Вейн Суржевская Марина
Открыла глаза.
– Вот и хорошо.
Над ней склонилась черноволосая женщина. Пересохших губ коснулась ложечка, Йорина жадно глотнула и закашлялась от напряжения в горле.
– Не спешите.
Уверенная ладонь придержала затылок.
У Йорины не хватало сил повернуть голову, и она видела лишь женщину и потолок, набранный из деревянных реек. На потолке лежало солнечное пятно. У женщины – темные глаза под круто изогнутыми бровями, к вискам разбегаются тонкие морщинки. Лоб чистый, красивый.
– Госпожа Ласовская, ну, как она?
За плечом у женщины показался парень. Коротко остриженные волосы наползают на лицо грубой лепки. Перебитый нос, тяжелый подбородок. А глаза хорошие, светлые, но смотрят тревожно.
Ни женщину, ни этого парня Йорина не знала.
– Где я?
– Постоялый двор «Перекресток», – ответила женщина.
Йорина нахмурилась. Она помнила, как ползла по спекшемуся камню, и позади неслышно двигался Оун, а впереди шуршали Дан со своей девицей. Как услышала мертвые голоса, от отчаяния которых самой хотелось кричать. Как бежала, зная, что не может им помочь, но должна…
– Оун?
– Мужчина, который был с вами? – уточнил парень.
«Да», – ответила движением ресниц.
– Ну… понимаете…
– Погиб, – прошептала Йорина. Погиб в тех боях, в которых раньше – выжил.
– Я не мог ему помочь, – виновато сказал парень. – Когда пришел, он уже умер. Вы в беспамятстве. Ну, я подхватил и ломанулся в ближайший выход. Повезло, тут оказался врач.
«Потеряла», – подумала Йорина. Закрыла глаза. Из-под сомкнутых век покатились слезы.
– А тело я принесу. Ну, хотите, сейчас.
Наверное, думал, что она плачет по Оуну.
– Госпожа Ласовская!..
– Игорь, я могу диагностировать только обезвоживание организма плюс истощение. Все прочее, что здесь у вас творится, не в моей власти, прости. Пойду разогрею бульон, ей нужно поесть.
Шаги. Закрылась дверь.
Постель, на которой лежала Йорина, смялась. Чужак сел и легонько сжал ее пальцы между ладонями. Удивленная такой дерзостью, жрица распахнула глаза.
– Ух ты! – сказал парень. – Ты ведьма или богиня?
Йорина помедлила, прежде чем отнять руку.
– Какие глазищи…
Она опустила ресницы. Всего лишь – чуть больше желтого на радужке. Не круглые, как у всех, а вытянутые зрачки. Знак, что она отмечена даром. Предмет зависти малолетних подруг. Ее гордость.
Ее проклятие.
Она поняла это одной из весен, когда девочки начали уходить, словно молодые лани, почуявшие сладкий и тревожный запах – оттаявшей земли, набухающих почек. Уходили, забыв игрушки и детские секретики, подруг и материнские наставления. Они открывали новый мир, в котором существовали мальчики. Йорина тоже с любопытством смотрела по сторонам, пытаясь угадать, кто станет для нее единственным из этого незнакомого, странного, задиристого племени. Девочки ушли… А Йорина осталась. Каждое утро она со страхом и надеждой приникала к зеркалу: может, цвет потускнел, может, зрачки округлились. Потом перестала.
– Она заснула, – сказал шепотом парень.
– Ладно, не буди.
Тихий стук, густой запах бульона.
Йорина заставила себя поднять веки. Не время думать о себе и даже – скорбеть по Оуну.
Дан послушал, как плещется во фляжке, и спросил у Юрки:
– Будешь?
– Еще не хватало мальчишку спаивать, – одернул Грин.
Юрка не хотел, но пришлось сказать:
– Буду!
Золотистая жидкость обожгла горло, и выступили слезы. Юрка торопливо куснул ломоть черного хлеба. Горячий комок провалился по пищеводу и растекся в желудке.
Грин укоризненно качнул головой, снова повернулся к Дану:
– Насколько я помню, в легенде о Двуликом про каменный полумесяц не упоминается.
– В официальной версии.
– Знаешь другую?
– Просветили. – Улыбка у Дана вышла кривая, дернулся уголок рта. Он наклонил флягу над кружкой, сцеживая последние капли.
– Мы слушаем, – поторопил Грин.
– В общем, начало обычное: нижний мир, в деревне черный мор, по-нашему чума. Все бы сдохли, но явился лекарь с молодой женой-вейной. Шэт их принес откуда-то сверху. Осмотрелись, мужик сгонял бабу за вакциной и начал исцелять. Жена на подхвате: сопли детишкам вытереть, старухе исподнее сменить. Там утешит, тут ободрит. Ну, Двуликий, мужская и женская ипостась. Улавливаете?
Юрка мотнул головой. Сделал он это зря – стол закачался и поплыл. Пришлось уцепиться за край, чтобы удержать его на месте.
– Народ темный, про вейнов слыхом не слыхивали. Вот и посчитали молодуху ведьмой. Гляди, мол: то в воздухе растворится, то снова появится. Про лекаря тоже сочинили. Видели, говорят, на кладбище, он там мертвых резал, наверное, женку свою человечиной кормил.
Тошнота волной подкатила к горлу. Юрка нашел на столе корочку и зажевал.
– Лезть с дрекольем на ведьму побоялись, дождались, пока смоется за новой порцией вакцины. Дом, где лекарь спал, обложили соломой и дверь ухватом подперли. Баба вернулась, когда все уже полыхало. Народишко ее увидел, за заборы попрятался. Она в пекло. Радость! Сейчас крыша рухнет, и ведьме конец. Но та выбралась, мужа вытащила, да поздно – угорел. Тут бабу и переклинило. Сорвала с любимого хладного тела амулет, бросила на дорогу, а с ним – Шэт меня подери, если я понимаю как! – отправила всех в узел. Сама, ясное дело, надорвалась. Померла на месте. А народ попер на Середину… Последней шла любознательная девочка, подобрала она с земли камешек на веревочке.
– Полумесяц, – уточнил Грин.
– Он самый. Потом, значит, раскол, одни прокляли спасителей до седьмого колена, другие грехи замаливать кинулись. А девочка открыла у себя целительский дар. Пошепчет, из ковшичка побрызгает, и готово. Как храм построили да истукана каменного поставили, вовсе потекла целебная водичка из рук Двуликого. Девчонка, не будь дура, про амулет помалкивала, все-таки ведьмина вещица, хоть и переиначили ее к тому времени во святые. Откуда старейшины дознались, не в курсе, но они тоже зря трепать языками не стали. И пошло-поехало… Причем замечено было: как свары кругом, как тянет кого снова в домишке заживо спалить, так никакая молитва не действует и вместо целебной воды – обычная. А если пацана с ним повесят, то йоры могут в храме общественные бани открывать, толку с источника больше будет.
– Ты!.. – взвился Юрка. – Егора там!..
– А чего – я? Я его в комендатуру отправил, что ли?
– Спокойно, – Грин дернул Юрку за рукав, усаживая. Спросил у Дана: – С полумесяцем понятно, но ты-то как впутался?
– Обычное дело – бабы виноваты. Жрицы, повелось, рожают девочек, а у предпоследней, Йлелы, первым вылупился мальчик. Ну, она через несколько лет ошибку исправила, однако мальца обратно уже не запихнешь. Теперь прикиньте, что будет, если вместо жрицы окажется жрец. А не потянет ли его Воинским Советом покомандовать? А не подастся ли он потом в Старейшины?
– Подомнет всю власть, – сказал Грин.
– Вот именно. При этаком раскладе сидел бы парень на попе ровно, так нет, как жрица померла, потребовал цацку себе. Ему, ясное дело, отказали. Тогда он попытался ее украсть. Поймали за руку, сгоряча чуть шею не свернули, но сестричка вступилась. Мол, связь у Эрика с даром, и если братца единоутробного порешат, то всем аукнется. Ограничились высылкой. Парень на этом не успокоился, стал искать дурака, который ему заветную штучку достанет.
– Самокритично, – заметил Грин.
– Шэт! Ну сам посуди: приходят и предлагают сделать такое!.. Подначили, конечно. Я и купился.
Голова стала тяжелой, Юрка подпер ее рукой. Слушал он Дана рассеянно. Окна давно отливали черным, закончился еще один день, отпущенный Егору.
– У жрицы связь, навроде маячка. По сути она не вейна, но за даром пойдет хоть на Шэтовы кулички. Вот только связь эта – слабеет. Потому и вынюхать не смогла, когда я на сопляка амулет перевесил. А уж как ареры с Эриком столковались… – Дан развел руками. – У братца ее те же способности, но раньше ему сестричка экранировала. Теперь-то он издалека камушек чует.
Стол качался под локтем, голова так и норовила упасть, но Юрка все-таки сообразил:
– Ага, ясно, как они нас вычислили.
– Умный мальчик, – похвалил Дан. – Только нетрезвый.
– А кто спаивал? – ворчливо спросил Грин.
Дан огрызнулся:
– Сам старался. Я ему насильно в глотку не вливал.
– Ну ладно, оба хороши. Так что, полагаешь, нужно ждать гостей?
– Вряд ли, их со следа сбили – в верхнем мире засаду поставили. Заодно нам с Игорем чуть не влетело.
Юрка тоненько хихикнул.
– Чего ржешь? – окрысился Дан.
– Теперь ты тоже будешь спасать Егора.
– Заткнись, пока не врезал!
– Брэк! – остановил их Грин. – Давайте на боковую. Завтра рано вставать.
Глава 26
Не доходя двух кварталов до комендатуры, Юрка свернул в переулок и остановился возле приземистого здания. Выглядел дом неприветливо – половина окон заколочена, остальные задернуты тряпками. За щелястым забором просматривался двор, засыпанный опилками и шлаком. Трепало ветром развешанные на веревках детские шортики и маечки.
Юрка вложил в рот пальцы и громко свистнул. Порскнули с кустов воробьи. То ли показалось, то ли качнулась на окне занавеска.
Подождал – никого.
– Черт, опоздали.
А все Дан! Приспичило ему с утра пораньше смотаться к узлу – ориентиры взять. Сам-то теперь дрыхнет в интернате, не пошел в город: чего зря рисковать?
– Еще девяти нет, – сказал Грин, посмотрев на часы.
Юрка примерился свистнуть еще раз, но стукнула дверь. Талка перебежала двор и выскочила на улицу. Одна коса колотила ее по плечу, с другой стороны вились в беспорядке рыжие пряди.
– Не стойте здесь! – Девочка потянула в заросли акации. Тревожный взгляд метался с одного лица на другое.
Юрка замялся, не зная, можно ли представлять вейна. Грин решил за него:
– Алекс.
– Талина.
– Расскажи ему все, что знаешь, – попросил Юрка. – Он… от подполковника.
Талка говорила долго. Даты, географические названия, марки вооружения и техники – удивительно, сколько всего она запомнила.
– Ты сильно рискуешь, – обеспокоился Грин.
Девочка отвела от лица волосы. Ответила спокойно, как о давно решенном:
– Убьют, хоть за дело. Алекс, мы – заложники. Завтра состав поближе к городу взорвут, и все. Нас расстреляют просто по списку. Не хочу!
Прощаясь, Грин задержал Талкину ладонь в руке.
– Будь осторожна.
После кружили по улицам – от площади к комендатуре и обратно. Погода менялась: редкие утренние облака расползлись, Верхнелучевск заливало жаром. Юрка угрюмо молчал, Грин оставался деловит и сосредоточен.
– Не понимаю, – не выдержал Юрка, когда солнце уже висело в зените. – Я из проекции за несколько километров к узлу вышел, а тут мы каждую дыру обнюхиваем.
– Устал? – с сочувствием спросил вейн. Кивнул на стоящую в кустах скамейку: – Сядем.
Отполированная штанами доска лежала на чурбачках, упираясь длинной стороной в глухую стену. На доске кто-то вырезал «С+Л» и кривое сердце, пробитое стрелой. В узком промежутке между домами виднелась улица, по которой должен был проехать грузовик.
Грин вытащил из кармана бумажный пакет. В нем оказалось сало, переложенное кусками хлеба.
– Ешь.
Юрка жевал, не чувствуя вкуса.
– Высокая узелковая плотность – та еще аномалия. Выйти к ней легко, а вот найти конкретный узел намного сложнее. Сбивает, микширует. Чем, кстати, опытные вейны и пользуются, когда пути отхода готовят. Вон, в Бреславле, думаешь, хоть кто-нибудь знает все узлы? Могу поспорить, что нет.
Юрка облизал пальцы, и Грин подпихнул ему бутерброд из своей половины.
– Не надо. Что я, маленький, меня подкармливать?
– Ты – растущий организм.
Юрка дернул плечом и отвернулся. Раздвинул ветки, чтобы лучше просматривалась дорога. Пора бы уж.
– Может, тут вообще узла нет.
– Должен быть, – возразил Грин. – Два – слишком мало для таких показателей.
Прогромыхала по булыжной мостовой тачка, вихляя на одном колесе. Девчонка – Талкина ровесница – с трудом удерживала ручки.
Прошли полицаи; они громко матерились, поминая начальство. Где-то хлопнуло, закрываясь, окно.
– Едут, – Грин услышал первым.
В кузове покачивались охранники. Егора не было видно.
«Сегодня – не повесят», – напомнил себе Юрка. Уперся локтями в колени, с силой переплел пальцы и приготовился ждать.
– Судя по словам Талины, они не уверены, что мальчишка – сын подполковника, – сказал Грин. – Так, вписался идеально в провокацию. Или подтолкнул к мысли о ней. В любом случае, пытать его нет смысла.
– Успокаиваете? – огрызнулся Юрка.
Вейн подергал себя за нос и признался:
– Да. А что, не надо?
Юрка не ответил.
Грузовик, наверное, уже добрался до площади. Егора заставили взобраться на шаткий табурет и сунули в петлю. Юрка сглотнул, тронул себя за шею. Часы на запястье вейна отмеряли: вот офицер зачитывает речь, и надрывается переводчик. Вот закончили и Егору разрешили спуститься. Подалась толпа, пропуская машину.
Возвращаются.
Бензиновая вонь накрыла кусты. Грузовичок ревел, взбираясь на горку.
– Пошли, – Грин поднялся.
Они прочесали все окрестные дворы, дальше и дальше уходя от дороги. Пахло чем угодно: акацией, жареной картошкой, дымом, маслом, потом, собачьей шерстью, ваксой, нагревшимся на солнце толем, котлетами, нафталином, табаком – но не тем! Узла не было.
К вечеру небо снова затянуло облаками. Ветер мел на тротуарах пыль, собирал окурки. Юрка ежился в футболке с короткими рукавами. Бирка холодила тело.
– Ничего, – сказал Грин, – завтра еще поищем.
Юрка кивнул. Он еле держался на ногах, и страшно было представить, сколько еще топать до интерната. Раздражение, копившееся весь день, заставляло стискивать зубы. Хотелось закричать, послать всех к черту. Грина – потому что вейн, а сам узел найти не может. Егора – поперся, как идиот, один в Верхнелучевск. Дана – впутал в свои дела, а теперь полеживает, ждет, когда ему амулет доставят. Зеленцова – все из-за него!
Темнело. В домах загорались окна, похожие на экраны телевизоров. Вон девушка крутила ручку швейной машинки. Мужчина вешал в гардероб пиджак. Маленькая девочка, расплющив нос о стекло, смотрела на улицу. Рядом с ней умывалась кошка. Юрка услышал, как женский голос позвал: «Янек, сынок, ужинать!» – и отчаянно позавидовал этому Янеку.
– Одно время я любил заглядывать в чужие окна, – сказал Грин. – У меня тогда срок как раз вышел. Ходил по улицам, смотрел, как живут люди. Дома. С родными. Возвращаются с работы, их ждут.
– Сейчас заплачу от жалости, – буркнул Юрка. – Сами решили, какие проблемы? Никто вас пинком под зад на Середину не выпихивал.
– Ну ты и… кактус. Сплошные колючки.
– Какой есть. Можно подумать, вы – белый и пушистый. Скажете, там, дома, никого не бросили? За окошком… Если честно?!
Грин молчал.
– Че, ломает признаться?
Юрка говорил, противно растягивая звуки. Дед бы ему за такое – по губам.
– Сижу я как-то на лекции, – сказал Грин. – За окном дождь, и вообще мерзко. Осень. Первая пара. Одним глазом спишь, другим на доску смотришь. Производная дифференцируемой функции в точке локального экстремума… И такая меня тоска взяла! Вожу авторучкой, закорючки в тетрадь переписываю, а где-то потоп или землетрясение. Люди рискуют, других спасают. А я – вейн! – тут штаны протираю. Это было как… осознание, что ли. Мое место – там. Реализация себя, понимаешь? Не впустую жить… – Он глянул на Юрку и досадливо махнул рукой. – Ладно. Что теперь толковать.
Одну из улиц пришлось обойти стороной, там расквартировалась зейденская часть. Юрка без всякой надежды понюхал воздух. Если и найдется узел, сюда не добежишь – далеко. Но близко же все проверили! Где искать завтра? Стучаться в квартиры? Извините, можно, мы у вас под диваном пошарим?..
Юрка остановился.
– Алекс, знаете, что мы забыли? Саму дорогу! Там, где проезжает грузовик!
– Черт! Хотя… пустое дело. Рядом шли, я бы учуял.
– Может, слабый узел? Давайте вернемся!
– Скоро комендантский час.
– Мы успеем!
– Проверить – да, но не выйти из города, – Грин ругнулся сквозь зубы. – Пошли, только быстро.
В коридоре слышались голоса: кто-то орал по-зейденски, и оправдывался охранник, немилосердно коверкая чужие слова. Глухо ударило в потолок, еще раз. Протопали сапоги. Среди этого шума Егор услышал осторожный стук в стену: «Ольшевск наш. Видел газету». Выстукал в ответ: «И не возьмут». Он знал это точно, потому что по-другому просто не могло быть. Только обидно – ничего для этого не сделает.
Скорчился, пытаясь задавить подкативший к горлу тошнотворный комок. Жить хотелось до судорог, до вопля, рвавшегося между зубами: «Почему? Почему я?!» Даже в глазах темнело.
Егор осторожно выдохнул. Не думать об этом. Мысленно рисовать, петь, вычерчивать пальцем схему автомата – что угодно, но только не думать о том, сколько осталось дней!
Ругань в коридоре затихла. Егор лежал, уткнувшись лицом в пол, и вспоминал лето.
…В зал кинотеатра «Родина» можно попасть двумя путями: пройти через двери или протиснуться в щель за бюстом. Через двери, конечно, проще, но без билета не пустят. На последний сеанс он стоит пятнадцать менок. Мелочи хватало у Егора, Талки, близняшек Илиличевских, а вот у интернатских и Вэльки Петракова, который рос с бабкой, денег не было. Девчонки заняли очередь в кассу. Егор вместе с остальными спрятался под лестницей, в темном закутке. Ступеньки надсадно стонали и сеяли пылью, когда кто-нибудь поднимался. Заворчал Вэлька – ему за шиворот свалился окурок.
– А я менку нашел, – обрадовался Захар.
– Мотоцикл купи, – буркнул Вэлька, вытряхивая табачные крошки.
Бряцало расстроенное пианино, шаркали сапоги, постукивали туфельки – в фойе танцевали.
– А папка обещал, когда переведут в Ольшевск, телевизор купить. Последнюю модель, – похвастался Стас. – Буду дома кино смотреть. Красота!
Родька повозился в темноте и сказал:
– Фигня. Вот интерес, одному на диване.
Резко ударил звонок. Три раза.
– Эй, – раздался Талкин шепот. – Вы тут? Мы пошли в зал.
Смолкло пианино.
Энергичный голос диктора сказал за стеной: «…хлеборобы. Полтора десятка тракторов…» Грохотало, звенело. Пели бодрые песни, и закончили кинохронику под торжественный марш.
– Айда, – скомандовал Родька.
Ступеньки-предательницы заскрипели, когда согнутые фигуры поскакали наверх. Егор боялся, что зычный голос крикнет из окошечка кассы: «Куда?! А ну стой!» – но все обошлось.
Дальний угол на втором этаже был заставлен старыми афишами. Захар и Родька отодвинули подрамник, посыпались высохшие чешуйки краски. Открылась дыра, ее наполовину загораживал бюст носатого дядьки в парике.
Захар предупредил Егора:
– Тумбу не толкни.
– Помню.
Боком, не дыша, Егор протиснулся в зал. Следом лез и пихался Родька. Свободных мест не осталось, расселись в боковом проходе. Взвилась на экране метель, загудела – и поверх нее вспыхнули буквы: «Полярные летчики».
Вышли из кинотеатра, смешавшись с толпой. Слышно было, как в парке играет духовой оркестр. Оживилась продавщица, дремавшая между двух перевернутых конусов с соками – яблочным и томатным. Прикатила тележка с мороженым, и возле нее выстроилась очередь.
Егор вдохнул теплый воздух, пахнущий клейкими тополиными листьями. Казалось странным, что сейчас – лето и кожу не стягивает от холода, ледяной ветер не вышибает слезы, от которых смерзаются ресницы, и не нужно греть руки в густой собачьей шерсти.
– Да… – сказал Родька. – Вот это люди!
Захар вздохнул. Остальные помолчали, соглашаясь.
До площади шли вместе. Громче становилась музыка, запахло жженым сахаром. Возле горсовета дежурил постовой, перетянутый белыми ремнями. Суетился фотограф, вспышки магния слепили глаза. У парковых ворот стояли парни – в наглаженных рубашках, причесанные на пробор. Украдкой поглядывали на часы.
– …а что, – говорил Родька, – вестибулярный аппарат у меня – будь здоров. И вот, – он согнул руку, демонстрируя мышцы.
– Сила есть – ума не надо, – фыркнула одна из сестер Илиличевских, Егор еще не приноровился их различать. – Ты физику сначала подтяни!
– Ох и вредная же ты, Алка! – возмутился Родька.
– Он думает, физика летчику не нужна, – тихонько добавила вторая близняшка.
– Да подумаешь, физика! Тоже мне, сложности! Захочу, весь учебник наизусть вызубрю.
– Спорим! – подначил Стас.
– Тут не зубрить, тут понимать надо, – назидательно сказала Талка.
Родька сердито засопел.
– Ну, что вы напали на человека, – заступился Захар. – Я бы тоже в летное пошел, но у меня – очки, – он грустно моргнул за толстыми стеклами и мотнул головой в сторону горсовета. – Даже часы не вижу.
– Черт! – спохватился Родька. – Опоздаем! До завтра!
Интернатские убежали.
Близняшки остались на площади, надеясь перехватить автобус. Вэлька свернул в переулок, а Егор и Талка вышли на улицу Ростоцкого, застроенную двухэтажными домами. Фонари тут попадались редко, зато светились окна. Глухо доносилась медь духового оркестра, намного громче орал в палисаднике кот.
– Смотри, – кивнула Талка.
Впереди шли двое. Высоченный военный и женщина в сиреневом платье, едва достававшая ему до плеча. Егор хотел окликнуть, но Талка одернула:
– Тише!
Женщина прижалась щекой к форменному рукаву и засмеялась. Приноравливаясь к широкому шагу спутника, она быстро стучала каблучками.
– Ола Леокадьевна очень красивая, – сказала Талка.
Егор с удивлением смотрел, как мама, дурачась, повисла у отца на плече и тот легко подхватил ее на руки. Донесся голос:
– Вцеслав, ты что! Увидят! Поставь немедленно!
– Пусть завидуют.
Тишина. Кажется, целуются.
– Ну все, поставь!
Отец послушался, и мама быстро оглянулась.
Егор замер в тени акации. Белела в сумерках Талкина блузка.
– Люди кругом, а ты как мальчишка, – негромко укорила мама и потащила отца за руку.
Затих стук каблуков.
– Пошли, – сказала Талка.
На углу Ростоцкого она махнула в сторону частных кварталов:
Читать бесплатно другие книги:
