Меч мертвых Константинов Андрей
Бывший разбойный вожак лежал на боку, с зашитым и стянутым плотными повязками животом. Держал руку Милавы в своей.
– Нет, – ответил он медленно. – Не сказывал. Добычи долю сулил…
Говорить ему было так же больно, как Искре.
Твердятич помалкивал, хмурил чистый лоб. Крапива посмотрела на него и подумала, что он тоже ищет ответ, который лучше бы вовсе не находился.
Мотнула головой, повернулась к Страхине и сказала совсем о другом:
– Ты, я вижу, меч батюшкин добыл у Замятни… Вернул бы!
Варяг ответил спокойно:
– Прежде твоего батюшки были люди, хранившие этот меч.
Пока Крапива переваривала его слова, не зная, как их понимать, заговорил Харальд. Он единственный из всех мужчин не был ранен в бою на болоте, и это не веселило его. Девкам было простительно не участвовать в битве, но не ему, Рагнарссону! Он подумал о сражении, которого не хотел конунг Альдейгьюборга. Харальду тоже не хотелось его, потому что с обеих сторон окажутся люди, которых он успел полюбить. Однако если правдой было то, о чём говорили венд и словене, и хольмгардский вождь содеял предательство… Честь требовала отмщения.
– Почему Хрёрек конунг не желает войны? – спросил молодой викинг. – Такие, как он, становятся миролюбивы, лишь когда не надеются победить. Но ведь хольмское войско на четверть состоит из наших селундцев. И они перейдут к Хрёреку, когда увидят меня!
– Ну а дальше, – отозвался Страхиня, – будет так, как ты сам обещал, когда мы сидели в лесу. Придёт твой отец, и Рюрик уже не встретит его, как встретил когда-то, потому что битва с Вадимом выкосит войско.
– Но я… – начал было Харальд.
– Вряд ли они поладят добром, – безжалостно перебил варяг. – Если ты останешься жив, твой отец посадит тебя в Ладоге, как Ивара у англов, в Эофорвике. А если погибнешь, значит, княжить станет кто-нибудь из твоих братьев. У тебя ведь их много.
Харальд промолчал. Лишь мучительно, до слёз покраснел, как будто Страхиня сказал про него что-то невыносимо постыдное.
– Страшные слова ты молвишь, варяг… – прошептал Сувор. Он выглядел заметно приободрившимся, но был ещё очень слаб.
Страхиня безразлично пожал плечами:
– Объясни, в чём я ошибся, и я с тобой вместе порадуюсь.
Некоторое время все молчали, только слышен был плеск воды под бортами и гул холодного северного ветра, наполнявшего паруса. Потом Харальд заговорил снова:
– Ведь ты, ярл, будешь рядом с Хрёреком конунгом, когда мой отец огородит ему поле?..
– Всегда был, – ответил Сувор спокойно. – И тогда буду.
– Ну так пусть лучше Эгиль бранит меня в Вальхалле за то, что я оставил его смерть неотмщённой. Пусть не будет сражения с хольмгардцами, если оно повлечёт немирье между Хрёреком и моим отцом. Я сын конунга и рад был бы завоевать себе державу, но против тебя, Сувор ярл, не пойду. Потому что ты спас меня, когда я умирал.
Куделька, сжавшаяся в комочек у него за спиной, вдруг жалобно всхлипнула. Харальд повернулся к ней:
– Дома у меня была сестра, её звали Гуннхильд. Норны замкнули её глаза, чтобы она зорче видела сердцем. Торгейр мне рассказал, что она умерла, и это была большая потеря. Но теперь кажется мне, будто могу я привезти в Роскильде другую провидицу, и не меньше её дивная сила. Поедешь ли ты со мной, чтобы носить моё кольцо и ждать меня из походов?
Страхиня отвернулся от них, обмотанное повязкой лицо сделалось совсем деревянным. Он опустил ресницы, давая отдых глазам, и стал ждать ответа ведуньи.
Куделька прижалась к плечу Харальда, захлёбываясь слезами:
– Я не провидица, любый… Я не умею видеть будущее так ясно, как зрит его моя наставница или твоя сестра Гуннхильд… Я только чувствую, как оно надвигается на нас, и мне страшно… Уезжай к отцу, любый, не оставайся с нами на смерть…
– На какую смерть? – изумился датчанин. – Почему на смерть?..
– А ты думаешь, что с нами будет, если у них с Вадимом миром дело решится? – медленно проговорил Болдырь. – Выболтаем вдруг, что никому не потребно…
– А кмети? – похолодела Крапива. – Кмети-то княжьи… Лодья целая видела…
– То кмети, – сказал Болдырь. – А то мы.
– Я бы за этой правдой ещё раз пошёл, – прошептал Искра.
