нее кружилась голова. По особому случаю мать угостила ее на обед свиной ножкой, и теперь вкус свинины напомнил о себе, подступив к горлу вместе с горьким вкусом пива.
Бежать. Бежать и не останавливаться. До самых гор. Туда, где густые сосны, где можно спрятаться в темноте и где ее никто не найдет…
– Думаю, вы уже поразили нашу Маркету, – продолжала мать. – Посмотрите на нее, слова вымолвить не может.
Толстяк-пивовар посмотрел на девушку и облизал губы, словно в уголках его рта прилипли крупинки соли. Его помощница с усилием сглотнула, сдерживая подступившую тошноту.
– Держи. – Мать протянула ей мочалку и щетку из камыша. – Маркета вас помоет, – любезным тоном добавила она, помогая гостю опуститься на банный табурет.
Читать бесплатно другие книги:
