Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 1 Ротфусс Патрик
– Я думаю, что сумею поправить дело, ваша светлость. Помните, что сегодняшняя ночь будет самой тяжелой. И завтра тоже будет плохо. А потом должно стать лучше.
– Если я доживу, – буркнул он.
Это было всего лишь капризное ворчанье больного, однако оно так точно отражало мои собственные мысли, что по спине у меня пробежал холодок. Прежде я не рассматривал возможность того, что маэр может умереть, невзирая на мое вмешательство. Но теперь, когда я увидел его воочию, хрупкого, посеревшего, дрожащего, я осознал истину: он может не дожить до утра.
– Для начала выпейте это, ваша светлость, – я достал фляжку.
– Бренди? – спросил он со скрываемой надеждой. Я покачал головой и отвинтил крышку. Он скривился и снова опустился на подушки. – Зубы Господни! Мало того что я умираю, так еще и это! Рыбий жир?
Я кивнул с серьезным видом.
– Сделайте два больших глотка, ваша светлость. Это часть лечения.
Он даже руки не протянул.
– Я эту дрянь никогда не переваривал, а в последнее время меня тошнит даже от чая. Я не стану давиться им только для того, чтобы потом вернуть все обратно.
Я кивнул и закрыл фляжку.
– Я дам вам кое-что, чтобы это предотвратить.
На столике возле кровати стоял чайник, и я принялся заваривать ему чай.
Он слабо вытянул шею, чтобы посмотреть, что я делаю.
– Что вы туда сыплете?
– Средство от тошноты и средство, которое должно помочь вам вывести яд из организма. Немного лауданума, чтобы смягчить ломку. И чай. Ваша светлость пьет чай с сахаром?
– Обычно без. Но, подозреваю, без сахара ваше пойло будет на вкус как болотная вода.
Я насыпал в отвар ложку сахару, размешал и протянул ему чашку.
– Выпейте первым! – приказал Алверон. Бледный и мрачный, он смотрел на меня пронзительными серыми глазами и улыбался жуткой улыбкой.
Я заколебался, но всего лишь на миг.
– За здоровье вашей светлости, – сказал я и отхлебнул внушительный глоток. Потом поморщился и сыпанул еще ложку сахару. – Да, ваша светлость совершенно правы. Как есть болотная вода.
Он взял чашку обеими руками и принялся пить быстрыми, решительными глотками.
– Мерзость, – коротко сказал он. – Но все же лучше, чем ничего. Знаете ли вы, какой это ад: испытывать жажду, но не пить из страха выблевать воду? Собаке такого не пожелаю.
– Погодите немного, не допивайте до конца, – предупредил я. – Через несколько минут ваш желудок должен успокоиться.
Я ушел в соседнюю комнату и влил новый пузырек с лекарством в кормушки мимолеток. Я с облегчением увидел, что они охотно пьют нектар с лекарством. А то я опасался, что они начнут избегать кормушек из-за того, что жидкость изменила цвет, или повинуясь какому-нибудь природному инстинкту самосохранения.
Кроме того, я боялся, что свинец для капелюшек не ядовит. И что им потребуется целый оборот, чтобы отравление начало сказываться. Меня тревожила нарастающая раздражительность маэра. И его болезнь. И то, что я, возможно, вообще ошибся и все понял неправильно.
Вернувшись к постели маэра, я увидел, что он держит на коленях пустую чашку. Я сделал вторую чашку такого же отвара, и он быстро его выпил. Потом мы с четверть часа сидели молча.
– Как вы себя чувствуете, ваша светлость?
– Лучше, – нехотя признался он. Я обратил внимание, что его речь сделалась несколько невнятной. – Намного лучше.
– Вероятно, это лауданум, – объяснил я. – Однако ваш желудок должен был уже успокоиться…
Я взял фляжку с рыбьим жиром.
– Два больших глотка, ваша светлость!
– Неужели, кроме этого, ничто не поможет? – с отвращением спросил он.
– Будь у меня доступ к университетским аптекарям, я бы, возможно, нашел что-нибудь поприятнее, но в данный момент это единственное, что может помочь.
– Тогда заварите еще чашку чаю, чтобы было чем запить.
Маэр взял фляжку, отпил два крошечных глотка и вернул ее мне. Сделав это, он жутко скривил рот.
Я вздохнул про себя.
– Если вы собираетесь отхлебывать по чуть-чуть, мы и до завтра не управимся. Ну давайте, два больших, полновесных глотка, таких, какими моряки пьют дешевый виски.
Он насупился.
– Не смейте говорить со мной как с ребенком!
– Тогда ведите себя как мужчина! – резко ответил я. Он был так ошарашен, что ничего не сказал. – По два глотка каждые четыре часа. К завтрашнему дню фляжка должна быть пуста.
Его серые глаза грозно сузились.
– Будьте любезны не забывать, с кем разговариваете!
– Я разговариваю с больным, который не желает пить лекарство, – ответил я ровным тоном.
В затуманенных лауданумом глазах вспыхнул гнев.
– Пинта рыбьего жира – это не лекарство! – прошипел он. – Это неразумное и злокозненное требование. Я этого пить не буду!
Я смерил его самым уничтожающим взглядом, на какой был способен, и выхватил фляжку у него из руки. Не отводя глаз, я выпил все до капли. Рыбий жир глоток за глотком лился мне в горло, и все это время я смотрел маэру в глаза. Я видел, как его гнев сменился брезгливостью, а под конец у него на лице застыло выражение немого ужаса, смешанного с отвращением. Я перевернул фляжку вверх дном, провел пальцем по горлышку изнутри и облизал палец.
Потом достал из кармана плаща вторую фляжку.
– Это была ваша завтрашняя доза, но вам придется выпить ее нынче ночью. Можно по одному глотку каждые два часа, если вам так легче.
Я протянул фляжку ему, по-прежнему не отводя взгляда.
Он молча взял ее, сделал два больших глотка и с мрачной решимостью закрыл пробку. Когда имеешь дело со знатью, всегда лучше напирать на гордость, чем на логику.
Я порылся в одном из карманов своего роскошного вишневого плаща и выудил оттуда кольцо маэра.
– Я забыл вернуть его вам прежде, ваша светлость.
Я протянул ему кольцо.
Он потянулся было за ним, потом передумал.
– Оставьте его пока себе, – сказал он. – Полагаю, вы это заслужили.
– Благодарю вас, ваша светлость, – сказал я, стараясь ничем не выдать своих чувств. Он не предлагал мне носить кольцо, однако уже то, что он позволил мне оставить его себе, было ощутимым шагом вперед в наших взаимоотношениях. Независимо от того, как пойдет дело со сватовством к леди Лэклесс, сегодня я сумел произвести на него впечатление.
Я налил ему еще чаю и решил дать последние наставления, пока он готов меня слушать.
– Ваша светлость, нынче ночью вам нужно допить этот отвар. Но не забывайте: это все, что у вас есть до утра. Когда вы пошлете за мной, я заварю вам еще. Старайтесь пить как можно больше жидкости. Лучше всего – молоко. Добавьте в него меду, с медом оно лучше пойдет.
Он кивнул и, похоже, начал дремать. Понимая, какой трудной будет для него эта ночь, я позволил ему заснуть. Я собрал свои вещи и вышел из комнаты.
Стейпс ждал во внешних покоях. Я сказал ему, что маэр спит, и предупредил, чтобы он не выливал заваренный чай, потому что его светлость будет его пить, когда проснется.
Взгляд, которым проводил меня Стейпс, был не просто ледяным, как прежде. Он был ненавидящим, почти убийственным. И только когда он затворил за мной дверь, я сообразил, как это должно выглядеть с его точки зрения. Он предполагал, будто я решил воспользоваться болезнью маэра, для того чтобы достичь своих собственных целей.
На свете немало подобных людей: странствующих лекарей, которые не стыдятся играть на страхах безнадежно больных. Взять хотя бы Яснотку, шарлатана из «Трех пенни за желание». Один из самых мерзких персонажей во всей пьесе: я еще не слышал, чтобы зрители не разразились аплодисментами, когда он оказывается у позорного столба в четвертом акте.
Памятуя об этом, я задумался, насколько слабым и посеревшим выглядел маэр. Когда я жил в Тарбеане, мне случалось видеть, как принудительное лишение офалума убивало здоровых молодых людей, а маэр не был ни молод, ни здоров.
А если он умрет, кого будут винить? Уж конечно, не Кавдикуса, опытного советника! И не Стейпса, преданного дворецкого…
А меня. Во всем обвинят меня. Ведь его состояние и в самом деле ухудшилось вскоре после моего приезда. Я не сомневался, что Стейпс не замедлит предать огласке тот факт, что я оставался с маэром наедине у него в спальне. Что я заваривал ему чай перед тем, как ему сделалось совсем худо.
В лучшем случае меня примут за юного Яснотку. В худшем – за наемного убийцу.
Вот о чем думал я, шагая по коридорам дворца маэра к себе в комнаты. Задержался я только затем, чтобы высунуться в одно из окон, выходящих на Северен-Нижний, и выблевать пинту рыбьего жира.
Глава 62
Кризис
На следующее утро я еще до восхода отправился в Северен-Нижний. Я позавтракал горячей яичницей с картошкой, дожидаясь, пока откроется аптека. Управившись с завтраком, я купил еще две пинтовые фляжки рыбьего жира и кое-какие снадобья, о которых позабыл накануне.
Потом прошел из конца в конец всю улицу Жестянщиков, надеясь встретить Денну, хотя было слишком рано и она наверняка еще не встала. На булыжных мостовых теснились повозки и крестьянские телеги. Наиболее предприимчивые нищие занимали самые бойкие углы, торговцы вывешивали вывески и распахивали ставни.
Я насчитал на улице Жестянщиков двадцать три трактира и постоялых двора. Отметив те, которые могла бы предпочесть Денна, я заставил себя отправиться назад, во дворец маэра. На этот раз я сел на грузовой подъемник, отчасти для того, чтобы сбить с толку тех, кто мог следить за мной, но отчасти и потому, что кошелек, выданный мне маэром, почти совсем опустел.
Поскольку мне нужно было делать вид, будто все идет как обычно, я сидел у себя в комнатах, дожидаясь, пока маэр за мной пришлет. Я послал карточку и кольцо Бредону, и вскоре он уже сидел напротив меня, разнося меня в тэк и рассказывая байки.
– …И маэр велел уморить его голодом в железной клетке. Его подвесили прямо напротив восточных ворот. Он провисел там несколько дней, завывая и бранясь. Орал, что он, мол, невиновен. Что это несправедливо и он требует суда.
Я просто не мог в это поверить.
– В железной клетке?
Бредон кивнул с серьезным видом:
– Да, в настоящей железной клетке, совсем как в старые добрые времена. Кто его знает, где он ее откопал в наши дни. Прямо как в пьесе.
Я искал, что бы такое сказать, достаточно обтекаемое. Это звучало вопиющей дикостью, но я понимал, что открыто осуждать маэра лучше не стоит.
– Ну, – сказал я, – с разбойниками все-таки бороться надо…
Бредон хотел было двинуть фишку, потом раздумал.
– Ну, по правде говоря, многие полагали, что его поступок изрядно отдает… – он кашлянул. – Отдает дурным вкусом. Но вслух этого никто не говорил, если вы понимаете, что я имею в виду. История была грязная. Однако же она произвела желаемое впечатление.
Он наконец сделал ход, и некоторое время мы играли молча.
– Странное дело, – заметил я. – Я тут встретил человека, который понятия не имеет, какое место занимает Кавдикус в придворной иерархии.
– Ну, тут нет ничего особенно удивительного.
Бредон указал на доску.
– Система посылания и получения колец во многом похожа на тэк. На вид правила проще простого. Но когда доходит до дела, они оказываются весьма сложными.
Он убрал с доски фишку. Его темные глаза насмешливо щурились.
– По правде говоря, я на днях объяснял все тонкости этого обычая чужеземцу, не сведущему в подобных делах.
– Это было весьма любезно с вашей стороны, – сказал я.
Бредон величаво кивнул.
– На первый взгляд кажется, будто все просто, – сказал он. – Барон главнее баронета. Но временами свежие деньги перевешивают старую кровь. Временами контроль над переправой важнее, чем то, сколько солдат ты способен вывести в поле. Временами оказывается, что некий человек – более чем один человек с формальной точки зрения. Вот граф Сванисский, благодаря замысловатым причудам наследования, в то же время является виконтом Тевнским. Один человек воплощает в себе сразу две политические сущности.
Я улыбнулся.
– Матушка мне рассказывала, что знавала человека, который приходился вассалом самому себе. Он был обязан ежегодно выплачивать себе самому часть своих собственных налогов и в случае военной угрозы, согласно договору, явиться на помощь самому себе по первому зову с отрядом преданных воинов.
Бредон кивнул.
– Такое бывает куда чаще, чем можно подумать, – сказал он. – Особенно в самых старинных семьях. Вот, к примеру, Стейпс существует сразу в нескольких ипостасях.
– Стейпс? – переспросил я. – Но разве он не просто дворецкий?
– Ну-у… – задумчиво протянул Бредон. – Он, конечно, дворецкий. Но отнюдь не «просто дворецкий». Он довольно старинного рода, хотя никаким титулом и не владеет. Формально он не выше, чем какой-нибудь повар. Однако ему принадлежат обширные владения. У него водятся деньги. И он слуга самого маэра. Они знакомы с детства. И всем известно, что Алверон прислушивается к его мнению.
Темные глаза Бредона взглянули на меня.
– И кто бы посмел оскорбить подобного человека железным кольцом? Зайдите к нему в комнаты, и вы увидите истину: кольца в его вазочке сплошь золотые.
Вскоре после того, как мы закончили игру, Бредон извинился и ушел, сказав, что его ждет ранее назначенная встреча. По счастью, теперь у меня была лютня и мне было чем занять время. Я принялся настраивать ее, проверять лады, возиться с колком, который то и дело ослабевал. Мы с ней слишком давно не виделись, а чтобы заново привыкнуть друг к другу, требуется время.
Прошло несколько часов. Я поймал себя на том, что рассеянно наигрываю «Жалобу Яснотки», и заставил себя прекратить. Миновал полдень. Мне принесли обед, потом прибрали со стола. Я заново настроил лютню, сыграл несколько гамм. Сам того не замечая, я заиграл «Прочь из города, лудильщик». И только тогда сообразил, что пытаются подсказать мне мои руки. Будь маэр жив, он бы уже вызвал меня…
Я позволил струнам умолкнуть и принялся лихорадочно соображать. Надо уходить. Немедленно. Стейпс видел, как я принес маэру лекарство. Меня могут даже обвинить в том, что я что-то подлил в пузырек, полученный от Кавдикуса.
У меня все сильнее сосало под ложечкой от ужаса: я мало-помалу осознавал, что положение мое безнадежно. Я не так хорошо знаю дворец маэра, чтобы ускользнуть незамеченным. Сегодня утром, по пути в Северен-Нижний, я и то сбился с пути, и мне пришлось спрашивать дорогу.
В дверь постучали – громче обычного, настойчивей, чем мальчуган-посыльный, который приносил мне приглашение маэра. Стража! Я застыл в своем кресле. Что будет лучше: открыть дверь и во всем признаться? Или же выпрыгнуть через окно в сад и попытаться все-таки сбежать?
В дверь постучали еще раз, погромче.
– Сэр! Сэр!
Сквозь дверь голос был слышен не очень хорошо, но это не был голос стражника. Я отворил дверь и увидел мальчика с подносом, на котором лежало железное кольцо маэра и карточка.
Я взял то и другое. На карточке трясущейся рукой было нацарапано одно-единственное слово: «Бегом!»
Стейпс выглядел непривычно взъерошенным и встретил меня ледяным взглядом. Вчера он смотрел на меня так, словно хотел, чтобы я сдох и меня закопали. Теперь же его взгляд давал понять, что закопать можно и так.
Спальня маэра была щедро разукрашена цветами селаса. Их тонкий аромат почти заглушал вонь, которую они призваны были скрыть. Плюс растрепанный вид Стейпса, и мне стало ясно, что мои прогнозы насчет самой тяжелой ночи были недалеки от истины.
Алверон сидел на кровати, опираясь спиной на подушки. Выглядел он так, как и следовало ожидать: изможденным, однако уже не таким потным и терзаемым болью. На самом деле выглядел он почти как ангел. Он восседал в прямоугольнике солнечного света, кожа его слегка светилась, и растрепанные волосы сияли вокруг головы серебряным венцом.
Когда я подошел вплотную, он открыл глаза, и все благолепие развеялось. У ангелов не бывает такого пронзительного взгляда.
– Надеюсь, ваша светлость в порядке? – любезно осведомился я.
– Более или менее, – ответил он. Но это был чисто формальный ответ, который мне ничего не сказал.
– Ну а чувствуете-то вы себя как? – спросил я уже менее светским тоном.
Он смерил меня пристальным взглядом, давая понять, что ему не нравится, когда я обращаюсь к нему так фамильярно, потом сказал:
– Старым. Старым и слабым.
Он перевел дух.
– Однако, несмотря на все это, мне лучше, чем в предыдущие несколько дней. Слабая боль, и еще я очень устал. Однако я чувствую себя… чистым. Думаю, кризис миновал.
Про прошедшую ночь я расспрашивать не стал.
– Вам заварить еще чаю?
– Да, будьте добры.
Маэр говорил ровным, вежливым тоном. Не в силах угадать его настроение, я поспешно заварил чай и протянул ему чашку.
Он пригубил чай и взглянул на меня.
– Он какой-то другой на вкус.
– В нем меньше лауданума, – объяснил я. – Слишком большая доза лауданума может повредить вашей светлости. Ваше тело впадет в зависимость от него точно так же, как прежде от офалума.
Он кивнул.
– Обратите внимание, мои пташки живы-здоровы, – заметил он как-то слишком небрежно.
Я заглянул в соседнюю комнату и увидел, что капелюшки как ни в чем не бывало порхают по своей золоченой клетке. Я похолодел, понимая, что означает это замечание. Он по-прежнему не верил, что Кавдикус пытается его отравить.
Я был слишком ошеломлен, чтобы сразу найти ответ, но через пару секунд наконец сумел выдавить:
– Их здоровье заботит меня гораздо меньше, чем ваше. Ведь вам же лучше, не так ли, ваша светлость?
– Такова уж природа моей болезни. Она накатывает приступами, потом вновь отступает.
Маэр поставил чашку. Он отпил не больше четверти.
– В конце концов она оставляет меня вовсе, и Кавдикус может месяцами болтаться в чужих краях, добывая ингредиенты для своих амулетов и зелий. Кстати, – сказал он, складывая руки на коленях, – не будете ли вы столь любезны принести от Кавдикуса мое лекарство?
– Да, конечно, ваша светлость.
Я заставил себя улыбнуться, стараясь не обращать внимания на тревогу, поднимающуюся в груди. Я прибрал беспорядок, который устроил, заваривая ему чай, и распихал свертки и кулечки с травами по карманам своего вишневого плаща.
Маэр милостиво кивнул, закрыл глаза и, похоже, снова погрузился в мирную солнечную дрему.
– О, наш начинающий историк! – воскликнул Кавдикус, жестом пригласил меня войти и указал на кресло. – Прошу прощения, я на секундочку!
Я опустился в мягкое кресло и только теперь обратил внимание на выставку колец на соседнем столике. Кавдикус устроил для них специальную подставку. Каждое кольцо лежало именем наружу. Их было много-много, и серебряных, и железных, и золотых.
Мое золотое кольцо и железное кольцо Алверона лежали на отдельном подносике на том же столе. Я забрал их, обратив внимание на этот непринужденный способ вернуть кольцо без лишних слов.
Я с молчаливым любопытством разглядывал просторную комнату в башне. Чего ради он может пытаться отравить маэра? Это место – просто идеал любого арканиста, не считая, разумеется, самого университета.
Любопытствуя, я поднялся на ноги и подошел к книжному шкафу. Библиотека у Кавдикуса была весьма внушительная, на полках теснилось не менее сотни книг. Многие названия были мне знакомы. Некоторые имели отношение к химии. Другие были алхимическими трактатами. В третьих речь шла о естественных науках, травничестве, физиологии, бестиологии. Большинство же книг, по всей видимости, представляли собой исторические труды.
Тут меня осенила мысль. Быть может, я сумею воспользоваться природной винтийской склонностью к суевериям. Если Кавдикус серьезный ученый и притом хотя бы наполовину суеверен, как все винтийцы, он может что-то знать о чандрианах. А главное, раз я строю из себя малоумного аристократика, мне не придется тревожиться о том, что такие расспросы повредят моей репутации.
Кавдикус вынырнул из-за угла и, казалось, был слегка застигнут врасплох, обнаружив меня возле книжного шкафа. Однако он быстро взял себя в руки и вежливо улыбнулся.
– Нашли что-нибудь интересное?
Я обернулся, покачал головой:
– Да нет, не особенно. А вы что-нибудь знаете о чандрианах?
Кавдикус тупо уставился на меня, потом расхохотался.
– Я точно знаю, что они не заберутся к вам в спальню и не украдут вас из кроватки! – сказал он и сделал мне «козу», как младенцу.
– Так вы не интересуетесь мифологией? – спросил я, подавив прилив разочарования при виде его реакции. Я попытался утешиться тем, что этот вопрос окончательно сделал меня в его представлении полоумным лордишкой.
Кавдикус фыркнул.
– Ну какая же это мифология! – пренебрежительно ответил он. – Это фольклором и то не назовешь! Так, вздорные суеверия. Я на такое времени не трачу. И ни один серьезный исследователь этим заниматься не станет.
Он принялся слоняться по комнате, закрывая бутылки и расставляя их по полкам, поправляя стопки бумаги, возвращая на место раскрытые книги.
– Кстати, о серьезных исследованиях: насколько я помню, вы интересовались семейством Лэклесс?
Я молча уставился на него. После всех событий вчерашнего и сегодняшнего дня я едва не забыл свою давешнюю выдумку насчет генеалогии в анекдотах.
– Да, если вас не затруднит! – поспешил я с просьбой. – Я ведь уже говорил, что почти ничего про них не знаю.
Кавдикус кивнул с важным видом.
– Ну, в таком случае вам, возможно, не помешает поразмыслить над фамилией этого семейства.
Он поправил спиртовку под булькающим перегонным кубом, опутанным впечатляющим нагромождением медных трубок. Что бы он там ни гнал, вряд ли это было персиковое бренди.
– Видите ли, имена способны многое рассказать о своих владельцах.
Я ухмыльнулся, но поспешно спрятал улыбку.
– Да неужели?
Он обернулся как раз в тот момент, когда я сумел сделать серьезное лицо.
– Да-да! – произнес он. – Видите ли, имена и названия зачастую происходят от других, куда более древних. И чем древнее имя, тем ближе оно к истине. Фамилия Лэклесс возникла сравнительно недавно, никак не более шестисот лет назад.
Тут мне изображать изумление не пришлось.
– Шестьсот лет – это недавно?!
– Семейство Лэклесс – очень древнее.
Он перестал бродить по комнате и опустился в потертое кресло.
– Куда древнее дома Алверонов. Тысячу лет назад семья Лэклессов обладала не меньшей властью, чем Алвероны. Часть современного Винтаса, Модега, значительная доля малых королевств – все это некогда были земли Лэклессов.
– Но как же они назывались до того? – спросил я.
Он снял с полки толстую книгу и принялся нетерпеливо листать страницы.
– Вот! Это семейство звалось «Лоэклас», «Луклас» или «Лоэлэс». Все эти варианты переводятся одинаково: «без замка». В те дни люди куда меньше заботились о правописании.
– «В те дни» – это когда? – спросил я.
Он снова сверился с книгой.
– Лет девятьсот тому назад, но я видел и другие хроники, где Лоэкласы упоминаются за тысячу лет до падения Атура.
Я выпучил глаза при мысли о семье, которая древнее империй.
– Так, значит, семья Лоэклас сделалась семьей Лэклесс? Но для чего им было менять фамилию?
– Некоторые историки дали бы отрубить себе правую руку, лишь бы ответить на этот вопрос! – сказал Кавдикус. – Принято считать, что в семье начались некие раздоры и род раскололся на несколько ветвей. Каждая ветвь взяла себе особое имя. Атуранская ветвь сделалась семьей Лэккей. Они были весьма многочисленны, но их постигли тяжелые времена. Собственно, от их-то фамилии и происходит слово «лакей». Обедневшие аристократы, которые вынуждены были кланяться и выслуживаться, чтобы свести концы с концами.
На юге они сделались Лаклитами и мало-помалу были преданы забвению. То же самое вышло и с Кепсенами из Модега. Самая же обширная ветвь семейства находилась здесь, в Винтасе, если не считать того, что Винтаса тогда еще не существовало.
Он закрыл книгу и протянул ее мне:
– Могу одолжить ее вам, если угодно.
– Спасибо большое! – я взял книгу. – Вы, право, так добры…
Послышался далекий звон часового колокола.
– Ох, заболтался я, – сказал Кавдикус. – Время вышло, а я так и не сообщил вам ничего полезного.
– Ничего, немного исторических фактов тоже не повредит, – с благодарностью ответил я.
– Вы уверены, что вас не интересуют истории о других семьях? – спросил Кавдикус, подойдя к рабочему столу. – Вот не так давно я провел зиму в семействе Джакисов. Барон ведь вдовец, знаете ли. Весьма богат и несколько эксцентричен.
Он многозначительно вскинул брови и широко раскрыл глаза, давая понять, что с этим связано немало скандальных историй.
– Я, пожалуй, смогу припомнить пару историй, разумеется, при условии, что мое имя не будет упомянуто…
Я испытывал большое искушение выйти из роли ради такого дела, однако покачал головой.
– Быть может, когда я покончу с главой о Лэклессах, – сказал я с самодовольством человека, поглощенного абсолютно бесполезным прожектом. – Я веду серьезное исследование и не хочу, чтобы у меня в голове все перепуталось.
Кавдикус слегка нахмурился, потом пожал плечами, закатал рукава и принялся готовить лекарство для маэра.
Я снова наблюдал за его приготовлениями. Алхимия тут была ни при чем. Я это знал, потому что видел, как работает Симмон. Это была даже не химия как таковая. Он явно просто готовил снадобье по рецепту. Но из чего именно?
Я смотрел, как он готовит лекарство, шаг за шагом. Сушеная трава – по всей видимости, некусай. Жидкость из бутылки с притертой пробкой – несомненно, муратум или аква фортис, во всяком случае какая-то кислота. Кипя в свинцовой плошке, она растворяет в себе небольшое количество свинца, может быть, гранов пять. А белый порошок, вероятно, офалум.
Он добавил щепотку последнего ингредиента. Я даже предположить не мог, что это. Похоже на соль, но, с другой стороны, веществ, похожих на соль, очень много.
Повторяя привычные движения, Кавдикус пересказывал мне придворные сплетни. Старший сын Деферра выпрыгнул в окно борделя и сломал ногу. Леди Хешуа завела себе нового любовника, иллийца, он ни слова не знает по-атурански. Ходят слухи, что на королевском тракте к северу отсюда завелись разбойники, но слухи о грабителях ходят все время, так что тут нет ничего нового.
Вся эта болтовня меня нимало не занимала, но я умею изображать интерес, когда надо. И все это время я наблюдал за Кавдикусом, ожидая, не выдаст ли он себя. Малейший намек на нервозность, капелька пота, мгновенное колебание… Нет, ничего. Никаких признаков того, что он готовит яд для маэра. Он явно чувствовал себя вполне комфортно и непринужденно.
Может ли оказаться так, что он травит маэра непреднамеренно? Исключено. Любой арканист, стоящий своего гильдера, достаточно разбирается в химии, чтобы…
И тут меня осенило. А вдруг Кавдикус вовсе не арканист? Вдруг это просто дядька в черной мантии, не видящий разницы между аллигатором и крокодилом? Может быть, он всего лишь ловкий самозванец, который травит маэра просто по неведению?
Может, он и в самом деле гонит персиковое бренди?
Читать бесплатно другие книги:
