Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик
Так что даже после нескольких месяцев занятий с ректором иллийская грамматика оставалась для меня темным лесом. И в награду за все свои труды я приобрел только кучу разрозненных слов. С узелковым письмом дело обстояло еще хуже. Я пытался поправить положение, занимаясь с Деохом. Но наставник из него был неважный, к тому же он признался, что единственный человек, которого он знал, умевший читать узелковое письмо, была его бабушка, умершая, когда он был еще мальчишкой.
Во-вторых, я потерпел неудачу в углубленном изучении химии, которой занялся под руководством гиллера Мандрага, Анисата. Несмотря на то что предмет казался мне захватывающим, я не сумел ужиться с самим Анисатом.
Мне нравилось, что химия всегда сулит какие-нибудь открытия. Я обожал трепет эксперимента, череду проб и ошибок. Мне нравилось решать загадки вещества. И надо признаться, хотя это и глупо, что мне нравилось химическое оборудование само по себе. Все эти колбочки и трубочки. И кислоты со щелочами. И ртуть, и огонь. В химии есть нечто первобытное, нечто бросающее вызов толкованиям. Ты это либо чувствуешь, либо нет.
Анисат ничего этого не чувствовал. Для него химия была дневниками наблюдений и аккуратно записанными рядами цифр. Он заставлял меня по четыре раза выполнять одно и то же титрование только потому, что я неверно выполнял запись эксперимента. Ну зачем записывать непременно в столбик? И зачем тратить десять минут, чтобы записать то, что я могу сделать руками за пять?
И мы начали ссориться. Сначала это было несерьезно, но мы оба твердо стояли на своем. В результате не прошло и двух оборотов после начала четверти, как мы наорали друг на друга прямо в тигельной, на глазах у трех десятков перепуганных студентов, которые смотрели на нас разинув рты.
Он велел мне покинуть его занятия и обозвал наглым деннерлингом, лишенным уважения к авторитетам. А я обозвал его напыщенным недоумком, который отрекся от своего истинного призвания: служить писарем в бухгалтерии. Честно говоря, оба мы были по-своему правы.
Еще одну неудачу я потерпел в математике. Наслушавшись от Фелы, как много интересного она узнала под руководством магистра Брандера, я решил расширить свои познания в науке чисел.
Увы, высоты математики меня не вдохновили. Я не поэт. Я не люблю слов ради слов. Я люблю слова ради того, чего можно добиться с их помощью. По той же причине я не математик. Числа, говорящие только о числах, меня не особо интересуют.
Благодаря тому, что я бросил химию и арифметику, у меня оказалась уйма свободного времени. Часть его я проводил в фактной, изготовляя свои собственные «бескровные», которые продавались едва ли не прежде, чем успевали попасть на полки. Кроме того, я довольно много времени проводил в архивах и в медике, занимаясь исследованиями для работы под названием «О неэффективности маранты». Арвил относился к этому скептически, но соглашался, что мое первое самостоятельное исследование заслуживает внимания.
Кроме того, часть времени я тратил на романтические отношения. Для меня это было ново: я никогда прежде не привлекал внимания женщин. А даже если и привлекал, то не знал, что с этим делать.
Но теперь я повзрослел и в какой-то мере поумнел. А благодаря историям, которые обо мне ходили, дамы по обе стороны реки начали интересоваться мною.
Все мои романы были приятными и короткими. Почему короткими – сказать не могу, разве что могу констатировать очевидный факт: во мне нет ничего такого, что могло бы заставить женщину завязать со мной длительные отношения. Вот Симмону, к примеру, было что предложить. Он был настоящий самоцвет, хотя и неограненный. С первого взгляда ничего особенного, но, если приглядеться, большая ценность. Сим был ласков, добр и внимателен, а что еще надо женщине? Фела была с ним безумно счастлива. Сим был сказочный принц.
Ну а что мог предложить я? По правде говоря, ничего. И того меньше. Я был похож на занятный камушек, который подбирают на дороге, некоторое время носят при себе и, наконец, бросают, сообразив, что, несмотря на свой любопытный вид, это не более чем затвердевшая глина.
– Магистр Килвин, – спросил я, – вы можете себе представить металл, который выдержит активное использование на протяжении двух тысяч лет и при этом останется относительно не изношенным и не потускневшим?
Великан артефактор оторвался от латунной шестерни, на которой гравировал руны, и взглянул на меня, стоящего в дверях его кабинета.
– Это какой же проект вы задумали, а, ре-лар Квоут?
В последние три месяца я пытался создать еще какую-нибудь схему, не менее успешную, чем «бескровный». Отчасти ради денег, но еще и потому, что узнал: Килвин куда охотнее продвигает студентов, у которых на счету три-четыре впечатляющих изобретения.
К несчастью, здесь меня тоже постигла цепь неудач. У меня было больше дюжины толковых идей, но ни одну из них я так и не довел до готового изделия.
Большую часть идей зарубил на корню сам Килвин. Восемь из них уже созданы, некоторые – больше ста лет тому назад. Кроме того, пять из них, как сообщил мне Килвин, требуют использования рун, запретных для ре-ларов. Три из них были невозможны с точки зрения математики, и Килвин в два счета продемонстрировал мне, отчего это не сработает, избавив меня от необходимости убить впустую десятки часов рабочего времени.
Одну из моих идей он отверг как «абсолютно неприемлемую для ответственного артефактора». Я возразил, что механизм, который сократит время, необходимое для перезарядки баллисты, поможет морякам обороняться от пиратов. Он поможет оборонять города от нападений разбойников из ви-семби…
Но Килвин и слышать ничего не желал. Когда его лицо помрачнело, как грозовая туча, я поспешил оставить свои тщательно продуманные аргументы.
В конце концов всего две из моих идей оказались разумными, приемлемыми и оригинальными. Однако после нескольких недель работы мне пришлось расстаться и с ними тоже: мне так и не удалось заставить их работать.
Килвин положил резец и недоделанную шестерню и развернулся ко мне:
– Мне нравятся студенты, которые заботятся о долговечности, ре-лар Квоут. Однако тысяча лет – это многовато даже для камня, не говоря уже о металле. Тем более о металле, который будет активно использоваться.
Разумеется, я спрашивал о Цезуре. Однако я колебался, не желая говорить Килвину всей правды. Я слишком хорошо знал, что магистр артефактов не одобряет, когда артефакцию применяют для изготовления какого-либо оружия. Возможно, он и оценит мастерство кузнеца, который его изготовил, однако не одобрит того, что я владею такой вещью.
Я улыбнулся.
– Это не для проекта, – сказал я. – Мне просто было любопытно. Во время своих странствий я видел меч, вполне острый и пригодный для дела. Несмотря на это, мне представили более или менее надежные доказательства того, что этому мечу более двух тысяч лет. Знаете ли вы такой металл, который мог бы служить и не ломаться так долго? Не говоря уже о том, чтобы хранить заточку?
– А-а! – кивнул Килвин. Судя по выражению лица, он не особенно удивился. – Да, бывает такое. Древняя магия, как говорится. Или же древнее мастерство, ныне утраченное. Такие вещи рассеяны по всему миру. Удивительные устройства. Загадки. Существует много надежных источников, в которых говорится о вечно горящих лампах.
Он своей широкой лапищей указал на стеклянные полусферы, разложенные на его рабочем столе.
– Несколько подобных вещей есть прямо у нас, в университете.
Мое любопытство тут же разгорелось.
– Каких вещей? – спросил я.
Килвин рассеянно потеребил себя за бороду.
– У меня есть устройство, не имеющее на себе никаких рун, которое, судя по всему, ничего не делает, только поглощает крутящий момент. У меня есть четыре слитка белого металла, легче воды, которые я не смог ни расплавить, ни как-либо повредить. Лист черного стекла, одна сторона которого вообще не подвержена трению. Кусок камня странной формы, который сохраняет постоянную температуру чуть выше точки замерзания, какая бы жара ни стояла вокруг.
Он пожал своими массивными плечами.
– Это все загадки.
Я открыл было рот, потом замялся.
– Не будет ли неуместно спросить разрешения взглянуть на них?
На фоне смуглой кожи и черной бороды улыбка Килвина выглядела ослепительно-белой.
– Спросить всегда уместно, ре-лар Квоут, – сказал он. – Студент должен быть любопытным. Я бы расстроился, если бы вы остались равнодушны к подобным вещам.
Могучий артефактор подошел к своему просторному деревянному письменному столу, настолько заваленному черновиками проектов, что столешницу было еле видно. Он отпер один из ящиков ключом, который достал из кармана, и вытащил два тусклых металлических кубика чуть больше игральной кости.
– Многие из этих древних вещей мы не в силах ни исследовать, ни использовать, – сказал он. – Но некоторые из них на удивление полезны.
Он потряс кубики, как будто это и впрямь были кости, и они нежно зазвенели у него в горсти.
– Эти мы зовем охранными камешками.
Он наклонился и положил кубики на пол, в паре шагов друг от друга. Коснувшись их, он что-то произнес вполголоса, так тихо, что я не расслышал ни слова.
Я почувствовал, как что-то вокруг изменилось. Сначала я подумал было, что в комнате похолодало, потом сообразил, в чем дело: я больше не чувствовал жара, исходящего от горна, который стоял в другом конце кабинета.
Килвин небрежно взял железный прут, которым мешали угли в горне, и, сильно замахнувшись, ударил меня по голове. Это движение было настолько непринужденным, что я оказался застигнут врасплох и даже не успел пригнуться или уклониться.
Прут остановился в паре футов от моей головы, словно натолкнулся на невидимое препятствие. Я не услышал звука удара, прут не дернулся и не подпрыгнул.
Я осторожно протянул руку и уперся… в ничто. Как если бы неощутимый воздух передо мной внезапно отвердел.
Килвин ухмыльнулся.
– Охранные камешки особенно полезны, когда проводишь опасный эксперимент или испытываешь новое оборудование. Они каким-то образом создают магический и кинетический барьер.
Я по-прежнему водил рукой по невидимому барьеру. Он не был жестким или даже особенно прочным. Он слегка подался, когда я толкнул его рукой. На ощупь он был скользким, как намасленное стекло.
Килвин наблюдал за мной с легкой усмешкой.
– По правде сказать, ре-лар Квоут, до того как Элодин предложил свое название, я подумывал назвать ваше стрелоостанавливающее устройство «малым охранным».
Он слегка нахмурился.
– Разумеется, это название не вполне точное, но уж куда точнее, чем напыщенная чушь Элодина!
Я сильно налег на незримый барьер. Он оказался прочен, как каменная стена. Приглядевшись, я даже различил в воздухе небольшое искажение, как будто смотрел сквозь слегка неровное стекло.
– Это куда лучше моего стрелохвата, магистр Килвин!
– Это верно, – примирительно кивнул Килвин и наклонился подобрать камешки, снова что-то пробормотав себе под нос. Я слегка пошатнулся, когда барьер исчез. – Но ваше остроумное изобретение мы можем воспроизводить сколько угодно. А это таинственное устройство – нет.
Килвин положил металлические кубики на свою широкую ладонь.
– Они полезны, но все же не забывайте: артефактору требуются изобретательность и осторожность. Мы работаем в царстве реальности.
Он сжал кулак, пряча охранные камешки.
– Тайны предоставьте поэтам, священникам и глупцам.
Невзирая на мои неудачи в прочих делах, обучение у магистра Элодина продвигалось довольно неплохо. Он утверждал, что все, что нужно мне для того, чтобы сделаться хорошим именователем, – это время и усердие. Я не скупился ни на то, ни на другое, но использовал он это довольно странно.
Мы часами играли в загадки. Он заставил меня осушить кружку яблочной наливки, а потом прочитать от корки до корки «Теофанию» Теккама. Он заставил меня три дня подряд проходить с завязанными глазами, что отнюдь не улучшило моих успехов у других преподавателей, зато чрезвычайно позабавило Вила и Сима.
Он подбил меня проверить, сколько времени я смогу провести без сна. А поскольку теперь я мог позволить себе пить кофе сколько угодно, я протянул почти пять дней. Хотя под конец я был близок к безумию и мне начали мерещиться голоса.
И потом еще эта история про то, что было на крыше архивов. Похоже, ее все слышали, в той или иной версии.
Надвигалась сильная гроза, и Элодин решил, что мне будет полезно провести некоторое время в сердце бури. «Чем ближе, тем лучше», – сказал он. Он знал, что Лоррен ни за что не пустит нас на крышу архивов, поэтому Элодин попросту спер ключ.
Увы, это означало, что, когда ключ упал с крыши, никто не знал, что мы застряли там, наверху. В результате нам с ним пришлось провести целую ночь на голой каменной крыше, в эпицентре жестокой бури.
И только ближе к полудню погода улеглась достаточно, чтобы мы могли докричаться до двора и позвать на помощь. А потом, поскольку запасного ключа, похоже, не нашлось, Лоррен избрал самый короткий путь и велел нескольким скрибам покрепче попросту выбить дверь, ведущую на крышу.
Все бы это было еще ничего, да только Элодин, едва начался дождь, потребовал, чтобы мы разделись донага, завернули одежду в клеенку и придавили ее кирпичом. По словам Элодина, это должно было помочь мне как можно теснее слиться с бурей.
А ветер был сильней, чем он рассчитывал, и сверток с нашими вещами смело вместе с кирпичом, так что они взлетели в небо, точно горсть листьев. Собственно, именно так мы и лишились ключа. Он лежал в кармане штанов Элодина.
По этой причине магистр Лоррен, его гиллер Дистрел и трое дюжих скрибов обнаружили нас с Элодином на крыше архивов голыми, в чем мать родила, и мокрыми, как утонувшие крысы. Не прошло и четверти часа, как эта история разлетелась по всему университету. Элодин хохотал до упаду. Я теперь тоже вижу в этом смешную сторону, но тогда мне было совершенно не до смеха.
Не стану утомлять вас подробным перечислением всего, чем мы занимались. Достаточно будет сказать, что Элодин готов был пойти на все, чтобы пробудить мой спящий разум. И не боялся показаться смешным.
И, к крайнему моему изумлению, наши труды начали окупаться. В этой четверти я трижды призвал имя ветра.
В первый раз я остановил ветер на время, нужное, чтобы сделать глубокий вдох, стоя поздней ночью на Каменном мосту. Элодин был со мной и подбадривал меня. Это значит, что он тыкал меня хлыстом. Кроме того, я был бос и изрядно пьян.
Второй случай произошел неожиданно, когда я занимался в читальне. Я читал книгу по иллийской истории, как вдруг воздух в огромном зале без окон принялся что-то нашептывать мне. Я прислушался, как учил Элодин, и осторожно повторил это вслух. Скрытый ветер подул таким же осторожным сквозняком, удивив студентов и всполошив скрибов.
Через несколько минут имя стерлось из моей памяти, но, пока оно оставалось со мной, я был твердо уверен, что при желании сумею поднять бурю или вызвать гром. Этой уверенностью мне и пришлось ограничиться. Если бы я всерьез призвал имя ветра в архивах, Лоррен подвесил бы меня над входом за большие пальцы рук.
Вы, наверно, сочтете, что это все не особенно впечатляющие примеры магии имен, и, пожалуй, будете правы. Однако той же весной я призвал имя ветра в третий раз, и этот раз окупил все.
Глава 147
Долги
Поскольку в моем распоряжении оказалась масса свободного времени, в середине четверти я нанял двуколку, запряженную двумя лошадьми, и отправился в Тарбеан, немного поразвлечься.
У меня ушло все отторженье на то, чтобы добраться туда, а большую часть возжигания я провел, навещая знакомые места и раздавая долги: сапожнику, который был добр к босоногому мальчишке, трактирщику, который несколько раз позволил мне переночевать у своего очага, портному, которого я запугал…
Некоторые районы Приморья представлялись до боли знакомыми, других я не узнавал вовсе. Это меня не особенно удивило. Такие оживленные города, как Тарбеан, постоянно меняются. Что меня удивило, так это странная ностальгия, которую я испытывал по этому городу, который был ко мне так жесток.
Я не был тут два года. С практической точки зрения – целую жизнь.
Со времени последнего дождя миновал целый оборот, и город высох, точно кость. Шарканье ног сотен тысяч людей поднимало в воздух облако мелкой пыли, которая висела над всеми городскими улицами. Она оседала на моей одежде, забивалась в волосы и в глаза, глаза отчаянно слезились. Я старался не задумываться о том, что пыль эта – по большей части истолченный конский навоз, щедро приправленный дохлой рыбой, угольным дымом и мочой.
Если дышать через нос, меня преследовала вонь. Но если дышать через рот, я чувствовал вонь на вкус, а пыль лезла в легкие, вызывая кашель. Я даже не припоминал, что все так плохо. Неужели тут всегда было так грязно? И воняло так жутко?
Через полчаса поисков я наконец отыскал сгоревшее здание с подвалом. Я спустился по лестнице, прошел длинным коридором и оказался в сыром помещении. Трапис по-прежнему был там: босой, все в том же потрепанном платье, он все выхаживал своих безнадежных детей в холодном сумраке под городскими улицами.
Он меня признал. Не так, как признали бы другие: нарождающимся героем многочисленных легенд. У Траписа не было времени на все это. Он вспомнил меня чумазым, голодным мальчишкой, который однажды зимней ночью спустился к нему в подвал, простывший и плачущий. Можно сказать, что за это я полюбил его еще больше прежнего.
Я отдал ему все деньги, что он согласился взять: пять талантов. Я бы дал ему больше, но он отказался. Он сказал, что, если он станет тратить слишком много денег, это привлечет к нему ненужное внимание. Ему с детьми безопаснее, когда их никто не замечает.
Я склонился пред его мудростью и провел остаток дня, помогая ему. Я носил воду и раздавал хлеб. Быстро осмотрел детей, сходил к аптекарю и принес кое-какие лекарства, которые должны были им помочь.
Напоследок я занялся самим Траписом, насколько он мне это позволил. Я растер его бедные опухшие ноги камфарой и матушкиным листом, потом подарил ему обтягивающие чулки и пару хороших башмаков, чтобы ему больше не приходилось ходить босиком по сырому подвалу.
По мере того как день сменялся вечером, в подвал начали стекаться оборванные ребятишки. Они приходили, надеясь что-нибудь поесть, или потому, что были ранены, или потому, что хотели переночевать в безопасности. Все они с подозрением косились на меня. На мне была новая, чистая одежда. Я был чужой. Мне были не рады.
Если бы я остался, начались бы неприятности. Самое меньшее, мое присутствие напугало бы оборвышей и они бы не решились тут ночевать. Поэтому я простился с Траписом и ушел. Иногда единственное, что можно сделать, – это уйти.
Поскольку у меня было несколько часов до того, как кабаки начнут наполняться народом, я купил себе лист желтоватой писчей бумаги и конверт того же цвета, из хорошей, плотной бумаги. И то и другое – отличного качества, куда лучше, чем все, что мне доводилось иметь прежде.
Потом я отыскал тихое кафе, заказал себе чашечку шоколада и стакан воды, положил бумагу на стол, достал из кармана шаэда перо и чернила. И изящным, гладким почерком написал:
«Амброз!
Ребенок от тебя. Ты знаешь, что это правда, и я тоже.
Я боюсь, что семья от меня отречется. Если ты не станешь вести себя как благородный человек и не выполнишь своих обещаний, я пойду к своему батюшке и расскажу ему все.
Не пытайся меня проверять. Я на все решусь!»
Подписи я не поставил, только написал одну заглавную букву, которая могла сойти за замысловатое Р, а могла и за неровное В.
Потом я обмакнул палец в стакан и уронил на листок несколько капель. Бумага под ними слегка вздулась, и чернила расплылись, а потом я их промокнул. Вышло очень похоже на слезы.
Потом я уронил еще одну тяжелую каплю на инициал, который я поставил вместо подписи, так что он сделался еще более неразборчивым. Теперь буква могла сойти и за Б, и за Е. А может, даже и за К. Короче, за любую букву.
Я бережно сложил листок, потом подошел к одной из ламп и капнул на конверт увесистой сургучной кляксой. На конверте я написал:
«Амброзу Джакису
Университет (в двух милях к западу от Имре)
Пустоши Беленэ
Центральное Содружество».
Я уплатил за шоколад и отправился на площадь Гуртовщиков. За несколько улиц оттуда я снял с себя шаэд и спрятал его в свой дорожный мешок. Потом бросил письмо на землю, наступил на него, немного повозил в грязи, поднял и отряхнул.
Почти у самой площади я увидел последнее, что мне было нужно.
– Эй, дядя! – сказал я старику с бакенбардами, который сидел, прислоняясь к стене. – Одолжи-ка мне твою шляпу. Получишь полпенни!
Старик стащил с себя замызганный головной убор и посмотрел на него. Голова у него была совершенно лысая и очень бледная. Он слегка щурился на заходящее солнце.
– Шляпу-то? – хрипло переспросил он. – Давай целый пенни и забирай ее совсем, я тебя еще и благословлю в придачу.
Он с надеждой ухмыльнулся, протягивая тощую трясущуюся руку.
Я дал ему пенни.
– Не подержишь секундочку?
Я протянул ему конверт и обеими руками нахлобучил на себя старую бесформенную шляпу, натянув ее до самых ушей, и посмотрелся в ближайшую витрину, чтобы убедиться, что моих рыжих волос совсем не видно.
– Тебе идет, – заметил старик, отхаркиваясь. Я забрал у него письмо и осмотрел грязные отпечатки пальцев, которые он на нем оставил.
Отсюда до Гуртовщиков была пара шагов. Я слегка ссутулился и сощурил глаза, пробираясь сквозь густую толпу. Через пару минут до меня долетел характерный южновинтийский выговор, и я подошел к компании людей, загружавших в фургон джутовые мешки.
– Эгей! – сказал я с тем же выговором. – Вы, мужики, не в Имре, часом, путь держите?
Один из них забросил свой мешок в фургон и подошел ко мне, отряхивая руки.
– Через Имре тоже поедем, – сказал он. – А тебя что, подвезти?
Я потряс головой и достал из мешка конверт.
– У меня тут письмо в те края. Я хотел было сам его отвезти, да мой корабль уходит завтра. Я его у моряка купил в Ганнери, за целый четвербит, – сказал я. – Сам он взял его у какой-то блаародной девицы за один бит, – я подмигнул. – Я так понимаю, ей очень уж не терпелось доставить его тому парню.
– Четвербит заплатил? – переспросил дядька, заранее качая головой. – Эх ты, олух! Кто ж такие деньги за письмо платит?
– Э-э! – сказал я, вскинув палец. – А ты видал, кому письмо-та?
Я показал ему конверт.
Он прищурился.
– Джакису? – медленно прочитал он, потом его лицо озарилось пониманием. – Это небось барона Джакиса сынок?
Я самодовольно кивнул.
– Старшенький! Такой богатей, как он, за письмецо от своей милой любые деньги отдаст! Никак не меньше нобля.
Он разглядывал письмо.
– Может, и так, – осторожно сказал он. – Но ты гляди. Тут ничего не написано, кроме как «Университет». Я там уже бывал. Университет-то немаленький!
– Ну, уж небось сынок барона Джакиса не в соломенной хижине живет! – сердито возразил я. – Спроси у кого-нибудь, где самый роскошный постоялый двор, там его и ищи.
Дядька кивнул про себя, машинально потянувшись за кошельком.
– Ну, может, я и соглашусь сделать тебе одолжение, – нехотя сказал он. – Но больше четвербита не дам! Дело и без того рискованное.
– Совесть-та поимей! – взмолился я. – Я ж его за тыщу миль пер! А останусь всего-навсего при своих?
– Ну ладно, – сказал он, доставая из кошелька монеты. – Так и быть, три бита дам.
– За полкругля отдам! – буркнул я.
– Отдашь и за три бита, – сказал он, протягивая чумазую руку.
Я протянул ему письмо.
– Не забудь ему сказать, что оно от благородной дамы! – напомнил я и повернулся, чтобы уйти. – Богатый хрен. Сдери с него, сколько сумеешь, вот что я тебе скажу!
Я удалился с площади, расправил плечи и сдернул с головы шляпу. Достал из мешка свой шаэд и набросил его на плечи. Я принялся насвистывать и, проходя мимо старого бродяги, вернул ему его шляпу и три бита в придачу.
Когда я впервые услышал истории, которые рассказывали обо мне в университете, я предполагал, что долго они не просуществуют. Я думал, что они как вспыхнули, так и угаснут, подобно пламени, исчерпавшему запас топлива.
Но вышло не так. Легенды о том, как Квоут спасал девиц и крутил любовь с Фелуриан, переплетались и смешивались с обрывками правды и дурацкими слухами, которые я сам же распускал, чтобы придать себе весу. Топлива было в избытке, так что истории бушевали и распространялись, как пожар в подлеске в ветреную погоду.
Честно говоря, я и не знал, смеяться мне или тревожиться. Когда я приходил в Имре, на меня указывали пальцем и шептались у меня за спиной. Моя известность распространилась настолько, что вскоре я уже не мог спокойно перейти реку, чтобы незаметно подслушать, что обо мне рассказывают.
До Тарбеана же было добрых сорок миль.
Уйдя с площади Гуртовщиков, я вернулся в комнату, которую снял в одном из приличных районов Тарбеана. В этой части города ветер с океана уносил прочь вонь и пыль, воздух тут был чистый и пах морем. Я велел налить себе ванну и, в приступе транжирства, от которого у меня еще недавно голова пошла бы кругом, уплатил привратнику три пенни за то, чтобы он отнес мою одежду в ближайшую сильдийскую прачечную.
Потом, снова став чистым и душистым, я спустился вниз, в общий зал трактира.
Трактир я выбирал тщательно. Он был не то чтобы роскошным, но и не самым захудалым. Общий зал был уютным, с низким потолком. Трактир стоял на перекрестке двух самых наезженных дорог Тарбеана, и я видел, что сильдийские торговцы сидят здесь плечом к плечу с иллийскими моряками и винтийскими погонщиками. Это было идеальное место для историй.
Вскоре я уже притулился у края стойки, слушая историю о том, как я убил Черного Зверя из Требона. Я был ошеломлен. Я в самом деле убил дракка, который сеял панику в Требоне, но год назад, когда Нина приехала меня разыскивать, она еще не знала моего имени. Моя растущая слава каким-то образом дошла и до Требона и вобрала в себя еще и эту историю.
Там, у стойки, я узнал много нового. Оказалось, что я владею кольцом из янтаря, подчиняющим демонов. Я могу пьянствовать всю ночь напролет, и ничего мне с этого не будет. Я открываю замки легким прикосновением руки и ношу плащ, сотканный из паутины и теней.
Кроме того, я впервые услышал, как меня именуют Квоутом Мистическим. И, судя по всему, это прозвище было не ново. Группка людей, которые слушали историю, только покивали, услышав это имя.
Я узнал, что Квоут Мистический знает слово, способное останавливать стрелу в полете. И кровь у него из раны потечет, только если нож, которым его ранили, сделан из сырого незакаленного железа.
Молодой приказчик приближался к драматической развязке истории, и мне было по-настоящему любопытно, как же я сумею остановить зверя-демона, когда мое кольцо разбилось вдребезги, а плащ из теней почти сгорел. Но в тот момент, как я ворвался в требонскую церковь, взломав дверь волшебным словом и одним ударом ладони, дверь трактира распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Все вздрогнули.
В дверях стояла молодая пара. Женщина была молода и прекрасна, черноволосая и черноглазая. Мужчина был богато одет и бледен от ужаса.
– Не понимаю, в чем дело! – вскричал он, лихорадочно озираясь по сторонам. – Мы себе идем, и вдруг она начинает задыхаться!
Я очутился рядом с женщиной прежде, чем кто-либо еще из присутствующих успел подняться на ноги. Женщина рухнула на свободную лавку, ее спутник склонился над ней. Одной рукой она держалась за грудь, второй слабо отталкивала его. Мужчина не обращал на это внимания и все лез к ней вплотную, что-то тихо и настойчиво твердя. Женщина отодвигалась от него все дальше, пока не оказалась на самом краю лавки.
Я нелюбезно отпихнул его в сторону.
– По-моему, она хочет, чтобы вы отошли подальше.
– А вы кто такой? – осведомился он пронзительным голосом. – Лекарь, что ли? Кто это такой? Приведите лекаря, быстро!
Он попытался меня оттеснить.
– Эй, ты! – я указал на здоровенного моряка, сидевшего за столом. – Возьми этого человека и отведи вон туда!
Мой голос был резок, как удар хлыста, и моряк вскочил на ноги, ухватил молодого господина за шиворот и аккуратно отволок в сторону.
Я обернулся к женщине и посмотрел на ее идеально очерченные губки. Они были раскрыты, она изо всех сил пыталась вздохнуть, но у нее это не получалось. Глаза у нее были безумные и влажные от страха. Я подступил ближе и как можно ласковее заверил ее:
– Все будет в порядке. Все хорошо. Смотри мне в глаза.
Ее глаза уставились в мои и изумленно расширились – она меня узнала.
– Мне нужно, чтобы ты дышала – ради меня.
Я положил руку на ее судорожно вздымающуюся грудь. Кожа покраснела и сделалась горячей. Сердце колотилось перепуганной пташкой. Вторую руку я положил ей на щеку и заглянул в глаза. Они были как черные омуты.
Я наклонился достаточно близко, чтобы ее поцеловать. От нее пахло цветами селаса, свежей травой и дорожной пылью. Я чувствовал, как она силится вздохнуть. Я прислушался. Закрыл глаза. Услышал шепот имени.
Я произнес его тихо, но достаточно близко, чтобы имя коснулось ее губ. Я говорил негромко, но придвинувшись так тесно, чтобы звук имени вплелся ей в волосы. Я произнес его твердо и решительно, темно и сладко.
И услышал вдох. Я открыл глаза. В комнате было так тихо, что я услышал бархатный шелест второго отчаянного вдоха. Я успокоился.
Она положила ладонь поверх моей, поверх своего сердца.
– «Мне нужно, чтобы ты дышала – ради меня», – повторила она. – Это семь слов…
– Да, – сказал я.
– Ты – мой герой! – сказала Денна и сделала новый вдох, медленно и с улыбкой.
– Чудеса да и только! – услышал я слова моряка на другом конце комнаты. – В его голосе было что-то необычное. Клянусь всей солью, что во мне, я себя чувствовал как марионетка, которую дергают за ниточки.
Я слушал вполуха. На мой взгляд, матрос просто был приучен повиноваться, когда с ним разговаривают достаточно властно.
Но говорить ему об этом было бессмысленно. То, что я сделал с Денной, да еще мои рыжие волосы и черный плащ – все признали во мне Квоута. Так что это была магия, не иначе, что бы я там ни говорил. Я ничего не имел против. То, что я сделал сегодня, и впрямь было достойно парочки историй.
Поскольку меня признали, люди смотрели на нас, но близко не подходили. Знатный приятель Денны удалился прежде, чем нам пришло в голову на него посмотреть, так что мы в своем уголке зала остались более или менее наедине друг с другом.
– Я могла бы и догадаться, что встречу тебя здесь, – сказала она. – Ты ведь всегда оказываешься там, где я меньше всего ожидаю тебя увидеть. Что, ты наконец-то оставил университет и перебрался сюда?
Я покачал головой.
– Просто решил пару дней поразвеяться.
– А скоро ли ты назад?
– На самом деле завтра. У меня двуколка.
Она улыбнулась.
– Ты не будешь против, если я напрошусь в компанию?
Я откровенно посмотрел ей в глаза.
– Ну, ты же знаешь…
Денна слегка зарделась и отвела взгляд.
– Да, наверное…
Когда она отвернулась, волосы водопадом упали с ее плеч и закрыли лицо. От них исходил теплый, насыщенный аромат, аромат солнца и сидра.
– Твои волосы… – сказал я. – Прелесть.
Как ни странно, услышав это, она покраснела еще сильнее и потрясла головой, не глядя на меня.
– И это все, к чему мы пришли после стольких лет? – спросила она, искоса бросив взгляд в мою сторону. – К комплиментам?
Настала моя очередь смущаться.
– Да нет… Я не… Ну, то есть я бы… – промямлил я. Я перевел дух, протянул руку и легонько коснулся тонкой, замысловато заплетенной косички, полускрытой в волосах.
– Эта косичка… – пояснил я. – В ней как будто написано: «Прелесть».
Ее рот изумленно округлился, и она машинально вскинула руку к волосам.
– Так ты умеешь это читать? – недоверчиво спросила она с легким ужасом в голосе. – Тейлу милосердный, да есть ли хоть что-нибудь, чего ты не знаешь?
Читать бесплатно другие книги:
