На неведомых тропинках. Шаг в темноту Сокол Аня

— Разве это важно?

— Хочу знать, кому обязана жизнью. — Она вскинула голову.

— Мы не герои, — Веник поморщился, — я мстительный трупоед, которому очень хочется кое-кому подложить свинью. Ольга? У нее свои тараканы в голове, и излишне беспокойная совесть.

— Вернется?

— Не сразу. Дней через пять-десять. — Я нахмурилась, а он добавил: — Это не компьютерная программа. Память за что-то зацепится и проснется. За что? Не знаю, за вещь, фразу, жест, звук.

Одиннадцать пятьдесят пять. Мила подошла к окну.

…я повернулась к Венику. В его взгляде были насмешка и какое-то ожидание.

— Так и не хочешь сказать, почему помог?

— Я сказал.

— Ты доверился двум девкам, для этого надо иметь мотив посерьезнее, нежели желание сделать пакость Тёму. А если новый допрос? Память вернулась.

— Неа. Охотник не из тех, кто мусолит собственные неудачи. Дело закрыто. Да и к силе баюна у вас теперь иммунитет.

— Что? — Я схватила его за руку. — Он больше не сможет на меня воздействовать?

— Да прям, — он засмеялся, — еще как сможет, расскажешь, и как таскала конфеты из буфета у бабушки, и как заметала мусор под ковер, а захочет — будешь ему серенады под окном петь. Но провести повторный, это важно, «повторный» допрос о том дне он не сможет. Ты прошла все три стадии, он вычерпал ситуацию до дна. Одна тема — три ступени, потом иммунитет. Пусть спрашивает хоть до посинения, можешь молчать. Хуже, если бы он остановился на первой или на второй, оставив хоть что-то про запас. Это как с лекарствами: даешь больному более сильное, и он уже не чувствителен к предыдущему. — Гробокопатель развел руками.

— А Мила?

— То же самое. Они так хотели узнать, кто ей помог и как, что загнали себя в угол. Она теперь чиста как стеклышко, мать, спасающая сына любой ценой, там таких любят.

— Значит, все?

— Ты не рада? — Он хохотнул и выдернул руку. — Надумаешь учиться, приходи.

Раздумывала я недолго. Вернее, совсем не думала, а подчинилась эмоциям. Прислонилась лбом к кожаной куртке и прошептала:

— Спасибо.

— Нда, — прижимать меня к себе он не спешил, но и отталкивать не стал, — у тебя с мозгами и так нелады были, а после баюна что-то основательно перемкнуло. — Веник похлопал по спине, и я подняла голову. — Если это попытка уговорить меня усыновить вместе с тобой бабку, то зря. Надумает повидаться с «Валей», ко мне не приводи, сверну шеи обеим. Ясно?

4

Опора стежки

Черный целитель исчез на Карачун. В последний раз его видели накануне днем. Не знаю, с чего вдруг все решили, что с экспериментатором случилась беда, наверное, какие-то причины для этого были, но меня в них не посвящали. По мне, так он уже один раз ушел со стежки, бросив дом, не понимаю, почему бы не сделать это снова. Итак, Константин отлучился. Надеюсь, навсегда. Юково стояло на ушах.

Мы с Марьей Николаевной ужинали, когда в дом вошел Ефим, хранитель нашей стежки. Он был молод, как и все, кто хранит переход, как и все люди, принявшие браслеты хранителей, ставшие душой и сердцем стежки, которую они никогда больше не смогут покинуть.

Рыжеватые волосы, кудрявый чуб, серые с голубым отливом глаза, задорная россыпь веснушек на носу и щеках. На плечах старый мундир, который он никак не хотел менять на более удобную одежду, сапоги, портупея с шашкой, при мне хранитель ни разу не обнажал оружия, оно и понятно, дураки, готовые тягаться с его силой, забредают к нам не часто.

Парень должен был погибнуть еще два века назад, но каким-то чудом истекающий кровью кадет с развороченным боком попал к переходу. Мир предложил ему выбор: умереть человеком или жить хранителем, вдыхать этот воздух не ради своих желаний, а ради островка в безвременье и, если понадобится, умереть вместе с ним, как только стежку покинет последний житель.

Никто не знает, почему и как это происходит, в один из дней появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, и перед ним склоняется вся нечисть. В любой момент он может воззвать к силе, воспользоваться способностями любого жителя стежки или объединить несколько, он противостоит безвременью, но умирает, оставшись в одиночестве. Жители Юкова — его сила и его слабость.

— Добрый вечер, — поздоровался Ефим.

С лета я перестала запирать дверь, она мне нравилась, и тратить деньги на ее замену не имело смысла. Как говорится, три года и одиннадцать дверей спустя, до меня дошло, почему в нашей тили-мили-тряндии крепкие замки вешают не на входные двери, а на люки, ведущие в подвал.

— И тебе, внучок, — бабка встала и резво потрусила к плите, — садись, щас котлеток положу, отощал-то на службе своей.

Она всех встречала, как старых знакомых, и совершенно не осознавала исходящей от них опасности, что ставило местных в тупик, а меня забавляло.

— Благодарю, — хранитель склонил голову, — вынужден отказаться. Служба, — он посмотрел на меня, — Константин пропал. Прошу разрешения на осмотр дома.

— Вы его получили.

— Извольте открыть подпол и чердак, — попросил парень, окинув взглядом гостиную и не обнаружив в ней целителя, прикованного наручниками к батарее. Жаль. Он очень бы подошел к интерьеру.

Я отложила вилку и встала. Пусть смотрит, я к пропавшему на пушечный выстрел не подходила. Бабка вздохнула и все равно наложила полную тарелку котлет с макаронами, так, на всякий случай. Я сдвинула стол, откинула крышку люка и включила свет.

— Вежливый какой, — шепнула Марья Николаевна, не подозревая о способностях местных слышать то, что им не предназначается, — и не скажешь, что из КГБ, стервец.

Хранитель позволил себе улыбку, поблагодарил очередным кивком и спустился в подвал.

Это ненадолго, осматривать там особенно нечего.

А вот с чердаком сложнее. Еще пару недель назад я собиралась разобрать завалы хлама, скопившегося за годы, заказать нормальную лестницу с перилами и превратить старое пыльное помещение в просторную спальню. Прежнюю я хотела отдать Марье Николаевне, здраво рассудив, что на девятом десятке не больно-то побегаешь вверх — вниз. Но бабка меня удивила, выбрав местом проживания чулан. Уговоры действовали слабо, взывание к разуму еще слабее. Она никогда не спорила и всегда соглашалась, что бы я ни предложила, иногда вздыхала, как выяснилось, она вообще любила повздыхать, глаза становились несчастными-несчастными, что настаивать я не решалась. Это всего лишь комната, и она не стоит ни минуты плохого настроения: ни ее, ни моего. Очень скоро я поняла: старушка банально тяготеет к замкнутым пространствам. После многолюдных палат центра, ежедневного контроля и наблюдения замкнутое помещение, в которое при всем желании не втиснешь больше одной кровати, выглядело верхом уединения. Хорошо хоть она выбрала кладовку, а не стенной шкаф или подвал. То-то местные обрадовались бы, наконец-то я взялась за ум и держу это вяленое мясо там, где полагается.

В узкую комнатушку, вытащив все, что там валялось и свалив в углу гостиной, я смогла втиснуть кровать, тумбочку, два светильника, ковер на стену, этот атрибут детства вызвал у старушки настоящий восторг, ну, панель телевизора на стену. Комод, куда она сложила немногочисленные пожитки, так и остался в гостиной, но нам обеим это не мешало. А планы насчет чердака отодвинулись на еще более неопределенный срок.

— Вот что значит воспитание, — мысли Марьи Николаевны все бродили вокруг хранителя.

Ага, особенно если его получали пару веков назад в кадетском корпусе, чуть не добавила я.

Хранитель не был нечистью, не ел людей, не стремился самоутвердиться за счет слабого, а потому был всегда вежлив и учтив, не делая разницы между очень полезным Семенычем и бесполезной мною. Он уважал всех, кто жил на стежке, хранил и помогал, если мог. И когда-то давно он был человеком. Прям положительный герой в нашей безумной темной тили-мили-тряндии. Но, обращаясь к нему за помощью, следовало помнить, что он мерил все другими категориями, для него главной была стежка, ее жители, вместе, а не по отдельности, ему не было дела до мелких дрязг, семейных сор, измен и разладов из-за переноса сливной канавы на пару метров левее.

— Дочка, раз уж мой оболтус съехал, к этому присмотришься? — прошептала Марья Николаевна, подняв брови.

Что мне было говорить, когда я привезла ее домой, а она не нашла «любимого Валю» на положенном месте? То, что мы разошлись и он уехал. Как устроится на новом месте, сразу заберет мать к себе. То, что это «как» растянется на годы, я не уточняла. Хорошо хоть, она забыла «мое имя» и Галиной больше не называла, но спросить стеснялась, остановившись на нейтральном «дочка». Внуки были в частной школе, сейчас это модно, и бабушка проглотила мои выдумки без вопросов, может, потому что сама была на них горазда и часто забывала, что говорила ранее и выдавала совсем другую версию.

Ефим вылез из подвала, в глазах скакали веселые чертики. Он картинно крутанулся, видимо, предлагая послушаться совета, и полез на чердак, лестница на который начиналась за чуланной дверью, узкая деревянная, крутая, без перил. Ну, по крайней мере, чувство юмора у него есть.

Я редко видела Ефима, как и все остальные жители стежки. Он не занимался организационно-хозяйственными делами, как староста, не охранял, в том смысле, который вкладывали в это понятие брежатые. Он именно хранил стежку. Существовало поверье, что если принявшего браслеты безвременья часто видят, значит, жди беды и впереди суровые времена.

И теперь он искал Константина на моем чердаке. Сам факт вызывал смутное беспокойство. Зачем целитель хранителю? Чем он важен для стежки, раз Ефим подключился к его поискам? Наверху что-то грохнуло. Чердак у меня — та еще свалка ненужных вещей, большую часть которых я в глаза не видела, получив в наследство от прежних жильцов.

Молодой человек спустился вниз, на щеке темнело пятно, на мундире осели нити паутины, на сапогах пыль.

— Благодарю за помощь и терпение, — снова этот полупоклон, заставляющий меня чувствовать себя немного неловко.

Больше ни слова не говоря, хранитель вышел в темный морозный вечер. Прежде чем закрылась дверь, в проем успело залететь несколько снежинок, тут же осевших капельками воды на деревянный пол. Ефим никогда не носил ничего, кроме старой, пришедшей из другой эпохи формы и черных сапог. Ему не было холодно зимой, жарко летом, не было мокро осенью, ветрено весной. С медицинской точки зрения он наверняка мертв. С нашей точки зрения он хранил жизнь, и это вызывало уважение и таких, как Тём, и таких, как я.

— Ишь ты, — удивилась бабка, — в наше время обыск по-другому проводили.

Я хмыкнула. Интересоваться, откуда это известно Марье Николаевне, я не стала, все равно расскажет.

— Что за эскулапа ищут? — спросила она, когда мы вернулись за стол.

Любопытство вообще было одной из главных ее черт.

В следующий раз меня заставила вспомнить о черном целителе Пашка. Через два дня по внутреннему кругу и через двадцать по времени людей мы успели нарядить елку и встретить Новый год, впервые за три года я праздновала его не в одиночестве. Попутно уговорила Марью Николаевну на покупку нового пальто, в качестве подарка, так как воротник на старом напоминал хвост лисы, еще при жизни переболевшей лишаем. В итоге я вернулась из города с обновкой, надеясь получить одобрение бабки, так как выбирала на собственный вкус.

Дома застала почти идиллическую картину. Пашку, всхлипывающую на плече у Марьи Николаевны, на запястье которой горел голубым светом пятиугольник с вписанным в него символом. Старик постарался, этот знак видели все, кроме самой старушки. Печать предупреждала о том, что ее носитель недееспособен, находится под защитой и может быть умерщвлен лишь с разрешения хозяина. У печати было еще одно свойство: она начинала светиться, когда на ее обладателя была направлена угроза. И эта угроза в данный момент сидела рядом и блестяще притворялась человеком.

Пашка вытерла слезы платком, который подала старушка, в глазах горе. Если бы не свет печати, я бы ей поверила.

— Ох, девоньки, что же это деется, — бабка села на диван.

— Пашка, что случилось? — резко спросила я, бросая пакеты с покупками на пол.

— Костя пропал, — явидь отвернулась.

Вот и приехали.

— Дался вам всем этот целитель! — Я села между Марьей Николаевной и Пашкой и передразнила, — Костя?

Глаза явиди полыхнули алым цветом злости.

— Так-то лучше, заканчивай мелодраму и рассказывай, зачем пришла, не плакать же.

— Дочка, — в голосе моей бабки слышалась укоризна.

— Я хочу найти Константина, — гнев высушил Пашкины слезы.

— Прекрасно. Присоединяйся к всеобщему безумию. Штаб у старика дома. Тебя проводить?

— Они меня выгнали, — явидь отвернулась.

— Это кто ж такой смелый? — удивилась я.

Бабка сжала махонькие кулачки и потрясла ими в воздухе.

— Мужики, — у нее получилось не слово, а ругательство.

— Ефим. Он считает, я потеряла адекватность суждений и не могу смотреть на ситуацию непредвзято.

— А ты можешь?

Пашка вскочила, зашипела, скидывая человеческий облик, как отслужившую свое кожу, и стремительно обрастая чешуей. Агатово-черные пластины, иглы когтей, двойной ромб зрачков, волосы, обычно свободно лежавшие по плечам, приподнялись наподобие капюшона. Ноги стали срастаться в хвост, сперва тазовые кости, затем колени, лодыжки, ступни, каждый сустав удлинялся вдвое. Теперь было понятно, почему Пашка носила только юбки.

— Батюшки светы, — Марья Николаевна перекрестилась. Все мы атеисты до первого встреченного монстра.

Явидь броском приблизила свое лицо, вернее, теперь уже морду, к моему. Странный травяной запах ударил в ноздри. Раздвоенный язык танцевал между острых клыков, в горле по-прежнему зарождалось угрожающее шипение.

— Что происходит? — Я не отпрянула, не отвела взгляда от горящих зрачков, зная, это будет расценено как слабость, или еще хуже, приглашение к охоте. Бабка размеренно что-то бормотала. Молитву? Главное, чтобы не сорвалась в истерику, не побежала и ее не хватил сердечный приступ. С остальным разберемся.

— Я спрашиваю, потому как впервые со дня нашего знакомства вижу твой настоящий облик. Не возьмешь себя в руки, рискуешь остаться без работы, так как сама устранишь объект наблюдения.

В бабкином речитативе явно проскользнуло «чудище поганое», и я с какой-то необъяснимой гордостью поняла: она не молится, а перебирает ругательства.

По телу явиди прошла дрожь, встопорщенные чешуйки стали смыкаться. Пашка метнулась в сторону, уронив хвостом стул, шипение стихло. Обратное превращение мы встретили тишиной, даже у старушки кончились ругательства. Подруга невозмутимо надела обратно туфли, подняла стул и села. Печать на руке бабки потухла.

— Извини, — буркнула явидь, ставшая девушкой. — Я немного не в себе.

— Я заметила.

— Ты не понимаешь, — она повернулась, выдохнула, на что-то решаясь, и выдала: — Я отложила яйцо.

Святые, лучше бы шипела. Новость сама по себе… Ну, непростая, и как реагировать, я не поняла, но явно не умиляться и спрашивать, кого она больше хочет, мальчика или девочку. По правде, об особенностях размножения нелюдей я слышала в первый раз и, надеюсь, в последний.

— Отец — Константин, — добила меня девушка.

— Еще новости есть? — уточнила я.

— Он пропал!

— Еще бы, — внезапно сказала бабка, — сбежал, стервец. Хотя, если ты и ему показывала крокодилью рожу… — она замолчала и стала о чем-то усиленно размышлять.

— Отлично, — резюмировала я. — Поздравляю! От меня что требуется?

— Съезди со мной на стежку в Иваньково.

— Зачем?

— Вот и Ефим заладил: зачем да зачем. Я должна что-то сделать, понимаешь! Должна! Он раньше там жил. И ушел. Бросил все без объяснений. Хранитель говорит, нет там ничего, без нас караваны охотников за приключениями туда-сюда ходят.

— Может, он прав?

— Может, — Пашка встала, — но съездить со мной ты можешь?

Если бы кто-нибудь сказал мне, что приму участие в поисках черного целителя, я бы назвала его дураком. Или пророком. Ситуация напоминала ту, в которую угодила я летом, когда понимаешь, что идти не следует, да и окружающие твердят о том же, но не идти не можешь. Иногда, несмотря на все доводы разума, выбора у нас нет. Теперь глупости совершала явидь, а я составляла компанию.

Волга замерзла, и с берега на берег люди перебирались на своих двоих, невзирая на таблички, запрещающие это делать и ежегодно расставляемые службой спасения. Наша цель не требовала подобного героизма. Она требовала идиотизма. Стежка была на этом берегу. Я поставила машину на то же место, что и Веник. Кусты завалило снегом по самую макушку, с реки дул пронизывающий ветер, поземка вилась вдоль дороги. Зима выдалась снежная, она каждый год такая выдавалась. К удивлению служб города, в этом плане ничего не меняется ни тридцать лет назад, ни сейчас. Тропинка была прежней, так же притягивала и уводила между двумя снежными отвалами. Ее никто не чистил ни от снега, ни от листьев, веток, мусора, но ветер безвременья справлялся с этой работой лучше человека, вдыхая и выдыхая снежные вихры, словно живое существо, заточенное в сказочный ледяной плен.

— Сколько у тебя сегодня? — спросила Пашка, первой спускаясь к реке.

Мне не надо было уточнять, что она имеет в виду, воспоминания о переходах на своих двоих у меня не самые радужные.

— Уже три, но на машине, — я шла следом, — еще пару я как-нибудь выдержу. Заночевать можно и в городе, а в Юково завтра вернуться.

Явидь кивнула и больше не оборачивалась. Найдем что-нибудь или нет, но она не успокоится, пока не вернется целитель. Если вернется. Язык не поворачивается ей сказать, что я надеюсь на обратное.

Вечер человеческого дня стал сменяться молочной мутью тумана. По позвоночнику пополз холод, не имеющий к погоде ни малейшего отношения, мы вошли в переход. Пашка шла размеренно и спокойно, не замедляясь и не ускоряясь, не смотря по сторонам, и, если бы я рванула в non sit tempus, она бы ничего не успела сделать. Пока до полной потери контроля было далеко. Я мысленно проигрывала припев популярной песенки и не поднимала головы от дороги, стараясь ступать след в след за подругой. Наверное, все дело в мыслях, потому как ни малейшего желания бросить все или остаться в безвременье я не ощутила. Сейчас отчаяние глодало не меня, а Пашку. Но магии перехода нелюдь не по зубам, они слеплены из другого теста. Да, было жутко. Да, тихо, как всегда. Да, хотелось закончить все побыстрее. Но как только мелькнула первая паническая мысль о вечности конкретно этого перехода, мы вышли к деревне, к тому, что когда-то было ею.

Оставшись без жителей, без хранителя, стежка не схлопнулась в один момент, как бывает, а сдавала свои позиции каждый год, месяц, день, час. Безвременье откусывало от нее по кусочку, стирало дома, поглощало дороги. Так будет до тех пор, пока здесь не останется того, что не по силам уничтожить даже nonsit tempus, того, что было здесь с начала времен — нитка, соединяющая миры, дорога и больше ничего. Так было, пока сюда не пришли люди, звери, ведьмы и демоны, пока не основали поселение. Возможно, этому месту еще повезет.

Дома остались лишь вдоль центральной улицы. Они не разрушались от старости, не ветшали, не гнили рамы и двери, лишь проступила легкая ржавчина на петлях, скобах и замках. Стены заметены снегом до половины, блестели на солнце грязные стекла окон, в нашей тили-мили-тряндии еще не миновала середина дня. Из дымоходов не вился теплый дым. Со всех сторон к последним следам жизни, когда-то кипевшей здесь, приближался лес, взрывая корнями фундаменты домов, разламывал стены и выбивал окна ветками-лапами, обнажая врастающие в землю печи, ведра, столы, стулья и кровати. Это и есть настоящие зубы времени, неотвратимо перемалывающие все на своем пути. Здесь некому останавливать их, нет людей, нет хранителя, нет волшебства жизни.

— Что мы ищем? — спросила я.

— Вон его дом. — Пашка указала на одноэтажную деревянную постройку с голубыми ставнями и флюгером в виде оскаленной морды неизвестной зверюги на крыше.

— Мило, — я подошла ближе, — уверена?

— Да. Костя из тех, кто любит поболтать в постели. Я рассказов о прежних временах наслушалась на все будущее.

Чем ближе мы подходили, тем больше казался дом. Центральная часть — бревенчатый сруб и два крыла более поздней постройки. Дверь приоткрыта, и внутрь намело немало снега. Пол пошел буграми. Весной все это растает, потечет, впитается в темное дерево, высохнет, и доски покоробит еще больше. При входе сохранились вешалка — доска с загнутыми гвоздями и лавка, то ли обувь ставить, то ли сидеть. Ни обоев, ни штукатурки, ни электричества, этот дом был построен очень давно, когда о подобных изысках не подозревало даже человечество.

Большая центральная комната, про такую бы сейчас сказали «в футбол можно играть». Белая печь, теперь уже относительно белая, все успело отсыреть, стул без ножек, темные потолочные балки. Никого. Ничего. Тишина.

Надеюсь, Пашка не рассчитывала, что беглый любовник оставил здесь подсказку для поисковой партии.

— Я хочу спуститься в подвал, — заявила она, когда мы закончили осмотр дома, бегло заглянув в две пристроенные позднее комнаты, бывшую спальню и библиотеку.

— Зачем? — Я передернула плечами. — Тут давно никого не было, и неизвестно, не рухнет ли дом нам на головы.

— Можешь постоять здесь.

Девушка вернулась в прихожую, и не успела я обрадоваться завершению экспедиции, как разглядела то, что пропустила при входе. Люк в полу. Пашка потянула за ручку, в лицо нам дохнуло холодом и тьмой. Раньше в таких ямах нормальные люди хранили продукты, а чем там занимался целитель-экспериментатор, я знать не хотела. Явидь вгляделась в темноту мгновенно раздвоившимися зрачками. Я смогла разглядеть очертания первой ступеньки.

— Жди здесь, — скомандовала Пашка и стала спускаться.

Вот тут меня проняло по-настоящему. До сих пор я считала нашу вылазку авантюрой, капризом девчонки, у которой пропал парень. Как я спускаюсь в свой подпол? Три ступеньки и прыжок с последней. А подруга шла вниз. Первая ступенька, вторая, третья, пятая, седьмая, одиннадцатая. Не лестница из перекладин, за которую надо держаться руками, а подземная шахта, больше уместная в замке, чем в деревенской избе.

Святые! Я не могу оставаться тут. Не хочу воспитывать яйцо, если с Пашкой что случится, мне бабки за глаза.

Я достала телефон и, настроив подсветку экрана на максимум, ступила на лестницу. Так и есть: камень не дерево. Внизу что-то блеснуло, и я увидела Пашкино лицо, задранное кверху глубокого колодца темноты. Свет отражался от ее зрачков. Я стала спускаться следом, подсветка экрана терялась на фоне всеобъемлющей темноты. Нам предстоял путь вниз.

У страха глаза велики, всего минута или около того в каменном мешке, по стенам которого закручивается спиралью лестница, а я уже начала дергаться от каждого шороха, который сама же и издавала. Спуск закончился у каменной арки входа. Куда? Не знаю. Мы оказались в странном месте — зале, размеры которого трудно оценить, когда из источников света у тебя экран сотового. Каменный пол с рисунком из желобков, то и дело пересекавшихся и убегавших дальше во тьму. Пашка ушла вперед, изредка ее шаги отражались глухим эхом то с одной стороны, то с другой, и где она на самом деле, оставалось лишь гадать.

Я нащупала рукой ближайшую стену и пошла вдоль нее. Под пальцами неровность грубой необработанной породы и холод. Пещера уходила все дальше и дальше, и я уже не думала, что прогуляться по подземному лабиринту было хорошей идеей, когда стена под пальцами неожиданно обрела скользящую гладкость и теплоту. Я направила на нее свет экрана. В этом месте породу долго шлифовали, до стеклянной гладкости, до блеска, до разбегающихся по подземелью лучиков, будто расчищали холст, чтобы потом нанести на него круг. Вплавить в него. Толстая полоса углубления в породе, загнутая в кольцо. Я провела пальцем по окружности: та же шлифовка и гладкость, но на пару сантиметров глубже. В круг вписан знак интеграла, лежащего горизонтально. Эмблема здорово напоминала клеймо.

— Знак рода, — сказала явидь, и я подпрыгнула на месте.

Телефон выскользнул, упал на пол и потух. Я выругалась, присела и стала шарить рукой в темноте.

— Пошли. Здесь ничего нет, — грустно сказала девушка, наклоняясь и вкладывая трубку сотового мне в руку.

В ее голосе было столько разочарования, у меня язык не повернулся сказать, что идея была бредовой с самого начала. Бывают ситуации, когда радуешься даже таким. Влюбилась ли она на самом деле в той степени, в которой это доступно нелюдям, или проснулся инстинкт защищать гнездо и тех, кто считается семьей? Не знаю. Для всех будет лучше, если Константина не найдут. Для всех. Для меня. Для нее. Для стежки. Для виновников его исчезновения, буде такие найдутся. Даже для… э-э-э, яйца. Отсутствие экспериментатора — благо, а присутствие — проклятие. Я в это верила.

Мне начали сниться кошмары. Плохие сны и раньше были частыми гостями в моей спальне, но они были привычными, если так можно сказать про кошмары. Я знала свои страхи, знала, чем заканчивались. Этот был новым. О темном спуске колодца, об арке, ведущей в каменный зал, о неровной стене, о шагах в темноте и о разбивающемся и гаснущем сотовом. Из тьмы выходила не подруга, а кто-то другой. Он хватал меня за одну руку, а стена под другой начинала гореть и плавиться, течь, как металл, изменяться. Невидимая ладонь сдавливала кости до треска. Голос из темноты кричал: «Знак рода! Знак рода!»

В первый раз я отмахнулась от сна, зная, что ничего другого после прогулки по подземелью и быть не могло. На следующую ночь сон повторился с тем отличием, что пришло осознание, где я. Метры земли и камня над головой, удушливое чувство безнадежности. Мне никогда не выбраться из темноты. Мы с незнакомцем кричали вместе, он — о знаке, я — от ужаса.

На третью ночь стало хуже, потому как я спускалась не в чужое подземелье на брошенной стежке, а в собственный подпол. И уже там меня ждали незнакомец и готовая расплавиться стена.

Сон у бабки был крепок и приправлен храпом, из-за которого она вряд ли что могла слышать. Что ей крики посреди ночи? В центре брошенных стариков к этому быстро привыкаешь.

То, что кошмары могут вырваться из мира снов в обычный, я поняла почти сразу. Заболела левая рука. Та самая, которой я касалась стены, под которой плавился камень. Словно я положила ладонь на электрическую плитку и подержала пару секунд. Ну, или к утюгу. На внешнем виде это никак не сказывалось: ни красноты, ни опухоли, ни волдырей, ни слезающей кожи. Но в кулак я ее сжимала с трудом. Фантомная боль. Боль от несуществующего ожога. После третьей ночи пальцы гнулись с трудом. Стоило закрыть глаза — и вместо них представлялись вареные сардельки, стоило открыть — обычные фаланги, стоило сжать, и я охала от боли. Самое время посетить целителя. Ах, да, я же забыла, он временно недоступен.

Тонкая рукоять в очередной раз выскользнула и упала на пол. Я тренировалась доставать трехгранник из рукава. Почему-то обращаться со стилетом надо было именно левой рукой, той, что гуляла по подземельям вместе со мной.

— О чем думаем? О новых сапожках? Сумочке? Шубке? — спросил Николай Юрьевич, наклоняясь за деревянной заготовкой, изображающей на уроке стилет.

Я молчала. Отговорок он не жаловал, жалоб тоже. Он протянул деревяшку и скомандовал:

— Еще раз.

Найти себе учителя оказалось не так просто. К Венику я не пошла, мотивируя это постулатом — учить человека должен человек. Потом, конечно, пожалела, но все равно не пошла, сама не знаю почему.

Я перебрала все варианты, просмотрела объявления различных секций, школ, студий и федераций. Ножевому бою обучали в основном, конечно, в столице, но и у нас кое-что нашлось. Первое, что мне попалось, это школа спортивного фехтования на рапирах. Представив себя с серебряной рапирой наперевес в центре Юкова, я решила с этим повременить. Потом была федерация ножевого спортивного фехтования, секции ножевого боя. Выглядело все это действительно неплохо, я даже сходила на пару тренировок, чтобы покинуть их в великой печали.

Показательные бои выглядели до жути «показательными», двое в центре прыгают друг напротив друга с большими железками, демонстрируя эффектные приемы, или нож у одного, а второй красиво разоружает его. Ага, меня разоружали в два раза быстрее, больнее и без лишних движений. Но это можно списать на собственное неумение, нож у меня отнимет и ребенок. Пусть. Но представив на месте одного из тренеров Тёма… Мы все обречены: и учителя, и ученики — все, кто есть в зале. Я видела, как за долю секунды он располосовал человека одним движением. За эти десять-пятнадцать минут, что мужики выделываются друг перед другом, он из них эскалопов нарежет. Ладно, сравнение некорректно, охотник не человек. Но не верю я, что бойца с ножом можно разоружить голыми руками, по крайней мере, не того, кто умеет обращаться с холодным оружием. А тут из нас, великовозрастных чайников, обещают сделать асов ножевого боя, не сразу, но все-таки. Святые! Если это так, то можно уже ничему не учиться. Пойду в бегуны, убежать от оружия всегда легче, чем бросаться на него.

Все на первое занятие приволокли ножи, один лучше другого. Я забыла, заслужив снисходительные взгляды. Плюс кимоно не купила. Тяжелый случай. Когда же я заикнулась о стилете, окатили презрением — подлое оружие для удара исподтишка, а это уже даже не защита, не самооборона, а чистое нападение, не говоря уже о том, зачем такой хорошенькой девочке портить маникюр. Была в группе и еще одна девушка, коротко стриженная, отличавшаяся резкими движениями, громким голосом, кучей вопросов по делу и нет, и стойким желанием переплюнуть мужчин-одногрупников.

В итоге, красивое поигрывание мускулами, хвастовство ножами и танцы вместо имитации боя. Мне не везло. И я продолжила поиски. Мне не везло снова. Пока я не поняла: людей, прошедших хоть один реальный бой с применением оружия, очень мало. Ложная уверенность, что вселяется в людей, взявших в руки нож и изучивших пару приемов, играла с ними плохую шутку: во-первых, они свято верили в свое искусство и технику, во-вторых, чувствовали себя непобедимыми и, в-третьих, брались обучать других и распространяли это дальше, как болезнь.

Единственное, что показалось мне более или менее приемлемым, это спортивное фехтование. Я бы пошла туда, если бы не знала точно — никто со мной фехтовать не будет, не будет классических стоек, правил и ограничений. Один удар — один труп. Все. Я же хотела знать, что мне делать в ситуации, когда убежать невозможно. У меня есть оружие, но что делать с ним, я не представляла. Не знала я, смогу ли ударить? Ну, с этим к психиатру. Хватит ли сил, почему-то об этом не говорили ни на одном из тренингов, нанести удар, вспарывающий, к примеру, одежду, не говоря уже о чем-то большем? Я однажды пришивала застежку к шубе и оборвавшуюся петлю к кожаной куртке мужа, так вот знайте, иголкой фиг проколешь эти материалы: наперсток не помогает, железо гнется и ломается, нить рвется.

Так постепенно с официальных сайтов я перешла на форумы любителей и «знатоков» холодного оружия. Сразу вспомнились Катя и Мила с их «Я беременна от дьявола. ru». В конце концов мне дали ссылку на страничку одного дядьки в соцсетях. Когда я первый раз туда зашла, в Сеть, а не на страничку, у меня волосы встали дыбом, не сразу поверила, что это все реальные люди, а не эксперимент правительства. Но хочешь не хочешь, а для переписки пришлось регистрироваться, вспомнив девчонок и их ники, я похихикала и присвоила себе бабкино имя, стало на одну Марию Николаевну Шереметьеву больше.

Дядька, Николай Юрьевич, оказался не прост и разговаривать на столь щекотливые темы не стал. Пришлось повозиться. На самом деле я заплатила парням деньги, и они выяснили то, что я хотела знать. Бывший инструктор рукопашного боя, уличная драка, неосторожный удар, смерть одного их нападавших, на суде обернувшихся обычными студентами, тюрьма. Постарел, вышел, работу с судимостью не нашел, запил, попал в больницу, впечатлялся, завязал, нашел работу. И тут я на голову свалилась. За кого он меня принял — дурочку, обуреваемую местью сумасшедшую или начинающую преступницу, не знаю. Сначала он меня посылал. Далеко. Потом поближе. Потом согласился встретиться, если я внятно ему объясню, зачем мне это надо. Я взяла его измором и деньгами. Он меня честностью и реальным подходом к делу.

Он сразу мне объяснил, что я никогда не выиграю ножевого боя, потому что победителей там нет, есть проигравшие. Я никогда, подчеркнуть и запомнить, никогда не буду мало-мальски соперником тренированному бойцу, даже если стану заниматься день и ночь. Об этом стоило забыть. Все, что он постарается сделать, это научит вовремя замечать опасность — раз. Постарается развить ловкость и вестибулярный аппарат, ускорит реакцию — два. Поставит несколько движений, которые помогут если не защититься в бою, то хотя бы произвести впечатление на противника, заставить его задуматься, а надо ли это ему — три.

А вот со стилетом сложнее. Было видно, что это оружие ему не нравилось. Но так же он признавал его как единственно возможное для меня в нападении, в скрытом нападении, если я отважусь. У меня будет один шанс, один удар, и надо уметь сделать его.

Собственно, все. Ах, да, Николай Юрьевич убедил, что бить лезвием плашмя он меня отучит. Я согласилась.

Зала у нас не было, можно было бы арендовать, но дядька отказался. Настоящие бои редко происходят в спортивных залах с ровным полом. Вместо этого мы спускались в подвал обычного блочного дома, в котором он жил. Занятия проходили в извилистых длинных и не очень переходах, украшенных гирляндами труб укутанных изоляцией.

Памятуя первый тренинг в группе, я тут же приволокла ножи. Он забраковал их сразу. Вернее, они ему понравились, но для учебного процесса они не подходили, так как я, с его слов, ими себя благополучно и зарежу. Он взял клинки на пару недель и изготовил, или для него изготовили деревянные имитации, в которые залили немного свинца, вроде как для тяжести или еще чего. До этого я училась держать равновесие в разных ситуациях, вообще то я думала, что с равновесием у меня и так полный порядок, но ситуации показали, что это не так. Развивала руки, пальцы, прыгала, дышала, училась видеть оружие и следить за его движением краем глаза. Получалось с переменным успехом.

Сегодня я училась доставать стилет из рукава одним движением, до ударов мы так и не дошли. К моему изумлению, ни на какие скрытые пружины трехгранник не крепился, что бы эффектно в нужный момент выскочить. Все надо делать самой. И крепить, и сдергивать, и бить. На все про все секунда. На деле выходило жалко.

— Что с рукой? — спросил дядька, потирая обширную лысину.

— Ничего, — сказала я, собираясь повторить упражнение.

— Думаешь, не отличу травму от неловкости?

— Потянула, — соврала я.

— Тогда урок закончен и, пока иголку с ниткой держать не сможешь, не приходи. — Он взял тренировочный стилет и пошел к выходу.

Я хотела было крикнуть, что и так могу, но передумала, потому как он бы потребовал доказать, но рука болела, а после упражнений особенно.

О Пашке я вспомнила как раз через три ночи, проведенные в темных подвалах снов. От подруги не было ни слуху ни духу. Она и раньше могла пропасть на долгий срок, но в этот раз на душе скребли кошки, не верилось, что она сдалась, сидит дома и, как примерная домохозяйка, высиживает яйцо.

Бабка косилась с подозрением, темные круги у меня под глазами ей не нравились. Мне, собственно, тоже. Спать Марья Николаевна сегодня ушла рано, может, надеялась, что я последую ее примеру, а может, что более соответствовало звуку включенного телевизора, торопилась на очередную серию «Доктора Хауса». На сериал она подсела сразу, как увидела личный телевизор и получила в цепкие лапки пульт. У нее что ли насчет руки проконсультироваться?

Ввиду моих регулярных посещений подземелий спать не хотелось совершенно. Это плюс легкое беспокойство, и я решилась на ночную прогулку по селу. Вторую на моей памяти, но в этот раз к явиди, а не куда глаза глядят.

Я жила на юго-западе Юкова, на окраине. За моим участком поднимался кустарник с человеческий рост, постепенно перемешиваясь с деревьями, подлесок переходил в лес, а потом в ЛЕС, темный, густой и наверняка непроходимый, мало кто проверял, так как шел он не по стежке, а вдоль нее. Легко пропустить момент, когда овраги, заваленные буреломом, и стволы в два обхвата укутывались туманом, в котором мелькали неясные тени, и темный лес становился ЛЕСОМ безвременья.

Пашка жила ближе к центру с западной стороны. Семь-десять минут неторопливого прогулочного шага, Юково не очень великое село, но и не деревушка в три дома. Темнота улиц после тьмы подземелья меня не пугала. Силуэты домов, светящиеся окна, ветер, шевелящий ветвями деревьев и скидывающий целые кипы снега на землю. Наши редко охотились дома, но «редко» не значило «никогда», да попугать они любили.

Явиди не было дома. Ни огонька, ни звука и запертая дверь, она-то и поставила меня в тупик. В нашей тили-мили-тряндии с замками обходятся просто, их не замечают, особенно если чуют, что хозяин дома. Вывод? Пашки нет. Где она? Не в поисковом штабе, явидь не из тех, кто проглатывает гордость. Значит, ищет Константина одна. Где? Где угодно. Но проверить из всех мест я могу только одно. Если вспомнить, с какой настойчивостью она рвалась в старый дом, логично предположить, что в настоящий она уже успела заглянуть, но все-таки… я бы на ее месте вернулась, в безумной надежде заметить то, что могла пропустить в спешке первых поисков.

Святые, вы смеетесь надо мной? Опять к дому целителя? Выбора собственно нет, разве что забыть про явидь, вернуться домой и лечь спать. Как-то не хочется. Какими словами я ругала себя! Ругалась и шла. Легкая прогулка пробудила неприятные воспоминания.

Дом нашего экспериментатора, как и ожидалось, был полностью освещен. Надеюсь, подвал пуст, такого дежавю моя совесть не выдержит. Я поднялась на крыльцо, до последнего надеясь, что выглянет Ефим и предельно учтиво попросит удалиться или Семеныч сделает то же самое, но далеко от учтивости. Дверь была приоткрыта, доски крыльца перерезала тонкая полоса света. Никто не вышел.

Я задержала дыхание и вошла. Место, где я хотела бы побывать меньше всего, за некоторым исключением вроде Серой цитадели, Дивного городища или жертвенного алтаря. Прихожая, расширяющийся в большую комнату коридор, несколько дверей в разные стороны — все открыты. Мешанина из вещей, посуды, бумаг и одежды на полу. Именно такой обыск порадовал бы мою бабку, в лучших традициях КГБ.

— Ау, — крикнула я.

Тишина.

Кухня. Спальня. Кабинет. Я остановилась на пороге. Стол завален пластиковыми папками, пол — бумагой, гудел включенный компьютер. Большая часть книг сброшена с полок. Тонкие и толстые, большие и маленькие, потрепанные и новые валялись вперемешку. Я скользнула взглядом по развалу, повернулась, чтобы уйти, как делала это в остальных комнатах, и остановилась. Посмотрела снова. На открытой странице одной из книг темнел знак из подземелья. «Знак рода!» — прокричал голос в голове. Я стащила перчатки и подняла книжку. Средней толщины карманного формата в темном кожаном переплете, тонкие страницы, черно-белые рисунки с правой стороны текста и четкая угловатая инопись. Я не знаю ни слова этого старого, как мир, мертвого языка.

Знаки были разными. Каждый заключен в круг и подписан. Если предположить, что этот горизонтальный интеграл — знак черных целителей, значит, и остальные символизируют какой-то род. Я захлопнула книгу.

— Надеюсь, вы не будете возражать? — спросила я в пустоту, пряча перчатки в карманы, — и не превратите меня в лягушку.

Я сунула томик под мышку и еще раз оглядела кабинет. Не помешал бы и словарь, но поиски его в этом бардаке могут занять ночь, а то и больше, к тому же я знаю, где его можно достать, вернее, попросить.

Никогда раньше я не испытывала проблем с языком в нашей тили-мили-тряндии. Исторически сложилось, что язык стежки всегда соответствовал той области, стране, в глубине которой она находилась. Россия очень большая страна, и переходов на ней раскидано огромное количество, так что ничего удивительного, что официальным языком Северных пределов стал русский. Для семидесяти процентов поселений под властью Седого этот язык родной, остальные тридцать либо учили инопись, единственный язык этого мира, дошедший до наших дней либо пользовались on-lain-переводчиками, либо не испытывали тяги к путешествиям. Но нечисть живет долго, очень долго, и так или иначе русским владели все, хотя бы отдельными фразами. На нем заказывались и издавались книги, печатались новости, велась переписка в чатах, отписывались в блогах любители выставлять личную жизнь напоказ, впрочем, на сайте вы в любой момент могли перейти на любой другой.

Более универсальным языком, чем русский, в северных пределах была инопись. Очень сложный язык, в котором каждое слово в зависимости от соседнего могло иметь два или три значения. На нем написаны книги, сохранившихся с прежних эпох, у которых вместо страниц настолько тонко выделанная кожа, что рвется под пальцами. Сейчас забытым языком пользуются редко, либо отдавая дань традиции, либо если при переводе написанное утрачивает смысл и силу. Есть книги, которые не переводят и вообще не открывают.

Некоторые энтузиасты, не желая терять корни, издавали английские, немецкие, польские словари, переписывали фолианты на свитки, расписывали полотна иероглифами или вязью. Пределы большие, но, как бы ни была велика Россия, Северные пределы больше, у них вообще нет границ как таковых, так что можно легко встретить в библиотеке ведьмака или целителя томик с заговорами на французском или итальянскими рецептами приготовления человеческих мозгов во фритюре с пастой на гарнир. Вот бы где разгуляться правозащитникам языковых меньшинств, жаль, здесь таких не водилось, а универсальный язык силы понимали все, даже самые неграмотные.

В западных пределах ситуация была обратной, там главенствовал английский, в восточных — дикая смесь диалектов японского, китайского, в южных — арабский. У нас в самом центре русскоговорящих территорий найти словарь для перевода с инописи на испанский гораздо сложнее, чем на русский, и я обоснованно надеялась, что мне повезет.

Я вышла в зал-коридор. Везде бардак. Кто-то постарался перерыть тут все. И этот кто-то торопился, или был не в себе, или и то и другое вместе. Люк в подпол я нашла ближе к окну в правой половине дома. И, конечно, он был приглашающе открыт. Как же иначе? Лестница вниз хорошо освещалась, но это все равно был колодец, уводивший под землю, и никаким набором лампочек этого не изменишь.

— Не могу поверить, что собираюсь это сделать, — сообщила я стенам и поставила ногу на ступеньку.

На самом деле этот подвал отличался от того, который я посещала во сне. Другая ширина и высота ступеней, камень чуть светлее и по-другому обработан, немного скошенный пол, не арка, а проем со снятой дверью. Зал, залитый светом, в форме пятигранника, пол с желобами рисунка вдоль стен и лучей от углов к центру. На одной стене-грани — знакомый знак, вплавленный в полированный кусок гранита. Остальные стены чисты в своей грубости и неровности.

Руку обожгло болью. Но впервые, как начались мои прогулки по подземельям, я не обратила на это внимания. Боль как пришла, так и уйдет. Под кругом с загогулиной рода, скорчившись, лежала змея. Слишком большая змея с черной чешуей и в длинной голубой куртке. По рукам, вернее, лапам, вообще-то змеям не положенным, текла самая обычная красная кровь.

— Пашка! — закричала я, подбегая ближе.

Книжка со стуком упала на пол. Я склонилась над явидью, не понимая, что могу сделать. Пульс искать? У змеи? Я просунула руку под шею, пытаясь приподнять, но она оказалась неожиданно тяжелой, словно статуя, отлитая из металла. Я напряглась и даже приподняла голову на пару сантиметров, чтобы тут же уронить обратно.

— Ольга. — Явидь открыла глаза.

— Слава святым, — закричала я и потянула, — вставай немедленно! Ишь чего удумала! У тебя же яйцо!

— Я в порядке, — тихо сказала Пашка, — кровь уже остановилась. Смотри.

Она подняла руки, показывая рваные полосы на запястьях, полные запекшейся крови, скорей всего, она вспорола их собственными когтями.

— Я вижу, куда уж лучше.

— Чтобы меня убить нужно что-то поболе, чем рваные вены. — Она грустно усмехнулась и приподнялась.

Чешуйки стали сглаживаться, срастаться, превращаясь сперва в рисунок на коже, а затем растворяясь в ней. Через несколько секунд рядом со мной на полу сидела девушка, и я без труда помогла ей подняться. Стена под знаком была испачкана кровью. Если приглядеться, мазки складывались в симметричные символы.

— Он мертв, — девушка встала и отряхнула куртку.

— Ты этого не знаешь.

— Знаю, — она указала на стену, — призыв на крови, на знаке рода. Сам демон не смог бы такой игнорировать. Константин не ответил. Значит, он мертв.

Стоило мне посмотреть на знак, как в руку влилась огненная боль. Так я скоро начну путать сон и реальность.

— Хорошо хоть молчишь, — добавила Пашка, застегивая высокий сапог.

— Почему?

— Ты ж его до смерти боялась. Когда он пропал, чуть от радости до потолка не прыгала, — она подняла второй сапог, — если б начала сокрушаться и сочувствовать, я бы тебя ударила.

Я прислушалась к себе, прежней радости от исчезновения экспериментатора не было, а вот беспокойства, грозящего перерасти в страх, сколько угодно.

— Пойдем отсюда, — предложила я, поднимая с пола книгу из библиотеки мертвого целителя, — у меня от этого места мороз по коже. Как представлю…

— Здесь слишком глубоко и холодно для рабочих образцов, — перебила Пашка, — но если хочешь, могу показать несколько.

— Обойдусь, — буркнула я.

Девушка погасила свет и прикрыла дверь. Дом черного целителя провожал нас взглядом темных глаз-окон и блесками падающего под полной луной снега. До жилища девушки мы дошли в полном молчании. В голову приходили банальные слова утешения, а явидь доходчиво объяснила, что сделает, если их услышит. Как я и предполагала, дом был заперт.

— Я теперь не только за себя отвечаю, — пояснила она.

Внутри было тепло, сухо и чисто. Минимум мебели, широкие проходы, большие лампы, ни табуретов, ни стульев. Тахта, стол, глубокое кресло. В своем доме она могла находиться в любом обличье.

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Вдохновляющая история молодой женщины, которая променяла комфорт мегаполиса на жизнь в экстремальных...
В 1616 году Тирсо де Молина создал персонаж Дон Жуана в пьесе "Севильский обольститель". Многих поэт...
Детьми они росли вместе почти как брат и сестра, а потом её похитили... Он был одержим её поисками –...
«Mindshift» – это кардинальные перемены. Ваша жизнь рушится? Как гром среди ясного неба— внезапное у...
Эта семейная сага начинается в золотую эпоху биг-бэндов, когда джаз в Америке звучал везде и всюду, ...
Индия, 1919 год. Отчаянно желая начать все сначала, капитан Сэм Уиндем прибывает из Британии, чтобы ...