Харальд обнял плачущую Кудельку и неожиданно увидел перед собой море. Бескрайнее море, величественно вздымающее увенчанные гребнями волны. Облака над ним, летящие неведомо куда и откуда… Солнце, гаснущее в пучине…
Парус из пророчества Гуннхильд, наконец-то явившийся вдалеке…
Он сказал:
– Не по праву будут меня называть сыном конунга, если я не смогу защитить тех, кто в этом нуждается. Ты примешь моё приглашение, ярл?
Старый воин посмотрел на него и грустно, ласково улыбнулся. Харальд успел понять эту улыбку и то, что Сувор ответит отказом: ему ли, столько лет служившему своему князю, теперь от него уходить, словно он был в чём виноват?.. И Крапива, гордая и отчаянная, не бросит отца, а за ней ещё Искра, не только по слову Твердяты принявший узы жениховства… Искра, которого он, Харальд, называл побратимом…
Что же до Страхини…
В это время снаружи раздались голоса, по палубе прошуршали шаги, откинулся колеблемый ветром полог, и в шатёр вошёл князь.
Восемь человек смотрели на ладожского государя, и у каждого в ушах ещё звучали слова, только что произносившиеся под этим кожаным кровом. Они ожидали, что Рюрик вот сейчас заговорит с ними о том же. О рати с князем Вадимом и о том, как её избежать… Однако ошиблись. Князь сел рядом с Сувором и начал рассказывать ему, что тела отроков, найденные на корабле, наконец-то должным образом приготовлены к погребению и ждут только костра:
– Датский княжич даёт свою лодью, чтобы твои кмети и его витязь Эгиль приняли равную честь.
…Когда вошёл князь, Страхиня словно бы отодвинулся ещё дальше в тень, и не потому, что его глаза не терпели яркого света. Наоборот – он преодолевал жестокую резь, но смотрел только на Рюрика и взгляда не отводил. Он никогда не видел его до битвы в болоте. Да и тогда – мельком. А вот теперь глядел и глядел, и пытался представить его себе молодым.
Князь вёл с его товарищами ничего не значащий разговор, спрашивал о ранах, о том, не терпят ли какой нужды. А зоркие глаза между тем переползали с лица на лицо, взвешивая и оценивая. Он что-то решал про себя. Отгонял прочь последние сомнения. Приговаривал…
Страхиня сидел на другом конце шатра, откинув голову, – поди разбери, смотрит ли из-под повязки… Он видел, что Харальд был единственным, кого не коснулся княжеский взгляд. Рюрик просто сказал ему, поднимаясь:
– Пойдём, княжич. Дело у меня к тебе есть.
Харальд с готовностью встал.
– Погоди, кнез, – сказал Страхиня. На языке вагиров сказал.
Рюрик остановился. Обернулся и посмотрел на него через плечо, хмурясь и ощущая внезапно нахлынувшую тревогу. Страхиня, поднявшись с заметным трудом, подошёл к нему, и они оказались одного роста. Усмехаясь обезображенным ртом, молодой варяг не спеша сунул руку за пазуху, нащупал там что-то. Вытянул плоский кожаный мешочек и снял его с ремешка. Протянул князю на ладони:
– Вот, возьми, кнез. Моя мать велела передать это тебе, когда умирала. Она сказала, что я, может быть, тебя разыщу.
Мешочек был очень старый и вытертый, много раз промоченный водою и потом, а случалось, что и кровью. Князь странно медлил несколько очень долгих мгновений, но потом всё же взял его и начал медленно распутывать завязки. Семеро остальных смотрели недоумевая и силясь что-то понять. И молодой Твердятич, к которому Страхиня стоял правым боком, первым заметил то, что заметил бы и всякий другой, увидевший этих двоих рядом.
Сходство…
Князь наконец развязал тонкие ремешки и вынул из мешочка то, что в нём находилось.
У него на ладони лежал серебряный знак Сокола. Тот самый, что он подарил когда-то Нечаянке.
– Ты?.. – внезапно севшим голосом спросил ладожский государь. – Ты?..
Падала в небытие стольная Ладога. И та держава, которую он мечтал создать здесь и укрепить Новым Городом и иными большими и малыми городами, стоявшими вблизи и вдали. Вспыхнул и исчез его мелкий раздор с князем Вадимом. И то большое немирье, в которое этот раздор чуть было не перерос. И Рагнар Кожаные Штаны с его грозными кораблями, остановившимися, как донесла ижорская стража, уже у Котлина острова. И цена, которой он собирался купить Ладоге мир…
Ничто больше не имело значения.
Кроме одного.
Нечаянка…
И сын её. Его, Рюрика, сын. Сын…
– Она меня ненавидела?
– Она говорила, что ты, верно, будешь великим правителем. Кто не жертвует людьми, тот не оставляет после себя державу …
Молчание. Потом:
– Помнишь, что предсказал Семовит? «Вернёшь …»Отец или сын, никакой разницы нет …
– Я призню тебя перед людьми и дружиной. Ты будешь со мной.
– С тобой будет оберег, который хранила мать …
– Мне нужен ты.
– Я не нужен тебе, отец. Я слишком долго искал заветный меч, чтобы отнести его мёртвому роду.
– О чём ты?
– Нечаянка давно умерла, отец. Тогда ещё жив был старейшина Семовит и другие из рода.
– А теперь?..
– Теперь нет никого.
– Есть ты …
– А ты уверен в этом, отец?
– Я уверен, что немного найдётся князей, способных похвалиться подобным наследником!..
– Я смертельно ранил Хрольва Пять Ножей, ярла Рагнара конунга, когда он попытался меня зарубить вместо ответа. Я убил Замятню, боярина князя Вадима. Ты хочешь с ними союза. Я плохой наследник, отец.
– Ты мой сын!
– У тебя будут ещё сыновья, отец.
Снова молчание.
– Скажи хоть, как называла тебя мать, чтобы я мог дать это имя другому …
– Ингар. Она звала меня Ингаром, отец.
А потом было вот что.
Две рати, ладожская и новогородская, встретились чуть выше порогов, на той самой поляне, над которой больше не высилась двадцатисаженная красавица ель. Когда причалили варяжские корабли, князь Рюрик первым вышел на берег. Он был без брони и оружия. Поднял над головой щит и обратил его к себе выпуклой стороной.
Ответить боевой стрелой на такой знак – совсем не иметь чести.
Князь Вадим тоже сложил наземь меч и кольчугу и вышел к нему. Они встретились посреди поля и долго говорили наедине. О чём именно – не слышал никто, и многим казалось, будто они уговариваются решить дело поединком. Все знали храбрость двоих князей, все знали, какие это великие воины.
Но Рюрик и Вадим вернулись каждый к своему войску:
– Сече не быть.
– Как не быть?.. – окружили своего князя новогородцы. – А за Твердислава Радонежича расплатиться? За всех, кого Рюриковичи вот у этих кострищ убивали, а потом ещё и мёртвых незнамо куда уносили, хоронили неведомо как?..
– Не Рюриковичи их сгубили, – отвечал батюшка князь. – Не с ними будем расплачиваться.
– А кто же?..
– Болдыревы вурдалаки болотные. Зря мы Сувора в непотребстве винили, чист он. Открылась истина наконец…
– Скажи слово, княже! Леса пожжём, болота шеломами вычерпаем, а не жить боле разбойникам!..
– Послан уже за их головами храбрый Замятня Тужирич с малой дружиной. Нашёл он разбойное логово в самой крепи болотной и бился долго и тяжко… Корабль отстоял, на котором они Суворовичей мёртвых прятали, вину возвести чтоб. Вон он, корабль тот, поодаль стоит… Ватагу разбойную Тужирич без остатка всю положил. Датского княжича оборонил, самого боярина Сувора и детей боярских, вурдалаками взятых: молодого Искру Твердятича и Крапиву Суворовну. Да только сам себя и дружину верную не сберёг… Князь ладожский Рюрик, сюда уже идя, на место его сечи попал. Одного Болдыря живого среди мёртвых нашёл, в полон взял…
– Какой же казнью разбойника лютого нам жизни лишить?..
– А возжигать станут погребальный корабль, ему голову срубят и мёртвым под ноги бросят.
Утро следующего дня удалось прозрачным и синим.
Ещё до света опытные мореходы положили а берег катки. Навалились и в последний раз вывели на сушу тяжёлый датский корабль. А потом щедро обкладывали его хворостом, чтобы мокрое разбухшее дерево легче принимало огонь.
Всё исполнялось по замыслу двоих князей, по их слову, произнесённому накануне. Одному лишь человеку до того слова и замысла уже не было дела. Умер ночью верный Рюриков боярин Сувор Несмеяныч. На руках у любимой дочери умер, у Крапивы Суворовны. И люди рассказывали, будто перед смертью он попросил позвать князя. И когда тот пришёл, старый воин сказал ему:
– Долго я служил тебе, господине. А теперь не могу.
И вот что удивительно – кое-кто утверждал, будто сказал боярин вовсе не «не могу», а иное и страшное: «не хочу». Но такие разговоры скоро утихли, потому что у Сувора Несмеяныча язык отсох бы скорей, чем в самом деле повернулся подобное произнести, и все это знали.
Теперь боярин лежал там, где и было ему по праву самое место: во главе своих отроков, на носу корабля. А Болдыря вели к смертной лодье два хмурых кметя-варяга.
Он шёл сам, глядя на рассветное солнце. Шёл, держась прямо и твёрдо, хоть рана под повязкой горела лютым огнём, стирая тёмный загар с обветренного лица. Мимо новогородцев и ладожан, которых, что правду таить, в былое времечко изрядно побили-пощипали его разгульные молодцы. Мимо тесно прижавшихся друг к дружке Крапивы Суворовны, Искры Твердятича (вот уж зря встал, этак ведь и за батюшкой недолго следом отправиться…) и датского княжича с его хромоножкой-ведуньей. Большой пёс, жмущийся к чьим-то коленям… Четыре белых лица, четыре пары вопрошающих глаз… не поминайте лихом, счастливо вам за морем у княжича погостить… Страхини среди них не было, и только об этом Болдырь, пожалуй, и сожалел.
…Мимо двоих князей, стоявших бок о бок. Тут Болдырь то ли запнулся, то ли чуть промедлил… и некоторым, смотревшим на него уж слишком внимательно, показалось, будто он хотел плюнуть под ноги двоим государям… Не плюнул. Усмехнулся. Дальше пошёл.
А когда он поднялся по короткому всходу и соступил на палубу корабля, он посмотрел на север и долго не отводил глаз от чего-то, видимого только ему. За то, что он даст себя оболгать, ему была обещана княжеская награда. Милавушку невозбранно отпустят, куда она сама пожелает. Он сказал, что хочет увидеть, как она уезжает. Ему обещали и это.
Он улыбнулся ей вслед, а потом повернулся к двоим гридням, державшим наготове мечи, и улыбка стала горькой и страшной.
На колени перед ними он так и не встал.
А когда пламя поглотило мёртвые тела и корабль и над погребальным костром развеялся дым, было замечено, что Мутная начала отступать с затопленных берегов. Что-то наконец сдвинулось в мире и вновь пошло своим чередом. И уже рокотали вдали, обретая прежнюю мощь голоса, окутанные радугами пороги.
А потом был вечер совсем другого дня. И песчаная коса на оконечности лесистого острова в устье реки Нюйи, там, где она широко разливается, раскрывая объятия морю. Харальд шёл по влажному песку, оставляя цепочку глубоких следов, и крепко сжимал в своей руке ладошку Кудельки. Гуннхильд не взяла с собой старинный костяной гребень, наследие ушедших провидиц. Знала, верно, что долго без дела лежать ему не придётся…
«И ты не пошёл и не рассказал людям, что у вас приключилось с моим воспитателем Хрольвом?..»
«Нет. Не пошёл».
«Ты был ранен и плохо понимал, что творишь …»
«Я был ранен. Но не так тяжело, чтобы не понимать».
«Тех, кто скрывается от мести, у нас называют нидингами и хоронят между сушей и морем, в дармовой земле …»
«Мне нет дела до законов твоей страны, Рагнарссон. И до того, как меня у вас назовут».
«Из-за тебя умерла моя сестра, венд, и Друмба взошла за ней на костёр. Ты помнишь её, Ингар?»
«Лучше, чем тебе кажется, Рагнарссон. Но взамен тех, кто погиб, я вновь дал тебе пророчицу, воительницу и побратима. Тебе этого мало?»
Лейла-Смага семенила за Харальдом, зябко кутаясь в широкий меховой плащ. Сын конунга выкупил её, оставшуюся без хозяина; она ехала с ним домой, ибо дурной сон завершался.
А позади медленно шла Крапива Суворовна, и меч при бедре плохо вязался с длинной рубахой и скорбной, белым по белому браной прошвой понёвы. Мохнатый Волчок привычно бежал у ноги. Дочь боярская вела в поводу сразу двух лошадей. Серый жеребец гордился и выступал бережным шагом, неся жестоко израненного Крапивиного суженого, Искру Твердятича…
Страхини с ними не было, но не думала и не помнила о нём одна Лейла. Да и то потому, что ни разу не видала его.
Они уходили всё дальше от варяжской боевой лодьи, доставившей их сюда через Нево-море и полноводное Устье. А впереди, на самой оконечности острова, лежали тёмные корабли Рагнара Лодброка. Селундцы пришли забрать Харальда и его друзей, спасённых оберегом Страхини.
А дальше пролёг неприветливый горизонт, обложенный штормовыми тучами, грозный, сулящий неведомо что.
Уже шёл навстречу сыну сам конунг, когда далеко-далеко в море Харальду померещился парус… У Рагнарссона было отменное зрение, но всё-таки не столь острое, как у его побратима, и он не мог с уверенностью сказать, был этот парус на самом деле или только привиделся. И если так, то не его ли ему предстояло весь остаток дней высматривать впереди?..
Холодный ветер летел над простором Варяжского моря, катившего с запада вереницы глухо рокочущих волн. В той стороне, откуда они приходили, громоздились тяжёлые тучи, сулившие неистовый шторм. Шторм из тех, каких боялись самые отчаянные мореходы. С бешеным дыханием, раздирающим в клочья всякие паруса. С прощальным снегом зимы, жалящим, словно рои отточенных стрел… А позади туч клонилось к закату большое красное солнце. Оно расстилало над морем косые полотнища последних лучей, и там, где лучи касались воды, гребни вспыхивали недобрым багрянцем.
Волны тяжело били в скулу маленькой парусной лодки, и пена захлёстывала через борт. На дне уже собралось изрядно воды, но сидевший на руле человек её не вычёрпывал. Берег постепенно исчезал за кормой, на востоке росла стена темноты. Кого-то ждало за нею новое утро…
Ингар, прозванный людьми Страхиней, назад не оглядывался. Он давно отвык оглядываться назад. И всего меньше смысла было бы в этом теперь. Теперь, когда заветный Перунов меч вместе с ним возвращался к его мёртвому роду…
Он держал руль, привычно направляя бег послушной маленькой лодки, и не сворачивал паруса. Шторм надвигался, метя широкое море, волны становились всё выше. Брызги текли по лицу, солёные брызги, и были почему-то горячими. Ингара никто не ждал впереди. Ему некуда было идти, некуда возвращаться.
Он подумал о девушке, которая могла его полюбить, которая почти полюбила его. Для неё стал расплатой погребальный костёр. А теперь ему настало время платить…
Потом рядом с ним присела его мать, погладила по голове:
– А может, сынок, всё-таки ещё поживёшь?..
Догорела заря, и всё море окутала темнота.
…А на островке, затерянном среди болот, всё было по-прежнему. Водили хоровод обсохшие валуны, и сосны распевали у дедушкиной могилы, качаясь под солнцем. Милава размеренно налегала на шест, гоня к острову плотик, в укромном местечке дождавшийся её возвращения.
Когда он ткнулся в камни, она вышла на берег, крепко привязала верёвку и увидела, что возле могилы скоро выглянут первые жёлтенькие цветы, а грядки совсем расплылись и требуют хозяйской руки.
Надо было начинать жить. Копать землю, бросать в неё семена…
Милава подошла к клети и распахнула скрипучую дверь. Солнце хлынуло внутрь и осветило человека на низкой лежанке. Исхудалый Свияга повернул голову, щурясь на свет.
– Это я, – сказала Милава.
Январь—ноябрь 1997
Словарь
Альдейгьюборг – скандинавское название города Ладоги.
Асгард – в скандинавской мифологии мир Богов, называемый так по имени Асов. Из мира людей – Мидгарда – туда можно попасть, поднявшись по радуге. Несмотря на то что Асгард размещён как бы на небесах, сказания описывают находящиеся там горы и леса, а также крепости от врагов, ибо Асгард постоянно подвергается атакам злых сил…
Асы – одно из племён скандинавских Богов. Другим племенем являются Ваны, с которыми Асы некогда воевали, а потом обменялись заложниками и заключили мир.
Бальдр – в скандинавской мифологии сын Одина, прекрасный и добрый молодой Бог, трагически погибший из-за коварства злых сил.
Бал-фор – в Скандинавии времён викингов погребальный костёр.
Бармица – кольчужное полотно, спускавшееся со шлема на шею и плечи. К нижней части шлема бармица крепилась с помощью металлического прутка, вставленного в особые петельки; специальные приспособления предохраняли кольчужные звенья от преждевременного истирания и обрыва при ударе.
Баснословный – фантастический, невероятный. Словом «баснь» в старину называлось то, что теперь именуется сказкой; отсюда произошла всем известная «басня». В свою очередь, «сказка» была документальным отчётом о реальных событиях, в позднейшие времена – письменным.
Безлядвый – «без ляжек»; в переносном смысле – непроворный, неповоротливый человек.
Белый Бог – так скандинавы-язычники называли Христа. Следует заметить, что «белый» в скандинавской культуре – синоним добродетели, совершенства и красоты.
Берсерк – это скандинавское слово можно перевести как «медвежья рубашка» и как «не носящий одежды». Так называли неистовых воинов, которые в бою теряли человеческий облик и, одержимые приступом священного боевого безумия, рычали, кусали свой щит, истекали пеной и совершали невероятные подвиги. Их считали неуязвимыми, потому что они не ощущали боли и не обращали внимания на раны. Иногда пишут, будто для достижения подобного состояния употребляли наркотические грибы, но это неверно. Одно время феномен берсерков пытались объяснять эпилепсией, однако и это предположение несостоятельно. На самом деле следует говорить о сложной смеси воинских верований и самогипноза, который, как известно современной науке, способен творить настоящие чудеса. Берсерки всерьёз полагали, будто на время боя превращаются в волков и медведей; отсюда «медвежьи рубашки». Известно также, что берсерки редко пользовались защитным доспехом и в сражении порой срывали с себя одежду; отсюда второе толкование этого слова. Во времена викингов «настоящие» берсерки были уже редкостью. Гораздо больше стало поддельных, которые имитировали внешние признаки боевого безумия и запугивали мирных хозяев, отнимая, по сообщениям саг, «жён и добро».
Бирка – город и крупнейший торговый центр эпохи викингов. Располагался на острове в соединявшемся с морем озере Лёг (ныне – Меларен), недалеко от современного Стокгольма.
Боевой щит выпуклой стороной к себе… – в кельтской традиции это было знаком мирных намерений. Повернуть щит выпуклостью к оппоненту значило предложить ему бой.
Болдырь – хищное животное, помесь собаки и волка.
Борода – в древности важнейший символ мужской чести. Дёрнуть за бороду, тем более плюнуть в неё было страшное оскорбление, смывать которое следовало кровью обидчика. Подпалить бороду послу сопредельной державы значило объявить соседям войну. Говорят, римляне завели обычай начисто бриться, устраняя таким образом немаловажный повод для конфликтов в обществе: нет бороды – и дёрнуть не за что! Не исключено, что той же причиной объясняются и крохотные «эспаньолки» темпераментных испанских идальго; недаром «Песнь о Сиде» постоянно именует Сида Кампеадора «бородою славным», т. е. воином столь грозным, что никому и на ум не приходит оскорбить действием его длинную, пышную бороду. А в других странах Европы целые армии, случалось, терпеливо стояли друг против друга, ожидая, пока все воины должным образом подвяжут бороды, уберегая их от бесчестья… После этого уже не кажутся «придурью» нешуточные страдания и яростные протесты петровских бояр, которых самодержец насильно заставлял бриться по-европейски.
Боярин – в описываемую эпоху – старший, уважаемый воин в дружине у князя, ближайший советник и телохранитель вождя, зачастую – глава собственной малой дружины. Слово «боярин» по-разному трактуется учёными. Часть исследователей сближает его с древнеирландским «боайре», что значит «имеющий много скота».
Браный, браная ткань – вытканная особым образом, когда уток пропускался не «через нитку», а по особым шаблонам, в результате чего возникал рельефный узор, однотонный либо цветной. Иногда «браная» полоска ткалась отдельно и пришивалась к одежде, но особым шиком считался наряд, скроенный из вытканной точно по мерке материи с уже готовым рисунком.
Братучадо – племянник (др. – слав.).
Буевище – кладбище.
Вагиры (вагры) – одно из племён балтийских славян, обитавшее на территории современной Германии, на границе с датчанами. Столицей вагиров был Старград (ныне – Ольденбург в ФРГ). Авторы исходят из предположения, что летописный Рюрик был одним из вождей этого племени и возглавил переселение части народа в город Ладогу и его окрестности. Заметим, что это предположение отнюдь не лишено археологических подтверждений.
Вадим Храбрый – летописный предводитель восстания против варягов. Возможно, «Вадим» – даже не личное имя, а просто «вожак». Авторы рассматривают Вадима как гипотетического князя, который вполне мог «сидеть» в Ладоге до варягов, потом призвать Рюрика в качестве военно-морской защиты от скандинавских викингов и наконец поссориться с ним и погибнуть в бою. Отчество «Военежич» ни в каких источниках не упоминается, это чистый авторский вымысел.
Валланд – скандинавское название Франции (от слова «вальхи», то есть кельты).
Валькирии – букв. «выбирающие убитых», женские божества в скандинавской мифологии. Согласно поверьям, валькирии мчались к полям сражений на волшебных конях, способных носиться «по воздуху и по морю», и даровали героям победу и смерть, а достойнейших забирали в Вальхаллу. Северное сияние, вспыхивавшее в небесах, считалось отблеском их оружия и доспехов. По крайней мере часть валькирий были дочерьми смертных людей; выходя замуж, они утрачивали свои сверхъестественные качества.
Вальхалла – букв. «Палаты погибших в бою», в скандинавской мифологии обитель павших героев, находящаяся в Асгарде. Там души воинов предаются пирам и всяческим ратным развлечениям в ожидании последней битвы Рагнарёк, когда им предстоит снова погибнуть, отстаивая нашу Вселенную от сил Зла.
Ванты – боковые растяжки, удерживающие в вертикальном положении корабельную мачту. На кораблях викингов ванты были сдвинуты относительно мачты несколько назад, заменяя тем самым отсутствующую кормовую растяжку.
Варяги – авторы придерживаются гипотезы, согласно которой летописные варяги были славянами с южного берега Балтийского моря, вобравшими немалый элемент кельтской культуры. Термин «варяги», весьма неоднозначно трактуемый исследователями, согласно некоторым разысканиям имеет кельтское происхождение и в этом случае примерно переводится как «морские люди».
Варяжское море – Балтийское (др. – рус.).
Венды – скандинавское название балтийских славян.
Верста – русская мера длины, 1066,8 м (500 саженей). До xviii века существовала ещё «межевая» верста, равная двум обычным. «Верста» родственна слову «вертеть» и первоначально обозначала «один оборот плуга», «расстояние, которое пропахивается за один раз в одну сторону». «Верста» означала также «ровесник»; не случайно мы теперь говорим «сверстник».
Вершок – древнерусская мера длины, равная 4,45 см; это слово родственно слову «верхний», поскольку первоначально вершок равнялся длине верхней фаланги указательного пальца.
Весь – 1) небольшое селение, а также часть древнерусского города, образованная влившимся в его состав поселением. Ср. современное выражение «по городам и весям»; 2) финно-угорское племя, предки современных вепсов.
Вече – народное собрание у древних славян. Наибольший след в истории оставили, конечно, собрания крупных «административных единиц»: хрестоматийный пример – вече средневекового Новгорода. Однако в большом городе своё вече могло быть и на отдельной улице, и в отдельном конце. «Вече» родственно слову «совет» и означает «обсуждение», «совместный разговор».
Взмётное слово (позднее – грамота) – уведомление о разрыве мирных отношений, объявление войны.
Видок – «тот, кто видел», свидетель в древнерусском суде.
Викинги – в древней Скандинавии члены морской дружины, занимавшейся разбоем и торговлей. Учёные по-разному истолковывают это слово. Наиболее приемлемым кажется значение «живущий не как все», «ушедший из дому».
Виса – у древних скандинавов короткое стихотворение «к случаю». Сочиняли их порой в обстоятельствах с нашей точки зрения невероятных. В сагах можно найти весьма характерные сообщения типа: «…и тогда он выдернул попавшую в сердце стрелу и сказал по этому поводу вису, а потом упал и умер…» Или: «…и тогда они услышали, как в горящем доме, в огне, кто-то сказал вису…» См. также Скальд.
Витязь – профессиональный воин, член дружины, прославивший себя воинскими подвигами.
Влазня – «прихожая» в большой избе.
Водимая – в эпоху многожёнства главная, старшая жена.
Волос (Велес) – в славянской мифологии божественный противник Перуна, чудовищный крылатый змей, сохранившийся в сказках под именем Змея Горыныча. Иногда он оборачивался смерчем, способным высосать целое озеро; отсюда его прозвище – Сосун (а также Смок или Цмок). Согласно преданиям, некогда Волос похитил молодую жену Перуна и украл с неба Солнце, а у людей отнял скот и «залёг» земные воды, лишив поля плодородия; так продолжалось много лет, пока Перун не сразился с ним и не восстановил справедливость. Однако Волосу приписываются не только отрицательные качества. Он – покровитель песнопевцев, у него можно допроситься достатка и урожая. Учёные полагают, что Волос – это воплощение стихийных, необузданных начал в природе и животной стороны в самом человеке; недаром сказания называют Волоса «Скотьим Богом» (что иногда трактуется как «Бог скота», но на самом деле значит «Бог животного царства»). Ничего «злого» в природных стихиях нет, только следует помнить, что без разумного присмотра они могут наделать беды…
Волхв – славянский жрец, языческий священник. Учёные полагают, что первоначально этим словом обозначали только служителей Волоса, за их обыкновение одеваться в «волохатые» шубы мехом наружу (т. к., согласно верованиям, Волос часто представал смертным в облике медведя). К описываемой эпохе «волхв», вероятно, сделался общим термином для всего жречества.
Ворон – см. Один.
Вороп – разведка (др. – слав.). Наворопник – разведчик (отправить кого-либо «на вороп»).
Восточное море – Балтийское (др. – сканд.).
Восточный путь – у викингов1) морской путь из Скандинавии на Русь и далее «в арабы» и «в греки»; 2) страны на этом пути.
Вотола – род плотной, толстой льняной ткани, а также название плаща, сделанного из неё.
Всеотец – один из часто употреблявшихся титулов Одина. Древние скандинавы действительно считали его родоначальником всех богов и людей.
Всход – лестница (др. – слав.).
Вурдалак – в описываемую эпоху этого слова не существовало. Его ввёл в литературу А. С. Пушкин, не вполне (по мнению учёных) корректно объединивший двух персонажей славянского фольклора: волкодлака – волка-оборотня, и упыря – «нечистого» мертвеца, встающего по ночам, чтобы пить кровь живых. «Научная неточность» Пушкина тем не менее настолько точна литературно, что авторы сочли возможным ею воспользоваться.
Выпрямить рёбра… – способ казни, который принято считать чуть ли не «визитной карточкой» викингов и свидетельством их «невероятной» жестокости. Согласно описаниям, осуждённому рассекали на спине рёбра, разводили их в стороны наподобие крыльев и вытаскивали лёгкие: такая казнь ещё называлась «врезать орла». В отношении «особой жестокости» викингов следует заметить, что их исторические противники практиковали не менее бесчеловечные способы отнятия жизни. Кроме того, по мнению исследователей, материалы саг позволяют трактовать «выпрямление рёбер» как осквернение трупа врага, а не как глумление над живым. Часть же учёных полагает, что «кровавый орёл» вообще имел место лишь в воображении сказителей, выражая собой нечто полностью «запредельное», не измеряемое обычными человеческими мерками и могущее соответствовать лишь эпической мощи легендарных времён.
Вязать и решить… – т. е. отнимать или даровать свободу (др. – слав.). «Решить» здесь имеет значение «освобождать» (ср. «разрешилась от бремени»).
Галаты – 1) одно из кельтских племён; 2) общее название кельтов. Это слово породило немало географических названий, древних и современных: Галлия, Галисия, Галиция…
Гардарики – букв. «Страна крепостей», «Страна городов» – скандинавское название Руси. «Гард» означает «город», «рики» – «держава», «страна». Часто встречающееся написание «Гардарика» – неграмотно.
Гардский – русский (др. – сканд.). Гарда-конунг – русский князь.
Гашник – у славян шнурок, поддерживавший штаны; от слова «гачи», «гащи», которое в глубочайшей древности означало «шкуру с задних ног зверя», а в историческую эпоху – штаны. Славяне носили рубахи навыпуск, поэтому нечто, спрятанное у тела, за упомянутым шнурком, действительно было скрыто лучше некуда. Отсюда современное выражение «спрятать в загашник».
Гевьон – в скандинавской мифологии «вещая дева», которой обязан своим появлением на картах датский остров Зеландия (Селунд). Согласно легенде, Гевьон так очаровала своим пением шведского конунга, что тот пообещал ей столько земли, сколько она сумеет поднять своим плугом. Тогда Гевьон родила от одного великана сразу четверых сыновей, превратила их в быков, запрягла в плуг и… вывернула им изрядный кусок Скандинавского полуострова. Быки Гевьон остановились далеко в море, и потому-то, как утверждает сказание, «мысы острова Селунд похожи на заливы озера Лёг» (ныне оз. Меларен в Швеции). В Копенгагене, кстати, в честь Гевьон воздвигнута очень красивая скульптурная группа.
Гинунгагап – в скандинавской мифологии Мировая Бездна, существовавшая до начала времён. Согласно легендам, с одной стороны её горело страшное пламя, с другой царил вселенский мороз и лежали вековые снега. История Вселенной отсчитывалась скандинавами с момента, когда изначальные холод и жар встретились и снега начали таять, а из капель воды сами собой родились первые живые существа.
Глиняне – одно из племён балтийских славян, обитавшее южнее вагиров.
Гой еси… – старинное русское приветствие, букв. «бывай жив», от «гоить» – «жить».
Горница – от слова «горний», то есть «верхний», самое комфортабельное помещение в древнерусской избе, топившейся по-чёрному. По мнению исследователей, оно располагалось над прихожей, т. е. действительно «горе», наверху, и было отгорожено от основной – задымленной – части избы непроницаемой перегородкой.
Город, городок – в древнерусском языке это слово означало не просто крупное поселение, как теперь, но только «огороженное»: такое, где имелась крепость на случай вражеского нападения. «Городом» называли и собственно укрепление. В частности, «городок» боярина Сувора в романе – всего лишь маленькая крепость, не успевшая обрасти «гражданскими» выселками.
Горой – сухим путём, посуху.
Гривна – шейное украшение в виде незамкнутого металлического обруча, а также мера веса и стоимости у древних славян. Примерно равнялась скандинавской марке.
Гридень – профессиональный воин, член княжеской дружины.
Гридница – хоромы для пиров и советов дружины. Согласно археологическим данным, гридница не была жилым помещением; в ней не устраивали очага или печи, зато имелись большие окна – деталь, немыслимая для избы, призванной сохранять тепло. Летом эти окна держали открытыми, зимой закрывали деревянными ставнями. Тем не менее зимой в гриднице было холодно. Некоторые авторы даже полагают, что именно отсюда пошёл позднейший обычай боярских «сидений» в шубах и меховых шапках.
Даждьбог (Дажьбог) – Бог Солнца древних славян. Сын Сварога. Славяне представляли его себе прекрасным молодым князем, мчащимся в небесах на колеснице, запряжённой крылатыми белыми жеребцами. Свет, по их мнению, происходил от его огненно-золотого щита. В легендах прощупывается мотив временной смерти Даждь-бога от рук злых сил и его последующего воскрешения.
Дань – материальная повинность, которой правитель той или иной территории облагал подвластные племена (не отсюда ли, кстати, произошло слово «подданный»?) в обмен на защиту от внешних врагов. Собранное шло на содержание профессиональных воинов – княжеской дружины, а также на пропитание и вооружение ополчения – войска, если в нём возникала нужда. При этом дань, собираемую с, так сказать, «некоренного» населения, «чужого» по отношению к наиболее сильному центральному племени, следует отличать от полюдья, которым облагались «свои». Платить князю не дань, а полюдье считалось очень престижным.
Читать бесплатно другие книги:
