Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 1 Ротфусс Патрик
– А быть может, я подкупил мажордома, чтобы очутиться с вами рядом!
Она слегка улыбнулась и отпила глоток воды. «Ей нравится смелость», – подумал я про себя.
Я вытер руки и чуть было не положил салфетку на стол, а это было бы ужасной ошибкой. То был сигнал убирать блюдо, которое стояло сейчас на столе. И если сделать это слишком рано, это означало молчаливое, но уничтожающее неодобрение в адрес хозяина дома. Расправляя салфетку и стеля ее на колени, я чувствовал, как по спине между лопатками у меня течет струйка пота.
– И как же вы проводите время, господин Квоут?
Она не стала спрашивать, чем я занимаюсь, – это означало, что она считает меня аристократом. По счастью, я заранее приготовил ответ.
– Так, пописываю понемногу. Генеалогии. Парочку пьес… Вы любите театр?
– Так, иногда. Смотря какой.
– В зависимости от пьесы?
– В зависимости от актеров, – сказала она, и в голосе ее послышалось странное напряжение.
Я бы и не заметил, не следи я за ней так пристально. Я решил перевести разговор на более безопасную тему.
– Как вам показались дороги по пути в Северен? – осведомился я. На дороги любят жаловаться все. Это такая же надежная тема, как погода. – Говорят, на севере разбойники пошаливают?
Я надеялся немного оживить беседу. Чем больше она болтает, тем лучше я ее узнаю.
– В это время года на дорогах всегда кишат разбойники из руэ, – холодно ответила Мелуан.
Не просто разбойники – разбойники из руэ! Она произнесла это слово с таким ледяным отвращением, что я буквально похолодел. Она ненавидит руэ. Не просто недолюбливает, как большинство людей, – она питает к нам искреннюю, неподдельную, жгучую ненависть.
Я был избавлен от необходимости отвечать: подали охлажденные фруктовые пирожные. Слева от меня вице-король спорил с женой о желудях. Справа Мелуан неторопливо разламывала пополам клубничное пирожное, лицо ее было бледно, как маска слоновой кости. Глядя, как ее безукоризненно отполированные ноготки раздирают на кусочки пирожное, я понимал, что она думает о руэ.
Если не считать этого упоминания об эдема руэ, вечер прошел довольно славно. Мне мало-помалу удалось разговорить Мелуан, и она принялась болтать о всякой ерунде. Изысканный обед тянулся два часа, времени для разговоров у нас было предостаточно. Я обнаружил, что она действительно воплощает в себе все то, что предполагал Алверон: умна, привлекательна, красноречива. И даже то, что я знал о ее ненависти к руэ, не особенно мешало мне наслаждаться ее обществом.
Сразу после обеда я вернулся к себе и принялся писать. К тому времени, когда ко мне заглянул маэр, у меня уже было готово три черновика писем, набросок песни и пять страниц, исписанных нотами и репликами, которые я рассчитывал пустить в ход позднее.
– Входите, ваша светлость.
Он вошел, я поднял на него глаза. Он был уже совсем не похож на того хрупкого, трясущегося старика, которому я сумел вернуть здоровье. Он немного пополнел и выглядел лет на пять моложе.
– Что вы о ней думаете? – спросил Алверон. – Во время вашей беседы она ничего не говорила о своих поклонниках?
– Нет, ваша светлость, – сказал я, протягивая ему сложенный листок бумаги. – Вот первое письмо, которое вы, возможно, сочтете нужным ей отправить. Я полагаю, вы сможете найти способ тайно передать его ей?
Он развернул письмо и начал читать, беззвучно шевеля губами. Я тем временем родил еще одну строчку песни, записав поверх строки аккорды.
Наконец маэр поднял глаза.
– Вы не находите, что это несколько чересчур? – смущенно осведомился он.
– Нет. Вон то, – я оторвался от работы и указал пером на другой листок бумаги, – действительно чересчур. А то, что вы держите в руках, – как раз что надо. В ней есть романтическая струнка. Она мечтает, чтобы ей вскружили голову, хотя, вероятно, не признается в этом.
На лице маэра по-прежнему отражалось сомнение, поэтому я отодвинулся от стола и положил перо.
– Ваша светлость, вы были правы. Эта женщина вполне достойна стать вашей супругой. Не пройдет и нескольких дней, как во дворце будет с десяток мужчин, которые с радостью взяли бы ее в жены. Не так ли?
– Да их уже с десяток, – угрюмо ответил он. – А скоро будет десятка три.
– И добавьте еще десяток тех, с кем она встретится за обедом или будет гулять в саду. И еще десяток, которые будут ухаживать за ней просто из любви к искусству. Сколько из них станут писать ей письма и стихи? Они будут посылать ей цветы, побрякушки, знаки своего расположения. Вскоре на нее обрушится поток внимания. У вас всего один шанс.
Я указал на письмо:
– Не медлите! Это письмо воспламенит ее воображение, ее любопытство. Через пару дней, когда у нее на столе будет лежать гора других записок, она будет ждать второго письма от нас.
Он поколебался, потом его плечи поникли.
– Вы уверены?
Я покачал головой:
– В таком деле ни в чем нельзя быть уверенным, ваша светлость. Можно только надеяться. Ничего лучшего я вам обещать не могу.
Алверон колебался.
– Я в этом совершенно не разбираюсь! – сказал он, и в голосе его послышались капризные нотки. – Вот если бы была книга с правилами, которых можно было бы придерживаться!
Сейчас он выглядел совершенно как обыкновенный человек, ничуть не похожий на маэра Алверона.
По правде говоря, я и сам был озабочен не меньше его. Все, что я знал об ухаживании за женщинами по собственному опыту, легко можно было уместить в наперсток, не снимая его с пальца.
С другой стороны, в моем распоряжении был богатейший чужой опыт. Десять тысяч романтических песен, пьес и легенд, вместе взятые, хоть что-нибудь да значат. Что касается отрицательного опыта, я насмотрелся на Симмона, который пытался приударить чуть ли не за каждой женщиной на три мили от университета с безысходным энтузиазмом ребенка, пытающегося взлететь. Более того, я насмотрелся на то, как десятки мужчин разбивались в щепки о Денну, подобно кораблям, забывшим о приливе.
Алверон смотрел на меня неподдельно озабоченным взглядом.
– Как вы думаете, месяца хватит?
Заговорив, я сам удивился тому, как уверенно звучит мой голос.
– Ваша светлость, если за месяц я не сумею помочь вам ее покорить, значит, это вообще невозможно.
Глава 68
Почем хлебушек
Следующие дни выдались довольно приятными. Светлое время суток я проводил с Денной, в Северене-Нижнем, исследуя город и его окрестности. Мы проводили время, катаясь верхом, купаясь, распевая песни или просто болтая целые дни напролет. Я восхвалял ее беззастенчиво и безнадежно: только глупец мог надеяться заарканить ее.
А потом я возвращался к себе и писал письмо, которое сочинял про себя весь день. Или изливал душу в песне. И в этой песне или письме я говорил все то, чего не осмеливался сказать Денне днем. То, что, как я знал, только отпугнуло бы ее.
Закончив письмо или песню, я переписывал все заново. Слегка сглаживал острые углы, убирал чересчур откровенные пассажи. Мало-помалу подгонял и переделывал, пока наконец результат не подходил Мелуан Лэклесс тютелька в тютельку, точно опойковая перчатка.
Это была идиллия. Отыскать Денну в Северене удавалось мне куда лучше, чем когда-либо в Имре. Мы проводили вместе по нескольку часов кряду, иной раз встречались дважды и трижды на дню, иной раз три-четыре дня подряд.
Хотя справедливости ради следует заметить, что все шло не так уж гладко. Было, было несколько репьев в одеяле, как говаривал мой отец.
Первым из репьев был молодой господин по имени Герред, который сопровождал Денну во время одного из первых наших свиданий в Северене-Нижнем. Разумеется, он знал ее не под именем Денны. Он называл ее «Алора», так ее звал и я до конца дня.
На лице Герреда застыло обреченное выражение, которое мне было уже более чем знакомо. Он достаточно давно общался с Денной, чтобы влюбиться в нее, и только что начал понимать, что его время подходит к концу.
Я видел, как он совершал все те же ошибки, которые до него совершали другие. Чересчур властно обнял ее за талию. Вручил ей в подарок кольцо. Когда мы бродили по городу, стоило ей задержать на чем-то взгляд дольше трех секунд, он тут же предлагал ей это купить. Пытался требовать у нее обещание непременно встретиться снова. Быть может, на балу у Деферров? А может, пообедаем в «Золотой доске»? А вот люди графа Абеляра завтра ставят «Десятигрошового короля»…
По отдельности все это могло бы быть замечательно. Может быть, даже привлекательно. Но все вместе давало картину неподдельного отчаяния, с руками, стиснутыми до побелевших костяшек. Он цеплялся за Денну, как будто был утопающим, а она – обломок доски.
Он бросал на меня гневные взгляды, когда она не видела, а когда Денна простилась с нами, пожелав обоим доброй ночи, лицо у него вытянулось и побелело, как будто он уже два дня как умер.
Второй репей был похуже. После того как я помогал маэру ухаживать за его дамой почти два оборота, Денна внезапно испарилась, без следа, без предупреждения, не сказав ни слова. Ни прощальной записки, ни каких-либо извинений. Я ждал ее три часа в конюшне, где мы договорились встретиться. Потом я отправился в трактир, где она жила, и узнал, что накануне вечером она собрала вещи и съехала.
Я отправился в парк, где мы обедали накануне, потом обежал еще десяток мест, где мы обычно встречались. К тому времени, как я сел на подъемник, идущий на вершину Крути, была уже почти полночь. Но все равно какая-то безрассудная часть меня продолжала надеяться, что она встретит меня наверху и снова бросится мне на шею в порыве неудержимого восторга.
Однако ее там не было. В ту ночь я не написал ни письма, ни песни для Мелуан.
На второй день я несколько часов шатался по Северену-Нижнему, озабоченный и уязвленный. В тот же вечер, у себя в комнатах, я долго потел, ругался и портил бумагу и наконец, испортив листов двадцать, выдавил из себя три коротких, относительно сносных абзаца, которые и вручил маэру на его усмотрение.
На третий день сердце камнем лежало у меня в груди. Я попытался было закончить песню, которую писал для маэра, но ничего толкового у меня не вышло. В течение первого часа все ноты, которые я брал, выходили свинцовыми и безжизненными. На второй час они сделались неблагозвучными и разрозненными. Я упорствовал до тех пор, пока каждый звук, издаваемый моей лютней, не сделался скрипучим и мерзким, как ножом по зубам.
Наконец я позволил своей бедной измученной лютне умолкнуть, вспомнив то, что некогда говорил мой отец: «Песни сами выбирают себе час и время. Если у лютни жестяной звук – должно быть, это не без причины. Твоя музыка звучит в тон твоей душе, из грязного колодца не наберешь чистой воды. Подожди, пока муть осядет, иначе звук выйдет гнусный, как у треснутого колокола».
Я положил лютню в футляр, понимая, что это правда. Мне требовалось отдохнуть несколько дней, чтобы вновь успешно ухаживать за Мелуан от имени маэра. Это была слишком тонкая работа, чтобы делать ее через силу или не от чистого сердца.
С другой стороны, я понимал, что маэр будет недоволен заминкой. Мне нужен был повод, и, поскольку маэр весьма неглуп, повод должен был быть хотя бы отчасти законным.
Я услышал знакомый шорох воздуха, говорящий о том, что в моей гардеробной отворилась потайная дверь, ведущая в секретный проход в комнаты маэра. К тому времени, как он показался в дверях, я уже беспокойно расхаживал взад-вперед.
За последние два оборота маэр еще немного отъелся, и его лицо уже не было таким вытянувшимся, с запавшими щеками. Он выглядел весьма внушительно в своем пышном наряде: рубашке цвета сливок и слоновой кости и жестком камзоле темно-сапфирового оттенка.
– Я получил ваше письмо, – резко бросил он. – Так песня готова?
Я обернулся к нему:
– Нет, ваша светлость. Мне пришло на ум кое-что поважнее песен.
– Что касается вас, ничего важнее песен быть не может! – твердо ответил маэр, поправляя манжет рубашки. – Я слышал от нескольких людей, что первые две песни Мелуан очень понравились. Вам следует направить все свои усилия в этом направлении.
– Ваша светлость, мне стало известно, что…
– Довольно! – нетерпеливо перебил Алверон, взглянув на циферблат высоких пружинных часов, что стояли в углу комнаты. – Меня ждут.
– Вашей жизни по-прежнему грозит опасность со стороны Кавдикуса!
Надо отдать маэру должное: при необходимости он мог бы зарабатывать себе на жизнь игрой на сцене. Он почти не дрогнул, лишь слегка замешкался, поправляя второй манжет.
– Каким образом? – осведомился он, стараясь казаться равнодушным.
– У него есть и другие способы причинить вам вред, помимо яда. Способы, которые можно применить на расстоянии.
– Вы имеете в виду заклинания? – спросил Алверон. – Он собирается вызвать призрака и прислать его, чтобы околдовать меня?
«О Тейлу и его присные! «Призрака»! «Околдовать»!» Как легко было забыть, что этот умный, тонкий и во всех прочих отношениях вполне образованный человек ничем не лучше ребенка, когда речь идет о тайных знаниях! Он небось верил даже в фейри и живых мертвецов, бедолага…
Однако пытаться просвещать его было бы утомительно и непродуктивно.
– Возможно, что и так, ваша светлость. Но существуют и другие, более серьезные опасности.
Он несколько утратил свой невозмутимый вид и посмотрел мне в глаза.
– Что же может быть серьезнее, чем прислать призрака?
Маэр был не из тех, кого можно смутить одними словами, поэтому я взял из вазы с фруктами яблоко, протер его рукавом и протянул маэру:
– Не подержите, ваша светлость?
Он недоверчиво взял яблоко.
– К чему это вы?
Я подошел к стене, где висел мой красивый вишневый плащ, и достал из одного из многочисленных карманов иголку.
– Я покажу вам, ваша светлость, на что способен Кавдикус.
Я протянул руку за яблоком.
Маэр отдал мне яблоко, и я оглядел его. Держа яблоко под углом к свету, я увидел то, на что надеялся: смазанные отпечатки на блестящей кожице. Я пробормотал связывание, сосредоточил свой алар и воткнул иглу в центр отпечатка, оставленного на яблоке указательным пальцем маэра.
Алверон дернулся, издал нечленораздельный изумленный возглас и уставился на свою руку так, словно его неожиданно кольнули булавкой.
Я предполагал, что он укорит меня, но он ничего не сказал. Глаза у него расширились, лицо побледнело. Потом он стал задумчиво наблюдать за капелькой крови, набухающей на кончике пальца.
Маэр облизнул губы и медленно сунул палец в рот.
– Понятно, – негромко сказал он. – От этого можно уберечься?
На самом деле это был не вопрос.
Я кивнул с суровым видом:
– Отчасти да, ваша светлость. Полагаю, я смогу изготовить… э-э… амулет, который вас защитит. Я лишь сожалею, что не подумал об этом прежде, но то одно, то другое…
– Да-да! – маэр жестом велел мне замолчать. – Что вам нужно, чтобы изготовить амулет?
Вопрос был с двойным дном. На первый взгляд он спрашивал о том, какие материалы мне потребуются. Но маэр был человек практичный. Он, кроме всего прочего, хотел узнать мою цену.
– В мастерской в башне Кавдикуса должно быть все, что мне нужно, ваша светлость. А те материалы, которых в мастерской не найдется, я смогу найти в Северене, только на это потребуется время…
Затем я помолчал, обдумывая другую сторону вопроса. Маэр мог дать мне сотню вещей: денег выше головы, лютню из тех, какие могут себе позволить только короли… Я аж вздрогнул при мысли об этом. Лютня работы Антрессора! Я такой даже не видел никогда, а вот отец мой видел. Он как-то раз играл на Антрессоровой лютне в Анилене и временами, хлебнув винца, любил рассказывать об этом, обрисовывая руками в воздухе ее изящный абрис.
Так вот, маэр мог добыть мне такую в мгновение ока!
И не только это, разумеется. Алверон мог устроить мне доступ в сотню частных библиотек. Да и официальное покровительство такого знатного лорда – тоже дело немалое. Имя маэра способно открывать двери так же легко, как имя самого короля.
– Есть кое-что еще, – медленно начал я, – что я надеялся обсудить с вашей светлостью. У меня есть один проект, но для его завершения мне требуется ваша помощь. И еще у меня есть друг, талантливый музыкант, который нуждается в высокопоставленном покровителе…
Я сделал многозначительную паузу.
Алверон кивнул. Его серые глаза говорили о том, что он все понял. Маэр был не дурак. Он знал, почем хлебушек.
– Я прикажу Стейпсу дать вам ключи от башни Кавдикуса, – сказал он. – Сколько времени вам потребуется, чтобы изготовить талисман?
Я сделал вид, что размышляю.
– По меньшей мере четыре дня, ваша светлость.
Этого должно хватить, чтобы взбаламученные воды моего творческого колодца успокоились. Или чтобы Денна вернулась оттуда, куда она сорвалась так внезапно…
– Если бы я был уверен в его оборудовании, можно было бы и быстрее, но мне придется действовать осторожно. Я не знаю, какие ловушки подстроил Кавдикус, прежде чем бежать.
Услышав это, Алверон нахмурился.
– А вы сможете продолжать свои нынешние занятия?
– Нет, ваша светлость. Работа будет довольно утомительной и потребует много времени. Тем более что, как я предполагаю, вы предпочли бы, чтобы я соблюдал осмотрительность, добывая нужные материалы в Северене-Нижнем…
– Да, разумеется.
Он шумно выдохнул через нос.
– Ад и преисподняя, а ведь так все хорошо шло! Кого же мне приставить писать письма, пока вы будете заняты?
Последнее он произнес задумчиво, разговаривая сам с собой.
Эту мысль надо было уничтожить в зародыше. Я не желал делить честь завоевания сердца Мелуан с кем-то еще.
– Не думаю, что это так уж необходимо, ваша светлость. Дней семь-восемь тому назад – быть может. Но теперь, как вы говорите, мы сумели ее заинтересовать. Она взбудоражена, готова к дальнейшему сближению. И теперь, если она в течение нескольких дней не получит от нас новых вестей, она будет разочарована. Но главное – она захочет вернуть себе ваше внимание.
Маэр огладил бородку. Лицо его стало задумчивым. Я подумал, не пустить ли в ход сравнение с рыбкой, которую надо поводить на крючке, но не был уверен, что маэр когда-нибудь занимался столь плебейским делом, как удить рыбу удочкой.
– Не сочтите за дерзость, но… Ваша светлость, вам когда-нибудь, в юности, доводилось добиваться расположения юной дамы?
Алверон улыбнулся моей осмотрительности.
– Не сочту. Что вы хотели сказать?
– Какие из них казались вам привлекательнее? Те, что сразу бросались вам в объятия, или те, что казались более упрямыми, несговорчивыми, возможно, даже равнодушными к вашим ухаживаниям?
Взгляд маэра сделался отсутствующим – он вспоминал.
– Так вот, у женщин все точно так же. Некоторые не выносят, когда мужчина цепляется за них. И все они ценят, когда им предоставляют свободу и возможность сделать свой собственный выбор. Трудно жаждать того, что у тебя все время под рукой.
Алверон кивнул:
– Отчасти вы правы… Разлука питает страсть…
Он кивнул снова, уже увереннее:
– Хорошо. Три дня!
Он снова взглянул на пружинные часы.
– Ну, а теперь мне пора…
– И последнее, ваша светлость! – поспешно сказал я. – Талисман, который я буду делать, должен быть настроен на вас. Мне потребуется ваше сотрудничество.
Я кашлянул.
– А точнее, немного ваших… телесных субстанций.
– Говорите прямо!
– Понемногу вашей крови, слюны, кожи, волос и мочи.
Про себя я тяжко вздохнул, понимая, что для суеверного винтийца это готовый рецепт для вызывания призрака или какой-нибудь подобной чуши.
Как я и ожидал, маэр, выслушав этот список, прищурил глаза.
– Я, конечно, не знаток, – медленно произнес он, – но мне кажется, что это именно то, чем мне ни в коем случае не следует делиться ни с кем. Почему я должен вам доверять?
Я мог бы начать распространяться о своей верности, напомнить о своих былых заслугах, поставить ему на вид, что я уже спас ему жизнь. Но за последний месяц я успел разобраться, как работает голова маэра.
Я улыбнулся ему своей лучшей проницательной улыбкой.
– Вы же умный человек, ваша светлость! Я уверен, что вы и так это знаете.
Он улыбнулся в ответ.
– Ну, предположим, будто я этого не знаю?
Я пожал плечами:
– Если вы, ваша светлость, умрете, мне с вас никакого проку не будет!
Его серые глаза заглянули в мои, потом он кивнул, удовлетворившись ответом.
– И то верно. Напишите мне, когда вам все это потребуется.
Он повернулся, собираясь удалиться.
– Три дня!
Глава 69
Подобное безумие
Я несколько раз побывал в Северене-Нижнем, добывая все необходимое для маэрова грама. Самородное золото. Никель и железо. Уголь и травильные кислоты. Деньги для этих покупок я добывал, распродавая разные предметы оборудования из мастерской Кавдикуса. Можно было бы попросить денег у маэра, однако я предпочитал, чтобы он думал обо мне как о человеке независимом и находчивом, а не как о бездонной дыре, куда уходят деньги.
Ну, и совершенно случайно, покупая и продавая, я посещал многие из тех мест, где мы бывали вместе с Денной.
Я так привык встречаться с нею, что теперь она мерещилась мне повсюду, где ее не было. Каждый день сердце у меня радостно подпрыгивало, когда я видел, как она сворачивает за угол, заходит к сапожнику, машет мне с другого конца двора. Но на самом деле все это оказывалась не она, и каждый вечер я возвращался во дворец маэра еще более безутешным, чем накануне.
Вдобавок еще и Бредон несколько дней тому назад уехал из Северена, навестить каких-то родственников по соседству. А я и не подозревал, как привязался к нему, пока он не исчез.
Как я уже говорил, изготовить грам не так уж трудно, если у вас есть все необходимое оборудование, схема и алар, прочный, как клинок рамстонской стали. Инструменты для работы по металлу в башне Кавдикуса были вполне приемлемые, хотя, конечно, им было далеко до тех, что у нас в фактной. Со схемой тоже проблем не было – у меня хорошая память на такие вещи.
Трудясь над грамом для маэра, я одновременно принялся делать второй грам, в замену тому, которого я лишился. К несчастью, из-за довольно грубого оборудования, которое было в моем распоряжении, я не успел его закончить как следовало.
Грам маэра я завершил через три дня после разговора с ним и через шесть дней после внезапного исчезновения Денны. На следующий день я оставил свои бесплодные поиски и расположился в одном из открытых кафе. Я пил кофе и пытался обрести вдохновение для песни, которую задолжал маэру. Я провел там десять часов, и единственное, чего добился, – это волшебным образом перевел чуть ли не полведра хорошего кофе в чудную, душистую мочу.
В тот вечер я выпил несообразное количество скаттена и уснул за письменным столом. Песня для Мелуан так и осталась неоконченной. Маэр был весьма недоволен.
Денна появилась вновь на седьмой день, когда я бродил по местам наших прогулок в Северене-Нижнем. Невзирая на все мои поиски, она увидела меня первой и, смеясь, подбежала ко мне. Она торопливо рассказала о песне, которую слышала накануне. Мы провели день вместе – так непринужденно, будто она никуда и не уезжала.
Я не стал расспрашивать ее о внезапном исчезновении. Я был знаком с Денной уже более года и кое-что знал о тайных пружинах ее сердца. Я знал, что она ценит свою независимость. Я знал, что у нее есть свои тайны.
В тот вечер мы гуляли в маленьком саду, тянущемся вдоль самого края Крути. Мы сидели на деревянной скамейке, глядя на темный город внизу: беспорядочные брызги света светильников, уличных фонарей, газовых фонарей с редкими вкраплениями огоньков симпатических ламп.
– Извини, пожалуйста, – тихо сказала она.
Мы почти четверть часа сидели молча, глядя на городские огни. Если она и решила продолжить какой-то прерванный разговор, я не помнил, о чем речь.
– Прошу прощения?
Видя, что Денна не отвечает, я обернулся к ней. Луны на небе не было, вечер выдался темный. Лицо Денны было тускло освещено тысячами сияющих внизу огней.
– Иногда я исчезаю, – сказала она наконец. – Быстро, тихо, посреди ночи.
Денна не смотрела на меня, говоря это. Ее темные глаза были прикованы к раскинувшемуся внизу городу.
– Ну да, именно так, – продолжала она еле слышно. – Без предупреждения, не сказав ни слова. И потом ничего не объясняю. Иногда я не могу поступить иначе.
Тут она обернулась и посмотрела мне в глаза. Ее лицо, подсвеченное тусклым светом, было очень серьезным.
– Надеюсь, тебе это не нужно говорить, ты и так все понимаешь, – сказала она. – Надеюсь, мне не нужно объяснять…
Денна снова отвернулась и уставилась на мерцающие огоньки внизу.
– Но все-таки – извини, пожалуйста.
Мы еще немного посидели, наслаждаясь уютным молчанием. Мне хотелось что-нибудь сказать. Мне хотелось сказать, что меня это совершенно не волнует, но это была бы ложь. Мне хотелось сказать ей, мол, для меня главное, что она вернулась, но я опасался, что это прозвучит чересчур искренне.
Так что я побоялся сказать то, чего говорить не следует, и потому не сказал ничего. Я же знал, что бывает с мужчинами, которые цепляются за нее чересчур крепко. Это же была главная разница между мной и остальными. Я не пытался обнимать ее за талию, шептать что-то ей на ухо и внезапно целовать в щечку.
Разумеется, я думал об этом. Я помнил, какая она была теплая, когда кинулась мне на шею тогда, возле конного лифта. Бывали времена, когда я отдал бы свою правую руку, лишь бы обнять ее снова.
Но потом я вспоминал лица тех, других мужчин, осознавших, что Денна их бросает. Я вспоминал всех тех, кто пытался приковать ее к земле – и остался в дураках. И я сдерживал желание показать ей все песни и стихи, которые написал, понимая, что излишняя искренность может все погубить.
А если это означало, что она не целиком принадлежит мне, что ж с того? Зато я останусь тем, к кому она всегда сможет вернуться, не страшась упреков и расспросов. И потому я не пытался выиграть ее любовь и удовлетворялся блестящей игрой.
Однако в глубине души какая-то частица меня не переставала надеяться на большее, и оттого я все время отчасти оставался глупцом.
Шли дни. Мы с Денной шатались по улицам Северена, сидели в кафе, смотрели пьесы, катались верхом. Вскарабкались на Круть пешком просто затем, чтобы сказать, что мы это сделали. Побывали на портовом рынке, в бродячем зверинце, в нескольких кунсткамерах.
А иногда целыми днями ничего не делали, просто сидели и болтали, и в эти дни главной темой наших бесед бывала музыка.
Мы часами обсуждали тонкости ремесла музыканта. Как сочиняются песни. Как соотносятся куплет и припев, о ритме, о тональности, о размерах.
Были вещи, которые я узнал еще в раннем детстве и о которых часто размышлял. И хотя Денна была новичком в этом деле, в некоторых отношениях это было ее преимуществом. Я-то начал учиться музыке прежде, чем говорить. Я знал десять тысяч правил мелодии и стиха лучше, чем свои пять пальцев.
А Денна их не знала. В некоторых отношениях это ей мешало, зато отчасти именно это делало ее мелодии такими странными и восхитительными…
Ах, плохо я объясняю! Ну ладно: представьте, что музыка – это огромный запутанный город вроде Тарбеана. За те годы, что я провел на его улицах, я выучил их наизусть. И не только главные улицы. И не только мелкие переулки. Я знал все проходные дворы, все крыши и отчасти даже канализацию. Благодаря этому я мог перемещаться по городу, как кролик по кустарнику: ловко, проворно, путая следы.
Денна же никогда ничему не училась. Все эти проходные дворы были ей неведомы. Вы можете подумать, будто из-за этого она вынуждена была бродить по городу наугад, потерянная и беспомощная, заблудившаяся в лабиринте каменных стен.
А она вместо этого просто проходила сквозь стены. Иначе она не умела. Никто никогда не говорил ей, что так нельзя. И оттого она перемещалась по городу, как некое сказочное создание. Она бродила по дорогам, не видимым никому, кроме нее, и оттого музыка ее была дика, непривычна и вольна.
В общем, мне потребовалось двадцать три письма, шесть песен и, стыдно признаться, одна поэма.
Разумеется, дело было не только в письмах и песнях. Одними письмами женского сердца не завоюешь. Алверон и сам не сидел сложа руки. А после того, как он открыл Мелуан, кто был ее таинственным поклонником, он взял на себя львиную долю трудов, мало-помалу очаровывая ее своей скромностью и почтительностью.
Однако именно мои письма привлекли ее внимание. Именно мои песни заставили ее подойти достаточно близко, чтобы Алверон смог пустить в ход неторопливое обаяние своих речей.
И все равно те письма и песни были моими лишь отчасти. Что же касается поэмы, на свете есть лишь одно, что могло сподвигнуть меня на подобное безумие.
Глава 70
Навязчивость
Мы встретились с Денной возле трактира на Чокеровом проезде, где она жила, скромного заведения под вывеской «Четыре свечки». Выйдя из-за угла и увидев ее в свете фонаря, висящего над входной дверью, я ощутил прилив радости – просто оттого, что могу найти ее там, где искал.
– Я получил твою записку, – сказал я. – Представь себе, как я обрадовался!
Денна улыбнулась и сделала реверанс, приподняв юбку одной рукой. Да, на ней была юбка, а не замысловатое платье из тех, в каких ходят знатные дамы: простой кусок ткани, какие носят крестьянки, сгребающие сено или пляшущие в хороводе.
– Я была не уверена, сумеешь ли ты выбраться, – сказала она. – Все-таки все приличные люди давно уже спят.
Читать бесплатно другие книги:
