Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы Сивашенкова Дарья
А с деньгами у них ненадежно все: сегодня есть доход, завтра нет, сегодня сумели подработать и получили на пропитание, а завтра не нашлось такой возможности. Сегодня почитатели Учителя насыпали денег, а завтра Его противники прогнали из селения и чуть не убили. То густо, то пусто. Рассчитать и распланировать в такой ситуации ничего невозможно, а тебе надо планировать и рассчитывать, потому что духовность духовностью, а ужинать твои спутники хотят каждый день.
И при таких раскладах ты практически наверняка будешь перестраховываться и захочешь контролировать ситуацию как можно плотнее. И рано или поздно тебе придет в голову идея создать некий запас «на черный день», который будет у тебя лежать помимо основной кассы. И тогда можно не бояться, что в один непрекрасный момент ты окажешься перед голодной компанией с пустыми руками, а Он поглядит на тебя разочарованно.
Я даже не думаю, что Иуда особо это скрывает. Уж точно не от Него, и уж конечно с полной готовностью отдать Ему все по первому слову. Слабость это, маловерие? В какой-то мере, конечно, да, и лучше бы этого не было. Но ничего общего с алчностью и корыстью это не имеет.
Допустим, он действительно решил завести вторую кассу; а поскольку он парень умный, он найдет, на чем сэкономить, чтобы отложить. И здесь мы подступаем к тому упреку, который бросает ему Иоанн: не заботясь о нищих, он берет себе их деньги. Знаете, а пожалуй, и берет. И, знаете, пожалуй, его даже можно понять.
В Евангелии есть слова Христа о людях, которые ходили за Ним только ради подачек:
Иисус сказал им в ответ: истинно, истинно говорю вам: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились (Ин. 6: 26).
Даже не потому, что видели чудеса, хотя и это так себе мотив, ибо чудес хочет род лукавый и прелюбодейный (Мф. 12: 39). Но их не интересуют даже чудеса, их бог — чрево (Фил. 3: 19).
И вот таких, ходивших за Ним корысти ради, было много. А Он «много заботился о нищих, и хотя прочих убеждал не иметь ни сумы, ни меди, но Сам позволял носить при Себе ящик, показывая тем, что и нестяжательный, и распявшийся для мира должен иметь большое попечение об этой части людей — бедных» [27].
Он, сострадательный, в Своем праве миловать и дарить кого захочет. Но людей, окружающих Его, такое потребительское отношение к Учителю должно было здорово раздражать. А Иуду, день за днем слышавшего от Иисуса просьбу пойти наделить деньгами нищих, эти попрошайки, ищущие не Христа и Его истины, а подаяния, должны были злить больше, чем прочих. Сколько нищей братии ходит за ними только ради щедрых подачек! Разве им нужен Учитель? Разве им нужен Мессия? Нет! Вот эти монеты, стертые и яркие, медные и серебряные, еврейские, римские, греческие, — вот ради чего они таскаются за Ним.
То, к чему спокойно относится Он, для ученика могло быть просто оскорбительно. Ибо ревность по доме Твоем снедает меня, и злословия злословящих Тебя падают на меня (Пс. 68: 10). А как еще относиться к людям, разменивающим Мессию на мелкие монеты?
И такой ли великий грех — приберечь немного для своих, для верных? Раздать, условно говоря, не десять сребреников, а восемь — два убрать за пазуху? Ну не для себя же! Они все равно еще придут, завтра и послезавтра, им можно царскую казну раздать — они все равно явятся, и Учитель все равно скажет: дай. А отложенные деньги могут здорово выручить однажды: будет, чем поужинать Учителю, будет, чем заплатить за кров над Его головой.
Деньги и Деяния
В общем, в какой-то момент отношения Иуды с деньгами перестают быть кристально чистыми.
Нет, он не ворует в прямом смысле: на себя он не тратит ни лепты. Он даже не особо таится со своими выкладками. Ну, может, только не рассказывает, сколько именно у него отложено, а то потеряется всякий смысл второй кассы. Иначе Иоанн не смог бы потом вообще поднять эту тему, потому что ничего бы не знал ни про нищих, ни про воровство, которое на тот момент никто так, разумеется, не называет.
Но с какого-то момента Искариот начинает слишком доверять себе и своим сбережениям. Для него это некая гарантия завтрашнего дня, способ владеть непредвиденной ситуацией… создание такого уголка жизни, в котором главный он, а не Христос.
И одновременно с этим — лишнее подтверждение для самого себя, что он достоин Его доверия, что достаточно умен, чтобы правильно распорядиться казной, ни в чем не ущемив своих. Какая возможность быть хорошим и достойным в собственных глазах, какое старание доказать самому себе, что он не только не хуже, но и лучше других! Северян этих, язычников, невежд в Законе. У него, между прочим, своя южная гордость ого-го! Галилеянин любит славу, а иудей — деньги? Отвяжитесь, остроумцы, попробуйте накормить кого-нибудь своей славой, тогда посмотрим, кому смешно будет.
Хотя Христа он искренне любит. И верно служит Ему, и ходит с Ним, не отходя в самых критических ситуациях: когда над Ним смеются, гонят, хотят убить, когда завтрашний день не обещает ничего хорошего. И деньги, эти чертовы деньги — они же все равно для Него! Может быть, он даже и раздает пару раз все сбережения, когда Он велит — но все равно собирает снова: надо же на что-то рассчитывать.
Денег в какой-то момент становится достаточно: у Христа много почитателей, многие щедро Ему жертвуют. Но периоды спокойной жизни сменяются периодами буквального бегства, когда Ему приходится уходить из городов и селений, где Его пытаются убить. Возможно, вторая касса их выручает где-то. Скорее, нет, до крайностей не доходит; но в любом случае это не та жизнь, которая позволяет расслабиться и раздать все, что есть на руках.
Даже если так велит Учитель.
Отвлечемся ненадолго от евангельской истории, заглянем в другую часть Нового Завета — в Деяния апостолов. Есть там один любопытный рассказ с грустным концом:
Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех, слышавших это. И встав, юноши приготовили его к погребению и, вынеся, похоронили. Часа через три после сего пришла и жена его, не зная о случившемся. Петр же спросил ее: скажи мне, за столько ли продали вы землю? Она сказала: да, за столько. Но Петр сказал ей: что это согласились вы искусить Духа Господня? вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух. И юноши, войдя, нашли ее мертвою и, вынеся, похоронили подле мужа ее (Деян. 5: 1–10).
Этот отрывок из Деяний очень часто приводит читающих в смущение. Что такого особенного сделали эти несчастные, что Господь покарал их немедленной смертью? Ну, утаили немного денег, но поделились же с Церковью, за что их было убивать-то? Какое-то неправдоподобно жестокое наказание за не такую уж великую провинность. Да еще с такими громкими обличениями: ложь Духу Святому, утаенные деньги, сатана вложил мысли в сердце… стоп, а не читали ли мы этого немного раньше, в Евангелии?
В чем изначально грех Анании и его жены? Да ровно в том же: в желании не положиться всецело на волю Бога, а утаить некую часть полученного для себя, про запас, чтобы иметь возможность отступить, если что-то пойдет не так.
Скажи Анания откровенно: «Вот вам половина цены моего имения», — не умерли бы они. Возможно, их с женой не взяли бы в общину, где принято было отдавать все — но они сохранили бы жизнь и возможность покаяться. Но они солгали Духу: «Вот все, что у нас есть!» — в то время, как было нечто, утаенное от Духа, и утаенное не просто так, а прямым сатанинским внушением.
Боюсь, что с этой историей мы уже сталкивались, сами того не зная. И Петр так жестко говорит с Ананией и Сапфирой, потому что своими глазами видел, как подобного рода сатанинские внушения доводят человека до самых страшных последствий. Петр в Деяниях — это уже не горячий, порывистый апостол со страниц Евангелия; он первоверховный из Двенадцати, уже была Пятидесятница, и он просвещен Духом. И он просто видит.
И от того, что он видит, нетрудно и в панику удариться.
Анания и Сапфира попросту повторяют путь Искариота: те же мотивы, то же поведение. И сатана тоже в этом деле замешан.
Поэтому то, что говорит Петр — не проклятие, не приговор. Это бессилие перед тем, что будет, и уже бесполезное «зачем?!». Петр просто знает, чем дело кончится, потому что уже видел, чем такое кончается: предательством.
И попробовать спасти их, посмотрев сквозь пальцы, Петр не мог. Потому что в той части нашей жизни, куда мы не пускаем Бога, начинает хозяйничать дьявол. Вложив сегодня в сердце мысль солгать Церкви, завтра он вложит мысль предать Церковь на смерть.
Если только не вмешается Божественный Промысел; а на сей раз он вмешивается, и Анания, к ужасу присутствующих, падает мертвым.
К возвращению Сапфиры Петр сидит черный как туча: еще слишком свежа рана и слишком болезненны воспоминания. С ней он говорит коротко.
За сколько вы продали землю, Сапфира?
За столько-то, врет Сапфира.
Ну что ж ты такая бестолковая, думает Петр. Еще одна смерть.
Что это согласились вы искусить Духа Господня?
Искусить — не в смысле спровоцировать. Дух Господень на провокации не поддается. Искусить — испытать, выступить в роли оценщиков и дерзких вопрошателей Духа в соединении с тем, кто уже пробовал искушать Его.
Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола (Мф. 4: 1).
То есть, другими словами, согласились на предложение Врага вместе с ним противопоставить себя Духу. Соединиться с сатаной. Увы, проторенная дорожка, и ведет она прямиком к предательству и к духовной смерти.
К счастью, не в этот раз.
…вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух. И юноши, войдя, нашли ее мертвою и, вынеся, похоронили подле мужа ее (Деян. 5: 9, 10).
Знаете, а это ведь, пожалуй, самая счастливая концовка из всех возможных. Их смерть — не кара, а Божий Промысел о них, сказанное Господом «нет» сатане и его замыслу, единственная возможность уберечь их от избранного проклятого пути. Потому что иначе сатана их не оставит. И, не оставленные сатаной, они дойдут по этому пути до самого конца: до предательства Церкви.
Господь пресекает их гибель решительным способом: убивая тело, чтобы не дать сатане окончательно убить душу. Смерть в этом случае — милость Господня, а не наказание. Но эта милость стала возможна только после распятия и Воскресения, когда смерть перестала быть состоянием полной богооставленности, и, забрав у сатаны души Анании и Сапфиры, Господь поставил их перед Своим Судом. А это куда как более милостиво, чем оставить их во власти дьявола и дать им дойти до логического конца.
Дойти, как дошел Иуда.
Ужасно, когда протягиваешь Богу часть, а говоришь: «Господи, я отдаю Тебе все!»
А сам про себя думаешь: «А вот что мое, то мое, и Ты сюда не лезь».
Возвращаясь к евангельской истории: стремление Иуды полностью взять в свои руки денежные вопросы и подостлать соломки вело его все дальше и дальше. С какого-то момента вторая касса становится для него не просто перестраховкой, но еще и свидетельством его грамотного и умелого распоряжения деньгами, то есть гарантией того, что в собственных глазах он выглядит хорошо. Чувствовать себя хорошим, а может быть, и лучше других, ему важно: аукается непростое начало ученичества. Он чувствует себя ответственным, но полагает, что в этой ответственности обойдется без Учителя, Которого незачем утруждать денежными вопросами.
И таким образом мало-помалу он собирает целый букет грехов. Тут тебе и гордыня, и маловерие: неумение довериться Христу и понять, что рядом с Ним можно полагаться не на свои заначки, а только на Него. Маловерие, выраженное в желании контролировать все, до чего дотянешься. И, да-да, сребролюбие от этого маловерия, возрастающее желание обладать деньгами, чтобы спать спокойно. Как ему кажется — из самых достойных мотивов; а на самом деле — от того, что такая перестраховка, в которой нет места Богу, не снимает, а, наоборот, увеличивает тревожность.
И да, увы, в какой-то миг это переходит в воровство. Потому что как только утаенные деньги становятся по-настоящему утаенными, как только в какой-то миг Учитель прямо говорит «раздай нищим все», а он идет и раздает не все, и молчит об этом — это мгновенно превращается в воровство у тех, кому деньги в тот день были нужнее, чем ему самому.
Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому?
И здесь-то и завязывается узел самой трагичной евангельской истории.
Потому что Христос не допустит, чтобы ученика разрушал такой явный грех. Он не потерпит рядом с Собой вора, что бы на этот счет ни думали толкователи. Не ради Себя, а ради него.
Он ему на этот грех непременно и сразу укажет.
Казна раздора
Погибели предшествует гордость, и падению — надменность.
(Притч. 16: 18)
В откровенный грех Иуда сваливается достаточно поздно — к концу третьего года своего апостольства. Это был небыстрый путь и тот самый случай, когда благими намерениями выстилается дорога известно куда. Три года он ходит по краю, то ближе, то дальше от греха, но не падает и остается казначеем: то есть если когда Христос его и поправлял, Иуда с Ним соглашался и исправлялся.
Они близки практически до самых последних дней, и Иуда предан Ему даже до бесстрашия перед возможной смертью от соплеменников. Когда Иисус незадолго до Своей последней Пасхи получает известие о болезни Лазаря, то хочет идти туда, в Вифанию, невзирая на то что Его совсем недавно едва не побили камнями иудеи. И вообще-то Иисус и ученики для того ушли из Иерусалима за Иордан, чтобы Его не схватили и не убили.
Ученики сказали Ему: Равви! давно ли Иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда? (Ин. 11: 8)
Но друг болен, Иисус, пренебрегая опасностью, хочет идти к нему; и, видя, что уговоры не помогают, Фома философски говорит: Пойдем и мы и умрем с Ним (Ин. 11: 16).
И это желание Христа, выглядящее со стороны чистым самоубийством, не вызывает у учеников, включая Иуду, никакого дальнейшего сопротивления. Он хочет пойти и умереть — что ж, пойдем и мы и умрем с Ним. Они приходят, и Христос воскрешает умершего Лазаря.
Но вскоре после этого чуда происходит та самая сцена с миром Марии, сразу после которой Иуда идет к первосвященникам договариваться о том, чтобы предать им Христа. Что же случилось в промежутке?
Сдается мне, где-то здесь и произошел у них с Христом нелегкий разговор о том, как должно, а как не должно поступать казначею апостольской общины.
Тут еще следует отметить, что обстановка в целом складывается очень напряженная. После воскресения Лазаря Христа ищут убить, и Он с учениками снова скрывается. Иисус уже не ходил явно между Иудеями, а пошел оттуда в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками Своими (Ин. 11: 54). Какое-то время они там поживут, а потом Христос вновь вернется в Иерусалим, и это будет уже царский вход.
Страна близ пустыни, какой-то небольшой город, скрытная жизнь… с точки зрения казначея, это выглядит так: деньги неумолимо тают, а новых поступлений нет и неизвестно, когда ждать, на что рассчитывать и к чему готовиться. Поневоле будешь экономить каждую лепту и дрожать за каждый сребреник.
И вот представьте, что в один из этих дней Иисус подзывает Иуду к Себе и говорит: друг Мой, скоро Пасха, мы идем в Иерусалим, раздай нищим все деньги, которые у тебя есть. Все, и сбереженные тоже. Они нам больше не понадобятся.
Да как же так, думает Иуда, опять Иерусалим, опять Учителю угодно сунуть голову льву в пасть… еще и раздай все? Да кто их знает, этих иудеев, братьев-соплеменников: вот сейчас точно нельзя оставаться без денег, а вдруг придется снова бежать!
Но, помимо этого, ему денег просто… жалко. Где-то очень глубоко внутри ему не хочется их отдавать не только потому, что они — залог спасения в случае чего, а потому, что он просто жалеет отдать нищим свои с трудом скопленные сбережения. Попрошайки его и так-то раздражают, а уж сейчас — особенно.
«Сребролюбие… начинается под видом раздаяния милостыни, а оканчивается ненавистью к бедным» [28].
И он… впервые откровенно не слушается Христа. Оставляет что-то про запас, а Ему лжет, что раздал все — авось не до этого сейчас Учителю, пронесет. Или просто молчит, извиняя себя: потом раздам, никуда нищие не денутся, а мне так спокойнее будет.
Впервые за все три года. И оправдание у него убедительнее некуда: на кону жизнь Учителя.
А Христос ему прямо говорит: что ты творишь? ты берешь деньги у тех, кому они нужнее, и лжешь Мне.
Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому?
Абсолютно недвусмысленно дает понять, что такое поведение недопустимо, что Иуда перешагнул границу, за которой кончается и казначейство, и само апостольство, и надо немедленно с раскаянием возвращаться обратно.
Разговор у них совершенно точно не публичный: поэтому мне сейчас и приходится все это додумывать, а не из Евангелия списывать. Разумеется, Иисус не собирается Иуду обличать и позорить при всех. Да и наедине не будет. Где можно пощадить человеческое достоинство, там Христос его обязательно пощадит. Он открывает нам наши грехи не для того, чтобы покарать и заставить умереть от стыда, а для того, чтобы, увиденные нами, они стали бы нам противны, и мы бы обратились к Нему же за избавлением. Он хочет убрать все, что мешает человеку быть с Ним.
Христос не скажет ему в лицо: ты вор. Конечно же нет. Даже сейчас Он не отбирает у него казну и не передает другому. Есть решения необратимые, это — одно из таких. После такого Искариоту останется только уйти, а Он не хочет его ухода. Не хочет терять друга и ученика. Да, Иуда перегнул палку, но стоит ему одуматься, покаяться — и все будет прощено. Денежные вопросы — последнее, что должно разъединять Христа и Его апостола.
Все можно загладить покаянием. На отношении Иисуса к Иуде вся эта неприятная история никак не сказывается. Он его как любил, так и любит, и меньше, недостойнее в Его глазах друг не стал. Ошибся — исправь.
Всего-то следовало честно повиниться: «Занесло меня, прости, Равви», пойти раздать деньги и сделать выводы о том, что допустимо, а что нет. А уж о твоем душевном покое Учитель позаботится: скажет что-нибудь, что в мгновение ока освободит от давящего стыда, обнимет и окончательно сгладит происшедшее. Мол, иди уже, займись делом и больше не греши. Тем бы все и кончилось.
Но замечание Христа Иуда воспринимает болезненно. Заигравшись в рачительного казначея, он ставит ощущение себя хорошим и достойным в прямую зависимость от того, что он делает. И позиция Иисуса, ясная и недвусмысленная, дает ему понять и пережить очень неприятное чувство: в глазах Учителя он не так уж хорош и достоин. А его поступки, и решения, и взятая на себя ответственность достойны не похвалы, а порицания.
Привыкнув оценивать себя через свои поступки, он и Христу приписывает то же: не человек Ему ценен, а набор его действий. Одна из самых частых ошибок в отношениях с Богом.
Иисус говорит одно, а Иуда слышит совершенно другое. «Ты поступил неверно, исправься», — говорит Господь, а он слышит: «Ты дурен, ты плох».
И дальше все начинает ломаться.
Иуде нужно выбрать одно из двух: остаться хорошим и достойным в собственных глазах — или стать оправданным в глазах Христа; но для этого придется полностью отказаться от того, что, как он думал, дает ему преимущество перед прочими учениками. Значит, придется признать, что он был неправ, что его мысли и решения о том, как вести дела — неправильны, что он нехорош. Покаяться, возможно, понести наказание. Уж точно — положить казну к Его ногам, повинившись и отдавшись на Его суд.
А если Он решит передать казну другому — потерять все, что заслужил в глазах других за эти три года, потерять их уважение, снова упасть на низшую из ступеней, туда, где «галилеянин любит славу, а иудей — деньги». Это если Он вообще решит оставить при Себе.
Потому что если ты нехорош, то наказание может быть любым.
Это серьезный вызов. Требующий и любви, и доверия, и умения предаться Богу, ощутив Его оценку себя важнее собственной и Его решение о себе, каким бы оно ни было, правильнее своего. Лучше быть оправданным в Его глазах, нежели безупречным в своих собственных.
Иуда вполне был на это способен. Как и остальные Одиннадцать, он привык за эти годы «сверять» себя по Христу.
Но ему не захотелось.
Он делает выбор в пользу себя. В голове у него куча оправданий, разумных доводов и аргументов, и все они свидетельствуют о том, что он — прав, а Христос — нет. Очень тяжело покаяться в грехе, который сам ты считаешь не грехом, а важной и достойной частью себя, в грехе, через который сам себя определяешь и ощущаешь хорошим.
А если ты хорош и прав, то нехорош и неправ Тот, Кто тебя обвиняет. И когда-то, на зар времен, уже звучало из уст Господних: Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? (Иов 40: 3)
У ветхозаветного Иова хватило ума этого не делать.
А Иуда закусывает удила.
Он бы, может, и не закусил — но происходят два события, которые подталкивают его к самому трагичному, самому страшному исходу.
Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому?
В игру вступает еще один персонаж, которому очень хочется погубить и Христа, и Его ученика, причем погубить максимально болезненным и унизительным для обоих образом. И первым об этом участнике пишет Лука: Вошел же сатана в Иуду, одного из двенадцати (Лк. 22: 3).
Та часть его сердца, та часть его мыслей, которая не отдана Христу, в которой он мысленно удаляется от Христа, предпочитая себя и собственные решения, попадает под прицел дьявола и становится его вотчиной. Дьявол подбивает его солгать Иисусу о деньгах, оправдывая себя самыми благими целями, и откровенно обозлиться в ответ на Его обличение: не оценили стараний, унизили, как мальчишку, поучать начали.
И все вразумления Христа он уже слушает через стену, которую выстроил между ними сатана, через страсти, которые дьявол в нем растравляет. Я хороший, а Ты хочешь показать, что я плох. Я стараюсь для Тебя, а Ты меня осуждаешь. Я забочусь о том, чтобы Тебя же спасти в случае чего, а Ты меня попрекаешь! Я делал все правильно, а Ты желаешь, чтобы я признал это ошибкой, грехом. Это унизительно, я не подчинюсь!
Был миг, когда он мог схватиться за руку Христа и избежать всего этого. Миг, когда весы его души были в равновесии. Уже не перевешивала чаша любви ко Христу, но и дьявол еще не мог праздновать победу. Но воля, подточенная грехом, падает на дьявольскую чашу — и она перевешивает.
И способствует этому второе событие.
Представим себе этот их разговор с Христом, после которой Иисус оставляет Иуде время, чтобы подумать и все-таки исправить ошибку. А потом — вот эту сцену:
Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? (Ин. 12: 3–5)
Да не о деньгах, прошедших мимо кассы, он досадует! Это откровенное хамство в лицо Христу. Что же Ты учишь все нищим раздавать, меня пробрал и одернул за то, что я для них денег жалею, а Сам позволяешь лить Себе на ноги дорогущее миро? Наглое, практически прямым текстом сказанное: «А Тебе не слишком жирно?!»
Иуда взбешен от этой сцены, от того лицемерия, которое ему здесь видится: сначала устроить ученику выволочку за то, что утаил деньги и не раздал бедным, а потом позволить вылить бесценное благовоние Себе на ноги — а значит, и на пол. Да там по полу больше денег разлито, чем у Иуды во второй кассе лежит! Может, лучше было все-таки продать и раздать нищим, раз уж Ты так о них печешься?!
И это уже откровенный разрыв. Своему Господу, Царю и Мессии такого в лицо не скажешь. Потому что Он по определению достоин всего самого лучшего, самого ценного, самого редкого.
Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел [при себе денежный] ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Ин. 12: 6–8).
Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих — ох, вот это точно. Конечно, плевать ему сейчас на нищих, провались они совсем. Носил, что туда опускали — Иоанн же в курсе, что Иуда деньги прибирал во вторую кассу, да там все в курсе. Другое дело, что воровством это никто не считал, пока Иуда не стал предателем, после чего и все его предыдущие поступки стали казаться предосудительными.
Но все-таки первый и единственный раз, когда он утаил деньги от Христа, это действительно было воровством, и, следовательно, Иоанн говорит чистую правду.
Очень интересно, что остальные ученики подхватывают его возмущение. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим (Мф. 26: 8, 9). Иуда все-таки сумел себя поставить за три года в их компании, по крайней мере, в том, что касается денежных вопросов. А это значит, что претензий к нему не было, равно как и подозрений в воровстве.
При этом апостолы не замечают хамства — потому что в их картине мира Иуда Христу дерзить, да еще так нагло, попросту не может. Вода мокрая, огонь обжигает, а Искариот всегда говорит с Учителем почтительно, как и любой из них, это повседневная данность, которой пока не с чего меняться. Для них это действительно забота о нищих, и возмущение их обрушивается на бедную Марию — понятно, не на Христа же.
Иисус, кстати, на хамство отвечает очень спокойно, Он вообще хочет сгладить эту ситуацию. У Иуды еще есть время подумать и покаяться. Вместо того чтобы поставить Искариота на место, напомнив ему о разнице между Учителем и учеником, Он разъясняет ему и остальным, почему именно сегодня такой поступок совершенно оправдан: Иисус же сказал: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Ин. 12: 7, 8).
Но Иуду уже несет, и ему не остановиться. Тормоза отрубаются практически сразу. Точнее, в какой-то момент выясняется, что тормозов попросту нет, просто раньше не было нужды их проверять.
Так всегда и бывает. Только можно это выяснить на сельской дороге со скоростью 10 км/ч, а можно — на автобане, когда летишь под двести, а впереди внезапно бетонное заграждение.
Сатана, вбив клин между Иудой и Христом и надежно защитив Искариота от покаяния желанием все-таки остаться хорошим для самого себя, уже практически беспрепятственно льет ему в сердце ненависть и корежит восприятие. Теперь любое лыко будет в строку, а оправдание себя станет непосредственно связано с обвинением Христа. И от Него Иуде захочется избавиться практически сразу же: он возненавидит стыд от Его обличений, он почувствует себя преданным и обманутым, и смыть такое унижение и разочарование можно будет лишь Его кровью.
Не просто уйти, швырнув Ему казну. Не просто наговорить дерзостей, выложив все в глаза. Мало, этого мало!
Это я подготовлю Тебя к погребению.
Тогда один из Двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников; и с того времени он искал удобного случая предать Его (Мф. 26: 14–16).
Воплощенный грех
Такой мгновенный переход от дружбы и любви к убийственной ненависти может показаться нарочитым и невозможным. Куда провалились три года их близости, отчего Иуда так легко отказывается от всего, что их связывало?
Он бросил все и ушел за Ним. Три года рядом провел, ел что попало, спал где придется, терпел и насмешки, и неприязнь — ради близости к Нему. Не отошел, когда отошли многие, не соблазнился о Нем ни разу.
Все это возможно, только если он знал, Кто есть Иисус. Только если любил Его без памяти. И после этого — вот так съехать с катушек практически на пустом месте?
Может, все-таки есть какая-нибудь удобоваримая версия его поступка, а не эта вспышка смертельной ненависти по такому, в сущности, ничтожному поводу?
В том и беда, что пусто место свято не бывает.
Не двенадцать ли вас избрал Я?
И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана (Иов 1: 6).
Да, Иуда любил Христа. Да, знал, Кто Он. В Евангелии апостолы несколько раз свидетельствуют Христу, что понимают, Кто Он, и ни один из Двенадцати не возражает.
Он говорит [апостолам]: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты — Христос, Сын Бога Живого (Мф. 16: 15, 16).
И тем не менее Иуда всегда на краю пропасти. Об этом в Евангелии написано прямо, и говорит об этом Сам Христос приблизительно за год до распятия. Происходит это в контексте самой соблазнительной, самой дерзкой Его проповеди, оттолкнувшей от Него многих слушателей и учеников: проповеди о том, что Он Сам и есть Плоть и Кровь, которые надлежит есть и пить, чтобы спастись (см.: Ин. 6: 32–58).
Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем (Ин. 6: 53–56).
И слова эти соблазняют и смущают очень многих. Есть плоть… пить кровь? О чем Он вообще?
Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать? (Ин. 6: 60)
Их можно понять, не правда ли? Человеческой логикой это объяснить невозможно.
Но Иисус, зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде? Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь. Но есть из вас некоторые неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие и кто предаст Его (Ин. 6: 61–64).
Неверие в Него — не только скепсис по отношению к Его Богосыновству и мессианству. Это еще и неверие в Его любовь, и надежда лишь на свою любовь к Нему. Хотя по сравнению с тем, как любит Он, человеческая любовь слаба и несовершенна.
И сказал: для того-то и говорил Я вам, что никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего (Ин. 6: 65).
У толкователей тут, безусловно, возникает искушение представить дело так, будто Иуда изначально не верил в Иисуса как в Христа и Господа, и это прямо про него и сказано. Но напомню: перед избранием апостолов Иисус ночь провел в молитве-разговоре с Отцом, поэтому невозможно сказать, что кого-то из Двенадцати Он избрал вне Его воли или кому-то из Двенадцати не дано было от Отца прийти к Нему.
С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним (Ин. 6: 66).
От Него не только ученики отходят, в недоумении разводя руками. Его за эту проповедь ищут убить иудеи, так что с тех пор и довольно долго Он проповедует только на севере, где народ веротерпимее. Но Двенадцать никуда не уходят, они рядом. В том числе и будущий предатель, который на тот момент никакого предательства, разумеется, и в мыслях не держит. Скажи ему кто тогда, чем дело кончится — попятился бы как от безумного.
Они не отходят, но Иисус все равно их испытывает прямым вопросом-вызовом. Он сказал им уже много — пришло время и им ответить Ему прямо, а не просто смотреть и слушать.
Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога Живого (Ин. 6: 67–68).
Ох, как много в этом исповедании! В нем и доверие, и страх потерять Его, и мольба не прогонять, и вера, такая искренняя вера, навстречу Ему раскрытые ладони. Петр, как всегда, выступает за всех апостолов, но это единый вздох от них всех. Включая и Иуду.
Но внезапно, вместо одобрения и поддержки со стороны Учителя, от Него прилетает настоящая словесная пощечина:
Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол (Ин. 6: 70).
Но почему?! Двенадцать не поддались никакому искушению, не бросили Его в тяжелые дни, Петр прямо и открыто от лица всех апостолов исповедует Его Христом и Сыном Божьим. За что им такая оплеуха?
Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи один из двенадцати (Ин. 6: 71).
Это Иоанн задним числом поясняет, на случай если кто не догадается, но Сам Христос говорит без уточнений. Примерьте на себя кто угодно.
«…Христос, по справедливости, не оставляет Иуду в лике учеников. А это Он сделал с намерением заранее отвратить вероломство предателя; и хотя знал, что это будет бесполезно, тем не менее исполнял Свое дело. И смотри, с какою мудростию (поступил Христос)! Он и не открыл вполне предателя, и не оставил его совсем неизвестным, чтобы он, с одной стороны, не сделался более бесстыдным и упорным, а с другой, думая, что остается неизвестным, не отважился бесстрашно на злодеяние. С этою-то целию, продолжая Свою беседу, изобличает его яснее. В самом деле, сначала Он включил и его в число прочих, сказав: суть от вас нецыи, иже не веруют. А что здесь Он разумел и предателя, это показал евангелист словами: ведяше бо искони, кии суть неверующии, и кто есть предаяй Его.
Но так как Иуда остался при Нем, то Он изобличает его сильнее, говоря: един от вас диавол есть, и, таким образом, наводит страх на всех вообще, желая прикрыть его» [29].
Выходит, Иисус, почему-то не решаясь сказать Своему апостолу «до свидания» самостоятельно, но мысленно уже вычеркнув его за что-то из учеников, ждет, пока тот сам уйдет, и настойчиво ему намекает: сначала причислив его к неверующим, потом спросив «не хотите ли и вы отойти?» — подразумевая конкретно Иуду. А тот, смотрите-ка, не уходит и вообще, кажется, не понимает, о чем речь. Удивительно. Может, он просто не хотел уходить от Христа, веровал в Него и не чувствовал за собой никакой вины, как вам такая версия?
И Христос намекает ему яснее… но намекает на что? До предательства еще год с лишним, Иуда далек от него так же, как любой другой апостол. Да и, кроме того, после скандальной проповеди Иисус теряет популярность в народе, и интерес властей к Нему падает. Какое предательство, кому оно вообще нужно? А Иисус говорит это, зачем-то стращая и смущая всех Двенадцать. Какой смысл обличать то, чего в голове еще нет? Как можно прикрывать преступление, которое еще даже не замыслено?
Да никак. Это вообще не про апостолов. Это стремление защитить и предупредить, а не напугать. Иисус не ученика обличает — его еще пока не в чем обличать. Он обличает врага, который все это время стоит за плечом ученика, стремясь влезть в его шкуру и заместить его собой.
Сатана ищет взыскать старый должок. Старый, времен древней-предревней истории Ветхого Завета.
Новый Иов
И отвечал сатана Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя? (Иов 1: 9–11)
Чем дело кончилось, известно: как ни старался сатана сбить Иова с пути и заставить похулить Бога, как ни лишал его всего самого ценного для человека, от детей до здоровья, у него ничего не вышло. Человек остался с Богом. Невыносимое поражение. Необходимо отыграться.
Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы просеивать вас как пшеницу… (Лк. 22: 31)
А отыгрываться — так по-крупному. И сатана намечает себе новую жертву, которую хочет отвратить от Бога — от воплощенного Бога. Не просто праведного человека, а Его искреннего друга, знающего Его лицом к лицу, точно так, как познал Иов Бога в конце своей истории: теперь же мои глаза видят Тебя (Иов 42: 5). Который Ему дорог. Которого Он любит. Избранника Его.
Ставки повышаются.
Иуда постоянно стоит на краю, все три года. Снова и снова дьявол искушает его и силится сбить с пути. От падения Иуду до поры до времени удерживает только дружба и близость с Христом, потому что преданность Богу и Его защита — это вообще единственное, что может спасти от сатаны.
Да, Иисус действительно его прикрывает — но не обличая обезличенно невесть в чем, непонятно и пугающе для других апостолов, а совсем другим. Кругом оградил — Своей любовью и дружбой. Дела рук благословил — вручив Свое доверие вместе с казной.
Со стороны Христа это очень сильная любовь, такая, которой Он покрывает всего человека, привязывает к Себе как можно сильнее — чтобы спасти, чтобы защитить. В этой дружбе Иисус жертвует всего Себя, ничего не скрывает, все отдает — чтобы силой этой привязанности уберечь Искариота от гибели.
…Хотя здесь мог бы избежать лишней боли, не распахивая душу будущему предателю. Ну хотя бы здесь! В конце концов, далеко не всем Он вверяется, даже из числа верующих в Него.
…многие, видя чудеса, которые Он творил, уверовали во имя Его. Но Сам Иисус не вверял Себя им, потому что знал всех и не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке (Ин. 2: 23–25).
Вот и от будущего предателя мог бы так же закрыться. Но никогда Он ничего не оставляет Себе, чтобы защитить Себя, если речь идет о спасении человека. Более того, когда Петр пытается предложить Ему нечто подобное, то отхватывает сразу и жестко: отойди от Меня, сатана.
И, отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! Он же, обратившись, сказал Петру: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (Мф. 16: 22, 23).
Его жертва — не только Голгофа. Его жертва — и в этих трех годах дружбы и близости с человеком, который предаст Его на смерть, в стремлении и готовности уберечь убийцу от участи убийцы. От первого дня до возлежания бок о бок на Тайной Вечере.
И Иуда до поры до времени отвечает Ему совершенной взаимностью. Он любит Учителя до самозабвения. Любит в самом начале, когда в глазах остальных он — иудейское отродье, любит, когда от Него шарахаются, как от сумасшедшего, любит, когда Его ищут убить, а с Ним могут погибнуть и Его ученики… Любит и идет с Ним в Иерусалим, когда Фома пророчит им всем смерть от иудеев.
При этом в силу греховной поврежденной природы Иуда, как и любой другой человек, может быть со Христом лишь через некое усилие над собой. Пусть добровольное и сделанное с охотой; но это любовь через отречение от себя и своих естественно-греховных склонностей. И три года он любит именно так: сверяя свою волю по Нему. До тех пор пока он сознательно подчиняет свою волю воле Христа — все хорошо, сатана бессилен.
Но разве даром богобоязнен Иов?..
Хорошо ему дружить и любить, когда Ты со всех сторон прикрыл и оградил его! Когда он не видит от Тебя ничего, кроме самого искреннего расположения, и все, от чего добровольно отказывается, Ты возмещаешь ему стократно Своей любовью!
Но простри руку Твою и коснись всего, что у него…
Всего, что ценно ему, что он определяет как неотторгаемую часть себя.
Коснись — и Ты узришь.
А для того собьем его с толку и подготовим почву, чтобы Твое касание не обрадовало его Твоей заботой, а уязвило нежданным обличением. Это с Тобой быть — усилие нужно. А вот отпасть от Тебя много сил не надо. Достаточно чуть-чуть дать слабину.
Как только Иуда внутренне отпадает от Христа, жалея о деньгах и желая остаться хорошим в собственных глазах, дьявол немедленно вцепляется в его душу и перепахивает ее, претворяя любовь в ненависть. На шаг, лишь на шаг стоило отступить ему, чтобы зазор превратился в пропасть, а в том куске души, куда не был допущен Христос, воцарился дьявол.
Иуда потому и пал так быстро:
<Иисус> же сказал им: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию (Лк. 10: 18).
«Ах, видел Ты? Ну и теперь полюбуйся!»
Вот и отыгрывается сатана, устраивая Иуде такое же стремительное падение и непоправимо калеча его волю. Как некогда любовь самого Денницы претворилась в ненависть сатаны. Как и сам Денница был изначально ангелом света и воплощением всего самого прекрасного…
…ты печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты (Иез. 28: 12).
…но ты, который был для меня то же, что я, друг мой и близкий мой, с которым мы разделяли искренние беседы и ходили вместе в дом Божий (Пс. 54: 14, 15).
А ведь у них немало общего, не находите?
Пародия сатаны
«…Все рожденные могут достигать покаяния, посему, кто не может раскаиваться, тому лучше было бы не родиться» [30].
…горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться (Мф. 26: 24).
История нового Иова должна закончиться плохо. Так плохо, чтобы навсегда разорвать связь Бога и человека. Показательно разорвать.
А для этого нужно совратить Искариота на такой грех, чтобы никакой благой связи между ним и Христом не осталось, как нет ее между Богом и сатаной. Разлучить же их может лишь полное и всецелое отречение Иуды от Христа, которое выльется в абсолютное желание Его смерти.
«Его трагедия — самая сложная трагедия человеческого существа на земле, ибо его злодеяние самое большое в роде человеческом. В нем весь человек, вся человеческая природа восстала против Бога, предала Бога, убила Бога. …Иуда ясно знал, что перед собой в Иисусе имеет Бога. Это сознание остается ясным в нем и после предательства: согрешил я, предав кровь невинную. Но в том и ужас и кошмар богопредательства Иудиного, что он сознательно, логически, диалектически оправданно предает Бога, убивает Бога» [31].
И этот грех действительно уравнивает его с дьяволом. Бог, становясь человеком, хочет соединить всех с Собой через Христа. Сатана, безнадежно отпавший от Бога, желает точно так же безнадежно оторвать от Бога человека через причастие самому себе.
Все хуже, чем даже можно себе представить.
Сатана задумал немыслимую пародию на Боговоплощение.
Его расчет таков: из близкого друга, из избранника Христова сделать пример и залог вечной необратимой гибели человека. Втянуть его в такой грех, чтобы тот никогда не смог вернуться к Богу через покаяние, точно так же, как это не может сделать сам дьявол.
Сделать его собой во плоти.
Не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол (Ин. 6: 70).
Собственно, уже эти слова разрушают любую версию предательства Иуды, кроме самой тяжелой: все сделал осознанно. Добровольно. Никакая другая версия не равняет его с сатаной по тяжести греха. Ни через какое иное преступление дьявол не может завладеть им безраздельно. А он завладел.
И после сего куска вошел в него сатана (Ин. 13: 27).
Сделать его грехом во плоти. Необратимым грехом.
Бог ищет, как обожить человека, сатана — как осатанить.
Как Христос воплотился, чтобы вернуть человека Богу через причастие Себе, так и сатана воплощается в человеке — не личностно, этого ему, разумеется, не дано, а по глубине и страшной зеркальной синонимичности творимого греха — и таким образом делает его безусловным причастником вечной гибели.
Недаром на иконах Страшного Суда Иуду в аду рисуют в виде ребенка на руках у сатаны — это отвратительная карикатура на Боговоплощение, на Сына Божьего и Отца. И недаром на Тайной Вечере говорит Иисус о гибели «сына погибели» [32]. Да, Искариот и впрямь становится «сыном погибели», духовным сыном сатаны, связанным с ним единой волей, нацеленной на смерть Христа. Будучи человеком, всецело соединяется с сатаной в его грехе и последствии его греха и, конечно, гибнет.
А зеркальный грех может быть лишь один: отречься от Бога, зная, что это Бог, возненавидеть и восстать против Него и в своей ненависти дойти до предела: убить Его.
Любые человеческие мотивы были бы и понятны, и не так страшны. Это была бы ошибка, а не преступление, промах, попытка сделать Христа средством для какой-то совершенно объяснимой и земной цели. Ничего хорошего, конечно, но не откровенный сатанизм. Не прямое мстительное желание смерти Христу во имя себя.
Читать бесплатно другие книги:
