На неведомых тропинках. Шаг в темноту Сокол Аня

Ленник с улыбкой кивал, сочувственно клал руки на плечи, когда я вскакивала и начинала повышать голос, протянул салфетку, когда начала всхлипывать. Классный дядька.

— Зрачки не расширены, — повернулся он к Тёму, когда я закончила и сидела, шмыгая носом. — Она все рассказала. Больше похоже на заклинание изъятого времени. Ты много знаешь таких умельцев? Я, кроме хозяина, никого.

— Заткнись. — Настроение охотника ухудшалось на глазах, хотя казалось, куда уж хуже. — Семеныч не нашел следов.

— Это всего лишь значит, что работал кто-то уровнем повыше его.

— Нажми. Пусть расскажет, где девка.

Ленник вздохнул и развел руками, мол, видишь, с кем приходится иметь дело.

— Оля, ты знаешь где Мила? — серьезно спросил он.

И, прежде чем я успела задуматься над ответом, замотала головой, да так отчаянно, будто от интенсивности движений зависит его суждение обо мне.

— А ребенок?

Я продолжала мотать головой, еще немного, и я не смогу остановиться.

— Нажми сильнее, — приказал Тём.

— Очень жаль, Оля, — баюн состроил скорбную мину, — мы оба знаем, что попадись они нам, их не ждет ничего хорошего. Но есть вещи и похуже смерти. Посмотри на меня.

Не просьба, приказ. Я дернулась, словно кто-то потянул за привязанную к голове веревочку.

— Знаешь, как долго длится агония?

— Мой рекорд сто двадцать часов, — вставил Тём.

— И как долго можно кричать?

— Если давать передышки минут по пять и если не сорвет голос, то часов семь, — просветил охотник.

— Нам не нужны ни ее боль, ни ее крики. За мальчишку ветер вообще отвечает головой, он нужен живой и здоровый. А за кого-то другого не поручусь. Защитить ни себя, ни сына она не сумеет. Закон о матерях не всегда, знаешь ли, работает, иногда голод и ярость застилают разум. С кем она сейчас? Где? Легкая добыча. Если начнут с матери, ребенок уловит каждый штрих ее боли, они будут кричать вместе.

Я дернулась, показалось, что вдалеке вскрикнул ребенок. Я прислушалась. Нет, ничего, послышалось.

— Или первым будет мальчик, тогда мать будет смотреть, как с каждым вздохом из него выходит жизнь. Она будет кричать.

Женский визг резанул по ушам. Я вскочила.

— Вы слышали? Кто-то кричал?

— Возможно. — Ленник кивнул. — Но мы не знаем, где она. Скажи, Тём вытащит и девушку, и мальчика, куда бы они ни угодили.

Она закричала снова. И снова. Каждый новый крик был хуже предыдущего. Я зажала уши руками, человеческое существо не должно издавать таких звуков, от первого же у него остановится сердце, от ужаса, страха и боли, звучащих в нем.

— Мы можем помочь, — убеждал мужчина.

В уши тут же ударило отчаянным «помогите» и заплакал ребенок. Пронзительно и горько.

— Они попали в большую беду, но мы можем помочь, скажи… Тём?

— Я любому горло вырву, но верну их. Плевать, отказ не отказ, выкину девку к людям, пусть живет.

Крики усиливались, и я знала, что это Мила, так как в одном из них я услышала отчаянный зов: «Ольга!»

— Они кричат! Вы слышите, они кричат! Им больно!

— Мы остановим это, скажи, куда идти. — Мужчина выпрямился и подался вперед. — Мы поможем, скажи, где они!

Куда идти? Я в панике посмотрела на Ленника и бросилась к выходу, вернее, лишь дернулась, но клубящаяся, как грозовые облака, тьма его глаз не дала мне сделать и шага.

— Куда?

Ребенок захлебнулся, женщина взвизгнула очередным «кто-нибудь». Я зажимала уши ладонями, но крики лишь усилились.

— Я не знаю! — взвыла я, падая на колени и закрывая руками голову. — Я не знаю! Не знаю! Не знаю! Не знаю!

Это нужно было остановить. Крики ввинчивались прямо в голову. Я не могла сказать им то, что они хотели, не могла помочь, не могла бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше. Но была согласна на любую цену, чтобы это прекратить.

— Найдите их, — заплакала я, раскачиваясь из стороны в сторону. — Найди! Возьми след, какой из тебя охотник, если ты человека выследить не можешь!

Я застонала, не в силах больше выносить детского плача, повалилась на пол и свернулась клубком.

— Найдите их! Найдите их! Пусть перестанут, — просила я, всхлипывая.

— Все, ветер. Ты видишь, она сама хочет их найти, — раздался откуда-то сверху голос Ленника. — Очень хочет, но не может.

Крики стали истончаться, будто их источник уходил все дальше и дальше. А потом кто-то повернул рукоять, и все звуки смолкли, на уши обрушилась ласковая тишина.

— Убедился?

Ответом ему было низкое рычание.

Я осторожно убрала руки с головы. Ничего. Открыла глаза. Рядом стоял Тём, взгляд горел яростью, но он ее сдержал, пока, отвернулся, перешагнул через меня и пропал из виду.

Зазвонил телефон. Простой звук, поразивший меня своей обыденностью. Ленник достал из кармана трубку, встал и отошел, что-то и кому-то отвечая. Я не вслушивалась. Все, чего я хотела, это лежать вот так, в тишине. Но с моими желаниями не считались. Ну, почему они не могут убраться к себе и там решать свои большие мужские проблемы, оставить, маленькую, меня в покое.

— Я знаю, где они. — Голос Семеныча доносился от входной двери.

— Где? — Тём развернулся к вошедшему старосте.

— В filii de terra, — вместо него ответил баюн. — Меня вызывают, нужно убедиться, что они те, за кого себя выдают.

Я уцепилась за диван и подняла голову. Охотник посмотрел на Ленника, на Семеныча, на меня, беззвучно оскалился и пнул стул, отшвырнул от себя стол, монитор грохнулся об пол, клавиатура взлетела и приземлилась на кухонную плиту, мышь повисла на шнуре, зацепившись за ножку. Еще один яростный удар — и еще один, системный блок, стоящий на полу падает. Ветер пинает и пинает бессловесное устройство, мелкие куски пластика разлетаются по ковру.

Я отвернулась, вытирая лицо руками. На пальцах остались темно-красные разводы, из носа шла кровь. Что ж, это лучше, чем быть для охотника игрушкой для битья.

Геронтопсихиатрический центр не изменился. За прошедшие два с половиной месяца внешнего круга листва пожелтела, с реки тянуло сыростью, начало октября баловало нас мелкими, но частыми дождями.

Лето закончилось дней пять назад. Как бы ни расходились пути нашего времени и человеческого, погода была у нас общая, как и время года, я даже подозреваю, нам светило одно и то же солнце. Разве что встает и садится оно с разной частотой: для нас реже, для людей чаще. В нашем году тоже триста шестьдесят пять дней, но за эти дни в нашей тили-мили-тряндии десять раз лето сменится осенью, осень зимой и десять раз к нам заглянет весна. Мы давно привыкли, что лето пролетает дней за десять, как и осень, и зима, и весна. Время не шло, для нас оно летело, поэтому мы так торопились жить.

Свое «правильное» летоисчисление вели правители, вернее, их историки, архивариусы и летописцы. Простая нечисть жила по человеческому времени и не тужила. Дни, месяцы, годы отсчитывались по обычному календарю, пусть они и мелькали секундами.

Для меня прошла неделя. Семь дней — и уже разгар осени. Небо заволокло тучами, солнце то и дело скрывалось за серой пеленой, разрастающейся до горизонта. Меня больше не беспокоили, не извинились, конечно, но кое-какие изменения я почувствовала. К примеру, мне без проблем разрешили очередную авантюру, до которой я додумалась, целыми днями лежа на диване, морща лоб и гоняя тоску в полном одиночестве. Пашка, вернувшись в Юково, нанесла дежурный визит и предпочла держаться подальше от моего дома и поближе к своему. Седой демон вернулся в Серую цитадель. Тём если и был наказан, то это никак не сказалось ни на внешнем виде, ни на поведении.

В filii de terra нет телефонов. Там они не работают, так что набирать номер мобильного Милы не имело смысла. Еще один мертвый номер в списке контактов. Вряд ли Мила сможет покинуть землю детей до того, как Игорь вырастет. Если хочет жить, конечно.

Я припарковалась рядом с на удивление знакомым темно-синим «Пассатом». Знать бы, к чему эта встреча, в последнее время в нашей тили-мили-тряндии меня принято сторониться. Я вышла под моросящий дождь, накинула капюшон. Падальщик привалился к дверце.

— Привет, — поздоровался он.

Я подняла бровь и ничего не ответила, с сомнением приглядываясь к Венику. Ничего хорошего такая встреча не сулила, неужели старик отозвал разрешение?

— Голова у тебя железобетонная, — он усмехнулся, — когда ж тебя пробьет-то?

— Давай без загадок, — попросила я. — Говори прямо, чего надо?

— Учиться с ножиками обращаться еще не передумала?

Я молчала.

— Могу помочь, — он встрепенулся, — только уж извини, не на серебре. Прошлого раза более чем достаточно.

Мужчина задрал рукав до локтя. На внутренней стороне руки ярким пятном ожога горел отпечаток широкого лезвия.

Это было подобно пробуждению, сквозь странный сюрреалистический сон прорвалась реальность. Ничего нового в голове не появилось: ни откровений, ни воспоминаний. Они всегда были там. Память никто не изымал. В этих коридорах и хитросплетениях событий стояло зеркало, и каждый раз, когда от меня требовали правды, я подходила к нему вплотную, видела и не видела, коридор продолжался, но нужного воспоминания не было. Я не могла озвучить то, чего не было, как бы меня ни просили, как бы ни уговаривали, как бы ни пытали. Как же мы рисковали. Без страховки, без запасного плана, без гарантий.

Я смотрела в карие с серыми крапинками глаза Веника и никак не могла поверить, что у нас все получилось. Мы все живы. Святые! Я закрыла глаза…

…думай, думай, — скомандовала я себе. Раздавшийся в тишине дома треск заставил меня подпрыгнуть. Девушка вскрикнула, Игорь тихонько захныкал.

В спальню, минуя дверь, на которую я сейчас смотрю, можно попасть через окно. Похоже, для разнообразия мне сломали раму, а не дверь.

Я сидела на диване, и потому первым делом дернула на себя подлокотник. Под декоративной панелью была узкая, как пенал, ниша, в темноте которой поблескивало серебро. Я схватила охотничий нож, он был крупнее стилета, а значит, нанесет больше вреда. Иллюзий я не питала, друзья через окно не ходят, разве что соседи…

В комнате Веник прижимал Милу к кровати, зажимая рукой рот, рядом недовольно сучил ножками ребенок, он был не в восторге от пробуждения.

Я кинулась на гробокопателя, он закрылся рукой, другой, продолжая сдавливать девушке лицо. Не будь я такой неумехой в обращении с оружием и не надень он в этот жаркий день футболку с коротким рукавом, все могло сложиться по-другому. Он ждал удара режущей кромкой и без сомнения выбил бы нож из рук. На что он не рассчитывал, так это на серебро вместо железа и на неловкость нападающего, вместо колющего удара я стукнула плашмя. Без понятия, как это у меня вышло, слишком все было быстро. Падальщик зашипел, отпрянул от девушки, поддерживая обожженную руку второй. Мила пискнула и перекатилась на другую сторону кровати, схватив малыша, который, оказавшись на руках у матери, довольно крякнул.

— Убирайся, — рявкнула я, голос дрожал, смазывая все впечатление.

— Обязательно. Рад, что вы можете позволить себе отказаться от помощи…

…Я выдохнула, возвращаясь в реальность. Заново переживать испуг и ту дрожь в голосе и теле было не очень приятно, сердце бешено стучало о ребра.

— До сих пор не верю, что мы доверились тебе.

— Не ты. Мила. Ты угробила бы их обоих, и сама сгинула.

Я покачал головой…

…Он оказался передо мной в долю секунды. Я знаю, как быстра нечисть, но это нисколько не уменьшает ужаса, когда мужчина крупнее тебя раза в два, делает скользящий шаг и бьет. Все это за долю секунды, даже моргнуть не успеваешь. Я схватилась за ушибленную руку, как секундой ранее гробокопатель. Веник с невозмутимым видом отшвырнул серебряный нож под кровать. Он бил наверняка и не по лезвию, а по руке. Святые, больно.

— Давай его хотя бы выслушаем, — попросила Мила.

— Он напал на тебя, — в изумлении повернулась я к девушке.

— Она собиралась заорать, — пояснил падальщик и сел на кровать, — теперь поговорим…

…и положила внезапно занывшие руки на крышу машины, мокрый металл приятно холодил кожу.

— Ты просто мастер красноречия, раз уговорил нас на эту авантюру.

— Я сказал правду. Понравилась вам она или нет, мне плевать…

…поверить в то, что гробокопателю не наплевать, было сложно, почти невозможно.

— Зачем тебе помогать? — Я сделала пару шагов к Миле, что, конечно, не укрылось от падальщика.

— Лирику — про то, что я раньше был человеком и мне жаль пацана, можно опустить? — Он был ироничен.

— Опусти.

— Меня обманули, — он заворчал, — обманули те, кому дать сдачи в открытую я не могу, разные весовые категории.

— В чем? — спросила Мила.

— Мне обещали твою подружку.

— Катю? Но она же умерла.

— Все правильно, — я скривилась, — ему обещали ее труп.

— Но… — девушка зажала рот рукой.

— Сегодня я узнал, что ее кремировали, — грустно сказал падальщик.

— Погодите, — она зажмурилась на несколько секунд, — я не хочу думать о трупе, обо всем этом, пожалуйста, ее не могли кремировать на следующий день после смерти.

— Мы в кроличьей норе, — грустно улыбнулась я, — там прошло уже дней пять, так что могли, — я вновь посмотрела на соседа и зло поинтересовалась. — Компенсировали?

— Обижаешь, хозяин заботится о своих холопах, — он вернул сарказм, и, надо сказать, у него вышло лучше, — заменили. На нее, — гробокопатель указал на девушку…

…я вспомнила, как растерялась Мила.

— Почему тебе так не нравился этот обмен? Не подумай, что я жалуюсь, интересно, а тогда совсем не было времени задавать вопросы. — Я посмотрела на Веника.

— Ту я пробовал. Ту хотел. Эту нет, — он хмыкнул, — считай это вкусовым предпочтением.

— Не знала, что тебе вообще требуется разрешение на «трапезу», — вышло резко и не очень вежливо.

— Да нет, не требуется, — он поднял глаза в пасмурное небо, — у меня лимит на два… хм… «блюда» в сезон, по нашему времени — в декаду. Есть правила: не раскапывать могилы на одном кладбище два раза подряд, не воровать из морга, не привлекать внимания людей. Да и если переешь, может кровь в башку ударить, всемогущим себя почувствуешь. Эта шла сверх нормы. Бонус.

Гробокопатель смотрел на меня без неловкости, стеснения или угрызений совести. Он не скрывал свою суть, ему плевать на мои мнение и принципы. Так же он смотрел тогда и на Милу, прямо и открыто, не желая прикрывать истину словесными изысканиями…

…девушка закусила губу и тихо спросила:

— Что вы предлагаете?

— Бежать.

— Куда? — Я фыркнула: можно подумать, без него мы бы до этого не додумались.

— В filii de terra.

А это была уже пощечина. Моей сообразительности. Моему желанию спасти девушку и ребенка. Впервые закралась мысль о том, что я не знаю падальщика, смотрю и не вижу, от него я ожидала любого подвоха, но не реальную идею, как спасти ребенка.

— Это «земля детей», — сказала я Миле, и выругалась. — Некогда объяснять, поверь, это что-то вроде школы, места, где нельзя причинить вред ни одному ребенку.

— Волшебная школа? — в голосе девушки слышалась улыбка.

— Можно сказать и так.

— А этот ваш «хозяин», — она с трудом произнесла последнее слово, — не прикажет выгнать нас оттуда? Или Тимур вдруг решит Игоря вроде как на каникулы забрать?

— Нет, — сказали мы одновременно.

— Там нет каникул, — пояснила я, — по нашим законам, до десяти лет ребенка воспитывает мать, если она не отказалась от него. И если она жива.

— Хозяин не станет вмешиваться, — добавил гробокопатель. — Если он создаст прецедент, хитростью вытащив одного ребенка, о какой безопасности для остальных может идти речь? О какой школе? Детей разберут по домам в течение часа. Повелитель не станет рисковать будущим всех родов ради одного.

— Так, в filii de terra из дома не попасть, нужно открытое место для движения по спирали, — во мне проснулась надежда, а вместе с ней и жажда действий. — Собирайся, — скомандовала я девушке и выскочила в гостиную.

Одиннадцать двадцать пять.

Я схватила сумку, вытряхнула из нее ключи от машины и бегом вернулась в спальню. Веник все так же безучастно сидел на кровати и, казалось, разглядывал цветные фотки на стене.

— За домом кто-нибудь приглядывает? — спросила я падальщика — почему нет, раз у нас тут всеобщая любовь и доверие.

— Приглядываю. Я, — он встал. — Если что-то пойдет не так, я должен убрать ее и забрать ребенка. Если уж совсем «не так», поднять тревогу. Кстати, твоя машина не заведется…

…гробокопатель посмотрел на «Шкоду».

— Смотрю, ты ее уж отремонтировала.

Я пожала плечами.

— Ты нарушил приказ хозяина, а значит, уже мертв. — Я вгляделась в карие глаза. — С силой Седого не шутят.

— Никто не может ослушаться хозяина, — падальщик усмехнулся, — я не исключение, хотя бы потому, что Седой не отдавал мне ни одного. — Мужчина издевательски скривился.

Нечисть хитра и изворотлива. Иногда настолько, что у нее выходит обмануть саму себя. И этим спасти жизнь.

— Зачем ты хранил велосипед?

— Ну, наверное, чтобы при случае прижать тебя к стенке, угрожать, найти твоего пацана по запаху. Цени, какой возможностью я пожертвовал.

— И ради возможности щелкнуть охотника по носу, — добавила я…

…разочарование, готовое перерасти в отчаяние. Ну почему они всегда на шаг впереди нас?

— Пешком от Тёма не уйти, — горько сказала я. — Ветер нас наизнанку вывернет.

Я бросила ключи на пол. Одиннадцать тридцать.

— Вывернут всех, кто в этом замешан. — Падальщик потянулся плавно, мягко, под кожей перекатывались мышцы, будь он обычным мужиком, отбоя бы от баб не было, вон как Мила смотрит. — Значит, надо убедить его в обратном или сделать так, чтобы он сам себя убедил.

— Следы не скроешь, — покачала головой я.

— Следов не будет, — сказал Веник и тут же скомандовал Миле, — чего стоишь, открыв рот? Тебе сказали собираться!

Девушка вздрогнула, положила Игоря на кровать и взялась за сумку.

— Есть этот, — он изобразил руками, — рюкзак-переноска? — Она кивнула. — Надевай. Ольга, открой окно.

Я покосилась на гробокопателя, глупо думать, что он хочет заманить меня к окну и выкинуть из него. Захотел бы и так выбросил. Но я все равно думала, ждала подвоха от каждого жеста, слова, от самого его присутствия. Я сделала пару шагов и потянула за раму. К подоконнику была прислонена изогнутая трубка велосипедного руля.

— Твой?

— В лесу нашел, пацана какого-то, запах почти выветрился. — Сосед сощурил глаза и добавил: — Ребенка сажаешь в эту штуку, сама на велик — и вперед на северо-запад. Туда, — он указал рукой, заметив потерянный взгляд Милы, — до озера по прямой минут пятнадцать, тебе в объезд. К домам не приближайся! Если доедешь, ждешь меня там. Без суеты. Тихо и молча.

— Стоп, — возмутилась я, — почему тебя? Ну, нет. Он тебя там сожрет тихо и молча, без суеты, — я повернулась к Миле, которая сажала ребенка в кенгурятник, малыш недовольно покряхтывал.

— Я могу сделать это и здесь, без всяких сложностей.

— Чертов трупоед!

— Глупая подстилка, когда ж ты думать-то начнешь!

— Перестаньте! Пожалуйста, перестаньте, — попросила Мила с самым несчастным выражением лица, мальчик сердито засопел.

— Решать в любом случае ей, — сразу успокоился Веник, — не тебе.

— Мила… — начала я.

— Хватит, — попросила девушка, — я словно в каком-то сне, вот открою глаза — и все кончится. — Она действительно зажмурилась. — Вместо ребенка я родила звереныша, бесконечно дорогого и любимого, но все же. Перенеслась в параллельный мир, и теперь поедатель трупов и женщина, которую я знаю чуть больше суток, спорят, кто отведет меня в волшебную школу. — По ее щекам потекли слезы. — Где моя дорога из желтого кирпича и волшебные башмаки?

Веник показал большой палец, я замешкалась. От человека, ради которого рискуешь жизнью, ждешь чего-то большего, нежели «женщину, которую знаешь больше суток», впрочем, истина в ее словах была.

Одиннадцать сорок.

— Бесполезно, — я мстительно посмотрела на гробокопателя, — велосипед тоже оставляет следы.

— Их не будет, — повторил падальщик, — поверь тому, кто имеет в должниках лешака…

…усмешка, скривившая мои губы, вышла горькой.

— Мы тебя недооценивали. И я, и Тём, и Кирилл, и Семеныч. Ты хитрый, изворотливый, предусмотрительный сукин сын.

— Комплименты? Я тронут, — Веник тряхнул головой, во все стороны разлетелись холодные капли.

— Почему ты пощадил лешака? Ты что-то знал? Предполагал?

— Лесть — это перебор. — Гробокопатель оскалился. — Дураков не ем, боюсь заразиться. Этот идиот заключил с девкой договор, ему ребенок — ей деньги.

— Тебе перечислить всех, кто вляпался подобным образом.

— Дура, — вышло даже ласково, — почему же тогда наши дома не полны детей, filii de terra не лопается по швам и мы трясемся над каждым? Думаешь, мало подстилок, готовых и за меньшие деньги на что угодно?

Я обиженно отвернулась. Знаю, гордиться тут нечем, но ведь есть такие, как я, обнаружившие кругленький счет в банке спустя десять лет, или Мила.

— Потому, что мать должна хотеть этого ребенка, должна зачать и родить от того мужчины, которого сама выбрала, а не от незнакомца с контрактом в руках. Иначе ребенок не будет «нашим», он родится человеком.

— Лешак забрал обычного ребенка, место которого среди людей? — поразилась я. — И ты не остановил его?

— Нет.

— Святые!

— Они тебя не слышат. Они давно уже никого не слышат…

…я услышала собственный стон. Все, сдаюсь. Пусть делает что хочет. К черту логику, давайте еще и лешака к делу пристроим, а что, чем больше народу, тем лучше, может, тогда и Тёма? И Кирилла?

— Следов не останется ни магических, ни физических. Лешак здесь даже не появится. Это не заклинание, природу просят, а не заставляют. Просить можно из любой части леса. Трава распрямится, цветы поднимут головки и стряхнут ароматную пыльцу, перебивающую любой запах.

— Раз следов не будет, с ней могу пойти и я.

— У тебя будет свое, не менее веселое задание, — хмыкнул гробокопатель, — развлекать нашего охотника и остальную компанию…

…я прислонилась лбом к холодному металлу и пробормотала:

— Ветер мог разрезать меня на части с тем же результатом.

— Ты сама согласилась. — Веник был равнодушен.

— Знаю. Иногда я сама себя не понимаю…

…я почувствовала, как внутри завибрировала тонкая струна, сразу захотелось в туалет.

— А если допрашивать будет не только Тём, хотя мне и его за глаза?

— Надеюсь на это, — падальщик достал из кармана маленький сверток из зеленых листьев.

— А меня? В этой «филей как там» тоже будут спрашивать? И что говорить? — заволновалась Мила.

— Правду и ничего, кроме правды, — он развернул лист, в котором лежало три капельки оранжевой смолы.

— Янтарь забвения.

— Опять лешак?

— Не сомневайся, он мне свой долг по полной отработает. К допросу привлекут баюна, к гадалке не ходи. Знаете, как работает сказочник?

Я покачала головой.

— Я даже не знаю, кто такой «баюн», — ответила Мила.

— Если кратко, этот парень расскажет историю, войдет в доверие, и отказать столь замечательному человеку в пустяковой просьбе вы не сможете, сами все выложите. Допрос первой ступени самый легкий. Вторая ступень — «подавление воли», приказ, для более серьезных просьб, которые вызывают у тебя инстинктивное неприятие. И последняя, третья ступень — «питание разума», иллюзия, рожденная в голове вызывает неподдельное желание помочь баюну, не простое выполнение приказа, а жгучее стремление сотрудничать. Прямое вторжение в разум очень опасно, иногда иллюзия вытесняет все остальное. Был человек — стала пища.

— Все, считай, мы прониклись, — я поежилась, Мила побледнела, — говори, что придумал.

— Мы не будем врать. Мы не будем помнить.

Веник раздал нам по теплой капельке, внутри которой горело маленькое солнышко. Магия леса, магия природы, практически не обнаружима, чтобы найти, надо знать, что искать.

Одиннадцать сорок пять.

Времени нет, как и выбора. Я не смогла ничего придумать, чтобы помочь Миле, это сделал Веник. Он прав, решение за ней, и глядя, как она берет в руки сумку, я поняла, что она уже приняла его. Что ж, ни пуха ни пера!

— Идем до конца, — сказал он, — провалится один — и нам организуют теплую встречу на алтаре.

Мила кивнула и встала рядом. Из переноски на меня глядели серьезные голубые глаза, Игорь жался к матери, но пока молчал.

— Первой уходишь ты, — он указал девушке на окно, — едешь к озеру, ждешь меня. Все сидят по домам, притворяясь слепыми и глухими, — приказ Седого демона, так что риск встретить кого-то минимальный. Лешак убирает следы. Башкой не верти и не задерживайся. Теперь ты. — Он повернулся в мою сторону. — Выжидаешь пятнадцать минут, глотаешь янтарь, последний час исчезает, словно его и не было. Закатываешь истерику, дальше по ситуации: либо сама бежишь к старику, либо я его зову. Не сомневаюсь, ты им такое веселье устроишь, никто в стороне не останется. Допрос будет полный, но придется его выдержать.

Я сглотнула, Мила сжала мою руку.

— Я как ответственный за наблюдение, отчитываюсь и при первой же возможности ухожу кружным путем к озеру. Им будет не до меня. Отправляю вас в filii de terra. Топлю велосипед в озере, возвращаюсь домой. Лешак работает. Я сижу тихо. Мила, как минуешь переход, — он строго посмотрел на девушку, — глотаешь свой камень. Ты окажешься одна в незнакомом месте, не имея ни малейшего понятия, как там очутилась. Будет страшно.

— Мне уже страшно, — девушка обняла сына.

— Когда ты глотаешь свой янтарь? — спросила я.

— Когда почувствую, что мне не доверяют. Вряд ли поможет, есть и другие способы воздействия. Главное не то, чтобы не узнали, а чтобы не захотели узнать. Тёму поймать лешака раз плюнуть, суть в том, что надо знать, кого ловить. Если возьмутся серьезно, считайте, мы проиграли, советую сразу петлю завязывать, алтаря не дожидаться.

— Память вернется? — жалобно спросила Мила.