Невеста Смерти Летняя Лена
– Будь ты проклят со своими приказами! – крикнул бастард и, почесывая в паху, махнул рукой стражнику. – Ты, несчастный, скажи поваренку, чтобы обслужил меня.
Стражник в нерешительности посмотрел на Румпфа, уже кривившего от нетерпения рот.
– Дон Юлий, вы под стражей. Никакого отдельного повара, никакого слуги, никакого лакея больше не будет, – заявил Вольфганг. – Приемы пищи сокращаются с двенадцати до трех, вы не будете общаться с женщинами, и в дороге вас будет сопровождать священник, которому по прибытии в Чески-Крумлов вы сможете исповедоваться в тамошней часовне.
– Исповедоваться? – Налитые кровью глаза уставились на министра. – Я не стану исповедоваться перед каким-то папистом!
В воздухе потянуло ароматом бекона.
– Видишь! Когда дон Юлий приказывает, слуги только что с ног не падают, спеша угодить мне, как и подобает в отношении старшего сына их короля. Принеси мой завтрак, ты, ничтожный навозный жук! – крикнул Джулио.
Румпф отступил в сторону, и подошедший стражник поставил на столик тарелку с постным беконом и кусочком черного хлеба.
Сын Рудольфа скривил недовольную физиономию.
– Это для кого такое?! Где сыры? Где курица? Селедка? Где мой эль, черт бы вас побрал! Мне нужен эль – от головы.
– Садитесь и ешьте, дон Юлий, – сказал министр, бросая взгляд на свои карманные часы. – До полдника еще далеко, а у нас много дел. Стража доставит вас к карете, как только вы закончите трапезу. Прощайте, мой господин.
Возмущенные вопли Юлия разносились по полям и лугам, мимо которых, следуя по старой дороге в Богемию, тащилась королевская карета. Во избежание повреждений членов и дряблой плоти, поскольку узник метался в карете, его связали мягкими полосками холщовой ткани.
Мужчины при виде его плевали на дорогу, а женщины крестились за занавешенными окнами.
Сопровождать дона Юлия министр Румпф не смог – его внимания требовали более важные государственные дела: пока король со всем двором веселился в Праге, управлять империей приходилось Вольфгангу. Вместо него в неблизкий путь отправился священник-иезуит Карлос-Фелипе. Младший сын в дворянской семье Ронда, он вырос в Мадриде и со временем стал духовником некоторых весьма влиятельных особ при испанском королевском дворе, хотя так и не поднялся до самой монаршей семьи.
Когда короля Рудольфа и его брата Эрнста отправили в детском возрасте ко двору их испанского дяди, Карлос-Фелипе был одним из их наставников. Он понимал, что сумасбродство – фамильная черта Габсбургов, но этот бастард, дон Юлий, был хуже всех, кого ему довелось повидать. Да, двоюродный брат бастарда, дон Карлос, сын короля Филиппа II, тоже слыл чудаком и частенько задерживался в подвалах Эскориала, предпочитая живым общество умерших предков. Но безумие испанского принца было по природе своей болезненным, и он никогда не демонстрировал такой ярости и агрессивности, как Юлий.
Священник поежился, вспомнив рассказы о Хуане Безумной и ее любви к телу умершего супруга, Филиппа Красивого. Хуана была прапрабабушкой обоих мальчиков.
Карлос-Фелипе знал, что дон Юлий одержим теми же демонами, что и его испанские родственники, и потому представляет опасность не только для самого себя, но и для всей династии Габсбургов. Священник поклялся королю, что сделает все возможное и невозможное, чтобы очистить душу молодого человека от вселившегося в нее дьявола.
– Вы знаете, конечно, об иезуитском монастыре в Чески-Крумлове, – сказал министр Румпф, объясняя священнику его миссию. – Постарайтесь заручиться помощью других братьев. Боюсь, совладать с доном Юлием будет совсем не просто.
Карлос-Фелипе поиграл пеньковой веревкой, охватывавшей его тонкую талию и служившей пояском для черной шерстяной сутаны. Ему уже приходилось иметь дело со странными привычками дяди дона Юлия, Филиппа II, и его слабого рассудком сына Карлоса.
Он чувствовал, что в состоянии справиться с бастардом. Восточная ветвь Габсбургов размякла и изнежилась. Столь ценимые ими австрийские манеры и обычаи допускали слишком многое и были терпимы к слабости – здесь требовалась строгость и суровая дисциплина испанского двора.
Словно прочитав мысли священника, министр Румпф сказал:
– Полагаю, вам достался не простой пациент, но потакать ему не следует.
– Потворство дурным привычкам лишь поощряет новые, – склонив голову, ответил иезуит. – И – да, я обращусь к моим братьям. Возможно, кто-то из них и пожелает оказать мне помощь в нашей работе.
Заканчивая разговор, Вольфганг добавил:
– Проследите за тем, чтобы дона Юлия не развязывали, пока он не будет помещен в надежное место в пределах дворца. Ему, однако, позволено бывать на свежем воздухе по меньшей мере три раза в неделю. Король полагает, что вы дадите ему возможность охотиться в окрестностях Чески-Крумлова для укрепления здоровья и выносливости. При этом его должны сопровождать конные стражники числом не менее полудюжины, дабы он не сбежал и не забрел в город.
Священник кивнул. Охота, преследование зверя с собаками – занятие полезное, дисциплинирующее как разум, так и тело.
– И еще одно. Будучи покровителем наук, король Рудольф считает необходимым послать в Чески-Крумлов также и лекаря, – продолжал министр. – Мне сообщили, что в скором времени к вам присоединится весьма почтенный член пражской Гильдии цирюльников и хирургов. Ему даны строгие указания наблюдать за состоянием сына короля и посылать в Прагу соответствующие отчеты. Король запретил кровопускание до тех пор, пока дон Юлий сам не даст на то согласия, но полагает, что упомянутый лекарь, Мингониус, может представить двору свои наблюдения и предложения относительно возможного курса лечения.
– Для этого грешника лечение одно – воля Божья, – сухо ответил Карлос-Фелипе.
– Возможно, вы и правы. Но не забывайте, что молодой человек – старший сын императора, пусть даже и незаконнорожденный. Король не потерпит, скажем так, неподобающего обращения со своим отпрыском. Он также распорядился, чтобы вы вели каждодневные записи и отсылали отчеты с курьером в Прагу.
Прежде чем отпустить священника, которому предстояло отбыть в неблизкий Чески-Крумлов, министр Румпф уважительно поклонился ему, испытав при этом немалое облегчение.
Дон Юлий все еще выл от боли, только терзали его не легкие и мягкие путы, а клыки голода в желудке. Годами он не знал удержу в еде, потакая своей привычке к обжорству. Чрезмерность во всем – еде, любовных утехах, насилии – стала для него обыденностью, и никаких ограничений он не признавал.
В полдень карета остановилась в маленьком богемском городке. Не знавший немецкого трактирщик так удивился, увидев королевскую карету, что едва справился с обслуживанием потребовавших эля гостей. Возница распорядился очистить заведение, чтобы освободить место для дона Юлия и его свиты. Собравшиеся на пыльной улице изумленные горожане изо всех сил старались рассмотреть сына короля.
Высокородного пассажира развязали, но священник и два стражника остались рядом и следили за каждым его движением. Жена трактирщика притащила подносы, нагруженные рагу и жарким, квашеной капустой и жирными, истекающими соком колбасками.
При виде такого изобилия Джулио заметно оживился, и глаза у него заблестели.
– Подождите. – Карлос-Фелипе поднял руку. – Нужно проверить пищу.
Юлий пускал слюну уже от одних только ароматов доброй богемской кухни.
– Ну так поспеши, – проворчал он. – Если рагу отравлено, может, ты и умрешь быстрой смертью!
Жадный до еды, он частенько обходился без дегустатора ради того, чтобы поскорее набить рот, и теперь с нетерпением смотрел, как первый стражник осторожно пробует рагу.
– И просяные блинчики. Про них тоже не забудь. Потом утку и колбаски, – наставлял его иезуит.
– Хватит! – рявкнул королевский сын, грохнув ладонью по деревянному столу. – Обслужи меня. Это приказ.
Но священник еще не закончил.
– Вам следует научиться терпению, – возразил он Джулио. – Ваш отец попросил обучить вас многим добродетелям и, помимо прочего, терпению и умеренности. Он сам получал такие уроки при дворе вашего двоюродного дедушки Филиппа II.
Стражник замялся, но потом вспомнил строгий наказ министра Румпфа, передавшего распоряжение самого Рудольфа II: исполнять приказы Карлоса-Фелипе. Воодушевленный видом яств, он расположился за столом и принялся набивать брюхо.
Дон Юлий на мгновение потерял дар речи.
– Прочь, стервятники! – завопил он, опомнившись. – Вы не пробуете – вы меня объедаете!
– Не обращать внимания, – приказал священник.
Императорский бастард соскочил с табурета и опрокинул стол. Пенное пиво растеклось, а жаркое и колбаски полетели на земляной пол. Жена трактирщика вздрогнула от страха и позвала мужа, который, выглянув из кухни, в отчаянии всплеснул руками.
– Господин, вам не понравилась пища? Мы – люди простые и подаем, как умеем. Помилуйте нас!
– Все было прекрасно, – успокоил его иезуит. – Не так ли?
Он посмотрел на ошеломленных стражников и испуганного слугу, которые послушно закивали. А бедный конюх, воспользовавшись моментом, не побрезговал подобрать с пола гусиную ножку и тут же начал ее грызть.
– Мы заплатим вам за все, еду, питье и обслуживание, – пообещал священнослужитель. – И вот что еще, пока мы здесь… У вас есть хороший черный хлеб? Думаю, нашему королевскому сыну этого вполне хватит.
Дон Юлий сжал кулаки и угрожающе вскинул руки.
– Черный хлеб? Я буду обедать, ты, демон!
Карлос-Фелипе достал мешочек с золотыми монетами, полученный от министра Румпфа.
– Вот, возьми. – Он вложил пару золотых в руку сбитой с толку женщины. – И принеси нам кувшин с прохладной колодезной водой. Хлеб и воду мы заберем с собой.
С этими словами священник повернулся к стражникам и сделал знак связать подопечного.
Вот так для дона Юлия началась новая жизнь.
Глава 11. Прибытие
Суббота для бани – самый суматошный день. Жители Чески-Крумлова спешили помыться и побриться до воскресной службы.
– Благословения достоин только тот, кто чисто выбрит, – изрек пан Манн. – Предстать перед Господом с четырехдневной щетиной – это богохульство.
Когда Маркета спросила, почему же евреи при всей своей набожности такие волосатые, отец махнул ей рукой – помолчи.
– Что ты знаешь о евреях? – Пан Манн удивленно повернулся к девушке белым от мыльной пены лицом.
– Днем я вижу их на рынке, где они торгуют всякой мелочью, – ответила та. – На закате они уходят, исчезают за городскими стенами. Мама сказала, что они – евреи. Носят такие маленькие шапочки и большие бороды. Они набожные и смиренные.
– Даже если они повыдергивают все свои треклятые патлы, до последнего волоска, и станут похожими на жареного воскресного цыпленка, им все равно не очиститься от греха, – заявил клиент.
– Маркета, принеси длинную бритву, – распорядился Зикмунд.
– Но, пан Манн, – не сдавалась девушка, – говорят, среди них есть искуснейшие целители. Правда, папа, ты ведь сам мне говорил?
– Бритву, Маркета, – повторил цирюльник. – У пана Манна высыхает лицо. Я не хочу порезать его чудесную кожу.
Сидевший на стуле человек поджал губы и ткнул в его дочь пухлым пальцем.
– Вот что бывает, когда допускаешь девушку в мир мужчин. Она начинает расспрашивать о евреях! И что дальше? Не успеешь и глазом моргнуть, как заявит, что хочет стать кровопускателем и унаследовать твое дело.
Отец положил руку на плечо дочери, и Маркета промолчала. Ее трясло от злости, но из уважения к отцу она не издала ни звука. Мысли ее снова унеслись к молодому лекарю Якобу Хорчицкому. К тому, как легко и свободно они говорили о медицине. И как он поцеловал ее…
– Ступай, помоги матери в бане, – сказал Пихлер.
Девушка кивнула пану Манну и вышла.
Пар ударил ей в лицо, едва она открыла дверь. Из тумана донесся голос матери:
– Вот и хорошо! Я уже хотела посылать за тобой Катю. Помоги Миклошу сесть в бочку да положи доску – я принесу ему эля и колбасы.
Поддерживая за руку молодого крестьянина, Маркета обратила внимание на его анатомические особенности. От тяжелой ежедневной работы с мотыгой, лопатой, вилами и серпом вены под кожей проступили очень четко, особенно в местах, обычно защищенных от солнца одеждой. Мысленно прослеживая голубые ниточки, Маркета старалась отложить их в памяти.
Кто-то дернул ее за ухо.
– Отвернись! – прошипела Пихлерова-старшая.
Девушка залилась краской, с опозданием поняв, что мужчина принял ее научный интерес за любование его телом. Пенис его уже набухал и покачивался из стороны в сторону под непристойные шуточки и гогот моющихся.
– Ну-ка, садись! – крикнула его мать, смущенная, но втайне гордая за сына, убедительно продемонстрировавшего мужскую доблесть.
– Перловица, – шепнул Миклош, наклоняясь к смущенной банщице. – Я бы с удовольствием открыл твои створки…
– Маркета, принеси воды! – бросила Люси. – Живо!
Миклош многозначительно улыбнулся, и у девушки от этой улыбки мурашки побежали по коже. Вот и еще один ухажер нашелся…
В конце концов, все мужчины залезли в бочки, где их анатомические детали были надежно скрыты от любопытных глаз Маркеты, и ей, под хихиканье и перешептывания купальщиков, позволили вернуться в помывочное отделение.
Тем не менее вечер прошел хорошо, поскольку пан пивовар слег с простудой и молодой банщице не пришлось его обслуживать.
Она принесла два ведра горячей воды, и ее младшая сестра, Катя, бросила в них по пучку чабреца. Потом Маркета сходила к котлу, взяла лежавшую на углях кочергу и, вернувшись, опустила ее в воду. Кочерга зашипела, и высушенные листья запрыгали от побежавших вверх пузырьков.
Прежде чем гость опускался в бочку, девочки чистили ее щетками из камыша, росшего по берегам прудов, в которых Рожмберки разводили карпов. Камыш собирали младшие сестры, а Маркета присматривала за пасшейся неподалеку коровой. Та привлекала пиявок, которых Пихлер использовал для кровопускания, и когда они присасывались, его старшая дочь выводила буренку из воды на лужок. Напившись крови, пиявки падали на травку, так что их оставалось только собрать.
В ту летнюю ночь свободных бочек не осталось, и купальщики живо обсуждали последние новости и обменивались свежими сплетнями. Люси Пихлерова металась между ними, проверяя воду. Однажды ошпарившийся больше в баню не приходил. Ступив на деревянную скамеечку, она опускала в воду локоть – ее заскорузлые от постоянных стирок пальцы давно потеряли чувствительность к температуре.
Главной и даже единственной темой разговоров был габсбургский принц.
– Пан Брод сказал, что он в нескольких часах езды отсюда, вроде бы остановился на ночлег в Ческе-Будеёвице.
– А ваш муж, пани Пихлерова, собственными глазами наблюдал его непотребства на улицах Вены?
– Так и есть, пани Пструх. Этот человек – безумец. Но что с того, ведь он сын короля!
– Габсбург в Чески-Крумлове! Кто бы мог представить, что Габсбург будет жить среди нас, здесь, в Южной Богемии!
Люси Пихлерова только улыбнулась.
– Да. И я слышала, что он не женат.
Пани Пструх оттопырила губу.
– Ну и что? – пробормотала она. – Посмотрите на его отца. Шесть детей от этой итальянской шлюхи, а жениться так и не смог… Даже наследником не обзавелся. Тот, кто едет к нам, – сумасшедший ублюдок. Женат или нет, нам-то что?
– А вот что, – сказала Люси. – Любовница Рудольфа живет в граде, как королева. И юный принц наверняка пожелает, чтобы ему прислуживали так же, как Рожмберкам.
– Он не принц, а бастард, – проворчал сидевший в соседней бочке мэр.
Хозяйка бани пропустила его слова мимо ушей.
– Вы, пани Млынаркова, печете самый лучший хлеб из муки вашего супруга, – сказала она жене мельника. – Как только Габсбург почует запах вашей выпечки воскресным утром, он сразу же пошлет слугу за хлебом и сладкими булочками. И вы снова станете работать в дворцовой кухне, как работали у Вильгельма Рожмберка, когда он был жив.
Мать Катарины улыбнулась про себя, и ее пухлые щечки заколыхались так, что глаза почти утонули в складках плоти.
– А вот вы – жена мясника, – продолжала пани Пихлерова, повернувшись к другой клиентке. – И разве не вы делаете лучшие колбаски во всей Южной Богемии? Разве Петр Вок не объедался вашими вкусностями и даже не забирал их с собой в Требонский дворец?
Жена мясника так энергично закивала, что в ее бочке случилось небольшое волнение.
– Жаль только, что сын короля не придет мыться в нашу баню, – грустно добавила Люси. – Вам всем будет от него польза, а что могу предложить я?
– Кровопускание! – воскликнула пани Пструх. – Может быть, дон Юлий наймет вашего мужа. Ему же надо лечиться!
И тут все снова засмеялись, да так, что бочки закачались. А еще все представили, как юная Маркета выносит чашу с габсбургской кровью и поливает ею огород.
К тому моменту, когда королевская карета подъехала к Банному мосту, на берегах Влтавы собралось не меньше сотни любопытных горожан. В конце концов, Габсбурги заглядывают в Чески-Крумлов далеко не часто. Один лишь старик Дамек помнил визит в город отца Рудольфа, случившийся пятьдесят лет назад.
И вот теперь один из этой династии собирался поселиться в замке Рожмберков.
Впереди кареты ехали несколько всадников, и один из них, молодой дворянин со светлыми волосами и в венском костюме, даже подмигнул стоявшей у дороги Катарине. Девушка покраснела и опустила голову, отчего едва не пропустила саму карету.
– Посмотри, вон он! – шепнула ей на ухо Маркета.
Карета прокатилась по мосту с занавешенными шторками из красного бархата. В какой-то момент старческая рука, сухая и дряблая, высунулась из окошка и на секунду развела шторки.
Маркета увидела лицо священника в черной сутане. Рядом с ним сидел плотный молодой человек, похоже, связанный и с кляпом во рту. Взгляд его впился в дочь цирюльника. Карета дернулась, и голова пленника вдруг вырвалась из окошка. Выгнув шею, он смотрел на девушку, пока та не скрылась из виду.
Маркета была первой жительницей Чески-Крумлова, что попалась на глаза дону Юлию. Она часто думала потом, не в тот ли миг решилась ее судьба.
В то жаркое лето 1606 года лишь немногие в Чески-Крумлове спали спокойно. Вопли и завывания пронзали ночь, тревожа самый глубокий сон, и гнетущая духота богемских равнин лишила покоя мирный городок на Влтаве.
Днем жители Чески-Крумлова напоминали сомнамбул, слоняющихся по мощеным улочкам.
– Как можно спать, когда он так ревет? – шепотом жаловались они друг другу. Все знали, что ругать Габсбурга опасно, но когда ночь за ночью не можешь уснуть, нервы натягиваются до предела.
– Священник, что приставлен к нему, пытается изгнать демонов из его плоти. Говорят, он живет на хлебе и воде.
– Подумать только, Габсбург ест то же, что и мы!
Дон Юлий и сам не мог представить себе такого. Он проклинал иезуита и швырял в него всем, что только попадалось ему под руку. Из отведенных ему покоев убрали все, что могло стать метательным снарядом.
– Хочу пирожного! – ныл несчастный, глядя на складки кожи, свисающие с его опавшего живота. – Хочу колбаску! Я чую запах – в этом треклятом городишке жарят мясо… Что за пытку ты мне устроил! Злодей! Варвар!
Карлос-Фелипе холодно посмотрел на своего подопечного, поцеловал распятие и снова спрятал его под плотной шерстяной сутаной.
– Вы только лишь начинаете понимать удовольствия жизни. Разве когда-нибудь вы ощущали запахи столь остро? Разве могли наслаждаться ими?
Джулио плюнул в его сторону.
– Ты, мешок испанских костей! Что ты знаешь об удовольствии, бесхребетный оскопленный демон? Тебе неведомо наслаждение мясным пирогом! Ты никогда не зажимал шлюху между ног!
– Только пустой живот, сухие губы и очищенное сердце позволят вам снискать благословение Божье, – сказал священник.
Юлий прыгнул на него, но два стражника легко удержали узника, ослабевшего после длительного голодания. Теперь он мог только проклинать иезуита, призывать на его голову мучительную смерть и прочить его душе муки ада. Не забывал сын Рудольфа и помянуть недобрым словом мать своего тюремщика.
Впрочем, Карлос-Фелипе тоже страдал, пусть и по-своему. Он знал толк и в еде, и в питье, но местные богемские блюда были, на его тонкий кастильский вкус, чем-то вроде корма для скота. Речная долина, в которой лежал городок, сохраняла запахи и ароматы здешней кухни, которые висели в воздухе недвижным облаком. Каждый вдох был пропитан уксусом от солений и хмелем из пивоварни. От мужчин на улице несло густым духом пенистого эля и кислой капусты. Но хуже всего был тмин! Лежа ночью на тюфяке, священник изнывал от жажды по свежему, не испорченному тмином воздуху. Даже кожа местных жителей пропиталась этой ненавистной специей: они ели пищу, тушенную с треклятыми семенами, а еще добавляли их в огромные бочки, в которые погружали свою белую плоть – и, сидя в них, заливали в себя огромными кружками зловонное пиво.
Злосчастная спора! Карлос-Фелипе уже не сомневался, что в пристрастии богемцев к тмину есть что-то греховное, как и в безумном увлечении андалузийцев шафраном. Все это – специи неверных, которыми они отравляют простую, здоровую пищу, дарованную людям Господом. Собирать тычинки крокуса и добавлять в рис желтовато-оранжевое семя – иезуиту всегда виделось в этом что-то вульгарное и даже хуже… маврское.
Все эти острые приправы из чужеземных специй отдавали дьяволом.
Испанский священник тосковал по сочной свиной отбивной, какие едят в Авиле, на испанских равнинах, по простой пище, без всяких добавок, кроме соли – этой крупинки Господа.
Глава 12. Замок Рожмберков
Осень 1606 года
Через два месяца после приезда дона Юлия в Чески-Крумлов прибыл еще один гость. Им был доктор Томас Мингониус, прославившийся на всю Австрию и империю своими приемами кровопускания. Получив письмо с этим известием от герра Вайсса, Зикмунд Пихлер не сразу поверил своим глазам.
– Доктор Мингониус – один из лучших в Европе, первый после Яна Есениуса! – воскликнул он.
– Есть еще доктор Хорчицкий… он останавливался здесь, когда ты был в Праге… думаю, он тоже очень хороший врач, – сказала Маркета.
Пихлер только махнул рукой.
– Доктор Хорчицкий работает с растениями и цветочками, но не с живой человеческой кровью. Медицина, которую он практикует, ничем не лучше бабушкиных припарок. Вот Мингониус – да, это настоящий хирург, знаменитый кровопускатель. Только за то, чтобы провести в его обществе хотя бы минуту, послушать, задать вопрос, я бы отдал глазной зуб на серебряной тарелочке.
И, словно предложение этой щедрой жертвы было услышано за горами и долами, молитва Пихлера не осталась без ответа. Не прошло и двух дней после прибытия новой знаменитости, как конюх принес цирюльнику письмо от самого доктора Мингониуса, написанное твердой рукой на прекрасном пергаменте.
Я нахожусь здесь в услужении у дона Юлия и хотел бы узнать, не могли бы вы посетить меня. В ближайшее время мне потребуется некоторая помощь, и герр Вайсс рекомендовал вас как умелого цирюльника-хирурга.
Какая удача! Пихлер не верил своим глазам.
– Я буду помогать доктору Мингониусу! – пробормотал он, держа письмо в дрожащей руке. – Одному из королевских лекарей!
– Ты увидишь сына короля! Увидишь, как кровь Габсбурга потечет в твою чашу! – Его жена сжала в волнении руки.
Зикмунд посмотрел на нее, нахмурился и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.
– Маркета! Собери мои вещи для кровопускания. Только самые лучшие инструменты. Наточи ланцет. Дай хрустальную банку, самую лучшую. И принеси керамическую чашу для сбора крови. Только не ту, что со сколом! – распорядился цирюльник.
– Я дам тебе свежую рубашку, – сказала Люси. – Белую. Ту, что ты надеваешь в церковь на крещения.
И уже через час пан Пихлер поднимался по крутой дороге от бани к замку.
Запах гниющего мяса встретил доктора Мингониуса, едва тот вошел в коридор, ведущий к покоям дона Юлия. Доктор накрыл ладонью нос и рот.
– Боже мой! Что за вонь? – изумился он.
Священник кивнул на дверь.
– Загляните в прихожую – и сами увидите.
Стражники открыли дверь. В комнате валялись необработанные шкуры животных, оленьи головы и туши… Огромная медвежья шкура кишела червями.
– Дон Юлий желает хранить свои охотничьи трофеи при себе. Ни о чем другом не желает и слышать, – объяснил Карлос-Фелипе.
– Я его врач и требую, чтобы все это было немедленно убрано отсюда и сожжено! – воскликнул Томас. – Какая отвратительная мерзость! Рассадник болезней! Пусть слуги вынесут эти вонючие туши и отскребут полы и стены со щелоком!
При этих словах доктора Юлий поднял голову и повернулся к гостю.
– А, добрый доктор Мингониус… – Он встал из-за стола, за которым сочинял очередное письмо к королю с просьбой об освобождении. – Отец прислал вас сюда осведомиться о моем здоровье?
Медик внимательно посмотрел на того, кого знал еще ребенком. Теперь перед ним стоял молодой человек двадцати лет. Плотный и грузноватый, он все же похудел на крестьянской диете, и его ясные зеленые глаза, унаследованные от матери, красавицы-итальянки, сияли на лице, загорелом и обветренном в результате конных прогулок по богемским холмам. Впервые за последние годы доктор узнавал черты любознательного мальчика, который с такой упрямой увлеченностью изучал когда-то его книги.
– Король постоянно озабочен состоянием вашего здоровья, дон Юлий, – сказал Томас. – И шлет вам теплые приветствия и наилучшие пожелания.
– Свинья! – взревел молодой человек, бросаясь на Мингониуса, но стражники быстро схватили и скрутили его.
– Вижу, физически вы окрепли, но дурная желчь все еще в избытке, – заключил врач, приходя в себя и поправляя одежды, смявшиеся после стремительного отступления. – Что ж, думаю, мы продолжим разговор за полуденной трапезой. Но лишь после того, как все эти отвратительные туши и паразиты будут удалены из вашей комнаты.
– Но они – мои единственные спутники! – захныкал дон Юлий. Гневливый буян в мгновение ока превратился в жалкого, несчастного узника. Протянув руку, он погладил кишащую червями медвежью голову. – Неужто суждено мне остаться без друга в этом треклятом узилище! – Лоб его сморщился, губы задрожали, а глаза сузились в щелочки. Словно ребенок игрушку, он ласково поглаживал пальцами мех.
– Все вынести и сжечь – незамедлительно, – распорядился доктор Мингониус, обращаясь к стражникам.
Закрывая за собой дверь, он слышал, как ревет и воет, борясь с тюремщиками, его пациент.
– Мои прелести! – бушевал он. – Мои ненаглядные!
Доктор и священник вышли в прихожую, где остались одни и где никто не мог их слышать.
– Выглядит определенно намного лучше. Я имею в виду, физически, – заметил медик.
Священник поблагодарил за комплимент поклоном.
– Я стараюсь изгнать демонов, что терзают его ум. У него строгий режим, и я сам каждое утро и каждый вечер молюсь за его душу. И да избавит Господь от демона сердце его!
Томас задумчиво потер подбородок.
– В этом мы с вами расходимся.
– В чем именно, герр доктор?
– Я полагаю, что у этого столь буйного, дикого поведения есть вполне научное объяснение. Вы же видите причину духовную.
– Мы все – сыновья и дочери Создателя, герр доктор.
– Не буду спорить, но сомневаюсь, что строгий режим питания – вода, хлеб, бульоны – действенное средство исцеления. Он требовал?.. – Врач замялся и посмотрел на священника.
– Шлюх? – презрительно скривив рот, подсказал иезуит. – За последние две недели – нет, ни разу. Поначалу – да, было. Особенно его интересовала одна, часто проходившая внизу девушка. Чего он только о ней не говорил…
– Кто эта девушка?
– Дочь владельца местной бани. Они живут у реки, как раз под дворцом. Окно комнаты дона Юлия выходит на реку, что дает ему возможность подглядывать за ней и вообще за всеми, кто проходит по мосту. Все они – мишени его грязных мыслей. Им он шлет брань и оскорбления. Но мне удалось ослабить его устрожением поста. – По лицу Карлоса-Фелипе скользнула и тут же исчезла тень улыбки. – Таковы пути Господа.
– Итак, режим ослабил его, по крайней мере временно, – задумчиво повторил слова иезуита Мингониус.
– И я намерен продолжать в том же духе, пока душа его не очистится полностью. В ней обитает дьявол.
Священник растянул тонкие губы в слабом подобии улыбки и сложил тощие, костлявые пальцы в молитвенном жесте. Томас обратил внимание на вены, проступившие под его сухой, туго натянувшейся кожей, покрытой пятнами от долгого пребывания под палящим испанским солнцем.
– Я хочу провести кровопускание, – сообщил доктор, постукивая пальцами по деревянному столу.
Испанец поджал тонкие губы.
– Министр Румпф сказал, что король не позволит, чтобы его сыну отворяли кровь. Он предупредил меня об этом перед отъездом из Вены. Вы ведь и сами должны знать!
– Да, знаю, но теперь он прислал меня обследовать дона Юлия и определить курс лечения. Вероятно, местные бюргеры пожаловались королю на те вопли, которыми он оглашает город, и на его оскорбительное для жителей поведение во время проезда через город на охоту и обратно. Его величество не хочет возбуждать враждебные чувства у своих подданных в Южной Богемии. От их имени выступает Петр Вок. Мне поручено смирить дона Юлия и восстановить покой городка.
– Только не кровопускание! Сие есть деяние богопротивное.
Медик покачал головой.
– Вы живете в мире Божьем, я же пребываю в мире науки. Дон Юлий безумен. Мы не можем не принимать в расчет нынешнее состояние рассудка вашего подопечного, поскольку король хочет, чтобы его сын свободно гулял по Чески-Крумлову. Рудольф не может смириться с мыслью, что дон Юлий содержится здесь на положении узника.
– Нет! – запротестовал священник. – Вы же видели его! Разрешить ему свободно выходить за стены замка недопустимо. Такие отлучки возможны только под надежной охраной и только на охоту, – иначе никто не защитит горожан от его диких, непристойных выходок. Он должен оставаться под моим присмотром.
Мингониус задумался. Представлялось маловероятным, что император надолго оставит иезуита смотрителем дона Юлия. Скорее всего, как он подозревал, нынешняя ситуация была временной – Рудольф хотел наказать сына и успокоить свою мать-испанку.
– Мне, разумеется, понадобится непосредственное разрешение нашего короля на проведение кровопускания, – сказал врач. – Но как только таковое поступит, я осуществлю его незамедлительно. Я уже послал за местным цирюльником-хирургом и рассчитываю на его помощь. Возможно, дону Юлию понадобится регулярное лечение пиявками до моего следующего приезда. Я не могу надолго оставлять семью и двор.
Карлос-Фелипе повернулся к окну.
– Вы полагаете разумным привлекать местных? – с сомнением поинтересовался он.
– Я знаю дона Юлия со дня его рождения. Мне нужно, чтобы за ним наблюдал человек беспристрастный, на чье суждение и помощь я мог бы рассчитывать. Проводить кровопускание с таким пациентом – дело нелегкое! Цирюльник должен познакомиться и сойтись с доном Юлием, чтобы продолжать лечение и после моего отъезда.
Священнослужитель кивнул, хотя лицо его и посуровело.
– Я тоже подумывал о том, чтобы призвать кого-то из монастырской братии.
Доктор Мингониус недовольно поморщился.
– Какой может быть толк от местного священника в таком деле?
– Такой же, как и от местного цирюльника. Беспристрастное суждение.
Зная, что за сыном Рудольфа II присматривает иезуит-испанец, аббат Бедрих Прохазка с удовлетворением принял приглашение посетить замок. Удовольствие его омрачало лишь осознание того факта, что ждать приглашения пришлось много недель.
– Весьма кстати, что племянник Филиппа II находится под опекой иезуитов, – сказал аббат, с благодарностью принимая в свои пухлые ручки чашку чая. – Такого же рода духовное попечение и наставление королева обеспечила двум своим сыновьям – его величеству Рудольфу II и его брату Эрнсту.
Карлос-Фелипе согласно кивнул и устроился поудобнее в кресле – с чашкой на крохотном блюдечке. Размешивая сахар серебряной ложечкой, он задумчиво наблюдал за водоворотом растворяющейся сладости.
– Да, это кстати – и вполне в духе габсбургской традиции. Я лично сопровождал его величество и его брата в Мадрид, когда они были еще детьми. В первый год им пришлось нелегко, хотя оба быстро выучились кастильскому. Монастырская жизнь в Монсеррате сильно отличалась от той, к которой они привыкли в развращенной Вене. – Он поиграл ложечкой. – Вообще-то у меня нет полной власти над подопечным. Мне поручено только умерить его аппетиты и удержать от крайностей.
Читать бесплатно другие книги:
